Квантунская рапсодия -Ii

КВАНТУНСКАЯ РАПСОДИЯ — II

Глава VIII. Выбор пути.

На массивном теле Шаньдунского полуострова, что могучим рогом пронзает просторы Желтого моря с юга на север, есть много мест пригодных для стоянки военных и торговых кораблей. Однако самым лучшим из них является порт Циндао, расположенный у южного основания полуострова.

Теплый климат, наличие пресной воды хорошего качества, а так же дающий приют и защиту от непогоды любому числу кораблям уютный залив, делал Циндао лакомым кусочком для заморских хищников, претендовавших на приморские владения китайской империи. Их было много; в Макао хозяйничали португальцы, в Гонконге англичане, в Фучжоу французы, а в Шанхае американцы.

На Циндао же нацелился грозный германский орел Гогенцоллернов, совсем недавно образовавших Второй рейх. Цепкими когтями вцепился он в прекрасную бухту, видя в ней удобное место стоянки для своей восточно-азиатской эскадры, главной задачей которой была защита священных интересов кайзера на Тихом океане.

Используя слабость пекинских властителей и неожиданное убийство китайцами двух христианских священников в 1897 году, Берлин заставил династию Цинь отдать ему порт Циндао сроком на 99 лет с правом продления аренды.

Получив свой кусок китайского пирога, немцы принялись энергично осваивать новое пополнение колониальных территорий германского императора. За короткие сроки они обустроили земли залива, построив портовые сооружения и мастерские, возведя крепостные укрепления и городские постройки. Предприимчивые посланники далекого рейха степенно и основательно обосновывались на новых имперских землях.

На разбитых по проектам берлинских архитекторов улицах Циндао выросли дома, в которых поселились привезенные по приказу кайзера многочисленные немецкие колонисты. За короткое время появились ратуша, кирха, дворец губернатора, возникли рестораны, больницы и даже публичный дом. Все было продуманно с немецкой педантичностью.

Не была забыта даже традиционная для сынов севера нужда в ячменном напитке. С этой целью в Циндао был построен пивной завод, являвшийся особой гордостью горожан.

Ах, как приятно было для немецкого колониста пройтись по прямой как линейка улице, попить сидя на открытой террасе баварского пива и посмотреть на гарнизонных солдат, ровным строем марширующих из казармы в баню. И пусть вокруг тебя непрерывно снуют раскосые китайцы, постоянно дергающие тебя за рукав и при этом безбожно перевирая великий тевтонский язык. Пусть над головой у тебя палит нестерпимое солнце, а со стороны океана в любой момент может налететь проливной дождь с ураганом. Пусть здесь нет привычных закатов и рассветов, а всю ночь за окном кричат неизвестные птицы и отвратительные шакалы. Все равно, здесь присутствует дух далекого фатерланда и главным доказательством того, были корабли Кайзерлихмарин с германским флагом.

Канонерки, крейсера и миноносцы под командованием контр-адмирала Отто Дидерикса, верно несли свою службу на далеких берегах новой империи. С ними считались, их боялись и остерегались трогать, как китайские пираты, так и свои белые братья, европейские цивилизаторы.

Грозным ночным дозором обходили германские миноносцы внешние подступы к входу в залив, а крепостные дозорные зорко вглядывались в широкие просторы Желтого моря в поисках кораблей возможного противника.

Педантичное несение караульной службы было в крови у подданных кайзера Вильгельма, а с того момента как рядом началась война, это превратилось в священную обязанность для крепостного гарнизона. Вот уже целых полгода немецкие военные ждали появления у своих границ незваных гостей, и однажды это случилось.

Рано утром двадцать пятого июня, когда солнце ещё не показалось из-за горизонта, дежурный офицер обер-лейтенант Кнох, стал получать тревожные сообщения от постов дальнего наблюдения. Они сообщали о приближении к крепости большого количества неизвестных кораблей, идущих двумя кильватерными колоннами.

Осторожно и неторопливо приблизились они к внешней границе германских владений, но не спешили пересечь её, двигаясь строго в нейтральных водах. От лихорадочного пересчета ходовых огней неожиданных гостей, у немецких наблюдателей похолодело в желудке. К Циндао подошла грозная сила, сражаться с которой, стоявшая в порту германская эскадра не могла.

Однако все страхи и тревожные ожидания дозорных быстро развеялись, когда один из неизвестных кораблей покинул общий строй и приблизился к внешнему рейду. На его мачте развивался Андреевский флаг, а сам корабль был идентифицирован крепостными дозорными как русский крейсер "Аскольд".

Украшенный контр-адмиральским вымпелом, он подошел к крепости и, связавшись с берегом по семафору, получил разрешение встать на якорь на внешнем рейде. Вслед за этим, на берег сошел контр-адмирал Рейценштейн. От имени командующего эскадрой, адмирала Макарова, он попросил у коменданта Циндао разрешение на стоянку и ремонт русских кораблей в порту.

Возможность захода русских кораблей в германские владения в Китае уже обсуждалась в переписке между двумя венценосными кузенами, и Вильгельм дал свое полное согласие Николаю. Комендант крепости располагал тайными инструкциями на этот счет и Циндао широко распахнул свои дружеские объятья перед неожиданными гостями.

Первыми к пристани Циндао под погрузку и ремонт подошли крейсера, тогда как главные броненосные силы русской эскадры, остались на внешнем рейде под охраной отряда миноносцев. Вырвавшись из стальных тисков вражеской блокады, русские моряки ни на мгновение не теряли бдительность и были готовы к возможному нападению неприятеля.

Дозорные с кораблей непрестанно вели наблюдение за горизонт, но он все время оставался девственно чистым. Столкнувшись с яростным сопротивлением русской эскадры, японцы отошли в Сасебо, где стали торопливо зализывать полученные в бою раны. В противоборстве двух флотов возникла тактическая пауза.

Перед тем как русские корабли подошли к Циндао, в просторной адмиральской каюте на борту "Цесаревич" состоялось совещание старших офицеров, оставшихся в живых после недавнего боя. Каждый из них имел ранение, но не позволил себе уйти в сторону, и под благовидным предлогом сославшись на болезнь, переложить всю тяжесть ответственности на плечи товарищей.

Сидевший за письменным столом адмирал Макаров страдал от нестерпимых головных болей. Едва оправившийся от сотрясения, полученного от удара о воду, он получил новую контузию от взрыва японского снаряда в самом конце сражения. Уперевшись забинтованной головой в спинку кресла, Степан Осипович пытался совладать с тысячью маленьких молоточков, непрерывно стучавших под сводом его черепа.

