Страница произведения
Войти
Зарегистрироваться
Страница произведения

Флажок на границе души


Автор:
Опубликован:
05.05.2011 — 29.01.2015
Аннотация:
*Редактировала ( и совершенно изумительно отредактировала ) viki-taki СПАСИБО!!! * Дуализм чувств, дуализм души, вечная, никогда не прекращающася двойственность, на границе которой стою я, размахивая нелепым белым флажком. Немного стёба, немного грусти... Да простят меня уважаемые авторы Кицунэ и Робин Пэк за излишнее почитание перед их талантом, вылившееся в упоминание имён в тексте:)
 
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
 
 
 

Флажок на границе души


Мысли рождаются и падают, обрушенные неоновым сиянием огней. Образы. Яркие и чарующие, заставляют меня задыхаться.

"Кицунэ"...

Слова. Множество слов, имеющих тысячи смыслов восприятия, нанизанные на нитку неуёмного красноречия до той минуты, пока не получится тяжеловесное ожерелье. Тяжёлое.

Я почти заблудился, потерявшись в пересчёте гранул слов. Как вампир, которого можно остановить до рассвета: если кинуть ему разорванные бусы, он попытается их собрать. Но твоё ожерелье собрано, и я вижу его итог.

"А нитка-то выдержит"? — врывается и гаснет ехидная мыслишка, потерявшаяся в потоке бесконечных малахитовых слов и тонких переливающихся асфальтом и гроздями винограда картин.

"Кицунэ".

Удар ноги, — и ты входишь в толпу множества бессмысленных текстов, как нож в масло, рассекая мир на ТЕБЯ и всё, что было ДО ТЕБЯ.

Мои жалкие крапленые карты рассыпаются по столу и бледно умирают на зелёном сукне, с бесстыдно оголёнными, задранными рубашками истины.

Щелчок пальцев, — и ты сметаешь их на пол, даже не зная того, что только что убил меня.

Я читаю. Снова и снова. Цитирую по ночам, закрывая глаза.

— И что ты там опять бормочешь? — недовольно спрашивает Алекс.

— Ки — Цу — Нэ — выкрикиваю я, задыхаясь в стрелах оргазма. Мне нравится вкус твоего имени, ласкающий язык подобно терпкому, чуть сладковатому мёду. Нет. Я ненавижу мёд. Я люблю чупики, но твоё имя заставит меня принять этот мёд, полюбить его мегатоннами сладких ложек, в которых никогда не появится приторность.

Рывок... Я не сразу понимаю, что нахожусь в реальности, заблудившись где-то там, среди твоего невозможного мировосприятия, намертво завязнув в расплавленном асфальте точных слов, от которых мне хочется воспарить. Разрывая пальцами туман муторности собственного бытия. Я хочу оказаться Там.

"Кицунэ"

— Кто такая Кицунэ? — Алекс нависает надо мной, пронзает остриём металлического клинкового взгляда, требовательно сжимая плечи, впиваясь ногтями в мою восхитительную музу. Кицунэ.

— Кицунэ, — повторяю я растеряно. — Это...

А затем начинаю цитировать ТЕБЯ...

Выплёскиваю ему в лицо фонтан твоего красноречия, отбиваясь вязью неистовых сверкающих слов, и рождаю для него ТВОЮ ИСТИНУ...

— Тебе к врачу надо. Бредишь, — испугано говорит Алекс и трогает мой лоб.

В его глазах медленно тает облегчение, в моих — раскрывается цветком взращённая недопониманием боль невысказанного.

— Кицунэ! — повторяю я снова и, схватив Алекса за руку, воспеваю твою Осанну в тусклом мониторе компьютера.

— Псих... — Алекс озадаченно закуривает и стряхивает мою длань со своего плеча. — Время три часа ночи. Тебе что, больше заняться нечем?

А глаза, цепкие и внимательные, уже читают ровные строчки, расширяются и...

Алекс начинает хохотать. Безжалостно разрушая моих новеньких позолоченных идолов, увешанных бусинами признаний ТЕБЕ, и обрушивая на землю возведённые алтари, на которых медленно остывает пепел благовонного фимиама.

— Осанна!!! — кричу я и начинаю лупить Алекса кулаками. — Умри, неверный!

Алекс хохочет и ловит мои кулаки, но нелегко поймать удар, когда тебя распирает от хохота. Бью его со всей дури в лицо, и получаю ответный, скорее не удар, а просто толчок. Мне хватает, и меня, словно ветром, сносит на середину разобранного дивана

— Ты что... (о..л?) — Алекс даже не спрашивает, а утверждает, одной рукой держась за глаз, и издаёт длинную вдохновенную тираду..."О Кицунэ..., заслушайся. Он так изобретателен в своей попытке осквернить Твой храм".

— Кицунэ! — повторяю я, жалобно всхлипывая, и сжимаюсь, и упрямо продолжаю стоять на страже ТВОЕГО имени. Даже когда Алекс с проклятиями поднимается и идёт ко мне.

— Кицунэ! — ору я, призывая тебя в свидетели, моё прекрасное невидимое божество.

