Любовь смертной

Соня Сэнь

ЛЮБОВЬ СМЕРТНОЙ

Глава 1

В сенях хлопнула дверь; я расслышала голос отца, приветствующего позднего гостя. Еще до того, как вошедший поблагодарил его, гортанно и певуче, с едва уловимым эльфийским акцентом, мое сердце уже почуяло Гелериада. Его опережал душистый травный аромат, который бы я не спутала ни с одним другим; потом в горницу ворвался возбужденный, вываливший язык Мэлор, как всегда, обогнавший хозяина. Говорящий Пес кинулся мне на грудь, требуя ласки. Гиз, который помогал мне потрошить принесенного отцом селезня, вмиг помрачнел. Я не ожидала прихода Гелериада, это было уже выше моих сил. Бросив нож в миску с мокрыми перьями, я вскочила с лавки и опрометью кинулась вон из дома, на задний двор, чем несказанно удивила маму.

Задний двор переходил в давно одичавший яблоневый сад, заканчивавшийся у поросшего камышом пруда. Отыскав узкую тропку, я спустилась к самой воде и устроилась на большом камне, полностью скрытом от чужих глаз. В темной недвижной воде плавало четкое отражение месяца, желтого, как глаза Гелериада. Когда он сердился, они становились темно-янтарными... Я сдавленно застонала и вонзила зубы в костяшки пальцев.

Наше знакомство с Гелериадом случилось давно, еще когда я была ребенком. Мне было десять; в ту пору эльфы только-только начали оседать в Фэйти, и люди относились к ним настороженно. Особенную неприязнь у селян вызывали Эль-Тми, эльфийские Говорящие Псы. Надо заметить, эти волшебные существа очень немногословны, ибо для достижения понимания с хозяевами разумная речь им вовсе не требуется. Людей они старались избегать.

Получилось так, что на Мэлора, пса Гелериада, тогда еще несмышленого щенка, напали злющие дворовые псы. Самого эльфа рядом тогда не было, зато мимо проходила я. Награждая матерых деревенских волкодавов пинками и гневными окриками, я, десятилетняя девчонка-тонконожка с двумя реденькими косичками, полезла в самую гущу драки. Что было дальше, я, к счастью, помню смутно. Сильно меня покусали собаки. Кабы не подоспевшие мужики с вилами да плетьми, там бы и конец нам с Мэлором.

А после в наш дом пришел Гелериад с сумкой, полной эльфийских снадобий, и не отходил от моей постели до тех пор, пока угроза моей жизни не миновала. В память о том событии мне остался лишь небольшой и едва заметный шрам на шее — остальные удалось свести.

С тех пор я, Мэлор и Гелериад были неразлучны. Все последующие восемь лет верный пес оберегал, защищал и сопровождал меня, как второго хозяина. Гелериад стал желанным гостем в нашем доме и относился ко мне с нежностью старшего брата, хотя и годился мне в прадеды. Я до сих пор точно не знаю его возраста. Он не любит об этом говорить, хотя, смеясь, признается, что молодость его давно позади. В это можно поверить, глядя в глубину его узких ястребиных глаз. В них океан мудрости и еще больше — печали.

Гелериад взялся обучать меня грамоте и занялся моим образованием; родители этим чрезвычайно гордились, хотя отец, бывало, и ворчал, что, дескать, деревенской девке от ума пользы мало. К восемнадцати годам я знала и эльфийский, хоть и не в совершенстве — и похвала учителя была самой сладкой наградой на свете. Гелериад научил меня и кое-каким основам воинской науки — 'надеюсь, она тебе никогда не пригодится', часто говорил он.

Когда я поняла, что люблю его совсем не так, как положено сестре любить брата? Не знаю. Быть может, три дня назад, на гуляньях в честь ежегодного Праздника Урожая, когда увидела его танцующим с Мэйолин, эльфийкой-менестрелем, которую в Фэйти прозвали Луновласой. Его ладонь, изящная узкая ладонь с длинными тонкими пальцами, так нежно и уверенно покоилась на талии красавицы, а глаза были подобны двум теплым огонькам — обычно жесткий взгляд странно смягчился. На меня эльф никогда так не смотрел...

В тот вечер я словно с цепи сорвалась, без причины накричала на Гиза, сына кузнеца и моего друга детства, который последние три года открыто и очень неуклюже за мной ухаживал. Наши отцы дружили, и предполагалась, что в скором времени семьи наши породнятся. Гиз был неплохим, добрым, сильным и смелым парнем, многие девчата тайком вздыхали о нем. А я, глядя в его спокойные серые глаза, видела лишь ястребиный прищур других, до боли любимых глаз.

И той ночью, ворочаясь без сна в своей постели, я, наконец, осознала всю глубину своей любви и все несчастье своего положения. Виданное ли дело — смертной полюбить эльфа! Даже мысль о подобном была кощунственна, а уж если кому рассказать... Родители сгорят со стыда, Гелериад наверняка прекратит со мной общаться, а сама я умру от горя. Все правильно. Эльф и человек не могут быть вместе. Моя земная жизнь завершится задолго до того, как Гелериад минует пору зрелости. Он будет вечно юн, здоров и красив — а мое лицо, ныне гладкое и румяное, уже лет через десять начнут усеивать морщины; в пышные золотисто-каштановые косы вплетутся седые пряди, спина согнется от тяжкого труда... Такова судьба простой селянки, как бы хороша собой, смела и умна она ни была.

Все эти три дня я упорно избегала Гелериада. А ведь он почти каждый день заглядывал в наш дом у пруда — так уж повелось за эти долгие восемь лет. Мама никогда не отпускала его, не угостив домашним яблочным пирогом, а отец, попыхивая трубкой, спрашивал о последних новостях и сплетнях, приходивших из города вместе со странствующими эльфами. Мне Гелериад часто приносил забавные безделушки, гордость эльфийских мастеров, которые я бережно хранила в резной шкатулке.

Мое странное поведение не осталось незамеченным. Оно удивило родителей и еще больше — Гелериада; один Гиз, бедный Гиз, знавший меня как облупленную, догадался, в чем дело. А, догадавшись, затаил смертельную обиду, но не на меня, а на эльфа.

... Я долго сидела у пруда — ноги мои и прочие места давно отмерзли, но я упорно не желала возвращаться в дом и встречаться с Гелериадом. Больше всего я боялась выдать себя — взглядом ли, словом — а это вполне могло произойти. Так я, видно, и умерла бы от холода и неразделенной любви, если бы на мои поиски не отправился Гиз. Тайник у пруда был ему знаком — в детстве мы оба прятались тут от родителей — поэтому нашел он меня без труда. Вздохнул, присел рядом. Я хмуро буркнула:

— Ушел?

— Ушел. Спрашивал о тебе. Твой отец был, кажется, недоволен твоим поведением.

— А что Гелериад?

— Назвал тебя 'маленькой дикаркой'. Идем в дом, Тесса. Холодно, простудишься.

— Сначала скажи, чего он приходил так поздно?

Гиз отвел глаза, потом зачем-то принялся ожесточенно чесать кончик носа.

— Гиз. — я схватила его за локоть онемевшими пальцами.

