Демоны Красной Лагоды

Мария Гинзбург

ДЕМОНЫ КРАСНОЙ ЛАГОДЫ

Черные птицы спустились с Луны

Черные птицы — кошмарные сны

Черные птицы из детских глаз

Выклюют черным клювом алмаз

Алмаз унесут в черных когтях

Оставив в глазах черный угольный страх

Наутилус Помпилиус "Черные птицы"

1. Красная Лагода

Так называлась речка, извилистая, медленная и неглубокая. Она брала свое начало в Римпильских торфяниках. Вода в ней была не красная, на что вроде бы указывало название, а серо-черная, как и положено для реки, вытекающей из болота. Красными были в реке только лотосы, в изобилии наполнявшие тихие заводи. По берегам между камышами торчали желтые стрелы ирисов.

Странное название, в особенности непонятное словечко "лагода" объяснялось, скорее всего, тем, что осталось еще от первых людей, что населяли эту землю. Здесь было много названий, звучавших бессмысленно. Так, за Римпильским болотом притулилась деревенька Царев Вал. Смешно было бы представить царя, приехавшего в такую глушь, для того, чтобы построить здесь вал; с этим люди справились и сами. Но были еще живы те, кто помнил настоящее название, и звучало оно как Сарвапала. А городок Лождейное Поле некоторые старики по привычке называли Лажденпохья.

Были и такие, что утверждали — Красная Лагода названа в честь крепости, что поставил на ней первопроходец Иван Косматый. Стены ее были сложены из красного камня, который и назывался "лагода". Лагода будто бы существует разных цветов — черная, синяя, и красная; вот так и назвали, чтобы отличать.

2. Замок

Однако все дело было в том, что родовое гнездо князей Криво-Залесских, крепость, давно оставленная хозяевами, была сложена из добротного серого кирпича, а совсем не из какой-то там красной лагоды. Впрочем, это был очень спорный вопрос. Места здесь, вкруг Римпильской трясины, были дикие, пропитанные недоброй магией ушедшего народа. В каждой деревне можно найти ворожею или гадалку, а уж в Гнилозубье живут и вовсе одни колдуны. А некоторые говорят, что сгинувшие дрёмуны тут ни при чем, что были они народом веселым, беззаботным, хотя и диким, и что все зло и магию люди принесли с собой из душных городов юга.

Правды же никто не знает.

Последняя княжна Мстислава Криво-Залесская забрала с собой всех призрачных воинов, охранявших брошенный замок. И так отличился тот отряд в походе против дрёмунов и вантов, что прозван был легионом Смерти, а княжна — пожалована званием воеводы. До сих пор, говорят, служит она великому князю Владиславу Еремеевичу.

В крепости же оставались сокровища князей Криво-Залесских, и до них нашлись охотники. Не многие вернулись, но кто смог придти домой, все рассказывали разное. По словам одних, замок и правда был сложен из серых, только не кирпичей, а валунов, а стоял он на излучине реки. В солнечный день его было хорошо видно с сопок Каменного Поля. Другие говорили, что крепость построена из красного камня, и стоит на холме посреди болота, что за Римпильскими торфяниками. По словам третьих, красная башня, что на болотах, вовсе не башня, а храм забытого бога дрёмунов. Бог этот до сих пор бродит среди трясины в облике страшного чудовища, то ли волка, то ли тура, и воет на луну от тоски и злобы. А замок Криво-Залесских разбило молниями во время страшной грозы, что случилась в неурочное время, после осеннего солнцеворота двадцать лет назад. Его теперь и не найти — лес пожрал развалины.

Последним охотником до чужого добра стал воевода Жмудислав из Пятихаток (Пятихранты, как называли это место дрёмуны). Воевода двинулся на Красную Лагоду с проводником и верной дружиной. Стояла осень, еще не серая и промозглая, а та ее пора, когда лес словно покрывается ржавчиной, как добрый меч, если его не отчистить вовремя от крови.

