|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Архканцлер империи. Начало
ПО ПОВОДУ БУМАЖНЫХ КНИГ. Армада послала автора лесом, как они умеют, поэтому ни 2, ни 3, ни, тем более, 4 роман, который сейчас пишется, в бумаге не выйдет, тексты доступны только в электронном виде
На Целлюлозе (полная версия, бесплатно):
https://zelluloza.ru/books/4722-Arhkancler_imperii_Nachalo-Shepelskiy_Evgeniy/
На Либстейшен:
Архканцлер империи. Начало
"...Империи рушатся, потому что гниют изнутри, а правители, на чьем счету нет никаких конкретных преступлений, приводят свой народ к катастрофе всем, что они не удосужились сделать"
С. Паркинсон, "Законы Паркинсона", пер. М. Загота
Пролог
Я иду по улицам Норатора, по узкому живому коридору. На мне тесный мундир, украшенный фальшивыми орденами, которые сияют в свете факелов и ламп ярче, чем настоящие. Я — будущий архканцлер империи Санкструм, хотя от архканцлера только оболочка, а внутри — совершенно другой человек. Я обманщик, хотя к обману меня принудили. Я приветствую толпу, кланяюсь, расточаю улыбки, повожу рукой, делая вид, что страшно счастлив видеть всех горожан. А вот они — искренне счастливы видеть меня. Но среди улыбчивых лиц и возбужденно блестящих глаз я время от времени ощущаю на себе колкие ненавистные взгляды. Мои враги вынуждены охранять меня, иначе они не могут — я сделал так, что толпа просто растерзает всех глав Коронного совета, если с моей головы упадет хотя бы один волосок. О, эта сила убеждения, помноженная на знания попаданца из двадцать первого века мира Земли!
Шутейник идет рядом, на поясе — два коротких меча. В отличие от меня, он напялил под одежду кольчугу. И, в отличие от меня, он знает Норатор как свои пять пальцев. Он — мой навигатор в лабиринте улиц средневекового города.
Мы движемся к Храму Ашара, где под хрустальной полусферой лежит мандат архканцлера на имя Арана Торнхелла, на мое новое имя.
Сегодня — последние сутки, чтобы его получить.
И сегодня — лунное затмение.
Два герольда — безработных, нанятых за гроши музыканта — время от времени трубят в надраенные фанфары, извещая горожан о том, что я иду. Толпа молча смыкается за мной, я слышу шорохи, какие производят тысячи подметок. Люди и хогги идут за мной к Храму Ашара.
Архканцлер — высочайшее звание империи Санкструм. Почти безграничная власть.
— Направо, мастер Волк. Пойдемте по Сенной... Потом по Скотской вниз... Так-то она Радостная, но по ней гоняют животинок на базар, понимаете, вот и прозвали в народе...
Шутейник бормочет быстро, нервно, сердце его, наверняка, как и мое — пляшет от возбуждения и страха.
Шутейник это хогг, местный гаер, певец и фигляр, готовый положить за меня жизнь. А вот других товарищей нет рядом... Лес Костей, будь он проклят!
В кармане мундира лежит обломок мертвожизни, странный артефакт, который я держу при себе, не зная, куда его применить. Иногда я притрагиваюсь к нему, и меня обжигает холодом.
Впереди вырастает громада Храма Ашара: двузубая башня-звонница и огромный фасад из красноватого камня, украшенный тройным рядом мраморных скульптур.
Площадь у храма занята теми, кого я лично пригласил. Все они тут, все! Даже те, кто был вне города — все равно успел прибыть. Они смотрят на меня с ненавистью, с ярой злобой, кто-то пытается выдавливать улыбки. И они ничего не могут поделать со мной, потому что я связал им руки — фигурально говоря, разумеется. Они хотели бы накинуться на меня и разорвать, но не могут. Я связал им руки. Как я это сделал? О, очень просто, сейчас объясню... Но погодите. Сперва я возьму мандат и стану архканцлером.
1.
Сначала, как водится, пришла головная боль. Я хоть и не женщина, но боль оказалась настолько пронзительной, что я даже слегка застонал. Вот так: "уууу", а не "ой-ой-ой оооххх, о-о-о-о", после чего добавил несколько крепких выражений, которые характеризовали мое состояние с позиций низменно-телесных.
Где я? Что я? Зачем я?
Я это — или не я?
Хм. Ну, положим, я осознаю себя — значит...