— Ходят слухи, эльфам войны не миновать. — глухо произнес он, избегая смотреть на меня. — Гелериад сказал, скоро эльфы покинут Фэйти и отправятся на север, воевать с Темными. Поговаривают, война начнется еще до исхода осени...

Я молчала, постигая страшный смысл сказанного. Когда-то, не одно столетие назад, среди эльфов поднялся бунт — многие стали настаивать на возвращении к темной магии, практику которой их Мудрейшие запретили еще в те дни, когда по земле бродили оборотни, пауки-людоеды и прочая нечисть. Зло порождает зло — эта истина долгое время была непреложной для всех эльфов. Раскол и привел к отделению тех, кто, бежав за Млечные Горы, назвал себя Темными Эльфами. Помню, еще при жизни бабушка частенько пугала меня сказками про страшных магов, Темных Эльфов с их Говорящими Волками, Эль-Гор, и об их ужасном демоне-короле, красноглазом Горхане. Темные время от времени совершали набеги на мирные селения горцев, но жили, в общем-то, обособленно, и никогда прежде не отваживались на открытую войну с собратьями. Но Гелериад как-то раз сказал мне, что Темные рано или поздно пожелают вернуть себе земли, которые когда-то принадлежали им по праву, а потому война неизбежна. Выходит, он был прав.

— Эльфы со всех княжеств сейчас собираются лагерем у гор, — помолчав, сказал Гиз. — Думаю, Гелериад со своими отправится в путь на этой неделе.

— А ты и рад, конечно! — вскричала я с яростью, на которую считала себя неспособной. Вскочила, сжав кулаки, и бросила прямо в лицо изумленному Гизу: — Да только не надейся, что я теперь выйду за тебя, сын кузнеца! Я скорее утоплюсь в этом пруде, чем стану твоей женой!

Я не помню, как добежала до своей спальни, что отвечала на испуганные расспросы матери. Всю ночь я прорыдала в подушку, и ничто на свете не могло меня утешить.

На следующий день я, совершенно разбитая, с лицом, опухшим от слез, все же отправилась к Гелериаду. Всю ночь шел дождь; мир был так же сер и печален, как моя душа. Я шла, кутаясь в теплый плащ, и чувствовала себя столетней старухой, обворованной жизнью.

Эльфы жили не в самом Фэйти, а чуть в стороне, за мельницей, почти у самой кромки леса. Изящный терем старейшины окружало несколько обычных деревянных домов с непривычно большими оконными проемами; тут не было ни околицы, ни забора, пусть и ветхого, огораживающего соседские участки.

Перейдя мост, я двинулась по размытой дождями дороге, постепенно замедляя шаг. Что я скажу Гелериаду? Попрошу не уезжать? Для него это дело долга, и я не смогу его удержать. Кроме того, с ним уедет и Мэйолин; ему нечего терять, кроме влюбленной в него смертной девчонки.

Я стиснула зубы. Война косит всех без разбора, любящих и любимых, тех, кого ждут, тех, за кого молятся. Но вся моя любовь, все мои молитвы, все мои слезы не уберегут Гелериада от холода вражеской стали, не делающей различия между смертными и бессмертными жизнями. Я представила, на что это будет похоже — почувствовать за сотни миль, что любимое сердце перестало биться; знать, что любимые глаза закрылись навсегда. Что со мной станет тогда?

А если он и не погибнет, будет еще хуже. Я не вынесу их с Мэйолин счастья. Легче уступить любимого смерти, чем сопернице... Но нет. Это не мои мысли; во мне говорит ревность. Я бы жизнь отдала за счастье Гелериада...

На крыльце его дома дремал Мэлор, положив на лапы умную лобастую голову. Поставив корзинку с пирожками — мамин гостинец — на траву, я как можно тише подкралась к псу. Не тут-то было! Тявкнув с щенячьим восторгом, Мэлор сшиб меня с ног, пригвоздил большими мягкими лапами к земле, и розовый шершавый язык прошелся по моим щекам. Я хохотала, отбиваясь, когда на крыльце совершенно бесшумно возник Гелериад. Он улыбался, наблюдая за нашей возней, но это была вымученная улыбка. Круги под глазами и тяжелый взгляд выдавали его тревогу и усталость. Черные, чернее воронова крыла, длинные волосы впервые на моей памяти торчали во все стороны, придавая ему сходство с разбойником.

Я поднялась, отряхивая юбку и избегая его взгляда, подхватила корзину.

— Здравствуй, Тесса. Проходи. — он отнял у меня мою ношу, пропустил в дом.

В чистой и просторной горнице, как всегда, пахло травами и мокрым деревом. Я присела на лавку у узорчатого окна, затеребила оборку на юбке.

— Дай-ка свой плащ, пусть подсохнет. А теперь, — он поставил передо мной пиалу с душистым травяным чаем, — рассказывай, что на тебя нашло. Я хочу знать, чем тебя так обидел, что ты бегаешь от меня, как от прокаженного, все эти дни.

— Я... я не бегаю.

— Но прячешься. Что случилось, малыш? Чем я перед тобой провинился? — он опустился одно колено у моих ног, как это часто делал, когда я, маленькая, дулась на него, взял мои ладони в свои. Его любящего взгляда я уже не могла вынести. Кинулась ему на шею и разревелась, как девчонка.

Гелериад был, кажется, потрясен. В последний раз он видел мои слезы, когда мне исполнилось двенадцать — под телегу попал мой любимый кот. Да и не ревела я тогда навзрыд. Сейчас же у меня разрывалось сердце, и я громко рыдала у него на груди, а он лишь растерянно гладил меня по волосам. Мэлор принялся подвывать мне в знак сочувствия, и, подозреваю, со стороны эта картина смотрелась довольно комично.

Наконец, когда я перестала плакать в голос и лишь судорожно всхлипывала, Гелериад осторожно отстранился, достал платок, вытер мои слезы и молча сунул мне в руки пиалу с чаем. Пока я, давясь и икая, пила, он задумчиво смотрел на меня.

— Прос...ти, — я виновато шмыгнула носом. — Я не должна была...

— Глупости. — он нахмурился. — Тесса, если тебя кто-то обидел, а ты боишься об этом сказать...

— О, нет, — поспешно возразила я. — Никто, клянусь. Мои слезы... вызваны не этим.

— Ну и что тогда так огорчило мою маленькую Тессу?

— Твоя Тесса давно выросла, если ты не заметил, — с горечью ответила я. — Гиз сказал, скоро эльфы уезжают из Фэйти. Это так?

— Да, боюсь, что так. Война грядет, и нам следует как можно скорее присоединиться к сородичам.

— А как же я? — жалко пискнула я; голос мне изменил.

Гелериад вздохнул, глядя на меня беспомощно и нежно. Так смотрят родители на больного ребенка, зная, что ничем не могут ему помочь.

— Война когда-нибудь кончится...

— И ты женишься на Мэйолин, — тихо закончила я. Гелериад посмотрел на меня изумленно.

— Откуда ты...

— Ты танцевал с ней на празднике. Ты любишь ее, да?

— Да.

— Сильно? — уточнила я. Гелериад развеселился.

