Комендант

Пролог.

'Нас двое — я и я. Один из нас умрет, когда...'

Когда же? Не знаю. Я вообще не знаю, как это произошло, что в одном теле совместились два духа или две матрицы (не знаю, как это будет правильнее). И как они ужились там, не убив никого из двух сразу, в процессе соприкосновения и потом, притираясь к присутствию друг друга в одном и том же теле. Ведь кто знает, что произошло бы при переключении с духа на дух управления кровообращением или дыханием— не остановилось ли бы сердце, пока один дух сдает вахту, а другой принимает? Или разные уровни мозга работают автономно? Может быть, ведь оттого, что кто-то вообразил себя Наполеоном или прокурором, у него же не отказывает при этом ни сердце, ни дыхание, ни мочевой пузырь? Нет, они работают, как и прежде, до этого переосмысления мира и своего места в нем.

А тут это произошло и все. Отчего это вышло и для чего? Эти вопросы так и остались без ответов. Возможно, когда один из нас умрет ранее другого, оставшемуся явится скрытый до этого смысл и наступит ясность. Что делать, это герою какого-то ирландского романа пришло сообщение от небожителей, что для их нужд ему даруется выбор-прожить еще шестьдесят лет или погибнуть под колесами вон того самосвала. Можешь выбирать, только быстро.

А мне ничего такого не пришло, если не считать гриппа. С утра чувствовал себя слегка нехорошо, к обеду стало еще хуже, к вечеру вообще свалился с высокой температурой. Всем это знакомо, да и со мной е первый раз в жизни. Сжевал я две таблетки аспирина, запил чаем с малиновым вареньем и залег спать. Успев позвонить Миле и сказать, что сегодня никак встретиться не сможем. Она мне ответила, что целует меня столько раз, сколько я захочу и даже захотела приехать ко мне в общежитие помочь. Но тут уж я сказал, что не хотел бы, чтобы она тащилась весь город вечером. А еще больше не хотел бы, чтобы она таким же гриппом заболела. Закончив разговор, я из последних сил доволокся до этажа и свалился. Мы, аспиранты, жили по двое в комнате, но сосед Митька сейчас отсутствовал, а где его второй день черти носят — я не знал. Оттого я приготовил себе запас таблеток, на случай, если ночью потребуется, воды и всего прочего, чтоб поменьше вставать больному.

Все это отняло последние силы, поэтому и заснул почти сразу.

А проснулся уже не в себе. Как и не в своей комнате, как и не в своем городе, как и не в своем времени. Как выяснилось, что и не в своем теле, потому как была не только высокая температура, но и жутко болело плечо, украшенное повязкой с кровавым пятном на ней.

Впечатление, когда я все это осознал, было: 'Ой, мамочка, роди меня обратно!'

Только я отошел от этого охренения, как охренел повторно, поняв, что я попал во времена гражданской войны. Это же надо, из девяностого года — в двадцатый! Как я не умер, узнав это-сам удивился.

Завершающим ударом по мне стало осознание того, что я не только в чужом теле, но и соседствую с его прежним владельцем. Хоть сгори.

Сами понимаете, каково было ощущать, что в твоей голове (или уже не твоей) переговариваются двое и обсуждают, кто они такие и как оказались в этом теле. Тело все же было не мое, а его — Сергея Викентьевича Готлибова, в тот момент находящегося на излечении в 488 госпитале. Поскольку не было у меня всех тех ранений, что сосед получил под Каховкой и другими местами боев двух войн...

Куда же делось тело Сергея Васильевича Маленкова, аспиранта и жителя другого времени— 'ответ знает только ветер'...

Иногда наши споры прорывались к языку, внося беспокойство в умы соседей по палате. Но те быстро успокоились. Малярия сопровождается высокой температурой и ознобом, причем не подряд, а приступами. Потому сначала соседи удивлялись и звали сестру милосердия, которая и обнаруживала подъем температуры, после чего всем становилось ясно. Дальше и удивляться перестали.

Ибо было принято в эти древние времена, когда человек что-нибудь странное сморозит, проверить, нет ли у него жара. Если жар находился, следовала индульгенция: дескать, что с него возьмешь, с лихорадочного.

Когда же самочувствие улучшилось и можно было вставать и ходить, то беседы 'между я и я' стали проходить подальше от зрителей и уже никого не смущали. Хорошо, что нас еще звали одинаково и возраст тоже почти совпадал, а то хорошо бы выглядел человек, устами которого беседовали бы, скажем, Никодим и Сергей, и один поручал бы другого поучал: 'В ваши то годы, молодой человек, стыдно быть таким легковерным. Вот я тридцать лет назад...'

Взаимный шок прошел, и мы принялись рассказывать друг другу, что творится вокруг, что было и что должно случиться.

Обмен мнениями был крайне интересен, хотя иногда доходил чуть ли не до внутричерепной драки (скажем так). Мы оба считали себя умными и знающими, потому посягательство на это считали крайне оскорбительными.

Но, как умные люди, постепенно поняли, что жить надо дружно, ибо избавиться друг от друга ну никак невозможно. Проходило время, а мы все делили свое 'общежитие имени Бертольда Шварца', потому все яснее становилось, что так пока и будет.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. Искушение Готлибова.

В октябре двадцатого года я выписался из госпиталя, куда угодил во время боев под Каховкой. Простреленное плечо заживало долго, а в сочетании с рецидивом малярии меня так вымотало, что врачи из комиссии глядели на меня с плохо скрытым чувством жалости. Я этого никогда не любил, но сейчас к ним претензий не было. Перед этим я глянул в явно конфискованное у буржуев стоячее зеркало, что украшало наш коридор, и я сам себе не понравился: цвет лица, как у начинающего протухать мяса, белки глаз желтые, сам худой как щепка, да и походка немного шаткая. Пока на третий этаж поднялся, так пришлось остановиться и отдохнуть, прямо как старец какой-то.

Врачебная комиссия мне дала два месяца на выздоровление, а затем будут смотреть повторно, на что я еще гожусь. Правда, может выйти, что я и не понадоблюсь. С поляками уже перемирие, наверное, скоро и договор подпишем. Мы им надавали, они нам, так что останемся, каждый при своем. Осталось немного — барон Врангель и бандиты, так что я так рассчитываю, что господином бароном займутся сейчас и без отлагательств. Раз с поляками перемирие, то все свободное оттуда пойдет на юг, и будет тогда барону на орехи. А с нового года будут гонять банды. Вот этих развелось видимо— невидимо. Но думаю, что их век тоже недолог, потому как у республики две Конные армии. Если последовательно ими почистить по паре губерний зараз, так и постепенно банды так и закончатся. Тем более, что весной часть бандитов уйдет пахать и сеять, а останутся только те, кому своя жизнь копейка, и чужая не дороже. До обеда я собирался, сдавал и получал. С пайком не обрадовали, зато насовали кучу махорки и папирос. Хоть и не курю, но куда деть знаю, так что будет что сменять на сметанку. Хотя нет, дробь-как говорил мой дружок Кирилл, что на флоте служил— жирную сметану и коровье масло мне пока не рекомендовали. Доктора пояснили, что печенка моя такого сразу не выдержит. Только по малому кусочку, иначе вытошнит. Докторам я доверяю, так что рисковать не буду.

На выходе я столкнулся с военкомом госпиталя, товарищем Владимировым.

-Ты куда, Сергей, намылился? Неужто уже на фронт?

-Какое там, Андрей Федорович, два месяца на поправку здоровья дали. Меня сейчас и винтовка к земле придавит, а уж 'льюис'— как лягу под ним, так и не встану. Будет как надгробный памятник старорежимному купцу первой гильдии.

-А чем заниматься думаешь, кроме как с девчатами прогуливаться?

— Даже и не знаю, неплохо б между делом сейчас на службу пристроиться. На посильную работу. В курьеры пока не гожусь, а вот по бумажкам могу.

— А ты грамотный, Сергей?

— Да, грамотный, закончил шесть классов реального. Дальше денег не хватило, хотя и хотелось.

-Серега, да ты прямо находка, партийный, грамотный, и на фронт пока не мобилизуют ! Постой-ка трошки, я сейчас набросаю тебе записку. Вот с ней сходишь в отдел управления губисполкома к товарищу Болотову, думаю — он тебе подходящую работу найдет, и чтоб тебя после ранения не заездили, да и польза от тебя советской власти была.

-Спасибо, Андрей Петрович, за помощь.

— Не благодари, Серега, для дела ведь стараюсь. Только вчера мы тут говорили про кадры и плакались губернские товарищи, что губернию сформировали, а работать некому. Кременчуг не шибко большой город, пролетарии хоть и есть, но не так, чтоб и много. Хотя город по большевитски настроен, оттого ему и такая честь дана— губернию возглавить. А как я уже сказал, и грамотных людей нехватка, а чтоб еще и партийный был ... Вот только гляди — заходи к Болотову, когда тот один. А то чекисты в гости зайдут и у губисполкома тебя умыкнут.

— Спасибо, а куда теперь мне идти? В какую сторону то есть?

— Пойдем, я тебе покажу, тут совсем недалеко.

Товарищ Болотов был на заседании в совнархозе, потому меня принял его зам, который и предложил подойти завтра ближе к девяти утра. Если товарища Болотова и выдернут куда, он перед отъездом всегда заходит и быстро смотрит, что требует неотложного решения, а что нет. Потом только едет, куда нужно. Зам почесал затылок и сказал, что, пока вопрос со службой еще не решился, то меня можно направить в номера 'Виктория', где у губисполкома есть броня номеров. Сейчас губернских съездов нет, и никто из вождей еще не прибыл, потому место найдется. А потом и может, другое место подберется.

Выписали мне бумажку для номеров 'Виктория', и я пошагал по улицам. Вообще город мне понравился, это, конечно, не Одесса, и не Харьков, но уровень уездного он давно перерос, даже еще до решения про Кременчугскую губернию. Хотя мне говорил Мотя Квасов, что в его родном Царицыне все тоже не хуже, чем в губернском Саратове, только университета еще нет. Хотя, может, уже и открыли. От деникинцев город освободили еще в конце прошлого года, так что могли и успеть организовать. Я вообще сам думал, что во всех губернских центрах должен быть университет или хоть какой другой институт, скажем, у моря судостроительный, а возле угольных копей горный. Или какой еще там нужен. Но при царе столько не было. Университеты в теперешней УССР были в Киеве, Харькове, Одессе и вроде бы все. Технические университеты или институты (не знаю, как правильнее) вроде как в Киеве и Харькове, насчет Одессы я не помнил. Ну, пусть я даже часть не знаю. Военные училища были в Одессе, Чугуеве, Елисаветграде, Киеве. Хотя они высшего образования не дают. Вот и все, что есть. Остальные надо открывать заново. Правда, часть разных учебных заведений перевезли из Царства Польского и Курляндии при эвакуации. Но раз теперь Кременчуг губернский город, так там и что— то надо открыть, хотя бы учительский институт.

При царе у нас с грамотой было не здорово. Потому и учить людей надо. В моем родном Новогеоргиевске неграмотных было около половины среди мужчин. Среди женской части неграмотных, конечно, побольше, но это уездный городок, а дальше в село — там грамотность пожиже. И это при том, что грамотным считается тот, кто фамилию накарябает, и с грехом пополам вывески читает. Я, когда фельдфебелю сказал, что грамотный и насколько именно, то старого служаку прямо поразил. Потому меня он, пока ротный писарь болел, за бумаги посадил, да и позже использовал, когда много бумаг в роту приходило. Коль я человек настолько нужный, то меня оттого и в наряды сильно не гоняли, да и унтера руки не распускали. Но я таки фельдфебеля разочаровал — не остался у него в роте, а отправился на фронт. Он это назвал дуростью и блажью. Но коль я пошел на войну добровольцем, то не ради писарской должности. Я при бумагах мог и дома трудиться, пока не призвали. А если устроиться в воинское присутствие, то можно было бы и от войны вообще отвертеться.

Знаю я таких.

Вообще я потом много думал, а правильно ли сделал, пойдя на войну, да еще и добровольно. И каждый раз итог размышлений был разный. Наверное, оттого, что каждый раз у меня был разный настрой души, вот разница — каждое мнение на разный опорный камень становилось.

Все же германскую войну я пережил, хоть и с двумя ранениями, но без инвалидности. А когда в стране большая война, а не какая-то среднеазиатская кампания, то среди людей, что жили в это время — разделение будет такое — ты был или не был там. Раз не был, то будешь чувствовать себя как— то неудобно. Ну, это если совесть и отзывчивость в тебе сохранилась, а не златом-серебром вытравлена.

И еще нужно вспомнить про другое значительное событие. Что встретил там товарища Семена, который мне немножко глаза открыл на происходящее и тайные пружины, что им управляют. К тому времени я уже понял, что не нужна война ни мне, ни австрийцу, ни немцу, если мы простые люди, которые сами себе хлеб зарабатывают. Нам от нее только убыток. Но дальше этого забора в голове я сам не пошел. А товарищ Семен разъяснил мне, что жируют на войне торговцы, генералы и проститутки. Для них война золотое время. Конечно, без риска и для них не обходится: генерал может, как Самсонов, на войне погибнуть, а проститутка слишком увлечься золотодобычей и от дурной болезни сгнить. Но ведь во всяком деле есть профессиональный риск, Но писарь от своей работы зарабатывает почечуй, но обычно с крыши не падает. Вот кровельщик может почечуя не бояться. А потом товарищ Семен меня и с некоторыми брошюрками познакомил, которые повели и дальше...

Путь по проспекту Революции закончился, пора на Херсонскую сворачивать, к 'Виктории'. В номерах меня приняли менее приветливо, долго ныли, что и мест нет, и губисполком не додает чего— то там, и с оплатой задержки. Я это нытье не поддерживал, а просто стоял и молчал. Поскольку целый час ныть и ничего не делать гостиничные товарищи не решились, то они отвели мне место на третьем этаже. Номер трехместный, пока никого больше там нет. но могут в любое время подселить. Дареному коню в зубы не смотрят, потому я подхватил свои невеликие пожитки и поковылял. Наверх я еле дополз, потому и практически сразу, не оглядываясь вокруг, разделся и свалился на ближайшую кровать. Сил хватило только на то, чтоб запихнуть мешок под кровать, а на такие мелочи, что нет простыни, я уже перестал обращать внимание. А ведь давно ли жизнь текла совсем по0— другому...

Проснулся я уже в темноте, и решил продолжить отсыпаться. Кушать на сон грядущий — вредное дело, да и чаще всего нечего бывает, потому я только повесил брошенные вещи в гигантский шифоньер и снова продолжил давить храповицкого. Мои товарищи замечали, что я не храплю, и это хорошо, потому что один храпун способен испортить сон всему взводу. Некоторые нервные, случалось, и сапогом в ночного музыканта запускали. И я с ними согласен, потому как есть на белом свет граждане, которые во сне прямо— таки хрипят, булькают, повизгивают и надрывно визжат, как заржавелые петли или поросята, которых режут. От такой напасти одно спасение — так умучиться, чтоб как упал на норы или топчан, так тут же и заснул. Но вот в чем беда: на фронте, конечно, так умучиться — плевое дело, но сна при этом хорошего нет. То снаряд, то стрельба, то еще что-то потому и не заснешь, как до фронта. И сон какой-то мутный, как старое зеркало. Очень часто просыпаешься. Вот когда из боев выведут, то тут и отоспишься. А в госпитале нет, по вечерам и ночью раны болят сильнее, да и есть много других прелестей. Первые несколько дней отсыпаешься, а потом часто и сна нет. То у тебя самого рана мозжит, то сосед всю ночь стонет, то помершего выносят — как после этого заснуть? Вот и маешься почти до света, потом таки заснешь, и тут уже пора вставать.

Утречком я чувствовал себя, как заново родившийся. Правда, только недолго, пока не спустился вниз. Спуск сильно вымотал силы. При гостинице был и буфет, где меня порадовали кипятком с каким-то настоем. Мне он показался больше похожим по вкусу на цикорий, но не поручусь головой, что это именно он. Свой кусочек хлеба, своя же ландринка -и завтрак готов. Когда-то дома по утрам мы пили чай с булкой и чем-то еще в дополнение. Когда с коровьим маслом, когда с колбасой, когда с рыбой... Очень вкусно получается : горячий сладкий чай, а к нему свежий хлеб из пекарни братьев Поповых, а сверху кусочек соленой рыбы, и все это волшебно мешается во рту... Как иногда совсем немного надо для счастья.

Идущая уже третий год гражданская война приучила к тому, что ты добыл, так то у тебя и есть. И честно говоря, способы добычи не всегда хорошие. Но я все же старался себя чайком с утра порадовать. Получалось, конечно, как когда. И нормальный чай, и морковный настой, и иван-чай, а когда и голый кипяток. Закроешь тогда глаза и представишь, что он пахнет, как чай Бродского и глотаешь... Впрочем, кипяток еще чем полезен— меньше шансов схватить разную заразу в воде, вроде холеры или брюшного тифа.

На часах внизу у стойки было полдевятого. Как раз времени хватит, чтоб успеть. И я вышел под мелкий дождичек. Запоздало подумал, что не спросил гостиничных служащих, а не показывают ли их часы вместо барометра 'великую сушь', но коль не успел, так и не успел. Зато явился на полчаса раньше и провел время до открытия в болтовне с дворником, который развозил метлой мокрую грязь по тротуару и рассказывал мне, какие в прежние времена закуски к пиву были. Я с интересом послушал, потому как пиво пробовал только несколько раз, и он мне ну совсем не понравилось. Вообще мой отец тоже практически не пил, разве что в праздник пару рюмок, так что может, я в него пошел. Внешне я был сильно на него похож, может оказаться и внутреннее сходство по части горячительного. Хотя я не такой молчаливый, как он, но может, отец так устал от жизни, что ему и лишний раз рот открыть не хотелось?

Все же жизнь провинциального чиновника не сильно хороша, хотя многие могут и позавидовать. Особенно его сослуживцам, которые брали взятки и довольно быстро обзаводились домиком, садком, ставком и млынком. Отец взятки не брал. Сначала его сторонились, потом как-то привыкли, и даже с усмешкой говорили просителям, что так дела не решаются, раз вы не к Викентию Федоровичу пришли, а, значит, надо подмазать, а иначе не подмазанная и бричка не поедет.

