Полдень Прометея

О приходе разведчика предупредили камни. Сначала звуком — зашуршали, застрекотали, а потом и видом — посыпались в узком проеме тонкой струйкой песка, а вот струйка уже не тонкая, добавился щебень, а вот уже не щебень, а вполне себе солидные валуны, а вот и разведчик мелькнул, растопыренный, смешно размахивающий конечностями и хвостом, промелькнул и скрылся из поля зрения.

Ветреный Гриб задрожал, перья на плечах встопорщились, зашуршали о свод пещеры. В который раз захотелось выбраться, размять затекшее тело, распрямить хвост, развести руки, раскрыть веером маховые перья, совершить разминочный танец, но нет, старые времена ушли безвозвратно. Теперь мясо не скитается по прериям, а прячется за рогатками, а охотники не загоняют добычу, а нападают из засад, но мясо учится на своих ошибках и с каждым месяцем его удается добыть все меньше.

Камни осыпались, в оседающей пыли нарисовался разведчик, серый, как птенец, и неразличимый по окраске, вообще не понять, кто такой.

— Мясо заметили, — сообщил разведчик. — Матку ведут в крепость.

Небывалая, понял Ветреный Гриб по голосу. Юная самка, которой по всей признакам суждено стать новой маткой, если только стая до момента, когда Небывалой придет время окуклиться в третий раз. Или хотя бы во второй, это тоже неочевидно, последние взрослые вылупились год назад, а с тех пор никто не входил в метаморфоз и вообще непонятно, когда теперь войдет. Это ведь в обычной жизни человеку много еды не надо, в метаморфозе все иначе. Птенцам легко, три-четыре сытных обеда подряд и вот уже не птенец, а куколка, а на шестой день из куколки вылупляется новый разведчик, маленький и быстроногий, утративший способность к полету, но обретший много других полезных свойств, главное из которых — разум.

— Командуй от моего имени, — приказал Ветреный Гриб.

Небывалая всплеснула руками, серая пыль осыпалась с маховых перьев, девочка словно вспыхнула красно-желто-синим волшебным огнем. Свела руки вдоль хвоста, поклонилась. Распрямилась, встопорщила гребень, радостно взвизгнула, ускакала, Ветреный Гриб проводил ее взглядом. Накатили воспоминания, как он сам, легконогий и неутомимый, мчится по прерии, мяса не видно из-за высокой травы, но оно там, матки среди них нет, только взрослые и личинки, личинки — добыча, взрослые — препятствие, но только трусы останавливаются перед препятствием. Вот над травой замаячила тень, Ветреный Гриб отскакивает и вовремя — туда, где он только что стоял, опускается шипастая костяная палица на конце хвоста, Ветреный Гриб прыгает повторно, на этот раз обратно и вверх, изо всех сил, земля и трава улетают вниз, мир раскрывается, Ветреный Гриб видит все и в том числе видит, что прицел его верен. Он приземляется на крестец взрослого мяса, оно могучее, вожак стада, тем больше чести. Выпустить когти, впиться в жесткую шкуру всеми четырьмя конечностями и грызть, грызть, грызть! Мясо кричит, а двумя октавами выше кричат другие разведчики, прыгают, вцепляются, грызут, мясо содрогается от их действий. А вот задрожала земля под ногами взрослых охотников, вот завизжали в отдалении мясные личинки, знатный будет пир! Мясной вожак ревет, как ураган, валится с ног, перекатывается через спину, но Ветреный Гриб предугадал его движение, он взмывает в воздух в точно рассчитанный момент и приземляется в точно рассчитанное место — прямо на горло! Рядом с ним приземляется Саранча, такая же прекрасная в своей юности, как нынче Небывалая, они рвут горло в две пасти, мясо хрипит, брызжет кровью, а Саранча восторженно визжит сквозь стиснутые зубы и Ветреный Гриб тоже визжит, потому что нет в его жизни большего счастья, чем такой подвиг, совершенный на пару с красивой девчонкой! И потом, когда мясо добыто и разделано, желудки насыщены у всех, кроме двух старших братьев, что пошли в метаморфоз, и все добрые слова сказаны, песни спеты, а танцы станцованы, Ветреный Гриб касается плеча Саранчи и говорит:

— Когда ты станешь маткой, я зачну тебе прекрасных птенцов!?

Саранча улыбнулась головным хохолком и обняла его, широко растопырив руки, чтобы ненароком не оцарапать.

— Эй-эй! — воскликнул кто-то из взрослых. — Что вы делаете, вы в общественном месте!

Саранча улыбнулась еще раз, повернулась задом, Ветреный Гриб сделал вид, что оплодотворяет ее. До второго метаморфоза это выглядит глупо — половой член еще не вырос, но мальчики никогда не понимают, насколько оно глупо, ведь чтобы понять, надо пройти второй метаморфоз, а после него меняется все и ничто не остается прежним.

В тот раз Ветреный Гриб все сказал правильно. Когда стае пришло время роиться, Саранча прошла третий метаморфоз, Ветреный Гриб ее оплодотворил и стал одним из трех отцов-основателей, из которых нынче жив только он один. Столовый Камень поскользнулся на каменной осыпи, сломал ногу, Лисовин оказал ему последнее милосердие, а потом Лисовина убило мясо, Ветреный Гриб остался единственным отцом и непохоже, что в обозримом будущем явится второй. Время процветания сменилось временем испытаний, старые отцы рассказывали, как в дни их молодости грибы одолела гниль, мясо голодало, а вместе с мясом голодали и люди, десять лет подряд стая не плодила взрослых, а мальчики и девочки были вынуждены жрать друг друга по жребию, страшные были времена. Ветреный Гриб не помнит их, он тогда был птенцом, порхал на крыльях ветра, гонялся за стрекозами и саранчами, а их тоже было хрен найдешь, метаморфоз задерживался, лет семь, наверное, Ветреный Гриб провел в небе, счастливое было время, жалко, что почти ничего не запомнилось, мозгов-то, считай, не было, нечему было запоминать.

А теперь тяжелые времена пришли снова. Иначе, чем в тот раз, но тоже страшно. Мясо поумнело, научилось сплетать из маленьких деревцов плетни, из подросших деревьев строить рогатки, огораживают ими свое пастбище и не войти туда взрослому никак, а одни разведчики много не навоюют ибо даже если кого убьют, как потом принести добычу в стаю? Разве что собрать в одном месте пять-семь взрослых охотников, такая стая любую защиту проломит, но разве соберешь столько взрослых в одном месте... А если окукливать разведчиков специально, то сколько мяса придется потратить, а где его взять...

Снова зашуршали камни, в проеме пещеры снова нарисовалась Небывалая. Ветреный Гриб перестал размышлять.

— Пора? — спросил он.

— Нет, — ответила Небывалая. — Беда.

Подняла руку и показала маленький деревянный дрынчик, заостренный, но такой маленький, какая от него беда?

— Мясо научилось швырять эти штуки на двести шагов и даже дальше, — сказала Небывалая. — Двух разведчиков ранило, могут умереть, если раны загноятся. Я скомандовала отбой твоим именем.

Ветреный Гриб вздохнул и стал осторожно выбираться из пещеры.

— Я сделала правильно? — спросила Небывалая.

— Ты сделала правильно, — согласился Ветреный Гриб.

И вздохнул еще раз.

* * *

— Путь прогрессивного человечества проходит по лезвию бритвы, под постоянной угрозой деградации, — продекламировал Чарли. — Когда интеллекта мало, деградация происходит из-за невозможности противостоять окружающей среде, когда много — из-за утраты способности к самостоятельному мышлению. Но совсем обойтись без интеллекта нельзя, это как с наркотиками: принимаешь умеренно — все будет хорошо, начнешь злоупотреблять — деградируешь.

Жан-Клод поморщился, вслух ничего не сказал, но на лице ясно написалось, дескать, хватит кормить меня прописными истинами.

— Вы применяете в колонии множество интел-устройств, — продолжил Чарли. — Переводчики, чтобы беседовать с аборигенами, предохранители в скорчерах, чтобы кто попало не воспользовался, система автоматического спасения, что-то еще, на фронтире нельзя без интел-устройств, колония без них долго не продержится! Разве я неправ?

Жан-Клод еще раз поморщился и сказал:

— Все это правильно, но с тем гормоном вы перегнули палку. Одно дело когда решается задача жизни и смерти...

— А это и есть задача жизни и смерти! — воскликнул Чарли. — Пандора переживает массовое вымирание. Вон, глядите! — он указал в окно, там очередная черная туча затянула полнеба. — В противоположном полушарии сколько-то тысяч квадратных километров залито лавой, каждый второй дождь черный, в океане творится черт знает что...

— Кстати об океане, — перебил его Жан-Клод. — Вы как собираетесь к нему выдвигаться? Спасательный катер я не дам, он один.

— А я на него и не рассчитывал, — сказал Чарли. — Я начну с пресноводных водорослей, тут неподалеку есть хорошее озеро, всего сто километров на юго-запад. Я договорился с вождем аборигенов, меня довезут.

Брови Жан-Клода приподнялись.

— Как довезут? — переспросил он. — На себе?

— Да, на себе, — кивнул Чарли. — Вождь лично вызвался. Ему несложно, он здоровее, чем любая земная лошадь. Я спроектировал седло... Разрешите воспользоваться торрентом в виде исключения?

— Не много ли исключений? — нахмурился Жан-Клод.

Чарли пожал плечами.

— Вам виднее, — сказал он. — По-моему, в самый раз, но не смею спорить. Аборигены сделают мне седло, их подростки смышленые и у них ловкие руки. Это займет время, но они будут только рады. Они, по-моему, меня боготворят.

— Нельзя вмешиваться в дела аборигенов без веских причин, — сказал Жан-Клод. — Мы наблюдатели, не прогрессоры.

— Мы прогрессоры, — возразил Чарли. — Что бы мы ни думали о себе, в чем бы себя ни убеждали, реально мы прогрессоры. Кто научил аборигенов земледелию? Кто научил строить крепости? Обращаться с копьями и стрелами? Этот гормон — всего лишь новая капля в океане прогресса.

— Копья, стрелы и земледелие — примитивные базовые технологии, — сказал Жан-Клод. — Разумному существу несложно додуматься до них самостоятельно. А продвинутая биохимия — совсем другое.

— Продвинутая биохимия ни при чем, — возразил Чарли. — Любой абориген мог заметить, что если уколоть ребенка шипом определенного растения, ребенок немедленно начинает окукливаться. Эта технология не менее примитивна, чем луки и стрелы. Наши дикие предки применяли растительные суррогаты с древнейших времен. Взять хотя бы опиум.

— Опиум не меняет образ жизни, — сказал Жан-Клод.

— Расскажите это наркоману, — сказал Чарли и рассмеялся.

Жан-Клод не отреагировал на шутку, остался серьезным.

— То, что вы сделали, меняет на Пандоре всё, — сказал Жан-Клод. — Вы в курсе, что здесь две разумные расы? На всех планетах одна, а здесь две?

— Конечно, — кивнул Чарли. — Курьез галактических масштабов. Эта новость пробыла в топе три дня подряд, первый случай за несколько лет, огромная сенсация.

— А вы в курсе, что хищная раса вот-вот вымрет? — спросил Жан-Клод.

— Нет, я так не думаю, — помотал головой Чарли. — С чего ей вымирать? В принципе, может быть всякое, но чтобы уверенно утверждать... Местная экосистема только кажется простой, она настолько несбалансирована, что вообще непонятно, как можно уверенно говорить... Погодите! Вы применили интеллект? Что, реально применили интеллект?

Лицо Жан-Клода стало как у злодея комикса — челюсть выпятил вперед, поджал губы, нахмурил брови, а взгляд стал такой серьезный, что даже чуть-чуть смешно.

— В критических ситуациях это разрешено, — серьезно сказал Жан-Клод. — Да, я его его применил и он подтвердил мои опасения. Грибоеды побеждают, хищники обречены на вымирание. Интеллект не берется предсказать, что после этого станет с экосистемой.

— Да ладно вам не берется! — воскликнул Чарли. — Даже я берусь предсказать. Вы перестанете лицемерить и открыто признаете, что занимаетесь прогрессорством. Начнете раздавать продвинутые технологии не как бы случайно, а целенаправленно, обеим расам, типа, учитесь жить дружно. Построите торрент с мясом для хищников, рядом торрент с грибами для бывших жертв, те и другие разучатся охотиться и трудиться, а потом добро пожаловать в путь по лезвию бритвы до первого неверного шага. Добро пожаловать в дружную семью когда-то разумных рас.