Алекс, матернувшись так, что у всех пролетающих мимо духов лис заложило уши, прошёл на кухню, миновав меня, но не забывая поминать моё и твоё имя всуе и склонять нас по материнской линии. Он умеет склонять.

КИЦУНЭ

— Не богохульствуй. Извращенец! — Ору я ему в след и откидываюсь на подушку, раскинув руки, закрыв глаза, страстно шепчу раз за разом твои бусины сутры. И, стоя посреди ослепительного декаданса Казино, отдаю Тебе своё уничтоженное кокаиновое сердце.

Кицунэ — повторяю снова и снова...

И отталкиваю потянувшуюся ко мне ладонь. Приподнимаю веки, чтобы злобно сверкнув малахитовым грехом глаз, зашипеть рассерженно и обиженно.

Дуализм моих чувств, дуализм души, дуализм тела и натуры. Бесконечная, никогда не исчезающая двойственность, на границе которой стою я, размахивая нелепым белым флажком.

— Кицунэ...

— Словесный блуд, — шепчет Алекс примирительно. Одной рукой он держит пакет со льдом, прижимая к щеке. — Слова...

— Я хочу этих слов, — возражаю я упрямо, задавив в зачатке зарождающееся чувство вины, при виде его припухшей скулы, на которой наверняка будет синяк. — И блуда!— прибавляю скоропалительно, не успев, как всегда, обдумать, что я ляпнул.

— Хорошо, — Алекс вздыхает и смотрит на меня так, как не умеет смотреть на меня никто.

— Хочу тебя, горе ты моё, е


* * *

*.


* * *


* * *

*


* * *

* Я тебя люблю!!!! — и подмигивает. — Так устроит?

От возмущения не хватает слов, но я благополучно нахожу им замену. Велик и могуч русский мат. При желании мы с Алексом могли бы стать адептами анти-лингвистической секты. Кто сказал, что это пошло и у


* * *

*. Мат — это произведение искусства, языковой абстракционизм, кубизм Пикассо в раскладке ассоциативных образов, когда надеть шапку на х**, чтобы уши не замёрзли, совершенно естественно.

Надеваю ему гипотетическую шапку, метафорическое ведро и сверху — авангардный памятник мысли на голову.

"Кицунэ, моя зеленоглазая рыжая лисица, ради тебя я готов на всё, в том числе и на ссору с Алексом".


* * *

ть. Ненавижу тебя, ты просто грёбанный


* * *

с.


* * *

ок. Е


* * *

сь


* * *

сам с собой


* * *

и


* * *

со своим синяком


* * *

Иногда и на меня находит вдохновение.

Пакет со льдом улетает на пол.

— Всё, пиздёныш. Допросился. Я тебя в


* * *

у, раз


* * *

у как шпроту


* * *

— решительно сообщает Алекс, отбрасывая в сторону пояс халата и заваливает меня на распятие постельной Голгофы.

— За*бу! — рычит он. — По**й на синяк!

Я хочу ответить, но не успеваю. Алекс — крышесносная безжалостная сила, затыкает мне рот стальным гвоздём своего оху*тельного языка, вбивая в меня все мои невысказанные молитвы и проклятия.

"Кицунэ!" — вспышкой гаснет в голове последняя неоновая мысль, и Алекс, сдёрнув с себя остатки совести, методично распинает меня на кресте любви. Сумасшедший римлянин, раз за разом пронзающий моё многострадальное тело своим не знающим пощады копьём.

— Выброшу нах** — стонет "Алекс"? "Римлянин"? "Кицунэ"?

Неважно. В голове всё смешалось в одно непередаваемое словами, болезненное ХОРОШО!

— Нах


* * *

все твои книжки, за


* * *

* Тебя следом


* * *

к психиатру!!!

Алекс уже не может говорить, только матерится тихо сквозь зубы, как всегда сдерживая свою накатывающую волнами страсть.

— Ки — Цу — Нэ! — вскрикиваю я жалобно, пытаясь оправдать твоё незаслуженно осквернённое имя, и слышу в ответ рычащее, раздражённое, полное уже почти мольбы:


* * *

ять. Заткнись ты уже хоть на минуту!

— Ки...цу... Алекс! Алекс, с


* * *

не останавливайся!!! Быстрее же


* * *

ть. Ну Быстрее.


* * *

меня!!! Ааааддддааааа... е


* * *

Давай!!!

И мне дают!

Осквернённый храм, полный разбитых иллюзий, таких ничтожных в свете новой родившейся истины.

— АЛЕКС! АЛЕКС! АЛ... САШААААААА!

Алекс, моё великолепное неоновое солнце, курит и смотрит на меня с довольной, спрятанной в глазах усмешкой совершившего пир самца. Его отметины, расставленные по всему моему телу, не идут ни в какое сравнение с темнеющим, наливающимся под глазом фингалом.

"Кицунэ" — Я всхлипываю мысленно, но мне стыдно произносить твоё имя.

— Хорошо, я признаю. Кицунэ — талантище! Только не злись.

Я отворачиваюсь к стенке и пытаюсь заснуть с видом полного пренебрежения к холодному сиянию Алекса. Даже это признание оскорбительно. "Кицунэ — гений!!!!!" — Хочу заорать я, но засыпаю, прижатый спиной к тёплому боку, ощущая щекочущий ноздри никотиновый дурман. "Нужно бы принять душ"...