Вот как меня потянуло на воспоминания с утра пораньше. Наверное, надо бы написать в Херсон письмецо, как у меня дела идут и как там поживают отец с мамой и сестрой. Почте сейчас доверять не хочется, потому надо организовать передачу письма с оказией. Так выходит надежнее всего.

Товарищ Болотов задерживался. Хотя насколько — я не мог знать, ибо у него в приемной часы встали. Надо же, а вчера они мирно стучали. Делопроизводитель, которого я спросил про них, сказал, что с ними такое бывает.

-Идут, идут, а потом станут. Но сами же и снова пойдут. Зато бой у них мощный и звучный, прямо, как церковный колокол. Однажды на заседании поднялась перепалка с выражениями, как у сапожников. Такой гевалт, что раньше и на Сенном рынке не случался. И тут часы как отзвонятся! Все аж замолкли, а товарищ Кацнельсон из ЧК даже за наган схватился. Когда все поняли, что это часы бьют, заулыбались, и уже все пошло чинно и благолепно, как в старые времена в Коммерческом банке.

Товарищ Болотов застрял надолго, но спустя некоторое время перезвонил и сообщил, что сегодня он быть не сможет, поэтому прием отменяется. Что касается меня, то он не забыл, и хотел бы видеть меня завтра в девять. Вот завтра он точно будет, если только город наводнением не смоет.

Тогда сегодняшний день будет посвящен развлечениям. В кинотеатре 'Колизей' я посмотрел фильм 'Разбойница Орлиха'. Потом в клубе имени товарища Троцкого послушал лекцию по международному положению, а за ней был концерт рабочей песни. Песни звучали не только про рабочих, но никто придираться к этому не стал. Еще я обнаружил библиотеку, которой воспользуюсь завтра, если товарищ Болотов еще раз застрянет на совещании и снова отложит разговор на следующий день.

Но заведующий отделом принудительных работ слово сдержал и к девяти в кабинет прибыл. И как только я обратился к секретарю, то меня сразу и пригласили в кабинет. Товарищ Болотов был ростом невысок, темноволос, одет в английский френч.

-Здравствуйте, товарищ Готлибов, проходите, садитесь. Мне о вас товарищ Михайлов говорил, что вы сейчас после госпиталя задержитесь в городе, а оттого не против поработать.

-Товарищ Болотов, а я ведь вам еще письмо Михайлова еще не передал, оно вот...

— Мы с ним вчера переговорили на заседании, будь оно неладно! Столько их, что поневоле думаешь, нельзя ли себя надвое разделить. Левая половина бы делом занималась, а правая— присутствовала и заседала. А, может, на 'ты' будем?

-Да, конечно, а то еще титулов не хватало для разговора, как при царе...

-Ладно, Сергей, договорились. Теперь по твоей работе. Есть для тебя одна сложная работа.

Можно, конечно, подыскать и попроще, и менее ответственную, но там справятся и бывшие чиновники, и юноши бледные со взором горящим. А тут дело очень тонкое и нужное.

И пригодится и то, что ты большевик. А кстати, с какого года?

-С девятнадцатого. Когда Деникин на Москву пер, тогда и вступил.

-Да, кто знает, тот оценит. Небось через двадцать лет никто и не догадается, чем октябрь и декабрь девятнадцатого года различаются. Я сам с семнадцатого, с июля. Тоже есть отличия от ноября.

— А что за работа?

— Комендант лагеря принудительных работ. Его губерния должна организовать, а у нас что-то не идет. Точнее, начали уже, но выходит с трудом. Нам уже и из Харькова и Москвы говорили, что тянем кота за хвост.

-Знаешь, я даже не знаю, что ответить. Это что — лагерь военнопленных?

-Нет, это что-то вроде тюрьмы, только нового типа, без решеток и клеток. Ты-то сам в тюрьме бывал?

-Обошлось.

-А мне пришлось при Керенском посидеть. Это сложно понять, не понюхав самому, как и что такое под пули пойти и пулю в себя принять. Короче, ты там себя как в каменном гробу чувствуешь, не только днем, но и ночью. Днем, особенно, когда не один сидишь, еще как-то время проходит, особенно если товарищи опытом или знаниями делятся. А ночью-сна нет, вздохнуть тяжело в этой затхлости, свечка или лампа копит, от стен запах сырости, от кадочки— понятно, чем тянет, и самое страшное-мысли...С ума сойти можно.

Особенно в одиночке или карцере. Мне один товарищ рассказывал, что встречался с бомбистом Морозовым, из тех, что царя Александра убили. Он сидел в одиночке в Шлиссельбурге больше двадцати лет. Я б на его месте давно с ума сошел. А он ничего, ума не растерял. Интересно рассказывал, например, что сначала им только библию давали читать. Так что Морозов и написал про то, какие в библии несуразности есть. К концу его срока книги, что он в одиночке написал, один человек унести бы не смог.

-Есть же железные люди на свете! Я в семнадцатом видел товарища Жадановского, что в пятом году восстание саперов в Киеве поднял. Так он и тоже в крепости сидел, пока при Керенском амнистия политическим не вышла. Наверное, эти годы в 'Косом капонире' на нем вдвое сильнее отпечатались.

-Соглашусь с тобою, я сам, когда из тюрьмы вышел, месяца два хорошо выспаться не мог, просыпался, словно не дома сплю, а в камере. Но давай-ка вернемся к делу. Должность сильно похожа на тюремщика, но о тебя будет зависеть, станешь ли ты на ней таким извергом, как старые каторжане рассказывали или человеком останешься. И скажу тебе прямо — город у нас на свою особицу, и у наших товарищей большевиков тут множество братьев, сестер, племянников и другой родни, что привыкла не честно жить. Взятки давать, контрабандой промышлять, самогон варить, векселя подделывать — тут таких умельцев полным-полно. Сейчас они уже бумаги на дворянство не подделывают, но спекулировать их учить не надо. А оттого, когда их за жабры берут, к каждому большевику прибегают мамы, тети, сестры и начинается хай: 'Ой, нашего Шмуля забрали! Ой-вей, он же совсем больной, ему в тюрьме нельзя!' А этот больной с мешком на плечах бегает быстрее здорового. Вот, теперь понимаешь, как тяжело будет коменданту из здешних уроженцев? Мне уже Абрамсон из губмилиции жаловался, что просит его тетя Сара отпустить ее мужа, а каково ей отказывать, если она его от гетманской варты прятала? И отпустить нельзя, потому что муж тети Сары душегуб настоящий...Пока в комендантах Федотов из Чека ходит, потому что пообещали ему скоро отпустить обратно в ЧК, а тому 'скоро' уже месяц, уже неудобно самому парню в глаза смотреть, да и начальнику ГубЧеКа тоже...

-Скажу тоже прямо — должность эта мне не по нраву. Есть в ней что-то не такое, прямо и слова не подберу — что. Да и работа совсем не знакома — не работал я на подобных местах.

-А где ты работал?

-Мальчиком в аптеке, в редакции газеты, уроки давал. Секретарем был у одного богатого человека.

Ну и на фронте-сначала в пехоте, потом в кольтовской команде — это еще на австрийском фронте. А уже потом — и на бронепоезде, и опять в пехоте, и в пулеметной команде, и в траншейной команде. Заградотрядом одно время командовал.

-А что ты в газете делал? Набирать умеешь?

-Да откуда? Я там на побегушках был — сходи туда, отнеси то, принеси это. К самой газетной работе меня почти не допускали, только ошибки в некоторых письмах отыскать давали.

-Конечно, повоевать мы бы тебе в губернии место нашли, хоть в ГУБКОМДЕЗЕ, хоть в уездных комиссиях, хоть в уголовном розыске, хоть в милиции. Свободные места в Чигирине и Черкассах каждую неделю могут образоваться. Налетит банда на село или городок, так либо покойников прибавится, либо рапортов об увольнении от милиции, которой неохота помирать от бандитского отреза. Но, извини за откровенные слова, ты сейчас больше распятого Христа напоминаешь, чем борца с бандами. Да и был бы поздоровее — на фронт бы пошел.

-Да я и сам понимаю, что красоты мне госпиталь не прибавил. А время на выбор у меня есть?

-До послезавтра. Утром жду тебя здесь. И хочу посоветовать — согласись. Не век же будет этот лагерь на шее нашей губернии. А хорошо себя покажешь — найдется и пост получше. Да войне скоро конец, тогда из армии будут приходить демобилизованные товарищи... Понимаешь?

-Что уж тут непонятного. Ладно, я пошел, до встречи в пятницу!

Мы обменялись рукопожатиями, и я вышел. Пока беседовали, просителей явно прибавилось. Одна женщина аж заливалась слезами, а сидевшая рядом девочка ее уговаривала : 'Перестаньте, тетя Губа, на нас смотрят!' И дальше еще что-то, что я не разобрал. Вроде как на идиш, но я его совсем не знаю, кроме нескольких слов и выражений.

Когда я открывал дверь, сзади донеслось: 'Ой, верните мне моего Янкеля, ой, не оставьте Сарочку без отца!' и снова на идиш, но это я уже не дослушал.

Как-то стало тягостно на душе, словно в ней задернули шторы и наступил сумрак. Не знаю, что там этой женщине надо, но вдруг она или такая же придет ко мне в лагерь просить отпустить ее Янкеля домой? Хорошо, если этот Янкель какими-то мелкими гешефтами занимался и за то пострадал больше, чем был виноват, а если он налетчик? Как такого выпустить или как вытерпеть слезы этой, как ее, тети Зубы? Ой, то есть Губы? А такое может случиться. Болотов прямо сказал.

Нет, надо отказываться. Не люблю я женских слез и детского плача, а их предложенная должность обещает полной чашей. Вон, вчера я видел десяток явно арестантов, что тротуар подметали под присмотром конвоира. А это могут быть не все арестанты. Вот и придут ко мне десять жен, двадцать тетушек и бабушек, да полсотни детей, и от плача их по арестованным папашам и племянникам рухнут стены моей конторы, как стены Иерихона! А еще прежде падения стен я на стенку полезу, как объевшийся семян дурнопьяна.

До гостиницы я чуть-чуть не дошел, а завернул в сквер, который называли Биржевым, и посидел там, размышляя о предыдущем разговоре. Сидел я там долго, ибо подумать было о чем. Я понимал все резоны Болотова, и готов был согласиться с его словами о себе.

Да, мне сейчас серьезную должность может сил не хватить исполнять. Мелкую бумажную должность — да, смогу. Но эта мелкая должность — что принесет мне? Регулярное хождение в контору и покрывание оборотных чистых страниц старых бумаг канцелярскими перлами: 'Не соблаговолите же прислать обещанные еще в прошлом месяце валенки, а то наступает весна и надобность в них минует?' Ни пайка, ни оклада, просто времяпровождение. Возможно, иногда даже весело будет.

А вот комендант этого лагеря — ну не лежит душа к этому занятию! Не могу я быть тюремщиком! У меня и птиц в клетке никогда и не было! Если бы это пленные были-еще ладно, потому как на войне пленных брать приходилось, хоть австрийцев, хоть германцев, хоть белых и охранять до поры до времени, но тут разные арестанты, а возможно даже жулики и душегубы! Куда мне они? Я разве в полиции служил, что умею их различать и правду из них выдавливать? Или выколачивать?

Однозначно надо отказываться, несмотря на то, что мне не светит тогда будущая карьера в губернии. Да и точно ли это? Как бумагу от соввластей получаешь, так на ней вечно написано 'врид', а то и 'за товарища такого-то', то есть кадры на месте не сидят, сейчас он временно исполняет должность, завтра уже в другом подотделе, послезавтра вообще такой должности нет! И правильно, тот же Кременчуг весной восемнадцатого взяли немцы, потом зимой восемнадцатого опять красные, летом девятнадцатого — деникинцы, а через полгода снова мы. Это в Херсоне мог акцизный чиновник по десять лет на одном месте в одной и той же конторе сидеть, а тут полгода — и все, власть меняется. Если городской архитектор может и на старом месте остаться, то остальные конторы точно перешерстят. Если даже это какая-то статистическая контора — родственникам тоже служить надо, и паек с жалованием получать хочется.

Вернувшись в гостиничный номер, я отчего-то утратил такое стойкое отвержение новой должности. Прямо как кто-то в душе открыл не тот клапан, если выражаться техническими определениями. И какой-то пар пошел в душе не туда, и стало мне думаться, что я зря отказываюсь. Уйти — то всегда успею. Да и что -мне должность палача предлагают?! Кто меня заставляет их тиранить— никто. Приговорил суд или трибунал к году отсидки или сколько там-вот пусть и сидят, а год закончится, так я и выпущу.

Да и я их ловить и сажать не буду, за дело или без дела, и осуждать опять же не буду.

Если кто-то арестантов зря поймал или посадил-то я тут не причем? Ведь разве я сторож брату моему из Чигиринского уезда? Нет, я тут совершенно не при чем.

Да, когда в бумагах обнаружится какая-то неправда, то я же могу сообщить в тот же трибунал, что человека освободить надо? Могу, и обязательно сообщу. А когда трибунал решение отменит, то опять же я мешать не буду.

Так что во второй половине дня я ощущал себя несколько свободнее, уже не терзался предложенным постом (и вообще немного думал об этом), записался в библиотеку, взял на дом две книжки и наслаждался ими. Сначала 'Квентином Дорвардом', потом 'Жизнью двенадцати цезарей'. Да, читаю я быстро, есть такой недостаток. Меня все библиотекари недоверчиво спрашивали — действительно ли так быстро прочел. А чего я лгать буду? Как прочел, так и вернул. Я же не говорю им, что прошел книгу за два часа, хоть это и чистейшая правда. Но скажешь им — введешь в изумление. Пусть думают, что читал все прошедшие сутки.

Все же здорово — лежишь на кровати, читаешь интересную книгу, жуешь сухарь, запивая его водичкой. За окном не стучит пулемет, не рвутся снаряды и не хлопают выстрелы. В нос не бьет запах крови или горелого пороха. И самое главное— не надо никуда подниматься и бежать, не чуя под собой ног и не чая, что будет впереди.

Хорошо! Все есть, пусть и не самое лучше, но все. До того, наверное, с полгода, всегда чего-то не хватало. То тишины, то сухаря, то чистоты воды, то книги...И решение согласиться с должностью не вызывает отторжения в душе. Отчего? Наверное, от покоя в душе.

С таким покоем в душе я и заснул.

И сон был непонятным, хотя и не страшным. Что я вижу крупную кошку (не то молодую львицу, не то очень крупного кота вроде камышового) и птицу. Птица похожа на цесарку, но чуть другая, однотонной окраски, как шоколад 'Сюшар'. И отчего -то я знаю, что ее зовут Фео (или очень похоже)

Птица вела себя бесшабашно, гуляла возле львицы и не боялась ее. И вот кошка или львица аккуратно взяла пернатую обоими передними лапами и поднесла к морде.

Ну, вот сейчас укусит и конец птице! А эта глупая мирно сидит в кошачьих лапах!

Я начал искать вокруг, чем бы запустить в кисаньку и отогнать ее от доверчивой птички.

А под рукой ничего нет, кроме персика, но им кидать отчего-то не хочется.

Кошка, поглядев на птицу, не трогала ее, а отпустила на землю. И тут я проснулся. И без будильника и без ничего другого. За окном ночь, в стекло стучит дождь. Приснится же такое!

Сложно это все оценить. Когда ты во сне видишь, что в нем случилось то, чего не было на самом деле-тогда ясно. Ты сам себе во сне додал недостающее.

Когда во сне происходит что-то угрожающее тебе — я к этому всегда внимателен и два-три дня жду неприятностей. Особенно, если змей видел-обязательно гадость случится. А вот это что значит-несъеденная кошкой птица?

А произошедшие во сне удачи я просто игнорирую. Их не будет и все.

И ведь есть в этом какой-то скрытый смысл! Есть! И полночи я ворочался в поисках его.

И из-под завалов ненужных знаний вылезло, что Фео -это гиада, то есть нимфа дождя из греческого мифа. И она с сестрами так рыдала о смерти своего брата Гиаса, что погиб на охоте, что утомленный их стонами Зевс забрал их на небо.

И вот опять что-то в этом всем скрывается! Но нет уже сил разгадывать, и я свалился и заснул .И до утра ни кошки, ни нимфы меня не беспокоили.

И уже утром, когда я чистил зубы солью, вспомнилось, что этот братец нимф погиб на охоте именно от когтей льва. Или львицы? Тьфу, напасть!

Кипяток в 'Виктории' сегодня был пустой, но хорошо нагретый, пришлось ждать, когда остынет. А пока кипяток терял обжигающие качества, я размышлял о минувшем сне. Иногда такие вот загадочные сны у меня случаются, после чего и не знаешь, что это означает. Может, 'фантазия буйствует в оргии пьяной', может, что-то подсказывает мне о прошлом или о будущем.

Разумеется, я много читал о разных вещих снах, что приходили к разным сильным мира сего-от Гостомысла до фараона и что-то символизировали. И в беллетристике про 'чудные сны' тоже не забывали.

Когда я выздоравливал после второго ранения, то судьба свела меня с доктором Моисеем Марковичем Клейном. Мы с ним иногда беседовали о тайнах человеческой души. Моисей Маркович, как оказалось, интересовался этим, и даже ранее выписывал из Франции и Австрии интересующие книги и журналы. Вот он мне и рассказал об некоем венском докторе, который много размышлял о человеческой душе, и пришел к выводу, что, кроме осознаваемой нами активности мозга, есть еще и скрытая от нас составляющая человеческого мышления, которая, тем не менее, проявляет себя. Только ее нужно расшифровать, ибо в снах, обмолвках и прочем она присутствует в виде некой литореи или шифра, который разобрать не так просто. И Моисей Маркович мне даже прочел такую вот небольшую статейку-зарисовку про расшифровку. В ней знакомый венского доктора размышлял о чуде какого-то католического святого, при котором кровь чудесным образом не сворачивается в сгусток, а остается жидкой. Я, помню, тогда еще сказал, что не хотел бы, чтоб меня постигло такое чудо, ибо на войне оно равносильно приговору. Ну так венский доктор силой анализа, достойной Шерлока Холмса или мсье Дюпена, рассек завесу тайны и обнаружил, что под всем этим крылись соображения о возможной беременности предмета нежных чувств знакомого.