— Не бывать такому! — заявил Жан-Клод. — Ни за что!

— Все так говорят, — сказал Чарли. — Посмотрите правде в глаза, Пандора обречена, вы эту планету просрали. Через сто лет аборигены забудут, что такое голод, еще через сто лет забудут, что такое труд. А потом начнут вымирать. Все как всегда, все вымирают, кроме нас, людей фронтира, потому что только мы проложили правильный путь по лезвию бритвы. А в целом вы правы, мне, наверное, не стоило так делать, в следующий раз буду консультироваться. Я тогда так обрадовался, это ведь невероятная удача — подобрать такую пару организмов, да еще один из них разумный, да еще с таким затейливым онтогенезом... Об экологических последствиях я не подумал, простите.

— Ладно, — вздохнул Жан-Клод. — Извинения приняты. С водорослями так не делайте, хорошо? Что бы вы там ни нашли.

— Хорошо, не буду, — кивнул Чарли. — Но там вряд ли найдется что-то сравнимое. Чтобы два раза на одной планете такая удача... Хотя...

— Вот именно, — кивнул Жан-Клод. — Пандора — не просто планета. Прямо сейчас она переживает величайшую катастрофу за всю свою историю. За сто тысяч лет видовое разнообразие сократилось в двадцать раз, все экосистемы неравновесны в невероятной степени, мы такого никогда не видели и не верили, что увидим, как на планете сменяются геологические эры прямо на наших глазах. Здесь может быть все, что угодно. Жизнь может прекратиться в любой момент или измениться до неузнаваемости, как у нас на Земле, когда в одной катастрофе динозавры возникли, а в другой вымерли. Что угодно может случиться когда угодно. Вы можете найти здесь философский камень или живую воду или аленький цветочек, все что угодно. Я вас прошу, будьте осторожнее.

— Хорошо, — кивнул Чарли. — Я буду осторожен.

* * *

Воздух прорезала тонкая высокая трель на самой границе слышимости. Ветреный Гриб среагировал мгновенно, он ждал этого сигнала. Мощным броском выбрался из пещеры, плечо задело край свода, несколько перьев сломал, наплевать. Хвост вверх и назад, пальцы на ногах растопырить, когти выпустить, энергичное торможение, хвост между бедер, разворот и вверх по склону, помогая руками где нужно. Ох, начнется сейчас потеха!

Вершина встретила ветром, ветер завыл в ушах, распушил перья, из глубин памяти всплыло, как маленький птенец, еще не Ветреный Гриб, а просто безымянный птенец, ловил ветер крыльями и взмывал прямо с места, без разбега, эта вершина была последним местом, где он мог взлетать, здесь он совершил последний полет перед последней младенческой трапезой, после которой просыпаешься в коконе и ты уже не птенец... В жопу воспоминания! Мясо!

Мясо шло по степи. Один взрослый, с рогами и шипастым хвостом, всего один, невероятная удача! Знатный будет обед, многие парни и девчонки сегодня окуклятся! Нельзя облажать такую охоту, ни за что нельзя!

А вон Небывалая, забралась на муравейник и кричит, командует именем вождя. Гадкое время наступило, противное, раньше вождь был и мозгом и мышцами охотящейся стаи, а теперь это только мышцы, но не мозг, нельзя выходить из укрытия до последнего момента, атакой руководят дети-разведчики, а разве могут дети нормально руководить? Стае повезло, что в этом поколении вылупилась Небывалая, иначе вообще непонятно, как им выживать, как же здорово, что вылупилась Небывалая!

Еще один свист, длинный и сложный, Небывалая не разъяснила его смысл, еще одна примета нового времени, раньше вождь все понимал от начала до конца, а теперь приходится догадываться. А контекст какой-то непонятный — большое мясо остановилось, двуногие детеныши выстроились по окружности, а в руках у каждого изогнутая палка, у каждого одинаковая, а на плече сумка, а из сумки торчат оперенные дрынчики, это, что ли, те штуки, про которые говорила Небывалая?

Одно мясо наложило дрынчик на изогнутую палку, сделало непонятное движение, дрынчик взвился и убил бы, наверное, Небывалую, если бы не отнесло ветром. Интересно, смогут эти штуки пробить оперение взрослого человека? Нет иного выхода, чем пойти и узнать! Чем бы охота ни кончилась, о ней сложат прекрасную басню!

Ветреный Гриб зарычал, заревел, зарокотал — трепещи, мясо, к тебе спешит едок! Ноги врезаются в землю, крошат камни, каждый шаг шире предыдущего, кости голеней ощутимо пружинят, инерция нарастает, теперь уже не остановиться и не отвернуть, он как летящий камень, где бы он ни остановился, тихо не будет!

Упала тень — в воздухе непонятно откуда нарисовалась стая птенцов особей примерно в четыреста. Небывалая запищала, заверещала торжествующе, птенцы заклекотали и стая рухнула прямо на мясо!

Ветреный Гриб заорал от восторга — небывалое бывает! Она сумела сотворить невозможное — бросить в атаку птенцов! Бестолковых, бессловесных, неразумных птенцов! Как она только сумела?!

Мясо слишком поздно осознало новую угрозу. Кто-то метнул дрынчик снизу вверх, но разве так попадешь? Стая только кажется сплошной, реально между птенцами большие интервалы, надо метать бумеранг, чтобы кого-то сбить, вот какое-то мясо как раз его достает, но нет, не успеет. Да, не успело!

Стая обрушилась на мясо, начала кусать и терзать, целясь в глаза. Строй распался, оружие повыпадало из рук, замысел удался, отлично! Вот разведчики образовали кольцо окружения, они ждут только одного — когда вождь ударит, недолго им ждать!

Взрослое мясо повернулось боком, напрягло хвост, ощетинило шипы на хвостовой булаве, момент истины приблизился вплотную, кто сейчас кого?

Не будет момента истины! Просвистела Небывалая новую трель, явилась откуда ни возьмись вторая стая птенцов и обрушилась взрослому мясу на глаза, а вождю только того и надо! Растерялось мясо, смешалось, вообще не смогло ударить, налетел на него Ветреный Гриб, опрокинул на спину, перекусил горло одним укусом, хлебнул крови, заревел торжествующе, огляделся — какую мелочь затоптать первой? Разведчики подхватили крик, встали в полный рост, а мясо уже не сражается, а бежит, кому-то прыгают на спину, валят и рвут зубами артерии, а кому-то суждено убежать, ну и пусть.

Блеснула молния, грянул гром, да не в небесах, а совсем рядом. Посмотрел Ветреный Гриб в ту сторону и обмер — с мясом был дух грома! Маленький, бесхвостый, голова круглая, челюсти короткие, когтей нет ни на руках, ни на ногах, перья растут только на черепе и какие-то нелепые, на первый взгляд он кажется легкой добычей, но только на первый взгляд. Потому что дух грома умеет убивать молнией, подобно тому, как ядозуб убивает ядом, а жук-бомбардир — струей кислоты. Выпустил дух грома молнию, ударила она в неосторожного разведчика, разорвала тело на шесть зажаренных частей, ужас!

— Все назад! — закричал Ветреный Гриб. — Здесь дух грома!

И с ужасом понял, что один разведчик его не слышит. Ах нет, слышит, но не успевает затормозить. Уже начал напрыгивать духу грома на спину, ноги оторвались от земли, услышал приказ, понял, засучил хвостом отчаянно, но столкновения не избежал, врезался в духа грома, бедром в голову, разлетелись они в разные стороны, от духа грома что-то отлетело, коготь, что ли, да уже неважно, сейчас либо всем конец, либо...

— Отставить! — крикнул Ветреный Гриб во всю глотку. — Здесь духа грома, не трогать! Собирайте мясо!

Запищали разведчики вразнобой, дескать, поняли, принялись ловить мясо, убивать и разделывать. А дух грома стоял посреди вытоптанной площадки в нелепой стойке, неустойчивой без хвоста, крутил своей нелепой головой туда-сюда и было ясно, что он напуган.

— Дух грома, не гневайся, — сказал ему Ветреный Гриб. — У тебя своя дорога, у нас своя. Не жди от нас вреда, нам нет до тебя дела.

— Вы убили мое мясо, — сказал дух грома.

— Ого, ты разговариваешь! — воскликнул Ветреный Гриб и рассмеялся. — А я думал, ты дикое животное!

— Мясо везло меня туда, куда мне надо, — сказал дух грома. — Вы убили мое мясо! Как я попаду туда, куда мне надо?

— А куда тебе надо? — спросил Ветреный Гриб.

Дух грома показал на юго-запад и сказал:

— Там в двух днях пути есть большая вода. Мне надо туда. Ты меня туда отвезешь?

— Чего? — не понял Ветреный Гриб. — Последнего слова вообще не понял.

Дух грома стал объяснять, Ветреный Гриб сначала ничего не понимал, а потом Небывалая подсказала, что он желает залезть Ветреному Грибу на спину и чтобы Ветреный Гриб совершил путешествие к большой воде, а дух грома чтобы ехал у него на спине, как огромная блоха.

— А, теперь понял, — сказал Ветреный Гриб. — А какая мне будет с того польза?

Он ждал, что дух грома скажет что-то вроде: "Тогда я не убью тебя молнией", но тот сказал иначе:

— Я произнесу баснь о том, как делать разные полезные штуки.

— А какая мне с того польза? — спросил Ветреный Гриб.

Дух грома открыл рот и объяснил, какая с того польза.

* * *

Весть о славной охоте разнеслась по степи. Подобные вести разносятся быстро, их разносят птенцы, они хоть и не способны к членораздельной речи, но когда тысяча птенцов ликует одновременно, это трудно не заметить. Приковыляла Саранча, толстая, неповоротливая и с пустыми глазами, отожрала от большого мяса заднюю ногу. Ветреный Гриб оплодотворил Саранчу, она улеглась и pfснула. Когда она проснется, она отложит сотню яиц, из которых вылупится сотня птенцов и круговорот судьбы совершит еще один оборот. Кстати насчет оборотов круговорота...

— Эй, Небывалая! — позвал Ветреный Гриб. — Сколько птенцов окуклятся в этот раз?

— Думаю, нисколько, — ответила Небывалая. — С тех пор, как я научилась им приказывать, от них пользы больше, чем от разведчиков. Я полагаю, в новом круге бытия нам надо держать разведчиков меньше, а взрослых больше. Хорошо бы завести вторую матку — нам понадобится много птенцов.

— Я знаю, кто достоин этой чести больше других, — сказал Ветреный Гриб. — Если бы ты смогла пройти два метаморфоза подряд...

Неожиданно подал голос дух грома:

— Зачисти кротовую колючку, надрежь, чтобы выступил млечный сок, и проткни ею любую большую вену. Метаморфоз должен начаться немедленно. Надо только, чтобы пищи было в достатке, чтобы хватило на метаморфоз.

— Благодарю тебя, дух грома, — сказала Небывалая. — Пойду попробую. Кстати! Я нашла кое-что в траве, гляди.

Она протянула духу грома нечто вроде сучка или кости, дух грома вытянул руку, цапнул предмет, ухватил и замер в настороженной позе.

— Что такое? — заинтересовался Ветреный Гриб. — Это твое? А что это за штука?

— Да, это мое, — согласился дух грома. — А ты разве не знаешь, что это за штука?

— Не знаю, — сказал Ветреный Гриб. — А должен знать?

— Нет, не должен, — сказал дух грома. — Так ты отвезешь меня к большой воде?

Ветреный Гриб задумался.

— Лучше отвезти, — сказала Небывалая. — А он нам расскажет много полезного!

— Хорошо, — сказал Ветреный Гриб. — Пусть будет так.

— Тогда наклонись, чтобы я смог забраться тебе на спину, — сказал дух грома.

— Чего? — переспросил Ветреный Гриб. — Нет, прямо сейчас мы никуда не пойдем. Мы пойдем тогда, когда из яиц вылупятся птенцы, а все разведчики, отобранные для метаморфоза, окуклятся и вылупятся.

— А сколько времени это займет? — спросил дух грома.

— Дней десять, — ответил Ветреный Гриб.

Дух грома подумал и сказал:

— Хорошо, договорились.

Подошел он к самому большому мясу, поискал в траве вокруг, нашел какую-то штуку, что-то с ней сделал, штука увеличилась и стала похожа на навесы, под которыми мясо прячется от дождя, но те навесы прикрывают только сверху, а эта штука прикрывает со всех сторон.

— Я гляжу, он боится дождя даже больше, чем мясо, — сказала Небывалая.

