Эй, вы там...

Я медленно оглядываюсь вокруг, напрасно успокаивая себя, что бояться нечего. И, действительно, то, что я вижу, многим не покажется чем-то особенным. Ну что страшного, например, в этом огромном пустыре? В полосе редких деревьев у горизонта? Небо голубое, ясное; светит самое обыкновенное солнце. Разве что, вот эта, полуразвалившаяся изба, одним боком вросшая в землю и деревянный покосившийся крест? Да и это скорее должно навевать грусть, но не страх. И еще... эта странная тишина, без единого звука... Но меня охватывает такой дикий ужас от этой картины, что мой крик разрывает на части эту гнетущую тишину, даже не крик, а вой, полный тоскливого ужаса".

Эти сны снились мне постоянно последнее время. Просыпаясь от крика, я шел на кухню и благодарил Бога за то, что моя соседка туга на ухо, иначе не избежать сплетен... Я сидел на кухне остаток ночи, а потом, не выспавшись, шел на работу.

Понимал, что со мной что-то не то, но не решался идти к врачу. И все же, когда этот сон стал повторяться постоянно, стоило мне лишь задремать, я не выдержал и записался на прием. Но не к районному врачу, а к частному, благо тогда стали появляться платные медицинские центры. И пусть это было дорого, но... я мог быть уверенным в том, что о моем посещении ТАКОГО врача никто никогда не узнает.

— Итак, что вас беспокоит?

Я медлил с ответом, хотелось встать и уйти. Было стыдно признаться в том, что меня беспокоят... сны. Но, в этот момент картина сна встала передо мной с такой пугающей ясностью, что я просто прирос к стулу. Это заставило меня, наконец-то открыть рот и в деталях описать ночные кошмары. Врач внимательно слушал, делая какие-то пометки на листе бумаги...

— Ну, что могу сказать, — начал он, едва лишь я замолчал, — я не верю в мистическую сторону снов. Наши сны, чаще всего — это наши опасения, тревоги, которые откладываются глубоко в подсознании и потом формируют те образы, которые нам и снятся. Но так как наяву мы частенько гоним наши тревоги и опасения, боясь принять их и осознать, то в снах это самое подсознание иногда стремится не только показать нам их во всей красе, но даже и подтолкнуть на решение нашей проблемы. У меня был пациент, и его сны постоянно были связаны с огромным зданием, в котором он метался, ища выход и не находя его. А всему виной был любовный треугольник. Вас же, вероятно, тоже что-то пугает, в чем вы не хотите себе признаться, и эта проблема принимает в вашем сне такие причудливые формы. Я думаю, что ничего страшного нет, но для начала я хотел бы задать вам несколько обычных, в таких случаях, вопросов... Ваша мать или отец...

— У меня нет родителей.

— А... умерли?..

— Нет. У меня их никогда не было. Нет, наверное, все-таки были, но я их не знал. Я вырос в детском доме...

— А родственники?

— Меня усыновила одна женщина. Старшая няня... Она умерла два года назад.

Она сразу же возникла перед моими глазами. У всех в детдоме кто-то был: мать ли, отец ли, или какие-нибудь родственники. У меня же не было никого. Может, поэтому я и мама Валя, как до последнего дня я называл Валентину Федоровну, и нашли друг друга. У нее тоже никого не было. Последние годы она постоянно болела, моя жизнь была ограничена институтом, магазином, аптекой и домом. Жизнь сиделки...

— Что? — я не сразу очнулся от воспоминаний.

— Вы женаты?

— Нет, — ну как я мог объяснить этому доктору, что уже привык к этому замкнутому миру, что вся моя жизнь являлась подчинением чьим-то приказам, что всю жизнь я следовал чьим-то советам. Я всегда был исполнитель, а не командир. А последний командир умер два года назад...

— Вас пугает мысль о смерти?

— Не знаю. Я никогда не думал о смерти прямо. Когда умерла мама Валя, я одно время жалел, что не я первый...

— Почему?

— Я-то ее похоронил... Понимаете?

