Линейный крейсер "Михаил Фрунзе"

У меня, наконец, вышла новая книга.

Здесь выкладываю фрагмент.

Сейчас доступен предзаказ: http://mitra-books.com/history/linejnyj-krejser-mihail-frunze-kovalenko-v-e.html?utm_source=5rim&utm_medium=facebook&utm_campaign=post

На правах рукописи

Линейный крейсер "Фрунзе"

(с) Владимир Коваленко, 2016

v. 1.02.01 (2016)

Сноски выделены в тексте "*" и "*[текст сноски]".

25.10.1940. Восточное Средиземноморье, Эгейское море

14.00. Линейный крейсер РККФ "Михаил Фрунзе", боевой информационный пост.

В конце октября года новой эры тысяча девятьсот сорокового Эгейское море устало быть мирным и ласковым. Море копило ярость годами, теперь она прорвалась штормом. В беспокойном Бискае, в норовистом ледяном Беринговом море, в северной Атлантике, которую в давние времена именовали "морем Мрака" — хорошая трепка дело частое. Там окраины океана, бузят волны, что не привыкли ко дну под ногами и берегу перед носом. Но здесь? Поневоле вспомнишь, что в греческих водах утонуло больше всего кораблей — от рогатых критских галер до броненосцев, что штурмовали Дарданеллы.

Неужели люди так долго не кормили собой лазурную Эгеиду, что волны решили взять положенную долю сами?

Небо стянуто черной коркой туч, по палубе настильно лупят злые струи: дождит, словно тысячу брандспойтов направили. С носа встают, одна за другой, стены черного стекла, каждая с пятиэтажный дом высотой, длиной — в половину линейного крейсера. Могучий корабль ни одной не пропускает, кланяется всем встречным: нос скатывается в ложбину меж волн, и так, с подвывертом, врезается в обсидиановую витрину моря — нож и черпак разом. Волна расшибается о броню, брызги разлетаются осколками, ее пенная шапка вмах бьет по передней башне главного калибра. Нос крейсера на мгновение замирает, потом идет вверх — быстрей и быстрей, черная вода и белая пена валятся вниз.

"Михаил Фрунзе" принимает трепку, что сделала бы честь Великому Океану, по недоразумению прозванному Тихим. Принимает достойно, хотя старшему помощнику, кап-два Косыгину, приходится докладывать о повреждениях. На крыше крайней носовой башни повредило дальномер. Он, шестиметровый, за броней не спрятан, торчит сверху. За борт не снесло, даже оптику не выбило: смотреть можно, вроде как в стереопару. Вот только слово "точный" к этому прибору более неприменимо! В башне остался осиротевший баллистический вычислитель и сельсины, которым и передавать бы данные с него вниз, к орудиям. Теперь "Ворошиловская" не сможет целиться самостоятельно, без указаний от системы центрального управления огнем. Сейчас, в мирное время, это не страшно, дальномер отнюдь не нов, образца буревого восемнадцатого года. За его утрату — пусть и в шторм, по неодолимым обстоятельствам — взгреют, причем персонально старшего помощника: материальная часть корабля — его забота. Другое дело, что разнесут несильно, и раз все одно получать фитиля... Косыгин хитро щурится. Он невелик ростом, лицо обычное, среднее — разве чуть выделяется ранними залысинами, да уши чуток лопушатся. Короткие густые брови, серо-синие глаза — ни тебе небесного холода, ни василькового яркого цвета. Резкие тени крыльев носа... Больше о его внешности и сказать нечего, пока он не задумает очередную штуку. А он задумал! Теперь злые валы, что сотрясают корпус корабля — его товарищи по заговору.

Шторм — хороший повод доложить о множестве малых поломок. Устранимых, иначе под это дело не вытребовать запасные части, а то и дублирующие приборы. Обеспечить комплектность корабля, а в идеале и сверхкомплектность, для старшего помощника дело чести.