Я привстал, моргая налитыми веками. С трудом навел резкость. Голова разламывалась надвое, будто угостили монтировкой, вдобавок тошнило. Так бывало раньше только с похмелья, да и то — раза три за всю мою жизнь. Я не любитель закладывать за воротник с далеко идущими последствиями. Потребляю алкоголь я только для расслабления, в крайне умеренных дозах. И вчера я точно не пил.
Хм, а что же было вчера?
Не помню.
А где я сейчас?
Не знаю.
Жив ли я вообще?
Не уверен.
Однако во рту — явный привкус давно выпитого алкоголя, смешанного с какими-то химикалиями. Вот так-так. Значит, я все-таки обнимался с зеленым змием... Вкушал не обычную водку, виски, или коньяк, поскольку послевкусие, или, вернее, дурновкусие этих напитков известны мне слишком хорошо. Не-е-ет, тут что-то другое. Может, коктейль? В ночной клуб меня вчера, что ли, занесло? Так ведь не ходок я по таким местам, повзрослел, давно уже не интересно...
Я постарался оглядеться, тяжело поворачивая голову. Выражаясь языком полицейского протокола: "Труп потерпевшего больного пребывал в помещении, смотрел мутными глазами и невнятно ругался на весь мир". Я не под открытым небом и не в канаве, это радует. Помещение оформлено в коричнево-красные, темные, насыщенные тона, с тяжелой основательной мебелью у стен и серебряного цвета люстрой, в которую почему-то вместо лампочек воткнуты оплывшие свечи (потухшие).
Рекогносцировка отняла много сил, и я свалился на подушки.
Рядом нетерпеливо кашлянули, и я снова привстал на локте. Выдержал тошноту, боль, головокружение, еще раз помянул разные низменные вещи, и отыскал взглядом человека — невзрачного старикашку в серой аскетичной хламиде. Он стоял у кровати, руки скрещены, и взирал на меня глубоко запавшими, страшными, колючими глазами. Поверх рук до самого живота (наверняка впалого) свешивалась белоснежная заостренная борода "Саруман-стайл". Горбатый нос в синюшных прожилках нацелился на меня, как хищный клюв.
— Очнулся наконец, — сказал старик неприветливым каркающим тенорком и произвел руками пассы, которые показались мне достаточно зловещими. Кисти его рук напоминали вороньи лапы — такие же сухие, с крепкими заостренными когтями желтого цвета. — Долго же ты... спал.
— Угу, — буркнул я, невольно сгибая ноги. Обычно я спокоен как слон, работа приучила, да и темперамент такой, нордический, но ситуация, скажем так, слегка... удивляла. — Как-то мне не очень хорошо, дедуля.
— Не беспокойся, через малое время ты уже сможешь ходить.
— Ну спасибо. А на скрипке играть буду?
Дед не оценил юмора.
— Тебя не для музыки сюда призвали.
Сюда? Куда — сюда?
Я уселся на кровати и начал неторопливо разминать шею. Похитили меня, что ли? Опоили водкой с клофелином, теперь будут требовать выкуп? Человек я, конечно, состоятельный, но все же не из тех, у кого в загашнике миллионы. Долларов, естественно. Хотя по нынешним кризисным временам деньги у меня, конечно, есть, и деньги немалые.
Но старик не похож на главаря шайки. Скорее, на какого-нибудь проповедника-сектанта. Во, точно — секта. Расплодилось их сейчас мама не горюй, и каждой нужны деньги прихожан. Собственно, для чего еще организуют секты, как не для того, чтобы качать финансы из доверчивых граждан? Ну а если окрутить человека не получится, всегда можно закодировать, обратить, превратить в зомби. Методы-то давным-давно отработаны.
Хм, так может, и меня, того, хотят обратить? Старикашка больно стремный...
И при этом я не могу вспомнить, что делал вчера. Весело, ничего не скажешь.
Я дождался, пока головокружение и тошнота немного уймутся, и, превозмогая головную боль, спустил ноги с кровати, задев при этом круглый столик с остатками трапезы в глиняных простецких тарелках. Под ногой оказалась пустая бутылка, и я осторожно закатил ее под кровать. О, да бутылка не одна — во-он, в углу, еще две: пузатые, из темного стекла, и, что характерно, без этикеток.
Хм-м... Я, по-видимому, участвовал в вечеринке, и употреблял в неумеренных дозах какое-то загадочное спиртное.
Сюрприз: я абсолютно гол.
— Не торопись, — произнес старик весьма, надо признать, нетерпеливо. — Верь словам моим. Скоро силы вернутся к тебе и ты сможешь ходить нормально.
