"Хроники голода"

Unknown

Хроники голода…

1.1 Любовь на поводке

Излить душу она пыталась взахлеб. Вывалить всю свою короткую жизнь за минуту, как вываливает мусоровоз отходы на свалке.

Господи-не-существующий, как часто мне это приходилось видеть…

Девушка, почти еще девочка, лет семнадцати-шестнадцати, тараторила без умолку. Всхлипывала, совсем по-детски вытирала нос тыльной стороной ладони. Симпатичная, с размазанной помадой, потекшей тушью и… животным ужасом в больших, как и у птицы глазах.

Наверное, каким-то образом девчонка чуяла, что жить ей осталось недолго, и теперь с отчаянием искала помощи. Стучалась наши в задраенные наглухо сердца, рыдала от бессилья, едва ли не падала на колени.

«И упала бы, — подумал я с отвращением к самому себе. — Непременно упала бы, но так же, как чувствует, что жить ей осталось недолго, именно так же она понимает — помощи не дождется, хоть стой на коленях, хоть умоляй именем матери…»

Я отступил к мутному от грязи окну, закурил.

Мучительно хотелось выпить. Аж в холодный пот бросало.

Девчонка, забившись в угол, уже не кричала, а тихонько подвывала. Значит, окончательно осознала, что своих утренних визитеров не разжалобит.

И вновь я ощутил отвращение к самому себе. «Разжалобить»… Нет у нее такой цели. У этой чумазой, перепуганной насмерть девчонки, которой по возрасту еще положено в куклы играться, только одно на уме — отыскать надежду. Хочет, чтобы ей хоть кто-нибудь сказал, что заразу в ее крови — можно убить. Ребенок, милостью ублюдочной жизни, оказавшийся на улице, а теперь еще и ставший жертвой стриги…

Кир и Серж…

«Два гребаных педика!»

…дотошно расспрашивали девчонку. И плевать этим двум мудакам на слова девочки, на ее страх и боль. Четко, как по инструкции, задавали вопросы: как заманивала людей для своей альфы, кого еще из диких видела, как давно сама ощутила голод?

— Да не ощущала я голода!!! — завизжала девчонка, срывая связки.

В ушах зазвенело.

— Не ори! — строго одернул то ли Кир, то ли Серж.

— Это тебе не поможет, — поддакнул его партнер.

— Она знает, — сказал я хрипло.

От неожиданности все трое обернулись ко мне. Я подчеркнул, глядя на пару мужиков в строгих костюмах:

— Она все понимает. Так что, два клоуна, хоть ведите себя малость человечнее.

Обхватив тонкими, как прутики, ручонками плечи, девчонка опустила взгляд. Оба клерика почти синхронно кивнули. Хотя я видел вопрос в их глазах: зачем испытывать эмоции, пусть даже к детям, если они все равно обречены?

«Два гребаных педика, — подумал я, давя каблуком окурок. — Ну кто их надоумил костюмы одевать? Они траханные эфбээровцы?»

Я отвернулся к чердачному окну и потянул из пачки новую сигарету.

Что-то в последнее время модно это стало у диких — устраивать спячки в человеческих домах. Не в канализации, не за городом, не в лесах. Выбирают самые недоступные места, вроде запертых чердаков, лифтовых шах, и отлеживаются в солнечный день. А на ночь возвращаются на улицы Нерезиновой.

За покрытым пылью и паутиной окном лежала Москва. Город настолько большой и многогранный, что, наверное, нет на земле ни одного человека, знающего все его секреты.

— Олег…

Я обернулся.

Кир (или Серж?) пытался выглядеть серьезным и крутым сукиным сыном. Но получалось у него херово. Конечно, на сукина сына тянул, но только на самого заурядного.

«На кой черт Бертрезен их сюда прислал? Он же вызвал меня. Не доверяет?»

— Она раскололась.

Я различил в его голосе гордость за отлично выполненную работу. И вновь отвращение захлестнуло. Прав был я — плевать этим двум педикам на девчонку и на ее горе. Для них обоих она уже давно в прошлом.

— Вот, — он протянул мне лист с «бородой» телефонов. — Классическая схема: массажный салон. Там они все и шлюхами, и массажистками работали. Там же и перезаражали друг друга…

— Где ее альфа? — перебил я.

— Кир сейчас выясняет.

Значит, этот мудак все-таки Серж.

— Слушай… — начал я с невинным выражением лица.

