Аутист

Глава 1

-Альбус, она вернулась! Сова вернулась с письмом для Гарри обратно!

Вид Минервы с письмом (пергамент, зелёные чернила, вычурный почерк с завитушками) был жалок и растерян.

-Вернулась? Но почему? Может, сова что-то напутала? — Альбус Дамблдор с удивительной для его возраста резвостью подскочил к своему заместителю и выхватил у неё из рук злополучный кусок пергамента.

-Совы не путают, — поджала губы Минерва. — Во всяком случае, на доме Гарри Поттера точно нет антисовиных чар.

-Должно быть, с адресом что-то не так. Могли же эти маглы переехать? — задумчиво проговорил директор, тягая себя за бороду. Колокольчики тихо звенели, Минерва медленно зверела. — Смотри сама.

Суррей... Литл-Уингинг... МакГонагалл нахмурилась. Дальше зелёные чернила расплывались в мутное пятно, и не было никакой возможности разобрать, что же там было написано прежде.

-Ты точно ничего не проливала на письма?

-Альбус! — возмущению Минервы не было предела. — Разумеется, я не проливала! И, если ты запамятовал, совы не читают письма. Они просто летят к адресату.

-Письмо мог кто-нибудь перехватить, — задумчиво сказал Альбус. Декан Гриффиндора закатила глаза:

-Кто?

-Какие-нибудь враги. Ты же сама понимаешь, времена близятся неспокойные, наши противники могут и не захотеть, чтобы Гарри приехал в Хогвартс.

-Всё это совершеннейшая чепуха, — решительно сказала она. — Думаю, что Гарри мог куда-нибудь уехать. Ездят же дети на летний отдых! Или ты сам что-нибудь напутал, когда устанавливал чары на его дом. Нужно просто приехать к нему и отдать это письмо лично.

-Хорошая идея, девочка моя! — обрадовался директор. — Так мы и поступим!

Мы — это он покривил душой. Какой же начальник станет выполнять работу сам, если для этого у него есть в избытке шустрые подчинённые? Поэтому Альбус кинул в камин щепотку порошка и, кряхтя, сунул в зелёное пламя седую голову.

-Северус, Северус! Зайди ко мне, мой мальчик!

-Директор, — сварливо донеслось из камина, — при всём уважении, у меня процесс! Как вы так умеете выбирать для моих визитов к вам самое неудобное время?

-Но это касается Гарри Поттера! Сова с его письмом вернулась обратно!

-Послушайте, Поттер, несомненно, самый знаменитый ребёнок в магической Британии, но это не значит, что я должен бросить на финальной стадии эксперимент, который готовил полгода! Если вы так беспокоитесь за своего драгоценного мальчика, посадили бы его в карман и носили с собой. Я не собака-ищейка, обратитесь в аврорат!

На этой ноте Снейп демонстративно заблокировал камин. Альбус расстроено пожевал губами. Ну да, он сам пообещал Северусу, что до конца лета не будет дёргать его поручениями, и даже имел неосторожность выдать предусмотрительному Мастеру Зелий соответствующую бумагу. Но ведь случай беспрецедентный! Он мог бы быть отзывчивее к нуждам старого директора!

-Минни, придётся нам с тобой наведаться к этим маглам. Конечно же, я первоначально планировал послать Хагрида... Но в сложившейся ситуации от него толку не будет.

Нельзя сказать, что Петуния так уж удивилась, увидев на пороге двух странно одетых людей (Альбус категорически воспротивился намерению Минервы одеться по-маггловски. Ему с первого раза хотелось произвести на мальчика незабываемое впечатление!). Тем более, директора она помнила ещё со времён учёбы Лили, а МакГонагалл её и вовсе не заинтересовала.

-Мы хотели бы видеть Гарри Поттера, — мягко сказал директор.

-Это невозможно, — чуть надтреснутым голосом, но твёрдо сказала женщина. Впускать в дом незваных посетителей она была не намерена.

-Девочка моя, мне не хотелось бы на тебя давить... — вкрадчивым голосом начал директор.

-Я вам не девочка, — перебила его Петуния. — И Гарри здесь нет. Он в клинике.

-Он заболел? — подала голос Минерва. — Ему стоит обратиться в клинику святого Мунго, там прекрасные специалисты.

-Я не знаю, какие у вас там специалисты, и знать не хочу, — устало сказала миссис Дурсль. — Десять лет вам не было дела до ребёнка, а тут вынь да положь вам Поттера! Послушайте, оставьте Гарри в покое. Он очень болен. И вернётся нескоро.

-Так что же с ним случилось? Магический выброс? Травма? Проклятье? Со всем этим замечательно справятся наши целители!

Петуния покачала головой:

-Вряд ли вы сможете чем-нибудь помочь. Вы и слова-то такого, наверное, не знаете... — И, набрав воздуха, точно перед нырком на глубину, сказала: — у него аутизм.

-Аутизм? — переспросила МакГонагал. — Что это? Что-то заразное?

-Это... скажем так, особый склад психики. Да что я вам объясняю, в магазинах полно литературы, на эту тему, найдите и почитайте. Поймите, мы потратили несколько лет, прежде научили его хотя бы разговаривать и узнавать людей! Если вы сейчас предложите ему поехать в эту вашу школу, он вас попросту не поймёт!

-Я уверена, что Гарри — умный мальчик! — запротестовала госпожа декан.

-Умный-то умный... только не от мира сего, — вздохнула Петуния. — Господа, я сказала вам достаточно. Не смею вас больше задерживать, — она попыталась было закрыть дверь, но Альбус с удивительной ловкостью успел всунуть в щель носок расписной туфли.

-Погоди, Петуния. Я считаю, что нам имеет смысл встретиться ещё раз и поговорить. Мы изучим литературу по этому... аутизму, а ты расскажешь нам о Гарри. Может быть, то, что у вас называется аутизм, у нас известно под другим названием и успешно лечится.

Миссис Дурсль заколебалась.

-Я приглашу эксперта по работе с сознанием, — пафосно предложил Альбус, и она сдалась.

-Хорошо... Только с условием, что потом вы оставите нас в покое. У меня муж и сын, ни к чему им видеть эти ваши выкрутасы.

-Хорошо-хорошо, мы постараемся их не побеспокоить! — директор лукаво блеснул глазами, но на Петунию его ужимки не действовали.

-Пожалуй, я смогу вас принять послезавтра в десять утра. Муж будет на работе, а сын уезжает на спортивные сборы. Вас устроит это время, господа?

-Вполне, моя де... моя хорошая, вполне устроит. Думаю, мы успеем найти и изучить нужные книги.

-Тогда будьте любезны, уберите ногу!

Дверь захлопнулась. Минерва свирепо уставилась на директора.

-Альбус! Вы же утверждали, что мальчик под присмотром! Как так получилось, что вы упустили его болезнь?

-Я же не следил за ним непрерывно! — выкрутился тот. — Подожди, давай сначала разберёмся в ситуации. Я уверен, что на самом деле не всё так плохо, как нас пытаются убедить. Сказать по правде, Петуния не слишком-то любит колдовство и волшебников. Вдруг она решила таким простым способом оградить от нас Гарри?

-И вы доверили ребёнка такому человеку! — возмущению Минервы не было предела. Но Альбус, не желая выслушивать нотации от собственного заместителя, ловко аппарировал, оставив ту, кипя от возмущения, следовать за ним.

За ужином в Большом Зале директор был необычайно их и задумчив. Минерва, против обыкновения, не почтила трапезу своим присутствием, зато Снейп, всем на удивление, был здесь: отрешённо ковырялся в тарелке с ростбифом и прихлёбывал мелкими глотками мятный чай.

-Северус, как твой эксперимент? — ввиду серьёзности ситуации Альбус решил обойтись без "мальчиков", чтобы не накалять обстановку.

-Движется, — неопределённо ответил он. — Вы опять планируете меня нагрузить чем-нибудь общественно полезным, директор?

-К сожалению, без тебя не обойтись. Мы с Минервой сегодня навестили дом Поттера. Гарри в нём нет, а Петуния утверждает, что мальчик в клинике, потому что у него что-то не в порядке с головой.

-Это у Поттеров семейное.

-Северус, на сей раз дело действительно серьёзное. Она говорит, что мальчик с трудом научился говорить и узнавать людей. И что обучаться в Хогвартсе не сможет.

-Причём тут я? Я не целитель и даже не колдомедик. Почему бы вам не попросить помощи у Сметвика или хотя бы мадам Помфри?

-Потому что из вас троих легилименцией владеешь только ты. А мне хотелось бы понять, так ли всё плохо, как пытается убедить нас миссис Дурсль, или же она просто прячет Поттера, чтобы не отпускать его в школу. Ты же помнишь её отношение к магии?

-Помню, — нехотя признал зельевар, уже понимая, что соглашаться всё-таки придётся.

-Я рассчитываю, что ты не станешь обращаться к ним за консультацией без моего ведома. Не мне тебе говорить о секретности.

-Хорошо, — сдался он. — Я схожу с вами к тётке Поттера и даже ничего не буду спрашивать у Сметвика. Но взамен рассчитываю на вашу ответную любезность.

-Конечно, мой мальчик, всё что угодно, — кивнул директор.

-Пока мне ничего не нужно, но как только возникнет необходимость, я обращусь к вам.

Северус удовлетворённо отхлебнул чая. Иметь в должниках директора было хоть и опасно, но очень приятно.

В назначенное время на аккуратном крыльце семейства Дурсль очутились три человека. Альбус Дамблдор — в роли всеобщего доброго дедушки, ради такого случая нацепивший новенькую мантию совершенно психоделической расцветки. Минерва Макгонагал, олицетворявшая собой Учителя с большой буквы (в неизменной зелёной мантии). И Северус Снейп в роли приглашённой звезды, никогда не изменявший излюбленному чёрному цвету. Петуния пригласила их в дом, где, как на и обещала, никого не было, зато в гостиной дожидался накрытый к чаю стол.

-Это ты, что ли, эксперт? — чуточку насмешливо спросила она у Снейпа. — Совсем не изменился.

-Не могу сказать того же о тебе, — не удержался от колкости профессор.

-Конечно, — согласилась Петуния. — Я с каждым годом становлюсь всё лучше и лучше! О тебе такого не скажешь.

-Дети, дети, не ссорьтесь! — пожурил их директор. Хозяйка дома поморщилась, но комментировать не стала.

-Проходите в гостиную, — пригласила она. — Думаю, разговор будет долгим.

Маги, с любопытством оглядывая интерьер магловского дома, заняли места за столом.

-Петуния, а покажите нам фотографии Гарри, — попросила Минерва, не увидев среди снимков моржеподобного мужчины и крупного мальчика никого похожего на сына её любимых учеников. — Так хочется посмотреть, каким он стал... Я ведь помню его совсем крошкой.

-Фотографии? — миссис Дурсль грустно улыбнулась. — Ну что вы. Гарри ни за что не позволит себя фотографировать.

-Мы намного эффективнее потратим время, если миссис Дурсль расскажет нам всё с самого начала, — заметил Снейп. — Мне хотелось бы ещё уделить сегодня время своим исследованиям.

Петуния любила гостей. Ей нравилось тщательно продумывать меню, сервировать стол, надраивать квартиру, чтобы позже с заслуженной гордостью принимать похвалы. Но этим гостям были неинтересны ни она сама, ни её усилия. Они пришли бередить её едва поджившие раны и не уйдут, пока не узнают желаемое.

Что ж, она сама разрешила им придти в этот дом. А несколько часов она как-нибудь вытерпит.

Глава 2

-Гарри всегда был очень тихим ребёнком, — начала Петуния. — Вот Дадли — он совсем не такой, за ним глаз да глаз... Знаете, я поначалу думала, что это потому, что Гарри — из этих ваших... волшебников. — Она с заметным трудом выговорила последнее слово. — Это потом уже оказалось, что всё гораздо сложнее... и страшнее.

Помолчала. Вдохнула поглубже и продолжила:

— Лучше бы вы тогда потрудились передать ребёнка нам из рук в руки. Той ночью Гарри сильно замёрз, простуда перешла в воспаление лёгких... Я уж думала — не выживет, знаете, есть детки, которые даже в тяжёлой болезни остаются таким живчиками, а он... он будто не хотел цепляться за жизнь. Когда он пошёл на поправку, я сама чуть не слегла от облегчения, Вернон тогда бросил всё и увёз нас с детьми на две недели к морю... Думаю, это нас и спасло. Вряд ли моей семье нужна сумасшедшая мать. — Петуния снова умолкла. Отложила в сторону истерзанную салфетку, отпила остывшего чаю.

— Более-менее Гарри окреп только к двум годам, но мы всё равно не рисковали оставлять его играть вместе с Дадли. Мой сын был довольно крупным ребёнком уже тогда, я боялась, что он нечаянно повредит Гарри, ведь тот был таким маленьким... Дадли обожал подвижные игры, а Гарри предпочитал тихо сидеть, где посадили, и трогать игрушки. Господи, он и играть-то в них не умел, я думала, это от болезни он всё перезабыл... Потом я обратила внимание, что Гарри совсем не держит зрительный контакт со мной. Врачи забили тревогу, что у ребёнка стремительно падает зрение, мы прошли с ним кучу обследований, пока сумели подобрать очки... Но в глаза ребёнок так и не смотрел. Были сложности с едой: если еда в тарелке его не устраивала, Гарри её не ел. Все дети капризничают за едой, я привыкла, Дадли тоже порой выдавал концерты, но такое... Иногда мне казалось, что Гарри боится еду. Он мог сутками ходить голодным, ничуть не страдая от этого, но есть не понравившуюся ему пищу отказывался. В конце концов, мне пришлось кормить его тем, что он мог проглотить, чтобы ребёнок не умер от истощения.

Когда он начал играть в игрушки, я было выдохнула. Ну, мне казалось, что ребёнок идёт на поправку, что всего его странности — это последствия болезни... Знаете, тогда Вернон впервые испугался Гарри. Он, в смысле, Гарри, всегда вставал очень рано. Точнее, нет, он всегда вставал с рассветом. То есть, летом подскакивал ни свет, ни заря, а зимой... ну, понятно. Так вот, Вернон спустился вниз помочь мне с завтраком, ему на работу надо было рано, а я задержалась наверху с Дадли... Он не смог попасть на кухню. Гарри вытащил мои клубки для вязания и распустил их по всей кухне. Натянул между столом, шкафами, холодильником... Огромная радужная паутина. В его возрасте дети и цветов толком не знают, откуда он знал, как цвета в радуге расположены?

-Сколько ему тогда было? — осмелилась подать голос Минерва.

-Три. Вернон так испугался, что запретил мне заходить в кухню, ему пришлось завтракать в кафе и заказать для нас еду на вынос... Потом, когда муж ушёл, а Гарри отвлёкся, я потихоньку распутала... точнее, разрезала все эти художества, как у него сил-то хватило так затянуть нитки... После этого случая мы поняли, что Гарри испытывает какую-то нездоровую страсть к спектру. Он расставлял рядами все имеющиеся в доме машинки — по спектру. Конструктор он не собирал, а раскладывал по полу всё теми же рядами по цветам радуги. Он мог часами сидеть и разглядывать эти ряды, мне приходилось силой его оттаскивать, чтобы сводить в туалет и попробовать накормить. С едой, кстати, становилось всё сложнее. А когда я показала ему радугу в небе... он испугался. Он орал несколько часов так, что нам пришлось обращаться к врачу, у него даже кровь носом пошла, мы так и не поняли, почему он так испугался. Тогда нам и посоветовали показать ребёнка детскому психиатру... Ну, потому что это ненормально — выдавать такие реакции.

Петуния снова умолкла. Видно было, что ей до сих пор тяжело вспоминать то время.

— Мы с Лили не очень-то ладили с тех пор, как она поступила в этот ваш Хогвартс. — внезапно сказала женщина. — Может, если бы она не так задирала нос, гордясь своей исключительностью, или не таскала сюда своих отвратительных дружков, которые считали нормальным творить всякие гадкие волшебные шутки над обычной маглой, мы бы смогли сохранить отношения. Но увы, уж как вышло — так вышло.

-Мародёры никогда не отличались высоким коэффициентом интеллекта, — заметил Северус.

-Перестань, мой мальчик, — мягко сказал Дамблдор. — Я уверен, Петуния, если бы ты смогла поближе узнать Джеймса, ты переменила бы своё мнение. Он был удивительно светлым и добрым человеком, исключительно талантливым магом.

-Благодарю покорно, — скривилась та, — мне хватило тех немногих раз, что он тут появлялся, чтобы составить о нём своё мнение. Поттер мог быть сколь угодно талантливым в этой вашей волшбе, но как человек он был с гнильцой. Издеваться над заведомо более слабым человеком — это низко и ничем не может быть оправдано. А я никак не могла от него защититься! Он чуть не сорвал нашу с Верноном свадьбу! Если, по-вашему, это просто весёлая шутка, то мне жаль детей, которые воспитываются в вашей школе. Потому что они беззащитны перед такими хулиганами, какими были дружки Лили. Безнаказанность порождает вседозволенность. Вам никогда не приходило в голову, что детям неоткуда узнать о нормах приличия, если им никогда о них не рассказывали?

Снейп искренне наслаждался ситуацией. Дамблдор и Минерва попытались было возразить, но Петуния непреклонно подняла ладони, отгораживаясь от их аргументов.

-Довольно. Либо вы не обо всём знали, либо сами никогда не были жертвой издевательств и травли от таких вот типчиков. Не хочу даже слышать ваших оправданий!

-Знали, — с удовольствием сказал Снейп. — И покрывали.

Декан Гриффиндора возмущённо приоткрыла рот, сражённая предательством коллеги. Петуния поджала губы:

-Чего ж ещё ожидать от ненормальных... — и на этом посчитала тему закрытой.

-Я отвлеклась. Если вам интересно моё мнение, то это вопиющая глупость — растить магического ребёнка в обычной семье. К сожалению, мне не у кого было спросить совета. Может, для маленьких волшебников нормально строить радуги из игрушек и часами бегать кругами вокруг волчка, но для обычных детей это ненормально! А я всегда хотела обычную семью. Мне не нужны все эти чудеса, кусачие чашки и жабья икра в кармане. И детей я предпочитаю обычных, с которыми понятно, как себя вести. И мы попытались сделать вид, что у нас всё нормально. В конце концов, откуда нам знать, чего Гарри тогда испугался на самом деле? Но ребёнок до сих пор не говорил, хотя Дадли уже вовсю болтал на своём детском языке... А вскоре Гарри столь же сильно и до истерики испугался салюта, хотя раньше относился к нему равнодушно. Потом были белые крысы в детском уголке, где малыши могут общаться с животными. Потом фотограф на дне рождения Дадли. Последней каплей стало, когда Гарри испугался Вернона. Просто одним прекрасным утром, когда дети завтракали, муж спустился вниз в новой рубашке, и Гарри закатил такую истерику, что я не знаю, как соседи не вызвали полицию.

-У Гарри бывали магические выбросы? — уточнил Дамблдор.

-В раннем детстве? Не припомню ничего такого. Нам хватало и этих его странностей. В общем, мы всё-таки обратились к специалисту. И там нам сказали, что все симптомы указывают, что у Гарри развился ранний детский аутизм.

Петуния осторожно промокнула глаза. Солнечный луч, прорвавшийся сквозь заслон кружевных занавесок, скользнул по её лицу, очертив сеточку морщин у глаз, поджатые губы, тонко выщипанные брови... Ей нелегко дался этот период жизни, и столь же нелегко было сейчас вспоминать о нём, точно проживая эти кошмарные дни заново.

-Нам предложили пройти обследование. Поскольку Гарри был очень мал, его не стали класть в клинику, к тому же, доктор сказал, что результаты будут достовернее, если наблюдать за ребёнком в естественной среде. Две недели я записывала каждый его шаг, каждую ложку еды, которую он съел, каждую машинку, которую он ставил в бесконечные свои ряды, как же они пугали и раздражали меня тогда... Кроме того, к нам ежедневно приходил специалист из клиники и общался с ребёнком. Ну, как общался. Пытался. Гарри тогда вообще ни с кем не общался. Вернона он боялся, меня терпел, а Дадли... Дадли для него не существовал. Он всегда вёл так, будто никакого другого ребёнка в доме нет. Меня очень расстраивало это.... Потом доктор сказал, что такое поведение нормально для его диагноза.

В общем, диагноз нам подтвердили. Сказали, что есть шанс научить ребёнка говорить и вывести на уровень самообслуживания. Что у таких детей страдает сфера чувств и восприятие окружающей среды. Что Гарри достаточно рано поставили диагноз, и есть шансы на его хоть какую-то социализацию. И что он никогда не будет обычным. — Она глубоко вздохнула. — Знали бы вы, как я ненавидела тогда весь ваш магический мир! Мне хотелось, чтобы вы забрали своего ненормального ребёнка и возились с ним сами, а нам дали жить обычной жизнью. Оказалось, что такая реакция тоже нормальна в нашей ситуации... Что уж тут нормального, он же маленький ребёнок, разве можно его так ненавидеть? Я плакала неделями, ненавидела себя, его, всю эту ситуацию... И вас всех, за то, что вы нас бросили. Вернон настоял, чтобы я пропила курс успокоительного. По-моему, он и сам что-то принимал — тайком, чтобы меня не пугать ещё больше. Господи, куда уж больше... Тогда мне казалось, что выхода нет. Что мы обречены на несчастную жизнь с психически ненормальным ребёнком, которого нам никто не позволит отправить обратно. Мне до сих пор страшно вспоминать, каким монстром я тогда была. К счастью, мне хватило сил не срываться на детях.

Минерва бросила злобный взгляд на директора. Тот старался сделать вид, что всё в порядке, но всем присутствующим было очевидно, что ему не по себе. Даже золотистые звёзды на его мантии вылиняли до грязно-бежевых.

-Нас не бросили. Это было таким облегчением, вам не передать! До шести лет к Гарри ежедневно ходили специалисты из клиники: занимались с ним и с нами, как-то учили его, пробовали разные методики... В школу, конечно же, он не пошёл. Но в доме с течением времени стало спокойнее, у нас наладился быт. Мы смогли с мужем выходить вдвоём куда-нибудь, за Дадли могли приглядеть соседки, а Гарри... Гарри был под неусыпным контролем своих воспитателей. Одну из них — мисс Рипли — нам удалось уговорить поселиться у нас, всё равно она работала только с Гарри, а нам было спокойнее... Дадли учился писать, считать, рисовал картинки — все эти простые и понятные каждому родителю радости, я так благодарна судьбе, что они у нас всё-таки были. У Гарри были другие достижения. Он долго молчал — почти до 5 лет, потом заговорил сразу развёрнутыми предложениями. Потом так же быстро научился читать и стал брать довольно сложные для его возраста книги. Я не возражала — мне казалось, он так играет... да хоть картинки смотрит! Меня всё ещё не оставляла надежда, что он будет нормальным. Доктор объяснил, что у таких детей бывают резкие скачки развития. Но за ними неизменно следует откат, и нам нужно быть к этому готовыми.

В шесть лет Гарри переселился в чулан и снова замолчал. Мне не удавалось выманить его даже поесть, наша прекрасная воспитательница посоветовала оставить его ненадолго в покое и понаблюдать за ним. Ночами Гарри выбирался из чулана, отправлялся на кухню и немного ел — всегда один и тот же набор продуктов. Кукурузные хлопья, апельсиновый джем, ровно три квадратных кусочка хлеба, четыре редиски и кусок мяса в специях. Вообще-то, я не сторонник давать детям острую пищу, но мне пришлось постоянно держать в доме этот набор продуктов. Потому что если не было хоть одного из них, — например, я пекла булочки или резала хлеб треугольниками, или вместо мяса была курятина, — он не ел вовсе и отправлялся в чулан голодным. Занятий в это время у Гарри не было: он отказывался выходить из чулана даже в туалет. Мне неловко об этом говорить, но ему пришлось пользоваться горшком, как младенцу, а затащить его в душ или заставить почистить зубы было вовсе непосильной задачей. С ним только мисс Рипли и удавалось как-то справиться, и то не всегда.

Через две недели к нам приехал доктор. Наверное, это мисс Рипли его пригласила. Доктор поглядел на нас, потом отправил меня гулять с Дадли (Вернон был на работе, он вообще в те дни старался бывать дома пореже, хоть и понимал, что мне нужна поддержка) и заперся вместе с Гарри в чулане. Когда мы вернулись, Гарри сидел за столом на кухне и пил молоко. У меня ноги подкосились, а он... он посмотрел на меня и сказал:

— Тётя, я уезжаю, не бойтесь.

Они забрали Гарри в клинику, и, скажу вам, это были лучшие два года за всё наше время совместной жизни с этим ребёнком!

-Как ты могла?! — взревел Дамблдор, нависая над женщиной. Седая борода его стояла дыбом, а знаменитые очки метали молнии, пятнавшие светлую деревянную столешницу коричневыми шрамами. — Я же ясно указал в письме тебе: Гарри должен жить здесь! А ты... ты выкинула его, как надоевшего щенка!

-Это вы выкинули его, как щенка на мороз! — не сдержалась Петуния. — Это вы забыли о нём на многие годы, даже не поинтересовавшись, а хватит ли нам сил растить такого ребёнка! Это от вас за всё время мы не видели ни единого фунта помощи, а вы бы хоть спросили прежде, есть ли у молодой семьи деньги на ещё одного ребёнка? У Вернона микроинфаркт случился в тридцать четыре года — где вы были, такие совестливые, когда я разрывалась между двумя детьми и больным мужем?!

-Альбус! — Минерва гневно посмотрела на директора. — Ты не прав! Дай миссис Дурсль договорить. Уверена, что она не просто так отдала ребёнка.

-Отдала! — горько воскликнула та. — Он сам ушёл.

-Ты не любила его! — угрожающе сказал Дамблдор.

-Альбус, сядьте, — очень тихо сказал Снейп, но тот вдруг словно сдулся: ссутулился, опустил взгляд и медленно опустился обратно на стул. — Миссис Дурсль, Поттер решил уйти из дома? И вы поддержали решение явно нездорового ребёнка?

Женщина отрицательно качнула головой.

-Гарри рассказал доктору, что ему очень трудно находиться в доме. Что он слышит мысли людей, и они царапают ему кожу будто наждачной бумагой. Что от этого он становится несчастным и делает несчастными всех вокруг. Поэтому он уходит в чулан: там темно и почти не слышно мыслей. Доктор пересказал нам это и объяснил, что аутисты порой склонны к синергии.

-Не самое худшее свойство, — отметил Снейп.

-Не в его случае, — ответила Петуния. — Доктор сказал, что дети с аутическим спектром не умеют нормально переживать и интерпретировать эмоции и порой ощущают их как телесное страдание. Он предложил Гарри пожить у них в клинике. Там есть специальные палаты для детей, нуждающихся в постоянном врачебном присмотре. В палате Гарри будет один, там пустые стены и всегда тихо. Гарри согласился. И это оказалось наилучшим решением.

Она глотнула вовсе уж безнадёжно остывшего чая и продолжила:

-Два года я ездила к нему дважды в неделю, чтобы Гарри не чувствовал себя брошенным. Первое время он даже не выходил ко мне, потом оттаял. Каждый раз я звала его домой, но он неизменно отказывался. Он не согласился поехать со мной даже в Рождество! По правде сказать, он до сих пор не очень понимает смысла праздников и никогда не присоединялся к нам за праздничным столом.

Он очень повзрослел за это время и многому научился. Одиночество и сейчас идёт ему на пользу, он успокаивается и находит в себе силы время от времени общаться с нами.

Потом Гарри какое-то время жил дома. Сказал, что хочет понять, что такое семья, научиться быть в коллективе. Мы не возражали. Тогда он был уже достаточно уравновешен, чтобы не доставлять столько хлопот, как в раннем детстве. Но нам всё равно пришлось повозиться с ним: в клинике его убедили, что ему надо как следует изучить семейный быт. Доктор для него непререкаемый авторитет, поэтому мне пришлось учить его мыть посуду и готовить, Вернону — управляться с газонокосилкой, а в саду он возился сам, когда слишком уставал от общения с нами. Ну, а полгода назад у него случился очередной большой откат, и он вернулся в клинику. Последний месяц мы не виделись. Гарри передаёт через доктора, что у него всё в порядке, что он очень устал и хочет отдохнуть от людей. В школу он так и не пошёл, конечно же, но там с ним занимаются по всем предметам, мисс Рипли говорит, он очень одарённый мальчик. Она до сих пор там за ним приглядывает.

И я костьми лягу, но ни в какой Хогвартс Гарри не поедет! Он только-только начал приходить в себя.

-Это не тебе решать, — резко ответил Дамблдор.

-А кому?! — вскинулась Петуния. — Вам? Десять лет вам до него дела не было, а теперь вынь да положь вам ребёнка? Угробить его решили? Не позволю!

-Если у Гарри действительно есть проблемы со здоровьем, его могут проконсультировать в больнице святого Мунго, — примиряющее сказала Минерва.

-Гарри в самом деле не стоит пока покидать клинику, — устало и с какой-то безнадёжностью в голосе произнесла Петуния. — Поймите, как только он почувствует себя нормально, он сам вернётся. Это не сумасшедший дом, это реабилитационный центр, там с детьми возятся так, как вам и не снилось! Чудо, что Гарри вообще настолько социализирован, и я не позволю вам всё испортить!

-У Га... у Поттера случались сильные магически выбросы? — уточнил Снейп.

-Я не помню, чтобы у него вообще когда-нибудь было что-то такое, — грустно улыбнулась Петуния. — Разве что... рука у него лёгкая. Сад, пока он там возился, просто расцвёл. Но у нашей соседки через два дома ровно то же самое, так что не думаю, что это какая-то магия.

Маги переглянулись. "Поттер — сквиб?!" — читалось на их лицах открытым текстом. Самым ошеломлённым выглядел директор. Он явно корил себя, что так надолго выпустил из виду знаменитого ребёнка, и теперь всё пошло наперекосяк.

-Что ж, думаю, нам пора познакомиться с самим мистером Поттером и посмотреть, так ли всё плохо, как рассказывает нам миссис Дурсль, — Снейп решительно поднялся из-за стола. — Как попасть в клинику?

-Просто так туда не пустят посторонних, — объяснила женщина. — И не надо мне тут махать своими палками. Там больные дети и замечательные доктора, нечего корёжить им память. Завтра у нас по плану посещение, я согласна, чтобы кто-то один из вас пошёл со мной. Один! Гарри очень плохо реагирует на незнакомцев и на скопление людей!

-Я пойду, — немедленно сказал Снейп. — Минерва, не спорь. Я смогу определить, правда ли у Поттера настолько плохо с головой или мы имели неудовольствие насладиться спектаклем "семейка маглов и их ненормальный магический племянник". Альбус, вам уж там точно делать нечего. Один ваш наряд способен свести с ума даже ребёнка с устойчивой психикой.

Петуния вздохнула, но спорить не стала.

-Только оденьтесь... более традиционно для нашего мира, — попросила она. Снейп дёрнул щекой, но промолчал.

-Как вы намерены представить Северуса? — поинтересовалась Минерва.

-Как есть. Скажу, что Гарри пришло приглашение из школы, в которую когда-то записали его родители, и представитель школы хочет побеседовать с ребёнком, насколько тот готов к обучению.

Глава 3. Клиника

Такси, поезд, снова такси. Тихий зелёный пригород Лондона. В дороге я молчу, да и Петуния не рвётся к общению. Она помнит меня нищим, нескладным мальчишкой с рабочих окраин Коукворта, — что ж, пусть будет так. Ни к чему ей знать, что тот мальчик остался жив только в её воспоминаниях.

Мне хочется поскорее закончить с этим тягостным поручением и вернуться в лабораторию. Зря Альбус затеял всё это.

Клиника огромна. Несколько гектаров огороженных угодий, белоснежные корпуса, затерянные среди рощиц и лужаек. Таксист уверенно въезжает на территорию: видать, не в первый раз здесь. Улыбчивая медсестра предлагает нам надеть на ноги нелепые пакеты и провожает в кабинет доктора Робертсона. Он — главный по лечению Поттера. Я подчиняюсь, загнав поглубже мысль, что от очищающих чар было бы больше толку. Но не здесь же их применять? Кругом маглы и их тонкая электроника, весьма чувствительная к работе палочкой.