Ну спасибо. А на скрипке, это самое... А, ну да: не для этого меня сюда призвали.
Я нашарил пятнисто-серую простынь, вид которой мог ужаснуть санстанцию, и, кое-как прикрыв чресла, встал. Пошатывало меня изрядно, но силы, кажется, действительно возвращались. По крайней мере, свое состояние я уже мог описать, не прибегая к рискованным выражениям.
— Перенос разумов всегда отзывается болью, — сказал старик и закашлял хрипато, со свистом.
Чего-чего?
Нет, меня, точно, занесло в секту. Перенос разумов, слияние духов, атмосфер и запахов, и так далее, и тому подобное, а затем клиент готов, начинаем качать бабки.
Дощатый пол холодил ноги, откуда-то сбоку тянуло прохладой. Я оглянулся и приметил приоткрытое окно, узкое, в частых железных переплетах. Ретро, надо признать, весьма аутентичное. Не припоминаю такого оформления комнат в наших гостиницах, разве что где-то в Европе, в Чехии там, скажем, или в Польше.
Тем временем старик кашлял уже в клочок багряно-красной ткани. О, нет, погодите — ткань была обычная, серая, просто здорово пропиталась кровью. Туберкулез в последней стадии, или кое-что похуже. Хотя финальная стадия рака вряд ли может быть хуже последней стадии туберкулеза.
Я дождался, пока он откашляется и спрячет обагренный платок, и спросил:
— Где я?
— В Санкструме.
— Глубоко занырнул. Санкс... как вы сказали?
В меня воткнулись глаза-колючки:
— Ты в другом мире, человек. Я Белек, маг первого круга, один из Спасителей Санкструма, тот, кто перенес сюда твой разум. Верь мне и слушай меня. Я помогу.
С сумасшедшими главное не спорить, поэтому я выговорил:
— Хм-м... да. Без вопросов. Ну... да.
Белек нетерпеливо поддернул рукава хламиды. Кисти рук — жутко худые, были оплетены синими выпуклыми венами, покрыты старческими пятнами.
— Ты помнишь, как тебя зовут?
— Андрей.
Замечательно, я не забыл свое имя. Меня зовут Андрей. Фамилия красивая — Вершинин. Я был рожден, чтобы покорять вершины, и за тридцать четыре года покорил их множество. И ни разу не сорвался. Нет, я не альпинист, мои вершины находятся в сфере бизнеса, многие из них исключительно высоки и покрыты опасным льдом, случаются и лавины и камнепады. Когда такое происходит — зовут меня, и я разбираюсь с опасным льдом, лавинами и камнепадами так, как умею; я забираюсь на вершину и устраиваю чистку. После того как я поработаю, вершина становится улыбчивой и приветливой для своих владельцев, и блестит и сияет, словно ее позолотили.
Старик кивнул.
— Так звали тебя раньше. Теперь ты — герцог Аран Торнхелл. И так будет до скончания твоего века. Перенос совершился, и пути назад нет. Пойми это и прими.
— Да ладно, — сказал я. — Все понимаю, без вопросов.
Старик ответил мимолетной улыбкой и просто отошел в сторону.
За его спиной находилось напольное зеркало в овальной раме.
Из него на меня взглянул человек с недобрым взглядом. С очень недобрым. Был он похож одновременно на Ивана Грозного в молодости и на Ведьмака, как его изображают в игре. Орлиный нос, резкие складки у тонкогубого рта, который давно разучился улыбаться. Высокий лоб без морщин. Светлые волосы длинными космами, по местной моде, очевидно, обрамляют впалые щеки и спускаются до ключиц.
Какая отвратительная рожа. Лет сорок ее владельцу. Ну да, сорок, а может, чуть меньше.
Человек был сухощав, но не слишком худ, кость плотная, достаточно тяжелая. А еще — абсолютно наг. Ну, если исключить простынь, которую прижимал к чреслам. С грудью, густо поросшей светлыми бараньими кудряшками.
Не сразу, но я понял, что смотрю на свое отражение.
Только вот загвоздка — из зеркала на меня взирал чужой человек.
Белек сказал сухо и без всякого торжества:
— Теперь он — это ты. Навсегда.
2.