Жмудислав справедливо полагал, что от Красной Лагоды уже вряд ли что-нибудь осталось, кроме стен. Пятихатки в ту пору бурно строились. Речка Киркизюля, на которой стоял поселок лесорубов всего из пяти домов, сменила русло, да так удачно, что по ней стали бегать многие суденышки. Поселок уверенно рос, превращаясь в городок.

Барон хотел построить крепостцу. Кривозалесье изобиловало соснами, из которых так хорошо строить избы — но и горят они так же легко. Жмудислав же хотел создать нечто основательное, на века. Он нуждался в хорошем камне, который и рассчитывал взять в брошенном замке. Для этой цели он взял с собой длинную вереницу больших телег. Шли, не торопясь. Вперед послали крепких мужиков, чтобы стали лагерем у замка и начинали ломать стены. Войско же прокладывало крепкую гать, чтобы было удобнее вывозить камень. За войском, как всегда, увязались маркитанты и разбитные девки. Поп Царева Вала изобличил кампанию как караван греха, после чего туда стянулись любопытные со всех окрестных деревень.

И вот тогда и выяснилось, что у Красной Лагоды появились новые хозяева.

3. Демоны

Замок стоял не на холме и не в болоте, а на излучине реки. Сложена крепость была не из кирпича и не лагоды, а из красного гранита. Князья Криво-Залесские прокопали ров, превратив местечко в остров. Левая сторона добротного каменного моста разрушилась от времени, но и в самом узком месте еще можно было проехать о двуконь.

На поляне перед мостом дружина Жмудислава нашла брошенный лагерь. Но людей в нем не оказалось. Стены крепости местами были разрушены, но было понятно, что не человеческими руками, а ветром и дождем. На крепостных зубцах сидело пятеро воронов — необычайно крупных, черных и гладких. Клювы их блестели, как иней на стали зимним утром.

Вороны не понравились Жмудиславу. Особенно не понравилось то, что сидели птицы очень тихо, не оглашая окрестность своим граем.

Воевода во главе своей дружины подъехал к мосту. Он увидел своих работников. Тела их, расклеванные воронами, висели на воротах замка. На одном из трупов пристроился маленький черный вороненок. Он добывал себе глаз мертвеца, выковыривая его клювом из черепа.

На перилах моста сидел мужчина редкостной, но весьма мрачной красоты.

Из-за длинных черных волос, небрежно отброшенных на спину, он казался похожим на ворона. Так же добавлял сходства и хищный, с горбинкой нос, похожий на клюв. Сидел он, явно скучая, в необычной, хотя и очень расслабленной позе. Локтями мужчина опирался на свой воткнутый между камней меч, а подбородок положил на обтянутое кожей круглое навершие рукояти. Ноги же он широко расставил по сторонам меча. Клинок украшала причудливая гравировка. Линии складывались то в могучее дерево, то в ужасающего змея, то в фигуру человека с крыльями за спиной.

Жмудислав был человеком стремительным, на что ему не раз пеняла жена. Вволю наглядевшись на клинок и уже мысленно повесив его на стену своего терема в Пяти Хатках, он подъехал к мужчине. Воевода хотел сначала грубо позадавить его конем, но на последних пяти аршинах пути к Жмудиславу пришло понимание, что делать этого не стоит. Он остановил коня и спросил у мужчины:

— Кто ты такой?

— Вы называете демонами таких, как я, — лениво ответил тот.

По войску прошел ропот, и установилась тишина, хрупкая, как первый лед. Но Жмудислав был не робкого десятка. Воевода хаживал на медведя в одиночку, и сейчас видел перед собой не демона, а тощего гибкого хлыща, который рассказывает ему сказки.

— А имя у тебя есть, демон? — усмехнувшись, спросил Жмудислав.

— Я Лахта, старший из семи демонов воздуха, — ответил тот.