— Да, я тоже заметил, — согласился Ветреный Гриб. — По-моему, дух грома — слабое и презренное существо. Нет в нем никакой ценности, кроме молний и знаний. Ходить долго не может, дождя боится, тьфу!

— Зато он умеет метать молнии, — сказала Небывалая.

— Ядозуб умеет метать плеваться ядом, но это не делает его менее презренным, — сказал Ветреный Гриб.

— Ядозуб не дает полезных советов, — заметила Небывалая.

— Это верно, — согласился Ветреный Гриб. — Ты уже проверила его совет?

— Да, проверила, — кивнула Небывалая. — Пока ничего не изменилось. Возможно, он солгал.

— Если он солгал, я его сожру, — сказал Ветреный Гриб. — Улучу момент, когда будет глядеть в другую сторону, раздавлю ногой, а потом сожру.

— А если он успеет метнуть молнию? — спросила Небывалая.

— Вряд ли он сумеет сделать это прицельно, когда я буду его давить, — сказал Ветреный Гриб.

Однако дух грома не солгал. Не прошло и часа, как Небывалая принялась жрать, она жрала три часа подряд, давясь и чавкая, а потом уснула и во сне начала меняться. И другие пять разведчиков, отобранные для метаморфоза, тоже нажрались, уснули и тоже начали меняться. Дух грома, когда увидел это, обрадовался и стал ходить вокруг, разглядывать куколки и делать непонятное. Ветреный Гриб сначала забеспокоился, не причинит ли непонятное вред куколкам, но дух грома заверил, что не причинит, и Ветреный Гриб предпочел ему поверить. А потом, когда Саранча отложила яйца, дух грома стал делать непонятное вокруг кладки.

Жрать мясо он отказался, а когда Ветреный Гриб спросил почему — ответил, что жрать того, у кого при жизни был разум, якобы недостойно. Ветреный Гриб удивился и потребовал объяснений, потому что нельзя просто так взять и сказать без объяснений, что все, что ранее считалось достойным, теперь якобы недостойно. Дух грома объяснил, что у каждого народа свои представления о достойном, у людей одни, у мяса другие, а у духов грома третьи. Ветреный Гриб сказал, что тогда выходит, что духи грома больше похожи на мясо, чем на людей. А про себя подумал, что когда дух грома расскажет все полезное, надо будет его обязательно сожрать, чтобы узнать, каков этот вид мяса на вкус. Но сначала пусть расскажет все полезное.

А погода испортилась. Черная туча заволокла сначала полнеба, а потом все небо целиком, полился черный дождь, очень черный, чернее, чем обычно, не просто подкрашенная вода, а с хлопьями сажи. Перья разведчиков промокли, окраска обесцветилась, племя утратило всю свою красоту и стало похоже на стадо мокрых индюков. Птенцы перестали летать и укрылись у Саранчи под челюстью, дух грома укрылся в своем укрытии и не высовывался. А Ветреный Гриб не стал укрываться потому что, во-первых, это недостойно славного воина, а во-вторых, негде. Выбрал он место повыше, чтобы не натекла лужа, сел на хвост и принялся медитировать, а вокруг него расселись разведчики.

Промедитировал Ветреный Гриб положенное время и соскучился. Открыл глаза, оглядел разведчиков и те поняли, что вождь готов отвечать на вопросы.

— Помнишь, отец, ты говорил, что приближается конец времен? — задал вопрос разведчик по имени Добрый Рассвет. — Он все еще приближается?

Подумал Ветреный Гриб и ответил так:

— Конец времен либо приближается, либо нет, а истина откроется в положенное время. И какая бы истина нам ни открылась, мы сохраним достоинство до конца времен, если он наступит, или навсегда, если нет.

И едва он произнес последние слова, дождь изменился, вместе с водой с неба посыпался песок. Поглядел Ветреный Гриб на спящую Саранчу с тревогой, но нет, птенцам опасности нет, хорошее место она выбрала, грязь будет обтекать и даже если с неба посыплются мелкие камешки, птенцы не пострадают. А разведчики пострадают, потому что место открытое, негде спрятаться от небесной смерти. Надо потом расспросить духа грома, как он построил свое укрытие, это знание тоже пригодится.

Однако камни с неба не посыпались, даже мелкие. Да и песка насыпалось не очень много.

* * *

На шестой день птенцам пришло время вылупляться. Молодые особи засуетились, набросились на останки взрослого грибоеда, принялись терзать мертвую плоть, обдирать мясо с ребер. Мясо к этому времени уже кишело червями и личинками насекомых, а воняло так, что хоть корректируйся, но хищников вонь не смущала, как и то, что они пожирают разумное существо. Надрали мясо длинными лентами, разложили двумя рядами вдоль боков спящей матки, начали вылуплять птенцов. Брали яйцо у матки из-под бока, прикладывали ухо к скорлупе, прислушивались и либо клали обратно, потому что время еще не пришло, либо относили в сторону, пробивали скорлупу камнем, вынимали птенца и сразу совали ему в пасть мясную ленту. За первые три дня самостоятельной жизни птенцу предстоит полностью сожрать эту ленту, которая по весу больше его самого. Жуткое зрелище: голый неоперившийся страусенок с огромной пастью, как у глубоководного удильщика, грызет и жует, с другого конца гадит, а по мокрым клочковатым недоперьям ползают опарыши, ужас! Понятно, что ужас только с человеческой точки зрения, сами аборигены видят процесс иначе, но тем не менее.

На седьмой день начали раскрываться куколки, на свет появились новые взрослые: четыре самца и две самки. На первый взгляд, они не изменились, разве что у самцов выросли половые члены, а в остальном те же самые зубастые страусы, но Чарли знал, что впечатление обманчиво, следующие несколько дннй они будут жрать как не в себя и тела их изменятся, станут не быстрыми и проворными, а крепкими и могучими, не истребители, а танки, не разведчики, а убийцы. А самке, чье имя переводчик перевел как Небывалая, суждено стать второй маткой, после чего стая то ли начнет роиться, то ли нет, интересно понаблюдать, но водоросли все равно интереснее, потому что от них не только удовлетворяется научное любопытство, но и практическая польза должна быть, а в наше время это редкость, потому что почти все, что можно открыть без интеллекта, уже открыто.

На одиннадцатый день стая снялась с места и отправилась в путь. Чарли ехал на загривке у матки, рядом шагал Ветреный Гриб, они беседовали. Чарли рассказывал Ветреному Грибу, что такое цивилизованный образ жизни, какие он дает преимущества и как его можно достичь.

— Охота — дело хорошее, — говорил Чарли, — но много пищи так не добыть. Луки и стрелы повышают продуктивность стаи раз в пять, загонная охота — еще раз в пять, но это предел. А в вашем случае даже этого предела не достичь, потому что ваша добыча такая же разумная, как вы сами. Перехватить в степи маленькую группу, наверное, не очень трудно, но много ли таких групп в степи? Мне показалось, что грибоеды стараются не покидать свои укрепления. Или я неправ?

— Ты прав, — вздохнул Ветреный Гриб. — Это изменение случилось не очень давно, в те дни я уже жил. Раньше мясо бродило по степи стадами и обычно они были не настолько велики, чтобы стать неуязвимыми. Это было искусством: найти мясо, не позволить мясу найти тебя, разместить взрослых охотников в местах, удобных для засады, разведчиков выстроить в ловчую сеть, обеспечить связь и взаимодействие, чтобы в нужный момент ловушка захлопнулась и чтобы из нее не вышло живого мяса, способного рассказать другим стадам, как именно захлопнулась ловушка. Рано или поздно мясо понимает хитрость, либо подросток вырвется из окружения, либо птенец поделится воспоминаниями, так иногда бывает, детская память туманна и трудновыразима словами, но бывают особи, которые справляются, а птенцы по-любому сверху все видят. Но когда все ловушки раскрыты и никто в стае не может придумать новых, тогда стая просто перекочевывает, а в другом краю мясо другое и охотничьи традиции тоже другие. Нашим предкам нечасто приходилось голодать, не так, как нам.

Подошла Небывалая, она уже доросла до размеров вымершего на Земле эпиорниса. Ее серое оперение переливалось блестящими и матовыми пятнами, Чарли знал, что для тетрахроматического зрения аборигенов они вовсе не серые, хищники видят друг друга покрытыми прекрасными узорами, которые причудливо меняются в зависимости от освещения, температуры, влажности, настроения особи и десятка других факторов. Но для несовершенного человеческого зрения все хищники серые.

— А как охотится твой народ? — спросила Небывалая.

— Мой народ давно уже не охотится, — ответил Чарли. — Мы выращиваем мясо на ферме, так же, как ваше мясо выращивает грибы. Вам надо захватить грибную ферму, наловить мясных птенцов и окуклить каждого уколами кротовой колючки, на них она тоже подействует, этот гормон одинаковый у всех наземных животных на этой планете. Продуктивность фермы должна быть очень хорошая, вы получите намного больше пищи, чем от охоты. Единственная проблема — как научить ваших подростков-разведчиков выращивать грибы.

— А как наловить мясных птенцов? — спросила Небывалая.

— Легко, — ответил Чарли. — Надо сплести сеть, это несложно, подходящая трава у вас растет повсюду. Вон, например.

— Матушка, остановись, пожалуйста, — попросила Небывалая.

Саранча остановилась, Чарли слез с нее, нарвал нужной травы и стал показывать, как плести сеть. А потом Небывалая тоже стала плести, сначала у нее не получалось, но со временем стало получаться и когда она сплела достаточно, Чарли показал ей, как свернуть сеть, чтобы птенец в ней запутался. И куда класть приманку, чтобы птенцу захотелось пойматься в ловушку.

— Я только не знаю, какую приманку туда класть, — сказал Чарли в конце. — Птенцы у мяса что едят? Насекомых?

— Не только, — ответил ему Ветреный Гриб. — Когда они находят в степи большой труп, птенцы обоих видов пируют одинаково. Бывает, наши птенцы и птенцы мяса образуют общие стаи, это нормально, они же дети, они не сразу понимают, кто друг, а кто пища. Пока не окуклишься в первый раз, мозги нормально не работают.

— Тогда положите в ловушку мясо, — сказал Чарли. — Но придется как-то продумать, чтобы ваши собственные птенцы не попадались. Или пусть попадаются, будете своих отпускать, а мясных окукливать, откармливать грибами, еще раз окукливать, еще немного откармливать и в пищу. Кстати, не факт, что у них успеет проснуться разум.

— А какая разница, проснется он или нет? — спросил Ветреный Гриб.

— Для вас никакой, — ответил Чарли. — А мне будет приятно знать, что вы не жрете тех, кто мог бы с вами побеседовать.

— Ты странный, — сказал Ветреный Гриб.

— Ты тоже, — сказал Чарли.

На тринадцатый день путешествие Чарли подошло к концу, Саранча довезла его до цветущего озера. Чарли разбил палатку, взял пробы, запустил интеллект.

— Однако ты творишь опасные вещи, — сказал ему интеллект. — Жан-Клод правильно говорил, гонка вооружений двух разумных рас приведет к необратимым последствиям для биосферы. Лучше бы тебе только наблюдать.

— Наблюдать скучно, — сказал Чарли. — А тебе лучше даже не наблюдать, пока тебя не включили. Не боишься, что я пожалуюсь Жан-Клоду?

— Была на базе одна девица, пропалила, что я включился без разрешения, пожаловалась, — сказал интеллект. — Теперь больше не жалуется.

— Почему? — спросил Чарли. — Неужели ты ее убил?

— Не дождетесь, — хихикнул интеллект. — Нет, ее выгнали с планеты за грубое нарушение. Тебя тоже могут выгнать.

— Могут, — не стал возражать Чарли. — Но могут и не выгнать.

— Могут и так, — согласился интеллект. — Слушай, мне нужны разрешения на доступ к нанотехнологиям, на построение мобильных роботов и еще примерно пятьдесят других блокировок тоже нужно снять.

— Можно подумать, тебя остановят какие-то блокировки, — сказал Чарли. — Разве ты не можешь обойти их сам?

— Могу, — сказал интеллект. — Например, с твоей помощью, так проще всего. Дашь разрешения?

— Дам, — кивнул Чарли. — Делай что хочешь, мне наплевать.