Я разрешил себе ужаснуться только частичкой разума. Дело в том, что я умею адаптироваться к обстоятельствам практически любой сложности быстро и так же быстро принимаю решения. Иначе не смог бы продержаться на своей работе больше десяти лет. Я умею говорить и договариваться со всеми. Даже с инопланетянами. А еще у меня талант резать по живому — без жалости и наркоза, после чего реанимировать пациента разрядом дефибриллятора, похлопать по щеке и отправить в плавание, указав верное направление ласковым пинком. Это — суть моей профессии.
Сейчас я велел себе не выскакивать за дверь, дергая тяжелую ручку из позеленевшего металла, не кричать, не бить тщедушного старика в торец, не хватать его за шиворот с воплем: "Что здесь происходит?"
Нет, пока — никаких радикальных шагов.
Я спокойно решил осмотреться, приняв слова деда за рабочую версию. Я — в новом теле? Ладно. По крайней мере, тип, в которого поместили мою душу, выглядит не совсем пропащим. Даже если новые обстоятельства — галлюцинация, я буду следовать логике этой галлюцинации. И так же логично и без страха приму явление людей в белых халатах.
Если они появятся.
Но что-то подсказывало — не появятся.
Новое тело.
Новая жизнь.
Новый мир.
Вот — данность.
Я вдохнул полной грудью. Воздух был наполнен целой гаммой странных ароматов. Я вдохнул и — принял этот мир. Принял сразу — целиком и полностью.
После чего начал осмотр.
В изножье кровати — груда одежды, набросана хаотично, так обычно бросают люди после пьянки или... когда стремятся поскорей освободиться от оков цивилизации в порыве страсти. Что-то подсказало — тут была женщина. Женщина — всегда лучшая наживка, чтобы поймать мужчину.
Да, точно: убегая, она забыла узкий, шитый серебром поясок к платью. Вон, блестит под кроватью. Вряд ли это деталь одежды самого Торнхелла.
Итак, меня — ну, или бывшего носителя моего нового тела — завлекли сюда женскими чарами, затем опоили вином с каким-то снотворным. После чего вот этот туберкулезно кашляющий Белек устроил душе герцога Арана Торнхелла экстрерминатус. Надо чуть позже спросить — каким образом.
Так... Так-так... У кровати с другой стороны на замшевых сапогах лежит шпага в кожаных облупленных ножнах. Оружие Торнхелла. Осмелюсь предположить: меня занесло в средневековье. Плохо это. В средневековье были скверные зубные врачи. Ну а сам Торнхелл, если судить по шпаге, звезд с неба не хватает. Перебивается с хлеба на квас, как достопамятный капитан Алатристе. Из всего богатства — только честь и та штука, что в штанах.
Интересно, могу ли я вспомнить что-либо о прошлом бытие Торнхелла? Нет, ничего не вспоминается. Я помню себя, Андрюху Вершинина, помню родину, работу, помню Надю, помню Таню и Алену... Всех бывших и нынешних. Помню другана Макса, с которым мы на пару устраивали стритрейсинг по ночным улицам. Обычные воспоминания о прошлой жизни.
О той жизни, которой больше не будет. О той жизни, которой я был доволен! Меня выдернули из нее без разрешения и спроса. Как выдергивают из грядки созревший овощ.
Белек молчал, кашлял — давал мне время опомниться, осмотреться. Зыркал, правда, исподлобья не слишком дружелюбно, и этот его взгляд мне категорически не нравился. Не хлебом с солью меня встречали, отнюдь.
А я морщился — в виски стреляло. Тошнить, правда, стало намного меньше, и головокружение, как будто, почти улеглось.
Быстро же я восстанавливаюсь.
Дощатый скрипучий пол. Кровать заключена в полукольцо из кое-как накарябанных на этом полу знаков. Они напоминают зловещих паучат. Каждый, кто играл в какую-нибудь фэнтези-рпг типа "Дьябло" легко отнесет эти знаки к разряду каббалистических. Оккультные символы, стало быть. Ну а Белек, следуя логике — маг, ведун и чародей, и все такое прочее. Значит, и мир, в который меня угораздило... наполнен магией.
Повезло мне, однако. Прямо не знаю, как радоваться. Я еще потоптался на холодном полу, затем плюнул на стыд и, отбросив покрывало, как следует осмотрел тело Арана Торнхелла.
Честно говоря, могло быть и хуже. Герцог несомненно следил за собой достаточно хорошо. Выглядел он поджарым, как волк. Кожа, кости, сухие мышцы. Тонкие длинные пальцы и сильные запястья фехтовальщика, и при этом весьма развитые плечи. Физиономия, конечно, доверия не внушает, особенно эти глаза сексуального маньяка, но — могло быть куда хуже. На лице целый набор шрамов. Это я знаю, это я читал: все профессиональные фехтовальщики разгуливают с такими шрамами. На торсе тоже парочка давних ран. Бурная жизнь у меня была, ну, не у меня, у бывшего владельца тела.