— А я воевода Жмудислав, владелец этих земель, — сообщил собеседник. — И я пришел забрать камень из стен этой крепости, Красной Лагоды.

— Сожалею, но никак не получится, — любезно ответил Лахта. — Ты не унесешь отсюда ни единого камешка. Отсюда можно забрать лишь то, чего желаешь всем сердцем. А твое сердце давно заплыло жиром и сгнило, и не можешь ты ничего пожелать.

— А наши попы говорят, что у вас, демонов, и вовсе сердца нет, — сказал Жмудислав. — Так сейчас проверим, правда ли это.

Он хотел выхватить меч, и даже положил руку на оголовье клинка. Но тот застрял в ножнах, словно приклеенный.

— У меня нет сердца, это правда, — согласился Лахта. — Но в этом мы с тобой не сильно различаемся.

Он встал... или даже не вставал, тут рассказчики говорили потом разное. Но сходились в одном. Демон протянул руку, которая вдруг стала длинной, как змея. Кисть его прошла сквозь кольчугу барона. Лахта без всякого видимого усилия вырвал сердце из его груди. Жмудислав издал страшный булькающий звук и рухнул под ноги своему коню. Алый ручеек побежал по камням моста. Тело поскребло ногами по булыжникам, которыми был вымощен мост, и застыло, вытянувшись.

Лахта впился в сердце зубами и принялся его вкушать, словно это было яблоко, не торопясь и смакуя, кусочек за кусочком. Стали видны его зубы — мелкие, белые, очень острые. Кровь текла по рукам и подбородку демона, словно сок. Дружина Жмудислава же стояла, не шевелясь и даже не дыша, словно в дурном сне. Одна из обозных девок завизжала было, но захрипела, почернела лицом и упала. На нее даже никто не оглянулся. Все смотрели, как демон ест сердце Жмудислава.

Впрочем, сердце воеводы не пришлось ему по вкусу. Не одолев и половины, Лахта скривился и сказал:

— Гниль, как я и говорил.

Он выбросил сизо-красный огрызок в ров и поднялся — на этот раз действительно поднялся на ноги. Стало окончательно понятно, что Лахта не человек. Даже в этом северном краю, где слабаки не выживали, не бывало людей столь высоких, и при этом столь ладно сложенных. Черный его плащ вздулся за спиной, словно крылья. Демон вытер руку об штаны, а затем негромко, благовоспитанно рыгнул. Вытирать губы он не стал. Вместо этого Лахта ловко облизнулся. Язык у демона оказался длинный и черный. Лахта легко выдернул меч из моста, и оказалось, что клинок был вогнан в камни на треть своей длины. Демон взмахнул мечом, указывая им на дружинников.

И тогда вороны слетели со стены, все так же молча, и единственным звуком был шелест их крыльев, рассекающих воздух. Они бросились на войско, по пути превращаясь в столь же красивых, как и их старший брат, юношей. Только за спиной у них бились черные крылья, а лица были искажены злобой и яростью. Вроде бы, они ничем не были вооружены, в отличие от Лахты. Не держали в руках ни мечей, ни топоров, ни луков.

Их оружием был черный, беспросветный ужас, что летел вместе с ними и впереди них. И был он холоден, как зимняя стужа, как дыхание смерти, и пах он можжевельником.

А Лахта стоял на мосту и смеялся — будто ворон каркал, да не один ворон, а семь раз по семь воронов.

Дружина Жмудислава бросилась врассыпную. Люди бежали мимо крепкой свежей гати в лес, блуждали по болотам. Многие, как ни странно, выжили. Опомнившись, каждый легко нашел дорогу домой. Но еще долго по ночам бывшие дружинники и работники воеводы, а так же разбитные девки видели черных воронов, налетающих с неба, бьющих крылами, вырывающих глаза или сердце. Кто-то бросился к попам, а у тех всегда один совет — поставь свечку. На следующую ночь, стоило уснуть, демон, отвратительно хохоча, засунул каждому этому свечку в рот, а то и куда похуже. Говорят, что девкам снилось кое-что еще, в том же духе, даже тем, кто не ставил никаких свечек. Но людишки Кривозалесья брехливы и блудливы сверх всякой меры, так что те россказни не стоит принимать не веру.