— Да, Олег?

— А правда, что про вас говорят? Будто вы с напарником друг друга в жопу трахаете?

Серж дернулся, как от пощечины. Его лоснящаяся самодовольством броня дала трещину, он залился краской.

— Кто говорит? Что з чушь?!

— Пойду, — я безмятежно махнул рукой, — прогуляюсь немного, перекурить надо…

Осторожно ступая по захламленному чердаку, двинулся к выходу. Старался не шуметь, чтобы не поднимать пыли. Грязи здесь было столько, что, казалось, даже призраки давно покрылись пылью, смирившись с забвением.

У выхода оглянулся: с чердака доносились невнятные голоса. Судя по девчоночьему крику: свою альфу выдавать не желает. Ну, это и понятно. Не бывало еще такого, чтобы дикие, даже еще не полностью обращенные, предавали того, кто впервые отведал их крови…

Вновь накатило желание садануть стакан вискаря.

«Не сейчас Олежа… — подумал я тоскливо. — Сначала найдем альфу. Все остальное — потом».

Я отошел спустился на лестничную площадку, закурил и закрыл глаза. Мысленно представил дом, от крыши до фундамента. Где могла бы затаиться стрига?

В подвале мы проверили, на чердаке — одна девчонка. Где следы существования ее альфы? Дикие обычно оставляют их предостаточно.

Не открывая глаз, прошелся по лестнице. Интуиция, которую всегда так хвалил Бертрезен, молчала.

С раздражением я поднялся на верхний этаж, замер.

Итак? Стрига всегда поступает одинаково и не спит с жертвой, с любимой поилкой. Значит, каков алгоритм действий? Дикая взбирается на чердак, изнутри открывает замок, впускает девчонку. Потом уже снаружи ее запирает, чтобы вернуться под вечер и «поцеловать» перед долгой ночью. Но — где она спит?

Кто-то вызвал лифт, кабина с гулом стала опускаться. К запаху пыли и мусоропровода вдруг примешалась ни с чем не сравнимая вонь разложения.

Альфа где-то рядом!

Я вернулся к чердаку, пошуровал в сумке «бравых напарников». Нашел электронную отмычку и двинулся к машинному отделению лифта. На чердаке два костюмированных педика продолжали колоть девчонку.

«Олухи… Кто же вас так хреново учил?»

У двери с надписью «Посторонним вход запрещен» запах усилился. Я остановился на секунду, присел на корточки. И буквально сразу увидал нечто серое, скомканное, мертвое.

Я открыл глаза и выплюнул давно погасший окурок.

— Вот ты где, сука…

Цифровая отмычка щелкнула, я дернул за ручку двери и заглянул в помещение. В ноздри шибанула такая вонь, что меня едва не вывернуло наизнанку.

— Господи-не-существующий…

На цементном полу, прямо за огромным двигателем, лежала лицом вниз такая же малолетняя девчонка. Только у этой уже была привычная для дикой серая кожа. Она лежала, как труп, недвижимо, подтянув ноги и спрятав под живот руки.

Но хуже всего — вокруг множество любовно обглоданных костей. Слишком маленьких, чтобы принадлежать взрослому человеку…

* * *

— Разберитесь с ними, — сказал я, топая к припаркованной у подъезда мазде. — А я сюда поеду.

И потряс в воздухе бумажку с телефонами и адресом массажного салона.

То ли Кир, то ли Серж кивнул. Ответил:

— Олег Николаевич, все сделаем… но…

— Что такое?

— Господин Бертрезен еще не знает про это логово…

— Так позвони ему и доложи.

— А что делать со здоровой девкой?

Я всплеснул руками. Господи, наградил Бретрезен помощниками! Неужели эти два мудака не понимают, что я всего-то хочу побыстрее свалить отсюда?! Не могу, не могу я с детьми связываться!

— Олег Николаевич…

Я рявкнул:

— Можешь трахнуть ее, если жопа напарника уже надоела!

И, не слушая больше, завел двигатель.

Хотелось приложиться к бутылке. Приложиться крепко. Так, чтобы забыть и о той твари, что лежала на дне колодца, и о ее протеже на чердаке, несчастной, перепуганной насмерть девчонке (пока еще просто девчонке), и о тех, кто уже стал их жертвами. Да, черт возьми, вообще о нашей блядской жизни, которая позволяет всему этому существовать…

* * *

Вечер принес мерзкий моросящий дождь и головную боль.