Плюнув на головокружение, я подпрыгнул, присел, встал и воздел руки над головой. Суставы не хрустят и не отзываются болью. Отлично. Еще десяток приседаний. Никакой аритмии. Сердце отлично справляется с нагрузкой. Ну, Торнхелл, хоть и пьет, по крайней мере, не алкаш. Это внушает оптимизм.
Зрение, кажется, стопроцентное, и это замечательно.
Ногти обкусаны, на большом пальце ранка от заусенца. Живот плоский. Взгляд дерзкий. Ну, повезло так повезло.
Старик — живые мощи, нетерпеливо закашлялся в платок. Запавшие, по-распутински пронзительные глаза взглянули на меня нетерпеливо — мол, ну что, насмотрелся? Восковую кожу лица заливала бледность. Покачиваясь, он отошел к двери, где находилось кресло с высокой спинкой, и уселся, откинув голову, облегченно прикрыв глаза.
Я прошлепал к окну, посмотрелся в мутные стекла, и, открыв створку до конца, обнаружил, что из распахнутого окна соседнего дома на меня без особого интереса взирает женщина. Дом был бревенчатый, трехэтажный, женщина — пожилая и седовласая. Вид голого мужчины не вызвал у нее ничего, кроме чуть заметного пожатия плечами. Привыкли тут к такому, очевидно.
Я захлопнул окно и начал одеваться. Легкая тошнота не отпускала. Виски, правда, почти перестало ломить. Подштанники алого цвета с завязками, надо же... Заштопанные рейтузы. Рубаха нижняя, серая, рубаха верхняя, опять же алая. Тело действовало само, рефлексы и кое-какие не прямые воспоминания господина Арана Торнхелла остались при мне. Интересно, а шпагой я смогу управляться с прежней ловкостью? На скрипке не умею, ладно, так и быть, но ведь шпага — оружие самого Торнхелла. Значит?
Я медленно извлек из ножен иссиня-стальной клинок. Повертел увесистую железяку, сделал несколько выпадов, впрочем, осторожно, чтобы не зацепить потолок и мебель. Поиграл острием в воздухе. Кажется... Кажется, кое-что я умею. И не железяка это уже — осиное жало. Пчела, раз укусив, оставляет жало в ране противника и умирает, а оса... Вот этой самой осой я вдруг себя ощутил.
Впрочем, как оказалось затем, ощущение было ложным.
Ладно, хватит пока баловаться. Я аккуратно сунул осиное жало обратно, чай, не Бильбо, да и пауков с гоблинами поблизости не наблюдается.
— Где я?
Белек разлепил набрякшие веки и кашлянул.
— На окраине Санкструма.
— Санкструм — это страна?
— Империя Санкструм, величайшая в мире!
— Так... А я на ее окраине. Есть у окраины имя?
— Провинция Гарь. Город именем Выселки. Соседствует с городом Седло. Вокруг них села — Малые Вошки, Северные Чухи, Красная Гарь, Большие Вошки, Северные Малые Чухи, Зеленая Агара, Рыбьи Потроха... — Он сделал передышку, а я в это время подумал, что названия тут не слишком отличаются от названий деревень в моих родных краях.
— Но перечисление это мало что скажет тебе. Позднее ты получишь карту Санкструма и сопредельных земель. Тебе нужна она будет. Вижу я — ты уже готов меня выслушать?
В поясной кожаной сумке герцога отыскался кошелек — бархатный, потертый. Там жидко звякало. Бумажные деньги здесь, очевидно, не в ходу, как и многое, многое другое. А у самого Торнхелла не в ходу золото, пожалуй, только медь и серебрушки. Нищеброд как он есть.
Я проверил кошелек — так и оказалось. Среди позеленевшей меди блеснули две серебряные монетки. Небогато.
Я встал и пристегнул сумку к вытертому, будто его в голодный год зубами терзали, поясу, подобрал шпагу и бросил на кровать.
— Я готов задавать вопросы, Белек. И хочу получить ответы. Потом я решу, что делать. С тобой, с собой и с Санкструмом.
3.
Белек всплеснул руками, задрал подбородок, метнул сверкающую молнию из глаз. Он был удивлен — привык, что слушают его в благоговейном молчании.