Но там, под крики чаек, в запахе сосновых иголок и абрикосовой мякоти алычи, среди травы и ссыпающегося под ногами песка тропинки; в бесконечном сплетении проводов, в свете стальных рам и многоголосого грохота городской безысходности... Там, в нежном и властном, почти обречённом, полном непрекращающейся борьбы и невесомой, но всегда существующей надежды мире... Звучит отданное кому-то признание... И горечь ответного. Невозможного. — МАЛЫШ!

И всё остальное и последующее кажется таким неважным... Застывшая спина, взрезанная выступающими косточками позвоночника.

— Малыш!!

— Малыш,


* * *

ть! З


* * *

лся тебя будить. Вставай! На работу проспишь! — кто-то настойчиво трясёт за плечи.

— Пошёл нах! Меня нет!

Отталкиваю назойливые невидимые руки, не позволяя им вырвать себя из сна и вернуть в серую осточертевшую реальность.

— Малыш?!!

Пытаюсь перевернуться на другой бок. Смутно ловлю ускользающее одеяло и такое же ускользающее, печально стоящее на границе бессознательного: "Малыш".

Ощущаю короткий неудобный полёт, желающий выдернуть на поверхность реальности, ибо я всё ещё продолжаю тонуть в несуществующих глазах чужого трепетного Ма...

— МАТЬ ТВОЮ, СУ**!

Ледяная вода обрушивается болезненным раскалённым ударом. Ору на одной непрерывной ноте бесконечного мата, безжалостно выброшенный на поверхность сознания. Алекс ржёт и держит меня, не давая вырваться и уползти.

— П


* * *

!!! С


* * *

!!! П


* * *

!!!

Это он в состоянии обливаться каждый день холодной водой, но вписывать в это меня?

Вода становится тёплой, почти горячей, успокаивая выгибающуюся судорогу тела, и задыхающееся, непрерывное соло хриплого ора.

— Ну, прости, малыш. — Алекс ржёт, согнувшись только что не пополам, предусмотрительно зажав меня одной рукой, чтобы я, не дай бог, не вырвался и не откорректировал ему второй глаз. Свободная рука судорожной лаской успокаивает агонию кожи, но в извиняющемся голосе не чувствуется ни капли раскаяния.

— Б**ть, ты — му


* * *

к! — говорю я тоскливо, смиряясь с неизбежным, и позволяя ласковой руке вытворять всё, что ей вздумается.

— Пусти!

В ушах раздаётся смех, смешанный с поцелуями. Мир наполняет запах мыльного винограда, ароматного безумства тела, унося собой желание дать сдачи, ну, разве что другим способом.

— На работу! — Алекс легко усмиряет моё начинающее просыпаться естество, всего лишь одним поворотом крана. Я истошно взвизгиваю, ненавидя его в этот момент всеми силами ума и души.

Алекс позволяет отодвинуться в сторону, и, милостиво сделав воду теплее, со смехом, выходит из душа, обдав меня порывом холодного воздуха.

Я грустно отдаюсь во власть задумчивой меланхолии. Всё тело непередаваемо саднит так, что сегодня меланхолии есть, где разгуляться. Через десять минут меня ждёт обжигающий кофе и не менее обжигающий насмешливый взгляд Алекса. Ему хорошо, ему не надо никуда торопиться, в отличие от меня. Алекса никогда не поимеет начальник. Меня он имеет каждый день. На ковре, на диване, на полу и даже на рабочем столе в кабинете... Куда там ещё заведёт Алекса его фантазия и неуёмная страсть к экспериментам, заставляющая нас обоих забывать о субординации?

Но это лишь наедине. В те моменты, когда мы равны. В личных отношениях.

А вот в плане работы Алекс никогда не позволит мне сесть на свою шею и бездельничать. Не потому, что для него это имеет смысл. Сколько раз он предлагал мне уволиться. Это имеет смысл для меня. И Алекс свирепствует на людях, вовсю отчитывая меня за малейшие неточности. Так, что весь отдел смотрит с сочувствием и содроганием. Сочувствие предназначается мне. Остальное — Алексу.

А оставшись наедине, мы смеёмся, вспоминая советы и сочувственные утешения, которые мне постоянно приходится выслушивать от многочисленных доброжелателей.

Интересно, когда всё это перестанет быть тайной? Может быть, мне всё же стоит уйти? Хотя бы ради Алекса. Но Алекс категорически против того, чтобы я нашёл себе работу где-то, кроме него. Что это: ревность или боязнь отпустить меня из-под своего бдительного ока? Потому что я гей. Г


* * *

, пи


* * *

р, про


* * *

а, ху**с, как говорят в простонародье.

А вот Алекс другой. Абсолютно другой. Я бы сказал, что его не интересуют мужчины, если бы моя задница каждый раз настойчиво не напоминала об обратном. Иногда я и сам не понимаю, как мы сошлись, почему, и когда этому наступит конец? По пьяной лавочке началось, по трезвой продолжилось и вот длится, и длится, и длится. Я переехал к нему, — он настоял, категорично настоял, просто заехав на мою съёмную хату и собрав вещички, пока я шкваркался следом, абсолютно при


* * *

й от такого расклада.