По Кривозалесью пошла молва о демонах Красной Лагоды. По одному, а то и по нескольку человек люди потянулись к проклятой крепости. Благо, дорогу искать не надо было. Гать дружинники погибшего воеводы сделали на совесть.

Демон Лахта сделал по крайней мере одному из своих незваных гостей еще один подарок, кроме ночных кошмаров.

4. Бабка Комариха

В хлеву протяжно и долго застонала корова. Не так, как стонут во сне животные и даже люди. Стон кормилицы семьи Акима Рыжего был исполнен страдания.

Аким Рыжий вышел на улицу. В руках у него был топор. Он зашел на соседский двор, где доживала свое бабка Комариха, вдова и сводня. Раздался, словно аккомпанируя стону издыхающей коровы, высокий женский крик, исполненный ужаса. Затем стали слышны тяжелые, ухающие удары, какими мясники разделывают скотину.

Аким снова появился на улице. Топор в его руках был скользко-алым от крови, к лезвию прилип пучок седых волос.

— Доброе утро, сосед, — степенно поприветствовал его Кузьма — деревенский кузнец, живший через два дома.

— Доброе, — рассеянно ответил Аким.

— Ты, это самое, топор-то отдай, — сказал Кузьма.

Аким вскинулся было. Но глянул в спокойные серые глаза деревенского кузнеца и молча протянул топор.

Когда дружинники Жмудислава, лишенные командира, гонимые смертным ужасом, мчались в лес, опрокидывая телеги и сбивая с ног коней, бабка Комариха осталась на месте. Не по причине своей храбрости.

Комариха с детства была хромоножкой, и убежать просто не могла.

Она пересидела под телегой, и когда все стихло, выползла из-под нее, как мокрица из-под колоды. Комариха надеялась, что демоны уже вернулись в крепость, отпраздновать победу над врагами.

Но она ошиблась.

У соседней перевернутой телеги, на трупом одной из разбитной девах, стоял давешний красавчик — сердцеед. В глубокой задумчивости он рассматривал лопнувший, как перезрелая тыква, череп девки. Комариха попятилась, но демон уже заметил ее.

— А ты чего хочешь? — с нескрываемой брезгливостью осведомился Лахта.

Мысли Комарихи брызнули во все стороны, как тараканы на кухне, если вдруг зажечь лучину ночью.

— Я хочу, чтобы мои девочки никогда не болели, — неуверенно сказала она.

Демон улыбнулся. По ногам Комарихи протянуло ледяным сквознячком.

— Ты добрая женщина, — сказал Лахта. — Возвращайся домой. И сбудется то, что ты искренне хочешь в сердце своем.

Через неделю Комариха благополучно добралась до Царева Вала, где жила. И там начались чудеса. Девки бабки Комарихи отнюдь не собирались исцеляться. А вот у соседа Акима на следующий день умерла единственная корова. К вечеру, когда заплаканные ребятишки Акима ложились спать, павшая скотина зашевелилась и снова задышала. Счастью соседа и его домочадцев не было предела.

До утра, когда корова опять сдохла.

Так повторилось пять раз.

И Комариха поняла — с ужасом — что демон не обманул. Что именно этого она и желала всем своим сердцем. Она хотела, чтобы у Акима сдохла корова... чтобы она сдохла пять раз, но корова у Акима была только одна, и бедной буренке пришлось отдуваться за все мечты Комарихи. Сдуру баба проболталась об этом подруге — "ну это только тебе, не проговорись, смотри". Через час об этом знала вся деревня.