Поэтому Косыгин, после доклада командиру, откладывает в сторону микрофон, пережидает, вцепившись в поручни кресла, удар очередной волны, и оборачивается к начальнику БЧ-четыре, капитану третьего ранга Ивану Ивановичу Ренгартену. На кап-три вся связь корабля, внешняя и внутренняя. Довеском — радиоуловители самолетов и гидроакустика. Первые штурмана сбагрили связникам как аппаратуру сложную и не слишком нужную. Вторые достались за отсутствием минной или противолодочной боевой части. Ренгартен взял и то, и то в охотку. Не потому, что за освоение новинок положены звания и ордена — с не меньшей вероятностью можно остаться без лишних полос на рукавах, а то и проститься с дубовыми листьями на козырьке фуражки. Кап-три не в состоянии перебороть искушение, слишком любит точную механику и радиоламповую технику . Ему намекни, что можно — баллистические вычислители у артиллеристов заберет. Только кто ж ему даст! Зато брошенную старпомом приманку он заглотит сразу, как только предложат.

— С точки зрения точной механики и электротехники, — сказал Косыгин, — нынешний шторм вполне подобен легкому обстрелу. Множественные сотрясения, удары, и...

Он замолк. Сказанного достаточно.

Ренгартен обернулся — насколько позволило намертво привинченное к палубе кресло. Взгляд у него неприятный — безразличный, чуточку пустой. Глаза белесые, малоподвижные. Рыбьи. Клюнет ли рыба-каптри? Обычно клюет, но не сразу. Сначала, недолго, думает. Смотрит.

Главный связист, несмотря на то, что ему нет тридцати, сед, как лунь. Среди его коротко стриженых волос нет ни волоска с металлическим блеском, лишь тусклая белизна в электрическом свете боевого информационного поста отдает желтизной. На длинном лице — ни следа усталости, но Косыгин знает: последние трое суток начсвязи спит урывками. Сам он шторм, похоже, вообще не замечает, зато его любимые приборы страдают морской болезнью. Крошатся изоляторы, отходят контакты, вода просачивается в, казалось бы, герметические кожухи — и слаботочные сети умирают в дымках коротких замыканий. Даже здесь, в сердце корабля, полностью исправны четыре станции внутренней связи из шести и две радиостанции из четырех.

— Ситуация некритическая, — говорит Ренгартен тусклым канцелярским голосом. — Моя боевая часть функциональна в полном объеме. Могу восстановить желательную степень резервирования мощностей в течение нескольких часов нормальной погоды.

— Но ведь поломки есть, товарищ капитан третьего ранга? — прищур Косыгина становится еще более лукавым. Почти ленинским!

В ответ — одно слово, уставное.

— Виноват.

Отношения между старпомом и начсвязи немного натянуты. Косыгин — сущий живчик, по крейсеру ходят слухи, что кап-два ухитряется находиться в нескольких местах разом, а если спит — просыпается сразу там, где чует непорядок или где нужен согласно Устава, вахтами же в ходовой рубке — наслаждается!

Про вахты — правда. Там — послушная живая громадина корабля под ногами, небо и море, и ветер в лицо — тот, что рождается от быстрого хода. Там Михаилу Косыгину хорошо. Увы, чаще всего ему приходится сидеть внизу, в боевом информационном посту, коротко — в БИПе.

Вместо вольного ветра гул вентиляторов, вместо соленого дыхания моря — неистребимый запах канифоли: если связисты Ренгартена ничего не паяют, значит, только закончили, скоро начнут опять... Здесь главный инструмент не машинный телеграф или штурвал, а набор телефонных трубок, остро заточенный карандаш и стопка нумерованных бланков для внутренних сообщений. Пока все тихо — контора, и только!

А кто его, второго после Бога, туда загнал?

Рыбоглазое чудовище с остзейской фамилией.

Боевой информационный пост — идея начсвязи. Нет такого ни на американских линкорах, ни на британских. Нет у японцев, немцев, итальянцев! У всех великих морских наций место старшего помощника наверху, в ходовой или боевой рубке. На крайний случай — в резервной, на самый крайний — во главе аварийной партии. То же и на трех старых советских линкорах.