"Кицунэ" — В горячечном бреду моей внезапно пробудившейся страсти я читаю ТЕБЯ между строк, глотая солёную боль невозможности себя.

— Ты что, малыш? Обиделся?!!! Прости дурака. — Широкая ладонь Алекса накрывает мою подрагивающую руку, он с беспокойством всматривается в мои глаза, не зная, как кромсает меня на куски это его простое и обеспокоенное: "Малыш". Ласковое, но в то же время встревоженное, как морской бриз.

— Малыш, у нас проблемы?

Всё просто и прямолинейно, без великолепных гранатовых ожерелий слов.

Алекс всегда рубит с плеча. А затем даёт себе время выжидать. Как кобра, притаившаяся в засаде для броска. Он может выжидать неделями и месяцами. Как выжидал тогда, осознав, что испытывает ко мне довольно противоречивые чувства. А я не мог определиться, хочу я этого или нет, не мог поверить, пока тот злополучный корпоративный сабантуй не поставил точку во всём. А может, точку поставил сам Алекс, решив, что пора переходить к активным мерам. Стоило отдать должное — он умел действовать решительно и бескомпромиссно. Один бросок — и кролик оказался в брюхе удава. Правда, Алекс ни капельки не похож на змею. При нападении бить он будет всегда прямо в лицо, слишком честный для стратегий и тактик в обход, и никогда не ударит в спину. О чём я брежу? В отличие от меня, Алекс вообще никогда не поднимает руку. Для него это планка ниже плинтуса. Плинтус у нас я, а Алекс исключительно потолок. Гордый, высокий, весь такой "правильностью благородно подтянутый".

Я упорно отвожу голову в сторону, яростно мешаю ложкой давным-давно растаявший сахар.

— Знаешь что, сиди-ка ты сегодня дома, пожалуй. — Вздрагиваю, робко подняв глаза.

Алекс устало ерошит мои волосы, дёргает напоследок.

— Отдохни, горе моё.

Качаю головой. Всё ещё недоверчиво. Вот это номер. Вполне неожиданный, совсем не в духе дисциплинированного Алекса. Ему бы в армию — муштровать солдат, или в зоопарк — дрессировать обезьянок; впрочем, в роли любимой обезьянки у гендира нынче выступаю я. Дрессировать он меня предпочитает исключительно в направлении постели, и скоро мои познания в этой области вырастут настолько, что я смогу написать и сдать курсовую по Камасутре.

— А кто отчёт сделает?

— Забей. Вечером вместе разберём.

Забью. Забью и на отчёт, и на Алекса, и на весь мир, пожирая глазами тексты. Рассыпающиеся призрачные иллюзии, полные ностальгии южной ночи и давно забытого шелеста кипарисов, задавленного каменными громадами сурового питерского гранита.

— Малыш, б


* * *

дь!!! — доносится из ванной тоскливо-приглушённое. Прикрыв глаза и делая очередной глоток почти холодного кофе, позволяю себе мстительно улыбнуться.

Убирать мои вечно разбросанные вещи вошло у Алекса в привычку, ставшую естественной обыденностью, как и вечно незакрытые тюбики с зубной пастой, и мокрые дорожки следов на полу... замечтавшись, я вечно забываю как следует вытереться. Но сегодня я превзошёл сам себя, оставив после себя не просто привычный бардак — полный разгром. Поднимаюсь и неторопливо прошлёпываю в сторону ванной. Чтобы, прислонившись плечом к косяку, с равнодушным злорадством смотреть, как Алекс расставляет всё по местам и, тихо ругаясь сквозь зубы, вытирает с кафеля воду. Весь такой убиться деловой, в своём красивом дорогом костюме.

— Не знай я тебя, подумал бы, что ты делаешь это специально. — Алекс поворачивается, ловит мой взгляд, немного меняется в лице, но затем, как всегда методично, ставит на место брошенный тюбик с шампунем.

— А ты уверен, что ты знаешь меня, Алекс?

— Малыш, похоже, у нас проблемы?! — не вопрос, утверждение. Мне нравится то, как он это говорит. И я готов раз за разом доводить его до грани ради того, чтобы услышать это спокойное и в то же время напряжённое: Малыш. На мгновение увидеть серый отблеск Невы, покрытый рябью почти незаметной, поднимающейся откуда-то из затаённых глубин паники.

Алекс никогда не показывает лишних эмоций, но в то же время никогда не скрывает от меня своего истинного я.

В нём всё просто и понятно, но, как нелегко порой принять это простое и пресное, лишённое замудренных человеческих смыслов, за цепочкой слов-образов...

..."Я достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза... ".

Маяковский. Всегда ржу и плачу над этим стихотворением. Плакатная поэзия. Чужие слова, чужие шаблоны и ярлыки. Для того, кто никогда не был и не будет понят, отданный необходимости и желанию. Надо.

Иногда я тоже пишу. Жалко, убого. Для себя? Для того, чтобы найти... Понимание?