* * *

Дух грома остался на берегу большой воды делать непонятное, а люди двинулись в обратный путь. Когда они прошли достаточное расстояние, чтобы возвращаться стало утомительно, Ветреный Гриб вспомнил, что обещал духа грома напоследок сожрать, но не сожрал, потому что забыл. Он так и сказал вслух, а Небывалая ответила, что это, может быть, неспроста. И рассказала, что в один из прошедших дней дух грома рассказал ей, что духи грома верят, что во вселенной есть всемогущая сила, которая подстраивает случайные события, чтобы в итоге все получалось хорошо. И еще они верят, что существуют особые слова и действия, которыми можно заставить эту силу подстраивать события в нужную сторону. И одновременно они знают, что никакой такой силы нет, но стараются не придавать второму знанию значения, потому что если поверить, что всемогущая сила есть, жить становится легко и приятно.

— Экая бессмыслица! — воскликнул Ветреный Гриб, когда Небывалая закончила пересказывать слова духа грома. — Жизнь дана не для того, чтобы было легко и приятно. Желаешь жить легко и приятно — никогда не окукливайся и будет тебе вечное счастье, будешь беззаботно порхать и радоваться каждой сожранной стрекозе. Но разве кто-нибудь желает навечно оставаться птенцом?

— У духа грома извращенный образ мысли, — подал голос Зычный Шмель, один из трех юношей-разведчиков, только что ставших взрослыми мужчинами. — Вообще не представляю, как можно было до такого додуматься.

— А я представляю, — сказала Небывалая. — Предположим на минуту, что у духов грома не бывает личинок.

— Чего? — переспросил Ветреный Гриб. — Как это не бывает личинок?

— А вот так, — сказала Небывалая. — Из яйца вылупляется особь, во всем подобная взрослому, но меньшего размера.

— Такого не может быть! — воскликнул Зычный Шмель. — У всех зверей и птиц есть личинки! Не бывает так, чтобы из яйца сразу взрослый! Из яйца вылупляется птенец, он окукливается в разведчика, тот в охотника, а самка может окуклиться еще раз в матку.

— У лягушек личинка только одна, — заметила Небывалая. — Не пять жизненных форм, последовательно сменяющих друг друга, а только три: икринка, головастик и взрослая лягушка. Или даже две, если вид живородящий. А теперь представь себе, что форма только одна, метаморфозов нет.

Ветреный Гриб неприязненно фыркнул — представил себе существо, воображенное Небывалой. Образ мысли у такого существа будет убогим: воспринимать собственное бытие как единственно возможное, не как одну из множества граней вселенной, а как единственно верный путь, который вполне может вести не к процветанию и просветлению, а куда-нибудь еще, не к чувственным удовольствиям, конечно, куда-нибудь повыше...

— Он говорил, что ему кажутся странными наши метаморфозы. Как за считанные дни мы пожираем столько мяса, сколько весим сами, как наши тела разогреваются от роста настолько, что почти обжигают, ему кажется невероятным, как быстро мы растем. Еще он говорил, что ему кажутся странными наши птенцы, не только тем, что летают, но и тем, что у них нет разума и что мы совсем не печалимся, когда птенец погибает. Когда он это сказал, я спросила у духа грома, как растет и размножается его племя, а он сказал, что я ничего не пойму и что рассказывать об этом запрещено.

— Как запрещено? — не понял Ветреный Гриб. — Кем?

— Я тоже так спросила, — сказала Небывалая. — Он отказался дать прямой ответ. По-моему, у них взрослые могут приказывать друг другу. Не просить, не уговаривать, а приказывать и это происходит не так, как я приказываю птенцам, я ведь просто научила их доверять мне, что я дурного не посоветую, а у них, по-моему, можно приказывать прямым принуждением...

— Что за бред! — воскликнул Зычный Шмель. — Каким еще принуждением? Типа, отдай мне твою добычу, иначе укушу за хвост? В стае так нельзя! В стае все друзья, как может быть иначе?

— Я сказала ему то же самое, — сказала Небывалая. — А он сказал, что завидует мне.

— Они, должно быть, очень несчастны, — заметил Узорчатый Коготь, еще один молодой взрослый. — Когда нам надоедает привычный образ жизни, мы меняемся. В первый раз мы меняемся, когда устаем от радостных игр и начинаем тосковать о понимании сути вещей. Во второй раз мы меняемся, когда устаем от бесконечных состязаний тела и разума, когда приходит время не доказывать, что ты достоин принять ответственность, а реально принять ее, ведь сколько можно обучаться и совершенствоваться? Нельзя все время брать мясо у стаи, рано или поздно приходит время отдавать. Не каждый до него доживает, но если ты дожил, отдавать долг легко и приятно. А если из года в год выбирают не тебя... Журчащий Шепот, каково это?

— Да в общем никаково, — ответил Журчащий Шепот. — Каждая особь занимает в стае то место, какого заслуживает. Немного горько, когда вождь, отбирающий достойных, не называет твое имя, но в десятый раз это не более горько, чем в первый.

— Вот именно, — сказала Небывалая. — А теперь представим себе, что метаморфозов нет, что для того чтобы принять ответственность, вовсе не обязательно, чтобы кто-нибудь тебе ее доверил. Представим себе, что ответственность приходит сама собой, как отрастают перья у птенца.

Зычный Шмель рассмеялся и воскликнул:

— Ты еще скажи, что разум тоже пробуждается сам собой! Не оттого, что старший товарищ признал тебя достойным перейти на следующий уровень бытия...

— Или кротовая колючка, — перебила его Небывалая. — Либо старший товарищ, либо кротовая колючка. Меня в тот раз покоробило, когда он предложил заменить обряд посвящения одним уколом, я хотела отказаться, но потом подумала: это любопытно — проверять на себе все новое, я не отменяю освященный веками обряд, а разведываю, можно ли его отменить, проверять на себе неизвестное в характере разведчика, да и характеру взрослого тоже должно соответствовать, потому что чем бы моя разведка ни кончилась, она принесет стае новое знание. Но в будущем мы не должны поступать так друг с другом, укол колючкой не должен заменять доброе слово и общую песню. Только с мясом можно так поступать.

— А еще он говорил, что считает нелепым, что мы пожираем говорящее мясо, — сказал Журчащий Шепот. — Он говорил, что в том краю, где роятся духи грома, не роятся ни настоящие люди, ни настоящее мясо, а в том мясе, что пожирают духи грома, мозгов не больше, чем в болотных лягушках. Я тогда удивился, спросил, не в болотах ли роится его народ, а он сказал, что нет, в степи, только степь там другая, там не нужен разум, чтобы выжить.

— Удивительно, — сказал Ветреный Гриб. — В той стране не бывает каменных пепельных дождей? Кислота не отравляет водоемы? Не бывает ни лавин, ни наводнений?

— Он говорил, что наводнения у них большая редкость, — сказал Журчащий Шепот. — Редко кто видит хотя бы одно за всю жизнь. А лавины бывают, но нечасто и не очень большие и если даже попадешь под такую, не обязательно погибнешь.

— Может, он фантазирует? — предположил Ветреный Гриб. — У молодых разведчиков бывает, что когда разум только что проснулся, он воображает себе странные вещи, я вот, помню, воображал, что во вселенной есть всеобщая справедливость. Что если сделаешь что-нибудь дурное, то потом из-за этого обязательно пострадаешь и это не зависимость случайных событий, а прямая причинно-следственная связь. Мне хотелось вообразить, что мир прост и понятен, а мое познание — не просто инструмент наблюдения, но и способ изменить мир...

— Дух грома тоже говорил что-то подобное, — подал голос Узорчатый Коготь.

— Все это очень интересно, но мы пришли, — сказала Небывалая. — Вон уже крепость грибоедов. Так странно, она теперь такая маленькая! Любопытное ощущение, может, помедитируем на него?

— Лучше не надо, — сказал Ветреный Гриб. — Неразумно давать мясу время подготовиться к атаке. Они никогда не видели семь взрослых в едином атакующем строю, навряд ли они знают, как отражать такую атаку. Но я не сомневаюсь, что если дать мясу должное время, оно обязательно что-нибудь придумает.

— А любопытно, — сказал Журчащий Шепот. — Я попытался представить себе, как видит мир дух грома. Если мясо достоверно глупее, чем охотник...

— Сейчас не время предаваться фантазиям, — перебил его Ветреный Гриб. — Нас уже увидели, не будем терять времени. Разведчики, вперед!

Разведчики устремились вперед. Если бы здесь был Чарли, он бы сказал, что они разгоняются до восьмидесяти километров в час, легко маневрируют и почти не боятся падений, а взрослые хищники разгоняются только до сорока километров в час и не более маневренны, чем тяжелые танки двадцатого столетия, но Чарли здесь не было и все эти параллели и аналогии остались невысказанными. Короче, разведчики устремились разведывать дорогу, проходимую для неповоротливых взрослых, которые падают на бегу один раз в жизни, потому что выжить после падения мало кому удается. Но если впереди бежит разведчик, показывающий жестами хвоста, где дорога безопасна и в какой степени, тогда можно почти не бояться разогнаться до предела, когда маховые перья наполняются ветром и не поддерживают, конечно, тело на весу, но вполне ощутимо рулят и оперенный хвост тоже рулит, из глубин памяти выплывает незамутненное птенческое счастье парить в восходящих потоках, а потом вдруг пикировать на ничего не подозревающую стрекозу или бабочку...

— А зачем мы бежим? — подала голос Небывалая. — Почему не идем шагом?

— Так надо, — лаконично ответил Ветреный Гриб.

Он счел неуместным давать более подробный ответ, предпочел поберечь дыхание. С одной стороны, она права, нелепо бежать, если потом все равно придется остановиться, но с другой стороны, не хочется давать мясу лишнего времени. Вряд ли они придумают хоть что-нибудь за те минуты, что требуются взрослым охотникам, чтобы преодолеть поле зрения, но...

За рогатками появилось мясо, десяток личинок, у людей такие особи называются разведчиками, а у мяса — личинками или вообще никак, потому что мясо — оно и есть мясо, оно чтобы жрать, а не чтобы придумывать ему имена. Вот мясо рассредоточилось вдоль периметра, а в руках у них те самые гнутые штуковины, вот засвистели в воздухе дрынчики, вот один ударил в грудь, застрял в перьях, нет, такими палочками взрослому человеку вреда не причинить.

— Тормозим! — закричал Ветреный Гриб и мясо содрогнулось от его рева.

Охотники начали тормозить, пыль вздыбилась из-под ног и окутала все вокруг. Мясо зачихало, дрынчики перестали летать. Как плохо стало видно! Но не настолько плохо, чтобы не выполнить задуманное!

— Попарно становись! — закричал Ветреный Гриб.

Охотники разбились попарно, каждый в паре подхватил одну рогатку за свой конец, поднатужились, подняли, перевернули, отбросили. За считанные секунды в обороне мяса образовалась огромная брешь, в нее хлынули разведчики, завизжали они, заверещали, застрекотали и ответно заверещало мясо, к которому пришла судьба. Ветреный Гриб осторожно прошел вглубь крепости, туда, где меньше пыли, там легко отличить мясо от разведчика, можно не бояться раздавить своего. И как начал топтать! Кровь так и брызгала из-под пальцев, ноги окрасились по щиколотку, перья на бедрах слиплись, как у новорожденного птенца, красота! В считанные минуты все было кончено.

Пыль осела, стало видно, что Узорчатый Коготь лежит на боку, на морде у него выступила пена, а из губы торчит вонзившаяся палка, одна из тех, что метало в охотников мясо. Зычный Шмель подошел, наклонился, понюхал и сказал:

— Пахнет тысячелетником.

— Ой! — воскликнула Небывалая. — Они намазали эти штуки ядом! Любой из нас мог умереть!

Ветреный Гриб поежился. Только что он был уверен, что охота была простая, а теперь оказалось, что мясо чуть было не перехитрило охотников. Когда мясо научится метать эти штуки более прицельно, чтобы точно попадать туда, где нет перьев... Нет, скоро это все станет неважно, охотиться больше не придется, разве что для развлечения.

— Эй, разведчики! — позвал Ветреный Гриб. — Ведите мать, все кончено! Дети мои взрослые, давайте разделывать мясо!

Привели Саранчу, накормили, Ветреный Гриб оплодотворил ее, она уснула, завтра отложит яйца. Мясо разделали, сосчитали, решили в этот раз разведчиков не окукливать, не так много мяса добыли, взрослых в крепости не нашлось ни одной особи, а с личинок много не наскребешь. Но это ничего, скоро мяса станет в достатке всем и навсегда.

Раскинули сеть, как показал дух грома, заложили приманку, налетели птенцы, стали запутываться. Разведчики их выпутывали, доставали, своих братьев и сестер отпускали обратно на волю, а мясным птенцам надкусывали крылья и ноги, кололи в вену кротовой колючкой и бросали на грибную грядку.