Да, любое сложное можно разбить на ряд более простых составляющих, но анализ был очень интересным. Хотя Моисею Марковичу пришлось много пояснять недоучке-прапорщику про значение ряда ассоциаций. Как, кстати, была фамилия этого венского доктора? Не то Бройде, не то Фройде...кажется, Фройд. Интересно, что скажет почтенный доктор, покопавшись в головах и душах венцев, вернувшихся с полей войны под Луцком и Золотой Липой? И не вылезет ли в его кабинете из-под завес тайны вместо Амура оскаленный череп смерти?

У многих ведь мир и душа перевернулись в результате такой войны. Тем более Вена сейчас тоже должна будет сильно измениться, потеряв статус столицы великой державы. Сейчас ее должны переполнять ходящие по улицам символы и призраки великого прошлого. Думаю.что эти призраки будут заполнять и души венских пациентов доктора Сигизмунда Ф.

А вот где сейчас Моисей Маркович? Не знаю, уже три года скоро, как разошлись наши пути. Жаль, если с ним что-то случится.

Пока я размышлял о сказках Венского леса, кипяток у меня остыл. Ну и ладно, зараза в воде все равно сдохла, так что можно пить и остывшее. Что я и сделал, после чего опять посетил , библиотеку, отдав обратно 'Квентина Дорварда'. Светония я пока оставил, чтоб не вводить в изумление библиотекарей, да и нашлись в книге о римских цезарях интересные вещи, которые мне когда-то при первом прочтении не бросились в глаза. Ну чего ждать от себя в пятнадцать лет — чтоб все тайны истории тебе открылись? Нет. Думаю, что некоторые книги надо читать всю жизнь, и в каждом возрасте тебе что-то будет открываться. То, которое в прошлый раз ты прочел, но не воспринял. Моисей Маркович как-то говорил о слепом пятне в глазу. Есть такой участок, который отчего-то не может воспринимать окружающее. На его существовании раньше была основана такая вот игра Человеку давали вырезанный из бумаги рисунок причудливой формы и предлагали зажмурить другой глаз, а этим смотреть на какую-то часть вырезанного, одновременно боковым зрением разглядывая кого-то другого.

Так можно было видеть этого кого-то без головы. Просто в данной позиции глаза и человека часть фигуры его попадала в то самое слепое пятно.

Видимо, в душе человека тоже есть свои слепые пятна, отчего мы сегодня рыдаем над горестной судьбой Тома Джонса, найденыша, а страдания найденыша Ивана Иванова нас не волнуют.

Время шло, а я развлекался, читая 'Энциклопедический словарь' под редакцией Южакова, и не спешил решать, что ответить. Интересно было перелистывать страницы и читать про новое для меня, про неизвестных мне польских поэтов и германских архитекторов.

Да и про российских авторов и ученых было рассказано много интересного и наводящего на размышления. Время шло и шло, неминуемо приближая вечер. Потом наступит утро, и надо будет сказать 'да' или 'нет'. Но я не хотел думать об этом до того утра. Может, я хотел, чтоб мне что-то или кто-то подсказал, что я отвечу? Неплохо бы.

Но чего, собственно я должен долго размышлять и страдать от мук выбора? Когда ты решаешь сделать нечто необратимое-то да, все правильно. Решишься убить кого-то-он не воскреснет. Решишься убить себя — тоже дороги назад нет. Пулю обратно не вставишь в гильзу и не зарастишь дырку от нее. Там нужно решиться идти ва-банк.

А я? Могу ли отказаться от этой должности? В общем, да. Это же не ЧК. Стоп, а разве в ЧК раз пришел, так не уйдешь? Не знаю, надо будет спросить. Но как бы у чекистов ни было, но я в ЧК не служу. А комендант входит в подоотдел принудительных работ отдела управления губисполкома. То есть — ни военный, ни чекист, а простой совбур, как сейчас любят выражаться, то бишь советский бюрократ. Пошла же мода на сокращения слов, и нравится же народу страшные слова произносить!

Ну, штатских совбуров даже без желаний тасуют, как колоду, потому, если он уйдет, то никто особо не застрадает — много желающих на его место. Ну, если вправду, то за исключением того случая, если угрожает суд и приговор. Так что если я не проворуюсь — отпустят.

Действительно, ну, поработаю я там до весны — что будет? Войне скоро конец, бандиты весной дружно займутся пахотой и севом, на время прервав веселые прогулки по городам и селам, так что должно стать ощутимо легче. Если же война с Врангелем вскоре закончится, как я думаю, то из армии и флота вернутся многие. То есть будет кем меня заменить— хоть я прославлюсь на этом посту, хоть уйду с позором. Место будет кому занять.

А, может, этот сон про птицу и кошку — именно про мою проблему? И здесь таится пояснение, что делать?

Интересно, интересно, но чтобы значил сон в плане — соглашаться или нет? Что в нем основное, а что -только маскировка? Поскольку прямой отсылки нет, то надо искать переносный смысл. Похоже, что я опасаюсь за птицу, но ее только берут на руки и отпускают. То есть опасения не оправдываются. Еще похоже, что я хочу кинуть в львицу персиком, но не кидаю в итоге. То есть два отсыла к тому, что мне на новом посту бояться нечего.

Но есть еще момент — я не хочу бросать. Может, главное это то, что я не хочу?

Устав сомневаться, я продолжил чтение. И хорошо мне было — читать и не думать ни о чем, кроме как про статьи и иллюстрации к ним. Как в тексте, так и отдельно. Статья 'Варшава'...

Да, туда я не попал, ни в четырнадцатом, ни в пятнадцатом, ни в этом ... Лучшая в империи канализация, говорите? И спорить не буду, пусть лучшая. Там, где я воевал, ее почти что и не было. Разве что в панских фольварках для самих панов, потому как для их работников было известно что. А у мещан -тоже самое, в деревнях же— за плетень да за хату...

Ладно, хватит про канализацию, лучше прочтем, что за учебные заведения в Варшаве были почти двадцать лет назад, потому как профессор Южаков свой словарь издавал именно тогда.

Да, много, побольше, чем в Новогеоргиевске, да и в Херсоне тоже. И вот почему? Или это память прошлого, когда Варшава столицей была, оттого и открывали там гимназии и училища? Да, такой памяти в Новогеоргиевске нет. В Херсоне тоже не будет, ибо его история еще короче, с века Екатерины, когда понадобилось строить корабли для флота.

Что было до того? Может, и ничего, или махонький хуторок. Турецкой крепости, как в Одессе или Очакове точно не было. А, может, это я про них не знаю? Да нет же, остатки турецких крепостей (или тем, чем их заменяли), Одессу и Очаков украшают. А в Херсоне-только остатки екатерининской крепости— кажется, двое ворот. Хотя с крепостью в Аккермане не сравнить. Мы туда семьей ездили на нее посмотреть.

Даже через лиман выглядит мощно — три двора, больше, чем два десятка башен. Столь мощной я больше не видел. В Дубно такой мощной не было, в Остроге тоже. Мне говорили, что Киевская крепость тоже очень велика, но я как-то туда не попал, когда бывал в городе.

Вечереет, и что-то с электростанцией сегодня не так — накал лампочки слабый, плохо видно буквы. Надо завершать с творением профессора Южакова. Спать надо.

А как быть с завтрашним решением? А вот утро наступит, подойду я к товарищу Болотову и скажу ему.

Что точно — это будет завтра. Передумаю — значит, откажусь. Не передумаю-соглашусь.

Что же сегодня приснится? Снова птичка и львица? Или нечто такое, что и доктор Сигизмунд Фройд зайдет в тупик и с горя напьется кофе по-венски?

Сон был практически без сновидений, потому как я их не запомнил. А раз не видел-значит, и не было.

Сегодня важный день, так что его надо отметить. Если в буфете опять будет голый кипяток, то надо будет заварить чай самому. Запас заварки у меня мизерный, но такой день.... День, когда я решился или не решился. Посему я отсыпал себе заварки в крохотный бумажный пакетик, взял хлеб и двинул вниз. Так и есть — сегодня чай пустой!

Ладно, коль предчувствие меня не обмануло, то пусть буфетчик тоже нюхает и облизывается!

После я неспешно следовал проспектом Революции, подходил к афишным тумбам, разглядывал дома. Их-то я уже видел, но, коли есть время, которое нужно убить-отчего бы не поглазеть?

Впереди вставал городской собор, за ним должен быть Днепр. Неспешные шаги в ту сторону. Октябрьское утро, немного сыроватое, но не холодное. Желтая листва на деревьях.

Впереди кабинет Болотова и мое решение. Какое? Да это уже понятно.

Стоит думать разве о том, не принесет ли мое решение какой-то пока скрытой от меня неприятности. Ладно уже. 'Когда они захотели погубить Бертольда, то отправили его в города по Луаре собирать налоги, чтоб его там и убили'. Но с тех пор профессия сборщика налогов не считается равнозначной приговору. Да и мне нечего переживать -я ведь не дезертиров ловить в Холодный яр послан или продразверстку собирать там же. Думаю, что как-то справлюсь. В этом-то все и дело — что надо справиться.

Сергей МАЛЕНКОВ.

Вообще должен сказать, что про гиад — я ему напомнил и пояснил, как и про братца их, погибшего на охоте на львов.

И я бы не напирал на его месте про соображения о том, что ждет Врангеля и прочих врагов Советской власти. Ему ведь про это сказано было, если он, конечно, не забыл средь тьмы всех новостей, что я ему рассказывал.

Но не буду пыжиться от восторга за свои знания. Все же учился я дольше Сергея.

Что интересно, сон снился нам обоим. Как это могло быть— не могу даже и представить.

Надо сказать, что я ощущал себя как в кино, только с неким правом вмешаться. Да, правильнее будет как не в кино, а как в автошколе преподавателем вождения. То есть управляет и действует другой Сергей, а я гляжу и иногда вмешиваюсь. Вообще, это правильнее, потому как при том же сроке жизни у Сергея куда больше жизненный опыт и куда больше участия в разных опасных переделках. Да и ему все же проще в своем времени. Я, хоть и писал диссертацию по действиям Советской власти на Кубани в 1920м году, то есть много чего знал, о чем не пишу в учебниках, тут регулярно метафорически раскрывал рот — а вот про это в Екатеринодарских бумагах не было и в Новороссийских бумагах тоже! Наверное, еще не рассекретили! В 1990м году как раз много фондов рассекретили, и знакомые девушки их архива намекали, что там еще много неординарного есть, на котором вскоре букву 'С' на обложке зачеркнут. Да, не зря я поменял тему, хотя завкафедрой был не в восторге.

Но многие мои знания и умения сейчас неприменимы. Вот разбирался я в телевизорах и мог подрабатывать в кооперативе по ремонту, чем успешно пользовался. А как это мне поможет в это время?

Как и два года в 'пиджаках' в зенитно-ракетном полку— впечатлений масса, знаний тоже, но толку-то от этого здесь?

Так что я как ангел-хранитель, пребываю за правым плечом и в случае нужды вмешиваюсь.

Хотя Сергей богословской терминологии не любит. А из меня она так и лезет, хотя не религиозен. Но суеверен и страшно не люблю, когда черные кошки дорогу перебегают. Когда просто сидят в стороне-пусть себе. Могу и погладить.

Поскольку бдить все время надоедает, то я отвлекался на пустые размышления. Как мне быть с Милой, от которой я отброшен на десятки лет и пару тысяч километров? И насколько правильно снабжать здешнего человека сведениями о будущем и тем самым изменять его?

Хорошо, что я не знаю его судьбы и не ставлю его перед тяжким выбором: жить по своему или жить, как школьник, подглядевший в конце учебника ответ на задачу и сейчас пытающийся решить ее с конца.

ГЛАВА ВТОРАЯ. Необычные слова на оборотках.

Змей — искуситель Болотов, как выяснилось, знал, что я соглашусь, хоть и сначала противился.

Вот какое у меня начальство-то! Насквозь меня видит. Такому врать опасно — узрит, проникнет в мысли и покарает, не слушая оправданий.

Так что сегодня меня будут утверждать на должность на бюро. А мне еще надо становиться партийный учет, а с завтрашнего дня потихоньку принимать дела. Ну, это если Федотов от радости не запьет, что освободился от груза должности. Тогда, может, и долго.

-Вот не получится ли, что бюро меня не утвердит?

-Не боись! Наука умеет много гитик, и я тоже умею. Поехали, будем тебя утверждать на посту главного тюремщика губернии! Не морщься, Сергей, это я пошутковал! Главный тюремщик губернии — это завгубкаротом губюста Евсей Лапин. А на твоем посту у тебя соперник есть — заведующий ДОПРом, забыл, как его фамилия, он только-только прислан их Харькова. Рыжий такой. Есть еще тюрьмы в уездах, шесть штук. Выше голову! На бой кровавый, святой и правый! Марш, марш, Варшава!

-А что это за знакомое?

-'Варшавянку' знаешь? 'Вихри враждебные веют над нами'?

— Конечно!

-Так это польская песня 'Вперед, Варшава', только немного измененная. Ее польские товарищи пели. Мощная песня, под такую можно и грудью на штыки пойти. И ходили, только не на войне, а во время демонстрации, когда вывели против нас роту резервного батальона. И попятились царские воины, а стрелять не решились... Ладно, идем!

Бюро утвердило. 'Слушали...постановили...' И вот я теперь при мандате и нагане и звание у меня -комендант концентрационного лагеря ?1 Кременчугской губернии, подчинён подотделу принудительных работ губисполкома, то бишь Болотову. Как выяснилось-'концентрационный лагерь' и 'лагерь принудительных работ'-это одно и тоже. Раньше концентрационным лагерем называли лагеря для военнопленных, но тут должны быть не только они. Поэтому надо вникать дальше.

Лагерь может быть при ЧК, а может при губисполкоме. В Кременчуге решили так. Вот почему— непонятно.

Вот и сейчас я читаю целую пачку руководящих документов, а Медведев пока в неведении, что может вздохнуть свободно. Но принимать приличное хозяйство следует только когда хоть немного войдешь в детали. Поэтому пока я сначала бумаги полистаю и впитаю то, что от меня требуется.

Так, эти два документа побольше, их пока отложу, а что вот это?

'Распоряжения о содержании заключенных в подвале только в исключительных случаях...'

И правильно.

'Приказ заместителя председателя Всероссийской ЧК об условиях содержания под стражей лиц, осужденных пожизненно'.

Вот это да! Неужели сейчас по кодексу есть такое наказание? Так, запишем заметочку, чтоб потом узнать — есть ли.

Постановление Всероссийского ЦИК Советов ' О лагерях принудительных работ', инструкции, правила о порядке функционирования лагерей принудительного труда'.

Так, это тоже большое, попозже..

Согласно Постановлению СНК от 12.10.1920 года в лагерь осужденные лица могут направляться ЧК, ревтрибуналами. народными судами и решениями советских органов ,которым предоставлено это право.

Вот, значит, кто будет мне арестантов поставлять. Надо запомнить.

Арестованные могут использоваться на должностях надзирателей в лагере.

Ладно, ничего особенного. Или есть? Надо спросить.

Положение о бюро принудительных работ без лишения свободы считается временно недействительным.так как оно не утверждено СНК.

А это меня касается? Лагерь-то должен лишать свободы? Опять заметочку.

Приказ Председателя Всероссийской ЧК о том, что лица, осужденные к пребыванию в концлагере до конца гражданской войны, не могут и не должны находиться вне мест заключения. Изменения в режиме их содержания могут осуществляться с разрешения Председателя ЧК или Губчека.

Тоже интересно, не знал, что сроки заключения могут быть неопределенные — до конца гражданской войны. Если считать, что она началась с начала восемнадцатого, а кончится в начале двадцать первого, как я думаю, то получится три года. А были ли гражданские войны дольше? В Северо-Американских Штатах была около четырех лет. Правда, были какие-то мигелистские и карлистские войны, там могло быть и дольше. Кстати, надо глянуть в словарь Южакова, сколько они длились.

Работы хватило и на вечер, потому как я сидел еще и в номере, читая бумаги о будущей работе.

Вот он. Декрет о моей теперешней службе, сейчас и прочту, что там мне положено делать или не делать.

Примечание. В зависимости от местных условий лагери принудительных работ могут быть устраиваемы, как в черте города, так и в находящихся вблизи него поместьях, монастырях, усадьбах и т. д.

2. По организации лагеря, таковой передается в ведение отдела соответствующего Исполнительного Комитета, с разрешения Отдела Принудительных Работ Народного Комиссариата Внутренних Дел.

3. Во всех губернских городах в указанные особой инструкцией сроки должны быть открыты лагери, рассчитанные не менее, чем на 300 человек каждый. Ответственность за неисполнение настоящего положения возлагается на губернские Чрезвычайные Комиссии.

Примечание. В уездных городах лагери могут быть открываемы с особого разрешения Отдела Принудительных Работ.'

Вот это да! Триста человек арестантов! Интересно они в сорок бочек поместятся? Я-то думал, что будет поменьше, человек эдак сто. А почему я так подумал?

Ладно, продолжим, что там про меня пишут:

'9. Во главе каждого лагеря стоит комендант лагеря, избираемый местным Исполнительным Комитетом и утверждаемый Отделом Принудительных Работ Народного Комиссариата Внутренних Дел. Комендант лагеря является ответственным за соблюдение порядка в лагере и за точное исполнение всех издаваемых центральной властью постановлений, инструкций и распоряжений. Все служащие лагеря и заключенные должны подчиняться распоряжениям Коменданта лагеря.

10. Комендант лагеря, будучи непосредственно подчинен Отделу Управления местного Исполнительного Комитета и временно Чрезвычайной Комиссии, обязан каждые две недели представлять Отделу Принудительных Работ краткий отчет о деятельности лагеря, количестве и движении заключенных, о побегах, а также обо всех особых происшествиях, имевших место в лагерях.

11. Коменданту лагеря предоставляется право наложения дисциплинарных взысканий на заключенных в порядке, предусмотренном особой инструкцией. Комендант назначает и увольняет служащих лагеря.

12. Непосредственными помощниками коменданта лагеря являются: заведующий хозяйством лагеря и заведующий принудительными работами.'

Раз в две недели бумаги писать — это не так чтобы очень много, пока ничего страшного я не увидел. Хотя триста человек-это больше, чем рота, то есть больше, чем я когда-то командовал.