Мне почему-то кажется, что даже после применения очищающего эта девица настояла бы на этих тапочках. Правила.

-Здравствуйте, миссис Дурсль! — доктор Робертсон не только лицом — всем телом излучает живейшую радость от встречи. Наверное, его очень любят дети...

Хотя, о чём это я? Живущие здесь дети вряд ли способны хоть кого-то любить.

-Сердечно рад видеть вас, моя дорогая!

-Как... Гарри? — тихо спрашивает Петуния. В её голосе — отчаянная надежда, вот только на что?..

На лицо улыбчивого доктора словно набегает тень.

-Гарри сегодня в сумеречной фазе. Сомневаюсь, что он захочет общения.

Петуния вздыхает, нервно оглядывается на меня. Зря. Я всё равно пообщаюсь с Поттером, пусть даже он чучелом будет стоять в местном музее.

-Я вижу, вы сегодня не одна. Представите нас?

-Профессор Северус Снейп, преподаватель зе.. химии, — поправляюсь я, предвосхищая ответ Петунии. — Декан одного из факультетов школы Хогвартс. — В конце концов, название не может быть нарушением Статута, верно? — Нет-нет, вам вряд ли что-то скажет название. Это закрытая частная школа в Шотландии. Видите ли, родители Гарри Поттера закончили эту школу, а в среде учащихся принята некоторая семейственность... В общем, сразу после рождения Гарри был записан в неё студентом.

-Какая интересная традиция! А вы, миссис Дурсль, тоже закончили эту школу?

-Нет, — она даже сумела удержать улыбку. — Меня не приняли.

-О, прошу прощения... Что же привело вас ко мне, профессор Снейп?

-В сентябре Поттеру предстоит отправиться в школу, доктор Робертсон. Я пришёл познакомиться с будущим студентом. Это в некотором роде тоже традиция. Но миссис Дурсль порекомендовала обсудить возможность обучения с вами. Она сомневается, что он сможет учиться в школе из-за проблем со здоровьем.

-Что ж, — вздыхает Робертсон, — я могу понять её опасения и отчасти разделяю их. Интегративное обучение — это прекрасно, я всегда обеими руками за, но сможет ли ваша школа обеспечить удовлетворение потребностей такого ребёнка, как Гарри? Аутизм, без сомнения, инвалидизирующее заболевание, хотя мы предпочитаем называть наших подопечных особыми детьми. Ведь у них, в самом деле, особые потребности. Для здоровых детей они могли бы показаться капризом, но для таких, как наши, их удовлетворение жизненно необходимо.

-Это интернат, — говорит Петуния. — Дети там живут по десять месяцев в году.

-Есть рождественские и пасхальные каникулы, — поправляю я.

-Общие спальни, — продолжает она, — общая столовая. Никаких контактов с внешним миром, кроме переписки.

-С третьего курса разрешено посещение деревни неподалёку, — снова вмешиваюсь я. Я вижу, что доктор недоволен.

-У вас очень закрытая школа, профессор Снейп, как я посужу, — говорит он. — Вы уверены, что говорите именно об учебном заведении, а не о колонии для малолетних преступников?

-Уверен, — сухо отвечаю я. — Я сам там учился и был очень рад возвращаться туда с каникул.

Петуния, конечно, понимает, почему, но молчит, и я за это ей бесконечно благодарен.

-Очень сожалею, но Гарри вряд ли сможет учиться у вас, — сообщает доктор. — Ему крайне необходимы тишина, покой и одиночество. Никаких общих спален — только отдельная комната. Никаких столовых — он может принимать пищу только в одиночестве и лишь изредка — в присутствии кого-то, кого очень хорошо знает. Ему категорически противопоказано находиться в толпе, а подростковый коллектив в школе — это именно толпа.

-Я бы даже сказал — стадо, — я кривлю губы в ухмылке, давая понять, что это шутка. Люди нуждаются в таких знаках, чтобы понимать друг друга правильно.

-Но главное, что в состоянии Гарри является ключевым моментом: он должен иметь возможность при любой внештатной ситуации незамедлительно получить помощь нашей клиники. Незамедлительно — это значит, прямо сейчас. Школа в Шотландии, простите, такой возможности предоставить ему не может.

А, к Мерлину Статут и все Альбусовы ухмылочки. Обливейт ещё никто не отменял.

-Доктор Робертсон, прошу вас выслушать меня и постараться понять правильно. Дело в том, что Гарри родился волшебником, и у меня есть основания считать, что весьма сильным. У всех магически одарённых детей в детстве случаются магические выбросы. И особенности Гарри вполне могут объясниться его даром, а не болезнью.

-Мистер Снейп, — Робертсон смотрит на меня, по-птичьи склонив голову к плечу. — Вы волшебник?

-Да, — признаю я очевидное.

-Но не аутист, — мягко говорит он. — Поверьте, я знаю, что говорю. Миссис Дурсль, вы не откажете мне в разрешении показать уважаемому профессору несколько видеозаписей?

-Пожалуйста, — пожимает плечами она.

Он приводит меня в комнату, где нет ничего, кроме рядов стульев и большого телевизора. Тобиас был бы не против заиметь такой...

К чёрту Тобиаса.

Петуния, что характерно, с нами не идёт, сообщив, что подождёт меня в местном кафе для посетителей.

-Мы постоянно делаем видеозаписи наших подопечных для истории болезни, — говорит Робертсон, настраивая аппаратуру. — Не только для архива, но и чтобы видеть их динамику. Глаз замыливается... Взгляд со стороны очень важен.

На экране я вижу худого, почти заморённого черноволосого мальчика, одетого в какие-то обноски. Он сидит спиной к камере и что-то делает, но руки его камере не видны. Потом угол зрения меняется, и я вижу, что он играет с машинками. Он берёт странно вывернутой рукой очередную игрушку из кучки рядом и ставит в ряд. Потом следующую. И ещё.

Бесконечные ряды машин.

Изображение чёрно-белое, но я почему-то не сомневаюсь, что все машины выстроены строго по спектру.

-Почему он так одет? — хрипло спрашиваю я. От неестественности движения ребёнка меня, видевшего и не такие ужасы, продирает озноб. Маленькая механическая кукла. Словно... Словно он под Империо.

Надо будет проверить, кстати. Империо, даже такое давнее, всегда оставляет следы, а я считаюсь весьма сильным легиллиментом.

-Здесь Гарри в одном из самых тяжёлых своих периодов, — поясняет Робертсон. — Аутистам вообще склонно гипертрофированное стремление к постоянству, но у Гарри оно приняло совершенно чудовищные размеры. В частности, одежду он носил до тех пор, пока она буквально не разваливалась на нём от ветхости. Также вы можете обратить внимание, что ребёнок сильно истощён...

-Да, Петуния говорила, что у него были большие проблемы с едой, — вспоминаю я.

-Я вижу, вы достаточно хорошо знакомы с ней, — замечает доктор, и я понимаю, что совершенно позорным образом выдал себя.

-Да, — вынуждено признаюсь я, прикрывая глаза. Робертсон приостанавливает запись. — Её сестра Лили и будущий отец Поттера учились со мной на одном курсе.

-Расскажите о них! — тут же просит он. Я теряюсь. — Не всё, разумеется, — говорит он, видя моё затруднение. — То, что может иметь отношение к Гарри.

-Мистер Робертсон, — вздыхаю я. — Помните, я признал, что являюсь волшебником? Это не шутка, я действительно маг, довольно сильный, кстати, а Хогвартс — это школа для магически одарённых детей, в которой я преподаю, только не химию, а зельеварение. Я даже могу показать вам, как работает моя волшебная палочка, только не здесь. Электрические приборы плохо реагируют на волшебство.

Гарри родился в очень неудачное время. В нашем мире шла война, тёмный волшебник, прорвавшийся к власти, убивал налево и направо. Он действительно сошёл с ума к тому моменту... Родители Гарри тоже стали его жертвами. У нас есть основания считать, что его мать погибла у ребёнка на глазах. Этот тёмный волшебник пытался убить и самого Поттера, но в чём-то ошибся и погиб сам.

-И ребёнок стал свидетелем как минимум двух смертей подряд и чуть не стал жертвой сам, — кивнул доктор. — Это очень многое объясняет. Данный трагический опыт мог стать пусковым механизмом для его заболевания. Особенно если была наследственная предрасположенность. Скажите, вы знаете кого-нибудь ещё из родственников Гарри со стороны отца? Не было ли там случаев психических заболеваний?

-Да Блэки через одного психи! — вырвалось у меня.

Робертсон что-то с неимоверной скоростью пишет в пухлом блокноте.

-Вы мне очень помогли, профессор Снейп, — говорит он, закончив. — Теперь я имею представление, в каком направлении развивать терапию. Хотите посмотреть более поздние записи?

Я соглашаюсь.

Здесь Гарри уже постарше и не такой худой. В помещении рядом с ним ещё двое взрослых, они что-то показывают ребёнку, говорят с ним. Поттер даже отвечает, я вижу, как его губы шевелятся.

Мы отсмотрели ещё несколько видео. На каких-то Поттер был оживлён, где-то сидел, замерев и уставившись в одну точку, где-то — кружил на одном месте, не замедляясь и не увеличивая темп. И везде, везде — странная механичность движений, взгляд, направленный вглубь собственного разума, ни тени эмоций на лице.

-Я бы всё-таки хотел встретиться с самим Поттером, — сказал я, когда понял, что больше не вынесу ни единой записи. — Ребёнка следует проверить на тёмные проклятья, они порой бывают весьма изощрёнными и могут иметь отложенный во времени эффект.

-Что ж, давайте попробуем. Но я буду присутствовать, и это не обсуждается. Таковы правила.

-Я не возражаю. Петунию будете приглашать?

-Нет. Она никогда не общается с Гарри в сумеречной фазе. Он не склонен к общению в это время. А если она всё равно придёт, он в следующий раз откажется с ней общаться. — Робертсон ловит мой скептический взгляд и поясняет:

-Миссис Дурсль на самом деле любит племянника. Много лет она самоотверженно борется за то, чтобы вернуть его в мир людей.

-И поэтому бросила здесь.

-Вы просто слишком мало знаете об аутизме, мистер Снейп. Миссис Дурсль должна была бы забросить семью, нанять штат помощников, круглые сутки заниматься только Гарри — и всё равно могла бы не достигнуть тех результатов, что мы сейчас имеем. Всё-таки, у нас есть доступ к самым свежим исследованиям по этому заболеванию. Отдать Гарри в наш Центр — это было лучшее, что она могла сделать для племянника. Она постоянно навещает его и по первому слову заберёт домой. Но пока Гарри предпочитает оставаться здесь. Сейчас мы посмотрим, как он там. — Он что-то переключает, и на экране появляется изображение скромно обставленной комнаты. На подоконнике, обхватив колени, сидит ребёнок и смотрит в окно. Лица его я не вижу.

-Думаю, мы можем попробовать, — с сомнением говорит Робертсон и выключает экран.

-Вы за всеми воспитанниками так наблюдаете?

-Да, к сожалению, мы вынуждены были установить видеонаблюдение и в жилых помещениях. Дети с аутизмом очень часто склонны к аутоагрессии. Пойдёмте, мистер Снейп.

Мы поднимаемся на третий этаж. Доктор останавливается около одной из ряда дверей и касается рукой дверного звонка. Из-за двери слышна мелодичная трель. Здесь всё же уважают личное пространство пациентов, несмотря на круглосуточное видеонаблюдение.

-Здравствуй, Гарри, — говорит Робертсон, и я понимаю, что обитатель этой комнаты нас каким-то образом слышит. — К тебе пришёл Северус Снейп. Хочешь увидеть его?

На двери вспыхивает зелёная лампочка. Робертсон поворачивает дверную ручку.

Мы стоим в крошечной прихожей, из которой ведут двери к, видимо, удобствам и в жилую часть блока. На пороге комнаты стоит тощий нескладный подросток с до боли знакомыми растрёпанными чёрными волосами. Шрам на лбу еле виден. А очков почему-то нет.

-Северус Снейп, — нараспев произносит он, глядя поверх наших голов.

-Здравствуйте, мистер Поттер.

Он переводит на меня взгляд и моргает.

-Мистер Поттер? — переспрашивает он.

-Так вас зовут, — терпеливо поясняю я. Что происходит? Петуния же говорила, что он до некоторой степени адекватен. — Гарри Поттер.

-А! — он просиял. — Гарри — один, а Поттер — это другие. Верно?

-Он имеет в виду, что Поттер — это имя семьи, — подсказывает шёпотом Робертсон, но напрямую в беседу не вмешивается.

-Есть другие Поттер? — требовательно спрашивает мальчишка.

-Нет... То есть, есть, но как бы нет. — Я теряюсь, как ему объяснить. — Они умерли.

-Есть, но как бы нет, — задумчиво повторяет он. — А! Понял! Как собака Барри. Она была-была, а потом умерла. Она где-то есть, но не здесь, мы не можем её увидеть.

-Да, — я уже понял, что с ним надо говорить конкретными понятиями.

-Северус, — снова говорит Поттер, точно пробует имя на вкус.

-Профессор Снейп, — автоматически поправляю я. Он недоумённо хмурится, потом его лицо снова расслабляется. Я поражён живой мимикой ребёнка, на тех записях, что мы смотрели, его лицо выглядит застывшей маской. Впрочем, мы не успели добраться до совсем поздних записей, когда, видимо, и произошло улучшение.

-Профессор — это не имя, — категорически говорит он и вдруг шагает ко мне, утыкается лицом мне в грудь и замирает, вцепившись изо всех сил в борта плаща.

-Тихий, — блаженно говорит он. — Тихий, тихий чёрный человек. Как хорошо, что ты пришёл!

Я замираю нелепым памятником самому себе. Что мне сейчас следует сделать? Обнимать этого ребёнка меня совершенно не тянет, но и оттолкнуть я его не могу. Внезапно он сам резко отстраняется, почти отталкивает меня.

-Ты звучишь, — говорит он. — Ты тихий, но звучишь, цветным, ярким, но не больно. Я слышу тебя, себя, а больше никого не слышу.

-Гарри часто говорит, что слышит мысли других людей, и они причиняют ему боль, — тихо говорит Робертсон. Поттер увлечённо разглядывает что-то над моей головой и вовсе не обращает внимания на доктора. — Порой он совсем уходит в себя, ни с кем не разговаривает и не хочет никого видеть. А вас он почему-то не слышит, и это его очень радует.

-Окклюменция! — осеняет меня.

-Что?

-Окклюменция. Это такая техника защиты сознания. Поттер, по всей видимости, лишён даже простейших окклюментивных щитов, которые есть у всех от рождения. Он постоянно слышит мысли и чувства других людей... Это как если бы вы слушали на открытой площадке симфонический концерт, рядом проходил спортивный матч и одновременно взрывались фейерверки. Постоянный мучительный шум. Не удивительно, что он даже собственные мысли с трудом различает. А я ношу, не снимая, весьма мощный окклюментивный щит, поэтому воспринимаюсь Поттером тихим.

-Тебе пора идти, — говорит мне Поттер. — Ты придёшь ещё, Северус? Приходи. Я буду ждать тебя.

-Приду. Обязательно, — обещаю я. Чем Мордред не шутит, если настроить мальчишке толковый окклюментивный блок, может, у него и в голове прояснится.

Мы прощаемся и выходим. Поттер опять возвращается на подоконник, и мы так и оставляем его там, со взглядом, устремлённым в пасмурное небо.

-Я вижу, вы поняли кое-что, чего не смогли разгадать мы, — Робертсон возбуждён и начинает сыпать вопросами, едва за нами закрывается дверь поттеровой комнаты.

-Я уже объяснил. Очень грубо говоря, чтение мыслей действительно возможно, но существует и защита от этого — окклюменция. Я собираюсь заняться ею с Поттером. Судя по его состоянию, она ему жизненно необходима. И, доктор Робертсон... По нашим законам, вы не имеете права знать о существовании волшебного мира. Я должен был бы стереть вам память о сегодняшнем визите, но делать этого не стану. Нам с вами ещё сотрудничать и сотрудничать, если вас, конечно, не смущает, что я маг. Но вам стоит быть предельно осторожным и никому не рассказывать о том, кто я, откуда, а также кем является мистер Поттер.

-Я понимаю вас, — серьёзно говорит он. — Не смущает. Когда каждый день творишь чудеса сам, быстро отучаешься удивляться, встречая их на каждом шагу. Я сделаю вот как. Если вдруг просочится какая-то информация, я скажу, что применил к Гарри новый вид игровой терапии и привлёк вас в качестве ассистента. Вы якобы играете роль посланца волшебной страны, который способен волшебством лечить детей. Игровые методики часто используются в детской терапии, вряд ли это вызовет подозрения. Я сегодня же сделаю соответствующие записи в карте. Только нужно будет вписать вашу категорию как приглашённого специалиста. Сможете сообразить какой-нибудь диплом со званием повнушительнее?

-Без проблем, — соглашаюсь я. Он протягивает мне визитную карточку.

-Когда соберётесь к Гарри снова, позвоните мне.

-Боюсь, это будет сделать затруднительно. К сожалению, телефонов у нас нет. Могу разве что прислать сову.

-Присылайте, — легко соглашается он. — И не забудьте: вы обещали мне продемонстрировать свою волшебную палочку. Только не сейчас, мне уже пора бежать, да и вас, наверное, миссис Дурсль совсем заждалась.

-Поттер не сможет учиться в Хогвартсе, Альбус. У него каким-то образом совершенно отсутствуют окклюментивные щиты. Поместить его таким в магическую среду... Гуманнее убить сразу.

-Очень жаль, Северус. Я надеялся, что Петуния ошибается... Ты видел мальчика?

-Да, я общался и с лечащим врачом, и с самим Поттером. Он... странный.

-И в чём же выражается эта странность?

-В первую очередь в том, что Поттер по каким-то неизъяснимым причинам с первого взгляда воспылал ко мне самозабвенной приязнью.

-Может быть, ты мог бы...

-Да, Альбус, я намереваюсь заняться им. Но дело это небыстрое и времязатратное. Чем-то из моих обязанностей придётся поступиться.

-Я подумаю, мальчик мой. Ты можешь идти.

Когда припрёт, я умею торговаться не хуже держателей лавок в Лютном. Кроме Поттера, мне остались в нагрузку лишь неизбежные уроки зельеварения и деканство. Да ещё варка особо редких зелий для больничного крыла, с простыми Поппи и сама справится. Прочие, так тяготившие меня, обязанности, сжиравшие львиную долю свободного от преподавания времени, директор с сожалением препоручил кому-то другому. Я не спрашивал. Не мне — и хорошо.

С доктором Робертсоном удалось связаться из телефонной станции в Коукворте. Он сообщил, что — небывалый случай! — Поттер ждёт меня и даже дважды спрашивал, когда придёт его "чёрный человек". Для неподготовленного разума лучшее время за занятия ментальными методиками — это утро, когда сознание ещё расслаблено и податливо после сна. Но по утрам у меня лекции, поэтому мы договариваемся на ближайшую субботу.

Ловлю себя на том, что искренне заинтересован в результате занятий, и от греха подальше очищаю сознание.

Глава 4. Тонкости легиллименции

Сейчас лето, лекций нет, но, по словам доктора Робертсона, для аутистов крайне важны ритуалы и постоянство, поэтому в будни утреннее время у меня пока свободно. До ближайшей субботы я успеваю достать и изучить магловскую литературу об аутизме, подкинуть выжимки статей Минерве и директору, а также вчерне набросать план занятий с Поттером. Судя по тому, что я видел, цена этому плану меньше, чем первому в жизни сочинению по зельям гриффиндорца-первокурсника, но пишу я вовсе не для скрупулезного исполнения его в будущем. Просто мне так спокойнее. Иллюзия готовности, так сказать.

Как будто к этому, в самом деле, можно подготовиться.

В назначенный день и час я аппарирую в душистые заросли недалеко от клиники. Доктор Робертсон советовал мне одеться, как в прошлый визит, — что ж, с этим у меня точно не будет проблем. Никогда не понимал страсти Альбуса к сумасшедших расцветок одежде. Вот Минерва правильно одевается, а любовь старой кошки к зелёному цвету и вовсе греет моё сердце истинного слизеринца.

Доктор Робертсон встречает меня на проходной и незамедлительно увлекает в свой кабинет (разумеется, мне не удаётся проскользнуть мимо бдительного взора валькирии — повелительницы бахил). Диплом, о котором я, к стыду своему, вспомнил в последний момент, приводит его в восторг (к счастью, я догадался, что пергамент будет здесь неуместен, и сумел воспользоваться достижениями магловской техники. Но капелька волшебства ещё ни одному документу не вредила!).

-Отлично, — радуется он. — Это ведь копия? Подошью её к делу, и у вас не будет никаких проблем при посещении Гарри. Он настолько сильно ждёт вас, что уже неделю охотно и многословно общается с любым, кто готов рассказать ему о "тихом чёрном человеке". Петуния в среду была просто счастлива!

-Представляю, что она могла обо мне рассказать, — не удержавшись, фыркаю я. Замечаю цепкий взгляд Робертсона. — Да, мы не слишком дружили в детстве. Вернее, совсем не дружили. Я дружил с Лили, а Петуния...

-А Петуния соревновалась с вами за внимание сестры, — понятливо кивает доктор. — Уверяю вас, ничего такого, о чём вам следует беспокоиться, миссис Дурсль не рассказывала. Гарри пока недоступны такие понятия как очень давнее прошлое... Расскажите вкратце, что вы собираетесь сегодня делать?

-Проверить Поттера на проклятья и последствия непростительных заклинаний. — Я ещё в первую встречу собирался это сделать, но Поттер со своим "чёрным человеком" совершенно сбил меня с мысли. — Протестировать его окклюментивные щиты. Все остальные действия нет смысла планировать, так как они напрямую зависят от результатов этих исследований. Это несложно. Я не буду проводить никаких зловещих ритуалов, рисовать пентаграммы и делать прочие впечатляющие, но не несущие смысловой нагрузки вещи.

-Хорошо, — кивает Робертсон. — Надеюсь, моё присутствие вам не помешает. Не забывайте, для установления контакта с Гарри вам лучше называть его по имени.

Мог ли я предполагать, что когда-нибудь добровольно буду звать отпрыска мерзавца Поттера по имени? Но кто я такой, чтобы спорить с авторитетным мнением доктора Робертсона.

Поттер нас действительно ждёт.

Гарри, Северус, Гарри. Тебе действительно стоит так называть его даже в мыслях, а то ты постоянно сбиваешься.

-Северус! — восклицает он, едва мы перешагиваем порог. Доктора он словно и не видит: всё внимание подростка сосредоточенно только на мне. — Ты пришёл, Северус Снейп! Я ждал тебя!

-Пришёл, — признаю я очевидное. Смутно опасаюсь, что он опять кинется обниматься, но обошлось.

-Я хочу говорить, — Поттер делает непонятный жест рукой, потом вцепляется в свои волосы. — Я буду много говорить. Мне бывает больно... очень больно внутри. Невыносимо. Тогда хочется ударяться головой — сильно-сильно... Чтобы заглушить эту боль. Или дёргать волосы. Это помогает чуть-чуть. Доктор научил меня, что не надо причинять себе боль. Если больно внутри, надо говорить.

-Аутоагрессией дети реагируют на внутренний дискомфорт. На перегрузку нервной системы, на стресс, — шёпотом подсказывает доктор Робертсон.

-Я хочу посмотреть, почему тебе больно, Гарри, — как могу мягко говорю я. — Ты позволишь мне?

Он энергично кивает.

-Тогда смотри мне в глаза... Legillimens!

Зеркала. Много-много зеркал, бесконечный лабиринт чёрных зеркальных стен. Чёрные иглы пронзают насквозь — запах, свет, звук... Зеркала вращаются.

Образы, лица, слова — всё слилось в единый бесформенный ком. Кто-то рядом — словно кислоты плеснули на кровоточащее тело, с которого мигом раньше заживо содрали кожу.

И снова — зеркала, зеркала... Пунктиром на карте — привычный путь: чай — только чёрный. Одеяло — только зелёное. Что-то знакомое, тёплое — но большое, шумное и пугающее. Изо всех сил пытается стать пунктиром. Петуния?..

Новая рубашка — как кипятком на обнажённые нервы.

Мир слишком большой, шумный и непонятный. Откуда все знают, как в нём жить?

Выныриваю.

Ох...

Я удержался на ногах. Чудом, не иначе. Все мои органы чувств вопят о жестокой перегрузке и требуют оплачиваемый отпуск по состоянию здоровья. Кое-как фокусирую взор: Поттер стоит, даже не переменив позы, и с любопытством смотрит на меня.

-Ты был... внутри? — спрашивает он.

-Был. Внутри. Да. — Слова даются с трудом. В горле пересохло, отчаянно хочется глотнуть ледяной воды, но колдовать Агуаменти мне кажется вопиющей глупостью. — Ты... удивительный.

-Я тебя видел, — сообщает он. — Я стал глазом и видел тебя, когда ты смотрел на меня. Не знаю, как сказать. Ты весь был здесь — тихий, чёрный, яркий — а потом раз — и ты вот тут. — Для наглядности он постучал пальцем по своему лбу. — Не весь. А так... Чуть-чуть. Я понял... я почувствовал... — он вновь вцепляется в волосы и начинает кружить по комнате.

-Как? — вдруг вскрикивает он. — Как сказать? Ты и я. У нас есть одно на двоих. Что? Как сказать?!

Неужели он чувствует магию? Ощущает её как непонятное ему сродство между нами?

-Ты волшебник, Гарри, — прямо говорю я. — Я тоже волшебник. У нас действительно есть общее.

-Я понял, — он вдруг останавливается. — У нас есть общее неправильное. Оно приносит боль. От него весь мир вокруг болит и становится серым. У меня вот тут, — он касается пальцем лба, где еле виден знаменитый на всю Магическую Британию шрам. — У тебя вот тут.

И он кладёт узкую мальчишескую ладонь на моё левое предплечье.

-Покажи мне, — требовательно говорит мальчишка. — Я хочу понять.

-Ты говоришь, что у тебя такое же, — мне очень не хочется демонстрировать тут Метку. Невыносимо не хочется. Но он непреклонен:

-Своё я не вижу. А твоё увижу и пойму. Покажи!

Медленно расстёгиваю манжет. Потом запонки. Закатываю рукав.

Привычно содрогаюсь от отвращения. Даже сейчас, поблекнув и почти уйдя под кожу, Она уродлива до тошноты. Как я мог гордиться ею, считать редким, незаслуженным даром, знаком отличия и доверия?..

-Она лишняя, — безапелляционно заявляет Поттер. — Она мешает. Ты сияешь, а она... Она плохая.

-Ты прав. Без Неё было бы значительно лучше.

А он гладит её, обводит пальцем контуры, касается безглазых провалов черепа... И вдруг словно зачерпывает что-то обеими ладонями, и гадкая татуировка оказывается у него в руках!

-Смотри! — ликующе кричит он, — смотри, как я могу!

Татуировка, будто чудное двумерное животное, снуёт у него между пальцев. Щерится череп, отвратительно блестит антрацитовое тело змеи... Я чувствую Её, будто она по-прежнему часть меня, а он играет с этой мерзостью и заливается смехом!

-Невероятно! — прошептал доктор Робертсон, про которого я совсем забыл. — Это невероятно! Гарри первый раз в жизни засмеялся! Это чудо!

-Доктор! — кричит Гарри, — мне нужен формалин! У тебя есть формалин? Я знаю, у тебя точно есть формалин. Дай мне формалин?

-Конечно, мой хороший, если он тебе нужен, я тебе обязательно дам формалин, — соглашается доктор, а сам смотрит на меня вопросительно. Пожимаю плечами. Я понятия не имею, что такое формалин и зачем он срочно понадобился Поттеру. — Формалин у меня в кабинете, Гарри. Ты пойдёшь со мной?

Мальчишка на миг замирает, потом бросается в угол к полке с игрушками и учебными пособиями.

-Северус! — требует он. — Дай мне свинцовый шар.

Конечно же, профессор зельеварения Северус Снейп никогда не выходит из своих комнат, не взявши с собой немножко свинцовых шаров!

Но оказывается, что злюсь я зря. Искомое обнаруживается среди пособий между стальным и алюминиевым собратьями. Видно, на их примере Поттеру объясняли про разные металлы. Мальчишка выхватывает у меня шар, стискивает его — и мерзкая татуировка вмиг переселяется на тускло-серый металлический бок учебного пособия.

-Формалин, — командует Поттер. Робертсон впечатлён, но держит лицо. Это у него выходит с выдающей профессионализм небрежностью.

Он ещё не знает, что его любимый воспитанник только что совершил невозможное. Никакими законами магии нельзя объяснить то, что с лёгкостью проделал Поттер, но я буду последним, кто задаст ему вопрос "как?".

Пока он может это делать, я не нуждаюсь в ответах.

В кабинете доктор сноровисто переливает из здоровенной стеклянной бутыли в банку поменьше нечто прозрачное и слегка тягучее, в чём я без труда узнаю основу для консервирующего зелья, в котором у меня плавают всевозможные образцы для кабинета зельеварения. Поттер опускает в банку шар, сверху ложится притёртая крышка. Метка корчится и кривляется на свинцовом боку, по-прежнему уродливая и отвратительная, но совершенно, немыслимо, невозможно безопасная! Я не чувствую больше связи с Ней, словно никогда мою руку не пятнала эта страшная печать, разрушившая столько судеб.

И в этот миг вся красота и гармония внешнего мира лавиной обрушивается на меня.

Наверное, не будь я закалён недавним сеансом легиллименции с Поттером, я неминуемо бы потерял сознание. "Сенсорный шок" — так мне позже объяснят мои ощущения. А пока я, оглохший, ослепший, онемевший, но одновременно всем собой чувствующий, едва удержался на ногах, позволив себе лишь незаметно опереться на край стола.

Это было куда сильнее, чем оргазм.

Это было... Это была чистая экстатическая благодать.

Дыши, Северус, дыши. Очищай сознание. Ты же Мастер окклюменции, осиновый кол тебе в левое подреберье! Держи лицо!

Гарри отставил банку и ткнулся в меня, как в прошлый мой визит.

-Хорошо-о! — блаженно протянул он. — Хорошо...

Я беспомощно посмотрел через его плечо на доктора Робертсона. Тот развёл руками и улыбнулся. Вот уж кто искренне наслаждался происходящим, не имея ни малейшего понятия о значимости только что случившихся событий.

-Ты стал совсем звонким, — сообщил Гарри, отстраняясь. — Таким... правильным. Как аккорд. Совершенный, чистый, гармоничный.

Словарный запас у него, оказывается, впечатляющий. Понять бы ещё, что он имеет в виду.

-Я понял, — эхом на мои мысли откликается Поттер. — Камертон. Ты — камертон. А я буду струной. Доктор, — без паузы обратился он, — я хочу играть на скрипке. Очень.

-Хорошо, Гарри, — ничуть не удивившись, согласился Робертсон. — Лесли с удовольствием будет заниматься с тобой. Ты помнишь Лесли?

-Помню, — кивнул мальчишка. — Она любит скрипичные концерты.

-Любит, — подтверждает доктор.

-Гарри, — мой голос не дрогнул. Уже хорошо. — Я хочу посмотреть на твоё неправильное.

Вообще-то, мне надо проверить его на следы тёмных заклинаний. Но как объяснить это ему?

-Смотри, — охотно соглашается он.

-Ты можешь убрать его тоже? Как моё?

-Нет. Я не вижу его. Оно другое. Ушло твоё — моё стало меньше. Не знаю, как сказать, — он снова вцепляется в волосы, но тут же отпускает и опять прижимается ко мне. На этот раз у меня нет никаких возражений.

Для Гарри я готов сделать всё что угодно.

Ничего посмотреть я не успеваю. Поттер как-то неожиданно начинает тереть глаза и зевать. Мы провожаем его до комнаты, где он ложится и немедленно засыпает. Пользуясь шансом, я достаю волшебную палочку и наконец-то накладываю диагностические чары.

-Вам нужно будет проверить ваши камеры и что тут ещё есть электрического, — попутно говорю я доктору. — Приборы обычно скверно реагируют на магию.