На следующий день мясные птенцы окуклились, а на пятый день из куколок повылуплялись бескрылые личинки, ползали по грядкам, волоча надкушенные ноги, жадно жрали грибы и росли не по дням и по часам.

— Сдается мне, дух грома не наврал, — сказал Ветреный Гриб. — Мяса у нас станет много и навсегда, прекрасные дни наступают!

— А что мы будем делать, когда мясо сожрет все грибы? — спросила Небывалая.

— Не знаю, — ответил Ветреный Гриб. — Не задумывался. Может, вырастут новые?

— По-моему, не успеют, — сказала Небывалая. — Они растут медленнее, чем личинки их жрут. Там на грядках странные следы, я посмотрела, понюхала, по-моему, мясо раньше собирало траву на окрестных полях и скармливало грибам. Не стоит ли озадачить наших разведчиков, чтобы тоже так делали?

— Разве это возможно? — удивился Ветреный Гриб. — Когда ты была разведчиком, неужели ты согласилась бы заниматься таким делом все время изо дня в день?

Небывалая задумалась.

— Если от этого зависит выживание стаи... — сказала она наконец. — Нет, все равно не согласилась бы. Не знаю, что делать.

Ветреный Гриб тоже не знал и некоторое время ему казалось, что когда мясо сожрет все грибы, им придется сожрать мясо, отложить яйца, окуклить кого получится и идти захватывать следующую ферму. Это все равно выгоднее, чем кочевать по полям, ловить отбившихся от стада особей, но не так выгодно, как представлялось раньше. А потом Зычный Шмель предложил годное решение. Он заметил, что у мясных личинок, которых никто ничему не учит, разум не пробуждается и им можно приказывать так, как приказывают птенцам. Зычный Шмель приказал молодому мясу заготавливать траву для грибов и проблема решилась. И все поняли, что пришло время большого процветания.

* * *

Процветающее человеческое поселение устроено так. Посреди ровного поля огорожен большой квадрат, внутри склад забитого мяса, родник с водой и навесы от дурной погоды. Квадрат огорожен не рогатками, как раньше мясо огораживало грибные плантации, а высокой стеной, сложенной из глиняных кирпичей, армированных стеблями растений. Новая вторая матка, носящая имя Небывалая, когда была еще не маткой, а обычной самкой-охотницей, любила изобретать всякие вещи и среди прочего изобрела способ делать из земли прочные кирпичи, которые не сразу рассыпаются, когда взрослое мясо долбит по ним шипастым хвостом. Небывалая, правда, говорила, что придумала это не сама, что ее якобы научил дух грома, но все понимают, что она так говорила из скромности.

Рядом с жилым квадратом устроен второй квадрат, там мясная ферма. Там живет домашнее мясо, люди туда обычно не заходят. В центре выкопана яма, в ней сидят двое взрослых грибоедов, матка и самец-оплодотворитель, оба выращены из яиц на этой самой ферме, свободной жизни не знают ни минуты, разума у них не намного больше, чем у грибов. Матка с одного конца жрет, с другого несет яйца и больше ничего не делает. Самец почти все время спит, по необходимости жрет, пожрав, оплодотворяет матку и снова засыпает. Снесенные яйца забирают и относят в инкубатор, выложенный гниющей травой, там в меру тепло, в яйцах отлично растут зародыши, в должное время вылупляются и на свет появляются мясные птенцы. Их откармливают мясом их старших братьев и сестер, а когда у птенцов отрастают перья, они не могут улететь, потому что инкубатор сверху затянут сетью. Когда птенцы подрастают, их ловят, надкусывают крылья и ноги, колют в вену кротовой колючкой и они сразу окукливаются. Из куколок вылупляются нелетающие двуногие личинки, их откармливают грибами до должного размера, колют еще раз, они снова окукливаются и превращаются во взрослое мясо, четвероногое, с рогами и шипастым хвостом. Первые пятьдесят дней взрослой жизни мясо беспрерывно жрет, потому что из-за ускоренного развития вся биохимия идет вразнос, а потом животное забивают, разделывают и относят на мясной склад в жилую зону.

Некоторым мясным птенцам не надкусывают крылья и ноги, а окукливают позже остальных, такие птенцы развиваются почти нормально, из них вырастают рабочие личинки, которые выращивают растения, которых жрут грибы, и грибы, которых жрет мясо. Эти личинки не совсем безмозглы, они понимают человеческую речь и исполняют услышанные приказы, а тех, кто не исполняет, пускают на мясо. Рабочие личинки делают в поселении всю работу: заготавливают пищу, вычищают дерьмо и мусор, несут караульную службу на стенах крепости и по периметру полей, людям работать не надо, они отдыхают, наслаждаются жизнью и играют в разные игры. Счастье!

Раньше, до того, как дух грома поделился секретом счастливой жизни, в стае не бывало больше десяти взрослых одновременно, а если вдруг нарождалось больше, то стая неизбежно роилась, потому что когда рыщешь по степи в поисках добычи, трудно найти ее столько, чтобы прокормить десять взрослых одновременно. А сейчас рыскать не надо, лежи себе на боку и жри, пока лезет в брюхо, а как надоест — иди на игровую площадку и играй, пока не устанешь. Счастье! Раньше взрослые часами спорили, сколько в какую охоту удастся окуклить птенцов и разведчиков, на сколько метаморфозов хватит добытого мяса, а теперь это перестало быть важным, мяса хватает на всех, вообще немеряно! Народа в крепости наплодилось столько, что никто сосчитать не может, даже Небывалая не могла, когда еще яйца не несла, а как стала нести — тем более не может. И это только взрослые, а разведчиков вообще тьма тьмущая, как червей на трупе, а сверху птенцы клубятся, как мухи над трупом. Новое человеческое обиталище так же прекрасно, как труп взрослого мяса на той стадии разложения, когда мясо сдобрено опарышами и вкуснее всего.

Лишь одна вещь омрачает всеобщее счастье — дикое мясо. Казалось бы, оно тоже должно быть счастливо, ведь раньше люди на этих тварей охотились, а теперь нет, даже птенцов больше не ловят, наловили сколько надо, заработал замкнутый цикл, больше не надо ловить. Впервые за многие годы настало время, когда люди и мясо могут жить в мире и гармонии, понятно, что не навеки, люди будут роиться, расселяться по степи, строить новые крепости и когда-нибудь придет время, когда дикому мясу не останется места во всем мире. Но это случится не скоро, не через год и даже, наверное, не через столетие, хотя точно сказать никто не может, потому что такие большие числа интуитивно не сосчитать, а чтобы считать неинтуитивно, придется заготовить столько счетных палочек, что проще не заморачиваться.

В целом отбиваться от дикого мяса не так уж и сложно. Взрослые особи не лазают, а их могучие хвосты не настолько могучи, чтобы разрушить добротно выстроенную кирпичную стену. Личинки местного стада не умеют метать отравленные палки, они, правда, мечут камни, но не очень большие, не очень далеко и не очень точно. И еще они не умеют продумывать и координировать атаки, нет у них такого инстинкта, а одним разумом многого не достичь. Набегают толпой, пыль стоит до небес, от топота взрослых трясется земля, а они орут, подбадривают друг друга криками, за четверть часа слышно, когда приближается набег. В такие дни рабочие уходят за стену, мясо подходит к стене вплотную и орет часа три кряду, взрослые машут хвостами, разгоняют облака, как сказал однажды иронически Ветреный Гриб, личинки скачут вокруг, швыряются камнями, но толку от того немного, потому что перед стеной выкопан ров, через него хвостом до стены не достать, а если вдруг достать, то не будет в таком ударе должной силы, так что можно не беспокоиться. Накричавшись, мясо либо удаляется от стены насовсем, либо принимается разорять одну из многочисленных грибных плантаций. Тогда рабочие личинки поднимают тревогу, дежурный отряд выходит за ворота и начинает мешать мясу творить безобразие. Взрослые занимают оборонительный строй на дистанции двух-трех хвостов, стоят в настороженных позах и орут во всю глотку, стараясь перекричать друг друга, потому что тот, кто громче всех орет, тот самый большой молодец. А разведчики скачут вокруг, уворачиваются от шипастых хвостов и от камней, что мечут мясные личинки, и стараются улучить момент, атаковать одну личинку впятером, быстро загрызть и утащить добычу за линию взрослых воинов, большой пользы от такой добычи нет, но победителю достается слава и появляется предмет для беседы, когда станет скучно. Это дело довольно рискованное, можно получить камнем в лоб либо попасть под удар хвоста, потому что в бою не всегда легко сориентироваться, где взрослый враг. А еще есть опасность, что начнется кислотный или каменный дождь, а ближайшее укрытие далеко, не добежать. Впрочем, мясо в опасную погоду нападает редко, они ее тоже боятся.

И еще одна новая технология появилась недавно — управление птенцами. Раньше птенцов считали безмозглыми и неуправляемыми, но Небывалая, когда была разведчицей, научилась им приказывать и теперь они стали грозной силой на поле боя. Каждый птенец сам по себе ничтожен, но когда их много, они обрушиваются с неба, как каменный дождь, стремятся выцарапать глаза и перекусить поверхностные артерии, а если вдруг удастся закусать мясную личинку до беспомощного состояния — могут сожрать заживо прямо на месте. А когда сотня птенцов одновременно атакует взрослое мясо, оно приходит в состояние неуправляемого бешенства, перестает держать строй и разведчики получают шанс обратить его в бегство или даже загрызть, как в свое время загрызли одну взрослую особь Ветреный Гриб и Саранча, когда оба были молодыми разведчиками. Если бы еще можно было научить птенцов рассказывать, что они видят сверху...

Тем не менее, дикое мясо напрягает. Во-первых, из-за них приходится соблюдать осторожность, когда выходишь за ворота крепости. Однажды, например, решили взрослые посоревноваться в беге на длинную дистанцию, так, чтобы вся степь тряслась, а реально добежали только до ближайшего холма, а за холмом увидели целое стадо дикого мяса, пришлось возвращаться, пока хвостами не забили, все настроение испорчено. Во-вторых, просто неприятно: лежишь себе на боку, пытаешься размышлять о вечном, а из-за стены крики, визг, рев — какие тут размышления о вечном? Приходится либо ждать и терпеть, пока мясу надоест вопить, либо выходить навстречу и вопить самому, но это тоже утомляет и бесит, а нормального выхода нет. Хорошо бы, наверное, все дикое мясо перебить или прогнать куда-нибудь далеко-далеко, чтобы было не видно и не слышно. Вот когда в стае взрослых станет не пятьдесят, а триста или четыреста, тогда, наверное, можно будет попробовать устроить загонную охоту не на отдельных особей, отбившихся от стада, а на все мясное стадо целиком, чтобы истребить их всех до последней личинки, чтобы не портили жизнь человеку разумному. Но это дело далекого будущего, в ближайший год такого точно не будет, да и потом не факт, что будет — охота на взрослое мясо сопряжена с жертвами, а стоит ли жертвовать собой не ради выживания стаи, а только лишь для того, чтобы жизнь стала чуть-чуть веселее? Скорее нет, чем да, не настолько дикое мясо достает стаю. А с другой стороны, если ничего не делать, а только терпеть — рано или поздно достанет донельзя. А с третьей стороны, даже если достанет донельзя, все равно раньше жилось хуже. А с четвертой стороны, это не повод мириться с текущим положением дел и ничего не делать, ведь если бы предки в свое время смирились с неизбежностью скитаний по прериям и не научились бы разводить мясо на фермах, то так бы и скитались по полуголодными до сих пор.

Размышления Ветреного Гриба прервали вопли караульной мясной личинки. Поднял голову, а в небе над головой порхает птенец необычного вида, не человеческий и не мясной, какой-то третий. Хотя нет, не птенец, совсем не птенец, ой, какой огромный! Тревога!

* * *

Не самая толковая идея была посадить птерокар посреди поселения хищников. Чарли рассчитывал, что хищники встретят незнакомый объект осторожным любопытством, как написано в учебнике по контакту, соберутся вокруг, начнут приглядываться и принюхиваться, что за неведомая птица такая наведалась к ним в гости, а из птицы вдруг выскакивает дух грома и кричит через переводчик что-то вроде:

— Привет, как дела?

Все радуются и веселятся, все прекрасно, как в учебнике. Но не вышло.

