2. Жандармские будни

По лицу Титова пробежала тень, но он не стал развивать тему.

— Семён уже вернулся? — спросил он.

— Нет. Наверное, где-то бегает с друзьями, этими семинаристами. — Елизавета Ильинична пождала губы. — Всё-таки поповичи — не подходящая компания нашему сыну.

Константин Фомич хмыкнул.

— Что за предрассудки, душечка? Мы сами не из столбовых дворян. — Он принялся натягивать полосатые брюки поверх подштанников.

— Я не об этом. Семинарские, Котенька, ты же знаешь. Боюсь, как бы они не научили его атеизму. Или чему похуже. Этот младший, Телятников, какой-то effИminИ. Я чувствую, что Сенечка начал что-то скрывать от нас...

— Да перестань. Семён честнейший человек в мире. — Титов пристегнул воротничок, жена помогла ему застегнуть сзади на шее пряжку галстука-регата. — Жаль, конечно, что ему не удалось сдружиться ни с кем в гимназии, но тут уж моя вина. Его тянет к интеллигенции, а в этой среде быть сыном жандарма — сама понимаешь... Что касается опасностей по части пола... Твоя комбинация с Лушей удалась? Соблазнила она его?

— Нет! — Титова развела руками. — Le bon garГon ignore toutes ses avances. За что только платим ей рубль с полтиной надбавки...

— Может, она просто не в его вкусе?

— Бог с тобой, Котенька. — Елизавета Ильинична достала из гардероба сливочного цвета жилет и пиджак, помогла мужу надеть. — В твои пятнадцать лет хоть одна женщина была не в твоём вкусе?

— Конечно! — Титов повернулся к жене, приобнял за плечи. — Я всегда был очень разборчивым. Мой единственный тип — миниатюрные синеглазые шатенки по имени Елизавета.

— Мошенник, врёт и не краснеет!... Ты сегодня допоздна?

— Надо будет ещё посидеть с документами. — Титов взял с полки шляпу-канотье. — Какой-то сумасшедший дом — восемь дознаний в производстве, не считая розыскной работы, да в Самару про каждый чих рапортуй... К ужину, наверное, не приду.

— Я тогда скажу Луше принести ужин тебе в кабинет.

Со шляпой в руке, с тросточкой под мышкой, Титов нахмурился.

— Душечка, я сколько раз тебе говорил — в кабинете совершенно секретные документы. Туда посторонним на пушечный выстрел подходить запрещается, а прислуге вообще нельзя!

— Хорошо-хорошо, Котя, не злись. — Титова успокаивающе погладила мужа. — Сама принесу или Сеню попрошу. Но ты... — Елизавета Ильинична прильнула к нему и загадочно понизила голос. — До поздней ночи постарайся не засиживаться. Купила я одну интересную французскую штучку в магазине Израилевич. Не терпится узнать твоё мнение. Ты знаешь, что сейчас парижанки отказываются от корсета?

— Что же они носят вместо корсета? — заинтересовался Титов.

— А я тебе покажу, — пообещала Елизавета Ильинична ещё более загадочно. — Ты, главное, не засиживайся... — Она приподнялась на цыпочки и чмокнула мужа в губы.

С мечтательным выражением лица Константин Фомич вышел на улицу. Пролётка уже была подана к подъезду, кучер с бляхой извозчика N45 дожидался на облучке.

— К Анисиму Лукичу на конспиративную, — распорядился Титов, забираясь на сиденье.

— Есть, ваш-бродие... Н-но! — Кучер стегнул вожжами. — Напрямки или покружить?

Титов глянул на карманные часы.

— Верхне-Торговую обогни, Андреич, но особо не кружи, времени мало. — Он надел круглые синие очки.

Лошадь рысью покатила пролётку по Вавиловской. Миновали женскую гимназию и мектебе, и от Вознесенской церкви в строительных лесах свернули направо на широкую Уфимскую улицу. По сторонам тонули в цветущей сирени и яблонях узорчатые краснокирпичные и оштукатуренные с лепниной деревянные особнячки. Эта была тихая, полуокраинная, но господская часть города, где доживали свой век разоряющиеся староуфимские дворянские семьи. Солнце клонилось к закату, было почти безлюдно. Дворник, лузгавший семечки в воротах, при виде Титова слегка подтянулся, но сделал вид, что не узнал. Его высокоблагородие был в штатском и в тёмных очках, а значит, ехал инкогнито по секретному делу.