-Обнаружили что-то интересное? — спрашивает он, заодно делая пометку в разбухшем от сегодняшних записей блокноте.

-Как ни странно, но нет, — я заканчиваю диагностику и убираю палочку. — Кроме того неправильного, которое чувствует сам Поттер, ничего такого на нём нет. Нет, я пока не могу определить, что это было, — предвосхищаю его вопрос. — Но оно определённо имеет сходство с... этим — я киваю на банку с татуированным свинцовым шаром, которую Поттер перед сном с величайшей осторожностью устроил на полке с книгами. — Какое именно — мне ещё предстоит разобраться.

-А ваша татуировка... — начал он.

-Это не просто татуировка, — объясняю я, — это магический конструкт. До сегодняшнего дня считалось, что убрать его может только наложивший его маг, который — вот незадача! — десять лет назад как умер.

-Это тот самый террорист, напавший на семью Гарри? — доктор на редкость проницателен.

-Да, — я не вижу смысла лгать. — Возможно, то, что находится в голове у Поттера, досталось ему именно от этого мага в ночь нападения. Большего я пока сказать вам не могу. Мне нужно подумать, изучить литературу...

-О, конечно-конечно, — кивает доктор. — Думаю, мы можем идти. Гарри теперь проснётся нескоро. Он очень хорошо потрудился сегодня.

-Очень, — соглашаюсь я. — Доктор Робертсон, если Гарри будет не против, я готов увеличить число посещений. Ему необходимо как можно скорее настроить толковые окклюментивные блоки. Я немного заглянул в его ощущения... Они мучительны. Он словно живёт без кожи. Так нельзя.

-Позвоните мне завтра, — очередная пометка в блокноте. — Я поговорю с Гарри.

Мы прощаемся на проходной клиники. Меня ждёт Альбус, ждёт незаконченный эксперимент, ждут учебные планы. Но вместо того, чтобы аппарировать в Хогвартс, отчитаться и вернуться к своим делам, я медленно бреду вниз по улице, купаясь в изумрудной тени высоких клёнов. Окружающий мир по-прежнему ярок и приносит почти столь же острое наслаждение. Мне нужно привыкнуть.

Мне нужно подумать.

И пусть весь мир подождёт.

Глава 5. Межличностное взаимодействие

Следующие несколько визитов пообщаться с Гарри ему не удалось. Снейп аккуратно приходил к назначенному времени, исполнял все положенные ритуалы, но Гарри упорно не шёл на контакт. Он занимался своим делами: что-то мастерил из в изобилии предоставленных ему учебных пособий, выполнял спортивные упражнения под присмотром опытного тренера, иногда — занимался с педагогами по программе магловской школы, но с самим профессором говорить отказывался. Но всякий раз, занимаясь своими делами, Поттер неизменно следил за Снейпом: бросал косые взгляды, садился так, чтобы видеть его периферийным зрением, оглядывался...

-Да он же так общается с вами! — объяснил доктор, когда Снейп подошёл к нему с вопросом о целесообразности дальнейших посещений. — Он очень сильно перегрузил свою нервную систему в тот раз, и сейчас ему требуется некоторое время, чтобы успокоиться и подготовить себя к новому более тесному контакту. Но он чётко отслеживает ваше присутствие, и оно ему явно доставляет удовольствие. Удивительно, но вы очень благотворно повлияли на мальчика, он вернулся к учёбе, начал активнее контактировать с персоналом... Мисс Рипли говорит, что он даже отважился попробовать целых два новых блюда, а такого не бывало уже года три!

-Но я ещё даже не начинал работать с ним!

-Вы ошибаетесь, — мягко сказал Робертсон. — Пассивный контакт в работе с аутистами важен не меньше, чем активный. Поэтому, если вы располагаете временем, я всячески приветствую ваши визиты в будущем.

-А Пет... миссис Дурсль не будет возражать?

-После того, как Гарри ей улыбнулся и сам, по собственной инициативе, обнял и рассказал, как кормил уток в пруду? Да ну что вы!

-Скажите, мистер Робертсон... а другие ваши дети... они все такие, как Гарри?

-Нет, мистер Снейп. Они все разные. Кто-то даже в более старшем возрасте не говорит, не общается, не умеет себя обслуживать, то есть, полностью зависим от персонала. Кто-то весьма активен, проявляет удивительные таланты, почти гениальность, в какой-либо узкой области, но при этом совершено беспомощен в остальном. Такие, правда, у нас обычно проходят терапию амбулаторно. Кто-то, как Гарри, серединка на половинку... А почему вас это заинтересовало? Надеюсь, вы не думаете, что мы можем допустить вас к другим детям?

-Упаси Мерлин, разумеется, нет! Я, всё-таки, простой школьный учитель, а не врач.

-Отрадно слышать. А то, знаете, бывали у нас несколько раз миссионеры... Из тех, чьему ребёнку якобы помог какой-то экзотический способ терапии, и они теперь рвутся нести его в массы. Всё же, не в обиду вам будь сказано, я склонен считать ваш успех с Гарри счастливой случайностью. Просто вот так всё удачно совпало. И даже если вы добьётесь ещё большего успеха, я так думать не перестану.

-Если бы не Статут... Дело в том, что до знакомства с Гарри я не подозревал вообще о такой болезни, как аутизм. Наши целители неплохо умеют диагностировать психические расстройства и некоторые даже успешно лечат. А кого не могут, тем устраивают максимально хороший уход. Я понемногу начинаю приходить к мысли, что нашим и вашим целителям стоило бы поучиться друг у друга, но ума не приложу, как это возможно было бы устроить. Видите ли, граница между нашими мирами сурово охраняется Статутом Секретности, и я вас уже предупреждал, что по закону был обязан стереть вам память. Но в сложившейся ситуации считаю это крайне глупым и нецелесообазным.

-Очень рад, — несколько нервно сказал Робертсон. — Что ж, раз вы не собираетесь в ближайшее время покидать нас, думаю, пора вам познакомиться с мисс Рипли, которая опекает Гарри с самого начала. Она уже несколько раз о вас спрашивала.

-Она... знает?

-В общих чертах. Подробности расскажете сами, если посчитаете нужным.

Мисс Рипли вряд достигла даже тридцати лет. Короткая стрижка, светло-русые, с выгоревшими на безжалостном летнем солнце прядями, волосы, вечные джинсы и белая рубашка...

И блокнот, почти наполовину исписанный мелким округлым почерком. И неожиданно цепкий взгляд карих глаз, которые она в отсутствие подопечных предпочитала прятать за очками с затемнёнными стёклами. И раздражающая привычка внезапно задавать вопросы, не имеющие никакого отношения к Гарри и его истории, зато напрямую затрагивающие историю самого Северуса Снейпа. Её не смущали ни вечно каменное лицо профессора, ни скупые ответы, которые он цедил наиболее неприятным своим тоном, ни даже его демонстративное отмалчивание. Воспитатель (няня? Тьютор? Медсестра?) отличалась крайней внимательностью, даже въедливостью по отношению к пациентам, пугающей эмпатией и не менее ужасающей проницательностью. Гарри обожал её беззаветно — настолько, насколько вообще был способен испытывать подобные чувства. Доктор Робертсон однажды назвал её столпом гарриного душевного равновесия, и Снейп спустя некоторое время после знакомства с этой замечательной девицей склонен был с ним согласиться. С самим Снейпом мисс Рипли моментально перешла на ты, не обращая ни малейшего внимания на его попытки удержать дистанцию, в нескольких предложениях пересказала историю своей работы (студентка, искала подработку по специальности, попала в клинику под руководство мистера Робертсона, потом была прикреплена к Гарри; подработка превратилась в постоянную работу с проживанием и стала делом всей жизни; сейчас пишет диссертацию), незаметно приохотила своего невольного коллегу к посиделкам на открытой веранде больничного кафе, откуда превосходно просматривалась спортивная площадка, на которой занимался Гарри, а сам профессор, внимая неторопливой речи девушки о тонкостях течения болезни Поттера и некоторых нюансах аутизма, раздумывал, не завести ли ему, по примеру Рипли и Робертсона, рабочий блокнот.

Сегодня Снейп явился в клинику внепланово — посреди недели, разделавшись с утренними лекциями и отменив вечерние отработки. Сентябрьское солнце пригревало почти по-летнему, но в воздухе уже чувствовались запахи увядания. Гарри на спортивной площадке под руководством тренера выполнял различные упражнения, а Снейп и мисс Рипли, прихватив по кружке кофе из больничного кафе, устроились неподалёку на террасе. Северус, ещё с утра доведённый многозначительными улыбками Дамблдора и его же туманными намёками, был несколько не в духе, и воспитательнице Поттера пришлось испытать на себе всю силу профессорской язвительности. Но ей, казалось, всё было нипочём.

-Знаешь, мистер застёгнутый на все пуговицы, я бы не отказалась узнать, каков ты в постели, — девушка сосредоточенно надорвала над чашкой пакетик с сахаром и принялась яростно помешивать кофе. Снейп поперхнулся и торопливо отставил свою кружку.

-А вы прямолинейны, мисс Рипли.

-Виола.

-Что, простите?

-Зовут меня так. Виола. Матушка, будучи мною беременной, печаталась в газете со сказками для детишек. Вот и назвала именем очередной принцессы любимую дочурку, то есть меня. Я не жалуюсь. В детстве дразнили, конечно, так то давно было... Ну да, я прямолинейна. Мы все тут привыкли быть настолько правдивыми, насколько возможно. С нашими детьми по-другому никак. При всей своей нейронетипичности фальшь они чувствуют превосходно. А раз солжёшь — больше они тебя к себе не подпустят.

-И многим вы, мисс Рипли, делали подобное предложение? — саркастически осведомился Снейп. Девушка ничуть не обиделась:

-Ты первый. С нашей работой не до бурной личной жизни, сам понимаешь. Тут-то я всех знаю, они в большинстве простые, как кроссворд для малолеток, и предсказуемые, как осенний прогноз погоды. А в тебе есть что-то притягательное. Какая-то загадка. Мне нравятся интересные мужчины.

Снейп подавил первый порыв поставить нахальную девицу на место и задумался. Во-первых, от неё во многом зависело, удастся ли получить допуск и забрать мелкого Поттера в Хогвартс, как бы ни противно и некрасиво это звучало. Во-вторых... он как-то не привык, чтобы красивые девушки считали его интересным. Это было новое, освежающее впечатление, и зельевар смаковал его, как коллекционный коньяк у Люциуса в гостях.

-Всё же я не заинтересован в вашем предложении, — наконец, выбрал он нейтральную формулировку. Девушка пожала плечами и допила кофе.

-А я и не навязываюсь.

На площадке Гарри закончил растяжку, и теперь тренер показывал ему упражнения с мячом. Виола перехватила устремлённый на мальчика взгляд профессора и понимающе нахмурилась.

-Беспокоитесь за него?

Снейп дёрнул плечом, что в равной мере можно было истолковать и как согласие, и как отрицание.

-У него неплохие шансы. Ещё год назад я бы так не сказала, но сейчас вижу. Гарри — высокофункциональный аутист. То есть, он неплохо социализирован для своего возраста и тяжести заболевания. Он очень старается. Мы надеемся, что рано или поздно он сможет стать самостоятельным. Семью ему, конечно, вряд ли получится создать, но обслуживать себя в быту, освоить специальность и обеспечивать себя он сможет.

-Он последний из рода, — машинально ответил Снейп. — Общество ожидает от него как минимум одного Наследника, чтобы род Поттеров не прервался. Рано или поздно его завалят брачными предложениями, и ему всяко придётся выбирать... — зельевар не договорил. Представить Поттера главой семьи не получалось даже у него, с его развитым воображением.

-Он ведь вам не чужой, — проницательно сказала мисс Рипли, решив пока не затрагивать интригующую тему рода Поттеров. — И вы — не просто школьный учитель, прибывший поглядеть на ученика. Родственник?

-Не думаю, что это имеет значение.

-Значит, я права, — заключила она. — Внебрачный сын?

-Следи за языком, женщина! — прорычал он. — Лили бы никогда... А, к Мерлину всё. Сын. Не мой. Моей школьной подруги.

-Она предпочла тебе лучшего друга, и ты до сих пор не можешь её забыть?

-Злейшего врага, и я не хочу об этом говорить.

-А злейшим врагом он стал до того, как увёл у тебя девушку, или после того?

Прежде Северус Снейп и подумать не мог, что кто-нибудь может задать ему такой вопрос и остаться после этого в живых и даже избежать обливейта с круциатусом. Но девушка со скрипичным именем ничего не знала о прошлой жизни хогвартского декана. Она сидела рядом, терпеливо ожидая ответа и не забывая зорко приглядывать за своим подопечным. И зельевар вдруг подумал, что она — не самая лучшая мишень для его язвительного красноречия.

-В момент знакомства, — ответил он. — Так бывает. Юный наследник богатых родителей с толпой прихлебателей, простой парень с окраины и красивая девчонка посередине. Конфликт неизбежен.

-Сколько вам тогда было?

-По одиннадцать лет. В этом возрасте отправляются в ту школу.

-Не рановато из-за девчонки-то?

-Нет, — мгновенно ощетинился Снейп. — И дело было не только в Лили.

-Расскажи, — попросила Рипли. — всё равно нам ещё долго ждать.

-Он не перетрудится? — спросил Снейп.

-Хорошая попытка, но нет, — усмехнулась девушка. — Гарри сегодня удивительно светлый. Смотри, как ему нравится. Пусть поработает в своё удовольствие.

-Она умерла, — неохотно сказал Снейп. — Точнее, они. Почти все.

Помолчали.

-Ты... винишь себя? — очень тихо и осторожно спросила Рипли.

-Только за неё... — Снейп упёрся локтями в стол и спрятал лицо в ладонях. — Десять лет я живу с мыслью, что убил лю... Лили.

-Если родители Гарри погибли у него на глазах от руки террориста, который тоже потом умер, то причём тут ты?

-При всём, — резко сказал Снейп. — Я, как та затычка, отлично подхожу к каждой бочке, вот только суют меня обычно не в бочку, а в каждую драную задницу, которую нужно заткнуть, чтобы прервать поток изливающегося из неё дерьма! Извините...

-Не извиняйся, — Рипли положила ладонь на его предплечье. Снейп вздрогнул, и рука тут же убралась. — Я и не такое слышала. А ты столько лет носишь демонов в душе, и, держу пари, не нашлось ни одного человека, кто согласился бы просто тебя выслушать.

-Отчего же, — горько сказал профессор. — Один нашёлся...

Снова повисло напряжённое молчание. Профессор чувствовал себя... да паршиво чувствовал, конечно, уж самому себе он врать отучился давным-давно. Стыдясь, что разоткровенничался перед практически незнакомым человеком, он вместе с тем ощущал почти нестерпимое желание хоть раз в жизни хоть кому-нибудь объяснить всё с начала и до конца. Может, кто-то другой поймёт, в какой момент его жизнь свернула не туда? После постыдного слова, вырвавшегося в адрес Лили в конце пятого курса? Или раньше — когда они с Лили поступили на разные — притом, враждующие! — факультеты? Или уже потом, когда изуродовала левую руку Метка? Словно гигантский нарыв зрел в его душе, норовя вот-вот лопнуть, и краешком сознания зельевар осознавал, что с медицинской точки зрения было бы гигиеничнее и чище вскрыть его самостоятельно, не дожидаясь, когда он прорвётся в самый неподходящий момент.

Вечерело. Далеко за деревьями, откуда наползала на парк чернильно-лиловая туча, глухо заворочался гром. Мисс Рипли подняла воротник куртки, спасаясь от порыва внезапно налетевшего ветра. Гарри на площадке словно бы и не замечал грядущей непогоды, хотя, Снейп точно помнил, обычно реагировал на смену погоды очень чутко.

-Пора, — сказала девушка, вставая. — Гарри лучше вернуться в комнату, иначе он будет сильно нервничать.

Поттера удалось отвлечь на урок скрипки, мисс Рипли ждал ежедневный отчёт, и Снейп совсем уже было собрался аппарировать в Хогсмит, как вынырнувший из глубины больничных коридоров мистер Робертсон увлёк его в кабинет и долго живописал, каким ему виделось сотрудничество магловских и магических целителей. Кое-какие идеи были ценными, даже несмотря на общее невежество Робертсона в магических делах, так что профессор счёл, что потратил это время не совсем зря.

Когда он вышел из клиники, совсем уже стемнело, а дождь разгулялся не на шутку. На крыльце, кутаясь в куртку, стояла мисс Рипли, не решаясь шагнуть в царившее снаружи буйство воды.

-Зонт забыла, — объяснила она, увидев знакомую фигуру. — А до такси не дозвониться, полчаса звонила с больничного телефона. Видно, все хотят добраться домой с комфортом.

Она высунула руку из-под козырька, и в ладони мгновенно собралась небольшая лужица, а рукав до локтя покрылся крупными тёмными пятнами. Снейп смерил её взглядом. Пожалуй, тут была бы уместна его излюбленная тирада об ограниченности умственных способностей отдельных представителей рода человеческого...

Или не была. В конце концов, эта милая девушка умеет делать такое, чему ему самому никогда не научиться. А некоторая рассеянность простительна всем. Зельевар обдумал свой внезапный приступ миролюбия, каковые в последнее время случались у него с завидной регулярностью, и решил, что у него просто потихоньку исправляется характер. Надо было столько лет прожить во власти порождения чёрной магии, чтобы на исходе четвёртого десятка лет понять, чего всю жизнь был лишён!

-Если бы я знал, где вы живёте, то смог бы аппарировать с вами прямо к дому, — сказал Снейп. — А так могу вам предложить всего лишь это. — Он снял с перил ветку, занесённую сюда порывами ветра, и трансфигурировал огромный радужный зонт. Глянул на белые матерчатые тапочки Рипли и добавил ещё водоотталкивающие чары. Девушка с любопытством, но без особого испуга наблюдала за его манипуляциями.

-А ты хорошо знаешь Лондон? — уточнила она, осторожно пробуя зонт на вес и на ощупь. Снейп пожал плечами:

-Более-менее.

-Я сейчас снимаю квартиру недалеко от Ричмонд-парка. Знаешь, где это?

Он кивнул и протянул руку:

-Держитесь крепче, иначе при перемещении вас может расщепить.

Рипли без тени смущения прижалась к нему, обхватив его руку обеими руками. На крыльце никого не было, окна, выходившие сюда, были в большинстве своём тёмными, а те, в которых горел свет, скрывались за плотными шторами. Убедившись, что ничей посторонний взгляд не сможет заметить их исчезновение, Снейп аппарировал.

Они оказались на крохотной полянке, скрытой от посторонних глаз толстыми стволами деревьев. Чернильную мглу ночи едва разбавлял белый свет редких фонарей. Впрочем, в такую погоду и в это время суток парк был ожидаемо безлюден.

-Погоди, отдышусь, — Рипли, уткнувшись лбом ему в плечо, сделала несколько судорожных, рваных, но глубоких вдохов. — Это всегда так мерзко?

-С непривычки обычно да. Мы в парке, вон за теми деревьями выход на Черч-роуд.

-Сейчас проверим, — Рипли сделала несколько шагов, убеждаясь, что чувство равновесия вернулось к ней, и не могла не отметить удобство водоотталкивающей обуви: — Удобная штука ваша магия.

Ответа тут явно не требовалось. Снейп повыше поднял зонт, Рипли небрежно пристроила руку на сгибе его локтя. Сквозь мокрые заросли они выбрались на парковую дорожку, дошли до выхода. Очутившись на улице, Виола мигом сориентировалась и объявила, что отсюда до её дома не более четверти часа пешком.

-Я провожу вас, — бесстрастно объявил Снейп. В самом деле, не бросать же девушку одну в темноте посреди непогоды, раз уж всё равно взялся доставить её до дома?

Машин на улице было мало. Редкие прохожие в промокших ботинках прятались под зонтами и стремились поскорее добраться до ближайшего тёплого и сухого местечка, где можно переждать непогоду. Рипли молчала, старательно подстраиваясь под широкий шаг своего спутника.

-На самом деле, всё началось гораздо раньше, ещё до школы, — внезапно сказал Снейп. Рипли бросила на него косой взгляд. С застывшим, будто каменным лицом профессор зельеварения смотрел прямо перед собой, голос его был сух и безжизнен. — Я впервые увидел Лили на детской площадке, где она гуляла с сестрой Петунией — вы её знаете, это миссис Дурсль...

Слова лились и лились потоком — вместе с дождём, вместе с неумолимо истекающими минутами, смешиваясь вместе в причудливый коктейль, отчаянно горчивший на языке. Оказалось очень легко выговариваться вот так — в такт шагам и стучащим о купол зонта каплям. Они успели дойти до дома, где снимала квартиру мисс Рипли, постоять у подъезда, вернуться к парку и забрести в самую его глубь, опять выбрести на Черч-роуд и вновь вернуться к дому. Рипли немного озябла в своей тонкой куртке, но Снейп, не прерывая исповеди, накрыл обоих согревающими чарами. Когда он, выговорившись, умолк, часики девушки показывали без двадцати полночь.

-Идём, — девушка решительно потянула его в дом. — Не стоит тебе сегодня оставаться одному. Не спорь. Будто я не понимаю, до чего ты можешь додуматься в одиночестве.

Снейп сдался. Взмахнул палочкой, сообщил появившемуся Патронусу "задерживаюсь по личным делам". Серебристая лань, бесшумно перебирая копытцами, умчалась в Хогвартс, к директору. Завтра профессора неминуемо ждёт настоящий допрос от Альбуса, но сейчас ему было наплевать.

Перед тем, как войти в дом, он вернул зонту первоначальный вид и оставил ветку в палисаднике.

Квартирка, которую снимала няня Поттер, оказалась крохотной, но весьма ухоженной и очень уютной. На плите хозяйку дожидался ужин. Рипли, точно извиняясь, честно призналась, что работа и научная деятельность почти не оставляют ей свободного времени, поэтому домашнее хозяйство отдано на откуп приходящей домработнице. Снейп пожал плечами. Он сам в Хогвартсе с удовольствием пользовался трудом домовиков и не видел в этом ничего плохого. Время учёного стоит дорого, и нечего растрачивать его на стирку носков, когда для этого существует специальный персонал.

Рипли извинилась и улетучилась на десять минут в душ. Всё это время Снейп простоял, прижимаясь лбом к холодному кухонному окну и размышляя, не слишком ли он открылся перед практически незнакомой, в сущности, девушкой, что привело его сюда, в её дом, и что ему со всем этим дальше делать. Проклятая рефлексия, прежде настигавшая его в минуты жестокого душевного расстройства, нынче стала частой гостьей, а сейчас и вовсе грызла с энтузиазмом голодного бобра, подтачивающего молодую осинку.

-А вот и я! — Рипли вошла на кухню, промакивая волосы полотенцем. В домашних брючках и длинной клетчатой рубашке она казалась гораздо моложе, чуть ли не ровесницей хогвартсовским семикурсницам. — Давай-ка и ты в душ, а я пока подогрею ужин и накрою на стол. Если тебе что-нибудь нужно...

Северус прервал её, отрицательно покачав головой. Уж бельё и полотенце он себе в состоянии трансфигурировать! А ужин и вовсе удобнее греть чарами, что он и сделал, уходя, пока Рипли принялась споро расставлять тарелки.

Ужинали молча. Тушёные овощи, мясо в горшочке, яблочный пирог... За десертом, обняв исходящую горячим паром чашку с чаем, Северус негромко сказал:

-Вы всё молчите... Значит ли это, что я шокировал вас больше, чем вы ожидали?

Рипли пожала плечами:

-Тут у тебя столько всего накручено, что за один раз и не разберёшься.

-Лили... — с трудом выговорил Северус, отставляя недопитый чай и утыкаясь лбом в сжатые кулаки. — Порой я думаю, если бы она осталась со мной, а не с Поттером... Да если бы она хотя бы простила меня за это несчастное слово! Но она не смогла...

-Или не захотела, — тихо сказала Рипли. Северус поднял на неё больной, потухший взгляд. — Ты ведь сам рассказывал, что о тебе и о твоих увлечениях и друзьях она не раз высказывалась достаточно резко. Но ты не обижался раз и навсегда.

-Должно быть, она всегда была нужна мне больше, чем я ей.

-Когда она была маленькой девочкой, ты был для неё символом и живым свидетельством соблазнительной тайны, к которой и она оказалась причастной. И даже твоё происхождение из не слишком благополучного района не мешало ей, а добавляло перчика; хорошие девочки часто интересуются плохими мальчиками, начитавшись историй о благородных разбойниках. А потом вы попали в школу, где эта тайна тайной быть перестала.

-Я думал, мы будем дружить всегда... Но она... но ей... Ей не нужно было защищаться, её и так все любили, хотя она была маглорождённой, её нельзя было не любить.

-Но она осталась Хорошей Девочкой, какой всегда была.

-А я, в конце концов, стал для неё олицетворением всего плохого, что она так старалась из меня вывести.

-Но ведь вы оба остались теми, кем были с самого начала. Почему же она ждала, что ты кардинально изменишься, а сама меняться, да хотя бы просто понять тебя, отказывалась?

-Она была слишком светлой и чистой...

-Или слишком принципиальной.

-Я понял, — глухо сказал Северус. — Ты хочешь меня убедить, что Лили не была такой уж безгрешной. Я и сам это знаю. То заклинание Мародёры могли узнать только от неё, как ни крути... Но я виноват перед ней гораздо больше.

-Из-за одного-единственного слова? Нет, оставим пока историю с пророчеством. Пятый курс, некрасивая история у озера, Лили попадает под горячую руку и смертельно обижается. Не на своих друзей, вчетвером напавших на тебя, с ними она и потом с удовольствием общается. На тебя. Притом, что все эти годы ты своим поведением ясно давал ей понять свою приязнь и преклонение...

-Но почему? Почему?!

-Понимаешь, Северус... Я никогда не видела эту девушку и могу судить о её поступках лишь с твоих слов. Но со стороны они видятся так.

Ваши отношения всегда были неравновесными. Ты отдавал больше, чем брал, она тебе нужна была больше, чем ты ей. Попав в вашу школу, ты пытался сохранить единственный имеющийся у тебя источник радости, она же получила в своё распоряжение целый волшебный мир. И все эти годы, наслаждаясь волшебной учёбой, всеобщей любовью, вниманием поклонников, она пыталась переделать единственный не устраивающий её, но доступный ей кусок реальности — тебя. Безуспешно.

А тут — пятый курс, времени остаётся мало. Она наслышана о сложностях трудоустройства без поддержки влиятельного клана родственников. Ей хочется остаться в этой волшебной сказке, но падать на самое дно неохота. И ей приходится выбирать. С одной стороны — детская дружба, которой она не слишком дорожит. С другой — друзья, внимание богатого наследника, возможность быстро устроить свою жизнь, связи... Но Хорошая Девочка в ней твердит, что она не может просто так взять и бросить того, кто считает её единственным другом.

Если бы она хотела сохранить вашу дружбу, то нашла бы в себе силы преодолеть обиду за одно-единственное слово, выкрикнутое сгоряча. Но ты дал ей такой удобный повод... Не она сама бросила тебя, погнавшись за красивой жизнью, а ты якобы оттолкнул её, доказав, что в самом деле стал жестоким и коварным чёрным магом.

Ваша дружба — это то, чем она жертвует, выбирая сторону в этом противостоянии. Просто так вышло, что та сторона могла дать ей гораздо больше.

-Я не верю... Я не хочу верить, что Лили могла быть настолько расчетливой и жестокой!

-Не надо. Не верь. Всё могло быть совсем не так, как видится со стороны, сейчас, по прошествии стольких лет, мы можем всего лишь строить догадки об истиной подоплёке её поступков. Но прошу, перестань казнить себя. Что бы там ни было, как бы ты ни поступил, но если бы она хотела простить тебя, она бы простила.

Невесомо коснувшись его руки, Рипли тихо вышла из кухни. А Северус невольно заново прокручивал в голове все драгоценные моменты воспоминаний о Лили, которые до сих пор хранил бережнее, чем иной скряга — свои богатства. И с удивляющей самого себя уверенностью находил всё новые подтверждения словам Рипли. Разве не помогал он Лили всё то время, что они учились? Разве не консультировал по зельям, не доверял тайну новых, придуманных им заклинаний? Не говорил, как дорога ему их дружба? Разве она сама не видела, как преследуют его её друзья с отвратительным самоназванием Мародёры? Почему же от них она не отвернулась, хотя их поступки были куда бесчестнее, чем его одно-единственное бранное слово?

Едва теплилось бра над столом. За окном неумолчно шумел дождь. Из комнаты, где неслышно возилась мисс Рипли, доносилось мерное тиканье часов. Боль, старательно загоняема все эти годы в потайные закоулки души, вдруг поднялась и заслонила собой весь мир, заполнила всё его существо, сдавив горло спазмом. Благодарный мисс Рипли, что даровала ему сейчас момент отчаянно нужного одиночества, Северус уронил голову на сложенные на столе руки, чувствуя, как скручивает внутренности судорога сухих, бесслёзных, молчаливых рыданий.

Глава 6. Интоксикация разума

"Усталость, ненависть и боль,

Безумья тёмный страх.

Ты держишь целый ад земной,

Как небо на плечах.

Любой из вас безумен

В любви иль на войне,

Но жизнь не звук, чтоб обрывать,

Она сказала мне"

Группа "Ария", "Там высоко"

Проснулся он затемно — по въевшейся за годы привычке за час до хогвартсовского завтрака. В крохотную гостевую спаленку сквозь неплотно задёрнутые шторы едва просачивалась серая муть занимавшегося рассвета. Снейп откинул плед и босиком по холодному полу дошёл до окна, отдёрнул шторы. Ливень за ночь почти иссяк, в воздухе носилась мельчайшая морось: уже не туман, ещё не настоящий дождь. Снейп прислушался. В доме было тихо. Должно быть, мисс Рипли ещё спала.

Ночью, пережив первый пароксизм боли и почувствовав, что уже сумеет удержать лицо, он подошёл к хозяйке с намерением поблагодарить за гостеприимство и откланяться, но Рипли, не слушая возражений, вручила ему подушку и плед и указала на гостевую спальню.

-Я не хочу провести ночь в переживаниях, что ты, может быть, уже перепиливаешь вены тупым ножом, — объяснила она. — Считай это профессиональной деформацией.

-Я не склонен к суициду, — вяло огрызнулся он.

-Извини, но история твоей жизни демонстрирует навязчивое стремление причинить себе вред наиболее замысловатым способом. Если тебе так больше нравится, считай, что я забочусь не о тебе, а о своём спокойном сне.

Если бы она начала его жалеть, высказывать слова сочувствия и делать все те нелепые вещи, которые женщины имеют обыкновение проделывать по отношению к страдающим героям, Северус ушёл бы немедленно. Но Рипли дала ему возможность пережить катарсис в одиночестве, не обесценивая его чувства, но и не навязываясь, и Снейп был ей за это бесконечно благодарен.

Выпив на сон грядущий по чашке чая, они разошлись по спальням, и тут, под чужим одеялом, в чужом доме, где за стенкой спит малознакомая женщина, почему-то сумевшая понять зельевара лучше, чем те, кого он знал десятилетиями, Снейпа накрыло второй раз: осознанием, насколько пуста и бессмысленна была его жизнь, посвящённая памяти мёртвой возлюбленной, которой и при жизни оказались не нужны ни его любовь, ни он сам... Ни, наверное, даже эта память — единственное, что у него осталось.

Нелюбимая работа, толпа детей, тупость которых была ему ненавистна, редкие эксперименты, приносившие мгновения истинного исследовательского счастья... Всепонимающие голубые глаза его поручителя и его же суровый приговор: "если вы любили Лили, если вы действительно её любили, то ваш дальнейший путь ясен". Знал ли Дамблдор, что жертва Северуса была напрасной? Что мог сделать он, потерявший в этой жизни всё, что ему было дорого, когда с ситуацией не справился даже волшебник, называющий себя Величайшим Светлым магом столетия? О, ну хорошо, не сам называющий, но и не мешающий так его называть.

"Лили доверилась не тому человеку". Уж не себя ли имел в виду Великий Светлый, взваливая на плечи Северуса тяжелейшую из когда-либо данных им клятв?