'15. Делопроизводство лагеря возлагается на канцелярию, состоящую из делопроизводителя, казначея-бухгалтера, писцов (по расчету один писец на каждые 100 человек заключенных) и машинисток (по расчету одна машинистка на каждые 300 человек заключенных).

Караульная команда

16. Непосредственное наблюдение за порядком в лагере возлагается на караул, состоящий из начальника, его помощника, 2-х отделенных и караульной команды.

17. Число служащих караула определяется в зависимости от количества заключенных,

причём в лагерях, в которых число заключенных не превышает 300, на каждые 15 человек заключенных полагается 2 караульных, на каждые 10 человек заключенных свыше 300 полагается один караульный.'./i>

То есть это мои подчиненные-два заведующих, делопроизводитель, казначей, три писца и одна пишбарышня и 24 караульных. А, еще и врач с фельдшером. 34 человека получается.

Это четверть пулеметной команды до войны, тогда ведь на пулемет полагалось десять человек прислуги. Таким количеством руководить не очень сложно, если, конечно, народ стоящий.

Так, что дальше. Ага, женщин и несовершеннолетних мне не полагается, ибо для них особые лагеря предназначены. Но не случится ли так, что лагерь пока в губернии единственный, так и будут в него дамский пол заключать? Вот чего-то мне этого не хочется.

Теперь про работу. Сразу же арестант приступает к труду, если не негоден к нему. Неужели инвалидов в лагерь тоже будут доставлять? Не знаю, но бывают такие вот зловредные старцы, вроде казачьих стариков, которые в нашу сторону злобой аж брызжут. Да, такому может быть и семьдесят, куда ему работать, зато яду на языке— целый эскадрон помереть может, если он в котел плюнет!

Вот такого бы и надо в лагерь, потому что вешенские и прочие товарищи расстреливать таких стали и вышло от того Вешенское восстание. Сильно оно подгадило. А ведь только что казаки сами по домам разбегались и воевать не хотели. А оставить такого в доме — круглосуточная агитация против Советской власти.

28. Немедленно по поступлению заключенного в лагерь, сведения о нем заносятся в особые карточки, составляемые в трех экземплярах, из которых один помещается в алфавитный реестр, другой хранится при деле заключенного, третий же препровождается в Отдел Принудительных Работ.

29. Каждый заключенный имеет в канцелярии лагеря свой лицевой счет и книжку, в которые в доход вносится его заработок, в расход помещается причитающаяся на его долю часть содержания лагеря и расходы, произведенные заключенным из его средств (поскольку таковые допускаются правилами лагеря).

Примечание: Расходы по содержанию лагеря в соответствии со ст. 35 настоящей инструкции распределяются между заключенными с таким расчетом, чтобы содержание лагеря окупалось трудом заключенных при полном количестве последних.

30. О всех наложенных на заключенных взысканиях делаются отметки в деле заключенного.

31. Все заключенные должны быть назначаемы на работы немедленно по поступлении в лагерь и заниматься физическим трудом в течение всего времени их пребывания там. Род работы определяет администрация лагеря.

Примечание: Для отдельных лиц с разрешения местных отделов управления может быть допущена замена физического труда умственным.

32. Для заключенных устанавливается 8-ми часовой рабочий день. Сверхурочные и ночные работы могут быть введены с соблюдением правил кодекса закона о труде (Собр. Узаконений 1918 г., ?. 87 — 83, ст. 905).

33. Продовольственный паек для заключенных должен соответствовать размерам нормы питания для лиц, занятых физическим трудом.

34. Вознаграждение за труд каждого заключенного производится по ставкам профессиональных союзов соответственных местностей. Из заработка заключенного вычитается стоимость его содержания (продовольствие, одежда), расходы по помещению, содержанию администрации лагеря, караула. Общая сумма таких вычетов не может превышать трех четвертей заработной платы.'/i>

То есть моему арестанту положен такой же паек и немного меньше денег, чем ему же до отсидки? Рабочий день — как всем, правила — как и всем? Никакого ядра на ноге и кандалов? Да куда я попал — детский садик фребеличек?

Двойственное какое-то ощущение. Как нереальное и как то, что очень нужно. Для будущего. Потому как, видимо, в Москве поняли, что хоть гражданская война и без крови невозможна, но эта кровь не должна просто так проливаться. Злостные враги — с теми все ясно, а вот прочие должны понять, что у них есть шанс вернуться обратно, ко всем нам, шаг в сторону от которых они сделали. И, если он будет не сидеть в каземате, прикованный к стенке, а будет трудиться практически в двух шагах от дома — больше шансов, что он не закостенеет во вражде, а вернется к нормальной жизни. Это же касается и обыкновенного вора, а не политического противника.

Тут, наверное, надо дозировать наказание, как лекарство: мало-значит, не поможет, много-пациент умрет.

При этом вспомнилось, что некогда шпицрутены тоже вводились с благою целью. Тогда покаранный солдат по идее карался руками своих товарищей, а не рукой палача, что как бы не позор, а дружеская помощь. Но куда это завело? Вот-вот. Надо не передавить.

Ладно, продолжу, вроде как документ скоро закончится.

38. Для предупреждения возможности побега может быть введена круговая порука.

39. Все заключенные избирают старосту, одного для всего лагеря, который и является посредником между заключенными и администрацией.

40. За отказ от работы без уважительных причин заключенный подвергается наказанию, согласно особой инструкции.

41. Все распоряжения администрации лагеря должны быть немедленно исполняемы заключенными. Каждому заключенному предоставляется право принести жалобу о неправильных действиях администрации. Для этой цели в каждом лагере должна быть заведена книга жалоб, которая хранится у старосты лагеря и представляется Отделу Управления и лицам, имеющим право ревизии лагеря.'

В этой части мне не нравится только десятикратность срока за побег.

Эдак вместо одного года можно заработать десять лет срока. А второй раз сбежишь— так и не выйдешь на волю без амнистии. Но нарушителя кто подведет под амнистию?

'44. Тем заключенным, которые проявят особое трудолюбие, может быть:

1) разрешено жить на частных квартирах и являться в лагерь для исполнения назначаемых работ,

2) срок заключения им может быть сокращен Отделом Принудительных Работ Народного Комиссариата Внутренних Дел по представлению Отдела Управления местного Исполнительного Комитета.

Примечание: Пункт второй настоящей статьи не применяется к лицам, заключенным в лагерь по приговорам судебных учреждений: лица эти могут быть освобождаемы до срока заключения по общим правилам о досрочном освобождении.'

Вот это правильно! Дошло до арестанта, что воровать или бандитствовать плохо— можешь заработать шанс на спасение и досрочное освобождение, если трудиться будешь. Профессиональным ворам это не поможет, но вот многим крестьянам-да.

'43. Помещения, предназначаемые для лагерей принудительных работ, должны быть вполне пригодны и соответствовать требованию гигиены и санитарии.

Примечание: Для караульной команды в районе лагеря отводится отдельное помещение.

46. Заключенные размещаются в лагерях в зависимости от размеров и расположения строений в общих или отдельных одиночных камерах.

47. Лагери устраиваются в местах, изолированных от других помещений и строений.

48. Каждая камера снабжается всеми предметами, необходимыми для помещения в них заключенных.

Примечание: В целях предупреждения эпидемии воспрещается устраивать сплошные нары.

49. При лагерях устраиваются ванны, прачечные и дезинфекционные камеры.

Примечание: В случае невозможности устройства при лагере особой бани, заключенные не менее двух раз в месяц должны водиться в городские бани.'/i>

Ну, это понятно, нагляделись на эпидемии в этом и прошлом году. И на сдавшуюся по небоеспособности из-за эпидемии тифа Галицкую армию. А в тесном помещении без борьбы со вшами — будет совсем плохо.

Инструкция закончилась, да и время уже позднее. Пора отдыхать. Завтра будет новый день и новые заботы.

Это были документы из центра, потом пришла очередь местных. Несмотря на то, что документы о развертывании сети лагерей вышли в начале девятнадцатого, Кременчугская губерния их разворачивать не спешила и занялась открытием лагеря только на рубеже лета и осени, потому как на бумагу, полученную 28 сентября дан ответ, что к организации лагеря приступлено, а дальше в деле подшита бумага, что комиссия в составе бывшего коменданта, губернского архитектора и представителя губздрава осмотрела дом купца Гурария и нашла его пригодным для создания лагеря в нем. Что интересно, решение комиссии напечатано на чистой оборотной стороне рекламного плаката 'Электрохимического заведения' Н. Гурария. Это о доме владельца электрохимического заведения идет речь или об однофамильце?

И дом они присматривали третьего октября.

А еще дальше таилась кипа документов, что звучали совсем непонятно. Это были жалобы граждан на незаконное помещение в концентрационный лагерь. Смотрю на даты— шестнадцатое августа, двадцатое августа. Но как могут человека шестнадцатого августа приговорить к двум неделям отсидки в концентрационном лагере, если он не открыт и в сентябре? А в октябре ему еще место подбирают и для того дом Гурария оценивают?

'Кипит мой разум возмущенный' и пар, и пар стремится вверх...

А так оно и есть. Иосиф Львович Бухбиндер 16 августа приговорен к двум неделям концентрационного лагеря.

Моисей Львович Шапиро 11 августа еще болел тифом, потому не был трудоспособен и не должен отправляться на две недели отсидки,о чем есть справка от доктора Галицкого.

Заявление Губы Мойшевны Безродной про то, что ее муж, Ицко-Янкель Безродный не смог вовремя прийти на регистрацию, оттого и посажен на три недели, а все потому, что она, Губа Мойшевна рожала, а муж помогал... Что-то мне это знакомо? Не ее ли девчушка уговаривала не плакать, а она насчет своей Сары и своего мужа что-то говорила? Может быть, проверю по документам позднее.

Ходатайство Союза ремесленников и кустарей, чтоб трех его членов освободили и чей-то размашистый почерк поперек бумаги: 'Освободить'...

Но что это все за жертвы с двумя неделями того, чего еще нет?

Прояснилось только в предпоследнем документе. Это список трудовых дезертиров в количестве 364 гражданина мужского пола с адресами и другими данными.

. Указанные дезертиры являлись лицами без постоянного места работы. Оттого они обязаны были регистрироваться и регулярно посещать бюро регистрации, а также по его указаниям направляться на общественные работы. Неявка на регистрацию в указанные сроки приравнивалась к дезертирству. Причем для удобства учета эти лица были разделены на группы с военными названиями, являться же на регистрацию им было положено не каждый день, а в день, отведенный для их группы.

И стало понятнее. Это граждане свободных профессий, что промышляли разными 'гешефтами', с которых налоги не платятся, но Губа Мойшевна и прочие домочадцы живут. И вот 'свободных художников' заставили иногда регистрироваться и иногда подметать тротуары в качестве общественных работ. 'Свободные художники' проявили полное отсутствие трудовой дисциплины и теперь уже не в очередь, а постоянно, две недели подряд подметают тротуары, чтоб дальше не забывали про трудовую дисциплину и апрельский приказ о регистрации.

Да, город этого не переживет-две недели без гешефтов!

Но опять же я совершенно не понимаю, в каком концентрационном лагере они эти две недели отбывали, если этого лагеря нет и не было еще долго?!

Тайны Кременчугского двора. Или никаких тайн не было, а часть страдальцев сидела в ДОПРе, а те, кто там не поместился или успел задействовать племянника из губ чего-то там-сидел дома, но каждый день являлся на улицу Столыпинскую и подметал ее? 364 уклониста— это же сколько они за две недели тротуаров подметут? Надо будет здешних товарищей спросить: был ли в августе хоть краткий миг чистоты тротуаров? Потому как сейчас его точно нет, а внутри двора вообще кучи мусора валяются, а кое-где и крысы по двору бегают. Да еще и следы отсутствия общественных уборных в каждой подворотне.

И не возложат ли на меня с подопечными задачу очистить здешние авгиевы конюшни?

И будет— двенадцать подвигов Готлиба в губернии!

Но вроде как авгиевы конюшни-это шестой подвиг, а не первый? Или это в учебнике он шестой, а разные там Гигины в комментариях нумерацию не согласовали?

Что там еще у меня есть? Ага, смета.

Аж на целый миллион рублей! Да, так и есть, даже с лишком: миллион шестьдесят шесть тысяч рублей, в том числе на содержания штата сотрудников 176 тысяч рублей, на создание двухмесячного запаса продовольствия для 300 заключенных 180 тысяч рублей, на приобретение медикаментов и организацию больницы в лагере 120 тысяч рублей, на транспорт ( покупка 3 лошадей и подводы) 250 тысяч, на приобретение инструментов для работы 30 тысяч, на канцелярские принадлежности 40 тысяч.

Восьмая часть денег на санчасть и лекарства — это мне нравится. Не будет, значит, кладбища при лагере из тифозных. Правда, опыт подсказывает, что никогда не дают всего, что нужно. Меньше — сколько угодно, могут и вообще ничего не дать, но потребовать -это обязательно.

Что еще— потребность лагеря в канцелярских принадлежностях: 2 стопы чистой бумаги, промокательная бумага, 2 канцелярских счетов, коробка перьев, 7 чернильниц, 6 линеек,10 карандашей, чернила разных цветов. Причем красные чернила — обязательно. Резолюции ими ставить буду.

Остальное-уже не столь интересно — акты обследование училища и винного склада, потому еще одна бумага про осмотр дома Гурария, Все эти помещения исследовались на предмет пригодности для размещения лагеря. Поскольку комиссия ходила снова и снова — значит, им эти здания не дали, или туда поместили те конторы, что нужнее.

Еще одна копия про дом Гурария. С чего их так много? Видимо, несколько раз просили губисполком про передачу этого здания.

Насчет Гурария — это ладно, а где все-таки размещен лагерь? Так — угол Пушкинской и Мариинской, бывшая паровая мельница Любаровского. Улицу Пушкинскую я видел, это всего один квартал от той, на которой стоит 'Виктория'. Мариинскую — не видел. Вот насчет мельницы — что-то гложет меня какое-то подозрение насчет нее. Ну и две последние бумаги-отношения в 216 батальон ВОХР с просьбой выделить охрану лагеря. Первая бумага-нужно 9 человек, вторая — уже 30 охранников. Растет лагерь, растет, а сколько надо заключенных на 30 охраняющих? По документу посчитать, так выходит, что их больше двухсот? Ладно, посмотрим.

Папке конец, и отдохнуть тоже пора.

Утром я встал и бодро пошагал в лагерь — принимать дела. Мандат у меня уже есть, так что можно творить беззакония на благо и во вред населению. Вот только оружия нет. Надо будет у Болотина выцыганить. Коль я при должности, да и еще 'главного тюремщика, который совсем не главный', то оружие пригодится. Конечно, арестанты у меня могут быть и мирными, вроде взяточников и воришек, однако может затесаться и атаман из всяких там 'республик'.

Предчувствия меня не обманули. Мельница ранее сгорела, оттого ее и отдали под лагерь. Вот и верь после этого людям! И ведь ни склад, ни училище, ни дом Гурария не отдали! Хотя можно было бы ряд бумагомарательных контор сюда, в горелое место засунуть! А можно было бы еще раз подпалить, предварительно убрав конторщиков из здания! Меньше было б бюрократии.

Но, походив по корпусу, я немного успокоился. Здание все же кирпичное, стены достаточно прочные и вроде как завалиться не должны. Большая часть мельничных механизмов уже убрана, а межэтажные перекрытия частично восстановлены. Внутри оборудованы деревянные топчаны и сундуки под ними, кое-где даже два яруса мест для лежания. Для отопления поставлены железные печи, и большие, как на вокзалах, и маленькие, которые сейчас принято называть 'буржуйками'. Раньше такие тоже бывали у обывателей для лета, чтоб не топить большую плиту, их выносили на улицу и там на них пропитание готовили. Из злобной придирчивости пересчитал— оказалось двести сорок мест на топчанах. Таки не триста! Ленится губерния, ленится!

А заполнение-еще меньше. Судя по всему, занято с полсотни мест, а в наличии арестантов еще меньше, десятка полтора. Я специально не представлялся, что начальник, а ходил вместе со старшим караульной команды. Дескать, пришло какое-то начальство и что-то осматривает. Но что осматривает и для чего оно ему надо — ведают только черти. Поэтому арестанты занимались своими делами и на меня внимания не обращали, что хорошо. Узнали бы, что я начальник— было бы куча просьб и жалоб. А я еще с должностью толком не разобрался.

Поглядев на житье арестантов (а оно мне не показалось очень страшным), я пошел на кухню, которая располагалась в какой-то пристройке к зданию мельницы. Трудились на ней вольнонаемный повар и его помощник из арестантов. А для колки дров использовали других заключенных, когда они вне лагеря не работают. На кухне чисто, окна застекленные, только одна форточка забита фанерою. Все пока похоже на знакомые мне по службе ротные кухни, да, собственно, и лагерь-то не сильно отличается по численности от пехотной роты.

Повар бодро отрапортовал, что на завтрак (он его назвал 'снядання') арестантам был кипяток с иван-чаем и восьмушка хлеба.

На обед будет овощной суп с рыбой и пшенная каша. На ужин дадут кипяток с хлебом.

Так, а сколько у нас полагается пайка на одного арестанта? Помощник повара сбегал за кладовщиком, который и предоставил мне бумагу о пайке. Согласно примечанию, он должен был равняться пайку для рабочих, занятых физическим трудом. Посыл хороший, а вот как с содержанием?

хлеб— 1 фунт

крупа — четверть фунта

мясо или рыба — четверть фунта, выдаются два раза в неделю.

жиры— 3,2 золотника

мука подболточная 3,2 золотника

Свежие овощи 1 фунт

приправа -1 золотник

сахара— 1,6 золотника в день

соль 3,2 золотника в день

чай— 1 золотник в день./i>

Да, это не как для солдата при царе, но сейчас красноармеец в тылу получает тоже фунт хлеба и еще муки, кажется, три четверти фунта. А что это на второй странице? Это про больных.

Если арестант болен, то переводится на усиленное питание. Ему полагается полтора фунта хлеба. И сильно увеличена норма сахара: здоровому полагается полфунта в месяц, а больному аж два фунта. Что-то еще увеличено— ага, жиры и подболточная мука. Ладно, лишний золотник подболточной муки вряд ли ощутишь.