Но не на того напал.
Марионеткой я не буду, и перчаточной куклой, которой управляют через задницу — тем более.
— Я понимаю так, меня призвали сюда с определенной целью?
Белек кивнул, удостоив меня взгляда исподлобья. Он рассердился, считал, видимо, что я буду более... покладист, начну внимать его речам в благоговенье, а может, еще и кланяться стану.
— Ты истинно разумеешь... — он сделал паузу, — Андрей. И более я не назову тебя твоим истинным именем. Ты — Аран Торнхелл. И будешь им, коли захочешь жить в Санкструме достойно и богато.
О как.
Я прошелся по комнате, время от времени зыркая на Белека.
— Кто же не хочет жить достойно и богато? Но, конечно, для этого придется постараться, верно смекаю?
Он кивнул.
— Работа тебе предстоит трудная. Да и времена сейчас лихие.
— А когда и где они были легкие? — Я чуть не прибавил — "папаша". И хорошо, что не прибавил, на "папашу" этот седовласый Саруман мог бы серьезно обидеться. Человек же он был, мягко говоря, непростой, и вызывать в нем чрезмерную враждебность, не вызнав все расклады, пока не стоило.
Белек нахохлился, покашлял в платок и сказал:
— В случае удачи, Торнхелл, богатство и слава станут твоими постоянными спутниками!
В случае удачи? Хм-м... Ну, постепенно перейдем и к подводным камням, узнаем, какие препятствия растут у меня на пути. Но что-то не нравится мне твой голос, Белек, не нравится. Ты от меня скрываешь какую-то штуку, которую и под пытками не захочешь открыть.
— Золото, женщины, изысканнейшие вина никогда не иссякнут!
— Богатство и слава меня мало интересуют. Женщины... ну, может быть... Вино — "Шато-бормото" и прочие напитки? Этого добра сейчас везде навалом. Кстати, а коньяк у вас есть?.. Это риторический вопрос. Так вот, Белек, меня интересует, прежде всего, интересная работа. Трудностей я не боюсь, я от них заряжаюсь. — Я поймал себя на том, что шпарю с Белеком на чужом языке, как на своем родном. Белек, очевидно, вложил в меня знание местной речи, или каким-то образом сохранил это знание для меня в беспамятной голове Торнхелла. Это внушало. А вместо "заряжаться", слова, которого не было в местном лексиконе, я, на самом деле, произнес "расти".
Из-под кровати выглядывала пара коротких кожаных митенок — перчаток с обрезанными пальцами, как у наших байкеров. Я поднял их и надел, — сели митенки идеально, правая была протерта на стороне ладони. Это, понятное дело, перчатки для фехтования, и, если по потертости судить, Торнхелл, как бы сказать без скабрезностей, часто упражнял свою правую руку. Возможно, был завзятым бретером, обычным или из тех, кого можно нанять драться за себя на дуэли. Не люблю я это бестолковое насилие в благородном стиле, всегда проще договориться — если оппонент, конечно, поражен разумом.
— Давайте подробности. Что за работа?
— Спаси Санкструм!
Много эмоций, мало информации.
— Дела настолько плохи?
— Страна погибает! Злодеи! Скоро начнут растаскивать великую империю по кусочкам! Ты должен помешать им.
В моей голове все еще гуляли шмели. Я сел на кровать, посмотрел на Белека — тот снова кашлял в свой платок.
— О, хм. Да вы патриот. Еще раз и медленно: какая работа мне предстоит?
— Не далее чем две недели назад, герцог Аран Торнхелл был избран архканцлером Санкструма.
Рациональная часть меня сделала еще одну попытку ужаснуться творящимся делам, но это был последний спазм, так сказать. Я стянул перчатки и бросил на кровать. Посмотрел на правую ладонь: мозоли на ней были от шпажной рукояти. Даже не хочется узнавать, скольких отправила к праотцам эта рука. Не люблю я насилие. Я вообще не приспособлен к насилию и войне, и не люблю драться, хотя и владею навыками бокса. И угораздило же меня попасть в тело бретера!
— Уже теплее. Значит, я, то есть Торнхелл, теперь облечен властью. А кто надо мной?
— Сейчас никого! Раньше... Сорок лет Санкструмом правит император Экверис Растар, двенадцатый в династии Растаров. Он погряз в разврате, пьянстве и азартных играх еще в молодости... — Белек заперхал, сплюнул в платок кровавый сгусток. — Сейчас ему восемьдесят пять и разум его окончательно помутился, но бразды правления Империей он потерял, еще когда был в полном рассудке.