Сидя в салоне конторской мазды, я терпеливо ждал. Через улицу громко трещала неисправная неоновая вывеска: «Тайский массаж и анальная терапия». Буквы «м» и «у» в слове «мануальная» не горели.

Дешевенькое место. В не самом привлекательном районе города, не на самой чистой улице. Идеальная клоака для диких. Лучше только трасса. Но трасса плоха тем, что долго на одном месте не поохотишься.

Есть, конечно, еще бомжатники, но, вопреки очевидной мысли, притоны бездомных им не подходят. Там особенная атмосфера. Бездомные каждый сам за себя, но при этом стараются быть в курсе судьбы остальных. Для бомжей это очень важно. От того их выживание зависит. Потому любого дикого вычисляют быстро.

Я стряхнул пепел в открытое окно, затянулся. Часы на приборной доске мазды показывали девять тридцать вечера. «Анальная терапия» работала, если верить расписанию, до восьми. Потом в салоне начиналась совершенно другая жизнь. Жизнь диких.

Не зная, чем заняться, я еще раз взглянул на объявление.

«Живем только один раз. Нужно успеть попробовать все! КОНФИДЕНЦИАЛЬНО!!!»

Хороший текст.

Должно быть с легкостью подкупает мужчин с кризисом среднего возраста. Жизнь уходит, думают, времени все меньше, а, пока есть возможность, нужно успеть и попробовать все. И пробуют, кретины. Выгребают подчистую заначку и летят на крыльях Амура, чтобы уползти с подарком Венеры. И дай-то бог, если с женой этим подарком потом не поделятся, а вовремя к врачу пойдут.

Я скомкал в кулаке бумажку с «бородой» телефонов, матюгнулся, и отбросил на пол у пассажирского сидения. Потом щелчком пульнул окурок на дорогу и достал из-под сидения термос с черным кофе, крепко разбавленным виски.

— Кофе по-ирландски, — прохрипел я. — И в жопу все проблемы…

Набулькал стакан кофе, от которого просто разило спиртом. Встряхнул термос. В нем уже меньше половины, но блаженного опьянения не было. То ли я уже на той стадии алкоголизма, когда пьешь, как конь, то ли паскуда Бертрезен со мной что-то сделал. Наверное, второе. Хотя разум вкрадчиво шепнул, что вероятнее всего — первый вариант.

— В жопу первый вариант, — выдохнул я и сделал большой глоток.

Жар перекинулся с языка на глотку, потек по пищеводу, плюхнулся в желудок. Неожиданно для себя я громко и некуртуазно икнул.

— Гребаный Берт, — поставив стакан на подставку, я сунул в зубы сигарету. — Доведут они меня…

Чиркнула зажигалка, захрустели от жара табачные крошки. Я глубоко затянулся. На корне языка появилась горечь, то ли от сигарет, то ли от осточертевшей скотской жизни. Пришлось трусливо выжигать горечь новым глотком «ирландского» кофе.

Сквозь клубы сизого дыма, который неисправная вывеска на той стороне улицы подсвечивала алым, я вдруг увидел худенькую женщину в длинном плаще. Она непонятно откуда выскользнула на пустой тротуар. Словно сама ночь сблеванула свое порождение.

«Первая, — подумал я, затягиваясь горьким дымом. — Иди-иди, цыпочка. Я тебя заждался…»

Работницу «анальной» терапии вычислил бы и слепец. Тощие ножки в сетчатых колготках, дешевые китайские ботфорты выше колена. Ладони в карманах распахнутого настежь плаща, неопрятная прическа, взгляд прикован к мостовой.

Ночная фея (а для кого-то — ночной кошмар) поравнялась с дверью массажного салона. Вынула руку из кармана и трижды постучала. Даже с такого расстояния я видел, насколько тонкие и длинные у нее пальцы.

Железная дверь приоткрылась, женщина мгновенно скользнула в проем и тут же вновь щелкнул замок.

— Ночь будет прожита не зря, — каркнул я.

Выбросив окурок, я потянулся за кофе.

* * *

Я прождал еще полтора часа. За это время в салон явились еще двое диких. Оба — женщины. Точнее, когда-то были женщинами. Теперь это были серокожие мумии с дьявольской жаждой. Сухие, злые и беспощадные. Наверное, на их телах оставались влажными только два места: жадная пасть и такая же жадная щель между ног. Твари развратные, как сам черт.