А еще через два Аким вышел из своего дома с топором в руках.

Бабку Комариху похоронили. В Пятихатки Руслану, сыну покойного Жмудислава, сообщать не стали. Свои дела, деревенские...

Вскоре Аким зашел к Кузьме за топором. Хата кузнеца была полным-полна ребятишек, лохматых, с волосами цвета нечесаного льна и глазами голубыми, как бледное северное небо. Среди них, как соболь среди зайчишек-русаков, выделялась младшая дочь кузнеца — ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца, как говорили сплетники. Волосы у нее были гладкие, черные, а глаза походили на звезды, неведомо как закатившиеся в эту бедную избушку. Звали ее Риви, и смотреть на нее было приятно глазу. Соседи часто захаживали к Кузьме — именно поглядеть. Для чего иного девчонка еще только-только входила в возраст. Это ее, худую и легкую, нарядили в красную рубаху на прошлого Купалу. И она, не по возрасту серьезная, аккуратно ступала босыми пятками по стреле из скрещенных рук односельчан. Словно и впрямь собиралась дойти по этому живому мосту до самого неба. И урожай в том году и впрямь выдался знатным.

— Верни топор, — сказал Аким.

Риви увидела соседа, поздоровалась приветливо. И вздрогнул Аким, и отвел глаза. Что-то очень знакомое почудилось ему в этом взгляде.

— Мне в лес надо, за дровами, — сказал гость. — Как я без топора?

И Кузьма молча отдал. Нелюбезно сунул почти под самый нос лесорубу. Не любил Кузьма, когда на его дочку таращились. Говорили, что и жену он забил вожжами за то, что такую удивительную дочь родила она ему, а вовсе не утонула баба.

Да мало ли что брешут. Кузьма любил жену-покойницу, а девка уродилась такой, так у нее бабка была из дрёмунов, первая красавица. О чем кузнец распространяться не любил. Смешным и недостойным нынче считалось иметь дрёмунов среди родни. Хотя у половины сельчан то ли дед, то ли бабка происходили из этого веселого племени, ныне бесследно сгинувшего в болотах.

Аким, уже когда добрался до дому, вспомнил, кого ему напомнила дочка кузнеца.

Он тоже ходил с войском Жмудислава на Красную Лагоду.

Глаза маленькой соплюшки были точь-в-точь такие же, как у демона, что вырвал сердце Жмудислава. Риви только предстояло стать охотницей за сердцами, но было ясно, что она тоже будет копаться в них, как в сору.

Сплюнул Аким, закинул топор на плечо, да и забыл.

И началось.

Лёдор, ростовщик из Лаждейного Поля кинулся в Красную Лагоду с просьбой, чтобы все должники отдавали вовремя и взятое взаймы, и проценты. Разумеется, отдавать они не стали. Но каждый нерадивый должник заболевал проказой, и вскоре никто уже не хотел брать в долг у Лёдора.

Волдима, самая красивая девка Пятихаток, пошла к демонам с просьбой о выгодном замужестве. Имелся в виду, конечно, Руслан, самозваный князь и самый выгодный жених набирающего силу городка. У них с Волдимой дело было на мази, да только Руслан, чуя свою силу, воротил нос и капризничал, как малое дитя. Девке захотелось уверенности. Вместо этого покрылась чирьями и ослепла вторая красавица Пятихаток, Марья. Руслан же не захотел брать в дом ведьму, да еще и проведшую неделю в одной крепости с семерыми мужиками. Неизвестно, чем она заплатила за свое желание, — горько улыбаясь, говорил юный князь. И хотя уже было точно известно, что демоны Красной Лагоды ничего не берут взамен за исполнение самых сокровенных мечтаний, помолвка расстроилась. Волдима утопилась в пруду за старой мельницей. Когда лекарь распластал тело, чтобы согласно закона установить причину смерти, в утробе обнаружился младенчик мужеска пола. Что как будто подтвержало слова Руслана. И все матери незамужних еще девок хвалили князя за прозорливость, что не взял в дом демоненка, не стал покрывать чужой грех. А паскудники некоторые, которые везде найдутся, говорили, глумясь, что не сходятся слова с делом-то. Ибо нерожденному младенчику было около трех месяцев, а Волдима побывала в Красной Лагоде всего за две недели до смерти.