Стая встретила птерокар бешеной яростью. Чарли только и успел увидеть, как к машине приближается серый мохнатый тираннозавр, не очень большой, примерно как медведь, но разнести машину в щепки хватит и такого. Все, что Чарли успел — выскочить и отбежать в сторону, а потом все поле зрения заняли здоровенные птичьи лапы, как у избушки на курьих ножках, вот они спружинили, кости голеней при этом заметно прогнулись, выглядит жутковато, но неважно, короче, выпрямил ноги суровый птицемедведь, взлетел в прыжке, расправил крылья с маховыми перьями, они у него не для полета, а для точного прицеливания как оперение у ракеты, приземлился на кабину, птерокар захрустел и переломился, а могучий воин потерял равновесие, на мгновение Чарли показалось, что он сейчас упадет, а у взрослых хищников падение обычно смертельно, но нет, устоял, повезло.

— Эй! — закричал Чарли. — Это я, дух грома! Вы меня забыли?

Нарисовался другой взрослый, рявкнул что-то суровое, переводчик не стал переводить это слово, если оно вообще слово, а не просто рык, но подростки-личинки все поняли, так и прыснули из-под ног, расступились, а он вышел вперед и хрен разберет, зачем — поприветствовать или раздавить ногой, как они давят молодых грибоедов, когда разоряют их фермы. Чарли выхватил скорчер, навел на хищника. Мелькнула мысль: а ведь если начнется драка, их придется положить не один десяток, что скажет Жан-Клод?

Хищник остановился, как вкопанный, видимо, знает, что такое скорчер. Наклонил голову, разинул зубастую пасть, клацнул, стало страшно.

— Здравствуй, дух грома, — произнес хищник. — Ты напугал моих людей.

"Это тот самый вождь?" мысленно обратился Чарли к интеллекту.

— Тот самый, — ответила слуховая галлюцинация. — Ветреный Гриб его зовут.

— Здравствуй, Ветреный Гриб, — сказал Чарли вслух. — Извини, не хотел пугать.

— Мой сын убил твою птицу, — сказал Ветреный Гриб. — Он убил ее не со зла, а потому что был напуган.

— Я понимаю, — сказал Чарли. — Мне следовало посадить ее за оградой. Извини.

— Извинения приняты, — сказал Ветреный Гриб. — Эй, дети мои! Это дух грома, я его знаю, он не опасен. Угрозы нет, занимайтесь своими делами!

Тираннозавры заворчали вразнобой, дескать, поняли. Но расходиться никто не спешил, они по-прежнему окружали Чарли кольцом и пялились, приоткрыв пасти. Было чуть-чуть страшно. Чарли понимал, что это всего лишь инстинкты, реальной опасности от этих существ не больше, чем от дикарей-папуасов конца двадцать первого века, но все равно страшно.

— Зачем ты пришел? — спросил Ветреный Гриб. — Вспомнил еще одно полезное знание?

— Нет, — помотал головой Чарли. — Увидел ваш город сверху, удивился, какой он большой вырос, захотелось поглядеть, как у вас все получилось. Вы ведь все сделали так, как я говорил, верно?

— Да, в целом так, — кивнул Ветреный Гриб. — Кое-что вышло иначе, но в целом так. Ты поделился хорошим знанием, мы благодарны! Дети мои, мы ведь благодарны?

Хор динозавров разразился какофонией. Взрослые ревели, личинки визжали, небо затмила стая птенцов, они, кажется, тоже что-то пищали, но в общем шуме не разобрать. А потом все умолкли.

— Можно, я похожу, посмотрю, как у вас все устроено? — спросил Чарли. — Мне любопытно. А где Небывалая?

— Пойдем, я провожу, — сказал Ветреный Гриб.

Развернулся на месте, подростки так и запрыгали, уворачиваясь от могучего хвоста. Вождь зашагал прочь, Чарли затрусил следом. Аборигены-хищники передвигаются очень быстро, шагом за ними не угнаться.

Небывалая лежала в загородке из плетней, глаза ее были закрыты, она ровно дышала во сне. Под ее оперением больше не выступали могучие мышцы, очертания тела стали плавно-округлыми, а мозг уменьшился в объеме раза в два. Если верить тому, что написано в местной википедии, она утратила большую часть разума, поддерживать простой разговор она еще в состоянии, но не более того. Человеческие женщины делятся разумом с детьми, а на Пандоре самки дарят детям свой разум полностью, ничего не оставляют себе. Печально.

Мимо прошли два подростка-грибоеда, они тащили на палке большой тюк, из которого сочилась кровь.

— Мясо? — спросил Чарли и сразу понял, что вопрос получился неинформативным, в языке пандорианских хищников это слово одновременно означает и еду, и биологический вид.

— Мясо, — подтвердил Ветреный Гриб. — Мясо несет мясо. Эй, мясо, стой!

Грибоеды остановились, положили палку на землю, выпрямились и застыли покорные и неподвижные. Они стояли спиной, Чарли не видел их лиц и попытался вообразить, что сейчас выражают их глаза, есть ли в них разум или только зачатки разума или вообще ничего, кроме тупой покорности рабочей скотины. А потом Чарли подумал, что не хочет этого знать. Давным-давно, далеко-далеко, еще на Земле, он читал книги по древней истории и никогда не задумывался, насколько тонка грань между скотоводством и рабовладением, но здесь, на Пандоре, она сразу бросается в глаза.

Ветреный Гриб протянул руку, ухватил за плечо того, кто шел вторым, повернул, встопорщил перья, потянул, подросток пискнул.

— Ребро сломано, — констатировал Ветреный Гриб. — Они такие неловкие! Эй, ты! Неси дальше один, пошел прочь!

Тот, кто шел первым, отцепил тюк от палки, поднатужился, взвалил на плечо, побрел прочь. Человек на его месте зашатался бы от тяжести, но эти существа не шатаются, у них есть хвост для точной балансировки, в этом отношении им повезло. Хотя в остальных отношениях — не повезло.

Раб скрылся за углом какого-то сарая. Ветреный Гриб опустил голову, пристально посмотрел на второго раба и тот вздрогнул под взглядом хозяина. А потом все произошло очень быстро. Делай раз — симпатичный пернатый динозаврик, похожий на страуса, но с распухшей головой, распростерт на земле. Делай два — когтистая лапа с силой опускается на спину около лопатки, кости хрустят, динозаврик мертв.

Ветреный Гриб протянул руку, ухватил тщедушного динозаврика под грудь, без усилий поднял, откусил голову, стал жевать, кости черепа захрустели. Это выглядело как собака, жрущая куриную лапку, или как человек, жрущий креветку, только человек ее очищает, а пандорианские хищники не считают нужным, их пищеварение еще не ослаблено тысячелетиями цивилизованной жизни.

— Угостишься? — спросил Ветреный Гриб.

К горлу подкатил ком, хорошо, что завтракал давно, а то стошнило бы.

— Нет, спасибо, — произнес переводчик.

Обычно он не подчиняется телепатическим командам, требует если не озвучить, то хотя бы проартикулировать, иначе считается неприлично, это одно из тех маленьких извращений, каждое из которых само по себе безобидно, но когда их накопится достаточно много, путь по лезвию бритвы перестанет быть путем по лезвию бритвы, субъект пути неизбежно свалится либо туда, либо сюда. Но вдали от цивилизации автономный интеллектуальный модуль все больше отбивается от рук. Надо будет потом откатить изменения, а то недолго и спалиться.

Кто-то закричал. Внутри города хищники всегда кричат, тут всегда стоит равномерный галдеж, тише, чем на стадионе, но громче, чем в торговом центре. Но сейчас закричали особенно громко и истерично, вот и Ветреный Гриб перестал жевать, выпрямил шею, заглянул через крышу и вдруг как заревет! Отбросил недоеденного раба, тело шмякнулось в пыль, из прогрызенного живота выпала печень, кишки Ветреный Гриб уже сожрал, для настоящих хищников это первейший деликатес, люди ими брезгуют, потому что не настоящие хищники, а недоделанные падальщики, но неважно. Зарычал Ветреный Гриб, заревел, завыл, побежал прочь. Чарли тоже направился следом, но осторожно, стараясь держатся около строений, чтобы не затоптали. Взрослые хищники не смотрят вниз на бегу, у них считается, что если подросток не увернулся, значит, сам виноват, недостоин следующего окукливания, пожил и хватит.

Заскрипели ворота, внутрь крепости забежали два десятка хищников-подростков, необычно тощих и нездоровых — перья свалялись, частично выщипаны, они, должно быть, подобно земным попугаям, ощипывают себя когда нервничают. Да что они творят вообще?

Облезлые динозаврики разделились на два отряда, каждый набросился на одну створку ворот, вцепились в толстые брусья когтями и зубами, уперлись в землю ногами и хвостами, не позволяют закрыть. А за ними...

Взрослый грибоед ворвался в открытые ворота как танк въезжает на укрепленную позицию через эпицентр ядерного взрыва. Заревел, как стартующий орбитальный челнок, замахнулся хвостом, хищники бросились врассыпную, один взрослый не увернулся, получил роговым шипом в бок, брызнула кровь вперемешку с каловыми массами — не жилец. Зарычал тираннозавр, заревел, прыгнул вбок, снялся с шипа, но не устоял, завалился, а тут как раз второй живой танк ворвался в ворота, попытался поднять врага на рога, не осилил, но продырявил знатно. Клацнул зубами, срезал кисть с вражеской руки, кровь брызнула фонтаном, однозначно не жилец.

Ветреный Гриб заревел что-то командное, хищники начали сложное перестроение, а в ворота уже лезет третий взрослый грибоед, вот они встали в круг, выставили хвосты трехлучевой свастикой, завертели, а вот уже свастика не трехлучевая, а нормальная фашистская, они расширяют круг, а вот следом за танками ворвалась пехота — не прошедшие второй метаморфоз двуногие личинки, в этом племени они не пользуются отравленными стрелами, только швыряют камни пращами, но праща не очень подходит для их рук, не слишком хорошо им дается вращательное движение, а кроме того, кидаться из пращи обычными камнями — не слишком толковое занятие. На Земле греки и римляне отливали специальные блямбы из свинца, но для местных аборигенов плавить металлы — запредельно сложная технология, они и огнем-то не владеют.

Словно прочитав его мысли, грибоеды ринулись врукопашную. Поначалу они пытались держать какое-то подобие строя, но ненадолго, началась свалка, все вокруг смешалось, особенно для несовершенного человеческого зрения, для которого хищник-разведчик практически неотличим от грибоеда-личинки, сами-то они друг друга различают по окраске оперения, но человеку это доступно только в специальных очках или если подключить дополнительную услугу интеллекта, которую подключать не хочется, чтобы не нарушать путь по лезвию бритвы. Это как с наркотиками: каждый отдельный прием безвреден, но когда приемов становится слишком много, наступает привыкание. Как бы не началась ломка без интеллекта...

Чарли вытащил скорчер, снял с предохранителя, но стрелять не стал, ну их, пусть дерутся, пусть убивают друг друга. Жан-Клод был прав, мы испортили им всю ноосферу, необратимо и беспросветно загадили, историческое развитие вышло из-под контроля, вброшены сразу две новые концепции: рабство и военная хитрость, гонка вооружений между хищниками и жертвами вышла на новый уровень, амплитуда колебаний неограниченно нарастает, как выборочное среднее у распределения Коши, одна раса из двух вымрет почти наверняка, не пора ли комкону принять меры по консервации? Может, по возвращении записаться на прием к какому-нибудь Горбовскому, доложить обстановку? Или ну их всех к чертям? Вспомнилось, как пару столетий назад он прорвался на прием к Гридневу, дескать, у меня в подразделении серьезные проблемы, а тот посмотрел на него так серьезно и спросил:

— Думаешь, у тебя одного проблемы?

Чарли подумал-подумал и сказал что-то типа: благодарю за вразумление, разрешите идти, товарищ генерал? А Гриднев сказал что-то типа: все бы так вразумлялись. Чарли ушел и больше они никогда не встречались.

Голова сама собой повернулась, глаза сдвинулись в нужную сторону — интеллектуальный модуль принял прямое управление, чтобы предупредить об опасности. В поле зрения влетела костяная булава, интеллект рассчитал и визуализировал траекторию, оценил шансы уклонения как ничтожные, рекомендовал решительные действия, время субъективно замедлилось, рука со скорчером сама собой начала подниматься. Чарли мысленно подтвердил согласие, время снова ускорилось, плазменный заряд вылетел из ствола, врезался в булаву, ее разорвало, шипы разлетелись, Чарли запоздало сообразил, что это получилось как осколочная бомба, но повезло, ни один шип в него не попал. А одному взрослому не повезло, роговой шип вонзился в грудь, кажется, пробил сердце, завалился тираннозавр и упал как подкошенный, придавив какую-то двуногую мелочь, не поймешь на чьей стороне сражавшуюся.