— Да, я прекрасно вас понял, и теперь могу объяснить ваши сны. Проблема, прежде всего, в одиноком образе жизни, хотя вы и держитесь за него, боясь что-либо изменить. Вы даже не пытаетесь сделать усилие над собой. Но в глубине души это вас тревожит. Вы даже можете не замечать этого, но вы боитесь. Вы боитесь своего одиночества. Боитесь его даже в смерти, особенно в смерти. Вот отсюда и эта страшная картина ваших снов. Люди в ваших снах такие же смертные, как и вы. И пусть они выходят к таким же смертным, но они не одиноки. Вы мне сказали, что во сне пытались выйти вместе с ними. Все правильно. Наверняка вам известна пословица — "при народе и смерть красна". Я могу сказать вам только одно. Никакие лекарства вам не помогут. Я, конечно, выпишу таблетки, но это просто для того, чтобы вы хорошенько выспались. Будете принимать по одной таблетке на ночь. Сначала может наблюдаться небольшая слабость по утрам. Но самое главное лекарство — меняйте свою жизнь. Если вы комплексуете, и вам трудно заводить знакомство на улице, то есть ведь и клубы для знакомств. Вам просто необходимо изменить свою жизнь...

Я поблагодарил его, взял рецепт и вышел. Всю дорогу я думал об этом разговоре. Думал, когда ехал в метро, думал в аптеке, покупая лекарство... Врач прав в одном — действительно, человек старается иногда не думать о чем-то. Но... если старается, значит, эта мысль где-то уже живет? В подсознании? Нет! В моем сне. Мой сон — это не просто картины, выдаваемые мозгом. Это вторая реальность. Ведь не мысли мои сейчас блуждают по городу, а я сам. Вот и там тоже. Ведь помнил же я запах травы! Откуда же я взял и сохранил этот запах, если сейчас февраль?

Я даже не заметил, как пришел домой, поэтому, не раздеваясь, продолжал ходить взад-вперед и думать, думать...

Что сказал этот врач? "Есть клубы для знакомств"? Ну, конечно же, есть. Там собираются одинокие идиоты, и каждый думает, что теперь он не один — вон, вокруг, сколько таких же, как и он! Но на самом деле, каждый из них один. Остальное всё иллюзия. Нельзя думать, что если есть столько похожих на тебя, то ты уже не одинок. В своих проблемах, например, ты всегда одинок. То же самое и на кладбище. Рыдающую вдову не утешит вид другой рыдающей вдовы. Людей не объединяет даже общее бедственное положение, при кораблекрушении всегда возникает паника, и каждый борется за себя...

Я знал это по детскому дому. Мы все были одинаковы, мне даже не нужно было смотреть в зеркало, достаточно было посмотреть на кого-нибудь. Одежда, стрижки, распорядок... и только в уборной каждый обретал своё "я"... Хотя в раннем детстве нас лишали и этого, усаживая на горшки всех одновременно. Ну и что же? А то, что каждому из нас хотелось вырваться из этой одинаковости, обрести индивидуальность. Но, вот индивидуальность — это уже одиночество.

Я вспомнил тот день, когда после похорон остался один, и, как это не кощунственно прозвучит, первое время упивался своей свободой! И что это мне дало? Ни-че-го! Потому что некому стало давать команду, что делать. Ведь это под руководством мамы Вали я сначала окончил школу, потом институт, устроился на работу. Поживи она чуть дольше, глядишь, сейчас был бы и женат. Хотя... вряд ли. Ведь именно, ухаживание за ней и лишило меня ухаживаний за другими. Жизнь по подсказкам, никаких независимых мыслей и решений... Да и сейчас? Что изменилось? Подъём по будильнику, ожидание автобуса, путь на работу, работа от звонка и до звонка, путь домой — и всё это с тысячами и тысячами других. Но разве от этого я менее одинок? А они? И пусть у них есть семьи, друзья, так называемые, близкие люди, но... предложи им возможность читать мысли друг друга, разве это не стало бы для всех катастрофой? А, значит, никогда даже двое не станут одним. Есть, правда, те, кто верит в Бога. Видел я их как-то. Стояли с плакатами: "Впусти в свое сердце Иисуса". Вот такие, может, и не одиноки — каждый из них верит, что с ним Бог. Но я, как не старался, не мог поверить в Бога. Даже не поверить в Бога, а поверить Богу. Довериться. Бог — это власть. А разве может даже такая власть снизойти до тех, кто ниже, понять... Будь так, не было бы столько страданий.