Ничуть не лучше чувствовали себя два других офицеров приглашенных Макаровым на это совещание. Начальник штаба эскадры контр-адмирал Матусевич прибыл прямо из лазарета, где ему была оказана хирургическая помощь по удалению осколка снаряда из мягких тканей плеча. С трудом, отходя от вколотой ему врачом дозы морфия, он больше предпочитал слушать, чем говорить.

Старший офицер флагманского броненосца капитан второго ранга Семенов, заменивший погибшего командира "Цесаревича" капитана Васильева, из-за осколочного ранения ноги, мог с большим трудом передвигаться, опираясь на трость. Все остальные офицеры адмиральского штаба были либо убиты, либо тяжело ранены и не имели возможностей покинуть корабельный лазарет.

— Хочу выразить свое полное одобрение всеми вашими действиями, Владимир Иванович. Вы поступили абсолютно верно, отдав приказ эскадре следовать в Циндао. Будь я в этот момент в строю, то поступил точно так же — обратился Макаров к Семенову, едва гости разместились перед ним, как им было удобно. Бледный как полотно, он с трудом держал гудящую голову, медленно произнося каждое слово.

— Я всего лишь исполнил свой долг, Степан Осипович — коротко ответил моряк, решительно и бесповоротно оставляя за скобками все то, что недосказал его собеседник. Только решимость Семенова, взявшего на себя командование эскадрой в самый критический момент боя, позволила русским кораблям продолжить свой прорыв во Владивосток.

— Благодарю, вас, Владимир Иванович. Рад, что не ошибся, — сдержанно молвил адмирал, устало, прикрыв глаза. Положа руку на сердце, он не был уверен, что младший флагман эскадры князь Ухтомский, смог бы завершить удачно завершить сражение, получив командование, как того требовал морской устав. Достаточно было одного неправильного решения в управлении эскадрой, и все усилия русских моряков пошли бы прахом. Единый строй эскадры развалился бы, каждый корабль действовал бы сам по себе и лавры победителей, несомненно, достались бы японцам.

В каюте воцарилась напряженная тишина, которую прервал рапорт командира "Цесаревича".

— Согласно полученным донесениям от командиров кораблей, ни один из них не имеет серьезных повреждений, которые бы помешали бы продолжить плавание во Владивосток. Все имеющиеся серьезные повреждения, могут быть устранены в Циндао в трехдневный срок.

— Если ли потери среди кораблей эскадры? — с напряжением в голосе спросил Макаров.

— В численном составе отрядов крейсеров и миноносцев потерь нет, — успокоил адмирала Семенов. — Только среди броненосцев не хватает "Севастополя". Зная характер Эссена, можно предположить, что его броненосец получил серьезное повреждение, не позволившее "Севастополю" продолжить поход.

— Да, Николай Оттович непременно бы продолжил прорыв, если бы к этому была бы, хоть единственная возможность — поддержал Семенова Матусевич, непрерывно "баюкая" висевшую на перевязи раненую руку. Действие наркоза кончалось, и боль начинала брать свое.

— Значит, наш боевой потенциал уменьшился на одну единицу, даже если Эссен благополучно добрался до Артура — с досадой констатировал Макаров. — Каковы потери противника?

— Согласно рапортам командиров, ими были отмечены многочисленные попадания в броненосцы и крейсера неприятеля, а так же выход некоторых из них из боевого строя. Однако достоверными данными о гибели кораблей противника я не располагаю.

— Жаль. Известие об уничтожение даже одного корабля противника, лучше бы всего подняло дух наших моряков перед грядущим сражением. Владимир Иванович, что, по вашему мнению, смогут противопоставить японцы во время нашего прорыва через Цусиму?

— В лучшем случае для нас, у японцев не будет "Микасы". Наши дальномерщики отметили серьезные проблемы хода флагмана Того и большие разрушения на нем. В худшем случае, ряды противника пополнит "Сикисима" и крейсера Камимуры — высказал предположение Семенов.

— Не думаю, что адмирал Того решиться тронуть столь ключевую фигуру японской стратегии как отряд Камимуры — не согласился с ним Матусевич. — На данный момент главная задача его крейсеров заключается в нейтрализации корабли отряда адмирала Иессена, чей прорыв сможет серьезно повлиять на соотношение сил в предстоящем сражении.

— Очень может быть, что вы правы, Николай Александрович — согласился с ним адмирал — но я совершенно не исключаю, что наш друг Того может поступить вопреки привычной логике вещей и задействует против нас крейсера Камимуры. Ведь при Цусиме может решиться судьба всего нашего противостояния с японцами на море.

От общения с офицерами лоб Макарова покрылся мелкими бусинками потной испариной. Он вновь закрыл глаза, и собеседники деликатно замолчали, давая адмиралу возможность восстановить свои силы. Прошло некоторое время, прежде чем Семенов решился продолжить разговор.

— Каковы ваши планы и намерения относительно предстоявшего сражения с японцами, Степан Осипович? — осторожно спросил он адмирала.

— Маршрут наш остается прежним, через Цусиму, где скорей всего и будут ждать нас японцы. Что касается расстановки сил то, несмотря на потерю "Севастополя", наша эскадра может на равных сражаться с японцами и продолжить наш прорыв во Владивосток. Иначе бы я никогда не взялся за это дело, — твердо заявил Макаров и, немного помолчав, добавил: — Однако в предстоящем бою, я бы не отказался от помощи одного капризного союзника, чья помощь была бы нам сегодня как нельзя кстати.

— Вы имеете в виду госпожу удачу, Степан Осипович? — хмуро уточнил Матусевич.

— Нет, погоду. Дорого бы я заплатил за возможность точно знать заранее, что нас будет ждать во время прорыва через Цусиму. Шторм с дождем или штиль с солнцем? Но этого, увы, знать, невозможно — горестно посетовал Макаров.

Соглашаясь со словами адмиралом, Матусевич горестно развел руками, как бы полностью признавая правоту его слов, но на усталом лице Семенова пробежала мимолетная улыбка.

— Надеюсь, что в этом вопросе я смогу помочь вам, Степан Осипович — уверенно заявил он, чем вызвал сильное изумление на лицах собеседников.

— Насколько серьезны ваши слова, Владимир Иванович!? Как вы это сможете достоверно знать заранее? Будите гадать на кофейной гуще? — скептически воскликнул начштаба, но Семенов на этот колкий выпад и бровью не повел.

— Определю по самому точному прибору в мире, барометру Дижонваля, Николай Александрович.

— Однако такого прибора и в помине нет! — с негодованием воскликнул Матусевич, но Макаров поспешил прервать его.

— Не будем зря спорить, Николай Александрович. Если Владимир Иванович так говорит, значит, он имеет для этого веские основания. Я очень надеюсь, что перед выходом в поход обещанные сведения будут предоставлены. А пока нам предстоит ремонт в Циндао. Кого думаете направить на переговоры к немцам?