— Очень сильно, Тесса! Да что с тобой?

Я уже вскочила с лавки, схватила плащ и опрометью кинулась вон из дома.

Гелериад догнал меня в саду, схватил за руку:

— Тесса, дикарка, да что с тобой творится?

И тогда я вырвалась и крикнула прямо в эти ясные янтарные глаза:

— Люблю я тебя! Люблю! Понимаешь?!

* * *

Я помню, как они уходили. Эльфы, пешие и конные, на телегах, груженных нехитрым нажитым скарбом. Воины, мужчины и женщины. Несколько детей. Эльфы и их Говорящие Псы.

Вся деревня высыпала провожать их — стар и млад. Мы стояли под дождем на холме, а по мосту через реку стройными рядами уходили умирать те, кого мы успели полюбить. Помню эту жуткую, зловещую тишину, в которой шелестел дождь и звучал одинокий плач ребенка.

Гелериад, непривычно суровый в воинском облачении, поравнявшись с нашей семьей, спешился, чтобы обнять всех напоследок. Мама долго плакала у него на груди, призывая богов хранить его. Отец молча похлопал эльфа по плечу, но в глазах его дрожали слезы. Даже Гиз, поколебавшись, пожал ему руку.

Гелериад хотел обнять и меня, но я его оттолкнула. Слез не было, но сердце обливалось кровью...

— Прощай. — сказала я надменно, глядя эльфу в глаза. Больше никогда я их не увижу.

Какое-то время он смотрел на меня сверху вниз, порываясь что-то сказать, и дождь капал с его волос мне на губы. Потом он прошептал едва слышно: 'Прощай, Тесса', вскочил в седло и пришпорил коня. Больше он не оглядывался.

В ноги мне ткнулся подбежавший Мэлор; я опустилась перед ним на колени, прямо в грязь, обхватила руками мохнатую шею и крепко поцеловала в нос.

— Береги его для меня, — голос все-таки сорвался, я всхлипнула.

— Клянусь. — прикосновение прохладного языка к моей щеке, и белоснежный Эль-Тми широкими прыжками унесся за хозяином, поднимая тучи брызг. Я видела, как к Гелериаду на своем гнедом подъехала Мэйолин, склонила к нему светловолосую голову, словно о чем-то спрашивая.

— Будьте счастливы, вы оба, — прошептала я.

... Было ли то последствие пребывания под холодным дождем, или горе оказалось для меня непосильной ношей, но в тот же день я слегла и целый месяц находилась на волоске от смерти.

Глава 2

Позже я узнала, что все эти дни Гиз не отходил от моей постели, помогая маме выхаживать меня. По прошествии лет я часто со слезами на глазах вспоминала о его трогательной заботе — заботе, оценить которую тогда я была просто неспособна. Воистину, жестоки те, кто любят...

Когда жар покинул мое измученное, исхудавшее тело, и я уже могла самостоятельно садиться в постели, мама, пряча глаза, вручила мне обвязанный синей лентой сверток. Под несколькими слоями ткани обнаружилась кожаная обложка книжицы с эльфийскими руническими надписями, местами стершимися. При виде ее сердце мое едва не остановилось — то был томик стихов любимого Гелериадом менестреля, многие из которых я знала наизусть.

— Это привез посыльный из какого-то трактира. С отъезда Гелериада дня три тогда минуло, — сказала мама, и, увидев выступившие на моих глазах слезы, присела рядом, обняла меня. — Ты, пока бредила, имя его постоянно твердила, точно молитву какую.

— Значит... — я опустила голову, — значит, ты все знаешь...

— Знаю, дочка. Отцу не стала говорить — не вынесет он этого. Да и проку что с того? Уехал твой Гелериад, и слава богам. Уж мне-то поспокойнее, да и твое сердечко маяться перестанет. Ветер у тебя в голове, дочка — одни огорчения от такой любви, ты бы хоть слово доброе Гизу сказала, парнишка извелся весь ... Вся эта блажь у тебя от книг эльфийских, прав был отец. Несмышленая ты моя, глупенькая, не в том ты счастье свое ищешь...

Когда мама, вздыхая, ушла, я открыла книгу — первый, когда-то чистый, лист был испещрен острыми клинышками рун, кое-где прерываемых островками чернильных клякс. Гелериад явно торопился, когда писал мне письмо. Письмо!

Поднеся книгу к самым глазам, я принялась жадно читать.

'Моя маленькая Тесса!' — писал Гелериад. — 'Прости, что вновь обращаюсь к тебе словами, которые так огорчили тебя при нашей последней беседе. Смешливая девочка, образ которой и сейчас стоит перед моим мысленным взором, выросла и превратилась в прелестную девушку, и это превращение осталось незамеченным лишь мною. Быть может, дело в коварных шутках времени, которое оно проделывает с нами, эльфами... Знаю, что жестоко обидел тебя, обидел одно из самых дорогих моему сердцу созданий, сам того, поверь, не желая. Увы, поздно пытаться загладить свою вину — а я виноват перед тобою, Тесса! Мне не хватило чуткости и внимания вовремя распознать природу твоих ко мне чувств, осознать, что само мое поведение способствовало их зарождению и развитию. Мне стоило чаще предоставлять тебя самой себе, когда ты еще была ребенком, не опекать тебя так ревностно, не пересекать, пусть и невольно, ту незримую грань, где дружба соприкасается с любовью. Вполне естественно, что ты, доверчивое юное сердечко, привязалась и потянулась ко мне. Я не прощу себе, Тесса, того, что до последнего мига не подозревал о твоей ко мне любви. Тогда, прощаясь, я так и не сумел найти нужных слов, которые могли бы тебя утешить; не найду их и сейчас. Но и уехать навеки, вот так, оставив в твоей душе боль и обиду, перечеркнувшие годы нашей дружбы, я не могу. Быть может (я искренне надеюсь на это), мое письмо хотя бы немного смягчит твое сердце, моя милая, моя славная девочка. К тому же, меня гнетет дурное предчувствие — и, чем бы ни окончилась война, я хочу успеть сказать тебе самое важное. Пусть я и люблю тебя не той любовью, которую ты хотела во мне видеть — но моя любовь также исходит из самого сердца, и нет ее крепче, и нет ее нежнее. Я пронесу ее через все невзгоды, тяготы и лишения, что уготованы на мою долю; я буду помнить о ней в минуты радости; я благословлю ее в своем последнем вздохе, когда придет мой час. Знай, что и твоя любовь не отвергнута с пренебрежением и не забыта — именно она согревает меня сейчас, когда за окном плачет холодный дождь и на душе тревожно от неизвестности грядущего.

Будь счастлива в своем земном пути, Тесса, и прости меня, если можешь.

Навеки твой друг,

Гелериад.'

Я смотрела перед собой невидящим взглядом, и слезы капали мне на руки. Какие жестокие боги захотели посмеяться надо мной, вложив в смертное тело столько любви? Будет ли так любить тебя твоя златовласая Мэйолин — до самого последнего мига отмерянной вам вечности? Будет ли смотреть на тебя, так, как я? Будет ли ее холодное сердце петь в груди от одного твоего взгляда? Почему ты выбрал ее, скажи, Гелериад? Ты, который учил меня видеть потаенную красоту там, где мои глаза не видели ничего, — ты не мог плениться одним лишь блеском ее кудрей, нежным голосом, тонким станом! И... неужели любовь смертной недостойна взаимности?