Но в Красной Лагоде многие находили не только исполнение сокровенной мечты своей, как бы грязна она ни была, но и смерть. Из пятерых, ушедших в проклятую крепость, двое не возвращались.

И об этом было известно Настёне, когда она, пойдя в лес за ягодами и заблудившись, выбрела на крепкую гать. Настёна посмотрела по сторонам и пошла в ту сторону, где в просветах между деревьями темнели воды Красной Лагоды. И в которых, как брызги крови, покачивались на волнах красные лотосы.

Дорогу к крепости она знала, потому что ходила здесь не первый раз.

5. Настёна — счастливая женщина

Бонда был средним из демонов воздуха. Как и его братья, он был беспечен и склонен к созерцательности и грезам. Пристроившись на перилах полуобрушенного моста, Бонда замечтался, сидя на ярком солнышке. Он думал об облаках, плывущих в вышине, о прохладе вечернего неба, вспоминал зефирный замок, принадлежавший его братьям и матери. Бонда очнулся только тогда, когда стало холодно. Чья-то тень упала на него, загородив солнце. Демон судорожно сжал клинок, который дал ему на дежурство Лахта, и открыл глаза.

Перед ним стояла женщина, пожилая, но статная и хорошо одетая. На лице ее читалась усталость долгого пути.

— Ты Лахта? — спросила она.

— Нет, я — Бонда. Сегодня моя очередь дежурить на воротах.

Женщина тяжело вздохнула. Теперь он заметил в ее руках корзинку с черникой.

— А как ваше имя? — спросил демон.

— Настёна, — отвечала гостья. — Из Гнилозубья я. Кличут еще меня Счастливой бабой, не слыхал о такой?

Бонда отрицательно покачал головой.

— Мы здесь недавно, — вежливо ответил он.

Помолчали. Трещали во рву кузнечики, да журчала под мостом вода.

— Если ты пришла к Лахте, я могу его позвать, — сказал Бонда наконец.

— Я пришла, чтобы кто-нибудь из вас меня убил, — ответила Настёна.

Судьба Настёны и впрямь была необычна для простой крестьянки. Муж ее, печник Филипп, любил ее и бил за всю долгую совместную жизнь всего один раз. Из шестерых ее сыновей выжило пятеро. А когда мужа хотели неправедно забрать в солдаты, беременная Настёна пришла в Красную Лагоду и отмолила Филиппа у старого хозяина Фрола — не побоялась слухов о его лютости. Да и правду сказать, слухи такие пошли от избыточной любви князя к справедливости.

Но муж умер, дети разъехались. Перед смертью Филипп, замученный насмешками родни, часто говорил Настёне, что уж лучше бы он ушел в солдаты, чем всю жизнь вот так, из бабьей милости. Старший сын попал на каторгу, сказалась дурная дедовская наследственность. Второго убило в городе, двое младших пахали от зари до зари, как и их отец. А средним был тот самый Лёдор из Лаждейного Поля. И когда Настена поняла, что лучше всего была жизнь ее первенца Димушки, которого в младенчестве сожрали свиньи, горько и бессмысленно стало ей самой мучиться дальше. На страдания и горести привела она пятерых в этот мир, где не была счастлива и сама.

И тогда Настёна взяла корзинку и пошла в лес с бабами, будто бы по ягоды. Сама же она твердо решила остаться там. Но пока она ходила по болоту, то сообразила вдруг, что вовсе не обязательно дожидаться волка или медведя, или просто медленно умирать от голода.