Крик или всё же попытка припрятанного завуалированностью тщеславия? Зачем? Когда Алекс запросто выложил передо мною ванну бабла.

Купайся, малыш. В этой ванне есть и твоя доля. Заслуженная, заработанная жо*ой.

... — "Дай Джим на счастье лапу мне. Такую лапу не видал я сроду.

Давай с тобой повоем при луне"... — цитирую, улыбаясь вызывающе и жалко, и тону в спасительных руках, пытаясь выпить вкус этих гранатовых пьянящих губ. Забыться в них от бессмысленной грязной горечи бытия, которую сам же себе и создал, потерявшись непонятно для чего и где.

Осознав, что карты биты, лежат на зелёном с бесстыдно задранными рубашками, и как жалка оказалась их оголённая суть.

— Что сегодня с тобой происходит?

— Кицунэ — гений. Хочу быть гением, — говорю я жалобно

— Ты хоть сам себя понимаешь? — Алекс смотрит с привычной усталостью человека, знающего, что бесполезно возражать сумасшедшим. Их надо любить и беречь или убежать от них на некоторое время на работу, пока припадки не закончатся.

Стою перед зеркалом с чупиком в зубах. Вот такое вот я ЧМО.

Симпатичное вполне, светловолосое ЧМО, не определившееся в жизни и от этого очень вредное. Рост под стать уму. Минимальный. Как только Алекс меня терпит? Хлопаю глазами и делаю сам себе красивый жест рукой, жалея, что Алекс удрал, и я не могу показать этот жест ему.

После того, как я пять минут извращал его любимую "Арию", крича во весь голос

"Я свободен от судьбы...

И от людской молвы...

И от земных оков, свободным стану я

От зла и от добра"...

Алекс покрутил пальцем у виска и ушёл.

— Свободен. На сегодня.

Приговор или отсрочка неизбежной расплаты, когда мой мозг вернётся из неопределённого отпуска, выписанного ему лично мной?

От зла и от добра, моя душа была на лезвии ножа.

Повторяю, бессмысленно кривя губы в уродской улыбке, отражении не менее уродской души. Поло-ролевая идентификация, с*ка.

Кто придумал это дурацкое и смешное определение?

Те, кто, наверное, знал, каково это — родиться таким. Каким таким?

Волосы, растрёпанные в разные стороны, идиотская морда лица. Вполне симпатичная морда. Как и сам мальчик. Симпатичный, вполне мужественный мальчик, как и положено быть мальчикам в подобном возрасте. Вот только глаза неправильные. Злые глаза. Совсем не детские глаза. Именно на эти глаза и повёлся Алекс.

Дуализм души? Маленькая грань невозможного. И там, где-то посередине, стою я, размахивая своим нелепым белым флажком.

"Кицунэ". Я повторяю, как заклинание. Провожу ладонью по лицу, пытаясь отогнать наваждение давно забытого сна.

Чупик сдаётся неизбежному и ломается во рту. А в руках остаётся одна тонкая белая палочка, пластмассовый огрызок, который мне почему-то всегда жалко выбрасывать.

Натягиваю любимую рубашку Алекса. А что? Я сегодня свободен. Мне можно. Например, можно сделать всё. Можно сходить куда-нибудь. И однажды не вернуться. Куда? Куда я смогу уйти со своим невидимым белым флагом, выжженным в моей уродской душе, проставленным печатью на моём уродском теле?

Каждый жест — как песня.

Кто вы, прелестное создание, девочка или мальчик? Знаете, я пидор. Просто пидор. ОНО... серединка на половинку. Объясните подробнее, пожалуйста. Это девочка с яйцами или мальчик без яиц?

Но я не делаю. Ничего не делаю. Сижу на диване, пожирая килограммы конфет, и думаю о том, что невозможно вырваться из очерченного для тебя круга. Только смириться и жить.

Или ждать. Чего ждать? Операции по смене пола. И что потом изменится? Я смогу носить юбку и красить ресницы губной помадой? Ха-ха. Я их и так крашу. Чёрной переливающейся тушью какой-то ути-пуси-супер экологической фирмы Амвей, которая не оставляет следов и не вредит моему драгоценному здоровью. Уж об этом Алекс заботится особо тщательно. Боится за мою ж**у.

Она ему нужна. Я или моя тощая задница? Хотя почему же — тощая? Вполне приличная задница. И когда я одеваюсь как девочка, меня невозможно отличить от настоящей девочки.

Алекс не любит, когда я кривляюсь. Он так боится за мою драгоценную репутацию. А за свою не боится. Связался с пидором и не задумывается о том, что будет, когда все узнают о нас. Город маленький — реакция большая. Наверное, я уйду с работы. Стану сидеть на шее Алекса и медленно сходить с ума.

Я уже спятил. И это лишь временная отсрочка. Короткая, как и полагается быть отсрочкам. А потом я провалюсь в бездну. И будь, что будет.

Сажусь за комп и читаю, читаю, читаю. Раз за разом, одно и то же. "Кицунэ"...

Интересно, каким ты видишь этот мир, раз способен так вдохновенно рисовать словами?

Словно художник, мешающий краски, на той особой грани, которая недоступна простым смертным. Или как музыкант.