Несколько раз перечитав письмо, я вытерла слезы и задумалась. Дурное предчувствие, то, что мучило и Гелериада, не давало мне покоя. Мне казалось, будь я рядом с ним, сумела бы защитить от любой напасти, отвести беду от его головы. Я бы следовала за ним подобно тени, оберегающей его сон и покой; мне было бы достаточно видеть его счастье.

С того самого дня я быстро пошла на поправку, удивляя старичка-лекаря. В голове мой зрел план бегства.

Гиз, узнав о моем выздоровлении, перестал у нас показываться — он был порядком обижен на меня. Его отсутствие прошло для меня незамеченным — все мои мысли были заняты другим. Помирила нас мама. Она, подозреваю, не оставляла надежды в недалеком будущем увидеть меня женой Гиза...

Надо сказать, выглядела после болезни я более чем жалко. Мои чудесные длинные косы состригли, когда я металась в горячечном бреду, и короткие вихры едва прикрывали мне уши; исхудала я так, что пришлось ушить все юбки. Увидев меня такой, Гиз вмиг забыл о всех своих обидах. Первое время я ходила, опираясь на его локоть, едва переставляя ослабевшие ноги. Мы часто гуляли вдоль берега пруда, и именно от Гиза я узнавала новости о войне, доходившие до Фэйти. Темные оттеснили эльфов от предгорий, и битвы вспыхнули уже на границе Гертониона — эльфийского княжества.

— Возьмут Гертонион — и все, считай, они в Асмере, а от границы до Фэйти — седмица конного хода, — хмурился Гиз. — Не думаю, конечно, что до этого дойдет. Князь не спешит бросать свое войско на подмогу эльфам — мол, я позволил им селиться в своих краях, дал кров и пищу, но соглашения о союзничестве не заключал. Думаю, он просто выжидает... Понимаешь, Темным нужен лишь Гертонион, родная земля; им нет дела до нас, людей.

— Это не повод бросать эльфов в беде, — покачала я головой. — Они бы нас не оставили. Помнишь, когда в Асмере был неурожай, и дети умирали от голода, эльфы присылали обозы с едой... А ведь наш край гораздо плодороднее Гертониона, где одни горы да леса.

— Я помню, Тесса. Если бы до этого дошло, я бы не раздумывая встал с мечом в ряды эльфов. Ты же знаешь.

Я взглянула на него испытующе, но ничего не сказала.

Когда силы почти полностью вернулись ко мне, я всерьез задумалась об исполнении своего плана. Трудность представляли две вещи — деньги и оружие. Без них на наших дорогах не обойтись ни одному путнику, женщине — в особенности. Где раздобыть и то, и другое, я себе просто не представляла.

Конечно, требовался еще и конь. Хороший и выносливый боевой скакун стоил дороже, чем весь наш домишко, вместе взятый, но мне сгодилась бы и самая захудалая лошадка — лишь бы ноги переставляла. Во всем Фэйти лошадей держал лишь хозяин постоялого двора, где останавливались бродячие менестрели и проезжие торговцы, кузнец (отец Гиза), да пара-тройка селян позажиточнее. Был когда-то и у нас конь, смирный тяжеловоз, на котором отец вспахивал поле; да уж года два как издох...

Деньги я таки нашла. Порылась в большом сундуке, куда складывали мое приданое — отрезы льна, вышитые рушники и платья, кое-какую посуду — и обнаружила припрятанный мамой мешочек с медяками, среди которых — надо же! — затесалась и горсть серебряных монет. При мысли о том, с каким трудом родителям удалось скопить для меня эти деньги, волна жгучего стыда обожгла мое сердце. Непутевая из меня вышла дочка, одни огорчения...

Я была занята стиркой на заднем дворе, когда незаметно подошедший Гиз опустил ладонь мне на плечо. Вздрогнув, я повернулась — лицо его раскраснелось, лоб усеивали бусинки пота. Должно быть, помогал отцу в кузнице. Серые, обычно спокойные глаза, смотрели с каким-то странным выражением.

— Чего тебе, Гиз?

Он неторопливо прошел вглубь двора, уселся на пень, сложил руки на груди и продолжал молча сверлить меня взглядом. Подобное поведение меня удивило. Вытерев руки о передник, я подошла к нему, кое-как примостилась рядом.

— Ну, что с тобой?

— Ты уже выбрала день для бегства? — чуть насмешливо, как мне показалось, вдруг спросил он. — Вернее, ночь? Ты ведь по темноте бежать решила?

Я попыталась рассмеяться, но смех застрял в горле. Я никогда не умела притворяться перед Гизом — он знал меня лет с пяти, с той самой поры, как его семья осела в Фэйти. Не один год мы вместе таскали яблоки из сада сварливой деревенской пряхи и искали клад в овраге у реки. Скрыть от него что-либо было невозможно. Поэтому я лишь тихо спросила:

— Откуда ты знаешь?

— Видел через окно, как ты рылась в сундуке. Ты деньги искала, верно?

— Да.

— Тебе понадобится конь.

— Я...

— И надежный спутник. Одинокая девчонка не проедет по большаку и десятка миль.

Начиная понимать, куда он клонит, я подняла голову и внимательно посмотрела на него. Он был серьезен.

— Ты что же, не собираешься меня удерживать? Не станешь рассказывать родителям?

— А толку? Я тебя знаю не один год, и успел понять, что если ты уж что-то втемяшила в свою бестолковую голову, не угомонишься, пока не получишь своего. Ну, запрет тебя отец, может, даже выпорет (что тебе бы не помешало). А дальше? Не будет же он вечно держать тебя под замком. Да и к тому же... ты, дуреха влюбленная, всякого можешь натворить, я знаю...

— Гиз...

— Вот я и думаю — уж лучше я с тобой поеду, хоть защитить смогу, если что. К тому же, у меня есть конь. Воронок молодой, выносливый — двоих запросто увезет. И денег у меня немного припасено. У отца в кузне пошарю, у него много старого оружия по углам навалено, еще от прежних времен. Стоящее найдется. Так что, видишь, я тебе все равно сгожусь...

Я молча положила ладонь ему на плечо, но он старательно избегал моего взгляда. Потом буркнул хмуро:

— Ты только скажи мне, воительница, что делать будешь, когда мы эльфов нагоним? Гелериад — не я, по головке не погладит. Кинет в седло без лишних разговоров и домой отвезет. Война — не женское дело. Да и нужна ты ему там больно — уж, поди, надышаться на свою Луновласую не может...

— А ему и не обязательно меня видеть, — твердо сказала я. — Я просто хочу быть рядом, защищать его. Хочу знать, что ему ничего не грозит. Волосы у меня короткие, мужское платье надену, сойду за мальчишку... Примкну к войску эльфов. А там видно будет.

