Эй, вы там...

(Все персонажи рассказа вымышлены. Любые совпадения имен, фамилий, псевдонимов случайны)

ЭЙ, ВЫ ТАМ...

— Виктор Андреевич! Вот вы и сами говорите, что вас перестали печатать даже детские издательства, а вы принесли вашу повесть мне. Вы хороший, добрый человек, но поймите, нельзя смотреть на жизнь, как на сказку! Время идет вперед, и то, что вы пишите, кажется наивным даже детям. А вы стоите на месте, не желая замечать тех изменений, что происходят вокруг вас. Ведь писатель творит для людей! А раз так, то он должен творить на их вкус, писать о том, что их интересует...

— Значит, по-вашему, я устарел?

— Да, не обижайтесь вы, Бога ради! Вы не устарели, а как бы вам объяснить... вы смотрите на мир с другой стороны.

Эй, вы там, на другой стороне холма...

Как вы там, на другой стороне холма?..

Я кричу, словно камни кидаю слова...

Знаю я, что мне не докричаться

До другой стороны холма...*

Странно, что эта песня, льющаяся тихонько из динамиков, почти дословно напомнила мне тот разговор, произошедший почти полтора года назад...

Интересно, а на какой стороне я сейчас?..

Да, изменилось многое. Что ж, раз уж в голову полезли воспоминания, почему бы и не поразмышлять немного? Тем более, что сегодняшняя ночь вряд ли будет плодотворной... В голове пусто, продолжение книги явно застопорилось...

А ведь сейчас я благодарен Пронцеву за тот разговор. И, прежде всего за то, что, несмотря на наше знакомство, он не стал кривить душой, а высказался прямо.

Я вспомнил те чувства, с которыми покинул его кабинет. Наверное, то же самое испытывает ребенок, услышав однажды горькую истину, что Деда Мороза не существует. Забавно. А потом, по горячим следам этой обиды, я устроился на другой же день на склад грузчиком. Зачем?

Не прошло и недели, как сел на больничный с сорванной поясницей. Говорят, что в жизни нет случайностей... А ведь, если задуматься, то кто знает, может и прав тот, кто так говорит... Вот, если бы я не устроился на эту работу, с которой, кстати, сразу и уволился, как только закрыл больничный лист, если бы не сорвал поясницу... Чёрт! Забавно... Вроде бы смотришь на жизнь, и все представляется таким хаотичным, а как начнешь размышлять, да выяснять причины и следствия, и окажется, что все идет по какому-то невидимому плану, и все события связаны между собой.

Ведь именно, идя через пустырь из поликлиники, которая находилась при районной больнице, я и вспомнил ту историю, которая легла потом в основу моего будущего романа. Романа, который стал бестселлером, и после которого ко мне вернулась былая известность, разве что в совершенно новом качестве.

История эта касалась событий двадцатилетней давности, когда я был еще подростком. Этот пустырь существовал и тогда, нисколько не изменился и сейчас; видимо он был здесь от начала века и просуществует до второго пришествия Христа. В то время в прессе не освещались всевозможные ужасы, которыми ныне пестрят, сплошь и рядом, газетные полосы, но всегда работал народный телеграф. А уж о том, что произошло буквально перед носом, да если еще учесть, что в то время почти все знали друг друга в лицо, то, конечно же, разговоров было много. На этом пустыре была задушена девушка. Совсем молоденькая медсестра, которая возвращалась после вечерней смены домой, как раз этим пустырем. А потом еще две. Убийца был найден. Суд несколько раз откладывался, видимо, преступника проверяли на вменяемость, и после того, как он был признан психически здоровым, его приговорили к высшей мере наказания. Конечно же, заседания были закрытыми, но то, что происходило за стенами суда, быстро разносилось по всей округе. И вот, возвращаясь из поликлиники, я и вспомнил эту жуткую историю, не то что вспомнил, а будто увидел, даже ощутил что-то нехорошее, тяжелое... И... почти бегом бросился домой. Бежал, чтобы скорее оказаться за рабочим столом. Мысли толпились в моей голове, и я знал, видел все, о чем сейчас буду писать. Да-да! Я напишу про него, про того маньяка из детства, но напишу этот роман так, что у читателя не возникнет к нему ни малейшей симпатии, одно отвращение, ненависть лютая. Увы, последнее время и так слишком много показывают тех же фильмов, где преступник, грабитель или еще какой-либо отрицательный персонаж, становится этаким героем. Нет, мой "герой" предстанет настоящим чудовищем. А его жертвы...