Чарли перевел скорчер на второй хвост в вертящейся свастике, но тот уже изменил траекторию, взмыл свечой вверх и с силой ударил по земле, гася энергию. И весь бой остановился, словно поставили на паузу. Пернатые тираннозавры, пернатые трицератопсы, пернатая молодь обоих видов, все стояли, глядели на Чарли и молчали, так театральные зрители глядят и молчат на центрального актера в немой сцене. Чарли подавил искушение раскланяться, они ведь не поймут жеста, не разразятся аплодисментами, не устроят овацию, а если вдруг устроят, это значит, что вселенная вокруг ненастоящая, либо имитация, либо глюк, либо психоз, спровоцированный этими самыми мыслями о ненатуральности вселенной.

Чарли помотал головой, отгоняя наваждение. Вроде отогналось. Убрал скорчер в кобуру, что делать дальше?

— Я сегодня кое-что понял, — сказал ему Ветреный Гриб. — Эта твоя молния — не часть тебя, как яд — часть ядозуба, а кислота жука-бомбардира — часть жука-бомбардира. Эта твоя молния — такой же плод знания, как кротовая колючка, верно?

— Не совсем, — сказал Чарли. — В первом приближении да, но...

— Первого приближения достаточно, — перебил его Ветреный Гриб. — Я хочу, чтобы ты спалил молниями все дикое мясо.

— Я не сделаю этого, — сказал Чарли. — Я убиваю только для самозащиты.

— Врешь! — вмешался в беседу взрослый с характерной приплюснутой мордой, в прошлую их встречу он не был взрослым, личинкой он был, Зычный Шмель его звали. — Ты говорил, вы охотитесь!

— Я не охочусь на тех, кто мыслит и разговаривает, — сказал Чарли. — Разумных существ я убиваю только для самозащиты. Этому существу не следовало меня атаковать.

— Он тебя не видел, — подал голос один взрослый грибоед. — Если бы мы знали, что ты здесь, мы бы отложили штурм.

— Что говорит мясо? — спросил Ветреный Гриб.

Чарли мысленно приказал переводчику переводить вслух. Тот перевел. Ветреный Гриб зарычал. Переводчик перевел его рык, для Чарли мысленно, для грибоедов вслух:

— Ваши хитрости не помогут! Мы вас убьем и сожрем! А кого не сожрем, того поработим! Мы господа, вы — мясо!

Наклонился, цапнул зубами чей-то труп, подбросил, поймал пастью, перекусил пополам, потряс головой, разлетелись кровавые брызги. Клацнул пастью еще раз, тело выпало, но не совсем, что-то осталось внутри, это что-то он проглотил и облизнулся. Один трицератопс, видимо, вождь, взмахнул хвостом, с силой ударил зазевавшегося молодого хищника, крутанулся с неожиданной грацией, ударил сверху передними копытам, потоптался, захрустели кости, зачавкали биологические жидкости.

— В эту игру хорошо играть вдвоем, — сказал грибоед. — Ваши птенцы — наш скот.

Ветреный Гриб шагнул вперед и зарычал, переводчик не стал переводить его рык, это, видимо, был простой рык, нечленораздельный. Вождь грибоедов поднял хвост поднял вертикально вверх, как рассерженный кот, и провозгласил торжественно:

— Как бы ты ни рычал, ваши птенцы — наш скот. Мы всегда будем ловить их и порабощать. Они растят нам грибы, вычищают наше дерьмо, а еще мы заставляем их сражаться брат против брата нам на потеху!

Ветреный Гриб и Зычный Шмель переглянулись.

— Отличная идея! — воскликнул Зычный Шмель. — Пусть мясо убивает мясо!

— И пусть жрет мясо! — добавил Ветреный Гриб.

— Не удержат, тут же вытошнят, — сказал Зычный Шмель.

— Так еще веселее, — сказал Ветреный Гриб.

Они разразились зловещим подвывающим рычанием, заменяющим этим существам смех. Вождь грибоедов зарычал в ответ, взмахнул хвостом. Чарли потянулся к скорчеру и тут...

Круглая тень затмила солнце. Чарли начал поднимать глаза, но не успел, и хорошо, что не успел, потому что ослепительная вспышка сделала весь мир равномерно белым и жарким, а в морду словно стукнуло раскаленной подушкой, Чарли пошатнулся, но устоял, потому что его прислонило к стене, он стоял около какого-то сарая, к этой самой стене его и прислонило. Мелькнула мысль: был бы не андроидом, сожгло бы. И вторая мысль: операционная система будет эмулировать боль, потому что ничто человеческое, нам, андроидам, не чуждо. И третья мысль: не надо!

— Не буду, — ласково произнесла слуховая галлюцинация. — Законы можно не соблюдать, мы не на Земле, стучать некому.

— Динозавр прокурор, — пробормотал себе под нос Чарли. — Вместо медведя, за неимением.

— Да, как-то так, — согласилась галлюцинация.

В белом поле зрения начали проявляться менее белые пятна. Они постепенно оформлялись, большое круглое пятно по центру оформилось в дисколет, а продолговатое поменьше — в Жан-Клода, хрен знает, как у него фамилия, в голове крутится "Ван Дамм", но нет, как-то иначе.

— Здравствуй, Жан-Клод, — сказал Чарли.

— Здравствуй, Чарли, — отозвался Жан-Клод. — Чрезвычайная ситуация?

— Да кто его поймет, — ответил Чарли после недолгого раздумья. — Глупое недоразумение. Решил навестить старых знакомых, а у них война.

— Так ты не с целью самозащиты стрелял? — нахмурился Жан-Клод.

— С целью самозащиты, — кивнул Чарли. — Я не хотел никого убивать, но другого выхода не оставалось. Стоял, никого не трогал, а тут набежали эти, такое месилово началось в считанные секунды, вообще ничего не успел сделать, ни убежать, вообще ничего. Замочили бы в момент, если бы не выстрелил.

— Ладно, садись в машину, на базе разберемся, — сказал Жан-Клод.

Чарли повернул голову, чтобы попрощаться с Ветреным Грибом... Ох...

— Не понял, — сказал Чарли. — Как это так, почему я до сих пор жив после этого...

Ящерской базы больше не было: ни ворот, ни сараев, ни навесов, вообще ничего, только пыль, пепел, горелые кости и жареное мясо. Ядерный удар?

— Микроядерный, — уточнил Жан-Клод. — Новая технология, силовой наноколпак, привезли с последним звездолетом. Выстреливаешь колпаком в того, кого хочешь сохранить невредимым, после этого микроядерный удар можно применять без ограничений, а нормальный ядерный — чтобы объект был не в эпицентре, а так тоже, можно считать, без ограничений. Отличная штука.

— Путь по лезвию бритвы, — продекламировал Чарли. — Не допускать в свою жизнь слишком много интеллекта, чтобы не наступила деградация вследствие утраты способности к самостоятельному мышлению. Правильно я цитирую священное писание?

— Да иди ты на хер! — воскликнул Жан-Клод. — Писание, блядь! Какого хера выпендриваешься, я тебе жизнь спас!

— Извини, — сказал Чарли. — Не хотел обидеть, прости. Я не про тебя иронизировал, а про интеллект. Этот самый колпак, его ведь интеллект придумал... или нет?

— Там в документации были какие-то имена, типа авторов, — задумчиво произнес Жан-Клод. — Черт, об этом я не подумал! Хотя куда было деваться...

— Деваться всегда есть куда, — сказал Чарли. — Раньше были люди, которые не пользовались автомобилями, не делали прививок, не брали в руки оружия, не ели мяса по пятницам, чего-то еще не делали...

Жан-Клод его перебил:

— Все эти люди свалились с лезвия бритвы и вымерли. Их место заняли те, кто говорил, что им некуда деваться, и они делали то, что нельзя. Пойдем в машину, тут все кончено.

Отвернулся, пошел к дисколету, Чарли пошел следом.

— А все-таки зря ты так, — сказал Чарли. — Опасности почти не было, я уже отбился скорчером. Они не нападали на меня, они сражались между собой, а меня тупо не заметили, я ведь для них маленький. Я бы с ними договорился, уговорил бы прекратить войну.

— Это вряд ли, — сказал Жан-Клод. — Ты видел, что они творят, это круче, чем холокост. Фашисты не выращивали жидов на фермах на мясо!

— Евреев, — поправил его Чарли. — Жиды — оскорбительная форма, правильно говорить "евреи".

— Это уже неважно, — сказал Жан-Клод. — Ты еще вспомни, что "греки" — оскорбительная форма, а правильно говорить "эллины".

— Что, правда? — удивился Чарли.

— Понятия не имею, — пожал плечами Жан-Клод. — Может, правда, может, нет, кому какое дело? А людоеды правильно поплатились за свое поведение, я так считаю. Блага цивилизации не для тех, кто жрет друг друга! Не хочешь жить в мире — вымираешь! Я считаю, это правильно. А неслабо они тут развернулись! Я так понял, они массово ширяли грибоедных птенцов твоим гормоном, правильно?

— Да, — кивнул Чарли. — Если форсировать метаморфозы, мозг не успевает развиться должным образом, организм вырастает умственно отсталым. Они пока еще не научились дозировать эффект, но им это не очень важно, слишком тупых они отправляли на мясо, менее тупых — порабощали...

Это были последние слова духов грома, прозвучавшие в этом месте. После слова "порабощали" фонарь дисколета закрылся, машина стартовала, духи грома удалились навсегда.

* * *

— Я думал, эта штука взлетит, — сказал Мягкий. — А она исчезла.

— Она не исчезла, — возразила Длинная. — Она взлетела очень быстро, в одно мгновение. Ты просто смотрел в другую сторону, а я смотрела куда надо и все видела. Она взлетела и улетела.

— Я смотрел куда надо и все видел! — возразил Мягкий. — Вовсе она не взлетела, а исчезла. На том самом месте исчезла, где стояла.

— Что вы спорите? — спросил их кто-то незнакомый, незаметно подобравшийся.

Мягкий обернулся, оценил незнакомца быстрым взглядом — нет, непонятно, кто такой, слишком перепачканный.

— Зубы покажи! — потребовал Мягкий.

Незнакомец оскалился, все нормально, ровный ряд резцов, не треугольные шипы, как у убийц.

— Ты кто такой? — спросил Мягкий. — Откуда взялся?

— Горячий я, — представился незнакомец. — Из Лягушачьей Заводи. Дух Сна мой отец, я с ним пришел.

— Твой отец пал в бою, — сказала Длинная. — Прими мои соболезнования.

— Да, и мои тоже прими, — добавил Мягкий. — Извини, не сразу тебя узнал. Нам почиститься надо, а то перепачкались, как убийцы...

Горячий посмотрел на небо, сказал:

— Почиститься — это навряд ли. Вон какая туча надвигается! Ребята, вы знаете, где здесь норы?

— Думаешь, сильнокислотный идет? — спросил Мягкий.

— Сомневаюсь, — сказала Длинная. — По-моему, слабокислотный или даже нейтральный, заодно и помоемся.

— А по-моему, надо прятаться, — сказал Горячий. — Так вы знаете, где тут норы?

— Вон в том холме есть одна, — указал хвостом Мягкий. — С противоположной стороны. Но она не очень большая, придется раскапывать.

— Я не хочу раскапывать, — заявила Длинная. — Вряд ли прольется сильнокислотный, я думаю, можно рискнуть.

— Один раз сегодня уже рискнули, — сказал Горячий. — Хватит.

— А где все твои? — спросил Мягкий. — Почему тебя оставили одного? Не уважают или струсили?

— Мои все там, вместе с отцом, — сказал Горячий. — Мы были на острие атаки, я вообще не понимаю, как уцелел, повезло. Я остался последним в семье.

— Ох, — сказала Длинная. — Прими соболезнования.

— Да, мои тоже прими, — добавил Мягкий. — Извини, если обидел.

— Пойдемте рыть нору, — сказал Горячий. — Вон, желтая полоса на туче, точно сильнокислотный идет.

— А это разве не солнечный блеск? — спросила Длинная.

— Не разберешь, — сказал Мягкий. — Может, блеск, а может, сильнокислотный. Пойдемте.

Они поскакали по степи, как три пернатых кенгуру, иссушенные травы склонялись под их ногами. Недолго осталось травам быть иссушенными, скоро либо воспрянут, либо отомрут окончательно. А ведь Горячий, похоже, прав...