Пару мгновений Гиз смотрел на меня то ли с восхищением, то ли с жалостью, потом покачал головой и тихо произнес:

— Хотел бы я, чтобы меня так любили.

Последующие несколько дней ушло на обсуждение деталей и тайные сборы к побегу. Я приготовила теплую одежду, ушила на себя старые штаны Гиза, собрала кое-какие вещи в дорогу. Приходилось быть начеку и никоим образом не выдать себя перед родителями. Стыд и чувство вины терзали меня денно и нощно — черной неблагодарностью я собиралась отплатить родителям за годы ласки и заботы. В такие минуты я утешала себя тем, что когда-нибудь вернусь домой и все им объясню...

Гиз покамест раздобыл пару мечей — грубой выделки, с выщерблинами вдоль края клинка — но нам сгодились и такие. В Фэйти мало кого мог удивить вид вооруженного крестьянина — на дорогах было неспокойно, и простому люду было позволено носить мечи. Еще с полвека назад привилегией этой обладали лишь рыцари да солдаты.

В ночь нашего бегства в небе светила полная луна. Это, конечно, на руку нам не играло — видимость была почти как днем, и только слепой бы не приметил коня с двумя беглецами в седле. Успокаивало одно — в Фэйти спать ложатся рано, по сумеркам, и вряд ли кому-то вздумается среди ночи выглядывать в окно.

Гиз загодя обмотал копыта Воронка лоскутами ткани с прослойкой сена, чтобы заглушить звук его шагов, спрятал в стойле дорожную сумку с припасами. Мы условились, что он будет ждать меня у пруда, едва все уснут — и подаст знак, когда можно будет выходить.

Я весь день не находила себе места, все порывалась кинуться на шею маме, да боялась, что она что-нибудь заподозрит. От волнения меня снова бросило в жар, и не пришлось притворяться, что я устала и хочу лечь пораньше. А в спальне, под кроватью, меня уже ждала собранная в дорогу сумка. Несколько часов я лежала под одеялом, напряженно вслушиваясь в каждый шорох; наконец, в доме все стихло, и со двора отчетливо послышалось двойное уханье совы — условный сигнал. Стараясь не производить лишнего шума, я поднялась, уже одетая, накинула на плечи плащ, подхватила сумку и крадучись выбралась в сени. К счастью, ни одна половица не скрипнула под моей ногой. У дверей я на миг задержалась. Страшно хотелось взглянуть напоследок на спящих родителей, но я переборола себя — проснись они, и побег был бы сорван.

Воронок тихо заржал, приветствуя меня, и я испуганно оглянулась. В доме по-прежнему было тихо. Гиз молча подсадил меня в седло и уселся позади, так, что спиной я уперлась ему в грудь.

Сонные дома были темны; ни в одном окне не горел свет. По земле полз туман, единственный свидетель нашего бегства; тишина стояла такая, что был различим шорох листвы под копытами Воронка. Когда мы выехали за околицу, в каком-то дворе проснулась и затявкала собака. У меня в груди похолодело. Обошлось — шавка скоро угомонилась, и мы спокойно продолжили путь. У пригорка, знаменовавшего границу Фэйти, Гиз остановил коня, и мы какое-то время молча смотрели на раскинувшиеся в низине родные места. Сердце щемило от грусти.

— Думаешь, за нами будет погоня? — тихо спросила я. Гиз усмехнулся:

— Зная нрав твоего отца, я бы не удивился.

— Может, стоило оставить им записку...

— Какой им прок от твоей записки, если они не умеют читать? Это ты у нас всем премудростям обучена.

Гиз пришпорил коня, заставляя его перейти на легкую трусцу; я в последний раз окинула долгим взглядом мирно спящее селение и отвернулась. В горле стоял комок, но я не плакала — мыслями я уже была с Гелериадом, там, у туманных подножий Млечных Гор, где бились и умирали бессмертные.

Глава 3

Первые три дня мы ехали на север, избегая постоялых дворов и редких селений — и сворачивали с тракта в лес при малейшем признаке погони. Пару раз мимо и правда проносились какие-то всадники, но явно не по наши души, и постепенно мы перестали опасаться преследования. Ночевали мы прямо в чаще, на свой страх и риск — вздумай родители нас искать, первым делом прочесали бы придорожные постоялые дворы. К исходу третьего дня у нас закончились припасы еды; погода испортилась еще утром, и весь день мы ехали под проливным дождем. Так или иначе, с наступлением темноты пришлось нам свернуть на первую же развилку к какой-то деревеньке и отыскать трактир.

После того, как Воронка устроили в конюшне, нацепив ему на морду торбу с овсом, мы с Гизом заняли пустовавший столик в нижнем зале, ожидая ужин. Среди поздних посетителей совсем не было женщин — и я в который раз мысленно порадовалась тому, что Гиз вызвался меня сопровождать. Несмотря на молодость, парень он был рослый и крепкий, и при одном взгляде на бугрившиеся под его рубахой мышцы желание связываться с ним пропадало даже у взрослых мужиков. Впрочем, трактир нам попался вполне приличный, драк вроде не намечалось, да и мужской костюм вкупе со стрижеными волосами и болезненной худобой сделали меня почти неотличимой от мальчишки.

Уплетая ужин — овощное рагу с остатками холодного жаркого — мы прислушивались к чужим разговорам, пытаясь узнать последние новости о войне. Поскольку в размытой осенними дождями глуши ничего примечательного давно не происходило, о раздоре между эльфами говорили все, но толком никто ничего не знал. Слухи и домыслы мне слушать не хотелось — особенно те, в которых высказывались предположения о победе Темных и о постепенном покорении злыми силами всего белого света. Люди любят пугать себя байками, так было и будет. Я же верила, что война эта временна, и в конце концов Темные будут снова отброшены за горы, в безжизненную каменистую пустошь, простиравшуюся до самого океана. Какими только чудовищами не населило эти земли неуемное людское воображение! Впрочем, Гелериад и сам не раз задумчиво повторял, что сила Темных зиждется на подмоге тварей тьмы, коих еще немало осталось в потаенных уголках земли. Кто знает — быть может, так оно и было. Я невольно припомнила легенды об Эль-Тми и Эль-Гор, Говорящих Псах и Говорящих Волках. Почти у каждого эльфа был свой Говорящий Пес, друг и защитник, чья жизнь была неотделима от жизни бессмертного хозяина. Уходя, Темные забрали своих Эль-Тми, но никто, даже сами эльфы, не могут точно сказать, как появились Эль-Гор, Говорящие Волки, существа злобные и кровожадные. Говорят, Темные скрестили своих Псов с горными волками, грозой горских племен. Гелериад отрицал подобную вероятность, утверждая, что нельзя было вывести новую породу волшебных существ всего за несколько столетий. Он полагал, что тут не обошлось без темной магии, и я была склонна ему верить. Это больше походило на правду.

Я также думала о том, что не стоит на этот раз отпускать Темных за горы. Зализав раны и восполнив потери, они, рано или поздно, вернутся, чтобы довершить начатое. Им не знать покоя, покуда Гертонионом правят их миролюбивые сородичи.