— Будет лучше, если переговоры с губернатором Циндао будет вести Рейценштейн. Он лучше всех нас выглядит, и к тому же немец с немцем быстрее найдут общий язык — колко молвил Семенов, но адмирал не поддержал его шутки.

— Вынужден вас разочаровать, Владимир Иванович. Из всех иностранных языков, как истинный русский дворянин, контр-адмирал Рейценштейн свободно владеет лишь французским, и с грехом пополам английским, — возразил Макаров, — но вы правы, что он лучше всех нас выглядит, а это большой плюс в переговорах. Передайте на "Аскольд" приказ, идти в Циндао и просить разрешение на ремонт. Как заверял меня перед прорывом наместник, подобная договоренность между нами и немцами имеется.

Семьдесят два часа, что были любезно предоставлены кайзером Вильгельмом для стоянки в Циндао, слились для русских моряков в одно большое мгновение с краткими ночными перерывами. В лихорадочном темпе устранялись полученные в бою повреждения, чинились неисправные орудия, загружались боеприпасы и уголь. В отношении последнего предмета поставок, адмирал Макарова издал приказ: "Грузить столько, сколько нужно, но чтобы не притапливались броневые пояса".

Этот приказ вызвал самый живейший протест со стороны князя Ухтомского.

— Разумно ли так ограничивая броненосцы в запасе угля, ваше превосходительство. Не окажется ли так, что после тяжелой битвы, мы остановимся в шаге от родного порога, лишенные топлива. Стоит ли так рисковать? — пытался протестовать младший флагман эскадры, но адмирал был неумолим.

— Я прекрасно понимаю ваши опасения Павел Петрович. Броненосец "Пересвет" и "Полтава" самые ярые пожиратели угля среди наших кораблей, однако лучше пустить на растопку корабельную мебель и обшивку на подходе к Владивостоку, чем получить в бою фугасный снаряд в незащищенный борт — решительно отрезал адмирал, пресекая все дальнейшие дискуссии по этому вопросу.

Другим неожиданностью для эскадры стал приказ адмирала уменьшить проем наблюдательной щели в командных рубках броненосцев, при помощи броневых полос.

— Перед решающей схваткой с японцами, я не имею права дать противнику ни малейшего шанса лишить наши корабля своих капитанов — пояснил Макаров свой приказ и подавляющее большинство моряков с ним согласилось.

Кроме подготовки кораблей эскадры к выходу в море, на долю Макарова выпало ещё множество проблем, включая и дипломатические. Любезно разрешив русским кораблям стоянку в Циндао, командующий германской эскадры известил, что хочет нанести визит русскому адмиралу.

Для больного Макарова подобный визит был крайне нежелательным но, собрав в кулак всю свою волю, Степан Осипович решил принести жертву дипломатическому этикету. Немецкий адмирал со свитой был принят на борту "Цесаревича", на следующий день после прибытия русской эскадры.

Описывая эту встречу в своих письмах в фатерлянд, комендант порта был потрясен тем, как его принимал русский флотоводец. "Весь его вид, его движения и лицо излучали уверенность в скором успехе в его противостоянии с японцами. Ничто не говорило о его сомнении или тревоги за исход сражения с противником, которое как мы все знали, должно было состояться в самое ближайшее время. Напротив, русский адмирал был бодр, радушен и открыт. Даже рана, полученная им в бою, нисколько не угнетала его, а придавала особый геройский шарм. Адмирал хорошо говорит по-немецки и потому, в нашем общении не было никакого затруднения. Беседа продолжалась около сорока минут и была прервана приходом командира броненосца с телеграммой от русского императора. Учтиво извинившись, адмирал поблагодарил меня за оказанную помощь в ремонте кораблей и попросил об одной маленькой услуге, в которой я ему никак не посмел отказать".

Услуга, о которой упоминал комендант Циндао, заключалась в прерывании телеграфного сообщения порта, ровно на одни сутки с момента ухода в море русской эскадры. Подобная мера была экстраординарна, но весьма эффективна против представителей японской разведки, которые с момента начала войны находились во всех нейтральных портах как Желтого, так и Восточно-Китайского моря.

В предстоящем сражении со всеми силами японского флота, адмиралу Макарову было крайне важно выиграть время, сутки, а лучше полуторо суток. Ради этого он и согласился на встречу с немцами, так как не был уверен, что они согласиться на задержку телеграмм исходи эта просьба из уст Матусевича или Ухтомского.

Кроме общения с представителями иностранной державы, Макаров занимался энергичной перепиской с Петербургом и Мукденом, извещая государя и ставку наместника о своем прорыве из Порт-Артура и о заходе в Циндао. В сжатой форме адмирал доложил о потерях эскадры и о своем намерении прорываться во Владивосток через Цусиму. Для этой цели, он как командующий тихоокеанского флота приказывал крейсерам Иессена выйти навстречу эскадре и оттянуть на себе корабли адмирала Камимуры. Окончательное время и место встречи двух отрядов, Макаров собирался указать перед самым выходом в море.

Алексеев недовольный тем, что Макаров отдал приказ Иессену без консультации с ним, ответил короткой сдержанной телеграммой, тогда как ответ императора был более многословен. Николай благодарил команды кораблей за проявленное мужество и героизм, и выражал уверенность в благополучном завершении похода.

Царское послание, Макаров зачитал вечером двадцать седьмого июня на большом офицерском собрании, которое состоялось на "Цесаревиче". Сразу после этого, адмирал предложил определиться, каким маршрутом следовало идти завтра во Владивосток. Следуя старой флотской традиции, первым слово было предоставлено самым младшим офицерам эскадры.

Большинство из выступавших офицеров было за цусимский вариант, но были и такие, кто ратовал за более безопасное плавание вокруг Японии с дальнейшим проходом через Сангарский пролив или пролив Лаперуза.

— Пока противник будет ждать нас всеми силами у Цусимы, мы спокойно дойдем до Сахалина, оставив его в дураках. А там уже легче будет сражаться, ведь своя земля кругом — убежденно говорили сторонники северного маршрута.

Макаров внимательно слушал дебаты своих подчиненных, не спеша навязать им своё мнение. Адмиралу было очень важно не просто приказать и тем самым поставить моряков перед свершившимся фактом, а чтобы офицеры сами поняли и осознали причину выбора того или иного варианта пути.

Когда обмен мнений между офицерами был закончен, Макаров заговорил. Из-за важности момента, Степан Осипович хотел встать, но по настоятельной просьбе собрания остался сидеть в кресле.