Демон же, услышав ее слова, смутился так, что у него покраснели не только щеки, но даже кончики острых ушей. Этим он немало удивил Настёну.

— Ты ошиблась, госпожа, — сказал Бонда почтительно. — Демоны смерти жили здесь раньше, а мы с братьями — демоны воздуха. Никто из нас не сможет сделать того, что ты хочешь.

Настёна подошла к обвалившемуся краю моста и посмотрела вниз. На дне рва лежали камни. Обычно их было не видно под водой. Но дождей давно не было. Камни обнажились и торчали, словно щербатые серые зубы.

— А камни острые? — спросила Настёна.

— Да, — печально сказал демон. — Острые.

Настёна чуть наклонилась вперед. У нее зазвенело в висках, словно над ухом пел маленький, но назойливо-нетерпеливый комар.

А затем она обернулась и посмотрела на демона.

— Ты живешь здесь вместе с братьями? — переспросила Настёна. — Вас семеро и больше никого?

— Именно так, — подтвердил Бонда.

Настёна вздохнула.

— А кто же вам стирает, Бондушка?

Демон улыбнулся.

— Почему бы тебе, госпожа, не войти в замок и не остаться с нами? Мы будем почитать тебя, как родную мать.

— А где же она?

— В нашем замке над облаками, — ответил Бонда.

— И что, она совсем вас не навещает? — спросила Настёна, колеблясь.

— Она не может спуститься сюда. Она даже не знает, где мы, — объяснил демон.

И так их стало восемь в Красной Лагоде.

6. Девочка

Лахта и самый младший из демонов, Ноэ, были черноволосы, но слишком отличались чертами лица, и Настёна запомнила их сразу. А вот остальных пятерых братьев она поначалу не очень разбирала друг от друга. Волосы у них всех были цвета лесного ореха. Двое братьев, Ди и Зипли, и вовсе были близнецами. Эта парочка проводила дни и ночи напролет в огромной лаборатории, что оборудовали себе в подвале северной башни. Настёна долго думала, что Ди и Зипли — это один демон, пока как-то раз не увидела их вместе.

Настёна появилась в Красной Лагоде как раз в то время, когда Ди и Зипли, самые одаренные маги из братьев, окончательно убедились: демонам не удастся покинуть замок.

Никогда.

Жизнь предстояло провести здесь.

Нельзя сказать, чтобы это знание привело братьев в восторг. Ди и Зипли поставили на гостях крепости ряд опытов, изуверских даже для демонов.

Раэль, второй по старшинству после Лахты, отнесся к новости более спокойно. Он уже предчувствовал такой результат. Он был сыном того ветра, что потихоньку стирает скалы даже из самого твердого гранита. В крепости Раэль следил за стенами, кладкой и прочими мелочами. Из всех духов воздуха он казался Настёне самым приземленным, материальным.

Аур, предпоследний из демонов по старшинству, и самый мощный внешне, тоже имел власть над материей, но иную. Он вычаровывал вещи, необходимые жильцам Красной Лагоды, от семян настурций для главной клумбы, до тканей, из которых Бонда мастерил одежду.

Бонда, средний брат, тот самый, что встретил Настёну на мосту и отговорил от самоубийства, занимался порядком и уютом. Он придумывал форму и цветы для уже упомянутой клумбы и дюжины других клумб, которые разбил в крепости.

Связь между желанием Бонды разбить клумбы — много лет до этого братья прекрасно обходились без всяческого украшательства — и появлением в Красной Лагоде Настёны заметил только Лахта.

— Скоро у меня будет племянник, а? — спросил он как-то у брата.

— Она слишком стара для этого, — ответил Бонда и вытер испачканные в земле руки. — И она видит в нас своих сыновей, таких, каких всегда хотела иметь — могучих богатырей... а не то, о чем ты думаешь.

— А жаль, — вздохнул Лахта.

Бонда в ответ так посмотрел на него, что брат очень неприятно засмеялся.