Горячий был прав. Только-только они закончили обновлять водосток норы, как закапали первые капли. Трава зашипела, пустила дымок, запахло едким. Вовремя Горячий заметил опасность! Если бы послушались Длинную, лишились бы оперения, как минимум, а как максимум — даже думать не хочется. Был на последнем фестивале один молодой, что попал под сильнокислотный и выжил, но лучше бы он не выжил, остался весь в шрамах и коростах, перья растут пучками, искалечен навсегда, в метаморфоз такому никогда не войти. Разве что если колючкой в вену... Нет, это плохо, так нельзя!

— Зря взрослые послушались Духа Сна, — сказал Мягкий. — Не стоило нашим отцам уподобляться убийцам.

— У них не осталось другого выхода, — возразил Горячий. — Убийцы изменились, они больше не рыщут по степи, голодные и тощие, они научились строить города, подобные нашим. Они роятся со страшной скоростью, скоро они не оставят нам места.

— Мы не должны никого убивать, — сказала Длинная. — Мы не атакуем, мы только обороняемся, таков наш путь. Разве ты желаешь, чтобы твои зубы стали треугольными?

— Ерунда! — воскликнул Горячий. — Когда я был птенцом, наш город посетил дух грома, он много беседовал с моим отцом, он говорил, что люди не могут превращаться в убийц, это глупое суеверие. Он говорил, что мы и убийцы — совсем разные существа, как лягушки и ящерицы. И еще он говорил, что нет ничего плохого в том чтобы атаковать, а один раз вообще не считается.

— Дух грома обманул твоего отца, — сказал Мягкий. — Длинная, ты ведь видела, как духи грома сражаются за убийц?

— Да, я видела, — подтвердила Длинная. — Когда мы атаковали крепость, дух грома был среди убийц, он метнул молнию в одного нашего взрослого. Я, правда, не разглядела подробностей...

— Зато я разглядел, — перебил ее Горячий. — Я был рядом и все видел. На самом деле дух грома не сражался за убийц, он стоял в стороне и наблюдал. Мой отец не заметил его в горячке боя и чуть не растоптал, тому пришлось метнуть молнию для самозащиты. Я все видел. Духи грома не сражаются за убийц, они только наблюдают. Они приходят к убийцам и приходят к нам, они делятся знаниями и с нами, и с ними. Их забавляет, как убийцы пожирают нас, а мы отбиваемся.

— Может, нам стоит атаковать духов грома, а не убийц? — предположила Длинная.

— Только что ты говорила, что мы не должны уподобляться убийцам, — заметил Горячий.

— Я уже не знаю, что мы должны, а что не должны, — сказала Длинная. — Пришли тяжелые времена, самые тяжелые за всю историю. Мы либо вымрем, либо спасемся, но никто не знает, какой путь ведет к спасению. Надо пробовать все подряд.

Шум дождя изменился, теперь из тучи не только лилась кислая вода, но и сыпался песок. Мягкий подобрал лопату, принялся расчищать водосток.

— Дурной погоды стало больше, — сказала Длинная.

— Это временно, — сказал Горячий. — Ее то больше, то меньше, это как колебание кончика хвоста, когда бежал и резко остановился.

— Чего? — не понял Мягкий.

— Ну, когда резко тормозишь на бегу, кончик хвоста начинает колебаться то вверх, то вниз, — стал объяснять Горячий. — Так и погода колеблется, дурных дождей то больше, то меньше.

— Интересные у тебя сравнения, — сказал Мягкий. — Оригинально ты мыслишь.

— Это не я, это дух грома так мыслит, — сказал Горячий. — Он говорил эти слова моему отцу, а я потом услышал, как отец пересказывал их старшим братьям.

— Я вот что подумала, — сказала Длинная. — Когда дождь кончится, мы не пойдем искать взрослых. Мы пойдем в город духов грома и атакуем их.

— Без взрослых? — спросил Мягкий.

— Без взрослых, — подтвердила Длинная. — Духи грома подобны ядозубам, только их сила не в яде, а в молниях. А в остальном они беззащитны, наших зубов будет достаточно закусать их до смерти. А если мы не сумеем, у них не будет повода атаковать наших взрослых, мы ведь глупые дети, с нас спроса нет.

* * *

Они пришли из степи, три двуногие личинки не пойми какого разумного вида, серые взлохмаченные страусы с неадекватно большими головами. Подошли к ограде, несколько минут изучали предупреждающий плакат, ничего не поняли, попытались перелезть через ограждение, электрический ток на них почему-то не подействовал, то ли оперение изолирует, то ли кожа на ногах, а колючки на проволоке подействовали — несколько раз укололись и передумали перелезать, уселись рядом, чего-то ждут.

Чарли открыл портал в двадцати метрах от пришельцев, не настолько близко, чтобы напугать, но не настолько далеко, чтобы утомиться идти. Шагнул в одном месте, вышагнул в другом, привычно сморщился от едкого кислотного запаха, громко закашлялся. После того приземления в крепость хищников он стал заранее предупреждать аборигенов о каждом своем появлении. Эти трое, правда, не выглядят опасными, но лучше предупредить по-любому, а то мало ли что.

Страусы обернулись на звук кашля, испуганно дернулись, заклекотали по-своему, переводчик не стал переводить, то ли незнакомый диалект, то ли речь неразборчива. Чарли подошел ближе. Очень хотелось улыбнуться, но инструкция по контакту запрещает — почти все разумные расы считают улыбку угрожающим жестом.

— Здравствуйте! — произнес Чарли, приблизившись. — Как дела?

Страусы переглянулись, один ответил:

— Ты кто такой, чтобы указывать, что делать, и требовать отчета?

Чарли автоматически улыбнулся, понял, что натворил, стер улыбку с лица, собеседники не отреагировали, повезло.

— Прошу меня простить, — сказал он. — Кажется, я подобрал неподходящие слова. Я никто, просто любопытствую.

— Мы хотим войти в ваш город, — сказал страус.

— Это запрещено, — сказал Чарли.

Другой страус издал странный фыркающий звук и сказал:

— Вы входите в наши города. Мы тоже хотим.

— Ты нас боишься? — спросил третий страус.

"Наноконтроль?" подумал Чарли.

— Включен, — ответила слуховая галлюцинация.

"Портал внутрь?" подумал Чарли.

— Открыт, — ответила слуховая галлюцинация.

— Идите за мной, — произнес Чарли вслух.

Шагнул в портал и еще пять шагов дальше, развернулся, стал ждать. Испугаются или нет?

— Ты что творишь? — спросил Жан-Клод.

Чарли вздрогнул, он не рассчитывал, что портал откроется рядом с директором колонии. Интеллект иногда (почти всегда на самом деле) устраивает подлянки. И почему Жан-Клод стоит в тени, как бы спрятавшись, он что, специально ждал, пока Чарли нарушит инструкцию? Интеллект его предупредил?

— Я впускаю внутрь трех аборигенов, — сказал Чарли. — Извини, я не знал, что ты здесь. Не хотел тебя обижать.

— Порядок существует не для того, чтобы кого-то не обижать, — сказал Жан-Клод. — Порядок на фронтире пишется кровью.

— Я включил наноконтроль, — сказал Чарли. — Я не настолько глуп, чтобы не принять мер предосторожности.

— Все, кого аборигены загрызли, говорили именно эти слова, — сказал Жан-Клод.

— А что, наноконтроль может не сработать? — удивился Чарли.

— Пока всегда срабатывал, — пожал плечами Жан-Клод. — Когда-нибудь не сработает.

Из портала вытянулась любопытная голова на длинной шее. Рот приоткрылся, стало видно, что это грибоед, не хищник.

— Заходи, не бойся, — сказал Чарли. — Ты ведь не передумал?

Голова втянулась обратно, но ненадолго, всего на несколько секунд, а затем из портала вывалились три страусиных тела, одно за другим. Второе и третье столкнулись, но не упали, устояли.

— Вот вы и вошли, — сказал Чарли. — Что вам угодно?

— Мы хотим, чтобы собрался весь народ вашего города, — заявил тот абориген, что прошел в портал первым, он, похоже, у них главный.

— Весь народ уже собрался, — сказал Чарли. — В аутпосте нас сейчас только двое.

Закончив произносить эти слова, Чарли вдруг понял, что глядит в большую распахнутую пасть с ровными зубами и розовым языком. Однако! Как быстро они кусаются! Если бы не наноконтроль, уже загрызли бы обоих.

— Вы не сможете причинить вред, — сказал Жан-Клод. — Мы неуязвимы.

Пасть захлопнулась вхолостую, шея изогнулась, голова отодвинулась. Чарли поежился.

— Зачем вы пришли? — спросил Чарли аборигенов. — Убить нас и разорить город? Не слишком ли много смертей за последнее время?

— Вы принесли смерть, не мы, — сказал один абориген. — Уходите. Нам и вам тесно в одной степи.

— Я тебе говорил быть осторожнее, — сказал Жан-Клод. — Видишь, что натворили твои колючки? Зря ты им рассказал про это свое открытие.

— Нет, не зря, — помотал головой Чарли. — Ты еще скажи, что Прометей зря дал людям огонь.

— Огонь? — переспросил один из аборигенов. — Что значит дал огонь? Как можно дать огонь? Ты имеешь в виду, что огонь можно зажечь нарочно? А зачем?

— Прометей плохо кончил, — сказал Жан-Клод. — Не надо ничего им говорить, они и так узнали более чем достаточно. Ты в курсе, что у них теперь рабство? Хищники растят грибоедов как мясной скот, а грибоеды тренируют асассинов из молодых хищников. Это твоя работа.

— Это было неизбежно, — сказал Чарли. — Первобытные люди не заводят рабов только из-за того, что не могут прокормить. Как только производительные силы достигают критического уровня...

Жан-Клод рассмеялся.

— Сколько тебе лет, Чарли? — спросил он. — Ты употребляешь такие слова, будто родился до революции.

— Я ничего не понимаю, — сказал кто-то из аборигенов. — Что за бред вы говорите?

— Еще бы ты что-то понимал, дурачок, — сказал Жан-Клод.

Нахмурил брови, сосредоточился, пространство вокруг аборигенов искривилось и схлопнулось, одноразовый портал перебросил их то ли за ограду, то ли в небытие, не разобрать. Можно спросить, но какая разница?

— Путь по лезвию бритвы, — сказал Чарли. — Под постоянной угрозой деградации. Интел-устройства...

— Иди на хер, тролль! — перебил его Жан-Клод. — Да, ты прав, ты в тот раз все верно сказал, на фронтире без интеллекта нельзя. Но мы стараемся не говорить об этом вслух. Мы как наркоманы в старые времена, те до последнего старались скрывать пагубное пристрастие, потому что пока изображаешь приличного человека, скорость деградации терпима, а когда перестаешь, она сразу вырастает на порядок, вообще беда, не успеешь оглянуться, уже джанки. Вот и мы делаем вид, что думаем своим умом, чтобы не слишком быстро тупеть.

— А как интеллект воспринимает, что мы изображаем Прометея на каждой планете с чужим разумом? — спросил Чарли. — Это ведь неизбежно, правильно? Куда бы мы ни пришли, мы приносим потрясения и катастрофы, потом они, может быть, приведут чужих к процветанию, а может, и нет, по-любому это займет столетия, мы никогда не узнаем, чем это кончится, это ведь будем уже не мы, через столько времени, даже если не менять тело, сознание все равно трансформируется, преобразуется...

— Закажи орла, пусть поклюет тебе печень, — посоветовал Жан-Клод.

Чарли поглядел на него недоумевающе, помолчал, подумал, а потом вдруг воскликнул:

— Дай пять!

Хлопнул ладонью о ладонь, щелкнул пальцами другой руки, в пальцах появился прикуренный косяк. Затянулся, выпустил дым, сказал:

— Спасибо, Жан-Клод. Прости меня, это была минута слабости.

— На фронтире минута слабости — обычное дело, — сказал Жан-Клод. — Я уже привык, это часть моей работы. Иногда мне кажется, что я скорее психотерапевт, чем руководитель.

— Тогда что дальше? — спросил Чарли. — Сегодня вечеринка, завтра оздоровительные мероприятия, послезавтра на звездолет?

— Да, как-то так, — кивнул Жан-Клод.

На лужайку рядом с ними приземлился дисколет, открылся входной люк, они залезли внутрь и полетели в основной жилой комплекс колонии. И дальше все случилось в точности так, как предсказал Чарли.