— Я очень внимательно выслушал все за и против обеих сторон, и должен признать, что в каждом варианте, есть свои плюсы и минусы. Это как в старой сказке; направо пойдешь, сам погибнешь, налево пойдешь, коня потеряешь. Сахалинский вариант очень заманчив тем, что враг явно не ждет от нас подобного хода, сосредоточив все свое внимание на Цусиме. Конечно он очень затратен для топлива, но в Корсакове уголь должен быть обязательно и, в конце концов, его можно затребовать из Владивостока. Что и говорит, идеальный вариант, когда и овцы целы и волки сыты, — молвил Макаров, чем вызвал улыбки на лицах многих моряков.

— Однако те, кто предлагает этот вариант, не учитывают двух очень важных моментов. Во-первых, японцы уже давно доказали нам, что они серьезные противники и не будут играть с нами в поддавки. Узнав о нашем выходе из Циндао и не обнаружив нас у Цусимы, они бросятся искать нас и быстро найдут. Для этого будет достаточно простой штурманской линейки и знание угольного запаса наших кораблей. И когда это станет ясно, то в проливе Лаперуза нас будет ждать вся броненосная сила противника, включая крейсера Камимуры. А это большой плюс японцам при нынешнем положении дел.

Во-вторых, господа сахалинцы не учитывают такой важный фактор как время. В последнем сражении японские корабли также как и мы получили повреждения, которые они сейчас усиленно исправляют в своих портах. Откладывая схватку с врагом даже на один день, мы даем ему шанс ввести в строй какой-нибудь поврежденный корабль.

Неважно броненосец это или крейсер, или миноносец. Возвращенный в строй он может сыграть решающую роль в будущем сражении и перевесит чашу в свою пользу. Не надо также забывать и то что, выбирая северный маршрут, мы не только отдаем противнику стратегическую инициативу, но и подрываем веру в победу в своих собственных экипажах. Выбирая Сахалин, мы тем самым признаем свою слабость перед врагом. Тогда получается, что это не он оставил поля боя, отступив под нашим натиском, а мы сами трусливо бежали с него в нейтральный порт под покровом ночи. Прошу вас учесть, этот на первый взгляд маленький, но очень важный нюанс.

Макаров замолчал, а затем, собрав силы, решительно встал, и все увидели не измученного ранами больного, а твердого и уверенного в себе человека, готового сражаться до победного конца.

— Итак, господа, наш путь через Цусиму. Нас там будет ждать старый враг, которого мы уже не раз били. Били в мае под Артуром, били в июне в Желтом море, дай Бог, побьем и под Цусимой. Ведь не зря Господь троицу любит, — озорно молвил моряк, и теперь дружно улыбалось все собрание. Макаров посмеялся со всеми, а затем продолжил говорить оперевшись кулаками о стол, — Отправляйтесь на корабли, господа офицера. Пишите письма домой, а затем идите к матросам. Донесите до них причину, по которой мы идем через Цусиму, а не через Сахалин. Пусть исполняют свой долг спокойно и точно, и тогда каждый их снаряд попадет точно в цель. Покажите противнику, как умеют драться за свой флаг и родину русские моряки!

— Мы, помним о своем долге перед Отечеством, господин адмирал! — воскликнул капитан "Цесаревича" и его слова дружно поддержали остальные участники собрания.

— Долги к оплате! Мы готовы погасить свои векселя! — говорили моряки, покидая броненосец, и это были не простое сотрясание воздуха. Все как один они были готовы пойти в бой, даже если он был бы для них последний.

Русская эскадра покинула гостеприимный порт Циндао ровно в полдень двадцать восьмого июня. Перед самым уходом Макаров телеграфировал в Мукден о своем продолжении похода и назначал крейсерам Иессена время и точку рандеву в Японском море. Сразу после этого, комендант Циндао отдал приказ о закрытии телеграфа, несмотря на активное желание командира английского крейсера "Шеффилд", отправить на родину срочную телеграмму.

Командор Грегсон бурно протестовал против подобного произвола германских властей, но господин комендант был непреклонен. Холодно улыбнувшись своему англо-саксонскому родственнику, он заявил, что в системе телеграфа произошли поломки, на устранение которых потребуется значительное время. Примерно, сутки. Ответом на эти слова был негодующий британский "фуй" и конфликт сторон был исчерпан.

Первым из русских кораблей Циндао покидал флагманский броненосец. Команда корабля застывшая в торжественном строю вдоль борта броненосца и вместе со стоявшим на мостике адмиралом Макаровым, принимала прощальный парад кораблей, мимо которых проходил "Цесаревич".

С русских крейсеров и броненосцев летело громогласное "Ура!", со всех остальных кораблей неслись марши. Следуя своему тевтонскому духу, немцы исполняли исключительно военные марши. На французских и итальянских кораблях играли торжествующую "Марсельезу" и бравурную "Сыновья Италии". Лишь один "Шеффилд" встретил "Цесаревич" церемониальным гимном, больше похожим на траурное прощание.

— Господа британцы как всегда верны себе. Ничуть не скрывают свои подлинные чувства в отношении нас, — не замедлил отметить Макаров во время прохождения флагмана мимо английского крейсера.

— Очень надеюсь, что мы не доставим им удовольствия справить по нас траур руками японцев. Ну да ладно. Что же предсказывает нам в походе ваш таинственный барометр Дижонваля, Владимир Иванович? Бурю или штиль? — спросил адмирал у стоявшего рядом с ним командира "Цесаревича".

— Мой барометр гарантирует в ближайшие дни ненастную погоду, ваше превосходительство — доложил адмиралу Семенов, и тот удовлетворенно кивнул головой.

— Позвольте узнать, насколько точны эти сведения, господин капитан? — тут же подал голос стоящий рядом Матусевич, — надеюсь, вы прекрасно понимаете всю важность подобного утверждения?

— Барометр Дижонваля никогда не подводил меня, господин контр-адмирал — с достоинством ответил Семенов.

— А можно взглянуть на этот ваш чудо-барометр? — продолжал наседать на Семенова начштаба — хотя бы одним глазом!

— По прибытии во Владивосток, я вам его обязательно предоставлю, ваше превосходительство — пообещал командир броненосца. Матусевич хотел ещё что-то сказать, но Макаров взмахом руки прервал их диалог.

— Значит, будет непогода. Это нам очень даже на руку. Тогда с Богом, в добрый час. Прикажите Владимир Иванович, штурману держать на Шанхай пока берег не скроется из глаз, а затем повернуть на Цусиму. Пусть проложит курс до точки рандеву с эскадрой Иессена — приказал адмирал и, поправив фуражку, покинул мостик. Прощальный парад закончился, все приличия были соблюдены и по предписанию врачей, Макаров отправился в каюту на отдых.

Не прошло и нескольких минут, как в штурманской рубке закипела работа по прокладке курса, но не одни только корабли артурской эскадры держали курс на Цусимский пролив. Свой курс к японским берегам прокладывал командующий 2 эскадры флота Тихого океана, контр-адмирал Зиновий Рожественский.