Снейп глянул на левое предплечье. Он так и не сообщил директору, что Метка исчезла. Просто не знал, как подступиться к разговору, и подозревал, что директор наверняка захочет вмешаться в жизнь Поттера, не обращая внимания на его болезнь. Сейчас зельевар чётко осознавал, что вместе с клеймом Тёмного Лорда избавился от самого тугого своего поводка. И пусть данные в аффекте клятвы всё ещё давили горло, но такого прекрасного способа для безусловного шантажа больше не существовало. "Аврорат может спать спокойно", мелькнуло в голове у Северуса, и по губам его скользнула злая усмешка.

Царившую в доме тишину разбавило еле слышное звяканье, какая-то возня, и вскоре за дверью послышались лёгкие шаги, раздался стук, и голос Рипли негромко спросил:

-Северус, ты спишь?

-Нет, — откликнулся он и после паузы добавил: — Вы можете войти, я одет.

Дверь открылась, и Рипли возникла на пороге: во вчерашних брючках и свежей рубашке, немного лохматая после сна, с отпечатавшимся на щеке следом от подушки.

-Извини, что беспокою, но это у меня выходной, а у тебя, наверное, лекции, — извиняющимся тоном сказала она.

-Tempus. Нет пока, вот-вот начнётся завтрак, а потом уже лекции.

-Ах да, у вас же там интернат... — Рипли с любопытством смотрела, как Северус последовательно трансфигурирует из носового платка сначала расчёску, отточенными движениями приводя в порядок волосы, а затем зубную щётку. — Как здорово у тебя выходит! А Гарри тоже так может?

-Пока непонятно, — Северус качнул головой. — Магическая сила у него точно есть, но насколько он сможет ею управлять, нам ещё предстоит выяснить. Мы, конечно, очень ждём его в школу... Но такой, какой он сейчас, он к ней совершенно не приспособлен.

-Судя по твоим воспоминаниям, ему в этой школе вообще лучше не появляться.

В иное время от этих слов Северус как минимум пришёл бы в смятение или даже ярость и приложил бы все усилия, чтобы переубедить воспитательницу. Но сейчас он с пугающей его самого холодностью согласился со словами девушки.

-Скверно выглядишь, — заметила Рипли, когда свежеумытый Северус замаячил в дверях кухоньки, рассудив, что выдержать коллективный завтрак в Большом Зале ему сейчас не по силам. — Плохая ночь? Ты спал вообще?

-Спал... — отозвался он. — Так... Думал всякое...

-Что-то надумал? — осторожно спросила она, жестом приглашая его за стол. Творог, мёд, фрукты, крепчайший кофе. И никакой овсянки, осточертевшей профессору ещё в Хогвартсе!

-Осознал, насколько бессмысленна моя жизнь. Скверный учитель с клеймом тёмного прошлого и отвратительной репутацией, ненавистная работа, никаких перспектив для саморазвития, деспотичный руководитель... оба.

-Это, котик, фрустрация, — сочувственно пояснила Рипли. Наткнулась на ошалелый взгляд профессора и торопливо извинилась: — Прости, я привыкла с детьми разговаривать, а они все у меня котики, зайчики, солнышки... Я ведь сейчас работаю не только с Гарри и вообще аутистами.

-Нет, ничего, — невпопад отозвался Северус. — Я удивлён, как точно вы меня раскусили... В своё время я провёл расчёты своей анимагической формы и выяснил, что это, вероятнее всего, кот. Такой облик показался мне несолидным, вдобавок я хотел крылатую ипостась, так что занятия анимагией забросил.

-Ты, должно быть, очень одинок, — помолчав, предположила Рипли, и Северус не стал возражать.

У ворот Хогвартса он оказался за четверть часа до начала лекций. В голове неумолчным речитативом крутилась фраза Рипли — "фрустрация имеет обыкновение перерастать в депрессию". Он пробовал на вкус эти два новых слова, значение которых ему наскоро растолковала воспитательница, и так, и этак прикладывал их к себе и раз за разом приходил к неутешительному выводу, что они как нельзя лучше характеризуют всю его нелепую жизнь. Подобно ребёнку, раз за разом расковыривающему зудящую корочку на подживающей царапине, Северус рвался в глубины своих переживаний и застарелых душевных травм, но... Но нужно было держать лицо, читать лекции, оправдываться пред коллегами, терпеть сладкие речи директора...

-Северус, мальчик мой, я уж было подумал, с тобой что-то случилось, растревожил ты старика!

Вопреки собственным словам, директор отнюдь не выглядел встревоженным, а также старым и беспомощным. Наоборот: во взгляде его ясно читалось недовольство непреднамеренной отлучкой декана, а фигура, перегораживающая вход, ясно выказывала намерение добиться ответа прямо сейчас.

-Я отправил вам Патронуса, директор, — бесстрастным тоном напомнил Снейп, привычно надевая не выражающую никаких чувств маску. — Вы могли бы ответить сразу и не беспокоиться всю ночь.

-Я подумал, что ты не стал бы отлучаться из Хогвартса по незначительному делу.

-Совершенно верно, директор, я отлучаюсь из Хогвартса по крайне важному делу, порученному мне вами. А сейчас прошу меня простить, у меня вот-вот начнётся лекция.

-Мы непременно продолжим этот разговор, — сказал Альбус, посторонившись.

-Обязательно, директор.

Шестой и седьмой курсы — это совсем не то, что орава буйных первогодок. На этих занятиях Снейп отдыхал душой (благо, что на старших курсах его лекции посещали только истинные энтузиасты, иные просто не сумели сдать СОВ по зельеварению на "Превосходно") и даже порой, игнорируя программу, подбрасывал студентам экспериментальные зелья и задания по их модификации. Пожалуй, только искренняя увлечённость студентов учебным процессом позволила и им, и декану дожить до обеда без особых эксцессов.

-Рад, что ты решил присоединиться к нам, мой мальчик, — ласково сказал Альбус. За столом в Большой зале недоставало только Хагрида, но тот частенько пропускал общие обеды, предпочитая перекусывать в своей хижине.

-Если вы запамятовали, директор, я так делаю каждый день, — напомнил Северус.

-Однако утром ты отчего-то решил изменить своему обыкновению, — попенял директор.

-Я задержался, — сдержанно объяснил Снейп. — Вчера я был слишком уставшим и не рискнул аппарировать. Пришлось заночевать в Лондоне.

-В самом деле, Альбус! — воскликнула Минерва. — К чему эти смешные претензии? Будто Северус не может отлучиться по своим делам!

-Дело молодое, — подтвердила Спраут, лихо расправляясь с куском превосходного ростбифа.

Видимо, директору захотелось устроить публичную порку, подумал Северус. Напомнить, что я у него на коротком поводке. Дать повод для сплетен нашему дамскому кружку. Он живо вообразил, как ядовито желает всем приятного аппетита и гордо удаляется из Большого зала, оскорбленный и возмущённый, но на деле не двинулся с места. И притворная забота, и непритворное недовольство директора отчего-то совсем не задевали сегодня, как не задевает бушующий за плотно закрытым окном ветер того, кто сидит в комнате. А впереди был третий курс Гриффиндора-Слизерина, идти к которым голодным и злым было чревато чрезмерными жертвами среди учащихся. Разумеется, жертвы ограничились бы баллами и отработками, но всё равно — не дело.

-Ну что ж, — вздохнул Альбус. — Мальчик мой, навести старика после занятий. Расскажешь, как там малыш Гарри...

-Разумеется, директор.

Остаток дня против всех ожиданий прошёл так же мирно, как и утренние пары. Погружённый в размышления Северус автоматически раздавал задания, следил за студентами, снимал и назначал баллы, пару раз взмахом палочки предотвратил казавшиеся неминуемыми взрывы... Школьники, привыкшие к его ядовитому языку, к немногословной ипостаси злющего зельевара оказались не готовы и опасались лишний раз шевельнуться, чтобы не спровоцировать вспышку ярости. К вящей радости учеников, сегодня им не перепало ни единой отработки, и уж вовсе никто бы не подумал, что тем самым Снейп преследует собственные интересы, а вовсе не щадит проштрафившихся недоучек.

Не без труда подавив малодушное желание отговориться головной болью и пропустить коллективный ужин, Северу покорно отбыл вахту в Большом зале, а немного позже привычным за столько лет маршрутом поднялся в директорскую башенку. Альбус уже ждал его, поглаживая постаревшего и равнодушного ко всему феникса.

-Присаживайся, мальчик мой, — приветливо кивнул он. — Чаю?

Северус поморщился:

-Благодарю, не стоит, я только что отужинал.

-Как хочешь, — Альбус сноровисто наполнил свою чашку исходящим паром напитком. Подчёркнуто медленно взял конфету из вазочки на столе, развернул, откусил, зажмурился от удовольствия, распробовав начинку.

-Как твои успехи с Гарри? — мягко спросил он.

-Его лечащий целитель считает, что они есть. Просит не прекращать моих визитов, — уклончиво ответил Северус. И, словно по наитию, добавил: — Рекомендует по возможности приходить чаще. Говорит, что я положительно влияю на мальчика.

-Вот как? — Альбус взял вторую конфету, со вкусом употребил её, глотнул чаю. — В чём же заключается твоё влияние, так впечатлившее этого магла?

-Я ставлю Гарри окклюментивный блок. Это длительный и трудоёмкий процесс из-за сверхвысокой чувствительности Поттера, но доктор Робертсон говорит, что поведение и самочувствие пациента значительно улучшилось, он стал более терпим к людям, возобновил учебную деятельность, показывает хорошие результаты. Разумеется, — Снейп поморщился, — я не посвящаю маглов в тонкости процесса, знать об оклюменции им вовсе ни к чему.

-Как ты думаешь, смог бы Гарри приехать в Хогвартс, скажем, к Рождеству?

-Однозначно нет, директор, — намного эмоциональнее, чем собирался, ответил Снейп. — Гар... Мистер Поттер действительно имеет определённые проблемы с психикой, и обучение в массовой школе, коей является Хогвартс, только усугубит их. В то же время я сильно сомневаюсь, что он сумеет осилить нашу школьную программу. В клинике с ним занимаются индивидуально по адаптированной к его состоянию методике. Сейчас, по последним оценкам его целителей и воспитателей, Гарри недостаточно социализирован для комфортного пребывания в детском коллективе. Вынужден признать, что Петуния была права.

-Ты же не думаешь, что я ничего не замечаю, мой мальчик? — вкрадчиво осведомился директор, и Северус похолодел. Узнал?! Но как?..

-Не совсем понимаю вас, Альбус, — осторожно сказал он. Белобородый маг откинулся на спинку монументального кресла, одарил подчинённого всепонимающим взглядом из-под очков-половинок. На школьников взгляд действовал безотказно, заставляя чувствовать себя проштрафившимся внучком в гостях у любимого дедушки... Сейчас дедуля пожурит за шкоду, а в конце непременно наградит конфетами.

Но Северус терпеть не мог липкую приторную карамель или переслащенный мармелад, которыми директор имел обыкновение угощать гостей.

-Я внимательно наблюдаю за тобой, Северус, с тех самых пор, как ты взял на себя ответственность за юного Гарри не на словах, а на деле. И, конечно же, я заметил, что ты сильно изменился...

Сказать или нет? Сейчас или позже? А как объяснить своё молчание? Или отпираться до последнего?

-...Жизненный опыт, мой мальчик, всё дело в нём. Доживёшь до моих лет, и люди станут для тебя открытой книгой.

-Не думаю, что мне удастся такой фокус, — не сдержался зельевар, имея в виду долгожительство. "С такими-то работодателями", вертелось на языке, но вслух подобного произносить не рекомендовалось. Как ни любил Величайший светлый маг столетия играть во всепрощение и вторые шансы, но сравнений себя с Тёмным Лордом не терпел.

-Ах, молодость, порывистость, юношеский максимализм! — старый маг покачал головой, подчёркнуто не замечая, что его собеседник давно уже перерос возраст подростковых прыщей и вообще-то занимает не последний пост в лучшей магической школе Британии.

-Теряюсь в догадках, что же вы такого сумели разглядеть во мне, — с деланным равнодушием сказал Северус. Сомнения раздирали его.

-Гарри, мой мальчик. Всё дело в нём.

Может, всё-таки сказать самому? Что угодно, лишь бы прекратить эту пытку!

-...Ты, конечно, рассчитывал скрыть это от меня. Помню-помню, как ты всегда отзывался о Джеймсе! Ты наверняка и не думал, что подобное может случиться с тобой, хотя, признаться, я смел надеяться на подобный исход.

Да о чём толкует этот старик, драклы его раздери?!

-Что ж, вижу, ты вспомнил, что Гарри — сын и Лили тоже.

-И что? — тупо спросил Снейп, окончательно запутавшись в хитросплетениях альбусовых мыслей. Директор укоризненно покачал головой:

-Ты даже себе не хочешь признаться, что привязался к мальчику!

-Я — что?!

-Ты зовёшь его по имени, беспокоишься о его здоровье, обсуждаешь его перспективы с магловскими целителями и готов тратить на него дополнительное время даже в ущерб собственному отдыху. Это ли не признаки истинной заботы? Я очень рад, мой мальчик, что ты, в конце концов, сумел преодолеть детскую ненависть к его отцу и дать Гарри то внимание и тепло, которого он был лишён в семье.

Мерлин всемогущий, так дело всего лишь в этом?!

Северус с отчётливой ясностью осознал, что будь Поттер обычным мальчишкой, не будь между ними того странного сродства, которое ощущал и о котором говорил сам Гарри, снятия Метки, да, Мордредовы подштанники, не будь того душераздирающего вечера на крохотной кухне мисс Рипли, — и он возненавидел бы в этот момент Поттера всей чистой, незамутнённой, искренней ненавистью, на которую был только способен человек.

Но сейчас предстояло доиграть роль до конца, и Северус, привычно скривившись, подчёркнуто недовольно пояснил, что не понимает всей этой суеты вокруг скорбного разумом героя, но раз уж директору так надо, он непременно прислушается к его мнению и даже готов увеличить число посещений, как и просил мистер Робертсон.

-Но твоя нагрузка, Северус, как быть с ней? Я не могу позволить тебе жертвовать сном и отдыхом ради дополнительных занятий с Гарри.

Северус много интересного мог бы сказать про те времена, когда директору вовсе неинтересны были сон и отдых его ручного Пожирателя, а поручений — скользких, неудобных, опасных — было не в пример нынешним временам больше, но, разумеется, смолчал. Альбус давно уже всё решил для себя, сейчас он играет свою роль в театре для одного зрителя, и чем меньше вмешиваться в его бенефис бесполезными возражениями, тем быстрее можно будет покинуть этот кабинет.

-Ты же помнишь Горация Слагхорна?

Трудно забыть преподавателя зелий, который учил тебя семь лет, да к тому же предпочитал оценивать успеваемость студентов по положению их семей на политической арене и полезности их возможных связей в будущем. Нищий полукровка в его глазах никак не мог обладать выдающимся талантом в зельях, что Слагхорн и демонстрировал всеми силами, подчёркнуто обходя его вниманием, зато привечая на своих вечеринках представителей золотой молодёжи, а на занятиях выставляя им незаслуженные Превосходно.

Так что Снейп счёл вопрос риторическим и отвечать на него не стал.

-Я намерен пригласить его в Хогвартс в помощь тебе.

-Замечательно! — процедил Северус. — А со мной вы это не намеревались обсудить?

-Как только я принял решение, то сразу же пригласил тебя для беседы. Не понимаю твоего недовольства, Северус.

-Я всё же предпочитаю, чтобы кадровые перестановки подобного рода вы обсуждали до принятия решения, а не после.

-Северус! — Альбус всплеснул руками. — Твоя миссия гораздо важнее, чем тебе представляется! Ведь если Гарри не сумеет выздороветь до того, как Тот-кого-нельзя-называть вернётся...

-То нам всем придётся справляться самостоятельно, — перебил Снейп. Директор укоризненно покачал головой:

-Пророчество существует, хочешь ты того или нет. Однако оставим эту тему. Я написал Горацию. Старик несколько заскучал на отдыхе и только рад будет вернуться к пестованию юных умов. Осталось распределить между вами часы...

-Старшие курсы не отдам, — категорично заявил Снейп. Альбус пожевал губами, однако вынужден был согласиться. — Пожалуй, я готов отдать ему курсы с первого по третий. В этом возрасте дети мало отличаются от стада баранов, а научить их потрошить жаб может даже такой посредственный преподаватель, как Слагхорн. Дальше же начинается подготовка к СОВ, и я категорически против пустить её на самотёк!

-Мальчик мой, СОВ ведь только на пятом курсе. Может быть, четвёртые курсы тоже заберёт Гораций?

-Полагаете, что я за год сумею вбить в них необходимые для экзамена знания, если перед тем они бездельничали четыре года? — осведомился Снейп, и Альбус опять был вынужден уступить. — Что ж, осталось объяснить необходимость вашей инициативы Попечительскому совету. Вряд ли они обрадуются необходимости оплачивать две ставки преподавателя зелий вместо одной.

-О, не стоит беспокоиться, Попечительский совет поставлен в известность и уже дал своё добро. Ничего удивительного в этом нет, так как мою инициативу поддержало Министерство.

-Неужели вы всё-таки решились обнародовать ущербность своего Героя?

-Не будь таким жестоким, мой мальчик. Вовсе нет. Министерство выделило грант на доработку Антиликантропного зелья.

-На каких условиях? — отрывисто спросил Снейп.

-В течение года ты должен предоставить улучшенный образец, соответствующий определённым условиям. Они изложены в условиях гранта, потом почитаешь. Если через год твои исследования не увенчаются успехом, ты возвращаешь сумму гранта Министерству. Если же зелье будет улучшено, то в течение пяти лет ты будешь поставлять его для министерских нужды с тридцатипроцентной скидкой, при этом вопрос поставок редких ингредиентов Министерство берёт на себя.

Условия были совершенно кабальными, но... Северус почувствовал, как разгорается в глубине души почти забытый азарт исследователя и энтузиазм естествоиспытателя. Он понимал, что ему бросают кость, что им манипулируют, но это был вызов, и он намеревался его принять — и победить!

-Я согласен, директор Дамблдор. Давайте обсудим детали.

Глава 7. Теория относительности

В следующую субботу Снейп прямо с порога оказался атакован очень взволнованным, а оттого совсем непонятным профессору Поттером. Рипли, вместо уехавшего на конференцию доктора Робертсона провожавшая зельевара до дверей комнаты Гарри, по дороге посетовала, что её юный подопечный второй день совершенно неуправляем.

-Только скрипка как-то успокаивает его. Но не можем же мы позволить играть ему сутками напролёт!

Снейп только плечами пожал. В музыке он не разбирался. По правде говоря, он чувствовал себя слишком уставшим за последнюю неделю и, чего греха таить, в глубине души рассчитывал, что Поттер опять предпочтёт играть в молчанку. Увы, на Гарри нашёл другой стих.

-Я нашёл тебя, Северус Снейп! — заявил Гарри, но не бросился обниматься, а лишь слегка коснулся рукой отворотов профессорского плаща. — Ты был здесь и не здесь... Я слышал тебя... Или видел?.. Хочу говорить!.. Много говорить! — он сделал круг по комнате и замер у окна, обхватив голову руками. Снейп автоматически отметил, что предметов интерьера прибавилось: на полу вдоль кровати лежало с десяток маленьких подушечек для сидения всех цветов радуги, аккуратно разложенных по спектру. Рядом с полкой с учебными пособиями стоял пюпитр с ворохом нот. Скрипки нигде не было видно.

-Где ты меня нашёл, Гарри? — спросил Снейп, когда пауза затянулась.

-Вот здесь, — мальчик коснулся рукой лба. Там, где под длинной чёлкой едва просматривался шрам. — Вот здесь. Ты был далеко и близко, но тебя не было в зеркалах... И тогда зеркала молчали. Я почти... я смог-буду-быть тише, — скороговоркой выплюнул он горсть глаголов, словно не мог определиться с подходящим словом.

-Разверни зеркала наружу, — по наитию посоветовал Снейп. — В них не станет отражений.

-Да! — Гарри словно в изнеможении откинулся головой на стекло, вновь с силой сжал пальцами виски. Потом внезапно бросился на подушки возле кровати и зарылся лицом в зелёную. — Не уходи. Я не хочу искать зеркала, в которых нет твоих отражений.

Северус растерялся. Беспомощно обернулся на застывшую в дверях Рипли, но тоже развела руками, показывая, что не понимает.

-Я внутри. Зеркала вокруг. Ты снаружи.

И тут Снейпа осенило.

-Нарисуй, — тихо попросил Снейп. Гарри поднял голову. Оглядевшись, Снейп сдёрнул с ближайшей полки лист бумаги и сунул его Гарри вместе со стаканчиком цветных карандашей. — Нарисуй, — с нажимом повторил он. — Я увижу и пойму. И помогу тебе.

Он ждал чего угодно. Бессистемных каляк-маляк. Запутанного лабиринта наподобие того, что царил в недрах поттеровского разума. Двулицего человека, разделённого пополам холодной гладью зеркала.

Гарри нарисовал круг. Геометрически точный круг, ощетинившийся лучиками-шипами, а внутри — точка.

-Это я, — он указал на точку. — Это снаружи. — Он обвёл область за пределами круга. — Видишь, как шумно, ярко? — он подрисовал ещё несколько лучей. Теперь они почти дотягивались до точки в центре круга.

-Можно, я сяду? — уточнил Северус. Не очень-то удобно было обсуждать с лежащим на полу ребёнком его рисунок, нависая над ним всеми футами и дюймами своего роста. Гарри молча подтолкнул ему синюю подушку. — Смотри. Вот ты. Ты снаружи. А вот всё, что пугает тебя, — он обвёл область за пределами круга, как до того делал Гарри. — Оно в клетке. Видишь? — он обвёл круг. — Оно заперто. Ты в безопасности.

Гарри обвёл круг пальцем. Поднял взгляд на Северуса:

-А куда я денусь отсюда? — совсем по-детски спросил он.

-Например, сюда. — Кончик карандаша Северуса взлетел над бумагой прямо из центра круга, оставив внизу воображаемую двумерную клетку.

-Векторы? — спросил Гарри? — Поменять векторы? Так просто?!

Он упал на спину, раскинув руки, заливаясь счастливым смехом. Подушки причудливой разноцветной стайкой взмыли к потолку и бестолково заметались по комнате, точно птицы, впервые выпущенные из клетки. Кончики пальцев мальчика засветились серебром, по полу побежали сияющие ручейки, и от них в воздух поднималась мельчайшая серебристая пыль.

Выброс, понял Северус. Первый магический выброс — в таком-то возрасте, если Петуния ничего не перепутала и не забыла... Он машинально достал палочку, готовый вмешаться в любой момент, совершенно позабыв о тихой, как мышка, Рипли, что по-прежнему стояла в дверном проёме и глядела на воспитанника с гордостью и восторгом.

-Хорошо! — блаженно протянул Поттер, жмурясь, точно огромный кот, разомлевший на солнце. Серебристое свечение иссякло, впиталось в тонкие мальчишеские пальцы. Упали на пол подушки, к счастью, ни в кого не попав. — Так тихо... Всё теперь чётче, ярче и понятнее... Я запомнил, Северус. Векторы.

Он открыл глаза. На миг на подвижном лице ребёнка отразилось глубинное страдание при виде разорённой комнаты: разбросанных вещей, сбитых мечущимися подушками бумаг с полки... Снейп взмахнул палочкой, наводя порядок, и скорбь сменилась неподдельным удивлением. Гарри протянул руку к палочке, но не взял, а перебрал в воздухе пальцами, точно ощупывал пространство вокруг неё.

-Что это?

-Это волшебная палочка. Я волшебник. Я ею колдую. Ты тоже волшебник. Но у тебя ещё нет палочки.

-Принесёшь мне? — Гарри требовательно заглянул зельевару в глаза, но тут же отвёл взгляд. — Тёпленькую.

-Палочку подбирают индивидуально, — с безнадёжностью в голосе попытался объяснить Снейп, но Поттер его словно и не услышал. Запустил руку под кровать, извлёк оттуда кофр со скрипкой, нежно погладил крышку, украшенную причудливой резьбой. Снейп невольно вспомнил, как Рипли рассказывала ему про важность и значимость тактильных ощущений для аутистов.

-Иди, Северус, — Гарри, не открывая глаз, на ощупь извлёк скрипку, прижался к ней щекой. — Я буду думать. Я хочу понять, где границы моей клетки.

Гарри взял смычок — всё так же лёжа на полу, с закрытыми глазами. Рипли на цыпочках подошла к профессору и потянула его за рукав, показывая, что им необходимо покинуть комнату. Вслед им запела скрипка: на одной высокой, щемящей, пронзительно сладкой и невыносимо долгой ноте.

-Люди-схемы. Люди-уравнения... — Рипли грела руки о чашку с кофе. На Северуса она не смотрела. — Аутисты видят мир не так, как мы. Для них каждый из нас — загадка, в каждом уравнении — множество переменных, и значение переменных постоянно меняется. Мы считаем, что наша жизнь чрезмерно бурная и полна перемен, представь, каково живётся им... Им нужны люди-константы, да где таких взять? Переменчивость — неизбежное качество человеческой натуры...

Помолчали. Рипли допила кофе, решительно отставила кружку:

-Что намереваешься делать дальше?

-Сложный вопрос, — Северус сам думал над этим с тех самых пор, как они на цыпочках покинули комнату музицирующего Гарри. — Ему нужна волшебная палочка. Традиционно ученики едут на Диагон-Аллею и покупают палочки там в специальной лавке, но...

-Ис-клю-че-но! — раздельно, по слогам, сказала Рипли, невежливо перебив собеседника посередине фразы. — Гарри никуда не поедет.

-Да, я тоже считаю, что это будет излишний стресс для него, — согласился Снейп. — Я посоветуюсь с коллегами, как нам лучше поступить в этом случае. И... Мисс Рипли?

-Да зови просто по имени! — отмахнулась она.

-Дело в том, что если Гарри получит волшебную палочку, то его нужно будет владению этой палочкой учить. И коль уж у него начались магические выбросы, лучше начать это поскорее. Потенциал у него огромный, и, что греха таить, вреда от бесконтрольных выбросов силы может быть очень много. Но я, сразу скажу, не гожусь. У меня... ммм... несколько иная специализация. Зелья и боёвка. А ему подойдут скорее простенькие бытовые чары.

-И что ты предлагаешь? — нахмурилась она.

-Что если познакомить его ещё с кем-нибудь из преподавателей? Правда, профессор Чар — полугоблин, вряд ли стоит приглашать его сюда... А вот профессор трансфигурации Минерва МакГонагалл, на мой взгляд, справилась бы с преподаванием ребёнку основ магии лучше, чем я. Она достаточно здравомысляща... И она умеет превращаться в кошку.

-В кошку? — на лице Рипли отобразилось совершенно детское удивление. — То есть, это действительно возможно?

-Да, я же говорил, что сам смог бы, если бы не забросил занятия анимагией.

-Точно, было такое... А трансфигурация — это что?

-Это превращение предметов. Я при вас такое уже проделывал: зонтик из палки, зубная щётка из носового платка.

-Поняла. Значит, кошка и превращения? Что ж, это в самом деле походит на настоящее волшебство из сказки! Я поговорю с доктором и с Гарри. Ничего не обещаю, сам понимаешь.

-Конечно, — кивнул он.

-Ты сам-то как? — осторожно спросила она после паузы. Он пожал плечами:

-Сносно.

-Закрыл гештальт? — непонятно спросила она, и Северус адресовал ей вопросительный взгляд. — Давнее незавершённое дело или нерешённый вопрос, к которому всё время возвращаешься мыслями, пытаешься его закончить... Или страдаешь от невозможности его завершить. И всё время кажется, что стоило б приложить чуть больше усилий или поступить чуть по-другому, как всё бы получилось. Ты в этих гештальтах, как бродячая собака в клещах. А человеческая психика — такая упорная дама, она стремится всё намеченное доводить до конца. Сфокусировавшись на одном болезненном для себя вопросе, твой разум будет вновь и вновь возвращаться к нему, пока не придет к какому-либо логическому концу. Этот вопрос, проблема или сложная ситуация будут приоритетом, от них будет сложно отвлечься и почти невозможно забыть. И если ты даже попробуешь отвлечься от задачи, она всё равно будет маячить где-то рядом с твоим сознанием, всё время требуя в свою сторону внимания, пока не будет завершена. И так может продолжаться годами и даже десятилетиями... Коварство незавершённых гештальтов в том, что они пожирают время, силы, эмоции и превращают жизнь в бесконечные попытки вернуть в стакан давным-давно разлитую оттуда воду... Чем дольше гештальт не закрыт, чем большее значение он имеет в жизни человека, тем больше он жрёт энергии и тем меньше оставляет сил на реальную жизнь. Может дойти до того, что вся жизнь человека окажется подчинена одному-единственному событию в прошлом...

-Как и вышло у меня, — глухо ответствовал Снейп. Рипли участливо положила ему руку на левое предплечье, сделав вид, что не заметила его невольной попытки отпрянуть.

-Видишь ли, чем гештальт больше, тем сложнее его закрыть, тем настойчивей он требует действий для своего завершения, и психика, защищаясь, вынуждена создавать иллюзии, находить подтверждения того, что всё идет по плану. Мощный гештальт настаивает на том, чтобы все твои силы, всё твоё внимание, все эмоции были брошены на его завершение. Так возникают гештальт-ловушки. И люди очень часто совершают нелепые и даже чудовищные поступки, пытаясь накормить этого вечно голодного монстра.

-Я постепенно прихожу к мысли, что наше магическое сообщество совершает большую ошибку, всеми силами дистанцируясь от достижений магловской науки, — сказал Снейп. — Но... что уж теперь говорить. Тот, каким я был десять лет назад, мог бы и не послушать вас, сочтя все эти рассуждения пустыми бреднями. Я и сейчас до конца не могу признать ваши методы познания и терапии однозначно научными, но, к моему удивлению, они работают, а я не привык закрывать глаза на факты, даже если они меня не устраивают. Жизнь не прощает подобной избирательной слепоты.

-Так, может, пришло время оставить прошлое прошлому?

-Не выходит, — Снейп развёл руками. — Оно никуда не уходит и при малейшем невнимании к своей персоне жестоко кусает.

-В тебе живёт лишь тот волк, которого ты кормишь, — очень серьёзно сказала Рипли. Снейп дёрнулся, лицо его исказилось в гримасе давнего, застарелого страдания.

-Я не волк! — яростно прошипел он, сбрасывая руку девушки со своего предплечья. — Не волк, ясно вам?! Люпин не укусил меня тогда, только поцарапал! Я не волк! Я человек!

-Тише, тише, — девушка порывисто поднялась и обняла его, прижав растрёпанной на ветру головой к своей груди и успокаивающе поглаживая по спине. — Конечно, ты человек, вот он, весь целиком, сидит тут передо мной. Две руки, две ноги, голова — довольно умная, хочу заметить, голова, — и нос с горбинкой, а у волков нос не такой, он у них пимпочкой... И хвоста у тебя нет, иначе ты бы не смог сидеть на стуле. Верно?

-Могу снять штаны, чтоб вы убедились! — огрызнулся Снейп, уже не так активно вырываясь из железной хватки её рук.

-О, я, разумеется, не против увидеть тебя без штанов, но делать это прямо на террасе будет несколько неуместным, ты не находишь?

-Отпусти меня, — очень тихо попросил Снейп, и Рипли отстранилась. Он выглядел совсем больным, и какая-то безнадёжность читалась во взгляде его чёрных глаз, слишком рано очерченных веточками-морщинками.

-Сдаётся мне, мистер самоотверженность, ты так и не вышел из подросткового возраста, — вздохнула она, снова садясь рядом. — Подросткам свойственно стремление к саморазрушению, к этому подталкивает их гормональная буря и природное стремление к психологическому отделению от родителей. Но ты как-то ухитрился застрять в этой фазе и в авторитетных взрослых по-прежнему видишь родительскую тень, которой надо беспрекословно подчиняться. Но дух подросткового противоречия всё время подталкивает тебя к бунту.

-Вы точно не легиллимент, мисс Рипли? — угрюмо спросил Снейп, снова дистанцируясь от девушки — хотя бы даже подчёркнуто вежливым обращением.