Я почувствовал, как в моей груди поднимается тяжелая злоба. "Вам надо изменить свою жизнь". Да как он мог такое сказать! Это было похоже на то, как если бы я, никогда не имеющий семьи, стал бы улаживать семейный конфликт. Никто никому не смеет давать советы! Можно успокаивать тяжелобольного, ласково говоря, что ничего нет страшного, что все пройдет, потерпи... Но вот, когда болезнь коснется того, кто так ласково пел? Будет ли он следовать своим же советам и утешениям? Нет и нет, он будет скулить от боли, от страха. И если ему сказать, что в этой боли он не единственный — его это не утешит, потому что ТЕ — это Они, а не ОН!

Я понял в тот момент совершенно ясно, что в этом мире ничего не смогу изменить. И эта мысль поразила меня! В этом... А в другом? Я заметался по комнате. Мне предстояло принять решение. Это будет первое решение, принятое мной самим. Я стал лихорадочно выковыривать таблетки. Их получилось так много... Я усну, усну навсегда... Пусть подъезжает автобус. Я сяду в него, но страха уже не будет, потому что я упустил одно... Любой автобус ездит по кругу, а, значит, я сяду на траву и буду ждать, и когда он подъедет, я снова сяду в него и увижу другую сторону маршрута. И мне некуда будет торопиться. Я уже не проснусь и смогу ждать его хоть целую вечность...

Но мне не хотелось уходить вот так. Мне хотелось написать что-то... что-то для тех, кто меня обнаружит, что-то такое, что заставит задуматься. Не это, тривиальное... "В моей смерти прошу никого не винить". Это не было бы правдой, потому что я обвинял...

Я взял лист бумаги и написал:

"Эй, вы там... на другой стороне холма..."

От неожиданности я перестал печатать, взглянул на него. Мелькнула мысль: "Как? И ты тоже считал себя на другой стороне?" Он не заметил наступившей тишины, не заметил моего взгляда — смотрел куда-то вдаль, и... показалось мне или нет, что очертания его фигуры стали более прозрачны?..

— Светает, — сказал он, — на сегодня хватит. Жди меня завтра ночью, после полуночи...

И исчез.

Странные чувства овладели мной: и изумление, и сожаление, и... страх. Подумал — а вдруг это был всего лишь сон? Эта мысль и заставила меня испугаться... Но, нет! Слева от машинки лежала довольно плотная стопка напечатанных листков. Мой роман? Я перелистал эту стопку, пробежал глазами случайно выбранные строки. Был уверен, что текст не нужно даже перечитывать, что его мне не нужно ни проверять, ни править... Количество листов поразило мое воображение — немыслимо за одну ночь, пусть и долгую, отпечатать так много! Но это было. Мистика, да и только! А... разве само появление Ильи, ведь так его звали, разве не мистика? Внезапно навалилась страшная усталость, с трудом дойдя до дивана, я, не раздеваясь, рухнул на него, и провалился во тьму...

Проснулся поздно. Кое-как перекусил, и снова стал пересматривать отпечатанное. Теплая волна радости поднималась в душе все сильнее, по мере того, как я перечитывал случайно выбранные страницы. Никаких сомнений не было — эта книга, если будет дописана, затмит первую. И я уже не то что боялся его появления, я с нетерпением ожидал его, поминутно глядя в зеркало — не появился ли знакомый силуэт? Потом до меня дошло, что в зеркале отражается закрытая дверь. Чертыхнувшись, я уже было встал, чтобы открыть ее, как мой вчерашний гость неожиданно появился в кабинете... В первый миг, я вновь испытал укол ужаса, но, быстро справившись с собой, поприветствовал его: "Доброй ночи, Илья..."