Оставив по личному приказу императора пост начальника Главного морского штаба, он был занят составлением из кораблей Балтийского флота новой эскадры. Она должна была не только уровнять русские и японские силы на Тихом океане, но и дать русскому флоту определенное преимущество над врагом. Задача эта, на взгляд российского обывателя была не очень затруднительна; вон какая броненосная сила стоит в Кронштадте. Бери любой крейсер и броненосец, своди их в эскадру и на полных порах гони во Владивосток на помощь адмиралу Макарову.

Подобное мнение активно поддерживал и сам Зиновий Петрович на пару с морским министром Федором Карловичем Авеланом. Твердо, с успокаивающей улыбкой человека знающего скрытую от простого взгляда правду, заверяли они царя и всю страну, что в скором времени, зарвавшийся враг понесет заслуженное возмездие. Как говорили адмиралтейские острословы, не сильно верящие в слова высоких чинов "мстя наша, будет страшна".

Но когда в результате тайных министерских игр, контр-адмирал лишился своего теплого адмиралтейского места и вместо слов был вынужден заняться делом, он заговорил совершенно по-другому. Ибо одно дело отдавать умные приказы и циркуляры, и совершенно иное формировать боевую эскадру из того, что только числится боевым кораблем на бумаге.

Многие из офицеров видели в назначение Рожественского командиром второй эскадры определенный перст судьбы. Приступив к её созданию, Зиновий Петрович пожинал горькие плоды собственного труда, которым он занимался на посту начальника Главного морского штаба. Война с Японией, к которой адмирал так усиленного готовил Тихоокеанский флот, застала реформатора врасплох.

Об этом откровенно говорили в Порт-Артуре и Владивостоке, Севастополе и Кронштадте, сдержанно обсуждали в стенах Адмиралтейства и тихим полушепотом в свитах генерал-адмирала и государя императора. Однако не все было так плохо, как рисовали в своих жарких речах, некоторые рьяные обличители Рожественского в офицерских мундирах. Главной ударной силой второй эскадры должны были стать балтийские эскадренные броненосцы проекта "Бородино". Спущенные на воду перед самой войной, по своим боевым и ходовым качествам они мало, чем уступали броненосцам флота микадо.

Правда, как в любой жизненной ситуации, в отношении балтийских броненосцев существовало своё но. Согласно выкладкам Адмиралтейства и великого князя Алексея Александровича война с Японией должна была начаться к средине 1905 года и именно к этому времени, балтийские броненосцы должны были вступить в строй как грозная, боевая сила.

На момент формирования второй эскадры в поход могли отправиться только три броненосца; "Бородино", "Император Александр III" и "князь Суворов". Двое остальных, "Орел" и "Слава" нуждались в срочной достройке, но Главное управление кораблестроения отказывалось оплачивать сверхурочные работы на броненосцах.

В том, что только посылка балтийских броненосцев сможет переломить исход войны в пользу России, с первых дней войны энергично доказывал адмирал Макаров, однако Адмиралтейство и генерал-адмирал были глухи к его призывам. Даже перед лицом смертельной опасности, высшие сановники отказывались сделать "думато", упрямо держась за свою обанкротившуюся теорию ведения войны.

Дело о скорейшей достройке "Орла" и "Славы" несколько сдвинулось с мертвой точки, года вслед за выбывшими из строя "Цесаревича", "Ретвизана" и "Севастополя", список боевых кораблей артурской эскадры покинул "Петропавловск". Последним аргументом, подтолкнувшим высокое начальство к выделению дополнительных расходов, стала блокада Порт-Артура и реальная угроза уничтожения тихоокеанской эскадры в мелководной гавани крепости. Но и здесь, Авелан и его окружение остались верными своим принципам. Деньги были выделены только на достройку "Орла" да и то в половинном размере. Что же касалось "Славы", то броненосец должен был вступить в строй, как и планировало Адмиралтейство, в средине 1905 года.

Казалось этой убийственной логике, было невозможно противостоять, но адмирал Макаров был совершенно противоположного мнения. Весь март, апрель, май, и июнь он усиленно заваливал министерство телеграммами, в которых требовал скорейшей достройки обоих броненосцев и отправку к месту боевых действий.

Все время с момента прибытия Макарова в Порт-Артур, стрелка адмиралтейского барометра в отношении исполнения требований адмирала качалась из стороны в сторону. В начале февраля она стояла строго посредине, после удачного отбития атаки японских брандеров сдвинулась в сторону "исполнять", но гибель "Петропавловска" отбросило её далеко назад.

Погибни адмирал в водах Желтого моря и все пошло бы, так как запланировал Авелан, но Макаров остался жив и после короткой паузы продолжил досаждать далекому Петербургу своими посланиями.

Внезапно вспыхнувшая народная любовь к герою Порт-Артура и массовые молебны по всей стране "во здравие" адмирала, не позволяли Федору Карловичу с прежней легкостью ложить телеграммы Макарова "под сукно". Составляя свой очередной ответ, Авелан очень надеялся, что Алексеев не сегодня, так завтра согнет больного Макарова, но судьба распорядилась иначе. Высадка японцев на Квантуне заставила наместника покинуть Артур, а Адмиралтейство срочно пересмотреть свои взгляды на ведение войны. Охая и вздыхая, генерал-адмирал отпустил требуемые средства на достройку одного броненосца, а Авелан отдал приказ о начале формирования второй тихоокеанской эскадры и предложил государю императору кандидатуру её командующего.

Царь благосклонно отнесся к действиям Федора Карловича и даже выразил ему свою благодарность, но адмирал Макаров был непреклонен. Отбросив в сторону всякий такт и субординацию, он продолжил изводить Авелана своими телеграммами. Ещё не оправившись от болезни, как командующий Тихоокеанским флотом, Степан Осипович требовал не только скорейшей достройки "Орла", но и включения в состав эскадры и "Славы", чьи команды должны были комплектоваться за счет флотских экипажей, а не призывниками из запаса.

От столь категоричных требований Макарова, у Авелана потемнело от злости в глазах. Федор Карлович засел за составление ответного послания о необходимости разумного соизмерения возможностей Адмиралтейства и грамотного их использования в борьбе с японцами. В нем Авелан логично доказывал о завышенности требований Макарова, но судьба жестоко обошлась с этим эпистолярным трудом адмирала.

Министр только подписал свое послание и в этот момент с Дальнего Востока пришли вести об уничтожении Макаровым двух броненосцев противника. Горечь обиды жгло сердце и давила душу морского министра, когда он откладывал свой ответ в дальний ящик стола. Посылать его Макарову в этот момент, было верхом неосторожности и вместо грозного командного окрика, в Порт-Артур ушли поздравления с успехом.