... Ранним утром мы снова были в седле. Тело мое ныло от неудобного положения и осенней сырости, но я и не думала жаловаться. Гиз мрачнел все больше с каждым проделанным днем пути, и мне не хотелось давать ему повода повернуть обратно.

Во время обеденного привала мы обсуждали, как лучше подступиться к военному лагерю эльфов.

— Темные отбросили их к самым границам Гертониона, — говорил Гиз, чертя палкой схему карты на мокрой земле. — Значит, они либо у реки, либо уже преодолели ее. Думаю, эльфы пока удерживают Темных на другом берегу — это выгодный стратегический объект. Понимаешь?

— Угу. — я кивнула, хотя в стратегии не понимала ровным счетом ничего.

— Через три дня мы покинем пределы Асмера и выедем к предгорьям. Получается, мы окажемся намного левее места сражения. Придется пару дней ехать вдоль реки, по территории Гертониона...

— И что?

— Ты думаешь, дозорные пропустят нас через границу?

— Почему нет? Мы им не враги, а союзники, на их стороне воевать едем. К тому же, они в Асмере селятся, а нам в Гертонион нельзя?

— Дуреха ты, Тесса.

— Сам дурень.

— Ладно. Может, ты и права. Насчет эльфов, а не насчет того, что я дурень, — уточнил он, заметив мою улыбку. — Глядишь, обойдется. Я вот что думаю — вряд ли сейчас западные границы Гертониона охраняются. Все вооруженные силы брошены на поле боя. Наверняка поднято всеобщее ополчение, на войне любой воин на вес золота. Повезло эльфам, что мы с ними не враждуем. Захотел бы князь — и голыми руками взял бы Гертонион, пока эльфы воюют со своими...

— Типун тебе на язык, — посерьезнела я.

Следующую ночь мы снова провели под крышей постоялого двора. На этот раз новости обнадеживали — поговаривали, что ранен сам Горхан, повелитель и главнокомандующий армией Темных, и что их заговоренные черные стрелы не причиняют вреда эльфам, поскольку велика сила бессмертных целителей. Я улыбнулась — Гелериад тоже был целителем, травником, умевшим даже умирающего поставить на ноги за пару дней. Только его лекарское мастерство спасло когда-то мое лицо и тело от уродства и увечий, нанесенных собачьими зубами.

К закату шестого дня пути Воронок вынес нас к крутому берегу реки Тамэйн, плавно забиравшей на северо-восток, к Гертонионской границе. Величественно и гордо вздымались в кровавое небо острые пики гор на другом берегу. Даже с такого расстояния было видно сияние снежных шапок на изломанных горных хребтах в лучах заходящего солнца.

— Млечные Горы, — с благоговением произнесла я. Гиз глянул мельком, хмыкнул и снова вернулся к изучению речного берега, прикидывая, где безопаснее спуститься. Красота гор, широкой стремительной реки, серебристо мерцавшей в наступающих сумерках, и багряного осеннего леса его мало волновала, в отличие от меня, воспитанной на эльфийских книгах. А уж эльфы, как никто другой, понимали в красоте. Быть может, именно поэтому и сами они были красивейшей расой, когда-либо населявшей мир.

Мы развели костер почти у самой воды. До наступления темноты Гиз произвел разведку и обнаружил неподалеку небольшое проточное озерцо, где ему удалось выловить пару крупных форелей. Мы долго лакомились сочным и нежным мясом рыбы, зажаренной на углях.

Сон все не приходил к нам той ночью. Небо, в котором угадывались смутные очертания близких гор, усыпали гроздья звезд, ярких и крупных, как драгоценные камни — такие не увидишь в родных местах. Любуясь этими звездами, я вспоминала глаза Гелериада, и бесконечная нежность согревала мое сердце. Даже Гиз притих, закинув руки за голову и думая о чем-то своем. Было холодно, и мы лежали, укрытые одним одеялом, тесно прижавшись друг к другу. Подобная близость меня нисколько не смущала — Гиз был мне почти братом, и никаких чувств, прикасаясь к нему, я не испытывала. О его же чувствах я, слишком поглощенная своими переживаниями, ничего не хотела знать.

— Послушай, Тесса, — он вдруг приподнялся, заглядывая мне в лицо. — А вот если бы я ушел на войну... ты бы отправилась за мной?

— Не знаю, Гиз. Зачем? Я бы ждала тебя дома.

— А если бы я не вернулся?

— Как это — не вернулся? А куда бы ты делся?

— Ну, убили бы меня, глупая!

— А-а... Ну, тогда... я бы оплакивала тебя. Ты чего это ерунду городишь? Спи давай.

— Поплакала бы, значит, и забыла. — в его голосе слышалась обида.

— Я бы очень долго плакала.

— Знаешь, что, — вдруг вспылил он, — а я решил, когда вернусь, жениться на Ронне, дочке повитухи. Красивая девчонка. Ее мать меня давно спрашивает, когда сватов ждать. И родители мои не против — мы, дескать, видим, что Тесса от тебя нос воротит.

— Здорово, — зевнула я и закрыла глаза.

— Тесса... — тихо окликнул меня Гиз после недолгого молчания. В его голосе было столько мольбы и горечи, что мне на миг стало совестно. Но любовь не терпит жалости. Поэтому я прикинулась спящей и даже принялась громко сопеть. Поворочавшись и повздыхав, Гиз повернулся на другой бок и через пару минут уже вовсю оглашал окрестности храпом.

... Утро встретило нас неожиданно — мелким колючим снегом, первым в этом году. Месяц Прощания (эквивалент 'ноября' — прим.авт.) едва вступил в свои права, но раннему приходу зимы едва ли стоило удивляться — на севере осень скоротечна. Блеклое небо тихо роняло крупинки льда, подхватываемые ветром, что злобно швырял их нам в лицо. Река потемнела и словно набухла, устрашающе ревя и закручиваясь белыми бурунами на порогах. Мерзлый песок шелестел под копытами коня...

Вдоль Тамэйн мы ехали два дня, а на утро третьего поняли, что пересекли границу Гертониона, и никто нас не остановил. Прибрежные окрестности были удручающе безжизненны, и не у кого было даже спросить расположение военного лагеря. Война сюда, по-видимому, еще не докатилась.

Вскорости, однако, мы наткнулись на первые жилища эльфов, затерянные меж сменивших лесистые склоны белых скал. Точно гнезда береговых ласточек, лепились к камню изящные постройки, соединенные подвесными мостами. Проезжая мимо селения, мы уж было решили, что оно покинуто; но тут мой взгляд упал на самый крайний дом, зависший над водами реки. В проеме двери стояла высокая эльфийка с ребенком на руках, и ветер трепал полы ее белого платья. Увидев нас, она принялась неторопливо спускаться к берегу, ловко балансируя на узкой тропе; мы спешились.

— Люди? — спросила по-эльфийски женщина, приблизившись. Большие темно-голубые глаза смотрели с удивлением, но без враждебности. — Редкие гости в Гертонионе!

Настала пора мне припомнить уроки Гелериада. Я как можно учтивее поклонилась и ответила, стараясь не коверкать слова:

— Приветствуем тебя, добрая женщина. Мы следуем на северо-восток, ищем войско твоего народа. Хотим присоединиться к нему.