-Я даже не знаю, что это такое, — легко откликнулась она.

-Неважно, — усмехнулся он. — Не всё ж вам пугать меня незнакомыми терминами!

-Не прибедняйся ты не из пугливых, — улыбнулась Рипли, но тут же вновь посерьёзнела: — а зверинец свой прореди, Северус. Все твои несбывшиеся ожидания, все обещания, которые дал ты сам и которые давали тебе, да позабыли выполнить, все давние обиды, до сих пор растравляющие душу... Все они грызут тебя изнутри, а ты кормишь их и кормишь. Так они тебя всего съедят.

-Не успеют, — мрачно напророчил Снейп. — Сколько там той жизни осталось...

Он явно имел в виду, что ему не пережить второе пришествие Волдеморта, но Рипли не слишком сильна была в новейшей истории Магической Британии, а потому тему не поддержала:

-Сколько бы её ни было, она у тебя есть, Северус. И конечность любого жизненного пути — это не повод проживать эту самую жизнь в бессмысленных страданиях. Укроти своих саблезубых бурундучков, или кто там у тебя, раз уж ты так настроен против волков.

-Жуки-древоточцы, я полагаю. В некоторых отношениях я бревно бревном.

-Надеюсь, не в том, о котором я в первую очередь подумала, — хмыкнула Рипли. Снейп чуть было не предложил проверить — ради красного словца, из одной только язвительности, — но вовремя спохватился, что с неё станется так и сделать.

-Мне пора, — сказал он. — Надо убедиться, что в моё отсутствие факультет не развалился и школа устояла.

-Что ей сделается! — отмахнулась девушка. — Стояла без тебя столько лет — и ещё простоит.

-Директор считает по-другому.

-Сочувствую. Вот с деспотичным начальством я никогда не умела находить общий язык. Хорошо, что мне повезло с коллективом!

Они дошли вместе до проходной, и девушка притормозила.

-Приходи ко мне вечером, — просто сказала она. — Расскажешь мне про палочки, кошек и вообще про вашу магию. Пока доктор Робертсон в командировке, составим для него внятную программу действий, а то он не согласится.

-Не уверен, что смогу вырваться, — осторожно ответил Снейп.

-Ой, ну не посадят же тебя на цепь в твоей школе! А посадят, так дай весточку. Как ты там говорил? Сову пришлёшь? Вот, шли сову или ещё кого... Но я всё-таки рассчитываю сегодня на твоё внимание. Жаль, что у вас там телефонов нет.

-Хорошо, — решился он. — В восемь вечера я буду ждать вас возле клиники. Удобно?

-Вполне, — улыбнулась она.

В школу Северус возвращался в смешанных чувствах. Мучили сомнения, как дальше работать с Гарри. Смущало подчёркнутое внимание мисс Рипли. Бередили душу растревоженные воспоминания. Но — он не мог не отметить, что тяжесть, давившая на сердце столько лет, стала немного меньше. Привычная резкая боль, которой отзывались воспоминания о Лили, утихла, точно рана наконец-то зарубцевалась. Теперь подруга давно прошедшего детства отзывалась в мыслях не вечной неизбывной виной, а светлой печалью и сожалениями о давно прошедшей юности. Боясь в очередной раз предать в мыслях память первой подруги, Снейп всё же понимал, что наконец-то принял для себя окончательно: в той давней истории он сделал для примирения всё, что мог. И не его вина, что Лили оказалась принципиальнее или упрямее... Или он действительно оказался ей не нужен. Ведь бывает так, что даже самый драгоценный камень проигрывает в сравнении с простым куском угля, всё дело в эмоциональной склонности.

-Ты выглядишь усталым, Северус, — поприветствовал его Дамблдор, почему-то опустив привычное "мой мальчик".

-Трудный день, — отозвался Снейп. — И неделя. И вообще, сложностей хватает.

-Что-то с Гарри? — встревожился тот.

-И с ним в том числе. Стоит ускорить претворение в жизнь вашей идеи со Слагхорном, Альбус. Боюсь, я вынужден буду теперь отлучаться чаще и на большее время. Да, и сегодня вечером я опять отлучусь, у нас будет врачебный консилиум. Видимо, я вынужден буду посвятить в секрет существования магического мира некоторых маглов, директор. Иного выходя я не вижу.

-Да что такого произошло, Северус?! — вскричал теперь уже действительно не на шутку обеспокоенный волшебник.

-У Поттера произошёл магический выброс. И Гарри хочет волшебную палочку.

Глава 8. Вопрос доверия

Вечером, как и условились, Снейп встретил мисс Рипли у клиники. Сумерки и густые заросли надёжно скрыли людей от посторонних взглядов; убедившись, что не привлечёт ничьего внимания, Северус вежливо, но твёрдо привлёк к себе свою спутницу и аппарировал.

-Внезапно, — только и сказала Рипли, обнаружив, что перенеслись они прямёхонько в её небольшую прихожую.

-Вы хотели прогуляться? — Северус поднял одну бровь.

-Ох, нет, я совершенно вымотана. Признаться, я с ужасом предвкушала пеший поход от парка до дома.

-Что ни делается — всё к лучшему, — блеснул он знанием прописных истин.

-Действительно... Прости, Северус, но если я немедленно не приму душ, то точно кого-нибудь покусаю, а кроме тебя, здесь ни единой живой души!

Пока девушка с наслаждением плескалась, Северус прошёл на кухню, достал уменьшенную корзинку с припасами и сноровисто накрыл на стол. Снял с еды чары стазиса, без труда разобрался с устройством плиты (в магловском прошлом есть свои плюсы, усмехнулся он сам себе и тут же забыл об этом), поставил чайник. К возвращению освежившейся Рипли под толстым матерчатым колпаком медленно доходил чай с травяным сбором.

-Северус, ты волшебник! — Рипли всплеснула руками и первая же засмеялась невольному каламбуру. — Ну да, двусмысленно звучит. Но ведь это чудо какое-то! С доставкой на дом.

Некоторое время они молча ели. Рипли отказалась от алкоголя (поколебавшись, Снейп последовал её примеру и убрал небольшую — на два бокала — бутылочку огневиски обратно), а вот чашку травяного чая приняла с удовольствием. Зельевар упрямо смотрел только в тарелку, делая вид, что не замечает внимательных взглядов хозяйки, то и дело бросаемых на него.

-Ты изменился, Северус, — Рипли первой рискнула нарушить тишину. — Не могу сказать, как, но ощущаешься по-другому.

-Я пытаюсь понять, — неохотно ответил он, отодвигая тарелку.

-Что именно?

Он одарил её пронзительным взглядом. Странная ситуация. Нелепая. Чужой дом, чужая женщина, еда — тут он мысленно усмехнулся — можно сказать, тоже чужая. Мир за тёмным стеклом внезапно отодвинулся на неимоверное расстояние. Ничего больше не имело значения: только жёлтый круг лампы, тонкий запах мяты, мешающийся с ароматом чёрного чая, тёплые бока пузатой чашки между ладонями, тихое — на грани слышимости — тиканье часов... Двое людей в крохотной кухне застыли в безвременье, будущее и прошлое слились в единой сверкающей точке, готовясь родить единственно пригодное для жизни настоящее. Слова, сказанные сейчас, больше не имели никакого значения, весы замерли в равновесии, и можно было не держать спину, не контролировать выражение лица, не пасти мысли твёрдой рукой, приучая себя думать по графику, жить по указке и чувствовать, повинуясь чужой воле.

-Себя, — просто ответил он. Откинулся на спинку стула, прикрыл глаза. Точно тугая пружина лопнула внутри; слова лезли наружу, путаясь и мешаясь друг дружке, хотелось кричать, метаться и биться о стекло подобно безмозглым ночным мотылькам.

Доктор научил меня, что не надо причинять себе боль. Если больно внутри, надо говорить.

"Спасибо тебе, Гарри".

-Мне кажется, что впервые за много лет я остался в одиночестве. Прежде... Я всё время жил с оглядкой на кого-то. Во имя кого-то, в память о ком-то, ради кого-то. Ради всеобщего блага, в конце концов.

-А сейчас все эти советчики разбежались? — рискнула уточнить Рипли, когда пауза затянулась.

-Меня устроит, даже если они просто заткнулись. Столько лет прожив в хоре их голосов, я понимаю теперь, что не знаю сам себя. Мне хочется прочувствовать это одиночество. Попробовать его на вкус. Понять, где заканчиваюсь я и начинается весь остальной мир. Хотя, — он криво ухмыльнулся, — в одном добром деле им не откажешь. Если бы не воля одного светлого волшебника, я бы к Гарри и близко не подошёл, не говоря уже о прочем.

-У вас магия делится на тёмную и светлую? — уточнила девушка. — Как в сказках?

-Очень условно, — Северус чувствовал, что вступает на зыбкую почву. Как объяснить ей фундаментальные различия, если само магическое сообщество до сих пор не пришло к единому мнению на этот счёт, а многие отрицают сам принцип деления? — Теоретически часть магических практик отнесена к тёмным искусствам, есть непростительные заклинания, есть заклинания, применение которых тёмными волшебниками считается невозможным. А на практике: непростительными вовсю пользуются авроры (это кто-то вроде ваших полицейских), простейшими бытовыми заклинаниями можно убить или помучить, а разница между величайшим светлым волшебником столетия и последним тёмным лордом в том, что светлый выступал за концепцию всеобщего блага, а лорд больше приветствовал блага индивидуальные. Плюс расхождения в сепарации магического сообщества: тёмный лорд, будучи сам полукровкой, воспитанным в магловском приюте и крепко обиженным на упомянутого великого светлого, выступал за чистокровную аристократию, а чистокровный светлый вещал о необходимости скорейшей интеграции с маглокровками. А нетерпимости хватало у обоих.

-Всеобщее благо — очень опасная доктрина, — заметила Рипли. — В самой сути его сокрыто непреодолимое противоречие: благо не может быть всеобщим, а потому оно — недостижимо. Посуди сам: родители Гарри и убивший их тёмный волшебник — какое у них может быть общее благо? Складывая векторы с противоположным знаком, мы получим в ответе ноль.

-Зато оно — очень удобный аргумент в дискуссиях.

-Несомненно. Человек, положивший всеобщее благо в основу своей концепции мировоззрения, либо крайне недалёк и наивен, либо наоборот — расчётливый и безжалостный манипулятор, прекрасно осознающий, что цели ему не достичь никогда, а потому сосредоточивший все свои усилия на процессе. И пока облапошенные сподвижники ждут обещанного благоденствия, он спокойно обстряпывает собственные делишки, в случае чего объясняя свои не совсем благовидные поступки той самой светлой целью.

-Вы точно не знакомы с Альбусом Дамблдором? — риторически уточнил Снейп.

-Разумеется, нет, — отмахнулась девушка. — Это общий алгоритм, чтобы рассуждать о нём, не обязательно иметь личное знакомство с его апологетами. Недоступная морковка, привязанная перед мордой осла, влечёт его вперёд, в то время как хитрый хозяин взваливает на животное всё новую и новую ношу. Пока либо хозяин не смилостивится и не покормит скотину, либо осёл не сдохнет.

-Я никогда не смотрел на вещи под таким углом, — признал Северус.

-Когда у тебя что-то просят под залог всеобщего блага, очень трудно отказать. Сразу чувствуешь, будто вступаешь в конфронтацию со всем остальным миром, а это нелегко. Простая, но очень эффективная психологическая ловушка. Повезёт, если в какой-то момент сможешь сделать паузу и задуматься: ну ладно, общее благо — оно где-то там, далеко, там же, где светлое будущее. А сейчас-то что? И зачастую обнаруживаешь, что пока ты вкалываешь во имя призрачной мечты, твои противники живут в шоколаде, да ещё и посмеиваются над наивным простаком.

-Да, — уронил Северус. — Вы правы. Перейдя на якобы светлую сторону, я получил клеймо предателя и преступника, ворох обязанностей и ни одного выполненного обещания... Тёмный Лорд хотя бы дал мне возможность учиться и стать Мастером.

-Добро и зло — это такая штука... Мутная, — Рипли сделала неопределённый жест. — В мире вообще редко встречаются резкие контрасты, всё больше полутона. А если учесть, что историю пишут победители...

-Мне плевать и на тех, и на других, — немного более резко, чем собирался, сказал Северус. — Я их всех видел с изнанки и знаю, кто чего стоит. Подонков и порядочных людей хватало с обеих сторон. И от тёмных, и от светлых мне нужно было только одно: чтобы жила девушка, которую я любил. Ни та, ни другая сторона своих обещаний мне не сдержали. Если бы я знал... Если бы я только знал, что она...

-Она знала о пророчестве? — помолчав, уточнила девушка.

-Не знаю. Мне так и не удалось поговорить с ней. Альбус должен был рассказать ей.

-Как так получилось, что простой директор школы получил возможность распоряжаться тобой, как ему заблагорассудится?

-Он не только директор школы, но и председатель Визенгамота. В Первую Магическую он был символом и лидером сопротивления Волдеморту. Я сам пришёл нему и отдал всё, что мог, ради Лили. Но он её не спас...

-Как он может требовать от тебя что-то взамен, если не выполнил своих обязательств?

-А его никогда не интересовало, что я думаю по этому поводу. Никого из них.

Утро началось с фиала Бодрящего зелья и привычной боли, пульсирующей в левом виске. Никакой программы для Гарри они, конечно же, вчера не обсудили — после таких-то откровений! Снейп никак не мог понять, каким образом мисс Рипли ухитряется любую беседу свернуть на его личные переживания, и почему он сам с такой лёгкостью позволяет ей делать это? Но — странное дело! — после таких разговоров он чувствовал усталость, опустошение, но и облегчение тоже. И сколь бы мучительным ни был процесс, зельевар с настойчивостью мазохиста раз за разом позволял девушке увлечь себя в препарирование его души и разума, чтобы позже почувствовать, как ещё один тугой виток колючей проволоки на сокровенной части его сознания порван.

В виске снова стрельнуло болью. Северус поморщился: за годы практики он так и не сумел создать идеальное зелье от мигрени. К любому, даже самому хитрому, составу организм слишком быстро привыкал, и он переставал действовать. Для очистки совести Снейп всё же глотнул немного последней модификации болеутоляющего и двинулся на завтрак, стараясь держать голову прямо. Он знал, что за эту привычку многие считают его высокомерным и склонным презрительно относиться к собеседникам, но ему было на это наплевать. Никто ведь не станет осуждать человека со сломанной ногой, что он не танцует джигу, верно? А чем голова хуже? Не ходить же по Хогвартсу с плакатом "у меня болит голова"!

В Большом зале было непривычно пусто: сегодня Северус явился на завтрак совсем уж в несусветную рань и, признаться, рассчитывал, что успеет выпить кофе в одиночестве, пока не набежали коллеги. Увы, через десять минут явились Минерва и Спраут. Благо, от них удалось отделаться жалобой на головную боль, подкреплённой пространным рассуждением о модификациях лечебных зелий. Дамы вежливо покивали и оставили Снейпа в покое. Но едва он поставил на стол опустевшую чашку и поднялся, на пороге зала появился Альбус — в измятой мантии и с плохо расчёсанной бородой. Одетым он спал, что ли, подумал Снейп, но, разглядев роскошные мешки под старческими глазами, пришёл к выводу, что директор вовсе не ложился этой ночью.

-Как ваш консилиум? — первым делом спросил Дамблдор, не удосужившись даже поздороваться.

-Вы так спешили задать этот вопрос, что даже не успели привести себя в порядок? — не удержался от шпильки зельевар. — Альбус, на вас же дети смотрят!

-В самом деле! — подхватила Минерва, — Альбус! В твои-то годы!

-Девочка моя, ты могла бы привыкнуть, что с годами я стал позволять себе некоторую эксцентричность в одежде. Маленьким волшебникам, особенно маглорождённым, так нужна сказка, и мой долг как директора волшебной школы — дать им эту сказку, пусть даже всего лишь образом настоящего сказочного волшебника!

-Эксцентричность — это ещё куда ни шло, но неряшливость — первый признак старческой деменции! — ввернула Помона, обменявшись с Минервой понимающими взглядами. Директор поморщился. Кто угодно был бы недоволен, если в ответ на твой вопрос жизни и смерти тебе вместо ответа начинают указывать на недостатки твоего гардероба!

-Так всё же, мальчик мой, — настойчиво повторил он, — как прошёл ваш консилиум?

Северус с подчёркнутым удивлением вздёрнул левую бровь:

-Вы твёрдо уверены, что Большой зал во время коллективного завтрака — лучшее место для обсуждения столь важных вопросов? В замке полным-полно более приспособленных для серьёзных разговоров помещений.

Вид изнывающего Дамблдора доставлял ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Сколько раз директор подобным образом мотал нервы свои подчинённым — не передать! А теперь сам попал под раздачу, а главное — формально ему не к чему придраться, зельевар всего лишь печётся об избавлении от лишнего внимания и о сохранении должной степени секретности. Красота!

-Не могу разделить с вами эту уверенность, хоть и уважаю ваше беспокойство, — с изысканной вежливостью продолжал издеваться он. — Думаю, стоит отложить наш разговор до более удобного момента. А теперь прошу меня простить, дела сами не сделаются.

-Северус! — в голосе директора появились угрожающие нотки. Впрочем, спине Мастера зелий, которой они оказались адресованы, до драных пикси были все переливы альбусового тона.

-Альбус, вам не следует изводить себя напрасными переживаниями, — смилостивился Снейп. — Право же, пока мы не успели принять никаких судьбоносных решений, иначе я непременно сообщил бы вам о них в любое время дня и ночи, как вы и просили.

Изысканная вежливость позволяет оскорблять людей с не меньшей, а порой и большей эффективностью, чем самая грязная площадная ругань, прав был Люциус, годами оттачивающий умение вить словесные кружева. К такому выводу я пришёл, сбежав, наконец, из Большого зала и запершись в своих комнатах, чтобы обдумать дальнейший план действий. Не то чтобы он имел какой-то смысл, в нашем деле планировать — пустое дело, но привычка раскладывать всё по полочкам успокаивала меня и настраивала на рабочий лад. После маленькой стычки с директором меня переполняло мрачное удовлетворение, под натиском которого отступила даже проклятущая мигрень. Идти на лекции смертельно не хотелось, с куда большим удовольствием я бы сейчас заперся в лаборатории и занялся антиликантропным зельем, но до прибытия сибарита Горация оставалось ещё порядочно времени, так что все гриффиндорские малолетки по-прежнему были в моей полной власти, такая уж у них горькая судьба... Дам внеплановую контрольную, решил я. А то расслабились что-то они без отработок, как бы не решили, что я внезапно подобрел, и не сели мне на голову!

В качестве небольшого, но приятного бонуса я отправил сову мисс Рипли. Ничего особенного: пожелал доброго утра и спросил, как там Гарри, потому как при последнем нашем расставании он пребывал в весьма растрёпанных чувствах, а для его психики подобные встряски — тяжкий труд, это я уже понимал. Очень, как оказалось, важно иметь возможность время от времени общаться с адекватным, понимающим человеком, который не пытается тобой манипулировать или требовать каких-то особых услуг, зато с ним можно и поговорить, и помолчать. Должно быть, это и называется дружбой: прежде я не имел возможности сполна ощутить это чувство, всё-таки, в отношениях между мной и Люциусом было слишком много бартера "ты — мне, я — тебе", пусть и завуалированного.

Но как же, всё-таки, неудобно, что мисс доктор — магла! С совами ей худо-бедно удалось справиться (я пару раз уже отправлял ей записки), но эта связь была односторонней: в случае острой нужды самостоятельно послать мне весть мисс Рипли бы не смогла. Двусторонние зеркала в её руках остались бы простыми стекляшками, а телефона в Хогвартсе не было и быть не могло. Как раз на днях мы договорились о ежедневной сове утром и вечером (до и после работы в клинике, чтобы не привлекать ненужного внимания), подобная предосторожность хоть как-то компенсировала отсутствие более оперативных способов связи.

Ответ пришёл прямо во время второй пары. Благо, пятый курс Равенло-Хаффлпафф уже достаточно выдрессирован, чтобы не отвлекаться от бурлящих котлов на какую-то там всклокоченную сову.

"Северус, ты нужен срочно! С Гарри беда!"

И ещё много-много восклицательных знаков и путаных объяснений, нелепые указания, как и куда мне прибыть, будто я сам не в состоянии догадаться, что не стоит пугать персонал клиники аппарацией прямо в центральный коридор! Впрочем, судя по тону и виду записки (она писалась явно наспех на обрывке медицинского бланка), случилось и впрямь что-то из ряда вон выходящее, обычно мисс Рипли не свойственная подобная эмоциональная неустойчивость.

Но предел возможностей есть даже у волшебников, особенно если они, как, к примеру, я, по рукам и ногам связаны бюрократическим аппаратом, который куда могущественнее и неуязвимее, чем пресловутая Лернейская гидра! Объясняться с директором мне было вовсе не с руки (для начала пришлось бы объяснять, почему я счёл возможным переписку с маглой совиной почтой, да ещё и не предоставил её директору для перлюстрации), поэтому покинуть школу незаметно я смог бы разве что в перерыве, пожертвовав обедом. Сову с ответом я отправлять не стал: скорее всего, я прибуду в Лондон раньше, чем она долетит, ни к чему зазря мучить птицу.

Отговорившись утренней головной болью, я отвертелся от обязательного бдения в Большом зале и покинул замок. Незамеченным пробраться к границе хогвартсовского антиаппарационного барьера было сложнее, но я сумел даже это и аппарировал в знакомые уже кусты недалеко от клиники, а после чуть ли не четверть часа дожидался мисс Рипли на проходной (она занималась с пациентом и не могла прервать сеанс).

Не могу не отметить профессионализма мисс Рипли: как бы ни была она эмоциональна в письме, вживую она являла собой образец выдержки и самообладания. Покончив с неизбежными формальностями на входе, мы двинулись на третий этаж, а по дороге меня ввели в курс дела. Со слов доктора, выходило, что ночью дежурная медсестра обратила внимание на крайне беспокойный сон Поттера-младшего (и от видеонаблюдения есть толк!). Следуя инструкции, она вызвала дежурного доктора, который предположил, что ребёнка мучают кошмары. Разбудить Гарри медикам не удалось. Что было потом, понять трудно, так как камера неожиданно сломалась, а медсестра и врач путаются в показаниях, но к утру Гарри впал в кататонический ступор, из которого до сих пор не вышел.

-Предполагаю, что у Гарри произошёл очередной магический выброс, отчего и сломалась камера. Отсюда и путаные показания дежурной бригады: маглы вообще плохо воспринимают проявления магии, поскольку те заметно выходят за рамки возможного, по мнению обывателей.

-Я тоже так предположила, — кивнула мисс Рипли. — Но по инструкции мы вынуждены были отстранить их от работы и инициировать служебное расследование. Миссис Дурсль пока ничего не сообщали...

-И правильно, — перебил я. — Возможно, нам удастся справиться с последствиями быстро, ни к чему ей лишний раз волноваться, лучше пусть узнает всё постфактум.

Уже на подходе к комнате Гарри я понял, что наши предположения близки к истине, а стоило мне переступить порог, я уверился в них окончательно. Воздух дрожал от магии. Всё, что в помещении было электрического, разлетелось в пыль, оплавилась даже безопасная розетка в коридоре. Но самое сильное впечатление производил обрушившийся с порога, будто кувалда, всепоглощающий, парализующий, лишающий рассудка страх!

Не будь я столь искушён в окклюменции, в этот день у мисс Рипли появился бы ещё один пациент. Мне приходилось ранее испытывать на себе воздействие мощных легиллиментов — и Лорд, и Альбус не чурались подобных методов, и мне волей-неволей пришлось выучиться противостоять их напору. Поттер, даром что необученный, если и отставал от них, то совсем ненамного: всё-таки, от природы мальчишка был очень силён, пусть и совершенно не умел управляться со своим даром.

-Это не совсем кататония, — сумел объяснить я доктору, едва успевая возводить всё новые и новые щиты взамен рушащихся под напором бушевавшего вокруг безумия. Гарри сметал их совершенно бездумно и неосознанно, с элегантностью урагана, увлекающего за собой соломенные крыши самодельных хижин. — Гарри в сознании, пусть и помрачённом. Он поглощён и парализован ужасом.

Мисс Рипли не стала, вопреки моим ожиданиям, тратить время на бесполезные предположения о том, что же могло стать причиной подобного состояния ребёнка (версия о кошмарах и мне, и ей казалась несостоятельной), а вместо этого сходу выдала с десяток названий препаратов, могущих вернуть Поттеру если не полноценное спокойствие, то хотя бы видимость такового. Но мне важнее было понять, что же стало причиной столь мощной панической атаки, а химические средства лишь смазали бы клиническую картину.

Подобно сапёру во времена войны (об их работе я читал в старых хрониках), я осторожно подбирался к помрачённому сознанию Гарри, пытаясь нащупать хотя бы тень осознанных мыслей. Бесполезно.

-Может, у него что-нибудь болит? — предположила мисс Рипли. — Для Гарри всегда очень важны были тактильные ощущения, а телесный дискомфорт мог вызвать настоящую истерику.

-Я не ощущаю от него физического страдания, — возразил я. — Точнее, оно есть, но является следствием, а не причиной. Как вы обычно справляетесь с истериками своих подопечных? Неужели только химическими средствами?

По словам мисс Рипли, выходило, что так и есть: маглы предпочитали глушить лекарствами симптоматику, не в силах разобраться в причине оной.

-Но ведь это означает, что подобные состояния будут возвращаться вновь и вновь?

-В этом-то и состоит главная проблема современной психиатрии, — грустно подтвердила девушка.

Я задумался. Чем дольше длилось страдание Поттера, тем разрушительнее становились последствия для его психики, даже если не заострять внимание на элементарной гуманности, коя мне, по общему мнению, абсолютно несвойственна. Телесные страдания провоцируют психический дискомфорт и наоборот, причём в конкретном случае первопричиной является именно патология психики. Что, если здесь и кроется выход?

-Попробуем старинный метод, именующийся "клин клином вышибают", — терять мне было нечего, всё, что могло в комнате пострадать от магии, уже было разрушено Поттером, поэтому я достал палочку и при помощи простенького Агуаменти полил застывшего в нелепой позе ребёнка холодной водой. Поттер задышал громко-громко, грудная клетка судорожно вздымалась, будто он вынырнул с немыслимой глубины и уже успел отчаяться добраться до воздуха. Пересохшие губы жадно ловили струйки воды, сведённые спазмом мышцы постепенно расслаблялись, но глаза всё так же были закачены, и в сознание он так и не пришёл.

-Пить хочет, — еле слышно выдохнула Рипли за моей спиной. Я отменил заклинание. С выдающей многолетний опыт сноровкой доктор из поильника сумела влить в Поттера немного воды. Дыхание ребёнка понемногу стало выравниваться. Рипли присела рядом с Гарри, тихо-тихо укачивая его как младенца, как вдруг тело его на её коленях выгнулось дугой, и мальчишка протяжно закричал, будто от боли. Да что ж с ним такое?! Я подхватил едва не слетевшего на пол ребёнка, и вдвоём с мисс Рипли мы с трудом сумели удержать его бьющееся в конвульсиях тело на постели.

-Гарри, я здесь, — позвал я, надеясь, что его глубины подсознания среагируют на знакомый голос. Одновременно с этим я пытался пробить толстенный блок ужаса, выстроенный Поттером вокруг его разума, и в какой-то момент мне показалось, что сопротивление чужого сознания ослабло.

Мы звали его по имени, теребили, растирали скрюченные пальцы — казалось, целую вечность, прежде чем судороги, словно по мановению волшебной палочки, прекратились, и Поттер открыл глаза.

-Снаружи или внутри? — хриплым от крика голосом пробормотал он, невидяще тараща зеленющие глаза. — Ко мне или от меня?..

-Везде, Гарри, везде и ото всюду, — я аккуратно нажал на особые точки за ухом, и Гарри мгновенно отключился. — Он проспит несколько часов, ему сейчас это необходимо, — объяснил я доктору. — Кататонию вряд ли можно считать полноценным отдыхом, а его нервная система и так перегружена. С ним часто такое бывает?

-Первый раз, — ответила она. — Поэтому мы так и переполошились. Да ещё этот его выброс...

Девушка выглядела несколько дезориентированной, утратившей обычно свойственную ей ауру спокойствия и безграничной уверенности в себе.

-Вряд ли это спровоцировано именно кошмарными снами. Я никогда не слышал о подобных эффектах, хотя изучил достаточно литературы о стабилизации магических потоков у детей. Надо искать настоящую причину. Гарри лучше бы переместить в другое помещение: остаточный фон от выброса здесь ещё какое-то время будет держаться и может спровоцировать новый выброс. Да и электроника здесь пока работать не будет.

-Гарри, конечно, придёт в ужас от смены комнаты, но это в любом случае лучше, чем оставлять его здесь, — девушка окинула взглядом разгромленное помещение. — Он не проснётся, если его перенести?

-Не проснётся, — заверил я. — Я его очень качественно усыпил. Вам тоже рекомендую отдохнуть, многие маглы очень чувствительны к проявлениям магии, а Поттер тут такого наворотил, что даже мне не по себе!

-Да, к пациентам меня сейчас лучше не допускать, — согласилась она.

-Если вам требуется хорошее успокоительное, скажите, я пришлю с совой. Есть составы, действенные даже для маглов, они не столь токсичны, как ваши таблетки, и уж точно более эффективны. А мне, к сожалению, пора бежать, лекции, чтоб их докси съели! Вернусь, как только смогу. Оставлю вам сову: пишите, если что-то экстренное произойдёт.

Она заторможено кивнула, и я решил, что успокоительное стоит прислать в любом случае. Замедленная реакция на стресс порой проявляется сильнее, чем незамедлительная!

В школе моего отсутствия и не заметили бы, но в последний момент не повезло прямо на пороге столкнуться с возвращающимся с обеда Хагридом. Пришлось соврать, что я вышел прогуляться в надежде, что это поможет облегчить головную боль. Видать, выражение лица у меня при этом было настолько перекособоченное, что проняло даже полувеликана. Мимо Альбуса удалось проскользнуть незамеченным и отгородиться надёжными дверями кабинета зельеварения, но на этом удача моя закончилась. Четвёртые курсы Гриффиндора-Слизерина устроили безобразную разборку прямо на уроке, не убоявшись даже грозного повелителя подземелий в лице меня, за что немедленно поплатились баллами и отработками. Не желая возиться с охамевшими подростками, я мстительно направил проштрафившихся слизеринцев к Хагриду, а гриффиндорцев — к Филчу, рассудив, что и тот, и другой найдут, чем занять руки подрастающей молодёжи, если уж ума у оной в головах не хватает, чтобы найти себе достойное занятие самостоятельно.

Оставшиеся занятия прошли штатно, и я уж было вообразил, что вечер мне удалось высвободить, как возникло неожиданное препятствие в лице не вовремя вернувшегося из Визенгамота Дамблдора. Отыгрываясь за мой утренний демарш, старик битый час мариновал меня в кабинете, рассыпаясь в многословных банальностях о деле света, роли личности в истории, тайной угрозе со стороны темномагических семейств — словом, обо всех тех обыденных вещах, лекции о которых любой из педагогического состава Хогвартса мог цитировать с любого места, в любое время и в любом состоянии. Оседлавшего любимого конька директора разве что чудо могло бы заставить умолкнуть, так что я привычно принял скучающий вид, а сам прикидывал, проснулся Поттер уже или нет? Всё ли там спокойно, или сова от мисс Рипли, сбиваясь с крыльев, мчит из Лондона в Шотландию с очередной душераздирающей запиской?

Дамблдор, убедившись, что пустопорожней болтовнёй меня не пронять, попытался вызвать меня на откровенность, надавив на привычные болевые точки вины, памяти и ответственности. В ответ я предложил снять с меня обязанности по присмотру за мелким героем, раз уж тот всё равно оказался некондиционным, и закрыть этот вопрос раз и навсегда. Директор тут же пошёл на попятную, как я и ожидал, и выпроводил меня из кабинета, снабдив не менее банальным, чем вся предыдущая речь, напутствием.