Поймав ветер удачи в свои паруса, несносный адмирал продолжил наседать на высокое начальство, заимев при этом дурную привычку, извещать о трудностях в подготовке второй эскадры государя императора. В качестве ответа на обращение народного любимца, Николай посетил эскадру и попросил Авелана сделать все необходимое для удовлетворения её нужд.

Бедный господин министр мужественно держал оборону под натиском Макарова, убаюкивая себя надеждой, что рано или поздно, но Фортуна непременно отвернется от командующего Тихоокеанским флотом. Эти мечты придавали Федору Карловичу определенные силы, но коварный удар в спину со стороны Рожественского сильно подкосил его.

Как бы несильно разъел вирус карьеризма душу Зиновия Петровича, но верность морским традициям и готовность полностью оплатить свой счет перед отчизной, у контр-адмирала оказался на первом месте. Несмотря на былые трения и стычки с Макаровым, начав формирование своей эскадры, Рожественский самым решительным образом поддержал его требование о необходимости выделения дополнительных средств на достройку двух броненосцев. Свое мнение, Зиновий Петрович высказал императору во время встречи в Адмиралтействе, при обсуждении проблем формируемой эскадры.

От желания подать императору рапорта с просьбой об отставке, Авелана удержала только поддержка его борьбы с адмиралом Макаровым со стороны генерал-адмирала. Холодно взглянув колючим взглядом на трясущегося от негодования министра, Алексей Александрович посоветовал ему "прекратить гнилой мандраж и идти прежним курсом". Эти слова подействовали на Авелана успокаивающе и для этого были свои причины.

Как бы не высоко вознесся Макаров благодаря своим успехам, как бы не благоволил к Рожественскому император, но влияние великого князя на своего племянника, все же перевешивало оба этих факторов. После их беседы, Адмиралтейство согласилось начать комплектование экипажей второй эскадры опытными матросами и унтер-офицерами Балтийского и Черноморского флота, но срок ввода в строй "Славы" остался неизменным.

Казалось, что благодаря усилиям генерал-адмирала стрелки адмиралтейского барометра остановили свое сползание вниз, но "артурский Данко" был неудержим. Подобно римскому гладиатору, который, идя на смерть, приветствовал Цезаря, перед выходом из Порт-Артура адмирал послал прощальную телеграмму императору.

В ней моряк извещал, что если после битвы он будет жив, то обязательно приведет эскадру во Владивосток, видя в этом свой святой долг перед государем и Россией. Однако после прибытия в порт, адмирал намеривался подать в отставку из-за недофинансирования достройки броненосца "Слава".

"Только прибытие на Дальний Восток всех пятерых броненосцев, позволит нам диктовать врагу свою волю на просторе обоих морей. В противном случае не могу гарантировать достижение успеха в борьбе с противником и потому прошу заменить себя более способным и достойным флотоводцем" — писал Макаров в своей депеше.

Конечно, Степан Осипович несколько сгущал краски и слегка преуменьшал свои таланты, но ради достижения благой цели, он использовал все средства. Расчет адмирала оказался абсолютно верным. Встревоженный столь решительным посланием Макарова, Николай обратился за советом к давнему оппоненту генерал-адмирала по морским делам великому князю Александру Михайловичу. Тот в этом момент руководил действиями русских вспомогательных крейсеров в Красном море и Индийском океане, что перехватывали английские и американские корабли идущих в Японию с грузом военной контрабанды.

Несмотря на то, что великий князь имел некоторые разногласия с Макаровым в вопросах тактики и стратегии, он рьяно принялся убеждать царя в необходимости посылки на Дальний Восток именно пяти броненосцев, а не четырех, как это собирались сделать Авелан и генерал-адмирал.

— Отсутствие "Славы" в бою не сможет компенсировать посылка на Дальний Восток нескольких броненосцев береговой обороны или броненосных крейсеров. Только пять новейших броненосцев смогут полностью переломить хребет японскому хищнику. Четырем броненосцам будет очень проблематично выполнить столь трудную миссию. Так зачем бить по врагу четырьмя пальцами, когда можно ударить единым кулаком, как исстари били врага наши славные предки!? Ведь для этого у нас есть все; и время и деньги! — риторически вопрошал великий князь Николая, для наглядности воинственно потрясая своими крепкими, волосатыми кулаками. Его слова упали на благодатную почву в душе императора. Порядком уставший от постоянного давления со стороны всезнающего "дяди Леши", император в душе очень желал принять самостоятельное решение вопреки "правильному" мнению генерал-адмирала.

О своем намерении он переговорил с женой Алисой и получил с её стороны горячую поддержку. Больше всех из царской родни, императрица не могла терпеть именно Алексея Александровича, называя его "невоспитанным лицом".

На следующий день после консультаций, царь пригласил к себе министра финансов и приказал немедленно выделить деньги для скорейшей достройки пятого броненосца формируемой эскадры.

— Нужно сделайте все необходимое, чтобы "Слава" смогла покинуть Кронштадт вместе с другими кораблями эскадры. Думаю двух дней, вам будет вполне достаточно, чтобы изыскать нужные флоту средства — безапелляционным тоном приказал император к большому удивлению Коковцова, привыкшего считать флот исключительной прерогативой великого князя.

— Но ваше величество, смета расходов на балтийские броненосцы уже утверждена и будет крайне сложно изыскать в ближайшее время дополнительные средства. Та сложная обстановка, что сложилась сейчас на бирже ценных бумаг и агрессивные действия британского капитала в отношении наших товаров, не позволяют надеяться на появление в скором времени в нашей казне дополнительных свободных средств! — бурно протестовал министр.

— Этого требует интересы государства и такова моя воля — сказал Николай, но опытное ухо министра четко уловило некоторые колебания в голосе императора и ободренный этим, он устремился в наступление.

Уверенно сыпля цифирью и щедро приправляя её различными экономическими терминами, главный казначей страны в доверительном тоне стал доказывать царю совершеннейшую невозможность исполнения его императорской воли.

Слушая умные речи финансиста, монарх заколебался, но тут министр допустил непростительный промах, упомянув без всякого умысла, а исключительно по привычке мнение генерал-адмирала. Ранее это действовало на царя безотказно, не решавшегося потребовать с дяди отчет о морских делах. Однако на этот раз, имя великого князя стало своеобразной красной тряпкой для самодержца. Николай мгновенно вспыхнул, вспомнив недавнее наставление жены, быть стойким и твердым в отстаивании собственного мнения перед мнением всезнающего дяди.

Решительно одернув полы сюртука, не глядя в сторону министра, царь произнес сухим, казенным тоном:

— Извините, Владимир Николаевич, но меня уже ждут в опере. Сегодня там премьера "Русалки" и я никак не могу пропустить её. Всего доброго.