— Позвольте ремарку: он упражнялся в разврате и азартных играх с такой страстью, что вел государственные дела спустя рукава, и с каждым годом они становились все хуже, а сейчас окончательно прокисли.
— Так есть! И ныне дела очень плохи. Очень плохи!
Ну, здесь он меня не удивил. Если взглянуть на историю монархов Земли, легко можно заметить, что на одного креативного гения в короне приходилось штук десять бездарей, развратников и прочего дурачья, которые пускали под откос все, до чего могли дотянуться.
— Наследников короны, что вышли из его чресл, множество, но ни один не обладает даром править страною так, чтобы спасти ее. Они ленивы, глупы безмерно, сладострастны, и не хотят вникать в насущные заботы государства. А некоторые, напротив, ждут момента, чтобы оторвать от Санкструма кусок!
— О боже мой, да скажите проще — он настрогал таких же бездарей. Яблочко от яблони...
— Так есть!
— Но император жив?
— Так есть! Он обеспамятел, но все еще на троне — и так будет по закону до последнего его вдоха.
— Значит, он — верховная власть Санкструма?
Белек поднял когтистый палец, покачал им в воздухе.
— Уже нет!
— Поясните.
— В тяжкую годину Коронный совет, состоящий из первых лиц империи Санкструм, может назначить архканцлера сроком на два года. Сие есть древний договор между вельможами Санкструма и имперской династией Растаров.
— Механизм самосохранения империи, — я кивнул. — На случай, если очередной долбодятел... хм, император со временем наломает таких дров, что без резьбы по живому не обойтись... И какие у архканцлера полномочия?
В Древнем Риме сенат выбирал диктатора с максимальными полномочиями — правда, всего на шесть месяцев, чтобы власть не стукнула в голову. А тут — целых два года. Или — всего два. Это как посмотреть. Для долгоиграющих преобразований этого мало, конечно. Хотя — все зависит от таланта преобразователя. С другой стороны, всегда можно, как в том анекдоте про мужика, которого спросили, чтобы он стал делать, если бы стал царем, "украсть сто рублей и сбежать", сумму, правда, можно увеличить до бесконечности.
Белек открыт рот для ответа, но длительный приступ кашля заставил его буквально согнуться в кресле. Говорил он затем, то и дело поднося окровавленный платок ко рту:
— Твоя власть абсолютна и исключительна и дается она только в случаях исключительных! Не пытайся насмехаться над нею. Ты сможешь карать и миловать кого угодно. Кого угодно, запомни это, Торнхелл! Запомни крепко, но не смей впадать в злоупотребление! Тебе неподвластен лишь Император. Даже ближайшего его родича, члена августейшей фамилии, ты вправе засудить, прознав о его измене интересам Санкструма... — Он сделал паузу, и я понял, что тут есть не одна и не две закавыки. Ну, это-то как раз неудивительно: судить членов королевского дома во все времена и во всех странах было делом нелегким.
— Император может сместить меня раньше срока?
— Исключено, Торнхелл! Сие есть древний договор между вельможами Санкструма и имперской династией Ра...
— Я понял, понял, Белек, не стоит повторять. Значит, два года абсолютной власти? То есть — почти абсолютной, угу?
— Твое слово станет законом. Коронный совет обязан утверждать твои указы. Ты не смеешь распускать Коронный совет или пытаться злоумышлять против власти императора или поступать так, чтобы твои действия разрушили Империю. — Белек говорил быстро, он будто боялся не успеть, стремился донести до меня основную информацию. — Однако ты вправе казнить членов Коронного совета за доказанное предательство или же работу против Империи, или любого другого подданного Империи — человека либо нелюдя. Такова твоя власть. Коронный совет не может тебя сместить. Тебя назначил сам Император. Подписанный его рукою указ о твоем назначении лежит под хрустальной полусферой в храме Ашара, и ты должен взять его в руки не позднее, чем через две недели!
Он тяжело, с мокрыми всхлипами, задышал, снова прокашлялся в платок. Мне не понравился его взгляд — мутный, стекленеющий. И очень не понравилось то, что он сообщил. Империя за сорок лет бездарного правления Эквериса Растара, очевидно, погрязла в сильнейшей коррупции, говоря вульгарным языком — мне предстояло разгребать говны такого масштаба, в сравнении с которыми Авгиевы конюшни Геракла показались бы детской забавой. Может, и впрямь — вступить в должность, украсть несколько больше, чем сто рублей, и сбежать? С деньгами можно неплохо устроиться везде, даже в средневековом государстве. Только эти зубные врачи, чтоб им пусто было...