— Присоединиться? — недоверчиво переспросила она. Мальчик на ее руках захныкал, тараща на меня ярко-синие глазенки. Видно, никогда прежде не видел людей. — Зачем? Это война бессмертных.

— Я ищу друга, Гелериада из рода О'Сколь, целителя. Восемь лет тому назад он с дюжиной сородичей осел у нас, в Фэйти. Мне необходимо найти его!

Тонкое, изящное лицо эльфийки просветлело, взгляд стал доброжелательнее.

— Славен род целителей О'Сколь, — улыбнулась она. — Всякий эльф его знает. Что ж, девочка, ты идешь в нужном направлении. Уже к исходу дня ты выйдешь на Равнину Танцующих Теней; там и раскинулся наш лагерь. Противник занял северный берег реки... Быть может, именно в этот час ведется последняя битва, которая решит исход войны... — глаза женщины затуманила грусть. — Все мужчины Гертониона, способные сражаться, ушли на поле брани, -наши мужья, сыны, братья; многие женщины последовали за ними. А те, кто остались с детьми, уходят в леса, туда, где их не достать врагу. По ночам Темные переходят реку вброд, пролетают через селения, забирая жизни наших детей, травят нас своими волками и уносятся обратно! Я тоже ухожу в леса сегодня — и мой тебе совет: пойдем со мной, или поворачивайте обратно, ибо не место вам, дети, на войне.

— Нет. — ответила я твердо. — Мы пойдем дальше.

Пару мгновений женщина молча вглядывалась в мое лицо, потом легко коснулась кончиками пальцев моего лба, точно благословляя, развернулась и направилась обратно, к своему дому. Ребенок у нее на руках продолжал плакать.

— Что она сказала? — накинулся на меня Гиз, едва эльфийка отошла. — А складно ты по-ихнему тараторишь, грамотейка!

— Едем дальше, — вздохнула я. — Лагерь в равнине, к вечеру выедем. Надо быть начеку. Женщина сказала, Темные со своими волками устраивают вылазки на этот берег.

— Интересно, хоть сейчас я дождусь слов благодарности за то, что поехал с тобой? — проворчал Гиз, подсаживая меня в седло.

— Ты можешь повернуть назад, пока не поздно. Ты и так много для меня сделал — и не обязан рисковать своей жизнью и спокойствием красавицы Ронны, — усмехнулась я.

— Дуреха ты. — с какой-то горечью отмахнулся от меня Гиз, и дальше мы ехали молча.

К исходу дня низкое небо заволокли свинцовые тучи; окрепший северный ветер жег кожу, сек лицо тысячами ледяных снежинок. Невзирая на мои возражения, Гиз пересадил меня назад, себе за спину, закрыв от ветра собственным телом. Я спрятала лицо в складках его плаща, обхватила за пояс руками — было так холодно, что зуб на зуб не попадал. Рано накрывшие землю сумерки высеребрили берег, мерцавший под тонким слоем снега. В ушах свистел ветер, поэтому я не сразу различила странный плеск, доносившийся со стороны реки. А, повернув голову, обомлела.

Около дюжины всадников в темных доспехах переправлялись вброд. Всего несколько десятков шагов отделяли их от берега. А чуть поодаль на песок выбирались, отряхиваясь, огромные мохнатые существа, которых я сперва приняла за собак. И лишь когда они бесшумно побежали по следам Воронка, пригибая к земле острые морды и на бегу выстраиваясь в ровную цепочку, я поняла, что то были Эль-Гор, Говорящие Волки.

— Гиз! — крикнула я, мертвея от страха.

Он оглянулся, увидел Темных, почти достигших берега, стремительно нагонявших нас волков, и тихо выругался.

— Держись крепче, Тесса!

Он принялся понукать Воронка, но тот и сам уже почуял опасность, захрипел, переходя на бешеный галоп. Мерзлый песок комьями летел из-под его копыт. Вслед нам несся слитный вой дюжины жаждущих крови волков.

Я оглянулась — Темные мчались в хвосте у стаи, постепенно обгоняя ее. Они разделились — видимо, для того, чтобы окружить нас с двух сторон. Боги всемогущие! Неужто мне суждено погибнуть тут, на первом снегу, от волчьих клыков или вражеской стали, так и не добравшись до возлюбленного?...

Воронок начал сдавать — пена хлопьями летела с закушенных удил, тело лоснилось от пота. Волки неумолимо приближались — я уже видела оскаленные в предчувствии крови пасти и горящие желтым огнем глаза. Зажмурившись, я лишь крепче вцепилась в пригнувшегося к холке коня Гиза.

Внезапная резкая боль ужалила меня под правую лопатку, спину тут же обдало странным жаром. Руки мои невольно ослабили хватку, я вылетела из седла и покатилась по оказавшемуся страшно твердым песку. Сильный удар едва не вышиб из меня дух; боль под лопаткой не утихала. Лежа на спине, не в силах даже приподнять головы, я лишь сдавленно стонала.

Туман перед глазами расступился, позволяя рассмотреть лицо склонившегося надо мной человека. Как ни странно, им оказался Гиз.

— Вставай, Тесса!

Он ухватил меня за локоть и рывком поставил на ноги. Меня сильно шатало, но нечеловеческим усилием я все же преодолела желание снова опуститься на землю. Спина моя совсем онемела. Опустив взгляд, я увидела окрашенный красным песок и только тут поняла, что ранена. С каким-то недоумением пощупала торчащий меж ребер окровавленный наконечник стрелы.. Почему-то было трудно дышать. Я почувствовала, как пузырится на губах кровь, вытерла рот рукавом, но это не помогло. Оглянулась — Воронок, обезумевший от страха, вовсю удирал вдоль кромки воды на север.

— Беги, Тесса.

Глухой голос Гиза заставил меня повернуться. Повизгивая от нетерпения, прямо на нас неслись огромные серые твари; поверх их голов пролетело несколько стрел, со свистом рассекая воздух. Они вонзились в песок у наших ног.

Я увидела, что Гиз стоит с мечом наизготовку, и медленно потянула из ножен свой. Рука повиновалась с трудом, каждое движение отдавало острой болью в раненой спине. Боги, спасите наши души...

Я снова обернулась, словно надеясь на возвращение Воронка, но вместо него увидела приближавшуюся с севера небольшую группу всадников; в сгустившихся сумерках нельзя было разглядеть их лиц, но трепетали на ветру белые плащи...

— Эльфы! — теряя последние силы, я схватила Гиза за руку.

— Не успеют, — скрипнул зубами он.

Когда первые ряды волков налетели на нас, Гиз отшвырнул меня в сторону, занося меч...

От боли все плыло у меня перед глазами; в голове стоял странный шум, подобный тому, что слышишь, погрузившись в воду с головой. Словно во сне я увидела, как нависает надо мной разверзнутая волчья пасть, ощутила смрад жаркого дыхания на коже и почти бессознательно вскинула клинок, метя твари в горло... Потом из страшной пасти хлынул поток черной крови, тяжесть звериного тела пригвоздила меня к земле, и последнее, что отпечаталось в моем угасающем сознании, был чей-то отчаянный, странно знакомый крик.