От этих слов Коковцов поперхнулся все ещё не сказанными словами, не приведенными аргументами и, воспользовавшись его замешательством, император повернулся к министру спиной и решительно направился прочь из комнаты. Взмахнув рукой подобно крылом подбитой птицы, Коковцов попытался удержать уходящего собеседника, но государь ровным строевым шагом подошел к двери и распахнул её. Аудиенция была закончена, а кричать в спину, спешившему на оперу монарху, было крайне невежливо. И посему, Коковцову оставалось только исполнять царскую волю.

Ранним утром следующего дня, царь уехал на море, где весь день и половину следующего катался на яхте с дочерьми. Затем навестил на даче сестру Ольгу, пил с ней чай, обсуждал статьи "Русского инвалида", после чего вернулся в Царское село к ждущей наследника Алисе. Все это время великий князь не имел возможности, переговорить с племянником и попытаться заставить его пересмотреть принятое решение.

Когда же государь занялся делами, то первое, что он сделал, затребовал к себе Коковцова с докладом об исполнении своей царской воли. Видя, что Алексей Александрович никак не смог повлиять на племянника, министр поспешил доложить, что средства уже изысканы и уже сегодня поступят в распоряжения Адмиралтейства.

Ободренный своим столь неожиданным дебютом на поприще морских дел и влеченный желанием принести пользу своему государству, император затребовал к себе контр-адмирала Алексея Михайловича Абаза, для секретного разговора. Именно в таком аспекте виделся молодому правителю одной шестой части суши этот разговор, но ибо тем, чем занимался Абаза в последнее время, называлось коротким и емким словом "авантюра".

Все дело заключалось в том что, пользуясь доверием к себе государя, Алексей Михайлович решил продолжить свою адмиральскую карьеру с помощью одного громкого и эффектного предприятия, покупки иностранных крейсеров.

Достигнув мира и взаимопонимания в споре за Патагонию, Чили и Аргентина решили отказаться от своих броненосных крейсеров, ранее построенных на верфях Англии и Италии. Могучие красавцы "Гарибальди", "генерал Сан-Мартин", "генерал Бельграно" и "Пуйэредон" вместе с "О, Хиггинсом", "Эсмеральдой" и "Чакабуко" оказались просто не нужны для охваченных поветрием миролюбия южноамериканцев.

Более того, оказался под большим вопросом судьба двух других броненосных крейсеров построенных на верфях Италии в 1903 году. Спущенные на воду и оснащенные по самому последнему слову техники и вооружения, эти дорогостоящие игрушки смерти в один момент превратились в "мертвый капитал".

Торговые агенты лихорадочно искали на них новых покупателей, но все было тщетно. Европа наслаждалась миром, нищей Азии покупка крейсеров была откровенно не по карману, а Америка Теодора Рузвельта сама штамповала один боевой корабль за другим.

Однако господь Бог услышал мольбы и стоны представителей военно-промышленного комплекса. Вспыхнувшая между Россией и Японией война, позволила владельцам крейсеров не только возвратить свои кровные средства, но даже и получить небольшую выгоду. Мир барышей и наживы напрягся в предвкушении скорых торгов на их изделия, но грозный рык британского льва, стоявшего за спиной японского хищника нагнал на них сильного страха.

Не желая дать русскому флоту ни единого шанса в противостоянии с флотом микадо, Лондон сделал все, чтобы два первоклассных корабля не достались Петербургу. Благодаря экстренному денежному вливанию со стороны мистера Джона Буля и дядюшки Сэма, японцы смогли перекупить аргентинские крейсера, дав им гордые имена "Касуга" и "Ниссин".

Однако это была лишь верхушка антирусского айсберга сотворенного кудесниками из Форин офиса. Оказывая беспрецедентный нажим на Чили и Аргентину, англичане добились того, что американские синьоры отказались продавать свои крейсера, несмотря на то, что русские предлагали им хорошие деньги за ставшие вдруг ненужными корабли.

Певчий мост разразился бурной лавиной протестов и недовольств позицией Сантьяго и Буэнос-Айреса, справедливо ссылаясь на предварительную договоренность о продаже крейсеров России. Посланники потомков инков и испанцев с грустью кивали головами в ответ, сокрушенно разводя руками, но никак не могли противостоять открытому диктату лондонского Сити и закулисному нажиму Уолл-стрит. Семь броненосных крейсеров способных разом поставить жирную точку на агрессивных планах японцев, так и не пополнили список кораблей русского флота.

Столь неожиданный поворот в вопросе покупки латиноамериканских кораблей очень расстроил русское Адмиралтейство и великого князя. Попав с началом войны под гневную критику газет о провале программы подготовки русского флота к войне, они стремились столь необычным образом, доказать правоту своих действий.

Проглотив горькую пилюлю, Авелан доложил государю об этой неудаче, чем вызвал у императора двойственное чувство. Как патриот своей страны он был огорчен подобным результатом переговоров, но как молодой представитель семейства Романовых, очень обрадовался дядиной неудачи. И тут, к императору явился Алексей Михайлович Абаза с гениальной по простоте идеей. Скромно потупив свои честные очи, контр-адмирал изложил царю суть своей задумки.

Если южноамериканцы не могут продать свои корабли России, пусть их купит подставная европейская фирма, за которой будет стоять близкий и преданный государю человек, в лице самого Алексея Михайловича. Он прекрасно знает весь торгово-промышленный мир Европы, и найти третичного посредника для выполнения столь важной для России миссии, ему было парой пустяков.

— У этих торгашей, государь, все продается и покупается! Мать родную продадут! Всё от цены только одной зависит! — пылко заверил Абаза императора, преданно поедая его глазами.

Стоит ли говорить, какой восторг вызвали слова моряка в сердце молодого человека. Ах, как все прекрасно и замечательно сходилось, и корабли приобретались и "дяди Алеши" ловко утирали нос. Но как не заманчива была нарисованная Абазом картина, государь прекрасно понимал, как длинна и долга дорога по воплощению этих благих намерений в жизнь.

Николай поблагодарил контр-адмирала за его замечательную идею, однако приступать к её немедленной реализации не стал, опасаясь, что поспешными и непродуманными действиями позволит Алексею Александровичу перехватить инициативу. Царь прождал чуть более месяца пока, по его мнению, не настал момент к действию.

— Услугами фирмы, какой страны вы намерены воспользоваться, Алексей Михайлович, для реализации нашего секретного проекта? Немецкой, французской, итальянской, голландской или какой-либо иной? — спрашивал Николай своего секретного посланца, с видом строгого маститого экзаменатора принимавшего зачет у студента.