Я описывал их ярко, начиная едва ли не с детства. Пусть читатель их полюбит, поживет их надеждами, мечтами... Мечтами, которым не суждено было сбыться, которые были задушены безжалостно и подло.

"... Лена, Леночек... Глаза голубые, как цветочки льна, и волосы льняные. Вот и детство закончилось, и выпускной вечер, такой долгожданный, уже позади. Ночи сейчас короткие: не успело стемнеть, а небо уже светлеть начинает. Скоро рассвет, а не уснуть никак. Мысли покоя не дают, да и не мысли вовсе — мечты... И мечты эти сказочные. И в них не вечер выпускной был, а бал... И не Костик ее пригласил на вальс, а ... самый настоящий принц, ну и что, что этот принц дергал ее раньше за косу, а на носу по весне у него выступают конопушки. Она тихо смеется и укрывается с головой простыней; свет, нежно льющийся в раскрытое окно, мешает ей. "Ленка, Ленка! И когда ты только повзрослеешь? Все сказки читаешь... Ох, дочка, тяжело тебе в этой жизни придется", — мать то ли с укором, то ли с сожалением, качала головой. А она уже знала, кем будет. Все детство кукол лечила, и нет-нет, да и притащит домой какую-нибудь живность. То голубя с перебитым крылом, то котенка больного или покалеченного... Вот и подала документы в медицинский..."

Лена стала его первой жертвой. Имена двух других девушек я не помнил, да это было и неважно. А вот имя душителя вспомнил — Илья. А фамилия... Странная какая-то у него была фамилия... А ведь вспомнил тогда! Как подсказал кто-то. Тонарин. М-да...

"... Она возвращалась домой через пустырь, хоть и обещала матери, что после вечерних смен, ни за что не будет ходить этой дорогой. Но, немного задержалась, и автобус ушел перед самым носом. А ждать следующего... На автобусе ехать всего три остановки, а через пустырь минут пятнадцать ходьбы... Она шла быстрым шагом, на душе было как-то тяжело и неуютно. Это чувство появилось еще утром, и потом нет-нет, да и напоминало о себе, вот и сейчас тоже. Еще во время смены она пыталась понять, что не так? Что ее тревожит? Так хотелось найти причину... Может быть, это чувство появилось из-за смерти старушки из седьмой палаты? Это была первая смерть, с которой ей пришлось столкнуться во время своего дежурства. И было очень грустно, страшно, тоскливо... Ведь в прошлую смену старушка была еще жива, хотя, конечно, уже тогда была плоха... Ну, да, вот тогда-то это чувство впервые и возникло в ней. А потом вспомнились и слова Веры Антоновны, которая, заметив, что ей не по себе, сказала: "Привыкай. Всех не оплачешь..." Может, еще и поэтому так плохо на душе? Ей стало еще тяжелее, именно из-за мысли, что может настать тот день, когда она, действительно, привыкнет...

Лена перевела дух, замедлила шаг. На душе стало чуть легче — она нашла причину. И тут за спиной явственно услышала приближающиеся шаги. Она вновь пошла быстрее, было страшно оглянуться, а между тем тяжелые шаги звучали все ближе и ближе... Впереди уже замаячил забор с широким проемом, а за ним шоссе... Люди, машины... И дом..."

Да... Вот увидеть дом ей больше и не пришлось... Никогда.

Ладно, надо заканчивать с этими воспоминаниями. Хотя... Без ложной гордости могу сказать, что роман удался на славу. В меру психологический, если вспомнить путь этого самого маньяка — та сюжетная линия, которая целиком и полностью была мною придумана, в меру романтический и... в меру жестокий, в угоду читателям. Даже жутковатый. Разве не жутко, когда приходит ясное понимание того, что все, это конец, что не будет не только сказок, но не будет никогда и простой, реальной жизни, не будет завтра? Когда меркнет сознание вместе с последним вопросом — почему?.. И даже, чуть-чуть мистический. Вспомнились тогда разговоры, что "мало"... "Мало" — это смертная казнь. Что ж, есть и ад, ад для маньяка... Куда я его и отправил в самом конце...