— Товарищ Гордиенко (это я кладовщику), а как в лагере с поступлением продуктов бывает? Каждый день получаете или раз на несколько дней?

— Обнаковенно на три дни. Завозили позавчора, на завтра еще есть, а там повинны подвести ще.

-Покажите-ка ваши запасы, что на сегодня и завтра осталось.

Поскольку арестантов нынче сорок восемь человек, из них двое больных, то осталось довольно много невыданного хлеба,сахар уже роздан.

На завтра есть картошка и другие овощи, двадцать пять фунтов мяса, постного масла полпуда, сахар, пшенка, а вот чая нет. Хлеб есть тоже.

Соль я проверять не стал, да и а взвесили тоже не все.

Я ведь не ревизор, мне пока важно определить общую картину.

Пока впечатления благоприятные: арестанты скелетами не выглядят, а повар от жира не лопается, запасы с нормами приблизительно сходятся, на кухне с виду благопристойно.

Кстати, а сколько мне самому полагается? До академического пайка я не дорос, но вообще должно быть, судя по бумагам, С этой одной шестнадцатой уже жить можно! А еще и с сушеными овощами — вообще вечно жить! Самое смешное, что это называется не паек, не рацион, а 'норма кормового довольствия'! Придумал же кто-то в Москве такое определение... Судя но количеству, это столько же, сколько красноармейцу в тылу.

Вот хуже всего оказалось с канцелярией. Делопроизводителя нет, одна пишбарышня на 'Ундервуде', который сдан в ремонт и еще не получен обратно.

Поэтому она пока занята сортировкой бумаг на входящие и исходящие, и это вся наша деятельность. А как же Федотов?

Девушка при 'Ундервуде' ответила, что он в последнее время работал так: прибежит, быстро просмотрит почту, подпишет и убежит. Потом ближе к вечеру еще раз появится, продиктует, если надо что-то куда-то написать, и снова исчезает. Прямо как солнышко, как она выразилась.

Так меня и на бюро потащат за развал в работе! Надо срочно находить делопроизводителя! Даже неотложно надо! А то не вовремя подадим табель, ведомость или еще что, и нам жалование задержат, а то и еще хуже— 'корм' для арестантов! Вот тогда будет нам на орехи и совсем справедливо.

Надо звонить Болотову. Надеюсь, в письмоводителе или делопроизводителе он не откажет.

И не отказал.

Далее все решилось быстро и эффективно.

Курьер принес мне распоряжение:

По вызову пришел невысокий щупленький человек в очках, представился, что он Александр Айзенберг, почитал отношение, тихо вздохнул и пошел к конторке-разбирать исходящие бумаги.

Стоик! Марк Аврелий! Ничего не сказал про вину или невиновность, а просто пошел работать с бумагами, словно не решился вопрос с его свободой, а он закончил одну пачку папирос и перешел к следующей.

Я бы, наверное, хоть свою шапку в воздух подбросил.

Казначей сейчас болеет, но завтра должен уже прийти в любом случае, как мне сказали, так что финансовые дела буду решать с ним завтра.

А вот сейчас отправлюсь я на артиллерийский склад номер шестьдесят пять, за оружием для себя. Я об этом с Болотовым тоже говорил по телефону, и он обещал там все решить.

Идти было легко в смысле — не заблудиться. Дошел квартал до бывшей Столыпинской, а ныне Пролетарской, и шагом марш до конца улицы. Как Пролетарская закончится и еще чуть-чуть— и там и будет артиллерийский склад. Вот идти оказалось тяжеловато. Сил после ранения не так много, потому я сильно устал. У склада были довольно представительные ворота с колоннами, в которых стоял караул. Меня встретили, проглядели мандат и оставили ждать в караулке, когда от начальства придет распоряжение. Вот я и посидел на табуретке, восстановив силы.

Вскоре появился курьер, что провел меня к начальнику артсклада.

-Здравствуй, товарищ Готлибов ! Я начальник склада, прозываюсь Иваном, а фамилия Горев.

Рука мозолистая, но выглядит, пожалуй, как чиновник военного времени. Или это такой вид очки создают?

-Петр Пасемин, комиссар склада.

Вот Петр выглядит франтом. Обмундирование не новое, но хорошо по фигуре подогнано

-Рад видеть вас, товарищи. Зовут меня Сергеем. Я назначен комендантом концентрационного лагеря губернии. Надо бы оружие получить, а то мое в госпитале осталось.

-Понимаю, сейчас тебе в лагерь начнут свозить бандитов из Холодного Яра. Мы уже патроны отпускали кавалерийскому полку и еще кой-кому. Сюда в город банды вряд ли прорвутся, но бузу поднять могут.

Это Пасемин.

-Наверное, я только дела принимаю, прежний начальник, что был от Чека, в лагере последние дни только мимоходом бывал. Может, и он Холодным яром занялся.

Кстати, а если потребуется еще сотрудников вооружить — на вашем складе есть чем?

-Найдется. Склад обширный,на обоих территориях много чего лежит. Есть у тебя морские пушки? Нет, а можно было пару десятков вагонов пороха для них дать тогда у нас свободнее дышать бы стало. А щестидюймовых гаубиц у тебя нету? И их можем обеспечить снарядами.

Винтовки тоже найдутся, и шашки.

-У меня своих сотрудников десяток всего, а охрана от батальона ВОХР. Пока нет нужды фельдшера и машинистку вооружать морскими пушками. Вот когда я на бронепоезде служил, так к нему снаряды бы пригодились. Тогда как-то остались мы только с бронебойными снарядами к обоим пушкам, и стало нам кисло.

-А что за бронепоезд?

-'Интернационал'. Я на нем начальником пулеметов правого борта был. Когда вооружали его, то снабдили пулеметами Кольта, а я на германской в кольтовской команде служил. И поскольку начальника пулеметов левого борта долго не могли найти, приходилось и за левым бортом приглядывать.

Комиссар заинтересовался, поскольку 'кольты' у них на складе тоже завалялись, каковы они в работе.

Я и честно сказал, что лучше их поставить перед зданием губисполкома для устрашения обывателей. Тогда от них максимум пользы и минимум мороки с ними. Если надо воевать— то лучше 'максим' или 'шварцлозе'. Они сложнее, но надежнее. А когда пулемет в любую минуту захлебнуться может, то выбирать стоит не его.

Так мы беседовали, пока до конторы добирался начальник участка ручного оружия. Артсклад в городе был огромным и располагался тут (это называлось старым участком) и на Песчаной горе (новый участок). Еще на территории располагалась часть цехов Варшавского снарядного завода. Горев поправился и сказал, что он сейчас называется Первым государственным механическим заводом. К складу подведена ветка железной дороги, так что сейчас со склада активно отгружают запасы, а куда— ты сам, товарищ, догадаешься.

Товарищ Готлибов догадался.

На складе работают около тысячи человек, в том числе триста рабочих для погрузки и разгрузки имущества. Один пожарный обоз -восемьдесят пожарных! И правильно— пороха хранится десятки вагонов, а взрывчатки столько, что хватит, чтоб от Кременчуга осталась груда дымящихся развалин. Я слышал про взрыв на артиллерийских складах в Брестской крепости в четырнадцатом году.

Паника в городе случилась жуткая, как и среди народа, так и среди начальства. Вывезли толпу народа в пожарном порядке, не дав собраться, чтоб спасти, аж под Белгород и Курск, а как выяснилось, нужды в этом не было. Имущества и пушек погибло много, но город уцелел. Битые стекла и впечатление, что наступил конец света-это было.

По делу же дорогому гостю предложили самому выбрать, что захочу, но губисполком это удовольствие должен оплатить по прейскуранту. Или выпросить у Харьковского округа бумагу о безвозмездной передаче.

И писарь принес лист с расценками.

Так, что там есть?

Наган русский 4320

Наган французский 4320

Кольта 45 калибра 3000

Кольта 32 калибра 3000

Смит и Вессон 2880

Лефоше 2160

Парабеллум 4320

Маузер 5040

Винтпатроны Бердана 4320

Итальянские Веттерли 8400

Германские винтовочные, английские Льюиса, 3линейные боевые винтовочные, австрийские 8 мм, 3 линейные американские винтовочные, французские винтовочные Гра, японские винтовочные, австрийские винтовочные — все по 8400 рублей за тысячу.

3 линейные винтовочные с уменьшенным зарядом— 6480

3 линейные винтовочные холостые 5520,

3 линейные винтовочные с тупоконечной пулей 7200

3 линейные бронебойные -12000

Порох охотничий в жестяной укупорке 60 рублей фунт.'

Ну, это не надо, охотник из меня никакой...Что там еще:

'Шашки артиллерийская и казачья 1440 рублей штука.

Штыки драгунский, пехотный, Бердановский 180 рублей штука.

Сабля — 1320 рублей штука

Тесак 180

Кинжал 240

Кортик 300 рублей штука.'/i>

И много чего еще. Разорю губисполком, заказав тысячу шашек для вооружения лагеря и израсходовав все деньги по смете на шашки. Или лучше заказать пустые винтовочные обоймы американской фабрикации? Не все ли равно, как добиться банкротства, зато будет оригинально. Кто разорился на постройке дворцов, кто на покупке домов, а я на покупке обойм к винтовкам!

Пришел начальник отдела ручного оружия и мы с ним пошли куда-то в сторону

Песчаной горы. Она была видна к северу, но до нее мы не дошли. По дороге встретился деревянный сарай, где и находилась часть запаса. Пока шли, я размышлял, нужно ли мне что-то из холодного оружия и все же решил, что не надобно. Еще в прапорщиках тихо страдал от необходимости таскать везде с собой шашку. Правда, потом вышло послабление, что в окопах ее можно сдать в обоз второго разряда. Ну вот мы, прапора, и изощрялись в ее замене-кто таскал трофейный штык, кто морской кортик, кто бебут. Последних было немного, так как не хотелось таскать оружие нижних чинов. Но вот когда пришлось в отпуск поехать — испил горькую чашу и страдал по кортику!

А кадровые офицеры продолжали носить шашку даже в окопах, снимая ее только на отдыхе. 'Привычка свыше нам дана'. Уже на гражданской войне оставил себе австрийский штык, то подвешивая его на пояс, то засовывая за голенище. Но резать им приходилось хлеб, веревки и другое неживое, а не людей. Это к лучшему— больно нехорошие воспоминания о схватках в австрийских окопах в пятнадцатом.

Но здесь, в Кременчуге, холодное оружие не понадобится. А для того, чтобы хлеб резать, у меня складной ножик есть.

Запас револьверов здесь был порядочный и разнообразный, систем десять. В первую очередь я выбрал небольшой 'бульдог' под нагановские патроны. Курок полускрытый, гнезд в барабане пять, экстрактор поворотный, и это хорошо, потому как 'бульдоги' бывают и без экстрактора. А потом стреляные гильзы надо зубочисткой выбивать. Ну да, оружие -то какое, для частных лиц, которым надо иметь револьвер, а вот стрелять и не обязательно. Не для того их покупают, а для уверенности. Этот -то еще ничего, под порядочные патроны. Ведь 'бульдоги' чаще встречаются под разные слабые патроны, которые не всегда пальто пробивают. Особенно если под пальто толстая фуфайка. Вот его и возьму, чтоб в кармане носить на всякий случай. А что еще взять, так сказать, для наружного применения и ношения?

'Смит-вессон' — больно тяжелый, почти три фунта. 'Штейр' — ну его в болото, не люблю австрийского оружия, ибо есть в нем всегда какой-то изъян и паскудство. Из ряда вон у австрийцев выделяется только 'шварцлозе', только он хоть у бывшей империи на вооружении состоял, но это не их разработка, а одного немца с такой вот фамилией. Это мне рассказывали спартаковцы, с которыми как-то пересеклись наши судьбы в прошлом году. Парабеллум-он в руке удобный, но нету в нем курка, как и в браунингах, отчего я их специально не выберу. Так, разве что от безысходности. Еще хорошая машинка-кольт, но в предложенных мне револьверах нет его, а на вопрос о нем ответили, что нету такого в запасах. 'Веблей' — тот же 'смит-вессон', только защелка другая. Если уж от него отказался, то и 'веблею' место на складе.

И выбрал я маузер и к нему не деревянную кобуру, а кожаную, с двумя гнездами под запасные обоймы. Вот только, правда, стрелять я из него стрелял, а разбирать не приходилось. Да, было это в том проклятом июньском наступлении, когда ворвались мы в австрийские окопы. Ворвались, а осталось нас всего два взвода, а остальные в атаку не пошли, кто 'ура' кричал и не двигался, а кто и этого не хотел. Пропало у армии желание воевать. А нам тогда надо было весь день до темноты продержаться, потому как на свету обратно бы не вернулись...Вот тогда я и понял, что кончилась наша армия и старая страна вместе с ней, потому как воевать и умирать за нее хотят только немногие вроде наших гренадеров, ныне названных ударниками и дуралеев вроде меня тогдашнего, что добровольно к ним присоединился, хотя мог бы сидеть в своей кольтовской команде и не геройствовать. Вот и пришлось тогда настреляться на этой проклятой горушке над проклятой речкой Маричкой...Но ничего, отстрелялись до вечера, а под покровом темноты вернулись, кто еще на ногах стоял, а солдатики, что в атаку не пошли, посмеивались, глядя как мы тащимся обратно. Чего там удивляться, что еле тащились после гранатного боя в траншее, когда венгры — таки ворвались в нее. Как не бережешься, а тебя все же бьет взрывная волна, куски земли и камня, а также мелкие осколки. Ран вроде бы и нет, и синяков, как при контузии, а все тело болит, словно тебя с головы до ног кулаками избили или подушкой. Ну и вид, как у черта из пекла: лицо грязное, закопченное, белки глаз покраснели, гимнастерка не только в земле и какой-то грязи, а еще и мелкими осколками разодранная. Глянул я на себя тогда в зеркальце и не узнал. Потом долго думал, что поседею и каждый день всматривался, не блеснет ли белый цвет в волосах. Но нет, не пристала седина к голове, зато слышал плохо еще несколько дней. Что интересно, я запахи стал хуже воспринимать с тех пор, но вот отчего— не пойму. И спрошенные доктора философствовать начинали, не давая прямого ответа. Значит, сами не знают. Видимо, это была плата за понимание того, что миру прежнему пришел конец. Должен сказать, не сильно большая, многие на этой горушке заплатили побольше.

Ладно, черт с ними, с австрийскими окопами, надо делом заняться. Револьвер вроде как в хороших руках был, не побит и не поцарапан, все работает, значит, забираю его.

Иван с Павлом оказались добрыми людьми и под патроны дали мне такой вот большой патронный мешок из парусины, какие стали во время войны шить на девяносто патронов сразу.

Вот и спасибо им, а то нести патроны к револьверам было бы в руках затруднительно. А так-руки свободные, за исключением счета в губисполком на оружие и патроны.

Спасибо этому дому, пойду к другому, погляжу, что там в лагере делалось, пока я вооружался и экипировался.

СЕРГЕЙ МАЛЕНКОВ.

Змей он, Сережа Голтибов, причем не просто змей, а змей с ушами.

Вот как еще назвать такого соседа?! Я-то хотел подольше покопаться в оружии, а он? 'Веблей' в руку взял, защелку большим пальцем нажал, все ему ясно стало и можно откладывать? А где я смогу это оружие потрогать еще? На военной кафедре-только 'макаров', в полку-он же и ТТ у начштаба полка. Федор Ильич его иногда по доброте душевной молодым лейтенантам давал потрогать и почитать дарственную гравировку на нем. Когда совсем раздобреет-под своим контролем собрать-разобрать.

А 'Штейр', о котором я только читал? И ведь не пожелаешь такому вот чего-то неприятного, вроде прострела, геморроя или бешихи — тело -то одно!

Свои преступления он искупит только походом на стрельбище и большим расходом патронов.

А также подробным рассказом, что он знает про отвергнутые им стволы и почему их не взял.

А я его не только послушаю, но и расскажу, как 'Маузер' разбирается и собирается. Мне от деда достались несколько наставлений по оружию, так что я их еще в детстве вызубрил.

К сожалению, ни пулемет 'Сент-Этьенн', ни граната Новицкого, ни 'Маузер' доселе не попадались. Пора исправлять это упущение.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Трудовые будни принудительного труда.

За полдня, что я отсутствовал, ничего особенного не произошло, кроме как вернулись с работы мои арестанты. Шестеро ходили колоть дрова на мельницу, а еще четверо— для красноармейского клуба имени Троцкого. На мельнице им нашли работы на восемь часов, а в клубе на шесть. Еще шесть человек работают по своим производствам, где они трудились до приговора, пятеро в самом лагере. Остальные ходили на аптечный склад для разгрузки, но сегодня им работы не нашлось, потому они вернулись практически сразу. Но на завтра их тоже ждут.

А еще у меня на столе лежит бумага из губсовнархоза, которая требует, согласно другой бумаге от Наркомпрода, на следующие три дня по сто человек на разгрузку вагонов с хлебом. Вот так — три дня и сто человек каждый раз! Хлеб -дело хорошее, но где мне сто человек найти? Нету столько, даже если я всех вольнонаемных и охранников пущу хлеб разгрузить.

Поэтому где там чернильница с красными чернилами, и где там наша пишбарышня ?

Посему на бумагу ложится резолюция красным: 'Столько людей не имеется'.

А Одетта за отсутствием любимого 'Ремингтона' (или что там у нее было) красивым почерком пишет, что в ответ на распоряжение номер такой-то лагерь принудительных работ при губисполкоме сообщает о полной невозможности выделить рабочую силу в указанных объемах, но, понимая важность задачи, выделит максимально возможное количество.

А сколько? Прямо вот писать не буду, но прикидочно два десятка человек. На бумаге поставили угловой штамп, вчерашний арестант Айзенберг внес исходящий номер в тетрадь исходящих, я подписал, и бумага пошла на ногах курьера в сторону губисполкома.

А я позвонил Болотову, поблагодарил за помощь с оружием, а про разгрузку сообщил, что найду два десятка человек, а больше совсем не смогу. Почему? Да потому что нет.

Недельная сводка в подотдел исправительных работ направлена, а там было сказано, что в наличии всего сорок пять человек. За прошедшее время три человека прибавилось, но если от них отнять слабосильных.и наряд на мельницы... Даже если я аптечный склад я обездолю, и Губпросвет тоже, так вот и два десятка наберу.