... Приятная прохлада легла на лоб. Вздохнув от удовольствия, я шевельнулась, и тотчас злая боль впилась в спину, запустила когти в грудь. И я все вспомнила.

Вскочила, тяжело дыша и озираясь; чья-то сильная рука успокаивающе взяла меня за плечо и заставила лечь обратно, на плоскую, но упругую подушку. Лоб мой снова укрыл смоченный в холодной воде платок.

— Где я? — полутьма помещения и долетавшие до слуха странные звуки пугали. Ноздри щекотал едкий аромат каких-то трав.

— В лекарском шатре, — ответили мне по-эльфийски. Я скосила глаза — у изголовья постели сидел белокурый эльф и что-то смешивал в глиняной миске. Рядом горело несколько свечей, и блики света зажигали золотые искры в его волосах. Перехватив мой взгляд, он улыбнулся.

— Ты знаешь наш язык, дитя?

— Да... Так, значит, я в лагере эльфов?..

— Верно. Тебя привез отряд разведчиков с наступлением ночи — едва отбили у волков. Ты была серьезно ранена — задето легкое, ребро сломано... Теперь ты быстро пойдешь на поправку.

— Война... перевес... на чьей он стороне? — я говорила отрывисто, так как дышать все еще было трудно и каждое слово отдавалось болью в глубине груди.

— Война окончена, — лекарь взглянул удивленно, — мы одержали победу. Вчерашняя битва решила исход войны. Темные отступили; Горхан мертв; мы преследуем остатки его войска в горах. Отряд, что напал на вас у реки, был одним из последних — и наши воины никому не дали уйти.

— Скажи... ты знаешь... — я закашлялась, — ты знаешь Гелериада О'Сколь, травника, подобного тебе? Он мой друг...

На лице эльфа отразилось еще большее удивление.

— А мне он наставник. Большая честь быть его учеником! Когда пало множество наших солдат, Гелериад взял в руки меч и встал в ряды оставшихся. Он не только великий целитель, но и великий воин. Тебе повезло быть другом эльфа из рода О'Сколь!

— Так он... жив? — спросила я с замиранием сердца.

— Жив, хвала Матери-Звезде! Я разыщу его, если хочешь — но позже; сейчас он наверняка занят ранеными...

— Благодарю тебя.

— Отдыхай, набирайся сил. Через несколько дней ты уже будешь на ногах. Храбрая девочка, что ты делала в Гертонионе, так близко от Равнины Танцующих Теней?

Я хотела ответить, но тут вспомнила о Гизе и устыдилась. Если бы не он, волки бросились бы на меня и разорвали на куски... Боги, надеюсь, он не слишком пострадал!

— А что с Гизом, моим спутником? — спросила я. — Последнее, что я помню — как он сражался в волками на песке. Он не ранен? Где он сейчас?

Эльф не торопился с ответом. Меня это насторожило — неужели все так плохо?

— Он тяжело ранен, да? Не молчи! Где он?

Лекарь поднял на меня глаза, полные безмерной печали.

— Мы похоронили его у холма вместе с павшими воинами...

* * *

Я обогнула очередной шатер, остановилась, выравнивая дыхание — тугая повязка давила на грудь — и увидела Гелериада. Он сидел на бревне, грея руки над костром, сгорбленный, поникший, и ветер трепал его длинные черные волосы. Меня он не видел — взгляд его был устремлен в огонь, и выражение его лица, бледного, с рваной ссадиной поперек виска, впервые меня испугало.

Я медленно приблизилась, хотя больше всего на свете мне хотелось подбежать и броситься ему на грудь. Остановилась в двух шагах, но он по-прежнему не замечал моего присутствия.

— Гелериад, — позвала я, и голос мой пресекся.

Вздрогнув, он поднял голову. В желтых глазах танцевало пламя, но они не выражали ничего, кроме пустоты. Его взгляд обдал меня таким холодом, что я невольно отшатнулась.

— Тесса? — безучастно спросил он, кажется, совсем не удивленный моим появлением. — Что ты здесь делаешь?

— Я... я приехала к тебе...

— Война закончилась. — зачем-то сказал он, снова отворачиваясь к огню. Что он видел в его глубине? Я осторожно присела рядом, на краешек бревна, попыталась взять Гелериада за руку, но он резко оттолкнул мою ладонь.

— Ее нет, понимаешь! — глухо произнес он и спрятал лицо в руках. — Погибла, умерла на моих руках. Я не смог ее спасти, Тесса. Мэйолин мертва! Моя Мэйолин — мертва...

Я молчала, но в моем сердце не было скорби — это чувство умерло вместе с Гизом, там, на ледяном берегу. Мне хотелось что-то сказать Гелериаду, утешить его, принять часть его боли — но я не знала, как это сделать. Да он и не хотел этого.

— Мне очень жаль, Гелериад. — эти слова были так же холодны, как ложившийся нам на плечи снег. Они не могли вернуть ни Гиза, ни Мэйолин...

— А Мэлор?.. — вспомнила я.

— Ранен... в шатре... — похоже, речь давалась Гелериаду с трудом — должно быть, я причиняла ему страдания одним своим присутствием. Как больно ему было сейчас! Я на миг представила, что ощутила бы, узнав о его гибели, и слезы заструились по моим щекам. Я беззвучно плакала, сидя рядом с ним, живым, и не смея коснуться его руки. Снег все падал, оседая на наших волосах, но мы его не замечали...

Потом Гелериад поднялся, глянул на меня, словно лишь сейчас заметил.

— Возвращайся домой, Тесса. Напрасно ты приехала. Война окончена, здесь нечего делать. Езжай домой.

— А ты, Гелериад? Поедем со мной, в Фэйти!

— Нет. — он усмехнулся. — Нет. Горстка Темных успела удрать в горы — нужно найти их и добить, а после огнем выжечь весь их проклятый край, очистить землю от созданной ими мрази...

— Но ведь ты когда-нибудь вернешься! — в отчаянии закричала я.

Продолжая усмехаться, он взглянул на меня, и я поняла, что он никогда не вернется — и будет искать смерти до тех пор, пока она, наконец, не прервет его страдания. Потеряв Мэйолин, он потерял все — и любовь смертной оказалась бессильна перед вечностью, на которую он был обречен. Вечность мрака и боли, в которой каждый новый день будет казаться изощренной пыткой. Так устроены эльфы. Любить до смерти, любить вопреки ей...

Я плакала, не в силах принять поражение, не веря в утрату, которую бы с радостью променяла на смерть. Гелериад молча смотрел на меня, и в ястребиных глазах не было жалости. Теперь они всегда будут такими.

— Гелериад...

— Уезжай, Тесса. — повторил он, и, уже отворачиваясь, равнодушно бросил: — Я не люблю тебя.

Одернув на себе побелевший от снега плащ, он было двинулся прочь, но все-таки обернулся, лишь для того, чтобы мимолетно коснуться моей щеки закованной в перчатку рукой.

— Прощай, Тесса.

Он уходил, а я стояла и смотрела, как растворяется в снежном вихре его фигура. Скоро и следы его замело снегом.

2006 г.