— Тореадор... тореадор... — замурлыкал Константин Фомич. — Знай, что испанок жгучие глаза... Вот леший, пристало!

После перекрёстка с Аксаковской стало поживее, между особняками появились вывески лавок. Проезжали экипажи, сновали рассыльные в красных фуражках и мальчишки-разносчики из булочных с хлебными поддонами на головах. На углу Гоголевской миновали почтамт с двумя чешуйчатыми куполами, оставили позади гильзовую фабрику Рискина. В воротах усадьбы Кугушевых покупал у мальчишки газету хорошо одетый господин с пышными заострёнными усами и аккуратной бородой клинышком — тот самый князь Кугушев, член Государственного совета и покровитель эсдеков. При виде ротмистра он с улыбкой приподнял шляпу. Титов холодно приложил пальцы к шляпе и отвернулся.

Подковы громко цокали по булыжникам. Константин Фомич достал зеркальный портсигар, привычно проверил, нет ли слежки, вынул сигарету и закурил. На перекрёстке Александровской улицы пролётка остановилась, пропуская извозчика со стороны вокзала. Багажная полка была завалена чемоданами с наклейками, а на сиденье располагался пожилой господин весьма иностранного вида — смуглый, горбоносый, с длинными седыми волосами, в старомодной сюртучной паре и совсем антикварном цилиндре. Титов проводил его рассеянным взглядом.

За Александровской начался настоящий центр — лавки, доходные дома, номера, трактиры. Частенько проезжали навстречу частные экипажи и извозчики, а то приходилось обгонять телегу или бочку водовоза. Справа остались минареты-близнецы мечети "Хакимия", потом полквартала тянулась чайная фабрика Вогау, и за Центральной улицей опять пошла тихая усадебная полуокраина. Свернули на кривую, грязную Телеграфную улицу, потом на Большую Казанскую. Проехали полицейское управление с пожарной частью и каланчой, и наконец остановились перед Спасской церковью с классической дугообразной колоннадой.

— Жди здесь, Андреич. — Ротмистр сошёл с коляски, выкинул окурок и направился вниз по Спасской улице.

На скамейках перед заборами и в палисадниках отдыхали обыватели, провожая любопытными взглядами фигуру Титова. Деревянный домик, крашеный облупленной сизой краской, стоял в глубине двора. Когда Титов толкнул калитку, собака в конуре зашлась лаем. На крыльцо вышел пожилой мужчина, одетый как мещанин, но с воинской выправкой, и поклонился.

— Барышня уже ждут-с, — проговорил он вполголоса.

— Хорошо, — Титов вошёл за ним в сени, снял синие очки и повесил шляпу на крючок рядом с другой шляпой — чёрным током с кружевной вуалеткой. — Послушай, Лукич... э-э... ты ничего необычного не заметил?

— Никак нет-с.

— Хорошо, — повторил Константин Фомич, — ступай.

Хозяин конспиративной квартиры исчез. Титов прошёл в гостиную в выцветших полосатых обоях. На овальном одноногом столе под красной скатертью курился самовар. Окна открывали вид на теснящиеся в овраге крыши, дворы и дальше — зелень крон Видинеевского сада.

Фаина Штальберг сидела за столом, одетая в узкое чёрное платье с подолом минимально допустимой приличиями длины — несколько выше щиколоток, очень бледная, с ярко-лиловым бантом на горле. Глаза были подведены, крашеные в чёрный цвет волосы расчёсаны на прямой пробор и сколоты на затылке серебряной заколкой в форме черепа. Кисти рук затянуты в чёрные кружевные перчатки без пальцев.

— Здравствуйте, Константин Фомич. — Голос был низким и хрипловатым, она старалась говорить вкрадчиво.