Кроме моих потенциальных клиентов, массажный салон посетило пятеро мужчин. Все — люди. И ни один до сих пор не покинул приют «последней возможности попробовать что-то новое».

За это время я успел прикончить остатки кофе и теперь в голове немного плыло. Но мне нравилось такое состояние. Не хочу испытывать чувства. Лучше быть таким вот немного тормознутым и отупевшим. Так проще справляться с грязью, а ее недостатка в моей работе не бывает.

«Ладно, — подумал я, — пора начинать».

Я достал мобильник из кармана. Не обыкновенный брэндированный аппарат из салона мобильной связи, а серьезную игрушку. Такие выпускают ограниченной серией, они строго подотчетны и в мире их не больше трех-четырех сотен. Говорят, подобными телефонами пользуются президенты и главы разведки. Он работает на особых частотах, в корпус встроены хитрые модули для определения слежки, прослушки, связи со спутником и датчики считывания виртуальных маяков.

Я ввел пароль. Каждое нажатие считывалось не мгновенно, а с полусекундной паузой, которая означала работу сканера отпечатков пальцев. Экран осветился, появилось меню текстовых сообщений. Отпечатал:

«Предварительная оценка ситуации: три цели, все — дикие. Опасность умеренная. Приступаю к ликвидации».

Адрес и подробности писать не стал. Еще один плюс этой машинки — о тебе знают все.

Сунув мобильник в карман, я потянул за рычаг, дверца с легким хлюпаньем открылась. В лицо дохнуло сыростью.

Я прошел к багажнику, открыл. Под светом тусклой лампы сдернул с рабочего кейса покрывало, на открывшейся сенсорной панели под бронированным стеклом набрал пароль, и прозрачная крышка с шипением пневматики поднялась. Взгляду представился набор ликвидатора — впечатляющий арсенал маньяка. Тяжелые кастеты и ножи с серповидным лезвием, хирургическая пила, колья с катетерами и набалдашником в виде черепа, чтобы можно было использовать еще и как короткие дубинки. Поблескивал хромом огромный револьвер, смирно лежали в уголке две свето-шумовые гранаты.

Я выбрал короткий, в локоть, дробовик. В карман курки отсыпал из коробки патронов, два сразу отправил в стволы и сунул обрез подмышку. Потом зарядил револьвер и закинул на спину рюкзак с аптечкой и предметами первой необходимости. «Необходимости», конечно, касались особенностей моей профессии.

Лязгнула крышка багажника, пикнула, отзываясь на сигнал с брелока, сигнализация. Секунду я собирался с мыслями. Потом двинулся к салону, процедив:

— Да пошли вы в все в жопу…

* * *

Стучаться не стал. Сунул в замок электронную отмычку, и через секунду он покорно щелкнул.

Я взялся за ручку, перехватил другой рукой обрез.

Сердце забилось чаще. Правда, не от волнения, а от злости. В висках застучало тяжело, зубы сами собой сжались. Я уже знал, что увижу внутри, и от необходимости вновь погружаться в это, словно в дерьмо наступать голой пяткой, горло перехватило. С некоторых пор я возненавидел свою работу, будь она проклята…

Дверь отворилась без скрипа, я скользнул в салон, быстро огляделся. Охранника за пультом не было. Ресепшен так же пустовал. Значит, — я неверно оценил ситуацию. Либо диких больше, чем я думал, либо им помогают люди…

— Суки конченые, — одними губами сказал я. — Как я вас всех ненавижу…

Секунда ушла на то, чтобы закрыть на замок дверь. Спина должна быть защищена, непрошенные гости нам ни к чему. Потом двинулся вглубь освещенного красными лампами коридора, туда, где легонько покачивалась от сквозняка бамбуковая занавеска с изображением джунглей.

Пахло благовониями, горелым парафином и чем-то еще. Чем-то кислым и смутно знакомым…

Обрезом я отвел нити занавески, шагнул в новый коридор. По обе стороны шли два ряда дверей, одна распахнута. Оттуда, перекрывая негромкую тантрическую музыку, доносилась возня. Кислый запах усилился.

«Порох! — пронеслось у меня в голове. — Здесь недавно стреляли».

Значит, у кого-то из клиентов оказался под рукой ствол. Более того, бедняга даже успел им воспользоваться. Не думаю, что это ему помогло.