Моцарт создавал свой бессмертный Реквием, используя всего семь нот, подбирая то, что в любой другой раскладке окажется невозможным, играя на диссонансе человеческого восприятия. Но зато как!! Точно так же, как да Винчи умудрился передать тысячи миллионов смыслов в одной невротической улыбке.

А люди проходят мимо и пожимают плечами, неуверенно кивают, когда слышат чужую похвалу, и любят рассуждать о том, что они ценители. Как нам это свойственно. Пытаться прыгнуть выше головы. Всем нам. И как нелепо жалки те, кто не пытается этого сделать.

Алекс читает Робина Пэка. Я тоже его читаю, зачитываюсь будоражащими словами, в которых целый мир. Несколькими чёткими, уверенными штрихами передан смысл, образ.

Волшебная изящная отточенность слога одного и здравомыслящая лаконичность второго.

А люди пробегают мимо и пожимают плечами. Потому что неинтересно читать то, где нет откровенной прянично-карамельной порнухи и сопливого хеппи-энда...

Врубаю радио и начинаю хохотать, слушая ритмичный стёб давно позабытого Мальчишника. Когда я был маленьким, эта группа была почти популярна.

"Секс, секс. Как это мило. Секс, секс без перерыва".

А у меня есть чупик, и я его ем... головой.

В холодильнике упаковка безалкогольного пива. Для меня. Алекс пьёт исключительно благородные напитки. Коньяк, виски, изредка хорошее вино. Правда, это всё понты. Я-то знаю, что он предпочитает на самом деле, и после водки у него никогда не болит голова. Правда, после такой водки она просто не может болеть.

Закрываю холодильник и, плюхнувшись на ковёр рядом с приставкой, — опять Алекс расстарался ради своей девочки — почти два часа тупо изничтожаю зомби.

Интересно во сколько сегодня Алекс придёт ночевать?

Звонок на мобилу.

— У меня отпуск? Мило. Внеочередной? Замечательно. Отчёт в задницу? Хм. Это будет не отчёт?! Зашибись, весь в предвкушении!!! Уезжаешь?! Тоже неплохо. Конечно, буду скучать. И конечно, буду шалить. Нет, квартиру не разнесу. Я всё-таки тоже здесь живу. Пока.

— Пока.

И гудки, прежде чем мы успеем выяснить смысл этого Пока.

"Пока ещё живу", "Пока, до скорой встречи"... или просто "Пока! Надеюсь, что когда я вернусь, тебя уже здесь не будет". Уверенно отметаю первый и третий вариант. Пройденные этапы.

Перезвонить и спросить:

— За что ты меня любишь и терпишь? Тупо. Я и так испортил Алексу настроение на ближайшие несколько часов. Почему он всегда уходит от ответов? Боится сорваться однажды? Так сильно любит, что боится, что я уйду от него? И поэтому делает всё возможное, чтобы этот момент никогда не наступил. Да куда же я от тебя денусь, Алекс? Все мои призрачные боги никогда не дадут мне того, что я читаю в твоих глазах каждый день. Я ухожу в ложную религию и впадаю в ересь. А ты приходишь и расставляешь всё по своим местам. Раз за разом, проходя со мной через Голгофу нашего креста, моего креста, который ты тащишь на себе, оставляя для меня лишь одну ношу: Твою молчаливую странную любовь и почти собачью преданность. Кому, Алекс?

Мне становится смешно. Могло ли произойти, что ты, взрослый мужчина-натурал, — "ага, все мы натуралы до поры, до времени" — втрескался в мальчишку. А ведь это осознанное чувство.... или, может, всё-таки жалость?

Я благодарен тебе за неё, настолько благодарен, что иногда почти могу вынести твою лёгкую ношу, просто за одно то, что все тяготы ты взял на себя. Но я не умею быть нормальным. Просто не могу. Нельзя ждать от меня логических поступков, потому что у меня женская логика и всё, чего я хочу временами, это уйти, сбежать от самого себя, от тебя, от всего мира. Оторваться от реальности и забыться в том, что когда-то у меня было.

Первая любовь и первое презрение, боль, насмешки, разочарование и много-много другой грязи, о которой тебе, милый, просто не стоит знать. Потому, что ты другой. И тебя не волнуют мои душевные метания.

Я закрываю глаза и вижу плавно бегущие волны финского залива. Стою на камнях, а рядом стоит Он...

Насмешливый демон с синими ледяными глазами и разметавшейся по ветру длинной чёлкой. Презрительная короткая усмешка, в которой поочерёдно отражаются тысячи эмоций. Шок, любопытство, затаённый интерес к запретному экземпляру и немного жалостливое отвращение, брезгливость, когда наши руки случайно соприкасаются, и подавленное желание отодвинуться подальше. Кажется, до этого момента бредового признания на отравленных солнцем камнях мы были друзьями. А потом ты решил поделиться этим открытием с окружающими, и о моей странности узнали все. И был этот гадский шёпот за спиной, и раздевалка, в которой... Отметаю это воспоминание.

Интересно, можно ли винить людей за то, что они люди?

Неистово расстреливаю зомби и с тоской смотрю на валяющийся на полу телефон.