— Добрый вечер, Фаина Евграфовна. — Титов поцеловал протянутые холодные пальцы и сел за стол. — Вы, как всегда, неотразимы. Экзотический цветок в нашем сером захолустье. — Он подставил чашку под краник самовара. — У вас всё хорошо? Как родители, слышно ли что о супруге?

— Вы ещё про виды на урожай забыли спросить, — заметила Штальберг. — Спасибо, конечно, за комплимент, столь редкий в ваших устах, но может, сразу к делу?

Титов покачал головой.

— Дерзкая, остроумная... Экзотический цветок с колючими шипами! Хорошо, к делу так к делу. — Он достал из кармана блокнот и карандаш. — Что нового в комитете?

Штальберг наклонилась над столом, понизила голос:

— Чукалин затеял какую-то большую акцию. Он организует новую боевую дружину из совершенно свежих, незапятнанных людей. Подозревает, что в комитете есть ваш агент, и делает всё сам, конспирируется от всех. Нестор доверяет мне одной, но не настолько, чтобы поделиться всеми подробностями. — (Титов строчил). — Боёвка существует, к чему-то готовится, ведутся упражнения в стрельбе и метании бомб — но это пока всё, что я знаю. И ещё: должен приехать от Ц. К. крупный специалист для постановки боевой работы. Чукалин дал дружине мою явку на случай, если сам провалится, но запретил делиться с остальными комитетчиками.

— Любопытно. — Титов глотнул чаю и снова взялся за карандаш. — Продолжайте.

Фаина наклонилась так, что почти коснулась грудью стола, подалась вперёд:

— Арестуйте Нестора. Придумайте, как это сделать, не раскрыв меня. Арестуете его — боёвка выйдет на связь со мной, и я буду знать всё!

— А если арестуем, а Чукалин не подтвердит ваших показаний? — спросил Титов. — Если убедительно покажет, что нет никакой дружины? Тут в вашем хитром плане очевидный изъян. — Он вынул записку с приговором Засецкому и хлопнул об стол. — Зачем вы написали эту галиматью?

Фаина отшатнулась.

— Я написала? Вы в своём уме?

— Разумеется, вы постарались изменить почерк, но есть детали, которые сохраняются всегда. Рука проводит эти черты бессознательно. Нас учат распознавать такие вещи, так что не пытайтесь отпираться. Совет на будущее — пишите печатными буквами. И кстати, вы сейчас даже не стали её читать — забыли притвориться, что видите в первый раз, и этим выдали себя окончательно. Зачем вы затеяли эту провокацию? — (Штальберг оскорблённо молчала). — Ладно, молчите, я сам расскажу. Ваша организация впала в ничтожество. Ценность ваших сообщений всё ниже, и вы это понимаете. Вы пришли к выводу, что скоро мы ликвидируем комитет, а вам дадим отставку. Вы придумали эту дурацкую боевую дружину...

Агентесса вскочила. Её лицо пошло красными пятнами.

— Дружина существует! Существует! — зашипела она. — Да, я сочинила эту записку, но только для того, чтобы привлечь ваше внимание, заставить шевелиться, потому что никаких достоверных сведений у меня нет! Я же говорю, это личная задумка Чукалина, он страшно конспирируется даже от других комитетских, и это всё, что я знаю — но это опасность! Страшная опасность! Завтра будет поздно, приедет специалист из центра, и начнётся такое, что вам уже будет не по зубам! Господи, вы что, до сих пор не верите мне?

— Даже если вы говорите правду, — Титов постучал по записке, — так дела не делаются. Вы должны были честно и без утайки рассказать всё, что вам известно. А мы бы уж сами решили, верить ли вашим показаниям. Вместо этого вы решили подстраховаться и сфабриковали доказательство — кстати, крайне неуклюже. — Он снова постучал по бумажке. — И главное, подобное не впервые! В прошлый раз я предупредил: ещё одна "комбинация" — и нашему сотрудничеству конец. — Титов встал, вынул бумажник и принялся отсчитывать пятирублёвки. — Мы не терпим сотрудников, которые пытаются нами играть. Даже если прежде были они полезны. Извольте получить расчёт. Уезжайте из города и уходите из революционной деятельности. Надзор с вас мы снимем, но больше не рассчитывайте ни на что.