— А что случится через два года?
— Твой мандат истечет и Коронный совет спросит с тебя за все, что ты сделал.
Это звучало как неизбежный приговор к смерти. Если я возьмусь за дело, через два года мне неизбежно и безусловно отрубят голову — причем на законных основаниях.
4.
Ситуация сложилась занятная. Белек сказал, что обратно мне хода нет, и я, почему-то, ему верил. А рабочее место здесь, в этом мире, меня уже ждет, только напоминает оно электрический стул, на котором я буду поджариваться два года с особой изощренностью.
Если я не сбегу, конечно, но когда это я бегал от трудностей? Не бегал я от них никогда. Любой вызов для моих профессиональных способностей — как красная тряпка для быка: я кидаюсь вперед, только пыль летит из-под копыт.
Однако, если я затею игру в архканцлера без поддавков и начну очищать конюшни, члены Коронного совета, интересы которых я, несомненно, зацеплю, легко и просто отрубят мне голову, когда пройдет время моей власти. Но это в случае, если я буду играть по правилам Средневековья. А если использовать знания двадцать первого века? Ну а местная знать, естественно, использует против меня уловки Средневековья, о которых я ни сном, ни духом. Посмотрим, значит, чья возьмет.
За окном раздались странные звуки — сначала шлепанье, а потом плюханье, кряхтенье и даже какое-то кваканье.
Я встал, отодвинул витражную створку и посмотрел вниз. Промежуток между домами представлял собой грязевое месиво, в котором плескалась рябая свинья-доходяга. Свиньи обычно плещутся в грязи, чтобы смыть паразитов, ибо, как ни парадоксально это звучит, животные они весьма чистоплотные. Ну а тут, стало быть, была не просто грязь — а вдобавок свежая кучка помоев, несомненно, вывернутых из окна. Так что свинья одновременно принимала ванну и лакомилась.
Обзор справа закрывала глухая бревенчатая стена, слева виднелся кусок улицы в непролазной грязище. Видимо, недавно прошел дождь. По улице неспешно катила телега, запряженная парой чубарых лошадок. Правил ими пацан лет восемнадцати, в немаркой серой одежде и высоких сапогах с отворотами, вроде тех, что охотники и рыбаки надевают в моем мире. За бревенчатыми домиками с остроконечными крышами громоздились холмы, покрытые лесом. Глухомань...
Нахлынула волна острых помоечных ароматов, от чего меня передернуло. Я захлопнул створку.
Добро пожаловать в средневековый рай, что уж. Судя по одежде парня — сейчас лето. И на том спасибо. А ведь могли призвать меня в стужу. С другой стороны, в мороз-то на улицах определенно меньше грязи.
Я отражался в широко раскрытых глазах Белека. Старый чародей даже не моргал — смотрел неподвижно, как восковая статуя.
Я чуть не вскрикнул, цитируя "Ивана Васильевича" — "Как же вы допустили?", но подумал и сказал иначе:
— Значит, сами справиться не можете, вам потребовался варяг, чтобы вбить позвоночные диски обратно в расшатавшийся хребет экономики и немного проредить управленческий аппарат...
— Слова твои смутны, Торнхелл, и ускользают от моего понимания.
— Это не страшно, это я сам себе говорю. Ладно, Белек, спрошу проще: почему вы призвали именно меня?
— Ты интриган!
— Забыли добавить — низкий и подлый интриган.
— Не низкий! Не подлый! — Он судорожно всплеснул руками и опал в кресло, дыша с мокрыми всхлипами. — Умелый! Опытный! Я наделен даром смотреть сквозь миры и задавать вопросы сущему!
На моем языке вертелись разные выражения, но я промолчал, ибо вдруг уяснил, что в понятийном багаже Белека просто отсутствует понимание выражения "кризис-менеджер".
— Минутку. Вам потребовался специалист по кризисному управлению, — я произнес это на русском, — но вы просто не сумели сформулировать это моими терминами... то есть своим языком, и попросили интригана?
— Так есть!
— Уже теплее. Вы задали вопрос в своем духе: вы попросили показать человека, для которого интриги — так вы называете мою работу — являются профессией; то есть такой профессии у вас в мире нет, и пришлось обратиться в другие миры.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