Спасибо Ренгартену, на "Фрунзе" не так. После модернизации на линейном крейсере все сообщения стекаются не в боевую рубку, а в информационный пост. Та, что идет снаружи, сходится к начсвязи. Та, что идет изнутри, от самого корабля — к старшему помощнику. Их дело разрешать все проблемы, которые не стоят внимания командира корабля. Их личная неприязнь относится именно к таким: службе не мешает. Вот и сейчас Косыгин говорит резко, но по делу.

— Перед старпомом виноваты все и всегда, вопрос насколько... У меня на сейчас главная претензия не к вам, а к шторму. Из-за него у меня падает процент комплектности, причем не только по вашей боевой части. Все, что может сломаться — ломается, так? Как ни крутись, нас после трепки ждет ремонт. Так почему бы нам заранее не составить полнейший список повреждений? В том числе малых неполадок, что отмечались до шторма, но, безусловно, штормом усугублены?

Ренгартен отвечает мгновенно, думать он успевает, пока слушает собеседника. Но ощущение — неприятное, словно тебя перебили.

— Мое мнение: составление списка отвлечет людей, занятых исполнением своих обязанностей в сложных условиях сильного волнения на море. Тем не менее, для ряда боевых постов это целесообразно. Прикажете исполнять?

Косыгин резко кивает.

-Исполняйте.

— Так точно, товарищ капитан второго ранга.

У начсвязи на столе батарея телефонов побольше, чем у старпома, зато трубки перебирает, точно рожден осьминогом, одна еще не легла на рычаги — другая у уха. Хозяйство у него большое, разбросано по всему кораблю, от форштевня до руля и от киля до клотика. Говорить приходится много и быстро.

— Доложить о вероятных, если будет так болтать сутки, повреждениях, и ожидаемый расход запасных частей.

Слушает, делает пометки.

Старпом с трудом удерживается от того, чтобы поморщиться.

С Ивана Ренгартена станется дать кристально, неестественно честный отчет. Временами Косыгину кажется, что белоглазый кап-три — даже не немец-перец-колбаса остзейского розлива, а ламповый прибор, по недоразумению засунутый в человеческую оболочку и снабженный не инвентарным номером, но нашивками на рукавах и шитьем на фуражке. Потому старший помощник вынужден уточнить:

— Иван Иванович! Особо обращаю внимание: нужно включить самые малые неполадки. Даже, пожалуй, подозреваемые.

— Включая вероятные при дальнейшей эксплуатации моего хозяйства. Прибор может пережить шторм в работоспособном состоянии, но разболтаться и снизить надежность.

Начальник связи не улыбнулся, не пожал плечами... бровью не двинул. Просто отвернулся от оконченного разговора к радийным и радиолокационным делам. Ночь, шторм, с носа кормы не видно. Вдруг во мгле скрывается другой корабль? Вдруг штурмана в непроглядной темени наврали с прокладкой курса? Вдруг крейсер сносит к скалам? В Эгейском море множество островов, славных изрезанными, словно бритвой, берегами — и острыми скалами вокруг. На мачтах линейного крейсера вращаются прямоугольные решетки радиоуловителей* [* По современному говоря, радаров.]: сейчас именно они — глаза корабля. Эфир тоже положено слушать непрерывно, со времен "Титаника" — вдруг кому требуется помощь? Да и вода хлещет сверху, растекается по полубаку и верхней палубе, стекает пенными усами через клюзы, рушится через борта — хлопот со слаботочным оборудованием хватает.

И все-таки тонкая сталь бортов и палуб спасает от гнева стихии. В информационном посту — спокойно, если не сказать уютно. Снизу, от машин, идет ласковое тепло. Размеренно, точно рой шмелей, гудят приборы. Да, палуба то уходит из-под ног, то подкатывется чуть не под колени. Ощущения... не с чем сравнить, разве с курьерским лифтом, да и тот не падает на десяток метров вниз за считанные мгновения — для того, чтобы сразу же взлететь настолько же вверх. Помогают держаться удобные кресла с подлокотниками, если надо встать — есть массивные шкафы с оборудованием, привинченные к палубе столы. За них можно ухватиться, твердо зная: выдержат. В жилых помещениях хуже, там крепления хлипче. По большей части именно из кают комсостава и матросских кубриков в медчасть корабля поступает пополнение — с ушибами, вывихами, переломами, сотрясениями. Жизней шторм пока не забрал, да и с чего бы — в Атлантике бывает хуже, и то обходится без жертв. А уж на Севере...