Так же, как без цветов, до появления Настёны демоны обходились без стирки. Аур уничтожал грязную одежду и вычаровывал новую ткань, которой Бонда придавал форму.

Настёна и не подозревала об этом. Она сказала, что хочет стирать, и демоны позволили ей это. Женщина боялась магии и всего, связанного с волшебством. Но Ди утверждал, что у нее есть некоторые способности к этому делу. Бонда научил Настёну нескольким заклинаниям, позволявшим стирать белье не руками, а силой чар. Валик сам отбивал белье, оно само полоскалось и выжималось, а затем пестрой стайкой летело на натянутые между двумя соснами веревки. Но надо было сидеть на берегу и поддерживать чары, чтобы паутина заклинаний не перемешалась, чтобы валик не отжался случайно вместо белья, а веревки не оказались выполосканы.

В один прекрасный летний день, теплый и тихий, когда на мосту стоял часовым Ноэ, Настёна сидела на берегу Красной Лагоды и наблюдала, как стирается белье. В воздухе плыл аромат красных лотосов, что в изобилии цвели на темных водах. Давно прошло время, когда Настёна неловкой мыслью портила вязь чародейства. Теперь стирать мыслью у нее получалось не менее ловко, чем когда-то — руками. Только после этого не болели пальцы и спина. У Настёны давно ничего не болело. Зипли, знаток человеческого тела, изгнал из нее все хвори вскоре после ее появления в замке. Женщина сидела, глядела, как растряхивается свернутое в тугие жгутики покрывало из покоев Раэля. В белом от зноя небе над прохладной громадой моста маячил силуэт Ноэ. Демон что-то негромко напевал. И вдруг он перестал петь, подошел к ограждению и перегнулся вниз.

Настёна проследила за его взглядом. Покрывало Раэля упало на песок.

Из-за кустов бузины, росших на круче, появилась девочка. Было совершенно непонятно, как она туда попала. Красная Лагода стояла на островке с обрывистыми берегами, и попасть в замок можно было только через мост.

Но тем не менее девочка стояла перед ними, осматриваясь по сторонам, и щурилась от солнца. На вид её было лет тринадцать. Волосы у нее были такие же черные, густые и мягкие, как у Лахты. И, падая на плечи, разбивались такой же непокорной волной. Но, в отличие от волос демона, волосы девочки были покрыты грязью, а на виске даже слиплись сосульками.

— Эй! — крикнул Ноэ. — Эй, там!

Девочка вскинула голову, увидела демона, вздрогнула... и бросилась к Настёне. Прижалась к мягкому боку, спрятала голову и затихла.

Так у Настёны появилась дочь, о которой она всегда мечтала. Демоны отнеслись к девочке так, словно она была их родной сестрой. Неизвестно, можно ли сказать, что они любили ее; говорят, что любить может только лишь тот, у кого есть душа, а души у демонов, конечно же, не было. Но если любовь означает заботу, то они любили ее, искренне и неподдельно. Бонда одевал ее в прекрасные наряды, Ноэ играл с ней. Баловали девочку даже близнецы Ди и Зипли, когда не были заняты в своих ужасных и отвратительных экспериментах. А однажды, когда Зипли раздражено крикнул брату:

— Да где же скальпель? Что ты им, опять в заднице ковырял? — то маленькая ручка протянула ему инструмент.

Одно тревожило Настёну. Девочка не говорила. Демоны, которые плохо разбирались в человеческих детях, считали, что она еще не умеет, что ей еще рано. Настёна же понимала, что девочка пережила нечто, лишившее ее способности говорить. Когда она появилась в Красной Лагоде, волосы ее слиплись от крови, а одежда была разорвана.

Но чтобы ни произошло с ней на пути в замок, девочка не могла поведать об этом.

Настёна полагала, что она сможет снова говорить как раз тогда, когда позабудет о случившемся.