Я буду хорошим, Алекс. Мне ведь это ничего не стоит, побыть иногда хорошим. Тем милым обаятельным придурком, которого ты так любишь и ценишь. Которого ты каждый день грозишься придушить собственными руками, и которого ты не променяешь ни на какие сокровища мира, потому что ты так же, как и я...

УСТАЛ ЖИТЬ СРЕДИ НОРМАЛЬНЫХ...

И я буду ныть на одной высокой ноте, и скакать по дивану с чупиком во рту, и фальшиво петь твои любимые песни, и разбрасывать вещи, создавая вокруг себя привычный внутреннему состоянию хаос, пока не получу беззлобных п**дюлей, на которые я так отчаянно нарываюсь. И снова буду продолжать сходить с ума, с ещё большим энтузиазмом. А ты будешь хвататься за голову и глазами умолять меня угомониться. Но ты же первый начнёшь тормошить меня и доводить до идиотизма. Потому что ты боишься моей нормальности в тысячу раз больше любого самого закидонного моего безумия. Тебе страшно увидеть меня нормальным, выжженным дотла, настоящим, понять, что твоя безжалостная металлическая сила смята жестоким корабликом чужой воли. Ты боишься этого, безумно боишься понять однажды, что я нисколько в тебе не нуждаюсь, просто позволяю себе идти у тебя на поводу, играть по твоим и своим правилам; потому, что мне это нравится, тебе это нравится. Но одно неосторожное движение: шаг влево, шаг вправо — расстрел. Выстрел в душу — самый страшный на свете выстрел. Не бойся, Алекс, у меня никогда не хватит подлости его совершить, поступить с тобой так после всего того, что ты для меня сделал. Я слишком хорошо знаю, как это: быть убитым собственной верой в людей.

Я сдаюсь тебе, сдаюсь себе, сдаюсь чувству, которое пугаюсь озвучить, легко, просто и беззлобно сдаюсь, как сдаюсь всегда. Моя постоянная капитуляция перед тобой, Алекс, видится вечной и безграничной. Ты никогда не поднимаешь руку, а я никогда не ударю тебя по-настоящему. Сила, сокрытая внутри, останется безмятежно спать на привязи. Вновь, как и всегда, первым набираю твой номер, чтобы услышать в трубке короткое облегчение, скрытое напускной суровостью и деланно безразличным тоном:

— Ну, и что натворил на этот раз?

И беззаботно отзываюсь в ответ:.

— Позвонил в ОБЭП, и предложил им познакомиться с тобой поближе. Рассказал, какой ты замечательный парень.

С радостным замиранием сердца ловлю минутную паузу, пока ты судорожно соображаешь, что из этого является безобидной шуткой, а что — очень и очень злой шуткой. Которую тоже вполне можно ожидать с моей стороны.

Кайфую в тот миг, когда в твоей душе происходит отчаянная борьба между чувствами ко мне и здравым смыслом, который советует тебе послать меня куда подальше. Да хотя бы за мои шутки.

И испытываю почти оргазм, слыша твоё немного усталое и смирившееся:

— Ну, и когда ждать гостей?

И, уже почти рыдая во весь голос, чтобы не заржать, философски сообщаю в телефонную трубку:

-Та не ссы. За тобой сами приедут. Тебе что из вещей собрать?

Улыбаюсь, не в силах сдерживаться, улыбаюсь идиотски от уха до уха, слыша в трубке твоё лаконичное, полное скрытой любви:

— Тебя!

Издаю идиотский счастливый гогот, ясно представляя, как ты морщишься, отодвигая трубку от уха. Знаю, что ты тоже улыбаешься вместе со мной, даже искренне подозревая, что я такой идиот, с которого вполне станется и не пошутить. Просто ради шутки.

А где-то там, в душной тесноте автобуса, едут те, кому разрешил держаться за руки великолепный автор Кицунэ.

И стонет под чьими-то жадными ласками тот, кто никогда не пожелает уйти, однажды вырвавшись из-под пера уставшего от словоблудия Пэка.

Алекс открывает дверь, и я сбиваю его с ног, чтобы накинуться жадно и нетерпеливо, без всяких прелюдий и ласк, на которых моего терпения вечно не хватает. Но я готов платить за это даже болью, и дарить Алексу свою боль, своё безумие, и мой не прекращающий болтать глупости язык.

Иногда, чтобы позлить Алекса, я болтаю во время секса, комментируя этот нехитрый процесс, и каждый раз балдею, осознавая, насколько хватает его бесконечного каменного терпения. Окажись я на его месте, тысячу раз бы себя придушил.

Но Алекс никогда не позволит моей несдержанности взять над собой верх. Даже в те минуты, когда глаза его сияют, и он буквально выпрыгивает из собственных штанов, желая засадить мне там, где удалось отловить. Он неторопливо, с достоинством настоящего аристократа, ("Тоскливое "б**дь". В такие моменты в гробу я видал его грёбаные привычки") затаскивает меня в комнату и решительно освобождается из моего плена, чтобы впихнуть мне в руки книгу и дать возможность увидеть написанное, оценить...

Неверяще смотрю на него, ошарашено вскидывая глаза.