— Перебрав все свои многочисленные связи в Европе, я считаю, что для решения наших задач, нам следует опираться в первую очередь на французов или испанцев, ваше величество. На нынешний момент Франция самая дружественная к нам из всех европейских держав, а у испанцев традиционно крепкие связи со своими бывшими западными колониями. Думаю, что фирмы господ Монтелье, Берни, Симонсена или Кироса будут рады помочь нам разрешить наши проблемы за твердо гарантированный процент от сделки.

— А почему в вашем списке я не вижу германских представителей? Разве немцы в этой войне менее дружественны нам, чем французы? — искренне удивился царь.

— Никак нет, ваше величество! Немецкие фирмы стараются оказать нам всестороннюю помощь, — поспешил уточнить Абаза, чутко уловив скрытую подоплеку заданного вопроса, — но вся беда в том, что англичане отслеживают все контакты немецкой стороны, с ещё большим вниманием, чем наши. Ведь именно в морском флоте Германии они видят главную угрозу для своих мировых колоний, а не в нас, только пытающихся защитить свои приморские земли от врагов.

— А итальянцы и голландцы. Почему они выпали из вашего списка?

— После столь неожиданной продажи итальянских крейсеров японцам, я с большой опаской отношусь к макаронникам, ваше величество. Вне всякого сомнения, там основательно правят бал англичане и любые наши действия в этой стране обречены на быстрый и оглушительный провал, — решительно вынес свой вердикт Абаза. — Что же касается голландцев, то при наличии у них фигового флота, интерес к южноамериканским крейсерам, сразу вызовет подозрение со стороны англичан. Нет, ваше величество, только французские и испанские фирмы подходят для выполнения нашего секретного проекта.

Сказанные собеседником слова, вызвали радостную улыбку на лице императора.

— Ваша решимость и убежденность, лучше всяких слов, говорит о том, что вы серьезно подошли к делу, Алексей Михайлович. И я вижу в этом залог успешного выполнения вашей миссии. Однако вы должны понимать, какие трудности у вас на пути в виде не только английских, но и американских палок. Североамериканские штаты, гадят нам не столь открыто как британцы, но все же весьма чувствительно. Я недавно получил письмо от нашего посла в Вашингтоне. Он пишет, что покупка японцами итальянских крейсеров была осуществлена благодаря исключительно финансовой помощи американского банкира Джейкоба Шиффа.

— Я знаю, этого господина, и ничуть не удивлюсь, что и в отказе Аргентины продать нам крейсера, были замешаны его деньги и связи. Этот Шифф очень близок к президенту Рузвельту, благодаря чему активно тормозит размещение на американском рынке наших займов.

— Поэтому, я призываю вас, Алексей Михайлович, соблюдать строжайшую секретность в этом деле. В этой войне у нас очень много сильных врагов, которые сделают все, чтобы сорвать покупку крейсеров, а они так важны нашему флоту и адмиралу Макарову. Может поговорить с военными и дипломатами, и вам в помощь дадут несколько проверенных делом людей? — озабоченно спросил Николай.

— Увы, ваше величество, в этом деле я руководствуюсь старой немецкой поговоркой о том, что знают двое, знает свинья. Чем меньше людей будут знать о моей миссии, тем только будет лучше для дела! — воспротивился Абаза, и царь не стал настаивать.

-Что же, вам конечно виднее, — понимающе молвил император и, помолчав, добавил. — Когда мне ждать от вас результата? В столь важном деле не должно быть торопливости, но вместе с тем недопустимо и промедление.

Абаза только и ждал этого вопроса. Подняв свои маслянистые глаза к потолку царского кабинета, он со всем своим старание стал производить одни ему ведомые вычисления в уме. Так продолжалось с полминуты, прежде чем Абаза торжественно изрек.

— Я думаю, что месяца через два, максимум три, три с половиной, я смогу доложить о результатах своей миссии. Отлично понимаю, что время не ждет, но быстрота бывает хорошо только в двух случаях, ваше величество.

— Это когда же? — удивленно спросил император. — На скачках и в вальсе?

— Никак нет, ваше величество. При ловле блох и при поносе. Так меня моя бабушка, Александра Иосифовна учила. Большой души был человек — сказал Абаза и истово перекрестился. Император тоже последовал его примеру, затем встал из кресла и, подойдя к моряку, сказал:

— Помните, вы куете победный меч России, а значит, расходов не жалеть. С Богом — и торжественно обнял Абаза, которому предстояла нелегкая миссия в далеком Париже и Мадриде.

Глава IX. Во славу русского флага — II.

Возвращение японского флота в Сасебо после сражения с русскими кораблями, было встречено с определенной долей растерянности, как среди мирного населения порта, так и среди самих моряков. Впервые за все время войны, флот божественного микадо после стычки с кораблями врагом не заставил их повернуть обратно в артурскую ловушку, а отступил к родным берегам зализывать полученные в бою раны.

Не способствовал поднятию настроения зрителей и вид всеобщего любимца, флагманского броненосца "Микаса". Грозный красавец пришел в родной порт со сбитыми трубами, искореженными надстройками, подбитыми стволами корабельных орудий, обильно покрытый черной копотью от бушевавших на нем пожаров.

Едва только броненосец встал у причала, как из его недр широкой рекой хлынул поток раненых японских моряков. Обожженные паром и языками огня, посеченные осколками вражеских снарядов, они были торопливо снесены на берег, где их уже поджидали местные санитары. Тела же погибших членов экипажа были аккуратно сложены под брезентом на юте. Снимать их с флагмана командующий не спешил. Только когда порт накрыли ночные сумерки, он были вывезены с кораблей специальным транспортом. Враг ничего не должен был знать о потерях японского флота.

Ничуть не лучше был вид и остальных кораблей вернувшейся эскадры. Почти на каждом броненосце или крейсере имелись повреждения в виде разбитых орудийных башен или снесенных мачт или труб. И с каждого корабля, на берег обязательно тянулась вереница раненых. Русские комендоры не зря ели свой хлеб.

В числе первых кто покинул флагманский броненосец, был сам командующий. Получив легкую контузию, Того отказался от помощи врачей, приказав собрать совещание командиров кораблей.

С невозмутимым лицом слушал он доклады своих капитанов, холодным и беспристрастным тоном уточняя тот или иной вопрос в рапортах подчиненных. Иногда, командующий кивал головой докладчику, но было совершенно непонятно, одобрял ли он действия своего подчиненного, выделял его рапорт из всей череды докладов или это была дань вежливости, столь характерной для японского менталитета.

Подобное поведение адмирала, по его мнению, должно было продемонстрировать силу духа настоящего самурая и вселить в сердца подчиненных чувство уверенности, которая несколько пошатнулась после сражения с русской эскадрой.