Некоторых не меняет ни жизнь, ни смерть, размышлял я, быстрым шагом добираясь до антиаппарационного барьера. Готов спорить, посмертный портрет Альбуса будет столь же велеречив, сколь его пока ещё живой оригинал, а речи столь же малоинформативны и пафосны!

А по-хорошему, пора бы обзавестись порт-ключом до Лондона и обратно. Незарегистрированным, конечно: зачем мне разборки с Министерством насчёт чересчур подозрительных отлучек в Лондон?

На сей раз через проходную меня пропустили незамедлительно: должно быть, мисс Рипли предупредила персонал о моём визите.

Наверху всё было тягостно и беспокойно, хоть и не так нервно, как с утра. Гарри проснулся около часа назад, но на контакт не шёл, отказывался от еды и всё порывался причинить себе вред: стукнуться головой о стену или пол, выдрать волосы, расцарапать лицо... Из литературы и разговоров с лечащими врачами я уже знал, что аутоагрессия — характерный признак аутизма и чаще всего свидетельствует о глубоком нервном потрясении и неумении выразить своё состояние словами, но мне всё равно было не по себе. Словно тот Гарри, которого я успел узнать, — одарённый, пусть и слегка странный мальчишка, — откатился в развитии до уровня маугли, воспитанного стаей бродячих собак. Но глубинным первобытным ужасом от него больше не веяло — скорее, тихим отчаяньем и безнадёжностью, с какими глядят на подступающие воды жители отдалённого хутора, отрезанные наводнением от большой земли и понимающие, что помощи ждать неоткуда. Разве что надеяться на чудо.

Но даже поверхностная легиллименция сходу показала, что я недооценил этого ребёнка. Наши редкие занятия, пусть отрывочные и бессистемные, всё же дали свои плоды, и вместо жуткой мешанины воображаемых зеркал я нащупал в сумрачном сознании героя слабенький, едва заметный окклюментивный блок! Хлипкий, дырявый, он, разумеется, не выдержал бы никакого, сколь угодно деликатного воздействия, но он был, и я, несмотря на общую печаль ситуации, на миг ощутил подлинное ликование учёного, долгий эксперимент которого наконец-то дал первые плоды.

"Небезнадёжен" — это всё, что я сейчас мог сказать о Гарри, но и эта малость была настолько лучше, чем ничего, что на краткий миг мне показалось, что самое трудное уже позади, а все проблемы решатся сами собой по мановению волшебной палочки. Моей или Гарри — неважно, но так будет. И я скорее напою Альбуса оборотным зельем с волосом Поттера и отправлю самостоятельно разбираться с Волдемортом, чем позволю втравить в эту бессмысленную войну больного ребёнка!

Вчетвером (я, мисс Рипли и ещё два доктора) мы провозились с Гарри до глубокой ночи. Под конец мы все валились с ног, но я всё же пошёл провожать мисс Рипли, иначе ей пришлось бы, как коллегам, оставаться ночевать в клинике.

-Я ожидал проблем, но не таких, — признался я, когда мы, оскальзываясь на палой листве, пробирались сквозь кущи Ричмонд-парка к выходу. Аппарировать прямо в квартиру мне показалось неразумным: нам всем требовалась передышка, и неспешная прогулка по ночному осеннему парку вполне подходила для этого. — У Гарри случился фундаментальный конфликт с окружающей действительностью, если можно так выразиться. Весь его прежний жизненный опыт приучил его, что он — всего лишь объект воздействия, тот, с кем происходят события. Что бы ни происходило, он был в лучшем случае инструментом, а руководили и направляли процесс другие люди. А сейчас он оказался в ситуации, когда он сам своей волей изменяет мир, и это кардинальное отличие от привычной схемы бытия вызвало коллапс сознания.

-Я понимаю, — сказала Рипли. — У тяжёлых степеней аутизма есть характерный симптом: больной неспособен самостоятельно указать на предмет, он это делает чужой рукой, то есть, берёт руку сопровождающего и указывает... Такая вот изоляция личности. Но Гарри куда лучше социализирован!

-Предполагаю, раньше он всегда был частью потока, а теперь стал его истоком.

-И это сводит его с ума.

"Куда уж больше", мог бы сказать я, но не сказал. Проводил мисс Рипли до подъезда, и мы расстались, условившись держать связь с совами.

В следующий раз вырваться в клинику я сумел только на выходных: факультет требовал моего внимания как декана, к тому же, на следующей неделе прибывал Слагхорн, и я готовил дела для передачи ему. Сведения о Гарри были скупыми и однообразными: Поттер застрял в сумеречной фазе, и конца-края откату не было видно. По словам доктора выходило, что схема "прорыв-откат" была привычной в его течении болезни и даже где-то ожидаемой, но меня это не устраивало. Я начинал понимать, что именно мне придётся брать на себя ответственность за смену поттеровской парадигмы, и помощников в этом деле у меня не будет. Так уж вышло, что именно я принёс в жизнь этого ребёнка магию, я единственный по эту сторону разделяющей наши миры границы сумел завоевать толику его доверия, а отмахнуться от волшебства и жить обычной жизнью Гарри больше не сможет, раз уж магия чётко заявила на него свои права. Но если я хочу добиться успеха, доверие ребёнка ко мне должно стать поистине безграничным, чтобы его искалеченное от природы сознание сумело с моей помощью воспринять новую концепцию существования. Вопрос методов оставался открытым: я не врач, не магловский психолог или психиатр и даже не педагог-воспитатель в полном смысле этого слова; я — всего лишь зельевар и довольно способный легиллимент, волей случая оказавшийся на посту школьного учителя и не слишком преуспевший на этом поприще. Во всяком случае, толпы восторженных учеников не осаждают меня ни во время учёбы, ни после выпуска, в отличие от того же Флитвика, а это какой-никакой, а показатель.

Магия очень сильно меняет людей, но большинству маглорождённых удаётся с ней справиться, опираясь на неотменяемый внутренний стержень, ту незримую опору, вокруг которой строится воля и личность. Но у Гарри эта опора от рождения оказалась с изъяном или же вовсе отсутствовала, и опереться ему было не на что. Подобно скверно выстроенному зданию, обрушивающемуся само в себя при землетрясении, он пытался устоять в потоках рождённой им самим силы, и мне выпала сомнительная честь стать его внешней опорой в этом процессе. Воспитатели Гарри, как я сейчас понимал, немного разобравшись в проблематике аутизма, совершили настоящее чудо, дотянув мальчика до текущего уровня развития, но в воспитании магически одарённых детей они были бессильны.

Область, в которую я вступал, была полнейшей terra incognita, оставалось лишь положиться на импровизацию, и даже принцип "не навреди" утратил всякий смысл: состояние Гарри было настолько нестабильным, что даже лечившие его всю жизнь доктора не взялись бы прогнозировать, что сейчас для него было бы благом, а что — вредом. Всё это мы успели с утра обсудить с мисс Рипли и вернувшимся из командировки доктором Робертсоном, а сейчас я шагал к комнате своего подопечного и чувствовал себя несколько не в своей тарелке.

У входа мисс Рипли отстала, позволив мне пообщаться с Поттером в одиночестве. Они с доктором решили, что присутствие знакомых лиц из прошлой жизни может стать якорем, тормозящим наше с Гарри общение и установление доверия с его стороны. Не могу сказать, что был вовсе не согласен с их мнением, но перспектива единоличного контакта с этим странным ребёнком на миг вызвала во мне холодок, как при очередном вызове Лорда.

-Я — математическая точка, — такими словами встретил меня Гарри, сидя за столом над подносом с нетронутым завтраком. Нарезанные одинаковыми кубиками фрукты, каждый вид — в своей подписанной ячейке, несколько крупных ягод клубники, крохотная пластмассовая вилочка из тех, что подают к порции продавцы уличной еды. Прозрачный пластиковый стакан, ровно до половины налитый чем-то белым, молоком или кефиром. Две белых салфетки, сложенных чёткими треугольниками. Изумительное геометрическое совершенство — выверенное, холодное, бездушное.

И — камеры под потолком. Надо отдать должное местным кастелянам, или как там их: обстановка новой комнаты один в один повторяла прежнюю, разве что вид из окна немного отличался.

-Математическая точка, — настойчиво повторил он. — Через меня проходит бесконечное множество прямых и плоскостей. Я не имею ни площади, ни длины, ни высоты. Только координаты.

-Но ты есть, — сказал я. — Без тебя бы всем этим плоскостям и прямым не через что было бы проходить.

-Если я исчезну, куда они денутся?

-Ты не исчезнешь. Изменятся твои координаты, но ты останешься.

-Прямые бесконечны, — помолчав, сказал он. — Значит ли это, что они найдут меня, даже если я изменю координаты?

Просто удивительно, насколько абстрактные величины вроде бесконечности аутичному ребёнку ближе и понятнее, чем конкретные факты!

-Могут найти. А могут быть другие плоскости и прямые, и это прекрасно. Быть всё время одним и тем же — скучно. Жизнь — это развитие, стазис — смерть.

-Это стабильность, — прошептал он, а я усомнился: правда ли сидящему передо мной старичку всего лишь одиннадцать лет? — Молоко, налитое в стакан, стабильно. Если стакан убрать, оно перестанет быть.

-Оно утратит временную форму, но от этого не перестанет быть молоком. Сохранит свою суть. Постоянство и изменчивость — два основных признака жизни, лишь на первый взгляд кажущиеся противоречивыми; детали меняются постоянно, но основа остаётся прежней.

-Будучи подобным молоку и математической точке, я исчезну, утратив границы круга?

К сожалению, я не настолько силён в математике, чтобы поддерживать осмысленную беседу на таком высоком уровне. Подтащив поближе одну из подушек, я кое-как устроился за столом напротив Поттера. Низенький стульчик, на котором он сидел, скомпенсировал разницу в росте: наши глаза находились примерно на одном уровне.

-Гарри, ты доверяешь мне?

-Ты тоже вектор, — немедленно ответил он, а я мысленно схватился за голову. Ничего подходящего для объяснения на уровне аналогий вокруг не наблюдалось, и в отчаянье я обратился к незаслуженно позабытому Гарри завтраку.

-Смотри, что это?

-Арбуз, — прочитал он.

-Попробуй.

Он послушно наколол кусочек розоватой мякоти на вилку и положил в рот.

-Что это? — повторил я.

-Арбуз.

-А это?

-Яблоко.

Шаг за шагом, кусочек за кусочком, Гарри убеждался, что мир вокруг надёжен и стабилен. Что в стакане действительно молоко, а в ячейке с надписью "груша" не лежит жгучий перец или котлета.

-Что это?

-Арбуз.

-Ты уже ел его сегодня?

-Да, — Гарри нахмурился, не понимая, к чему я веду.

-Возьми его. Закрой глаза.

-Зачем? — нахмурился он.

-Наколи кусочек арбуза на вилку, закрой глаза и съешь его.

На лице ребёнка отразилось смятение и страдание, но хрупкое доверие, установившееся между нами, было столь велико, что он послушно закрыл глаза и дрожащей рукой поднёс вилку к губам.

-Арбуз, — сказал он, прожевав. — Арбуз, Северус? — В распахнутых на всю ширь глазах плескалось неподдельное удивление.

-Арбуз, — согласился я. — Попробуешь ещё?

-Да. Банан.

И банан, и яблоко, и клубника сполна оправдали возложенные на них ожидания, и с каждым разом радость узнавания у Гарри становилась всё сильнее и сильнее.

-Ты устал? — спросил я, когда Гарри после очередного кусочка отложил вилку. Он помотал головой:

-Нет. Объясняй дальше.

-Хорошо, — я забрал вилку. — Что я делаю?

-Ты взял... яблоко.

-Очень хорошо. Попробуешь?

Он не устоял перед соблазном. Ребёнок, который с раннего детства испытывал серьёзные трудности с едой, который в последние годы мог принимать строго определённые виды пищи и всегда в одиночестве, съел кусочек яблока из моих рук!

-Яблоко, — сказал он. И счастливо рассмеялся.

-Хочешь ещё?

Груша. Клубника. Опять яблоко. Дыня. Арбуз. С каждым кусочком Гарри становился всё спокойнее и расслабленнее. Он — сейчас я это понимал чётко, как никогда — учился познавать мир из моих рук и радовался, что он, мир, остаётся знакомым и безопасным.

-А теперь закрой глаза. Клубника.

-Клубника, — согласился он. — Давай ещё, Северус! Мне не страшно!

-Хорошо. Банан.

-Я понял, — сказал он несколько минут и кусочков фруктов спустя. — Мир остаётся на месте, даже если я его не вижу. Так?

-Так, — согласился я. — А ещё мир непредсказуем и изменчив. Но при этом может быть безопасным. Изучать его — сплошное удовольствие, ты справишься, я уверен. Хочешь попробовать? Закрой глаза. Что это?

-Дыня, — опознал он. Я неслышно выдохнул. Я и надеяться не мог, что он рискнёт с закрытыми глазами взять из моих рук незнакомую еду!

-А это?

-Груша. Арбуз. Груша. Яблоко.

-А это?

Он распробовал очередной кусочек:

-Пе-ерсик... Северус! — он открыл глаза. — Персик! Его не было раньше, да?

-Не было, — согласился я. — Тебе страшно?

-Нет, — подумав, сообщил он. — Я не ожидал, но не испугался. Потому что сразу узнал. Это удивительно!

Он закрыл глаза и нащупал мою руку с вилкой. Мне хотелось сказать, что он может действовать и сам, но я промолчал. На моих глазах маленький ребёнок творил настоящий подвиг по преодолению себя, это было так мощно, масштабно, что дух захватывало, и кто я такой, чтобы сейчас, в миг катарсиса, лезть к нему со своими критическими замечаниями?!

Гарри неловко ткнул моей рукой наугад, едва не уронил добычу, но с грехом пополам дотянул её до рта.

-Груша, — удовлетворённо заключил он. — А если так?

И взял вилку самостоятельно.

На ощупь есть трудно, особенно если ты никогда прежде этого не делал, и на этот раз вилка дошла до рта без еды.

-Пусто, — с удивлением сказал Гарри.

-Пусто, — согласился я. — Так бывает. Ничего страшного. Ведь всегда можно попробовать ещё раз.

Мерлин всемогущий, он так и сделал! Боящийся всего нового ребёнок, приходящий в панику даже от смены цвета нательного белья, крепко зажмурившись, ткнул вилкой в поднос с остатками завтрака и сунул её в рот.

-Апельсин! — торжествующе объявил он. — Его тоже не было, Северус! Я смог!

Чисто вымытое окно расцветилось сияющей радугой, а камера под потолком бесшумно разлетелась в пыль. А Гарри, бесстрашно опрокинувшись на спину вместе со стулом, в безопасные подушки, счастливо смеялся, раскинув руки, в одной из которых была крепко зажата ненужная уже вилка.

Глава 9. Deep

-Вы разорите нас на камерах, мистер Снейп, — жизнерадостно заявил доктор Робертсон вместо приветствия. — Но результат мне нравится. Очень нравится! Часом, не думаете сменить специальность, м?

-О, нет, благодарю вас, мне вполне достаточно одного Гарри, — открестился я. Магические выбросы у Поттера продолжались, тут уж ничего не поделаешь, но ребёнок хотя бы перестал делать из них трагедию и понемногу начал привыкать к мысли, что инициированные им изменения, пусть даже необратимые, — это не повод для истерики, скорее, наоборот. Катастрофичность и парадоксальность мышления, так сказала про него мисс Рипли. Хотя она, если мне не изменяет память, говорила так обо всех аутистах, в достаточной мере овладевших коммуникативными навыками, чтобы зафиксировать у них сам факт мыслительной деятельности.

Я трезво оценивал свои силы и прекрасно осознавал, что в ситуации с Гарри я на пределе. Я не понимал этого ребёнка, хотя он, на мой взгляд, прекрасно понимал меня неким непонятным мне способом. В педагогической деятельности я привык выстраивать хоть какой-то план занятий, опираясь на способности учеников и учебную программу, но с Поттером каждое занятие было сродни путешествию по болоту вслепую. Как бы то ни было, доктора в голос хвалили успехи мальчишки, преподаватель музыки, со слов Рипли, обнаружила в нём настоящий талант, а Петуния при крайне редких встречах смотрела на меня едва ли не с благоговением. Право слово, лучше бы она продолжала меня ненавидеть, как в детстве! Моих трудов в успехах мистера Поттера, если бы кто спросил моего мнения, было слишком мало для подобных почестей. Не ставить же мне в заслугу удачное стечение обстоятельств, которым я сумел воспользоваться? Но переубеждать всю эту восторженную толпу я не стал (чего доброго, решат, что я кокетничаю и напрашиваюсь на комплименты!), зато постарался аккуратно перенаправить фокус их восхищения с меня на Гарри.

Склонность к абстрактному мышлению сыграла Гарри на руку: как только мне удалось наладить с ним диалог и объяснить ему, что от него требуется, занятия окклюменцией достигли поистине невиданной эффективности. Разом схватив суть метода и распробовав дающиеся им бонусы, Гарри тренировался неустанно и, как мне казалось, без отрыва от остальных занятий, что, на удивление, не вызывало у него никакого труда. Скажем, построить многокомпонентную защиту разума, одновременно решая в уме задачки по высшей алгебре и разучивая новый этюд на скрипке, для него было раз плюнуть, и это в одиннадцать лет! Что ж от него дальше-то ждать? Впрочем, доктор Робертсон и мисс Рипли в один голос твердили, что у высокофункциональных аутистов весьма часто встречается подобный перекос в развитии вплоть до гениальности в какой-то одной области и полнейшей беспомощности во всех остальных. Я и сам видел, что, к примеру, рисование и лепка Поттеру совсем не давались (разве что геометрические фигуры он изображал с потрясающей чёткостью), правильную последовательность выкладывания ингредиентов на бутерброд он с грехом пополам освоил раза с тридцатого, а точно такая же рубашка, как на нём, но с другим цветом пуговиц, могла ввергнуть мальчишку в настоящий ступор: он не понимал, как её следует надевать.

-У меня есть голос, — как-то заявил он посреди занятия, покончив с очередным упражнением по оккклюменции. — Прежде я слышал хор и не слышал себя. Считал, что меня нет. А теперь слышу.

-Математика и музыка похожи, — сказал он в другой раз. — И там, и там есть гармония. Я хотел бы сыграть уравнение на скрипке. Это будет прекрасно!

Он по-прежнему упорно продолжал ассоциировать себя с математической точкой, находя в этом некое неизъяснимое удовлетворение. Даже как-то попытался объяснить мне что-то заумное насчёт числа степеней свободы, но я так и не разобрался в этих математических абстракциях. Зато, научившись слышать себя в хоре чужих мыслей, он очень быстро разобрался с причинно-следственными связями и понятием времени, и пусть его фразы до сих пор не всегда были грамматически верны, но сама суть прочно укрепилась у мальчишки в голове, а это главное!

Почувствовав вкус к познанию мира, Гарри не мог остановиться. И пусть каналы восприятия его были искалечены от природы, он с пугающей быстротой научился переводить недоступные пониманию вещи на язык аналогий: тактильных, вкусовых, музыкальных. С помощью вкуса и цвета он описывал всё: настроение, интересную задачку по математике, сложный термин, случайно услышанный от доктора, головную боль и даже магию.

-Сегодня она зелёная, — объяснял он, пытаясь донести до меня, почему именно сейчас он не готов учиться сдерживать свою магическую силу. К счастью, для этого палочка была не нужна: упражнения были ближе к окклюменции, чем к практической магии. — Я больше люблю, когда она жёлтая или голубая. Ванильная или холодная. Я сейчас сыграю, и ты поймёшь.

И я покорно слушал, ни пикси, разумеется, не понимая, зато наши странные и бессистемные уроки загадочным образом ставили на место мои собственные мозги. Даже мисс Рипли притормозила со своими душеспасительными беседами, и я был ей за это безмерно благодарен. Больше всего на свете я сейчас опасался утратить неожиданно обретённое мною хрупкое равновесие, а очередная порция препарированных воспоминаний не оставила бы от моего спокойствия камня на камне.

И всё вроде было хорошо: младшие курсы удалось-таки всучить Слагхорну, условия гранта оказались не такими уж и скверными, да и финансирование было на уровне, работа в лаборатории внушала осторожный оптимизм, но всё портила непрошенная активность Альбуса Дамблдора.

-Директор, я вынужден ещё раз напомнить вам о несостоятельности ваших планов на Гарри, — в который раз твердил я. — Поверьте, как специалист в легиллименции и достаточно опытный педагог, я с уверенностью утверждаю: Поттер никогда не станет обычным ребёнком в классическом понимании смысла этого слова.

-Ты предвзят, мой мальчик, — вздыхал Дамблдор и отправлял в рот очередную приторную сладость. — Я, было, уверился, что ты перерос детскую вражду к его отцу, но, боюсь, несколько переоценил тебя. Не будь так уж пристрастен к ребёнку, он ни в чём перед тобой не виноват.

-Альбус, мне было бы куда проще объявить его нормальным, притащить в школу, и нянькайтесь с ним самостоятельно, но я не делаю этого лишь потому, что ясно вижу всю несостоятельность этой затеи!

-О, я никогда не сомневался в твоём педагогическом таланте, Северус! Даже когда ты сам в него не верил. Скажи лучше, как продвигаются твои переговоры с врачами? Когда Гарри разрешат выбрать волшебную палочку?

"Никогда!", мысленно восклицал я, но усилием воли сдерживался, в очередной раз откладывая вопрос о палочке на какое-нибудь далёкое потом.

Палочку Гарри до сих пор хотел, но я справедливо опасался, что получив в своё распоряжение мощный проводник магии, Поттер не сумеет с ним справиться и натворит бед. Мисс Рипли, которой я продемонстрировал возможности моей собственной палочки и, как смог, объяснил возможные последствия бесконтрольного её применения, со мной согласилась.

-Так дело не пойдёт, — продолжал упрямиться директор. — Второй месяц бедный ребёнок вынужден обходиться без так необходимого ему инструмента, и это после того, как он сам изъявил желание его иметь! Это ли не чудо, что ничего не знающий о магии малыш сразу понял, что ему в самом деле необходимо!

-Альбус, спросите любого маглорождённого ребёнка без капли магии, хочет ли он волшебную палочку, и, ручаюсь, вы не услышите ни одного отрицательного ответа!

-Но ты же сам утверждаешь, что Гарри — не такой, как все!

На этом месте я обычно старался свернуть пошедшую по кругу дискуссию и сбежать в лабораторию. Честно говоря, порой меня подмывало притащить Поттеру с десяток разных палочек, и пусть выбирает, но опасение, что в процессе выбора он разнесёт всю клинику, останавливало от этого рискованного шага. К путешествию же на Диагон-аллею Поттер был однозначно не готов: нервозность, которая охватывала его в любом незнакомом месте, особенно на открытом пространстве, никуда не делась, несмотря на все усилия, и я справедливо предполагал, что, хвати у меня дурости вытащить мальчишку к Олливандеру тайно, дело бы кончилось в лучшем случае продолжительной истерикой.

В начале ноября Поттер внезапно попросился погостить домой. Доктора были настолько довольны его состоянием, что без возражений позволили ему это, условившись продолжать его обычные уроки на дому: Гарри ни в какую не хотел расставаться со скрипкой. Я же себе такой роскоши позволить не мог: при всей новообретённой лояльности ко мне, к магии Петуния относилась с явным отвращением, которое и не думала скрывать, и не собиралась поступаться принципами даже ради племянника. Но Гарри и тут сумел настоять на своём, стребовав у меня обещание навестить его, чему миссис Дурсль не стала противиться — при условии, что визит обойдётся без волшебных практик.

Теперь, хвала Мерлину, в моих дополнительных занятиях наступил долгожданный перерыв, нужный мне как воздух. Запасшись ингредиентами, я с головой ушёл в работу над зельем: конец года, когда комиссии по грантам нужно будет предоставить хотя бы первый опытны образец, не за горами, а у меня ещё фестрал не валялся: сначала Альбус с его дикими идеями, потом Гарри с выбросами, Рипли с психоанализом, опять Альбус, и так по кругу... Слагхорн, недолюбливающий меня ещё со школы, демонстративно игнорировал мои эксперименты, напоказ не веря, что у "наглого выскочки" может выйти что-то путное. Оно и к лучшему: посторонних на территории лаборатории я не терпел, тем более подобных старине Слагги: нарочно вредить не станет, но под руку непременно что-нибудь скажет, а то и приметит какой-нибудь прелюбопытнейший опыт и поспешит донести его до профессиональной общественности в свежем номере "Вестника зельеварения" — под своим, разумеется, именем. Наклонностей своих старый зельевар нисколько не скрывал, полагая этот "промышленный шпионаж" справедливой платой за его общество. И что характерно, всегда находились чудаки, с этим всерьёз согласные и даже рассчитывающие на какую-то протекцию или хотя бы рекомендацию со стороны жука Горация! Слагхорн лишь посмеивался в усы и продолжал безнаказанно пользоваться их связями.

Ничего удивительного, что я так увлёкся экспериментами, что оглянуться не успел, как вплотную подступила зима, а в очередной записке Рипли (мы продолжали время от времени обмениваться посланиями, и, справедливости ради следует отметить, что госпожа доктор прекрасно управлялась с совами!) деликатно попеняла мне, что я совсем забросил нашего с ней подопечного. Я оглядел бурлящие над огнём котлы и реторты и вынуждено признал, что она права, но прямо сейчас бросить процессы никак нельзя, если я не хочу по возвращении увидеть на месте Хогвартса дымящуюся воронку. Не то чтобы меня всерьёз огорчила потеря места заключения, но магическое сообщество не простит, да и грант отрабатывать надо, а здешняя лаборатория уже полностью оснащена, а кладовая забита ингредиентами.

Вырваться к Поттеру мне удалось лишь в первых числах декабря. К удивлению врачей и тихой радости родственников, он проявлял чудеса выдержки и высокую степень адаптации, продолжая жить в приёмной семье и при этом особенно не чудя. Гарри продолжал оставаться под плотной опёкой специалистов: к нему ежедневно наведывались учителя и медицинские работники, но круглосуточное присутствие рядом мисс Рипли уже не требовалось, а медикаментозную поддержку удалось снизить до исторического минимума.

-Просто чудо какое-то! — под конец рассказа искренне вздохнула Петуния, вытирая уголком белоснежного платка совершенно настоящие слёзы. Мисс Рипли успокаивающе похлопала её по руке и что-то шепнула на ухо, явно не в первый раз напоминая, что мальчик растёт и развивается, наука не стоит на месте, и что такой прогресс — повод для радости, а не для слёз.

Поттер обнаружился на кухне. Негромко напевая под нос что-то из Рахманинова, он мастерил пирог из штрейзеля и ярких разноцветных слив: в идеальном геометрическом порядке вдавливал нарезанные на четвертинки фрукты в крохкое тесто, даже при таком скудном разнообразии цветов умудрившись расположить их по спектру.

-Здравствуй, Гарри, — и словно двери больничной палаты схлопываются за моей спиной. Здесь и сейчас я не случайный знакомый в гостях у ребёнка, нет, я — один из методов лечения, именно так, метод, процесс, а не личность, и осознание этого факта отчего-то заставляет сердце бухать растревоженным колоколом.

-Ты пришёл, Северус! — привычно констатирует он, посыпая десерт сахаром. Прогресс очевиден даже мне, далёкому от психиатрии: прежде Гарри бросал все дела, чтобы включиться в беседу, сейчас же даже не сбился с ритма. В глубине души поднимает голову затаённая гордость: в этом прогрессе немало и моих заслуг, но я давлю зарождающееся самодовольство привычным усилием воли. Сколько месяцев я вживую знаком с Поттером? А сколько лет с ним возились врачи? То-то и оно!

Тем временем Гарри отставляет сахар, берёт в руки противень, и на гладком мальчишеском лбу, прорезанном тонким рубцом знаменитого шрама, залегает глубокая складка. Его руки заняты, а пирог необходимо поставить в духовку, просить же о помощи мальчик до сих пор практически не научился.

-Давай я помогу тебе, — на удачу предлагаю я.

-Сто восемьдесят градусов, — сосредоточенно говорит он, но остаётся спокойным. Вместе мы разбираемся с устройством кухонной плиты, причём Гарри совершенно самостоятельно выставляет термометр на ней на нужную температуру. Кажется, я изумлён. И даже немного растроган.

Пока пирог печётся, я помогаю Гарри убрать рабочее место. Он деловито раскладывает по местам муку, сахар и прочие ингредиенты, подметает просыпавшееся, и мне остаётся только вытереть стол.

-Ты молодец! — искренне сказал я по завершении и тут же получил награду в виде робкой, совсем настоящей улыбки, какой я до сих пор у него никогда не видел. Но мгновением позже улыбка пропала, а на лице мальчика вновь появилось озабоченное выражение:

-Ты звучишь как хор.

Я развёл руками, не зная, что и ответить.

-Я объясню тебе! — Гарри поспешил в гостиную — к Петунии и Рипли, к Вернону, отгородившемуся от женского общества свежей газетой (Дадли, как я уже знал, был в школе и раньше Рождества домой не собирался)... и к лежащей на журнальном столике скрипке. Прижавшись щекой к гладкому лакированному корпусу, он, совершенно не нуждаясь в нотах, заиграл что-то из раннего Листа, перешедшего в полнейшую импровизацию, а я неожиданно для себя расслабился в уютном кресле. Музыка обтекала меня точно вода в душе, навевая дремоту и негу, отступили вечно грызущее чувство нехватки времени и страх неминуемого опоздания — впервые с того страшного Хэллоуина восемьдесят первого. Что-то неуловимое, тонкое и нежное, как редкая материнская ласка, коснулось сознания — и пропало, оставив в качестве послевкусия непривычное, детское ожидание чуда, с которым я однажды, тысячу лет назад, ехал в Хогвартс... пока не встретил Мародёров.

Но воспоминание о давних недругах против обыкновения не вызвало привычной вспышки ярости, словно призраки прошлого наконец-то убрались туда, где им самое место: в дальние чуланы памяти, куда и по большим праздникам-то грех с уборкой заглядывать.

-Вот так, — Гарри опустил скрипку. Я подумал, что в обществе этого мальчишки привычная маска желчного и несправедливого профессора слезает с меня подобно шкуре змеи после линьки. Даже в мыслях никак не удавалось настроиться на привычный саркастический тон, что уж говорить о заранее, многолетним трудом воспитанной заочной ненависти к отпрыску мерзавца Джеймса?

И следует ли эту двойственность считать переменами к лучшему?

-Теперь ты солист.

Кто же тогда дирижёр, подчинивший своей палочке весь этот разношерстный сброд, считающийся моими субличностями? Перед мысленным взором немедленно встал один из наиболее вероятных кандидатов: с бородой, очками-половинками, лимонными дольками и всепрощающей улыбкой. Да и палочка у него на зависть... К мантикорам таких дирижёров, решил я, поглубже упрятывая воспоминания о назойливом работодателе. Всё-таки, при всех его достоинствах, Дамблдор частенько забывал, что я нанялся к нему на работу, а не продался в рабство.

Пирог оказался на удивление неплох — при всей моей нелюбви к сладкому. Женская часть компании предельно осторожно восторгалась кулинарным успехом Гарри, мистер Дурсль отмалчивался, с тоской косясь в сторону газеты. Гарри ссутулился над тарелкой, бездумно гоняя вилкой ломтики сливы: при всех успехах съесть что-либо в такой большой компании для него до сих пор было непосильной задачей.

-Ты странно пахнешь, — в какой-то момент заявил он мне, почти тычась растрёпанной чёлкой в рукав сюртука. Петуния, изменившись в лице, извинилась и отлучилась на кухню под предлогом чая.

-Я варю зелья, — объяснил я, краем глаза отмечая, что Дурсль тоже рад бы куда-нибудь отлучиться. Впрочем, усатого толстяка вообще соседство с ненормальным племянником достаточно сильно нервировало, но я не мог его винить. — Это такие... лекарства. Из трав и других... ингредиентов.

-Ингредиентов, — повторил мальчишка, нахмурив брови. — Я хочу увидеть.

-Я варю зелья в лаборатории, — объяснил я. — Это такая специальная комната. Она защищена, потому что зелья могут быть опасными. Их нельзя готовить в другом месте.