Ясно, спасибо, так и сообщим.

Назавтра арестанты пошли на станцию и за четыре часа разгрузили два вагона с хлебом. Больше им работы не нашли. Вот и впору подумать — а для чего запрашивать толпу народу, если им работы нет?

Ну аптечный склад — это ладно, не подвезли запас касторки, оттого для нескольких человек работы нет, а двор уже вчера подмели, но на станции же точно известно, сколько пудов груза в эшелоне, а потому и скольким людям все грузить?

Ладно, про это все, а что за заявки еще есть? Опять мельница, два клуба, опять аптечный склад, уборка сухого мусора их госпиталя... Сажусь и пасьянс раскладываю, как работников распределить по запросам. Вот этот запрос по ремонту часов в губисполкоме решится сразу.

Ибо на каждого арестанта имеется дело, в котором об арестанте много чего пишется. Сначала он лично, а потом уже лагерь. Правда, в связи с изрядной долей неграмотных и анкету, и нашу часть заполняет писарь лагеря, а арестант ставит ниже кресты вместо подписи.

Даже такой вот татарин из Белебейского уезда, а ныне пекарь Ахмет Хаметов вместо подписи три креста поставил. Эх, и влетит мусульманин Ахметов в ад мусульманский за это!

Так что будущее Ахмета уже известно, а теперь вот беру стопку дел и залезаю в девятый пункт анкеты, где спрашивается: 'Профессия и какие знает ремесла' и начнем проверять. Пекарь, крестьянин, сапожник, грузчик, подборщик мехов, бухгалтер, снова хлебопашец, владелец карусели, крестьянин, и еще десять крестьян, эти двое -женщины...В итоге ни одного слесаря и часовщика.

Снова чернильница с красными чернилами и резолюция: 'Таковых не имеется, при случае специалист будет прислан'. А Одетта, от старательности высунув кончик языка, выводит буквы на ответном письме. Штамп, моя подпись, исходящий. Полное торжество бюрократизма. Ответили и делом можно заняться.

Ноябрь хорошо начался и хорошо продолжился. Сначала наступление в северной Таврии, загнавшее Врангеля за перешейки, а почти без перерыва началось наступление на сам Крым. И месяц еще не кончился, как победа!

Полная и оглушительная-нет больше Врангеля как врага с реальной силой! Все, отгулял, отшумел. Разумеется, часть его солдат и офицеров еще могут воевать, но я отчего-то думал, что от них Антанта уже устала. У нее уже другое любимое дитя— Пилсудский. Но и с этим дитятком идут приготовления к миру. Так что гражданской войне скоро конец. Следующий акт драмы— это наши атаманы: Холодный яр, Черный лес и окрестности Ромен -там тоже есть гнездо. Конечно, я могу не знать, где банды еще могут скрываться, но ...Придет и их черед. Интересно, Махно пойдет на переговоры или его тоже придется гонять?

Кстати, ликвидация Врангеля может для меня сулить дополнительную работу: раз лагерь пустой, то мне и другим комендантам могут подбросить на пустые топчаны пленных и осужденных. Скажем, не успевших удрать жандармов или стражников. У меня пока один такой из гетманской державной варты есть: сидит за издевательства над крестьянами при Скоропадском.

Еще ноябрь запомнился амнистией ЦИК, когда практически всем срезали сроки наказания на треть. Когда срок год или пять— несложно посчитать, сколько срезано.

Но вот, судя по бумагам, есть такой срок 'пожизненно' или 'до конца гражданской войны'.

Как из этого неопределенного треть вычесть? Или надо считать, как при царе: тогда была вечная каторга, а следующий по длительности срок составлял двадцать лет каторжных работ.

И тут непонятно. Ладно, заимеем кого-то со сроком 'до конца', тогда и спросим Наркомюст, что такое означает треть от 'до конца гражданской войны'.

И моим подопечным прибавилось работы.

Опять дрова пилить и колоть: Губполитпросвету (раз шесть за месяц), государственной мельнице ?11, государственной мельнице ?14 (и не один раз), Управлению по заготовке топлива при РВС Южного фронта, гарнизонному противоэпидемическому отряду.

Но приходили и иные запросы — присылать прямо группами и на длительный срок. На Первый государственный гвоздильный завод -20 человек на 6 дней (для передачи завода), 4 человека на 2 дня в бывшую мастерскую Бартновского, 50 человек на две недели на 4 мельницы (по 10-15 человек на каждую).

Еще разгружали картофель (трудились шестнадцать человек). Приходили запросы на перевозку рояля и мебели из клуба в клуб, разборки по сортам металла в 'Металлосбыте', вывоз сухого мусора из здания Губсовнархоза,.Вроде все? Кажется, еще что-то интересное было

Вообще, как все организовывалось? Лежит со вчерашнего дня запрос с мельницы номер одиннадцать на отправку четырех рабочих с инструментом для колки дров. Конвоир несет специальный бланк, где написано, что на мельницу такую-то отправляются по наряду четыре человека при конвоире таком-то. Бланк можно разорвать на две части, потому как на оставшейся части мельница писала, что сегодня эти четыре арестанта трудились три часа.

Можно было и что-то приписать про работу их на мельнице.

Скажем, вот так:

Обычно работали по три-четыре часа. Несколько раз было по семь-восемь часов. Но восемь часов за месяц случалось не то один раз, не то дважды.

Но интереснее всего получилось с одной из заявок на уборку.

Поскольку осужденных женщин уже три, а есть запросы на уборку помещений, то туда и посылаются наши дамы. Дней десять назад пришел наряд на уборку квартиры юридического консультанта губисполкома.

Пошла туда одна наша дама, убрала. А вот вчера приходит запрос снова на уборку той самой квартиры того самого юрисконсульта и сбоку приписка

Говорят здоровый смех продлевает жизнь. Значит, я буду жить до ста лет, прочитав это послание.

А с декабря началась другая волна работы. Военнопленные из Крыма не появились, зато стали прибывать заложники.

Откуда они брались у нас? А попадали они по двум основным поводам. Повод первый: давление на повстанцев, сидящих по лесам, и повод второй: давление на не выполнявших продразверстку. В других местах и раньше заложников брали, чтоб обеспечить выплату буржуазией контрибуции. Слышал я и про взятие заложников, чтоб белые не казнили взятых в плен ими красных, а не то заложников постигнет скорый и печальный конец. Но это было не у нас и не в то время.

К сожалению, далеко не всегда можно было рассортировать— кто заложник по какой именно причине. Приходит в лагерь испуганный крестьянин лет тридцати с лишним со странной фамилией Такового-Зять. Я, как эту фамилию увидел, подумал, что это писаря накуролесили. Арестовали какого-то человека и его зятя, в бумаге написали: Имярек и такового зять по имени Дмитрий, а непроспавшийся писарь и сделал из неграмотной надписи фамилию человеку. Это вполне возможно, как исторически, отчего появились поручик Киже и Без-Корнилович, так и фактически. Я уже слышал про фокусы здешних писарей, которые одного родного брата записали под фамилией Лысенко, а другого под фамилией Кузнецов. Хороший был в селе самогон, и подносили, не скупясь.

Но тут, как выяснилось, Дмитрий Такового -Зять именно такую фамилию носил. То есть писаря покуролесили значительно раньше, чем сейчас. Взят в заложники по распоряжению местного волостного комитета. А вот из-за чего — это я из сопровождающей бумаги не понял. Сам же заложник ничего пояснить не мог, отговариваясь, что ничего не знает и ни в чем не замешан. Так я от него ничего не выяснил, и на том расспросы прекратил, не желая вводить человека в изумление. Слово это я в старом смысле употребил, когда оно означало, что человек от переживаний из ума вышел, а не в теперешнем смысле, когда удивятся чему-то необычному.

Забежав вперед, скажу, что сидел Дмитрий в лагере до лета, пока его не освободили, работал честно, куда пошлют, но про то, за что заложником стал, рассказать ничего не смог. Должно быть, все-таки он и сам этого не знал. Не исключу, что произошло с волостным комитетом то же самое, что и с писарями, которые Лысенко Кузнецовым записали.

Что касается заложников для устрашения бандитов, то, наверное, с этим было не так, как кажется.

Приходили в исполком. ГубЧК, военкомат сводки о бандитизме в губернии, с частью из которых я знакомился, а про некоторые мне говорили.

Вот, как-то читаю такую сводку (она была не в декабре, а чуть попозже, в феврале двадцать первого):

В мае приходила сводка их Харькова про обстановку в республике:

'8-й повстанческий район 2-й группы. Южные уезды (Чигирин — Холодный Яр — Звенигородка — Корсунь). Около 4,5 тысяч.

Отряды Холодного Яра 700 — самостийная

Я. Водяной

Голик (Зализняк) 300

Гонта

Мамай 100

Фесенко 100

Туз 200

Орлик 100

Нагорный 500

Цветковский 200

Тройко-Трейко 100

Богатыренко 200 (5)

Завгородний 200

Пшеничный 100

Грызло 300

Терещенко 300

Бондаренко 100

Прыщ 100

Сорока 50

Братовец 50

Непытайко 50

Завзятный 50

Жук 100

Лещенко 80

Ващенко 200 (10)

Чехович, Зеленчук, Матвиенко, Кравченко, Пугач, Музыка, Темный общ. — 400'.

А вот такая сводку по губернии давалась в будущем мае.

'В Черкасском уезде около 200 человек под командою атамана Дзыгаря, периодически появляются банды из Холодного яра.

Знаменский уезд— приблизительно 800 человек с двумя пулеметами на тачанках.

Чигиринский уезд— 90 под командою Хмары.

Золотоношский уезд— 12 человек.

Хорольский уезд — активных банд нет, есть только группки в 2-3 человека, промышляющих грабежами.'

На третье июня 1921 года обстановка была следующей:

'Черкасский уезд— 2 банды от 30 до 300 человек в Будянском лесу.

Александрийский уезд — до 200 бандитов, большею частью конных.

Чигиринский уезд — банды под руководством Хмары, Деркача, Загороднего, Терещенко— общим числом в 500 конных и 200 пеших.

В лесах между Знаменкой и Холодным яром до пяти тысяч бандитов.

Обстановка в Кременчугском. Хорольском, Золотоношском уезде в сводке охарактеризована как наличие только отдельных бандитов, сбивающихся в группки в 2-3-5 человек и занимающихся грабежами.'/i>

Всего в губернии было шесть уездов, три на этом берегу Днепра, три на том. Так что в левобережных уездах было тихо, а стрельба гремела на правом берегу.

Разумеется, сотни и тысячи бандитов в лесах-это разведданные, слегка напоминающие гадание на кофейной гуще. То есть рисунок есть, а истолкование ...зависит от фантазии.

Информаторы в ЧК доносят, что в селе Трилесы есть десять активных бандитов, которые действуют, и еще столько-то селян призывного возраста и не сильно лояльных советской власти. Так что это предположительные цифры, потому как не ходили эти сотни и тысячи по губернии одновременно. Да, кто-то из этих потенциальных бандитов периодически ходил вместе с активными бандитами пограбить. Но не все. Ибо даже недовольство продразверсткой не всех недовольных погонит в банду, а те, кто и готов повоевать,-у них тоже свои желания. Поэтому с каким-нибудь атаманов Дзыгарем он бы и пошел, но Дзыгарь в их волость не заходит. Зато заходит атаман Кривопуп, с которым недовольный в контрах, ибо еще в парубках они друг друга не переваривали. Посему между этими сводками и реальностью-дистанции огромного размера. Но, правда, если сюда явится петлюровская армия в полной силе, то очень многие могут к ней и пристроиться. Кому Винниченко с Петлюрой нравится, кому страшно, что когда-то от петлюровцев дезертировал, так что надо сегодня проявить лояльность. А кто просто против всех.

Когда был гетман Скоропадский, то он был за Петлюру, когда стал Петлюра, он тоже был против, когда пришли красные-ему они тоже поперек горла...

Так вот, лагерь, в котором я служил, увы, стал в изрядной мере местом для содержания заложников.

Конечно, были и еще кампании, вроде борьбы с безбилетными пассажирами, но о них следует рассказать попозже.

А пока случилось вот что: третьего декабря к нам привезли целую толпу народа. Аж двадцать семь человек! Поскольку тогда было всего пятьдесят пять старожилов, вообразите себе, какой содом начался! Их надо записать, оформить документы, осмотреть, не больные ли, а больных начать лечить, накормить... Пришлось поставить задачу -всем оставаться на службе, пока люди не приняты. Для ускорения приема мобилизовали всех грамотных арестантов, и они сидели с вновь поступившими, помогая им заполнять анкеты. Заполнять их не сложно, но долго и требуется усидчивость. Убедившись, что все идет в нужном русле, я проглядел сопроводительные документы.

А там творился сплошной разврат. По -другому это не назовешь. Прилагаются огрызки какой-то бумаги вроде оберточной (ну, это ладно), на которых совершенно неразборчивым почерком что-то накарябано. С трудом можно понять, что здесь упоминаются чьи-то фамилия, имя и отчество. Углового штампа нет, под неразборчивым текстом еще нечто неразборчивое. Не то должность, не то название организации. К оному 'документу' приложена 'печать'. Что за печать -из созерцания ее отпечатка не понять.

Напуганные крестьяне тоже не могли пояснить, почему их арестовали и приговорили к заключению.

Ведь заложники содержатся 'до особого распоряжения', то есть теоретически могут и до завтра, а могут и подольше. Их собрали, привели во двор волисполкома, вышел кто-то во к ним, прочитал им то, чего они кто недослышал, кто просто не понял, дальше — стволом в спину и вперед на станцию. И тряслись они на платформе до губернского города, хорошо еще, что ни дождя, ни снега, ни сильного ветра по пути не было.

До особого распоряжения...До завтра, до послезавтра, а, может, и до греческих календ....

Надел 'маузер', в папку вложил пару этих, с позволения сказать, 'предписаний' и отбыл в губисполком. Сначала довел до нужной кондиции Болотова, а потом мы вдвоем подогрели до белого каления предгубисполкома Грановского.

Грановский долго выражался в адрес остолопов, засевших в низовых организациях, а потом распорядился срочно предоставить ему список этих вот жертв произвола, а он максимально быстро вынесет по ним решения. Сначала по жертвам, потом по скорбноголовым волостным начальникам.

Я позвонил из его приемной в лагерь и приказал немедленно начать составление списка сегодняшних арестантов из Петровенской волости, чтоб к моему приходу он был готов, и пошел в лагерь. С реки дул неприятный, пронизывающий ветер, дворники были рады тому, что нынче не старый режим, оттого скалывать лед не надо, потому я регулярно поскальзывался. Но до лагеря дошел и не грохнулся.

Список, конечно, еще не был готов, ибо оформление всех еще не закончилось, но шестнадцать фамилий в нем уже было. Собственно, я на его полную готовность не рассчитывал, но надо было обозначить, что от подчиненных требуется и в какую очередь.

Так что еще сегодня список мы отправили Грановскому и приступили к текущим делам.

Грановский сработал быстро. Уже на следующее утро из исполкома принесли бумагу, что коллегия губисполкома, рассмотрев отношение коменданта концентрационного лагеря товарища Готлибова, поддержанное подотделом исправительных работ в лице товарища Болотова, постановила, что заключенные лагеря, направленные такой-то волостью, согласно прилагаемому списку, подлежат немедленному освобождению. Далее имелся еще пункт о излиянии гнева на голову ответственных товарищей, но я уже не читал его.

Тут же делопроизводитель стал делать копии, а я распорядился созвать вчерашних арестантов. На внешние работы никого из них не послали, ибо я распорядился, чтобы тех, на кого работы хватит, использовали только в лагере. Так что они дрова для кухни и отопления кололи и двор подметали.

Когда народ собрался, я выступил с краткой речью и сказал, что народная власть может не только карать. Она и должна разобраться, кто виноват, а кто нет, и невиновных под замком не держать. Оттого по моему представлению губернский исполком счел нужным их всех освободить с сегодняшнего дня. Поэтому, кто хочет, может отправляться домой сейчас, как получит из кладовой изъятые у него вещи, а кто не спешит, то может отправиться домой после обеда.

Тяжело видеть, как взрослые мужики плачут, поэтому я быстро покинул двор и распорядился, чтоб ко мне никого не пускали, а две копии бумаги об освобождении отдали людям, чтобы их не сочли бежавшими.

Почему я спрятался? Мне подумалось, что сейчас ко мне явятся и будут в ноги кланяться. Вот не захотел я всего этого.

Одетта и Айзенберг говорили, что человек двадцать меня спрашивали, но им ответили, как я велел, что уехал и сегодня не буду.

До обеда никто не остался, так что сегодня арестантам была внеплановая добавка.

К сожалению, декабрь стал месяцем первой смерти в лагере. Умер Мунко Михаил Яковлевич, 58 лет, живший на хуторе Мунки Кобеляцкой волости.

Чуть позже умер Иван Бокий. Это и были все смерти в лагере, пока я был в нем комендантом.

Два умерших из трехсот — четырехсот арестантов.

Могло ли их быть больше? Конечно, все предпосылки к этому были. Война и тиф. Поступали в лагерь и грязные, и завшивленные. А каждая вошь могла принести страшную заразу-сыпной или возвратный тиф. Эти болезни гуляли по всей территории бывшей империи и находили своих жертв. От тифа едва не перемерла вся Галицкая армия, полностью потерявшая боеспособность и вынужденная сдаться на милость победителей. Еще бы! Больные галичане отчего-то боялись госпиталей и искали уединения. Забивались в подвалы вокзалов и тому подобные места и тихо мерли там. В каком-то таком месте извлекли больше полутысячи трупов. Когда мне про это рассказывали товарищи, я удивлялся. Приходилось, конечно, слышать рассказы из седой древности, что некогда у нас считали, что сами врачи эпидемии разносят, но это было еще в прошлом веке! А в этом никто не уклонялся от госпиталей, если серьезно болел или ранен был. Когда ранение воспринималось как царапина или болезнь не сильно мешала-тогда да, могли и в строю остаться А тут эдакая боязнь госпиталей.

Или, может, они насмотрелись на австрийские госпиталя и решили, что лучше уж было тихо помереть в уголочке?