Но, что это?.. Мне показалось, что по кабинету прошла чья-то тень... Да, нет, просто показалось. Но, стало не по себе. У противоположной стены, почти напротив моего стола, стоит зеркало, трюмо... В нем отражается коридор. Разве я не закрыл дверь? В коридоре не горит свет, и в зеркале в открытую дверь глядит чернота... Чёрт! Не нужно было думать о всякой ерунде. Я почувствовал, как ладони слегка вспотели. Вероятно, я просто краем глаза увидел в зеркале эту черноту, и мне показалось, что прошла тень. Я закурил, и... увидел в зеркале силуэт! По спине пробежал неприятный холодок... Между тем, силуэт двигался, и я уже отчетливо видел его. И понял, что в зеркале лишь отражение, а кто-то идет по коридору, ко мне в кабинет! Но, входная дверь закрыта! Кто это? Грабитель?.. Кто?! Вскочить, бежать... но я не мог сдвинуться с места. А он уже вошел в комнату. Вот только... вошел ли?.. Уж слишком легко движение, будто по воздуху, хотя я отчетливо вижу фигуру, лицо... Страх сжимает сердце, разум отказывается верить в происходящее, и страшна мысль — неужели я сошел с ума? И еще страшнее — это не сумасшествие...

Это мужчина... Если он сделает еще хотя бы шаг или вот это плавное перемещение — мое сердце разорвется. Оно колотится с такой силой, что кровь пульсирует в глазах... Он замирает у дивана и медленно опускается на него.

— Не бойся, — это звучит у меня в голове? Но, нет, его губы слегка шевелятся. Но этот голос... так нечеловечески тих, как шелест... Я делаю глубокий вдох, но страх не исчезает, лишь чуть отступает, но и это дает мне возможность перевести дыхание.

— Не бойся, — вновь повторяет он. На этот раз его голос звучит чуть громче. — Я не причиню тебе вреда. Ты мне нужен так же, как и я нужен тебе...

"А вот это, вряд ли", — мелькает в голове мысль, и тут же вновь накатывает волна ужаса — что если он читает мысли?

— Ведь у тебя не идет новая книга, не так ли? — cпрашивает он, и вот теперь мне, наконец-то, становится немного легче. Да, он прав, и если он говорит об этом, если он начал разговор с того, что я ему нужен, что ж, может, и впрямь, он не причинит мне вреда... Но... кто, он-то?

— А ты не догадываешься? — мужчина или... призрак усмехается.

"Не может быть!"

— Ну, почему же не может? Или не может потому, что ты отправил меня в ад? — и, заметив вероятно, что я вновь изменился в лице, он успокаивающе поднял руку и сказал. — Как видишь, все немного не так. И пришел я не за тем, чтобы отомстить тебе за твою вымышленную историю, а затем, чтобы ты написал обо мне правду. Как все было, а не как ты заставил всех увидеть. Что ж, если первый роман назывался "Путь маньяка", то напиши и второй — "Исповедь маньяка". И если ты перестанешь наконец-то трястись и сможешь меня выслушать или, лучше сразу, примешься за работу, то сам поймешь, что второй роман будет не менее популярным, чем первый. А начало... что ж, вот так и начни... с моего прихода, — и он вновь усмехнулся.

Есть разные одержимости — я одержим работой. Едва затихли его последние слова, как во мне тут же возникла легкая дрожь, этакое возбуждение, которое вероятно испытывает собака, взявшая след. Мои мысли также взяли "след", и я не то что отпечатал, а прямо-таки станцевал на клавишах вступление моего будущего "шедевра", описав это неожиданное и невероятное появление. Но, после этого, в голове сразу же возникла та неприятная пустота, которая мучила меня на протяжении двух недель. Я посмотрел на него. Мой более, чем странный гость, попросил принести ему стул и поставить его рядом со мной, чтобы легче было диктовать, да и связь, как выразился он, будет более крепкой. Не задумываясь, я выполнил его просьбу. Теперь он находился совсем близко, и я мог хорошо его разглядеть. Наверное, мой ровесник или немного моложе. Волосы темные, густые, глаза также темные, почти черные. Черты лица довольно приятные, правильные, я бы даже сказал — изящные, как и... руки. Пальцы длинные, нервные, как у музыканта или... Я вздрогнул, вспомнив, что именно этими руками...