Над одной из исправных радиостанций загорается огонек приема. Оператор слушает, мальчишеское лицо суровеет. Привстал с места, даже стол отпустил. Как раз прошел удар волны, падение должно перейти в подъем.

— Шифровка, товарищ капитан третьего ранга, — сообщает Ренгартену. — Код наркомата флота. Записываю... Аа!

Он не успел ни за что ухватиться. Стол бросился навстречу, рука впустую схватила воздух. Ребро столешницы ударило под дых, лицо ткнулось в клавиатуру передачи: почти такую же, как у обычной печатной машинки. Удобство — не надо ключом каждую букву выстукивать — отпечаталось на лице рядом багровых следов.

Рядом оба экрана носового радиоуловителя вспыхнули россыпью зеленых искр и погасли. От резервного поста связи донеслось заполошное:

— Эфир не слышу!

На репетире креномера, что красуется прямо перед носом старшего помощника, стрелка неумолимо катится вправо, отсчитывает градусы. Да что у них там, наверху? Косыгин догадывается, но действует по уставу. Орет в микрофон общей трансляции:

— Аварийная тревога! Боевым частям доложить о повреждениях!

Жмет кнопку, и по отсекам летит тревожный сигнал. Что ни делай, если креномер не остановится — поздно... Стрелка отсчитывает градусы до гибели корабля: двадцать, двадцать пять, тридцать...

В информационном посту не видели волну, что нанесла удар, но поняли: это не привычная уже "пятиэтажка". Больше. Гораздо больше. Откуда она взялась — такая? Какой феномен ее породил? Наложение колебаний? Влияние недалекого берега, рельеф не столь уж и глубокого дна? Нет в Эгейском море, теплом и мелком, кашалотьих глубин, да и сами киты не водятся, однако волна вышла — втрое от обычных. Слишком высокая, чтобы расколоться от укола острого форштевня. Вал накрыл нос крейсера целиком, потянул вниз. Черная от непогоды вода накрыла обе носовые башни: номер один, которую в обиходе именуют то "Ворошиловской", то "Тихоокеанской" — за то, что предназначалась к установке на береговую батарею имени первого красного маршала под Владивостоком, и номер два, она ж "Длинношеяя" и "Мария Федоровна". Брызги и пена окатили обтекаемую громаду надстройки, хлестнули по стеклам рубки.

Внизу, в чреве корабля, палубы превратились в косогор.

— Выпрямимся, — Косыгину хотелось бы слышать в своем голове уверенность.

— Помнится, — раздался механический голос Ренгартена, — у "Парижской коммуны" в Бискае наполовину оторвало носовую наделку, они в Бордо при дифференте двадцать пять приползли... И ничего: ремонт встал всего в пять тысяч франков.

На деле, дороже. Вместе с красивой наделкой на носу старого линкора шторм своротил надежду флота получить сильные мореходные корабли — дешево.

Модернизация "Фрунзе" обошлась Советскому Союзу в миллионы — не рублей и даже не франков, а полновесных долларов. Проводили ее в Норфолке, аккурат между американскими линкорами "Миссисипи" и "Калифорния", с тридцать третьего года по тридцать шестой. США как раз превозмогали последствия депрессии, и масштабное экономическое соглашение с СССР оказалось кстати. На постройке большого боевого корабля настаивала именно американская сторона. Не хотели останавливать верфь, переводить персонал на пособие... Понятно, что года через три, когда американцы наскребли-таки денег на очередной линкор для своего флота, они недосчитались бы многих инженеров и рабочих. Самых толковых, самых квалифицированных. Советскому Союзу буквально навязали заказ, поманив разрешениями на приобретение новейших авиамоторов, зенитных орудий — а главное, лицензиями на производство, поставкой станков и технической поддержкой.