-Я тоже опасен, — равнодушно ответил он. Вернувшаяся Петуния застыла в дверях гостиной, машинально поднеся руку ко рту. — Значит, мы похожи?

-Почему ты решил, что опасен, Гарри? — мягко спросила Рипли.

-Я слышал, — непреклонно сказал он. — Я читал. Такие, как я, другие. Могут сделать страшно. И опасно.

-Люди разные, — я только и смог, что брякнуть банальность. Что Поттер начал использовать обобщения и сравнения, а также анализировать прочитанное и применять к себе — это, конечно, здорово. Но почему таким образом?!

-Ты пахнешь нестрашно, — наконец сформулировал он. — Это почти как музыка. Твоя музыка, Северус! Я хочу понять.

Позже, привычно провожая мисс Рипли домой (добираться до Лондона из Литлл-Уингинга ей было далековато), я ожидаемо поднял этот вопрос.

-Мне бы не хотелось ограничивать его познавательную деятельность, — вздохнула доктор. — Он так изменился за эти недели! Так повзрослел! Мы и рассчитывать не смели на такой прогресс!

-Но не могу же я притащить его в Хогвартс!

-Однозначно, — согласилась она. — Неужели нет других вариантов?

Другие варианты ограничивались жалким подобием лаборатории в моём старом домике в Коукворте. Мордред знает, что там сейчас творится: я появлялся в доме своего детства от силы пару раз в год и тратил визиты отнюдь не на уборку, чаще всего задерживаясь там не более чем на четверть часа. Всё это, а также прочие жирные минусы, как-то: неблагополучный район, дальнее и неудобное расположение, необходимость длительной дороги или же, упаси Мерлин, аппарации, отсутствие примитивных бытовых удобств вроде горячей воды и холодильника, вышедшего из строя ещё в первый год моего преподавания в Хогвартсе, — я изложил мисс Рипли, но, против ожиданий, та не стала сразу же отметать этот вариант.

-Возможно, мне следует сперва самой осмотреться там, а потом уже принимать решение относительно Гарри, — дипломатично сказала она.

-Скажите уж прямо, что вам самой до смерти интересно побывать в логове настоящего колдуна!

-Разумеется! — она стрельнула глазами, я предпочёл сделать вид, что не заметил.

-Ничего интересного, уверяю вас. Пыль, разруха и убожество, как и в любом месте, откуда давным-давно ушли хозяева.

-Давай всё-таки проверим! Вдруг всё не так безнадёжно, как тебе кажется?

Она меня уговорила. Вероятно, как твердил Люциус ещё в годы учёбы, я и впрямь в глубине души был подкаблучником, вопрос лишь в отсутствии подходящей юбки... Я покосился на ноги мисс Рипли, обтянутые синими джинсами, и решил, что этого огорчительного звания мне ещё далеко. Всё дело в том, что мне смертельно надоел Хогвартс, вот я и ищу любую возможность вырваться из осточертевших стен на волю. Инспекция своего жилища — повод не хуже прочих!

Директор к моей инициативе отнёсся с прохладцей: ставить его в известность о грядущих гостях я не собирался, а отсутствие известий о его любимом Золотом Мальчике бесило старого колдуна неимоверно, я видел это безо всякой легиллименции! Но Гарри всё ещё пребывал в доме своей тётушки, и даже Альбус не был настолько безумен, чтобы настаивать на моих регулярных визитах к ней. Формально он никак не мог мне запретить отлучки: в Англии стояли очень спокойные времена, дела на вверенном моему попечению факультете шли прекрасно, зелий для Больничного крыла было наварено с запасом, для экстренных же случаев есть Слагхорн и Мунго. На косые же взгляды коллег мне и подавно было наплевать. В крайнем случае намекну, что давнишний слушок о внезапно появившейся у меня новой сердечной склонности не на пустом месте возник, и к драклам репутацию!

Как только очередная модификация Антиликантропного зелья позволила мне без опаски покинуть лабораторию, я договорился с мисс Рипли и в одну из морозных декабрьских суббот перенёсся вместе с ней на окраины Коукворта.

Городок на первый взгляд выгодно отличался от той помойки, которую я запомнил по своему детству. Кое-где жители, готовясь к скорому Рождеству, уже развесили на окнах разноцветные гирлянды и украсили растущие в палисадниках ёлки разноцветными шарами. Зима в этом году выдалась снежная, и высившиеся тут и там сугробы, с которыми не справлялись никакие коммунальные службы, заснеженные деревья, в кои-то веки скованная льдом грязная речушка, протекавшая через город, вызывали не привычное отвращение, а удивление: надо же, оказывается, и эта дыра может выглядеть почти прилично!

В тупике Прядильщиков заметно поубавилось пустующих домов, а приличных машин на дорожках перед коттеджами наоборот, прибавилось. Может, вновь открылась давно закрытая фабрика, или же здесь резко подешевела земля, и народ ринулся сюда, стремясь сэкономить свои кровные, — меня это не интересовало. Не бродит по улицам пьяная шпана, приставая к случайным прохожим и развлекаясь швырянием камней в окна, — и ладно.

Я сознательно не стал прибираться перед визитом мисс Рипли — отчасти из-за нехватки времени, отчасти из желания произвести максимально сильное впечатление и отбить у неё всякую охоту тащить сюда Гарри. Но девушка оказалась на удивление стрессоустойчивой и даже храбро предложила посильную помощь в уборке, чего я, разумеется, ей не позволил. Следующая пара часов прошла в примитивном махании палочкой, чего я очень не любил (для бытовых нужд есть эльфы, но не тащить же сюда соглядатая из школы!), зато отчищенный чарами от многолетней грязи, подновлённый бесконечными Репаро дом выглядел не так уж кошмарно, как можно было бы ожидать. Для починки водопровода и канализации придётся вызвать мастера, тут уже никакое Репаро не справится, зато газовые трубы на удивление были в полном порядке, а уж скромный перекус и всё, что нужно для чая, я догадался захватить с собой.

-А тут ничего так, — заметила Рипли, дуя на чашку. — Жаль, от Лондона далековато. В прежние времена я вполне смогла бы тут жить, арендная плата в столице весьма высока для скромной студентки.

Я вспомнил её уютную квартирку и промолчал. Было ли это комплиментом или реальной возможностью, я не знал и знать не хотел. Рипли — давно уже не студентка, а ценный сотрудник, научный работник с очевидно приличным доходом, и жильё в захолустном индустриальном городишке ей точно без надобности, даже если я вконец обезумею и предложу лично аппарировать каждый день из Коукворта в Лондон и обратно.

-Рискну предположить, что с этим местом у тебя связаны не лучшие воспоминания, — осторожно сказала она.

-Это правда, — неохотно признал я. — Но я не хочу об этом говорить.

Мы допили чай и продолжили. Лаборатория не так уж и пострадала от времени: выкинуть испорченные ингредиенты, обновить оборудование и защиту — и можно работать. Конечно, высшие зелья здесь не сваришь, но для всякой мелочи условия вполне подойдут, а большего мне и не надо.

Договариваться с мастерами насчёт ремонта предстояло Рипли: она сама предложила, а я не видел причин отказываться, сам-то в этом практически ничего не смыслю. Для этого предстояло выбраться в Коукворт посреди недели и желательно днём: рабочие тоже люди и хотят отдыхать. С трудом, но нам удалось утрясти расписания и уговориться о встрече: я не хотел напрягать мисс Рипли сверх необходимого и заставлять её трястись в поезде или автобусе. Визитом к Дурслям придётся пожертвовать... Что ж, не разорваться же мне? Обещаний я не давал, безрезультатные ожидания Гарри не грозят, ему это очень вредно.

-Профдеформация, — вздохнула мисс Рипли, при которой я имел неосторожность озвучить свои колебания. — Быстро же тебя накрыло! Часом, не мечтал в детстве стать врачом, а, Северус?

Я неопределённо пожал плечами. Зельеварение тесно связано с медициной и наоборот. Сложись моя жизнь по-иному, и я вполне мог бы сейчас варить зелья для Мунго... Да и для экспериментов с зельями, подобных моему, не пришлось бы выбивать гранты: по слухам, в Мунго очень трепетно относились к исследовательской деятельности сотрудников и средств на это не жалели.

Оставалось решить самый сложный вопрос: как доставить сюда Гарри?

Но перед тем надлежало получить разрешение от доктора Робертсона: разумеется, мы и не думали проворачивать эту авантюру тайком. К моему удивлению, доктор с горячим энтузиазмом поддержал идею Рипли о визите Гарри в лабораторию, заставив меня усомниться во всём недолгом опыте общения с ним и его клиникой.

-Поймите, мистер Снейп, — сказал он в ответ на моё закономерное недоумение, — мы столько времени и сил потратили на то, чтобы вытащить Гарри из его скорлупы, что такой явный познавательный интерес просто не можем оставить без поощрения! Он не всегда будет ребёнком, ему необходимо учиться жить в этом мире, учиться изучать его, простите за корявую формулировку! Познание без страха, но с удовольствием и любопытством — вот то, чему мы стремились обучить Гарри, разбудить в нём этот интерес, и сейчас мы видим верное движение в этом направлении! Мы бы ни в коем случае не стали нагружать вас, но ведь вы сами предложили свою лабораторию.

Крыть было нечем. Нет, разумеется, я могу вернуться в образ саркастичного и неуживчивого профессора Снейпа, разругаться с доктором и забыть о клинике как о страшном сне, но... Не хочу? Пикси раздери, мне в самом деле интересно! Неведомо почему, я чувствую ответственность за ребёнка, к которому неожиданно нашёл непонятный даже мне самому подход.

Я представил себе ужас человеческой личности, запертой в клетку непослушного тела и калечного разума, которая только успела увидеть свет между смыкающимися прутьями темницы, как безжалостный фонарщик равнодушно уходит во тьму, откуда нет возврата... И устыдился. "Своих не бросаем" — таков был основной принцип слизеринцев во времена моей учёбы, таковым он остаётся и сейчас, в годы моего деканства. И пусть Поттер — не слизеринец (я представил себе лицо Джеймса при известии, что его сын поступил на Слизерин, и не смог удержаться от злорадной гримасы), но я уже признал мальчишку своим, взял на себя бремя присмотра за ним, ввёл его в мир магии, который ему не смогут показать никакие, пусть даже самые лучшие, магловские доктора, но без которого Поттеру не жить. Я привык доводить дело до конца, каким бы безнадёжным оно ни казалось на первый взгляд. И мне очень не хочется думать, что, отступись я сейчас, Дамблдор непременно найдёт мне замену, и кто знает, что станет с мальчишкой тогда?

-Никаких возражений, доктор Робертсон. Давайте обговорим детали.

Ещё дважды до Рождества я посещал дом Дурслей. В последний раз Гарри обнаружился в саду — укутанный в шарф и плед поверх тёплого пальто, он раскачивался на садовых качелях, бездумно глядя пространство неподвижным взглядом. Шёл сильный снег; дорожку и следы на ней давно замело, и казалось, что мальчик сидит здесь давным-давно, позабытый, покинутый, медленно превращаясь в одну из тех садовых скульптур, что так любят ставить в своих садах зажиточные бюргеры.

Я замер, не решаясь потревожить следами сияющее безмолвие: Поттер, страстно не любивший перемены, мог отреагировать на это очень бурно. Он заметил меня, но не сказал ни слова: просто упал с качелей, перекатился на спину и замер, звездой раскинув руки и ноги. Обеспокоенный, я предельно осторожно коснулся его разума: не болен ли ребёнок? — но тот был безмятежно спокоен и тих. Поколебавшись, я шагнул к нему и улёгся рядом, наплевав на то, как это выглядит со стороны. В детстве мы с Лили, сбегая от Петунии в парк, обожали делать снежных ангелов — падать в сугроб, раскинув руки, и долго-долго лежать, глядя в переплетение веток над головой и всегда разное небо, а потом быстро-быстро возить руками, словно пытаясь взлететь, и, поднявшись, спорить, у чьего ангела крылья вышли лучше...

Как давно это было...

-Я хочу пригласить тебя в гости, — бездумно сказал я. Не так нам виделся этот разговор в беседах с Рипли и Робертсоном, но что уж теперь? Не лежать же молча!

-К зельям? — хриплым от долгого молчания голосом спросил Гарри.

-Да, — согласился я. — Только мой дом далеко-далеко отсюда. Дальше, чем клиника. Туда надо ехать долго-долго — на машине, потом на поезде, потом на автобусе и опять на машине. И вокруг будет много людей, никуда не деться.

-Только так?

-Ехать — да. Но есть ещё способ. Волшебный способ. Я ведь говорил тебе, что мы — ты и я — волшебники?

-Говорил, — согласился Гарри. Я машинально отметил, что память у мальчишки и впрямь прекрасная: памятный разговор состоялся единожды и давным-давно, причём Гарри был тогда не в самом лучшем своём периоде. — А мисс Рипли?

-А мисс Рипли — не волшебница. Зато она очень хороший врач.

Мы помолчали, потом он требовательно спросил:

-Какой волшебный способ?

-Есть очень хитрый волшебный секрет, — чувствуя себя дураком, начал я. — Если очень сильно захотеть, можно переместиться мгновенно. Раз — и ты уже в другом месте.

-Правда? — от удивления он даже приподнялся на локте и заглянул мне в лицо. На ресницах его намёрз иней — странно, температура воздуха не была такой уж низкой, я не мёрз в снегу даже без согревающих чар. Ищет зрительного контакта, машинально отметил я. Прежде он всеми способами этого контакта избегал. Ого!

-Правда. Только надо очень-очень хорошо знать, куда ты хочешь попасть.

-Я не умею так сильно хотеть, — он лёг обратно.

-Это не беда. Я умею. Так сильно, что смогу перенести кого-нибудь ещё. У меня получилось перенести даже мисс Рипли, а ведь она совсем не волшебница.

-Я тоже так смогу?

-Мы можем попробовать, — предложил я. — Только обязательно спросим мисс Рипли, ведь она следит за твоим здоровьем. А если захочешь, можем прокатиться на поезде — далеко-далеко.

-Не хочу людей, — чётко сказал он и умолк — на этот раз окончательно. Так мы и молчали, пока, обеспокоенная долгим отсутствием, в сад не заглянула Рипли и не увела нас в дом.

Близилось Рождество. Первый — самый неоднозначный — вариант Антиликантропного уже можно было предъявлять учёному совету, хотя я не оставлял надежд, что сумею ещё немного улучшить рецептуру до презентации. Разумеется, эту модификацию никто бы не пустил в коммерческую разработку, мне всего лишь предстояло продемонстрировать, что я не впустую трачу выделенный грант и ценные ингредиенты, а уж для этого моё зелье вполне годилось. Школьники стонали от непрерывных контрольных и возросшего домашнего задания, преподаватели сбились с ног, готовясь к концу года, и даже директор поотстал от меня: у него и без того хватало дел.

Поттер же загремел в клинику на очередное обследование. На этот раз не выдержала Петуния: мальчик практически перестал нормально спать, толком не ел и либо лежал на полу, уставившись в пространство отрешённым взглядом, либо торчал на кухне, раз за разом повторяя один и тот же рецепт: штрейзель со сливами.

-Постараемся удержать его от очередного отката, — пообещала измученной миссис Дурсль Рипли, усаживая пациента в машину.

-Сенсорная перегрузка, — определил доктор Робертсон и порекомендовал Гарри полный покой.

Конечно же, все наши планы на Коукворт отложились на какое-то неопределённое "потом". Спешно выдернутый в Лондон запиской от мисс Рипли, я только понапрасну потратил время: увидеться с Гарри мне не дали, мотивировав категорическим запретом доктора на посторонние посещения.

-Извини, — вздохнула девушка, ставя кружку с кофе из больничного буфета на заснеженный бортик беседки. Для разговора мы выбрались в больничный сад, где в это время года посетителей было исчезающее мало. — Выходит, я зря тебя сорвала.

-Ничего, я только рад возможности вырваться хоть ненадолго из того бедлама, в который школа неизменно превращается перед праздниками.

-Жаль, что так вышло. Гарри уже так изменился...

-Вы же сами объясняли мне механизм откатов и прорывов. В прошлый раз откат был гораздо тяжелее.

-А прорыв — очень значительным, — кивнула доктор. — Будем надеяться, что в этот раз выйдет не хуже...

Помолчали. Мисс Рипли грела ладони о чашку, отпивая кофе мелкими глоточками, я бездумно любовался укутанным в снег садом.

-Где планируешь встречать Рождество?

-В Хогвартсе, — машинально ответил я, огорошенный столь внезапной и кардинальной сменой темы. Надеюсь, она не предложит встречать его... совместно? Крайне неудобная выйдет ситуация.

-Я тоже на дежурстве, — она одним глотком допила кофе и отставила чашку. — Привыкла за столько лет. Дома-то всё равно никого, а пациентам помощь нужна и в праздники, и в будни. Пусть лучше выходные возьмёт кто-нибудь семейный.

-Согласен, — я вообще недолюбливал праздники. Единственный плюс их в том, что большая часть студентов разъезжается по домам, и школа на короткое время становится приемлемой для обитания. Но год за годом я был вынужден принимать участие в глупых рождественских ритуалах вроде совместного праздничного ужина для преподавателей и тех несчастных малышей, что по каким-то причинам остались в замке. Альбус наверняка сделает всё, чтобы выставить профессоров в унизительном виде: к примеру, придумает какой-нибудь дурацкий розыгрыш или велит эльфам развесить всюду омелу, или... Да чего только не перевидал я за годы преподавания в школе! Директор говорит, что делает это для сплочения коллектива и создания домашней атмосферы, но я уверен, что ему просто нравится над нами издеваться. А мне ведь ещё и не повезло родиться сразу после Нового Года!

В самом деле, сбежать, что ли? Отговориться... да хоть теми же экспериментами с зельем. Ведь могут у меня идти процессы, которые нельзя прервать даже ради торжественно обставленного приёма пищи? Как-нибудь обойдутся без моей унылой физиономии, им же лучше: аппетит портить не буду. Или вовсе ничего никому объяснять не стану, предупрежу, что на праздники покину замок, и топчись оно всё гиппогрифом...

Перспектива блаженного одиночества встала перед внутренним взором недоступной фата-морганой. Определённо, эту мысль стоит подумать.

Я подумал, и когда через пару дней в учительской подняли вопрос о распределении праздничных дежурств, сообщил, что на все выходные намереваюсь отбыть из замка.

-Как же так, мальчик мой? — укоризненно сказал директор, после педсовета вызвав меня к себе. — Прежде ты себе не позволял так манкировать своими обязанностями.

-Директор, — предельно вежливо сказал я, — последние полгода я в дополнение к основным своим обязанностям вожусь с вашим недоделанным героем, Поппи в последний месяц требует зелий в три раза больше против обычного, послезавтра у меня первая защита проекта, а вы ещё хотите навесить на меня дежурства? Могу я позволить себе хоть немного отдыха? Уж как-нибудь преподавательский состав справится с десятком-другим школьников. Не думаю, что порядок в Хогвартсе поддерживается исключительно благодаря мне.

-Но, Северус...

-Альбус! Думайте, что хотите, а я отправляюсь в отпуск. Уверен, что Попечительский совет меня поддержит.

-А как же твои эксперименты?

-Я завершил первую часть исследований, теперь дело за приёмной комиссией. Нет смысла начинать следующий этап без их визы.

-Ну, хорошо, — директор пожевал старческими губами. — Не ожидал от тебя такого, но что уж... Как-нибудь поскрипим старыми костями, управимся, даст Мерлин.

Ага, прибедняйся побольше, так я тебе и поверил.

-Но будет у меня к тебе ещё одна небольшая просьба. Уж выполни, не побрезгуй, уважь старика.

Переигрываешь.

-...Передай мальчику, да смотри не говори, от кого. Пусть думает, что от Санта Клауса, хе-хе, — коротко хохотнул директор, вручая мне невесомый свёрток, упакованный в яркую рождественскую бумагу.

-Гарри не верит в Санта Клауса, — машинально ответил я. — Для него недоступны такие абстракции, и подарков он обычно пугается. Что там?

-Совершенно ничего опасного, уверяю тебя.

-Мне придётся объясняться с лечащими врачами, — я не торопился принимать подарок. — Не хотелось бы проблем с персоналом клиники. У Гарри очередной откат...

-Придумаешь что-нибудь, — безапелляционным тоном сообщил он и выставил меня вон. С подарком, чтоб его пикси съели.

Коллеги отнеслись к моему грядущему отсутствию гораздо более лояльно.

-Дело молодое, — философски объявила Помона, переглянулась с Поппи, и дамы с одинаковыми ухмылками чокнулись кружками, в которых, подозреваю, кроме вечернего чая была и капелька-другая бренди.

Канун Рождества ознаменовался таким снегопадом, какого Англия не видывала лет пятьдесят. Ковыляя по сугробам Коукворта, я радовался, что не обременён автомобилем или иным громоздким средством передвижения: тут и там виднелись свидетельства превосходства стихии над творениями рук человеческих. Убранный и отремонтированный, родительский дом показался почти уютным — по сравнению со стенами Хогвартса так и вовсе королевским убежищем! Во всяком случае, здесь меня не достанут ни школьники, ни педсостав, а от директора я как-нибудь отобьюсь. Школьные эльфы без проблем согласились снабжать меня провизией, так что от бытовых неудобств я был избавлен.

Давненько у меня не выдавалось таких спокойных праздников! С мисс Рипли мы обменялись предельно нейтральными подарками: шоколад и качественная тетрадь для записей (в кожаной обложке и с прилагавшимся вечным пером) для неё и набор превосходного чая и кофе для меня. Признаться, я до последнего сомневался в необходимости этого жеста, но счёл, что подобное пренебрежение традициями будет вопиющей невежливостью.

Подарок для Гарри мы с доктором вскрыли сами. Провались пропадом директор с его интригами, я не собираюсь вредить ребёнку и усложнять работу медперсоналу!

-Что это?! — ахнула Рипли, вынимая из обрывков бумаги крупный лоскут текучей, легчайшей, нежнейшей ткани.

-Легенда, — я прикоснулся к подарку и убрал руку. — Мифическая мантия-невидимка. Никогда не думал, что увижу её вживую.

-Но зачем она Гарри?

-Понятия не имею. Видите ли, директор упрямо не хочет понимать, что Поттер действительно отличается от обычных одиннадцатилетних детей и не сможет эту вещь ни оценить, ни использовать.

-Детям такие игрушки вообще ни к чему.

-Вы совершенно правы, но Дамблдор слывёт чудаком даже среди магов, а это что-то да значит!

Короткая записка, приложенная к подарку, не содержала подписи, но я сразу узнал и почерк с завитушками, и изумрудные чернила. Внутри глухо заворочалась притихшая было боль потери.

-Вот как, — медленно произнесла Рипли, прочтя записку. — Наследство отца, значит.

-А ведь будь у Поттеров той ночью эта мантия, они, вполне возможно, остались бы живы...

-История не знает сослагательного наклонения, — грустно сказала девушка. — Что толку сейчас жалеть и вздыхать о былом? Его не вернёшь... Надо думать, как жить дальше.

-Как быть с мантией?

-Не представляю, зачем бы нам отдавать её мальчику. Что он будет с ней делать?

-У меня не настолько богатая фантазия, — хмыкнул я. — Давайте спросим у доктора Робертсона? Как по мне, я вернул бы её в родовой сейф Поттеров и забыл.

-Гарри может очень интересно отреагировать на такой подарок, — задумчиво проговорила доктор, не торопясь выпускать мантию из рук.

-А как же откат?

-К счастью, удалось обойтись малой кровью. Гарри отдохнул и уже почти пришёл в себя. Сейчас мы его беспокоить не будем, возможно, позже... Конечно, если разрешит доктор Робертсон.

Доктор Робертсон — не без помощи Рипли — сам связался со мной в последний день каникул.

-Видите ли, мистер Снейп, я в тупике! — жизнерадостно, как всегда, произнёс она, едва я переступил порог его кабинета. — Гарри спросил меня "как увидеть волшебство?", а я, к стыду своему, не нашёлся с ответом!

-Пусть посмотрит на творимые им разрушения во время выбросов. На мой вкус, очень наглядно.

Доктор замахал руками:

-Что вы, что вы! Этак будет у нас очередной откат, вот и всё.

-Могу познакомить его с профессором МакГонагалл — той, что превращается в кошку, помните? Или же вот, меня просили передать Гарри наследство его отца, вот только я сомневаюсь, стоит ли? Наденет он эту мантию, и как вы его искать будете?

По горящим искренним любопытством глазам доктора я понял, что меня ждёт очень долгий разговор и не один эксперимент с этим недоброй памяти артефактом.

Гарри был тих и задумчив. Подарок долго держал в руках (заново оборачивать мантию в бумагу мы не стали — ни к чему лишний раз заставлять ребёнка нервничать), молча выслушал объяснения (это волшебная мантия. Мантия-невидимка. Её передал тебе... один волшебник. Мантия — это такая одежда. Если её надеть, станешь невидимым. Никто тебя не будет замечать...).

-Я сам невидимка, — он разжал ладонь, и серебристая ткань невесомо стекла к его ногам. Зажмурился, с трудом подбирая слова и спотыкаясь на сложных для него грамматических конструкциях: — Будто... надел и не снял. Давно. Не могу снять. Мне нужна мантия-видимка. Я надену её и увижу мир. А мир увидит меня.

Глава 10. Концерт для котла и скрипки

Вот уже вторую неделю мы, не покладая рук, готовим для Гарри систему якорей, которая поможет ему пережить внезапную смену обстановки. Ожидание губительно для него: не умея адекватно оперировать понятиями времени, он накручивает сам себя до предела, рискуя свалиться в очередной откат. Сама концепция изменчивости частного при сохранении целого чужда ему, глобальные перемены по-прежнему причиняют ему страдания. Я прикидываю масштабы сенсорного шока от мгновенного перемещения на сотни миль в совершенно незнакомое место, и мне становится страшно. Но маховик действий уже раскручен и только набирает скорость, инерция его столь велика, что, заупрямься я, меня снесёт этой лавиной, погребя под обломками всё то, что было достигнуто за несколько последних месяцев.

Всё, что я могу, это обеспечить Гарри максимальный комфорт. Для этого я добываю в Мунго медицинский портключ, каким перемещают рожающих леди, поражённых тёмными проклятьями авроров и даже членов августейшей семьи в случае необходимости. От обычных они отличаются исключительной мягкостью воздействия: одна из пациенток, опробовавшая подобный способ перемещения на себе, сказала так:

-Будто бесконечно любящая мать взяла тебя в свои ласковые ладони и перенесла с места на место, грея в пути своим дыханием.

Мне нет дела до витиеватых славословий чему бы то ни было, главное, чтобы оно выполняло свои функции должным образом. Хвала Мерлину, Мунго блюдёт конфиденциальность почище магловской программы защиты свидетелей, а медицинский портключ всё же не международный и не требует обязательной регистрации в Министерстве. Вот только дорог он — но не дороже денег.

По утрам, одеваясь после душа, я всё ещё смотрю с недоверием на своё левое предплечье и понимаю, что никогда не расплачусь с Поттером.

Если бы мисс Рипли хоть в малейшей степени владела легиллименцией, она бы непременно объяснила мне, что я вновь наступаю на те же грабли вечных и неоплатных долгов, которые уже достаточно испортили мне жизнь. Гарри не нуждается в моём служении, это я нуждаюсь в нём как в подтверждении того, что моя жизнь ещё имеет хоть какую-то ценность. Но мисс Рипли здесь нет, легиллименцией она определённо не владеет, а я утешаюсь тем, что некоторых своих тараканов отлавливаю самостоятельно, не допуская до заселения в пошатнувшуюся экосистему своего мышления.

Казалось бы, за прошедшее время я должен был изучить Поттера до мельчайших подробностей буквально изнутри, но простейшие вопросы о его предпочтениях до сих пор ставят меня в тупик. Я знаю, что он любит белый и зелёный цвет и ещё рисунок в клетку, но бело-зелёная клетка по непонятным мне причинам повергает его в истерику. На завтрак он может съесть фрукты, но ни в коем случае не синие, зато черника на ужин не вызовет никаких нареканий. А если мисс Рипли вместо белой блузки наденет зелёную, то Гарри вполне может совершенно искренне её не узнать.

Сейчас, опираясь на свои исследования и на накопленный опыт учёных-психиатров, я могу всего лишь предположить первопричины подобной избирательности. Когда живёшь в режиме постоянной сенсорной перегрузки, сложно понять, какая информация о предмете является важной, а какой можно пренебречь. И совсем уж невообразимо осознать, что если у предмета или объекта меняется какой-нибудь важный признак, — например, цвет, — этот предмет продолжает оставаться собой.

Может, его стремление носить одну и ту же одежду как раз и проистекает из желания в этом пугающем и бесконечно изменчивом мире сохранить хотя бы себя?

Мы красим комнату, в которую прибудет Гарри, в белый цвет. Мы вешаем такие же занавески (конечно, он сразу поймёт, что они не те, которые висят в его комнате, но даже близкого сходства уже достаточно, чтобы уменьшить стресс). Мы готовим самую привычную и предпочитаемую его еду. Две дюжины радужных подушек, почти полное отсутствие мебели, мягкий мат на полу. Я хотел было даже попытаться воссоздать запах, присущий клинике, но доктор Робертсон меня отговорил.

-Не нужно пытаться подменить понятия, — сказал он. — Гарри всё равно поймёт, что он в другом месте, а запах — достаточно сильный раздражитель. Боюсь, что мы спровоцируем конфликт между тем, что он видит, и тем, что он обоняет. Не нужно добавлять мальчику стресса.

Доктор нервничает, хоть и скрывает это с великолепным искусством опытного водителя душ. Если бы не мой талант легиллимента, я бы и подумать не мог, что этот жизнерадостный толстячок искренне переживает за подопечного — а ещё из-за того, что при историческом моменте будем присутствовать только я, Гарри и мисс Рипли. И даже записи ему изучить не удастся: камеры в моём доме работать не будут, а Омут Памяти маглам недоступен.

В конце концов, мы заканчиваем подготовку. Даже несмотря на то, что в процессе мне приходится вернуться в Хогвартс (начало нового семестра ещё никто не отменял), времени достаточно. Комиссия всё ещё тянет с ответом по зелью (в другое время я непременно извёлся бы от ожидания и навоображал всяких ужасов, но сейчас мне не до того), Дамблдор поутих и с головой погрузился в свою очередную интригу, временно оставив меня в покое. Наши дамы, кажется, всерьёз уверились, что у меня роман где-то на стороне, и тщательно опекают меня, думая, что делают это незаметно. Прежний я обязательно бы обозлился и велел не лезть не в своё дело, но сейчас их забота кажется мне в чём-то даже трогательной и — что греха таить — немало облегчает жизнь, когда Альбус вспоминает о своём ручном Пожирателе.

Все эти дни Гарри задумчив и тих. Он часами сидит, перебирая пальцами невесомую ткань отцова наследства, устремив в неведомые дали неподвижный взор, и ни одна эмоция не отражается на его лице. Доктор Робертсон показывает мне несколько видеозаписей, чтобы я имел представление, с каким Гарри мне придётся работать, но я выдерживаю совсем недолго и прошу отключить проектор.

День, когда Гарри должен впервые переступить порог моего старого дома в тупике Прядильщиков, морозный, снежный и солнечный. На удивление, погода радует на территории всего королевства, разве что в Шотландии чуть холоднее, а в Коукворте — грязнее, но мне сейчас не до анализа нюансов тонких оттенков уличного снега. Гарри утром гулял в парке при клинике — трогал снег и лёд, а потом долго импровизировал на скрипке, пытаясь осмыслить и через музыку выразить свои ощущения. Он и сейчас, когда я пришёл за ним, не расстаётся с инструментом: разумеется, в Коукворт скрипку он возьмёт с собой, это не обсуждается. Мисс Рипли готова ко всем неожиданностям: тревожный чемоданчик собран, шприц-ампула с сильным успокоительным на экстренный случай прячется в нагрудном кармане её пальто.

Я ещё раз объясняю Гарри необходимость физического контакта между нами. Он практически не терпит прикосновений, хотя для меня делает исключение (и я уже знаю почему — так он невольно подпадает в сферу воздействия моего окклюментного щита, что делает его существование в нашем чересчур громком мире капельку комфортнее). И даже несмотря на это, прикосновения для него всё равно мучительны (и эта двойственность не добавляет ему здоровья), но несколько слоёв одежды между нами, я надеюсь, хотя бы сделают эту неизбежную муку хоть немного меньше.