— Время уходит, — сказал он, — может, начнем?

Я вставил в машинку чистый лист...

Это было похоже на гонку. Я видел, как слева ложатся отпечатанные листки бумаги, в то время, как справа бумага постепенно убавляется. Печатал, почти не вникая в смысл и лишь иногда, отдельные отрывки его рассказа доходили до моего сознания, и тогда я не только чувствовал, но и видел... Видел так ясно, будто это было моими воспоминаниями...

"...Автобус остановился передо мной, гостеприимно распахнув двери, как объятия. Я медлил сегодня дольше обычного. Но, как бы мне не хотелось остаться на месте, я знал, что войду в него. И автобус это тоже знал, поэтому терпеливо ждал. Я вздохнул и медленно поднялся по ступеням. Автобус быстро захлопнул двери — так захлопывает пасть удав, заглотнув свою жертву. Все, что будет происходить дальше, я знал наизусть, и постепенно в душе стало нарастать чувство безысходности, которая превратится в итоге в бесконечный ужас. А вот и мое сиденье — пустующее, одинокое место кондуктора. Только это место постоянно оказывается пустым — остальные места все заняты. Люди сидят спинами ко мне, и мне редко удается разглядеть их лица. Но вот лица водителя, я не видел никогда; окно кабины всегда плотно занавешено. Я мог бы пройтись по салону, но вместо этого буду смотреть в окно. Мне не хочется смотреть, но... я буду. Здесь все происходит помимо моей воли, да и воли у меня нет.

Я обреченно поворачиваю голову к окну. Автобус едет по возвышенности, откуда открывается странный вид. Изумрудные поля, а за ними панорама города. Черные силуэты высотных домов и заводские трубы ясно вырисовываются на фоне грязно-багрового неба. Слева чернеют башенные краны новостроек. Сквозь пустые оконные проемы режет глаза восходящее солнце, создавая жуткую картину черных домов с кровавыми отверстиями. Я знаю, что таким багрово-красным может быть только закат, что таких восходов не бывает, но здесь есть много того, чего не бывает. Например, таких миражей, как эти черные, могильные кресты, которые вместе с восходящим солнцем поднимаются из-за крыш и заслоняют собой полнеба... Я буду их видеть, пока солнце не встанет над городом, и небо не примет привычного голубого цвета. Но вот потом, когда я приеду... Нет, лучше не думать об этом сейчас! Ехать еще долго, будут и остановки, и, может, сегодня мне повезет, и я выйду раньше. Но я... не верю в это... Скоро поворот, и автобус въедет в город.

А, вот, и поворот. Я чувствую, как во мне нарастает страх, он будет становиться все сильнее. За окном корпуса новых домов, подъездами к шоссе, по которому едет автобус. У подъездов сидят люди, играют дети. Все выглядело бы обычно, если бы вместо деревьев не возвышались могильные стелы. Кладбищенские участки вместо палисадников... "Как же они могут так жить, постоянно глядя из окон на эти могилы?" — каждый раз думаю я с тоской. Мужчина, что сидел передо мной, встает и идет к передней двери — сейчас его остановка. Я хочу встать и идти за ним, хоть здесь и страшно, но... живут же люди? И остаюсь на месте. Но, как только автобус трогается с места, страх с новой силой возвращается ко мне. Новые высотные дома постепенно переходят в пятиэтажки, и вместе с домами стареют и могилы. Гранитные и мраморные стелы начинают чередоваться с узорчатыми крестами. Люди на остановках выходят по одному и по нескольку человек. Автобус постепенно пустеет, в него никто не садится. В него никто никогда не садится... Когда он подъезжает к предпоследней остановке, за окном всего лишь несколько двухэтажных деревянных бараков, и вид не такой унылый, потому что могилки утопают в густой зелени, и, как на всех старых кладбищах, каждая имеет свое лицо. Последние попутчики выходят из автобуса, и я остаюсь один. Ужас наполняет все мое существо. Когда автобус открывает двери, на этот раз уже для меня, у меня появляется слабая надежда, что вот сейчас я не смогу встать. Но, ноги, тяжело переступая, самостоятельно от моего парализованного страхом тела, несут меня к двери и опускают на траву... Автобус закрывает двери и уезжает. Все! Конечная остановка. И на этой остановке я один...