Он улыбнулся, "проплыл" к своему стулу и опустился на него:

— Ну, что? Продолжим?

Я заправил в каретку чистый лист...

" Эй, вы там... на другой стороне холма...

Будем знакомы или... не будем. Трудно сказать, кому повезло больше: Тому, Кто меня знает или тем, кто и не подозревал о моем существовании.

Нас много. Почти столько же, сколько и вас. Мы живем с вами, помогаем или осложняем вашу жизнь, даем счастье, приносим огорчения, оживляем воспоминания...

Слушайте. Нужно сделать лишь усилие, которое под силу человеку. Оторваться оттого, что окружает вас. Обесценить то, что вы накопили за всю свою жизнь, приобрели правдами и неправдами. Пусть это существует, но не занимает главного места в вашем сердце. Оставьте в себе лишь то, чем многие из вас когда-то жили: честность, понимание, сострадание, любовь... и пусть будет хорошо тем, кто рядом с вами. Сделайте шаг навстречу, один лишь шаг...

Трудно, очень трудно... почти невыполнимо...

Земля усыпана белыми перьями белых ворон, но... разве вы сделаете себе из них крылья?"

Весь этот мир неправильный и жестокий. Хотя я могу его изменить. Для себя... Мне нужно сделать лишь усилие и оторваться от него...

Я очнулся в больнице. Случилось так, что соседка бабуля, которая никогда не заходила ко мне в комнату с тех пор, как умерла мама Валя, зачем-то зашла... Потом она говорила, что ее будто кто подтолкнул сделать это, и воображала, что не иначе она услышала глас Свыше... Интересно, а когда меня присудили к высшей мере наказания, чьим гласом она стала объяснять свой приход ко мне и невольное спасение будущего душителя?.."

Он засмеялся.

"Лена, Ленок? Девушка с голубыми глазами, с мечтой в сердце... О, если бы она была такой, как ты ее описал!

Я полюбил ее, полюбил так, как не любил никого... никогда... Это и должно было случится. Она ухаживала за мной, и, впервые после двухлетнего перерыва, мной вновь кто-то управлял... Да и сама, вот эта, больничная, казенная обстановка... Где все равны, где все зависимы от врачей, сестер, даже нянечек...

Но, с чего ты взял, что она была такой доброй и милосердной? Я любил ее и... ненавидел, даже боялся... Я не мог смириться с ее откровенным цинизмом, почти неприкрытой брезгливостью, ведь это было психоневрологическое отделение... А порой даже жестокостью по отношению к больным. Как и многие другие, она поступила в медицинский только потому, что провалила экзамены в другое учебное заведение... Да, она мечтала, но ее мечты не были сказочными, разве что она стремилась построить свою жизнь так, чтобы та была похожа на сказку... Разве я мог дать ей эту сказку? Конечно же, она не могла не заметить моих чувств, думаю, что это было ей приятно. но... не более того... А потом... потом, она быстро нашла им применение. Ведь я не мог отказать ей ни в чем... Сначала были просьбы, с улыбкой и стрельбой этими самыми цветочками льна... а, потом она уже не рассусоливалась со мной, просто говорила, что я должен сделать. И я делал. А благодарность? Благодарность была от тех, кого я мыл, переодевал... мне бы бежать, а я находил все новые недомогания, чтобы как можно дольше иметь возможность видеть ее ... Я хотел разлюбить и не мог. Я хотел потерять окончательно голову, чтобы не понимать своего унижения и не испытывать к себе презрения и... тоже не мог..."

Лист за листом, страница за страницей, и все пропитано болью... Что это? Кажется, я начинал чувствовать сострадание к убийце...

"Меня выписали. Но уже в тот же вечер, злополучный вечер, я отправился к больнице. Я ждал ее на остановке. Подъехал автобус, но она так и не появилась. Водитель немного подождал, ожидая, что я сяду, а потом закрыл двери и уехал. И тут я увидел, как по пустырю движется чья-то фигурка. И я бросился догонять... Зачем? Чтобы все рассказать? Чтобы поставить все точки над и, которые она поставила почти сразу, но которые никак не мог поставить я.