Слов нет даже на то, чтобы говорить. Только лишь перехватывает дыхание от внезапного дурацкого спазма. Глаза Алекса смеются самодовольством извечного превосходства самовлюбленного льва, наслаждающегося своим законным прайдом.

С заглавной страницы смотрит на меня такое знакомое название и любимое имя очередного божества. Кицунэ. И длинная цепочка тех, кого я в своё время возводил на очередной алтарь своего сумасшествия.

— Не спрашивай. Держи свой эксклюзив. И заканчивай выносить мне мозг.

Лев, смеясь, скалит зубы и, забирая из моих рук книгу, заваливает меня на всё ещё разобранный диван для того, чтобы насладиться своей заслуженной добычей.

Вонзить в меня свои зубы и когти, пометить яростными и нежными укусами. Вбить в мятые простыни, с неистовом рычанием ставя на мне свою очередную метку.

— Моё, млять!

Для того, чтобы потом отпустить, снисходительно разрешая мне вцепиться в новенькую обложку.

И, радостно вопя, скакать по дивану и прыгать по его животу с видом полного, абсолютно счастливого идиотизма. Болтать, дурацки смеясь, перемежая слова с поцелуями, и снова расплачиваться за свои прыжки и трёп, и поцелуи, сжимая пахнущую типографской краской книгу, и не желая выпустить её ни на минуту. Словно она исчезнет как наваждение, уничтоженная бесконечной, не иссякающей страстью Алекса.

"Кто он такой, Алекс? Бог. Моё вечное неоновое солнце."

— Неужели ЭТО для тебя так важно? —

Глаза Алекса смеются за мгновение до того, как их поглотит расширяющая зрачки страсть. Его лицо нависает надо мной, он всё ещё медлит, словно ожидая ответа, но затем, не дождавшись, уже не может удержать себя.

"Важно. Очень важно. Для того, чтобы понять, ещё раз понять, что ты любишь меня." — Хочется ответить мне, но я уже не могу говорить, заполненный Алексом так, что остаётся только крикнуть: — Осторожнее, гланды!

Но разве я когда-нибудь был таким, как все?

Говорю, сумев начать дышать, сквозь медленно возвращающийся рассудок:

— Понимаешь, мне тут пришло в голову, что ...

Вот, кстати, ты знаешь, мне ещё нравятся яойные фанфики. Ты не мог бы...

Я не успеваю закончить эту мудрую мысль, вижу, как взлетают вверх его ошарашенные моей непередаваемой наглостью брови, а затем подушка со всего размаха падает на моё лицо.

— Придушу пиздёнка! — почти истерически рыдает Алекс, придавливая подушку руками, и начинает двигаться, двигаться, взрывая меня...

"Тысячами криков чаек, запахом сосновых иголок и мегатонными миллионами огней, невидимыми нитями тянущихся навстречу друг другу проводов наших сердец, и я несусь вместе с ним сквозь ослепительную вселенную созданного лишь нами двумя мира. Там, где смешной и бессмысленной кажется улыбка Джоконды, и Моцарт становится всего лишь мелодией. Потому что в этот миг мы постигаем свою новую, только нам двоим ведомую истину."

И сливаются в единое целое грани, истираются, превращаясь в ничто.

Дуализм наших чувств, дуализм нашей души, дуализм наших тел и отбивающих унисон сердец. Восхитительная, никогда не исчезающая двойственность, на границе которой стою я, размахивая своим нелепым белым флажком.

Я не знаю, что ждёт нас в будущем, не знаю, как мы дальше? Будем продолжать жить? Знаю только одно: в такие моменты я удивительно счастлив, потому что у меня есть Флажок!

2


9


 
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
 



Иные расы и виды существ 11 списков
Ангелы (Произведений: 91)
Оборотни (Произведений: 181)
Орки, гоблины, гномы, назгулы, тролли (Произведений: 41)
Эльфы, эльфы-полукровки, дроу (Произведений: 230)
Привидения, призраки, полтергейсты, духи (Произведений: 74)
Боги, полубоги, божественные сущности (Произведений: 165)
Вампиры (Произведений: 241)
Демоны (Произведений: 265)
Драконы (Произведений: 164)
Особенная раса, вид (созданные автором) (Произведений: 122)
Редкие расы (но не авторские) (Произведений: 107)
Профессии, занятия, стили жизни 8 списков
Внутренний мир человека. Мысли и жизнь 4 списка
Миры фэнтези и фантастики: каноны, апокрифы, смешение жанров 7 списков
О взаимоотношениях 7 списков
Герои 13 списков
Земля 6 списков
Альтернативная история (Произведений: 213)
Аномальные зоны (Произведений: 73)
Городские истории (Произведений: 306)
Исторические фантазии (Произведений: 98)
Постапокалиптика (Произведений: 104)
Стилизации и этнические мотивы (Произведений: 130)
Попадалово 5 списков
Противостояние 9 списков
О чувствах 3 списка
Следующее поколение 4 списка
Детское фэнтези (Произведений: 39)
Для самых маленьких (Произведений: 34)
О животных (Произведений: 48)
Поучительные сказки, притчи (Произведений: 82)
Закрыть
Закрыть
Закрыть
↑ Вверх