Когда все слова произнесены, все приготовления сделаны, и ждать уже больше нельзя, я обнимаю их обоих — Гарри и мисс Рипли, — прижимаю к себе и активирую портключ.

Моя гостиная белая, за чисто вымытым новеньким окном сияет нетронутый снег. Гарри стоит, закрыв глаза, прижимая к себе футляр со скрипкой, и жадно дышит, раздувая ноздри и высоко поднимая тощую мальчишескую грудь. Мы тоже молчим — чуть в стороне, боясь случайным звуком или неверным жестом нарушить хрупкое равновесие и спровоцировать истерику, готовые по первому знаку броситься на помощь.

-Я был счастлив в это время, — раздельно произносит мальчишка, открывая глаза и долю секунды глядя на нас в упор. — Долгая, долгая дорога тишины и покоя.

Я понимаю, что с восприятием времени у Гарри совсем беда. Но облегчение, что он без видимых проблем пережил перемещение, перевешивает всё остальное.

-Так далеко... — он разводит руками, будто пытаясь обнять весь этот мир, но скрипка в его руках не даёт ему закончить движение. — Я почувствовал каждую плоскость, проходящую сквозь меня. Ты был вектором, и я стал вектором, и мы двигались по заранее утверждённой траектории. Ты понимаешь, Северус? Это уравнение совершенно! Начало и конец объединены во времени, но не в пространстве!

Мы всё ещё стоим, не смея шевельнуться, заворожённые и его реакцией, и словами, в которые он облёк свои эмоции. Но Гарри словно не видит нас — всем своим существом он пытается постичь изменчивость этого мира.

Изменчивость, которая внезапно оказалась к нему благосклонной.

-Я — математическая точка, — в который раз на моей памяти повторяет он. — Моё число степеней свободы стремится к бесконечности. Число прямых, проходящих сквозь меня, бесконечно. Число плоскостей, проходящих сквозь меня, бесконечно. Вектор имеет направление и движется к цели. Границы клетки не имеют значения, потому что их координат нет в уравнении.

Мне трудно дать оценку тому, что он говорит сейчас. Что значат его слова — бездумное повторение слов, чудовищное нагромождение терминов, превратившееся в нелепицу? Или же мы присутствуем при инсайте? Осознании себя через математические абстракции, смысла которых мне до сих пор не удаётся уловить.

-Я хочу стать точкой отсчёта, — говорит Гарри и в изнеможении опускается на ковёр. — Началом движения. Хочу задавать направление вектору. Колебания струны ослабевают, но звук, рождённый ею, звучит всегда. Я звучу. Ты звучишь. Все звучат. Все... — он на миг запинается — разные. Я могу быть в движении и оставаться в безопасности.

-Осознание мира через ощущения, — мисс Рипли поболтала ложечкой в безнадёжно остывшем чае, тщательно избегая прикосновений к стенкам чашки. По той же причине, что она старалась соблюдать тишину, я не рискнул воспользоваться согревающими чарами: Гарри спит уже два часа, и мы опасаемся его разбудить. Он отключился прямо там, на ковре: обняв скрипку и скорчившись в поле зародыша, но и во сне его лицо оставалось сосредоточенным.

Но не страдальческим.

Это казалось мне важным.

-Мы так беспокоились, что для Гарри мгновенное перемещение и смена обстановки окажутся шоком, а он сумел через них осознать, что границы его клетки не непреодолимы. Удивительно! Сколько лет работаю, столько поражаюсь компенсаторным свойствам человеческой психики.

Я молчу. Мне нечего сказать: не хватает образования и опыта, а я не привык впустую разбрасываться словами и строить предположения, не имеющие под собой никакой почвы. Даже для себя я не могу решить, как относиться к очередному перекосу сознания Гарри: слишком мало информации. Все наши планы на день летят кувырком: будить пациента доктор не позволит, и кто знает, сколько он проспит и в каком настроении проснётся?

Но зимний день за окном тих и умиротворён, у меня в кои-то веки нет срочных дел и обязательств, требующих немедленных действий, поэтому я наслаждаюсь минутами отдыха — непривычными, но тем более ценными для меня.

-Сложность работы с такими, как Гарри, в их непредсказуемости. Мы можем спрогнозировать, как он отреагирует на привычные раздражители, но новые впечатления могут вызвать неожиданную реакцию.

Пустые слова. Всё это я уже слышал от неё несколько раз и читал в специализированной литературе. Теоретические рассуждения хороши на бумаге, в пыльной тишине фамильных библиотек, но все они теряют всякое значение, когда на твоих глазах буквально выкристаллизовывается новая суть искалеченного от природы сознания.

-Привыкнув получать чрезмерное воздействие от мира, они выдают на него гиперреакцию, — говорю я. — Всё логично.

-А слишком слабые воздействия уже не замечают, как человек в оркестровой яме не слышит скрипящего стула, — кивнула мисс Рипли. — Но Гарри не состоит целиком из чувств! У него есть сознание, это важно. Он начинает понимать, как это: отделять себя от мира, ощущать свою целостность, уникальность...

-Материальность, — подсказываю я, но доктор покачала головой:

-Вот когда он поймёт, что новый цвет его рубашки не принесёт ему никакого вреда, тогда можно будет поговорить об устойчивом понятии материальности. А пока он слишком увлечён абстракциями, в которых живёт. Музыка и математика, надо же! Считается, что этими способностями заведуют разные полушария мозга, и одно обычно является ведущим, определяя и деятельность, в которой человек будет наиболее успешен.

-Глупости. Таланты не определяются одной только физиологией.

-Может быть, ты прав. Гарри, безусловно, талантлив, но мне бы хотелось, чтобы он был капельку менее физиологичен...

Из гостиной доносится еле слышный шорох.

Наш подопечный проснулся.

-Медовый запах моих снов возродил зелёную траву посреди белой зимы, — нараспев произносит Гарри. — Её тяжёлые пряди, и золото несжатых колосьев, и беспечная синь над головой открыли двери в новый, неизведанный мир, в котором я — лишь гость на пороге, но дорога зовёт меня вдаль, ещё не испятнанная отпечатками моих ног. Смею ли я, достоин ли я потревожить её пыль своими следами? Впитать прозрачными глазами роскошь пространств, обнимающих её? Тронуть губами горячий воздух, в котором — жизнь и смерть тысячи трав и цветов?

День перевалил за середину; белые занавески размывают неяркий зимний свет до прозрачных светлых сумерек. Гарри сидит на мате, скрестив ноги и в упор глядя на нас невозможно зелёными глазищами, в которых чудится мне совершенно недетское узнавание. Но миг — и черты лица его утрачивают минутную расслабленность, вновь превращаясь в привычную маску глубоко спрятанного страдания. Он закрывает глаза, разрывая такой непривычный для него — и для нас! — зрительный контакт, давая нам возможность обменяться ошеломлёнными взглядами: что это? Это что сейчас было?

Скрипка лежит рядом — надёжнейший из якорей, артефакт гармонизации реальности, — но Гарри словно забыл о ней, оставаясь погружённым глубоко в себя.

Что-то там происходит в его голове. Что-то такое, о чём никто из нас и понятия не имеет, даже мне, с моим-то хвалёным талантом легиллименции, стоит поумерить гонор и не замахиваться на такие глубины.

Запах горячего, напоённого солнцем луга чудится мне посреди стерильной гостиной.

-Там снег? — еле слышно спрашивает мальчишка. Мисс Рипли кивает, но тут же спохватывается, что Гарри не видит её, и произносит вслух, едва справившись с голосом:

-Да, мой хороший. На улице снег. Белый-белый. Холодный. Хочешь посмотреть?

-Хочу.

Нам приходится одевать его: Гарри слишком сосредоточен на внутренних переживаниях, чтобы отвлекаться на что-то ещё. Но на улице взгляд его проясняется. Он присаживается на корточки, зачерпывает снег ладонями и долго смотрит, как белая рыхлая масса стекает между его пальцами прозрачной водой.

-Я мог бы стать солнцем, но не стал даже тьмой. Так печально...

Редкие падающие снежинки сменяются крупными хлопьями, будто там, наверху, кто-то неаккуратно вспорол подушку. Гарри ловит их на рукав и долго смотрит, иногда касаясь пальцами, отчего белые клочья снега превращаются в мокрые пятна на ткани. Но против моего ожидания это не вызывает у мальчишки протеста.

-Невидимкой быть не страшно, только очень-очень больно. Страшно быть никем. Мантия-невидимка, что ты принёс мне, Северус, — что делать, если она скрыла под собою весь мир? Как пережить это холодное белое одиночество? Я мог бы вывернуть её наизнанку и открыть дорогу меди и пламени, но вот беда: не вижу её.

-Ты хозяин. Вели ей, — говорю я, не успев задуматься, что говорю и кому. Традиции волшебного мира слишком глубоко въелись в мою кровь: я оперирую магическими аксиомами, по которым артефакты всецело подчинены воле хозяина, но стоящий передо мной ребёнок далёк от этих постулатов.

-В силе нет гармонии, Северус. В силе есть боль и страсть. Я не хочу боли. Покажи мне запах твоих трав. Твою гармонию созидания. Я хочу понять, каково это: быть творцом, являясь не частью процесса, но лишь средством его осуществления.

Всё то время, что требуется нам, чтобы вернуться в дом и снять запорошенную снегом верхнюю одежду, в моём сознании бьётся только одна мысль: если это — прорыв, то каким будет откат?

Стоило нам переступить порог гостиной, как в Гарри словно повернули невидимый выключатель. Без сил опустившись на мат, он вцепился в скрипку, едва тронул струны смычком, но тут же отложил его и принялся бережно, еле заметно, по одной трогать струны, чутко вслушиваясь в каждый звук.

-Если каждый из нас одинок, то я одинок в степени. Если голос громок, а слух чуток, расстояние — то немногое, что позволяет сохранить остроту восприятия, не утрачивая себя в чрезмерности ощущений.

Доктор на мгновение прижала ладонь ко рту; в глазах её — тень глубоко спрятанной боли. Гарри не может видеть её — она стоит спиной к нему и лицом ко мне и лишь потому позволяет себе на долю секунды проявить эмоции. Но её самообладание и профессионализм безупречны: миг — и она, справившись с нахлынувшими чувствами, повернулась к подопечному с приветливой улыбкой.

-Когда ты будешь готов разделить своё одиночество, мы будем рядом, — очень серьёзно сказала мисс Рипли. Гарри качнул головой. Скрипка поддержала его нежной трелью.

-Я хочу услышать себя. Когда мир слишком близко, я теряюсь в нём. Перестаю быть.

-Ты хотел посмотреть, как я работаю, — напомнил я, желая переключить его, отвлечь от слишком глубокого погружения в собственные переживания. — Моя лаборатория в подвале. Пойдём?

-Подземное царство, — прошептал Гарри. — Мог ли я прежде надеяться войти в него, алкая знаний, бестрепетно, бесстрашно, и выйти беспрепятственно?

Как будто в его голове странным образом перемешались обрывки мифов, цитаты из услышанных или прочитанных самостоятельно книг (помнится, Петуния говорила, что он читает довольно сложные для своего возраста произведения), смутные образы, рождённые собственными фантазиями, и всё это вылилось в певучий, выспренний слог, который Гарри непонятно где мог подцепить, но который был явно в новинку не только мне, но и мисс доктору.

Странный разговор, в котором один из участников говорит скорее с внутренними образами, чем с собеседниками, и знакомые слова никак не желают складываться в полноценные фразы и обретать смысл.

Так непохоже на Поттера, которого я знал все эти нескончаемые месяцы.

Мы плохо понимаем механизм мгновенного перемещения, пусть и пользуемся им невообразимо долго. Могло ли в процессе что-то сдвинуться в перекособоченном мозге Гарри, отчего он выдал нам настолько нетипичное поведение? Не сдвинется ли оно обратно, когда мы будем возвращаться? И чем аукнется ему и нам в будущем такая реакция?

Подвал — слишком сильное слово, не совсем подходящее для этой каморки. Три ступеньки вниз, а потом ещё пять, длинный стол, вытяжка, кое-какое оборудование и бесконечные полки с ингредиентами. Я спускаюсь первым и зажигаю свет: мы хорошо потрудились, наводя порядок, и теперь тут можно сварить что-нибудь несложное, не опасаясь, что в котёл попадёт неучтённый ингредиент вроде паутины десятилетней давности.

Гарри присел на верхнюю ступеньку лестницы, не выпуская из рук скрипки. В его взгляде сквозит что-то такое, чему я не могу подобрать названия: он как будто силится разом понять, осознать происходящее, вписать в свою картину мира, встроить в систему координат и принять эту новизну как данность.

Или... вспомнить?..

Могла ли Лили что-нибудь варить в те далёкие годы? Мог ли полуторагодовалый ребёнок присутствовать при этом и даже что-то запомнить? У меня нет ответов, нет даже предположений: всё слишком зыбко, слишком неопределённо, слишком...

Слишком неправильно.

Найдя нужное слово, я на миг останавливаюсь, прекращая отточенную до автоматизма подготовку рабочего места.

Что-то не так с Гарри. Слишком не так, чтобы эту неправильность можно было бы списать на его болезнь и последствия стресса от перемещения.

Но он ждёт, и мисс Рипли ждёт, вооружившись неизменным своим рабочим блокнотом, застыв у стены под самой лестницей, и мне не остаётся ничего другого, кроме как продолжать.

Умиротворяющий бальзам — не самое простое зелье, но я питаю некоторую слабость к этому рецепту. В своё время мне пришлось варить его так часто и такими объёмами, что с тех пор я остался в твёрдой уверенности, что смогу изготовить его в любом месте и в любом состоянии.

Есть что-то завораживающее в мерных движениях ложки, которой я помешиваю зелье то по часовой стрелке, то против. Один за другим летят в котёл ингредиенты, сопровождаемые моими негромкими комментариями. Почти как на уроке, только сейчас я — не наблюдатель, а единственный участник, которому дозволено действовать. Есть для кого постараться: у меня целых два зрителя, пришедших насладиться моим искусством. Веский повод проявить мастерство высочайшего класса: мне не чуждо тщеславие, хоть я и стараюсь сдерживать свои самодовольные порывы.

Не так уж часто мне удаётся демонстрировать свои способности ради настолько благодарной публики.

Зелье варилось долго, но мои зрители не проявляли нетерпения. Я ожидал, что Гарри может наскучить долгое ожидание, но он оставался всё таким же сосредоточенным — и в то же время отстранённым. Будто бы мои простые движения всколыхнули в нём пласт забытых воспоминаний, которые он силится — и никак не может ассоциировать с привычной ему действительностью.

Я спохватился, что автоматически разливаю зелье по фиалам, тогда как мы с мисс Рипли собирались показать его Гарри. Ничего страшного, в котле его ещё осталось порядочно, а хороший умиротворяющий бальзам всегда в цене. Но нехорошо, что я позволил себе так задуматься. Зельеварение — не та область, в которой можно позволить себе предаваться отвлечённым размышлениям во время процесса. Мечтательные зельевары долго не живут.

Только убедившись, что огонь под котлом погашен, на рабочей поверхности не осталось ни следа от разложенных ранее ингредиентов, а сам котёл не утратил свойств и по-прежнему снаружи едва тёплый, я разрешил моим гостям посмотреть на плоды моих трудов поближе. Очень сомневаюсь, что Гарри сумел бы перебороть себя и прикоснуться к чему-либо из оборудования, но лучше перестараться с техникой безопасности, чем потом ликвидировать последствия.

Мисс доктор заглянула в котёл вместе с подопечным — и не удержалась от удивлённого восклицания:

-Ой! Я думала, тут будет плавать варёная трава!

Я зачерпнул зелье и нарочито медленно вылил обратно в котёл, демонстрируя, что никакой варёной травой тут и не пахнет. Не с моим опытом так бездарно запарывать зелье, тут мисс Рипли хватанула лишку... Впрочем, откуда бы ей знать о таких тонкостях?

-Это новое целое? — взволнованно спросил Гарри. — Ты сделал его из разного?

-Да это зелье, которое получилось из всех тех ингредиентов, которые я в него положил.

-Оно совсем другое, — прошептал мальчишка. — Оно звучит по-другому. Не так. Не хором. Оно само по себе.

-Во время варки зелья компоненты взаимопроникаются и видоизменяются, — привычно откликнулся я, не подумав, насколько такое объяснение будет понятно мальчишке.

-Свойства системы не сводятся к совокупности свойств её частей! — Гарри часто задышал. — Я понял! Я увидел это! Твоё искусство — как музыка. Как мелодия складывается из нот, так зелье рождается из травы и камней, желчи и крови. Твой аккорд совершенен. Он гармоничен и самодостаточен, послушай, Северус!

Он едва прикоснулся пальцем к струне на грифе, рождая высокий, чистый и ясный звук.

-Так звучит лунный камень; я помню, ты показал мне его, Северус. Он прозрачен и ярок, в его белизне скрыта целая радуга, он — как шкатулка с секретом, весь наяву и в то же время скрытен и обманчив.

Гарри коснулся другой струны. Звук, рождённый ею, был более низким и тягучим, как сахарный сироп.

-Сироп чемерицы, — эхом моим мыслям озвучил мальчик свою очередную фантазию. — Я вижу его густым и сладким, но в этой сладости — горечь, как во всякой радости таится зерно будущего отчаяния.

Один за другим, ни разу не сбившись, Гарри называл ингредиенты — все до единого, словно успевающий ученик, хорошо подготовившийся к уроку по зельям. Но сейчас, в эти минуты, я — не лектор, не строгий экзаменатор, принимающий домашнее задание, я — зритель, чьему восприятию приготовлено пиршество звуков и образов. Он сейчас — весь чистая, вдохновенная радость, которую так редко встретишь среди студентов, и в этой радости — и счастье понимания, и не меньшее счастье интерпретации и успешной коммуникации. Не сумев обрести полной власти над словом, Гарри обратился к миру музыкальных гармоний, обретя среди них опору, которой ему так отчаянно не хватало, и сейчас будто бы переводил невесомый флёр своих впечатлений на косный, ограниченный человеческий язык.

-Каждая нота суть звук, но не каждый звук — нота, — еле слышно проговорил мальчик, опуская скрипку. Точно невидимый источник, питавший его силы, внезапно иссяк, и внутренняя опора, державшая ребёнка, растаяла куском льда на раскалённой жаровне. Но Гарри, вцепившись свободной рукой в лабораторный стол — до боли, до побелевших от напряжения пальцев, — упрямо продолжал:

-Свойства системы не равны сумме свойств её компонентов. Как горькие травы, и ключевая вода, и чистые камни стали глотком покоя, так страх, и тревога, и жажда, и боль станут волей и силой.

Мисс доктор скользнула к нему, подхватила осторожно, не давая упасть. Гарри запрокинул голову, его глаза были прикрыты, а пересохшие губы всё шептали:

-Я — тоже система. Я — не есть сумма свойств, я — синтез. Весь мир в моих ладонях, отныне и впредь, неизменно, неотменяемо... ненаказуемо.

С последним словом, скорее угаданным нами, чем услышанным, он окончательно обмяк, из пугающего незнакомца став опять худеньким мальчишкой в истёртой до ветхости рубашке, с грузом прошлого за спиной и искалеченным сознанием.

-Пора возвращаться, — констатировал я. Мисс Рипли согласно кивнула. — Мне нужно четверть часа, чтобы закупорить зелье и прибрать лабораторию. Выдержите?

-Думаю, да, — с сомнением сказала она. — Помоги только добраться до гостиной, нужно уложить Гарри. Слишком много впечатлений, но, уверена, всё к лучшему. Никогда не видела его таким! Доктор Робертсон будет ошеломлён!

Ровно через тринадцать с половиной минут я поднялся в гостиную. Мисс Рипли должна была быть довольна, что я поторопился: некоторые дела не терпят суеты, но и промедления они тоже не терпят. Всё нужно делать вовремя, и лишь дисциплина ума и тела позволит достичь успеха во всяком деле, за которое предстоит взяться, пусть даже оно будет вовсе не знакомым!

Гарри спал, свернувшись калачиком на мате и обнимая скрипку. Во сне его черты лица разгладились и словно бы утратили чёткость; я невольно отметил, что ранее, днём, мальчик выглядел во сне гораздо более напряжённым, словно бы и в мире сновидений не утрачивал болезненной хрупкости разума. Уязвимость логических и причинно-следственных связей делала его беззащитным перед окружающей средой, но всё же не отменяла полностью возможности взаимодействия с нею. Почувствовав вкус к новой информации, прежде доставлявшей одни только страдания, Гарри понемногу учился держать границу между внутренним миром, царством своего разума, и внешним, изучал его, такой пугающий, непредсказуемый, опасный, но такой завлекательный, от которого мальчику уже не хотелось отказываться.

При виде меня девушка отложила в сторону пухлый блокнот, в котором делала пометки, и размяла пальцы.

-Ну что ж, мистер маг, я считаю, эксперимент удался, — сказала она негромко. — Признаюсь честно, мне самой было очень любопытно, как вы, колдуны, варите свои травки и косточки, и я получила даже больше, чем ожидала. Думаю, нам всем не помешает передышка. Гарри сегодня получил колоссальный объём информации, ничуть не удивлена, что он опять уснул, и не возьмусь предугадать, в каком настроении он проснётся.

-Мы можем отправляться, — кивнул я. — Мои дела здесь окончены, лабораторию можно безопасно оставить, а над домом закроются защитные чары, как только мы его покинем. Вы уверены, что ребёнка не следует разбудить? Как он перенесёт резкую смену обстановки, проснувшись не в том месте, в котором уснул?

-Да его сейчас из пушки не разбудишь! — мисс Рипли покачала головой. — Не думаю, что имеет смысл ждать несколько часов. Да и в своей постели Гарри будет куда комфортнее.

Я не стал спорить. В конце концов, она опекала Гарри чуть ли не с младенчества, была хорошим специалистом в своём деле, и ей явно виднее, что для её подопечного будет лучше.

Зимний день короток — снаружи уже сгущались ранние сумерки. Следы наши замело снегом, а он всё сыпался и сыпался, крупные хлопья летели с небес, чтобы навеки упокоиться в сугробах на дорогах и крышах, а в оттепель вновь возродиться — талой водой, капелью — и звонкими ручьями утечь к морю.

Если лорд хотел жить вечно, ему следовало бы стать снежинкой.

Белое безмолвие царило вокруг; краски дня выцвели, сменившись тысячами оттенков чёрного и серого, и лишь падавшее из приоткрытой двери пятно рассеянного света резко выделялось в этом царстве монохромных градиентов.

-Так красиво... — мисс Рипли неслышно подошла ко мне, застывшему на пороге в нерешительности перед первым шагом. — Даже жаль тревожить всё это великолепие.

Я кивнул, хотя красота пейзажа мало волновала меня. Но что-то внутри заставляло медлить, прежде чем решиться нарушить безупречность снежного покрова своими следами, и, поколебавшись, я всё же вернулся в дом.

Приготовленную еду пришлось упаковать с собой. Ребёнок весь день ничего не ел, если не считать привычного для него очень раннего завтрака: по словам мисс Рипли, сложно было бы ожидать интереса к еде в том состоянии, в каком Поттер провёл сегодняшний день, несмотря на его болезненную склонность к постоянству и расписанию. Он и раньше имел обыкновение отказываться от еды в случае чрезмерной перегрузки нервной системы: должно быть, пища духовная настолько занимала его разум, что на пищу телесную просто не хватало внимания. Меня беспокоила отчётливо проявившаяся привычка мальчика засыпать после сколь-нибудь сильных душевных переживаний: уж не симптом ли она каких-либо органических поражений мозга? Я не был уверен в своей медицинской компетенции, хоть и накладывал уже на Гарри диагностические чары, но ничего предосудительного не увидел.

-Так бывает, — девушка последний раз профессиональным взором окинула гостиную и спящего подопечного, потом повернулась ко мне. — Человеческий организм — невероятно сложная система, современная наука не знает о ней и доли процента. Такие сложные дети, как Гарри, практически всегда реагируют на стресс нестандартным образом. Сон, ступор, истерика — вот три наиболее частых реакции Гарри на стресс, усталость и переизбыток информации, он такой с самого раннего детства, сколько я его знаю. Мы проводили обследование, но никаких органических патологий не нашли. Возможно, причина такой аномальной сонливости лежит глубже, скажем, на уровне взаимодействия гормонов или нейромедиаторов, но медицина пока не умеет отслеживать такие тонкости.

-Я посмотрю литературу и проконсультируюсь со специалистами, — кивнул я. — Возможно, это что-то магическое, а я не настолько силён в колдомедицине, чтобы врачевать душевные болезни. Могу оказать первую помощь, сварить нужное зелье, наложить стазис, а после — доставить в Мунго и сдать на руки профессиональным лекарям.

-Или доставить в морг и сдать похоронной команде, — безжалостно добавила мисс доктор, но я и бровью не повёл:

-И такое случалось. Ни одно заклинание не даёт стопроцентной защиты, а на войне либо ты, либо тебя.

-Извини, — искренне сказала она. — Сейчас не лучшее время для болезненных воспоминаний, но если тебе понадобится внимательный слушатель, считай, что он у тебя есть.

-Нам пора отправляться, — я предпочёл никак не комментировать её предложение. Но, к своему ужасу, отчётливо понимал, что не готов отмести его сразу.

Мальчишка оказался совсем невесомым, точно я держал в руках не одиннадцатилетнего ребёнка, а его тень. Тело его не было напряжённым; он так и не выпустил из рук скрипки, но несколько расслабился, не походя на скрученный судорогой комок сухожилий, каким, по словам мисс Рипли, частенько бывал в плохие дни. Убедившись, что мисс доктор, ухватившись за моё предплечье, свободной рукой крепко держит наши вещи, я активировал портключ.

Запах клиники после аромата дома, зимнего вечера, трав и готового зелья показался мне знакомым и раздражающим одновременно. Гарри так и не проснулся, с обманчивой доверчивостью прильнув к моему плечу, и во сне казался совсем юным и беззащитным — больше, чем всегда, хотя он и так выглядел младше своего возраста. Уложив его на постель, я позволил мисс Рипли раздеть его, хоть и схватился привычно за палочку. Но в помещении, напичканном магловской электрической техникой, пользоваться магией — крайне глупая идея, и хорошо, что я вспомнил об этом раньше, чем позволил моторным навыкам взять над собой верх.

Устроив своего подопечного поудобнее, мисс Рипли укрыла его одеялом, бросила короткий взгляд на наручные часы.

-Доктор Робертсон сейчас на вечернем обходе, — сообщила она. — Полагаю, ты не откажешься подождать его? Я попрошу дежурную медсестру сообщить ему, что мы вернулись, когда он освободится. Как насчёт посидеть в кафетерии? Нам не помешало бы выпить чего-нибудь горячего и поужинать, день был... сложным.

Я кивнул: уходить, не сообщив доктору о наших наблюдениях, было бы вопиющей глупостью, ставящей под сомнение саму необходимость сегодняшней экскурсии.

-Я освободил сегодняшний день целиком под вашего подопечного, мисс Рипли. Соответственно, никаких иных срочных дел меня не ждёт. Располагайте мною.

Небольшой перерыв пошёл нам на пользу: мисс Рипли, с профессиональной быстротой покончив с обедом, что-то сосредоточенно строчила в рабочем блокноте, я же, откинувшись на спинку стула, мелкими глотками цедил посредственный местный кофе и анализировал сегодняшние события, постепенно приходя к выводу, что Гарри из сегодняшнего краткого урока зелий вынес гораздо больше, чем можно было бы ожидать.

Куда больше, чем мы планировали.

Что за пласт сдвинулся в его сознании? Какие дальние глубины памяти отозвались на новые раздражители? Каким встретит нас Гарри в следующий раз?

Сейчас я понимал, что мы все отчаянно рисковали, подвергая Поттера подобному испытанию. И что доктора сознательно пошли на этот риск, рассчитывая, что предполагаемые бонусы перевесят потери. Гарри развивался и требовал всё больше информации — специфичной информации, которой магловский мир не мог ему дать, а он в свою очередь уже не хотел — или не мог — без неё обходиться.

Тяжёлые косы трав, золото несжатых колосьев...

В одном я точно был уверен: сегодняшний эксперимент безусловно пошёл Поттеру на пользу.

Мисс Рипли отложила блокнот, достала из сумочки стопку бланков и принялась заполнять отчёт для истории болезни. Час, отведённый нами на отдых, истекал, вот-вот мистер Робертсон должен был пригласить нас беседы. День казался бесконечным: в эти несколько часов сегодня уместилось столько событий, мыслей и переживаний, что хватило бы на неделю умеренно бурного существования.

Медовый запах снов, беспечная синь неба...

Поттер в самом деле стоял сейчас на пороге дивного нового мира — настоящего, а не порождённого сумрачным гением Хаксли, — а я нет-нет, а ловил себя на мысли, что хочу видеть этот мир своими глазами.

Дыхание тысячи трав, вскормлённых теплом юного солнца...

-Невероятно!

Мистер Робертсон упругим мячиком перекатывался от стены к стене своего кабинета, сыпля сотней слов в минуту и возбуждённо размахивая руками. Судя по всему, он пребывал в совершеннейшем восторге.

-Это просто невероятно! То, что вы рассказываете... Кто знает, какие ещё таланты скрыты в этом ребёнке?! Как же жаль, что я не смог увидеть это всё сам! Обещайте, профессор Снейп, что непременно позволите мне побывать в вашей лаборатории. Умиротворяющий бальзам? Вы, конечно, не предлагали Гарри его попробовать, уверен, что такая вопиющая глупость попросту не пришла бы вам в голову. Но что насчёт его паров?

-О, не беспокойтесь, это совершенно исключено! Если бы я вдыхал пары всех зелий, которые имею обязанностью варить, то давно бы окончил своё земное существование. Почти все они на отдельных стадиях приготовления токсичны. Для того и существуют магические вытяжки, чтобы зельевары не рисковали своим здоровьем во время работы.

-Прекрасно, просто прекрасно! Значит, эксперимент был чистым. Как думаете, Гарри захочет продолжить знакомство с вашим искусством?

-Безусловно, — опередила мою реплику Рипли, бросив на меня быстрый взгляд. — Мне очень понравился сегодняшний Гарри, хоть поездка его и очень утомила. Но какой он был... живой! И эти его фразы...

Подземное царство...

Мы заканчиваем беседу поздним вечером. Клиника затихает: на работе остался лишь дежурный персонал, мы трое — чуть ли не единственные лишние элементы в этой безупречно выверенной структуре. Условившись о новой встрече, мы расходимся: за доктором Робертсоном приезжает лондонское такси, надёжное, как опоры моста через Темзу, а я привычно аппарирую с мисс Рипли в дальний угол Ричмонд-парка. Зимние тени лежат под редкими фонарями, пятнают снег, залитый медью электрического света.

Медью и пламенем...

Редкие звёзды в разрывах снеговых туч колючие и светлые подобно далёким льдинкам. Доктор держится за моё предплечье чуть крепче, чем обычно; мы молчим, но в этом молчании нет напряжения или обещания будущей тяжёлой беседы. Сейчас мы — не то сообщники, не то свидетели крохотного, но такого важного чуда, разделившие изумление и восторг открытия; мы подобны неофиту, сварившему первое в жизни экспериментальное зелье, свойства которого ещё до конца не ясны, но расчёты ясно показывают, что это — прорыв.

Одиннадцать шагов по этой дороге. Одиннадцать зелий — и классических, хорошо известных рецептов, и моих личных разработок, которые могут показаться интересными неискушённому зрителю, — столько я намерен сварить с Поттером, если будет на то его интерес. Мы пройдём этой дорогой вместе, мальчик, я выведу тебя из стен твоей темницы, и к чёрту Дамблдора и пророчества безумной Трелони!

Мы — я, Рипли, Робертсон — не отдадим тебя твоей заранее расписанной судьбе, в которой тебе уготована роль статиста, скверно замаскированного под центрального персонажа.

Ты — чудо.

Чудо требует бережного отношения.

А пыль дороги — тысяч следов на ней...

55