Фаина ударила по его протянутой руке, рассыпав банкноты по полу.

— В-вы что себе думаете, господин ротмистр?... — Её губы дрожали. — Что я в-всё это делала ради денег?

— Нет, — сказал Титов, — думаю, что на первых местах стояли авантюризм, тщеславие и желание играть видную роль, да ещё вся эта ваша декадентская дурь о святости порока и героике предательства. Это было терпимо, пока вы не решили сделать нас орудием своих интриг...

— В-вы... вы идиот! Слепой, глухой идиот! В-вы ничего не видите, ничего не чувствуете... в-вообще ничего!

— Ошибаетесь. — Константин Фомич повернулся к двери. — Я наблюдателен. Просто предпочитаю обходить молчанием некоторые вещи.

— Из-за меня мужчины получше вас стрелялись насмерть, кончали самоубийством!

— Моя мелкая натура неспособна на такую высоту чувств. Прощайте.

За спиной что-то металлически щёлкнуло. Титов молниеносно развернулся. Трость описала полукруг и со всего размаху ударила по запястью Штальберг. Она взвизгнула, согнулась, схватилась за руку. Крошечный револьверчик "велодог" отлетел, стукнулся в стену и упал, не выстрелив.

— Будем считать, что ничего не произошло. — Титов поднял велодог и спрятал в карман. — Истеричка. Не понимаю, как я вообще мог с вами работать.

Роковая женщина уткнула лицо в колени и плакала навзрыд. Константин Фомич вышел, не оглянувшись.

Солнце садилось за пожарную каланчу, колокола Спасской церкви звонили к вечерне. Всю обратную дорогу ротмистр был задумчив и мрачен. Когда он подъехал, окна жандармского управления уже светились уютным светом зелёных абажуров. В канцелярии сидели только адъютант и дежурный унтер-офицер, кабинет Титова был открыт, как обычно.

— Его превосходительство уехали? — спросил Константин Фомич адъютанта.

— Так точно, в клуб. — Адъютант кивнул на дверь кабинета. — Ваш сынок пришёл, господин ротмистр. Это ничего, что мы его впустили?

Титов кивнул и прошёл в кабинет. Полноватый гимназист в очках прохаживался по тесному пространству между столом и шкафами.

— ПапА! Матушка сказала принести тебе ужин. — Семён показал на узкий кожаный диванчик, где разместил поднос, не осмелившись воспользоваться столом.

— А, спасибо. — Константин Фомич бросил быстрый взгляд на стол: все папки на своих местах, досье Фаины Штальберг раскрыто на той же странице с подписью под протоколом допроса. — Надеюсь, ты не заглядывал в мои секретные бумаги? — Он уселся за стол. — Иначе придётся тебя арестовать.

— Ну что ты! — серьёзно ответил гимназист. — Разве я стал бы злоупотреблять твоим доверием? Это низко. К тому же меня видят, — он кивнул на открытую дверь в канцелярию.

— Ладно, показывай браунинг! — Константин Фомич захлопнул дело и зажёг керосиновую лампу под зелёным абажуром. — Знаю, тебе не терпится похвастать.

Семён виновато опустил глаза.

— Ты знаешь, папА, тут такая неприятная история... Я пошёл в Ушаковский парк, в ту часть около семинарии, где мало кто бывает. Хотел поупражняться, но тут появилась компания пьяных архирейцев. Привязались, один достал нож, я выстрелил в воздух, но они не испугались, и... Короче, у меня не хватило духу выстрелить в человека.

— И тебя ограбили. — Отец сидел, сложив пальцы домиком, и смотрел на него исподлобья.

Сын тяжело вздохнул.

— Да.

— У тебя, трезвого и вооружённого пистолетом, пьяный вахлак с ножом отобрал пистолет.

— Да, это позор. Я знаю. — Красный Семён не отрывал глаз от носков своих ботинок.

— В полицию обращался?

— Нет. Было слишком стыдно. Никому не рассказывал, кроме тебя.

— Время происшествия запомнил? Приметы описать можешь?