Да, эпидемий хватало и у нас. Начальник артсклада Иван Горев тоже умер от тифа под новый год. Да и других заболевших хватало.

Весной Предгубисполкома Грановский издал такое распоряжение о уборке города.

И начиналось оно: Так прямо и было напечатано в номере газеты 'Городские Известия' в марте. Кажется, пятнадцатого числа это было. А дальше требуется -в пятидневный срок уничтожить антисанитарию. Тем, кто много мусорит, но мало убирает— полагался концлагерь. То есть в мои добрые руки. У Грановского на это право было, так как Постановление ЦИК разрешало губернским властям приговаривать к отсидке в лагере. Надолго? Ну, все в руках Грановского.

Да, моим лагерем грозили еще не раз разным нерадивым труженикам. На артскладе издали приказ про саботажников, что не выполняют срочный приказ про отгрузку 50 вагонов пороха. Вот им новый начальник артсклада Николай Рагоза и пригрозил отсидкой в лагере, как нежелающим работать для Советской власти. Этот приказ я лично видел. Доходил слушок, что начальник губмилиции как-то такой же приказ на страх своим нерадивым милиционерам издал: или работать будете милиционерами, но хорошо или будете работать в концлагере. И тоже хорошо, но за меньшее жалование.

Должен сказать, что я ждал наплыва арестантов, прочитав этот номер газеты, но не дождался. Нерадивых милиционеров или пиротехников ко мне тоже не прислали.

Вот что значит правильно пригрозить.

Но тут должен сказать, что саботажники-пиротехники могли ко мне не попасть. Склад-то подчинялся сначала Харьковскому округу, а потом Киевскому. Поэтому нерадивого могли направить в окружной трибунал, а тогда отсидка пиротехнику полагалась не в Кременчуге. Почему я так думаю? Потому что знаю про один случай у них на складе. Был там такой Начальник ремонтной мастерской по фамилии Дейнеко, который удивлял подчиненных тем, что долго не забирал полагающийся ему паек. Удивлял, заставляя думать, а почему это человек в голодный год от пайка отказывается? А потом вскрыли комнату, которая обычно запертая стояла,и обнаружили там инструменты, которым там не положено храниться. А попозже, при помощи Особого отдела, и часть инструментов обнаружилась у него дома. А ведь он заявлял, что этих инструментов давно нет, ибо утрачены, работы без них производиться не могут, и оттого не делаются. Потому что инструменты он украл с работы и дома держит, чтоб продать налево. Потому и паек ему не очень нужен был. Может, он не только инструментами торговал, но и боеприпасами, но тут фантазировать не буду, слышал только про дефицитный инструмент.

Какой-точно не скажу. Наверное, специальный пиротехнический, но если даже это напильники— у него бы их с руками оторвали кустари. А подробнее расспросить его я не мог-судили его в Харькове и ко мне он не попал.

Да, больных много было. Только за первые два месяца в книге учета обратившихся в медицинский пункт лагеря появилось 125 записей. Поскольку про некоторых записывали не один раз, то оказалось, что было больных 74 человека. Правда, больными были не все, а только часть, поскольку доктор наш записывал и так . У некоторых болели зубы (наверное, так переводится слово 'кариес')-те ходили к зубному врачу в ближайшую амбулаторию. Человек десять лечились в лагере, доктор выписывал рецепты, а лагерь оплачивал микстуры и порошки по ним. Тяжело больные отправлялись в городскую больницу, что соседствовала с артиллерийским складом. Когда в двадцать первом году началась в городе эпидемия тифа, докатившаяся и до нас, в инфекционные бараки больницы и отправлялись наши больные. Когда они выздоравливали, нам из больницы звонили, что пора забирать-ваш подопечный выздоровел. И мы забирали. Дальше наш доктор решал, годен ли он сразу к работе или надо дать несколько дней на восстановление сил. За год в губернии было тысяч пять случаев тифа, хватало и кишечных инфекций, оспа тоже была...

Но не стал наш лагерь похожим на Талергоф у австрийцев, где заключенные там мерли десятками от болезней и голода. У нас умерли двое, в Черкасском лагере, который носил номер два— четверо. Питались наши арестанты не ахти как, но не голодали. А от инфекций берегли противоэпидемические мероприятия и наши медики. Доктор Ракитин Валентин Андреевич, фельдшера Дашевский Хаим Гершович и Густов Александр Васильевич, санитарки Коваленко Надежда Васильевна и Густов Пелагея Николаевна.

СЕРГЕЙ МАЛЕНКОВ.

Работа в лагере шла кропотливая, но без авралов и гонки, проверяющие из Губюста приходили, но ничего особенного не нашли. А раз пока тихо, можно не только бумаги заполнять, но и нам пообщаться о многом интересном. Общение внутри шло по типу симплексной связи, то есть пока кто-то что-то рассказывал, то второй мирно ждал, пока первый не закончит. До того, как ни пытайся-не вклинишься. Тем я и воспользовался и заболтал тезку до того, что он решился поставить на уши начальство сразу же, а не писать и ждать, когда-кто-то на бумагу про заложников отреагирует.

Похода на стрельбище я удостоился и всласть настрелялся. Конечно, сравнивать с моими успехами в стрельбе из 'макарова' было нельзя-здесь я ведь не сам пистолет держал. Но моральное удовольствие было огромным.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Интриги и статистика.

Наступил довольно холодный и снежный январь. Все вроде бы шло своим чередом. Губерния трудилась, точнее, ее промышленная часть. Земледелию срок еще не подошел. Всего в губсовнархозе трудилось четыре тысячи человек, так что мои полсотни тружеников обеспечивали только некоторые потребности города. С обоими механическими заводами Кременчуга вообще никак сравнить нас было нельзя, а ведь была еще куча мельниц, лесных заводов, табачных фабрик и прочего. Так что мы превосходили своим значением только фотографии и типографии. А чего бы с фотографиями не поспорить— ведь при царе все губернии Всеподданнейшие отчеты царю составляли, а в них фотографии, типографии и литографии входили в перечень промышленных предприятий. Вот как-то пролистывал я такую книженцию, перед тем, как в печку отправить, и читал, сколько в Черноморской губернии всяких промышленных предприятий и сколько на них человек работают.

Так что там в одной главе числились цементные заводы, где трудились тысячи три человек и четыре типографии с 55 трудящимися, а также пять фотографий с 19 работающими.

И конфектная фабрика о пяти парах рабочих рук. И было это больше года назад, где-то в Донбассе, а книга лежала в брошенном деникинцами имуществе. Так что в печку пошли и Всеподданнейший отчет и ящики из-под снарядов. Холодно тогда было, даже сильнее, чем сейчас.

Так что мы только помогали губернии сделать свой маленький кусочек работу. Прошел Губернский съезд Советов, мы все гостиницы вымыли. Женщин несколько прибавилось, потому и смогли. Вот, через месяц в городе будет какая-то выставка РОСТа, так что арестантов могут тоже задействовать-дров наколоть и что-нибудь установить.

Кстати, после съезда я из гостиницы съехал. Обрыдла она мне. Живешь. как в парадном гробу-такое впечатление каждый день приходило в голову, глядя на номер поутру. Иногда и так думалось не только утром, но и вечером. Особенно, когда электростанция не справлялась с нагрузкой.

Так что я поузнавал, где что сдается и снял полфлигеля на улице Пушкинской. Флигель стоял в глубине квартала и все мне в нем понравилось. Конечно, бесплатное житье в гостинице само по себе и неплохо, но хватит разорять губернию своими потребностями и терзать.И квартирная хозяйка мне попалась хорошая.

Правда, работы стало много, так что иногда я и домой не ходил, а оставался ночевать в кабинете, благо диван в нем стоял. Только я старался заранее забрать туда из флигеля бритвенные принадлежности, чем укрыться, и чем позавтракать.

Останешься вечером, принесешь вторую керосиновую лампу из канцелярии, и занимаешься тем, что ранее не успел.

Так во и пишешь отношение к Болотову:

'Ходатайствую об освобождении гражданки

'Ходатайствую об освобождении Бибичевой Татьяны'. По той же самой причине. Освободили ее на следующий день после того, как зашла она в наши ворота.

Была еще у нас Хрипова Евдокия, которой родные привезли документ, что она не является

той самой Хриповой, что осуждена за укрывательство краденого, а тоже Хрипова, но другая .

Отчего же было много народа и работы?

Завалили заложниками, изрядная часть которых за невыполнение продразверстки, Но и возможно, другие причины, потому как местная власть часто такое пишет, что непонятно, за что этого арестанта посадили. Тот же Такового-Зять-так и не понятно. На нескольких сидельцев бумаги уже месяц идут, за что и насколько, а я теряюсь, что с ними делать. Подожду еще неделю и накляузничаю в подотдел принудработ, что сидят у меня люди и неясно за что— они таки натворили на отсидку или за то, что отбил пяток лет назад у кого-то из волостного начальства невесту. Вот и работаешь с документами, потом с самими арестантами, а затем идет продолжение. Надо же выбивать из губернских властей дрова, пайки и прочее для нужд лагеря. 'Толцыте и отверзется вам'. А не будете стучать, так и дать положенное забудут.

Деньги -то на счету есть, но эти деньги-то мало что стоят...

Напишешь нужные ходатайства, отношения, грозное письмо на аптечный склад-когда же они перечислят деньги за разгрузку, и сядешь отдохнуть. Фитиль в лампе прикручен до последнего издыхания, потому свет и не мешает. За окном под луной поблескивает снег, в здании лагеря хором поют какую-то пеню. Вот сейчас открою форточку и услышу

'Я был отважным коногоном,

Родная маменька моя,

Меня убило в темной шахте,

А ты осталася одна.'

Гм, я думал, они какую-то солдатскую затянут.

Да, что-то надо придумать с культурным развитием народа. Библиотеки в лагере нет, есть, правда, реквизированная фисгармония, но на ней никто играть не умеет, ни из персонала, ни из арестантов. Вот и все культурное достояние в лагере— три портрета вождей революции и эта бандура.

Поют только, как наособицу, так и малым хором, да еще и газету получаем. Прежде чем она пойдет на самокрутки, устраиваются громкие читки, потому как неграмотных много, а есть и по-русски и по-украински мало понимающие. Поскольку позавчера прислали китайца, а еще раньше был прислан турок. Турок хоть на слух понимает, что от него надо, хоть сам и не говорит. Вот с этим китайцем прямо беда. И речь плохо понимает, и сам говорить что-то непонятное.

Правда, топчан нашел и когда есть зовут, до него доходит сразу.

Сидит он по линии ЧК, 'до особого распоряжения', так что, может, и надолго. Вдруг выучится. Работы ему пока не подобрали по той же причине.

Кстати, а, может, попросить наше управление культуры, чтобы кто-то приходил и с нашим народом пением занимался?

Да, первое января наш лагерь встретил с сорока девятью арестантами. Официально их называли и 'арестантами', и 'заключенными', так что слово это правильное, хотя и несколько устаревшее. Потому как арестантом нужно бы называть человека, кто арестован на короткий срок, а не осужден.

Хотя бывали и такие, что можно назвать и арестантами, поскольку приговаривал их не суд или трибунал, а неизвестно кто и неизвестно на какой срок.

Вот из этих сорока девяти только одного осудил народный суд за кражу госпитального белья. Ой, не совсем так, купил краденое госпитальное белье, как он сам утверждал, но отчего-то посадили его не за скупку краденого, а за кражу.

Иван Альховский его звали, и жило его семейство на той же Пушкинской улице, где лагерь размещался, и я потом квартировал. Парень он был молодой, жутко энергичный, но эта энергия у него верного направления не имела. То на госпитальное белье, то на выдавливание из меня увольнительной домой.

Двадцатого его посадили, а двадцать пятого он приносит ходатайство об отпуске домой с вечера и до утра!

Так это и делалось, тем более человек дома поест, помоется, переоденется, и не нужно его этим вечером кормить и в баню вести. Это и ему нужно, да и лагерю от этого хуже не будет, если человек честно вернется вовремя.

Но на пятый день!

Да не пошел ли бы такой хват лесом!

Я и отказал. Сразу же.

На следующий день Ваня принес новую просьбу. Результат тот же.

Через выборного старосту-заключенного я попросил передать Ване намек, что надо и совесть иметь. Ваня принес еще одно заявление.

Тут я сдался и отпустил его первого января к семье. А то так Ваня оголодает. Писать -то он сам не умеет, а заявления приносит. Значит, кто-то грамотный для него пишет, а Ваня расплачивается за то своим хлебом или кашей. Потом же дома скажет, что не кормят у нас, оттого и исхудал на тюремных харчах.

В общем, за три месяца отсидки, что ему народный суд приписал, домой он ходил раза четыре. Если бы я подписывал все его заявления, то и десять раз ночь дома бы провел.

Так что энергии у Вани много было, если бы ту энергию он на обучение грамоте бросил, так вышел бы грамотным и отсидевшим. Но куда уж там...

Кроме него, имелись 1 дезертир, еще пять воришек, шесть спекулянтов. Один контрреволюционер и 35 заложников, которых большей частью поставляла мне ЧК-либо губернская, либо уездные.

Я продолжал свою битву против заложников, сообщая куда надо, что они по разным причинам нуждаются в освобождении.

Четырнадцатого января мне подбросили еще одиннадцать жертв уездных властей, а семнадцатого подотдел принудработ их и освободил по моему предложению Точнее, не именно их всех, а часть более ранних, а вот из этих одиннадцати тех трех, у которых Знаменская ЧК особо мерзопакостно оформила документы, но все равно.

Двадцать второго подбрасывают еще девять заложников-и я снова пишу отношение.

На сей раз подотдел удовлетворил только одно освобождение заложника, ну ладно, бумага еще осталась, и чернила тоже.

В итоге к началу февраля народу было всего 53 человека

Правда, прибавились два тунеядца. Их приговорили к отсидке за уклонение от общественных работ. Не работают, но едят, так что тунеядцами их так и назвали. Хотя это были явно гешефтмахеры. Здесь их хватало, как вообще, так и таких вот бесшабашных. До которых не дошла мысль, что не старый режим сейчас, чтоб в открытую заниматься темными делами. И вот теперь будут украшать собою паровую мельницу Любаровского, а также дровяные склады гортопа.

А если еще раз пришлют наряд из Губутиля-закапывать трупы павших животных, то могут и туда попасть. Пусть охмуряют конские трупы и берут с них же магарыч за ускоренное закапывание.

И так им повезло дважды: когда в гарнизонном госпитале прорывало канализацию и весь подвал затопило 'кельнской водой' (это будет раз, что они еще тогда сидели на Веселой в камере), и то, что на ликвидацию бросили красноармейцев, а не арестантов (это второе по счету везение).

А где ж их еще использовать можно? Да, я признаю, что обманывать тоже талант нужен, хоть крестьянина на базаре, хоть кого другого, но нет в заявках на работу потребностей в обманщиках. Дровоколы есть, грузчики есть, и в детский городок чинить карусели нужно. Но это пойдет Максюта из села Хоришки, н то знает, как плотничать. А они квалификации не имеют. Значит, дрова их ожидают.

Февраль был как раз месяцем борьбы с такими вот гешефтмахерами, к концу его их стало аж шестнадцать. Зато с заложниками я продолжал бороться и довел их число до двадцати двух.

С точки зрения содержания от них было меньше всего хлопот. Поручили им работу-сделают и все что прикажут-тоже сделают до конца и как возможно качественно.

Но жалко их, не до конца понимающих, за что они здесь и сколько будут под замком. И даже готов спорить на половину оклада — половина их здесь сидит из-за того, что где-то когда-то у них появились счеты с другими местными. Не поделили когда-то девицу, поспорили из-за межи, мать его обвинили в том, что у нее сглаз есть— и вот готова месть за все прежде свершенное. Оттого сидит хозяин здесь, а не инвентарь к севу готовит.

Вот я и интриговал, пользуясь тем, что в губернских верхах народ менялся как перчатки. Уже вместо Болотова на подотделе принудительных работ третий человек сидит. В Губ ЧК Магона куда-то тоже перевели, а вместо него 'Врид' да 'Врид'. С Чигиринской уездной ЧК я отношения заочно испортил, и с Александрийской тоже. Но у меня там хаты и клуни нету, потому поджечь ее некому.

Это любимый сельский способ мести. Судя по сводкам из Чигирина, что мне читать дают, там в уезде за неделю случается с десяток пожаров.

Так что лагерь тунеядцами заполнился на шестую часть. Зато контрреволюционер у нас был только один из девяносто четырех. Сильно прибавилось дезертиров и тех, кто преступления по должности творит. Они проходят по одной графе отчетности, только за дезертирство дает трибунал и восемь, и десять лет, иногда и больше, а вот последний взяткодатель получил всего пять, а еще один взяточник при лагере состоит, но не сидит, а по нашему направлению ходит на работу. Срок у него большой-десять лет, но условный.

Так что Валентина Слоквеко я еще долго могу видеть, если меня не переведут куда-то.

В марте заложники почти не поступали, и я не ждал того, что 31 числа пришлют сразу 35 их.

А за предыдущие 30 дней пришло всего девять. Вот ведь коварный удар! Ну да, майское наступление Юго-западного фронта тоже австрийцев повергло в изумление-полгода почти не рыпались, а потом такой парализующий удар.

Интересно, умерший в том же году император Франц-Иосиф Первый ушел раньше из-за этого разгрома или просто пришло его время?

Апрель же потребовал открытия двух новых фронтов — против железнодорожной ЧК в Знаменке и губернской милиции.

Транспортная ЧК начала борьбу с безбилетными пассажирами, поскольку вышел Декрет о борьбе с этим. В итоге регулярно с вокзала стали приводить пойманных в Знаменке безбилетников, которых 'пятерка' транспортной ЧК приговаривала к нескольким месяцам отсидки. Обычно от трех до шести. Впрочем, была такая мадам по имени Мария, которая получила от знаменских аж три года. Помню, читал я ее дело и сильно удивлялся— что же она сделала знаменским чекистам, чтобы они ей столько влепили? Вариантов была два: обещала жаркую любовь и обманула. Второй вариант— достала до глубины души.

Но точно установить причину я не смог, ибо через четыре дня она сбежала, да еще и не одна, а в компании пары арестантов. Я же был занят и до того с ней не пообщался.

Написали бумагу в губрозыск, чтоб ее посетили дома и вернули отбывать наказание. Губрозыск сделал все по-своему. Агент пошел не по месту жительства, а в Кременчуге (послали бы его еще в Киев), походил по городу, составил абсолютно неразборчивым почерком рапорт, а его управление переслало мне с припиской, что не можем найти.

Да, я тоже не найду верблюда на улицах Пустозерска, а белого медведя в пустынях Туркестана, но я их там и искать не буду. А тут адрес назвали, и не в губернском городе-телеграфируйте туда и отловите! Я понимаю, что она могла сбежать тетке в село, где ее и не найдем, но ищите хоть там, где надо, а не в другом городе!

С такими борцами с преступниками каши не сваришь.

Других двух они тоже не нашли.

Впрочем, все случаи побега закончились тем, что никого не нашли. Как до того, так и после того. Это потом довело меня до белого каления и серьезных последствий, но об этом позже.

Наши арестанты исчезали где-то в туманной дали. Поскольку их сильно не искали, то на этом все для них заканчивалось. Скорее всего, они переезжали в соседний уезд или волость и начинали новую жизнь на некоторое время, а потом и возвращались к себе.

Да и скрываться было просто. Какие тогда документы у жителя села или местечка вроде Градижска могли быть? Справка от исполкома, что такой-то действительно живет в селе Семимогилы или местечке Глинск. Вот стоит беглец перед милиционером, а тот читает: 'Податель сего является жителем местечка Глинск Арцишевским Моисеем Михайловичем, восемнадцати лет, уроженцем Минской губернии'. Ниже закорючка исполкомовского работника и печать. Самодельная, часто из монеты.

Больше ничего. Доказать, что это не Моисей Арцишевский, а Мендель Мендельсон, можно только случайно— обнаружив, что у хлебопашца руки не рабочие, или он собьется в рассказе. Когда очень не повезет, то попадется на человека, в Глинске бывавшего и всех там знающего.

Так что за скромную сумму можно было бы и скрыться, если не тянулась за спиной длинная кровавая полоса. А безбилетный пассажир— тьфу и растереть. Через пару лет никто про то не вспомнит, даже если вслух сболтнуть. Кстати, Моисей Арцишевский из Глинска— это был у нас такой безбилетник, сбежавший через пару недель. Опять в исполкоме меня ругали за него и еще двоих. Жаль, потом судьба меня все время проводила мимо Глинска. Попал бы туда года так до двадцать пятого -я б ему второе обрезание устроил. Потом, правда, уже бы не стал— не могу я злится бесконечно...Возможно, и по шее не дал бы.

Что еще было нового— лагерь начали использовать как следственную тюрьму. То есть губмилиция или губрозыск помещали к нам подозреваемых, пока дело не дойдет до суда или ревтрибунала. Оттого пришлось оборудовать отдельное место для их размещения, чтоб они под соусом отправки на работу не затесались в рабочую команду и не сбежали. Мороки прибавилось. И головной боли от их побегов тоже.

Про то, что число заложников уменьшилось, я уже говорил, но забыл сказать, что в последних числах месяца я их почти что ликвидировал в лагере. Еще двадцать девятого их было только пять! Остальных уже освободили! Я торжествовал и планировал расстаться вскоре и с ними— и ту такой афронт! Мало того, что 30 числа мы легли костьми, оформляя свежеприбывших, и я прибыл почти к полуночи, отчего хозяйка моя очень ругалась. Она-то ждала меня куда пораньше и не падающего с ног.

Ну, я просто еще не сказал, что в феврале со своей квартирной хозяйкой сочетался законным браком, правда, без церкви. Не то время для церковных браков, да и больно разные конфессии. Я-то числился по лютеранству, а Берта Яковлевна моя в синагогу раньше ходила. Сейчас-то почти что перестала, но кто его знает, надолго ли. Так что нас ни в одном уважающем себя храме бы не сочетали. А в органах советской власти— можно, там спрашивают про желание жить вместе, а не про религиозность.. Кстати, как раз с февраля для будущих мамаш введен оплачиваемый отпуск до родов и после родов, Постаралась Советская власть.

Раньше такого не было. Сколько точно дней я не запомнил, кажется, два месяца до и после тоже.

Ну и как начальник ставил в известность женскую часть своего персонала про новости момента. Их хоть и не много, две фельдшерицы и Одетта— машинистка, но сообщать тоже надо. Правда, я им зачитал начало газетной статьи и дал ее на изучение, а они пусть уж сами дочитывают, сколько дней конкретно им дают. Впрочем, у фельдшериц это могло и скоро понадобиться, благо обе замужние, а вот у Одетты еще кавалера нет. Но очень хочется, потому она и влюбляется то в портреты вождей, то в нас, что на глаза попадаются и не очень страшно выглядят. Ну да ей всего семнадцать, что от нее ждать-то можно? Живет она в городе, книжки читает про возвышенную любовь, и родители ее поддерживают в желании выходить замуж токмо по любви и невероятно сильной. В селе бы она могла уже и замужем быть, и один ребенок точно бы уже на руках плакал, а мог и второй внутри шевелиться....

СЕРГЕЙ МАЛЕНКОВ.

Поскольку с хозяйкой у Сергея все пошло по-серьезному, пришлось заключить Кременчугскую конвенцию о некоторых разграничениях полномочий субъектов и невмешательстве в некоторые дела.

Насчет Одетты я с тезкой был согласен, что, несмотря на явные знаки е внимания к начальнику с ее стороны, эти знаки внимания надо было не заметить. Оказаться толстокожим и невнимательным.

Еще я сподобил Сергея на предложение губернскому начальству на некоторые изменения в оформлении бумаг. Поскольку начальники менялись быстро, отчего бумаги украшали такие вот знаки: 'За начальника губернской инспекции' и 'ВРИД начальника ГУБЧК', то сложно потом понять, кто именно подписывал распоряжение. Подписи— то не у всех разборчивы. Потому никто может не вспомнить, кто заведовал комиссией в первую декаду сентября. Иногда это важно. Вот и предложил, используя опыт будущего, начать писать вслед за подписью ее расшифровку, что решал это именно Готлибов, а не кто иной.

Сергей согласился и отправил предложение наверх.

. Как то мы беседовали о жестокостях гражданской войны, и я удивление высказался, что вроде как жили-жили и тихо жили, а наступил некий день и месяц и тихий сельский житель в дикого зверя превращается. Отчего так, кто или что в этом виноваты?

Сергей вздохнул и сказал, что тоже об этом думал и размышлениями пришел к некоторым выводам.

— Вывод первый: озлоблению народа прибавило градуса большое количество людей, много лет воевавших. Когда ты годами стреляешь и убиваешь людей в другой форме, тебе куда проще сделать это и с соотечественником, чем если бы все обошлось без столь долгой войны. Второй: сильно подлило масла в огонь безвластие семнадцатого год и начала следующего. Сидели воры и убийцы в тюрьме, сидели, а вот теперь их при Керенском выпустили, нарочно или не нарочно, а они вот тут. Полиция, милиция и прочие же за порядком уследить не могла. Особенно в провинции. Да и как а им уследишь, если власть меняется, как перчатки, и этой властью обладает любой вооруженный человек. Оттого народ привык, что власти нет, а если и есть, то чисто для плезиру она, и все свои вопросы нужно, а самое главное, можно решать самому или с группой товарищей. Если вас много или оружия у вас больше, то правы вы. и павы потому, что винтовок больше принесли.

Ну и самое главное: жестокие убийцы все время жили среди нас, только им до срока никто не давал воли. Но натуру они свою регулярно проявляли. Исподтишка, полуоскалом, когда никто не видит. Вот такая знакомая картина: перепившиеся жители в престольный праздник устраивают драку. Такие же перепившиеся жители оказали неповиновение полиции и оттого отсидели в холодной. Но каждый тот самый перепившийся житель регулярно проявляет агрессию. Сегодня побил жену, завтра подрался с соседом, послезавтра пытался толкнуть городового, за что и отсидел. Но что лежит под этой вот обыденностью?

А то самое, что этот вот мещанин или крестьянин готов после второй чарки и даже насухую совершить насилие. Оно как бы разрешено обществом, когда он бьет жену и детей, почти разрешено, если без смертоубийства, в случае драк на праздники, порицается при агрессии к полиции, но все равно оно есть, как зараза глубоко в скотомогильнике. И готово вырваться наружу, когда отчего— то власть даст слабину. Это все цветочки, но есть кадры в обществе и поярче. Периодически случаются еврейские погромы. Вот еще и один источник зла. Сегодня мещанин громит дома чем— то вроде бы обидевших его евреев или идет на поводу у черносотенной пропаганды, А кто ему завтра помешает соседа своего порешить, ибо тот 'стюдент и сицилист', как выражались отдельные персоны. А можно и за что-то другое.

Смотря как его распропагандировать. И это опять же не все, есть и акулы позубастее. В. тринадцатом году в Пирятинском уезде была трагедия. Наступала жатва, и стали арендаторы нанимать работников. А те за предложенные деньги браться не захотели-мало, дескать, хотим на двадцать копеек дороже. Или не двадцать, но какая разница! Тривиальная, в общем, картина. Один хозяин не стал торговаться. Завез рабочих и соседней губернии, ибо те согласились на меньшую оплату. Спали приезжие в сарае, и ночью сарай с соломой загорелся. Выйти никто не смог, потому что кто— то из местных двери подпер перед тем, как поджечь. И этот человек или сколько их там было, потом ходил по белу свету, а, может, и сейчас ходит. И что— то мне подсказывает: это не последний его волчий оскал. Недавно в сводке трибунала было об осуждении четырех полтавчан за убийство тридцати двух человек с целью ограбления. Фамилия одного из них Живодер. Как знали люди, что из него вырастет...

-Подожди, Сергей, но ты же сам говорил, что после войны, убивая на ней, люди звереют. Но ты сам повоевал много и пулеметчиком был, но ты же не идешь убивать, оттого что уже это делал на войне?

-Да, пока не иду, но знаешь, мне это делать будет куда легче, чем в тринадцатом году или в четырнадцатом, До тех пор, пока я того мадьяра под селом Липовым не заколол. Дальше уже легче, а особенно из пулемета. Глянул в прорезь, подвел под середину силуэта, левой рукой предохранитель откинул, правой на спуск нажал и подержал нажатым, пока про себя 'раз, два, три' не скажешь. За это время как раз десяток пуль вылетает. На одного точно хватит, а по густой цепи и соседям достанется.

— Сережа, но все же ты на вопрос не ответил.

-А как на него ответить? Вот жил— был я, кошек не мучил, лягушек не давил. Добровольно пошел на фронт и добровольно положил кто знает сколько русских, немцев, австрийцев. Вот турки и японцы не попадались, а то бы и их. Кстати, греки были под Николаевом. Могли быть и французы и даже негры, если бы не смотались, бросив все, что можно. В прошлом году и поляки были.

Я выразительно вздохнул.

-Сережа, не жди от меня каких -то откровений, что тебе озарят понимание тобой темных мест бытия. Может, кто тебе и расскажет, что от чего происходит и кто больше всех виноват, но не я. Мне бы и самому кто— то бы подсказал, куда мы все идем и что нас ждет. Это я тебе могу благодарность выразить, потому как понял, что не на дно идем, а к свету и дальше впереди не могильная яма маячит.

— Ты что— и о могиле думал?

— А как же. Особенно осенью девятнадцатого, очень паршивое время было. И летом восемнадцатого не лучше, тогда победа наша совсем реальной не казалась. Весной девятнадцатого или зимой следующего года совсем другое дело. Вот с Врангелем я уже так не беспокоился, особенно когда стало ясно, что с Пилсудским они вместе воевать не договорятся, а будут каждый за себя. Так что Врангелю светило только удержаться в Крыму и раз за разом нас отбивать, а вот победить уже нет. Скончалась белая идея. Теперь в нее уже никто не поверит, будут только ее тащить по привычке. А никого нового они не завлекут. Так что теперь уже врагам нужно под красную идею маскироваться. И говорить, что мы за советскую власть, но без коммунистов или что-то еще другое придумать. Как-то соединить красное знамя и что-то националистическое, либо вспомнить какой-то эсеровский или меньшевицкий лозунг. Но без красного знамени все отвернутся да откажутся.

Ладно, Сергей, малость подожди, мне бумагу доделать надо, а ты пока что— то философическое придумаешь.

Сергей Готлибов придвинул лист бумаги и стал вглядываться в многочисленные графы, а я пока размышлял. И не зря, Вспомнились мне два парня, побывавшие в Афганистане и там контуженные. Вот им стоило выпить хоть чуть— чуть, как их начинало тянуть на приключения, а именно в драку и даже без повода. До контузии этого не было. Я про эту проблему медицинскую литературу поизучал и установил, что такое характерно для людей с травмированным мозгом. То есть такое может случиться и дома, если ты с крыши свалишься и головой тормозить будешь. Но все же травмы головы в мирное время хоть и никуда не деваются, но не так часты. А вот на войне их там должно их быть побольше.

Думаю, что на первой мировой, когда на окоп целыми днями сыпались тяжелые снаряды, их должно было быть побольше, чем в Афганистане. Вообще, наверное, такие были через одного. Сергей уже рассказывал кое— что про огнь тяжелой артиллерии, особенно на открытом месте. Эврика, а что, если число контуженных будет очень велико, и столь же велико будет потом число тех, у кого мозг изменился под воздействием одной или нескольких контузий?

Ведь при контузии в мозгу образуются множественные мелкие кровоизлияния. Потому медики и требуют постельного режима после сотрясения. Чтоб эти кровоизлияния хорошо рассосались. Если же это пошло плохо, то в мозгу образуются рубчики на тех местах. Оттого начинается дождь, и мозги на это реагируют, принял сто грамм и начудил и прочее... А если рубчиков много, то и без дождя и ста грамм человек в психопата превращается.

Придет с войны в деревню пара таких вот контуженных и прощай, порядок, надолго.

Я еле дождался, когда Сергей допишет, а потом ему рассказал. А он меня не понял и идею эту сразу отверг. Как оказалось, все дело в терминологии. В мое время под контузией понимали последствия удара взрывной волны с сотрясением головного мозга как минимум. А в его время контузией называлась травма без образования ран. Поэтому если в солдата попадала шрапнельная пуля и пробивала кожу на руке, то это было ранение, а когда пуля была на излете и оставляла только синяк, а раны не было, то это и называлась контузия.

Пришлось Сергею пояснять, как проявляется сотрясение мозга и что от него потом может быть. Он подумал и сказал, что да, такое случалось от удара взрывной волны часто, что люди терли сознание. Потом отходили. Тех, кто после этого был совсем плох, отправляли лечиться, но большинство, как только тошнить переставало и чуть полегче становилось, то снова работали или воевали. Никто им обычно ничего лечебного не делал. Ну, разве что ссадину фельдшер помажет. И кстати, тезка тоже видал, что после нескольких таких коллизий люди становились умалишенными, или от небольшой порции водки у них тормоза отключались. Еще он добавил, что у снарядов есть и еще один поражающий фактор: ядовитые газы от сгоревшей взрывчатки. Особенно гадкие газы от экразитовых австрийских снарядов. Тротил тоже жутко воняет, но чуть поменьше. От снарядов с порохом этих ядовитых газов почти нет. После взрыва в воронке остается отрава и, если неудачно попадешь в нее, то можно даже ими отравиться. Бывает такое и при близких взрыва снарядов возле блиндажа: отрава начинает сочиться сквозь щели.

Вроде как получается, что в стране накапливается прослойка людей с некоторыми отклонениями в поведении. А если они склонны к насилию и заводятся с полуоборота, то это то, что надо для любого, что власть захватывает. И как бесплатное приложение-реки крови.

Вот до чего дошел и довел прогресс в военном деле!

Но теперь насколько это справедливо? Проверим так— первое серьезное применение снарядов с такой взрывчаткой-русско-японская война. После нее была революция у нас и какие-то волнения в Японии. Но старая власть устояла. Ладно, сочтем, что шимозы и мелинита было еще недостаточно, да и власть была и работала жестко.

Теперь Первая мировая, но не у нас. После войны было много революций, восстаний и малых войн против соседей. Пожалуй, в Европе все окончательно утихло где-то в двадцать третьему году. Кстати, и у нас гражданская совсем кончилась к этому времени тоже.

Что намекает о том, что именно к этому моменту везде окончились 'пассионарии после контузий'. Даже если они еще не кончились, то народ уже от них устал и на лозунги о восстании отвечал грубо и отрицательно.

И появились в Европе рассказы о молодых людях 'потерянного поколения'. Те, кто прошли эту войну и устали от нее. То есть те, кто после военных приключений (и контузий в довесок) сил на открытый бунт не имели или не хотел, но жить им было тяжело.

То, что медики называли 'церебрастения'. Уставший мозг, если перевести.

Дальше? Великая Отечественная. Ну да, рассказывали люди, что после войны много было людей после контузий, чудивших, пивших, а то и на преступления готовых. Прямо так и говорили: 'да он контуженный!' И всем становилось ясно. Но система власти в стране работала и все постепенно пришло в норму. Те, кто мирно жить не мог, отправились известно куда, а кто мог-занялись обычной жизнью.

Вьетнам? Ну да, тот самый 'вьетнамский синдром'.

Черт возьми, прямо таки открытие века! Влияние бризантных взрывчаток на мировую политику и революции! 'Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда...'

И идеи у аспирантов тоже.

Действительно, это меня занесло в немыслимые выси. И сразу же шлепнуло об землю. Ведь сколько революций и восстаний произошло вне зависимости от войн и контузий на них. Скажем, то же самое свержение шаха в Иране. Не воевал Иран тогда ни с кем. И вообще лет полтораста не воевал как страна. Междоусобицы какие-то были. Неоткуда взяться там множеству некогда контуженных.

Это на дворцовый переворот много не надо. Хватит какого-то там капитана гвардии, попавшего в прошлую войну под снаряд, а ныне поднявшего свой батальон на штурм правительственного квартала.

Надо подумать еще.

Хотя сермяжная правда в этом всем есть. Раз всякая война сопровождается изрядным числом контуженных и невротизированных, надо после нее принимать некие меры. Льготы для тех ветеранов, что готовы мирно жить, и ежовые рукавицы для тех, кто желает принести минувшую войну домой.

Но обычно такое делается, так что опять же это не открытие. Добро, Петрович, ино придумаем еще...