Прижимаясь спиной к стене, противоположной распахнутой двери, я скользнул ближе, заглянул в проем…

«Макаров» валялся в полу, рядом сиротливо поблескивала латунная гильза. А в паре метров от пистолета, надавливая коленом на спину, серокожая тварь душила поясом от халата хозяина ствола. Здоровый мужик в одних семейных трусах и майке ничего не мог поделать: бешено тряс ногами, отчаянно царапал горло ногтями, сипел. Лицо его стало лиловым, глаза выпучились.

Я не двинулся с места. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять — мужик в любом случае не жилец. И рваная рана на его плече — тому лишнее подтверждение. Такую рану можно нанести только крепкими и острыми зубами.

Сердце отчаянно колотилось, на лбу выступил пот. Я опустил взгляд, заметил, что обрез в руке мелко подрагивает.

«К этому дерьму можно привыкнуть, — сказал как-то Бертрезен, — но вонять оно будет всегда…»

Прав был, падла.

Мужик на полу уже почти не сопротивлялся, ноги задергались в агонии, пальцы соскользнули с ремня халата. Трусы намокли, между ног потекло. Но тварь на спине бедняги не останавливалась до тех пор, пока не услышала хруст позвонков, пока голова мужика не вывернулась под неестественным углом. Мне показалось, что его выпученные остекленевшие глаза уставились на меня с ненавистью.

«Я тебе не помощник, — подумал я. — Тебе в любом случае подыхать пришлось бы. И лучше встретить конец человеком…»

Тварь выпустила пояс из рук, нагнулась к лицу мужика, и нежно, как страстная любовница, принялась сосать опухший вывалившийся язык мертвеца.

На секунду даже я не выдержал. Закрыл глаза, опустил обрез. Свободной рукой залез в карман куртки. Не доставая пачки, вытащил мятую сигарету и сунул в зубы.

Когда чиркал зажигалкой, тварь все еще продолжала лобызать покойника. При этом одной рукой оглаживала себя.

«Развратные суки!»

Я прикурил от язычка пламени. И в этот момент меня заметили.

* * *

Дикие всегда одинаковы.

Болезнь меняет не только их разум, но и тело. Превращает кожу в некое подобие грязно-серой бумаги, высушивает организм. Пальцы становятся длиннее, ладони и стопы — больше. Уши заостряются, покрываются серой шерстью. Дикие вынуждены всегда скрывать их шевелюрой, как скрывают очками глаза с вертикальными зрачками.

Чем дольше дикий стрига не убивает, не жрет мертвецов и не пьет кровь, тем больше он превращается в страшную звероподобную тварь. Эта трансформация ужасна. Мне доводилось видеть подобное. Опасные, быстрые, с острым чутьем и стальными мышцами — стриги становятся обезумевшими машинами смерти.

Эта тварь жрала регулярно. Недостаточно сытно, чтобы оставаться очень похожей на человека, но вдоволь, чтобы ее облик поменялся не слишком круто.

Глядя на меня с сатанинской ненавистью, дикая втянула воздух приплюснутым носом, ноздри широко раздулись. В ее глазах сверкнуло, тварь облизнула ярко красным языком тонкие губы, прошипела:

— Клери-и-ик…

Я не ответил, мельком прислушиваясь к происходящему в салоне. Не доказано, что эти твари владеют телепатией, но каким-то образом общаться на расстоянии между собой умеют.

Тварь улыбнулась, демонстрируя крепкие белые зубы. Медленно, с нечеловеческой грацией села, расставила ноги. Распахнутый халат не скрывал тощую обвисшую грудь с длинными твердыми сосками.

— Иди ко мне… — прошелестел голос стриги. — Иди ко мне, шестерка Клира…

Пальцы ее левой руки скользнули под резинку черных трусиков, задвигались там с чавканьем.

Я отлепился от стены и шагнул навстречу.

— Иди ко мне… — хрипела стрига. — Иди, я покажу тебе другую сторону ночи… ты не представляешь, какая она на самом деле…

Я сделал еще один шаг. В глазах дикой полыхнул торжествующий огонек, она томно выдохнула:

— Возьми меня, клерик…

Так же молча, не выпуская изо рта сигарету, я поднял обрез и выстрелил.

* * *

Хлопок выстрела больно ударил по барабанным перепонкам. Тварь отбросило к стене, забрызгав темной, почти черной кровью полкомнаты. Дешевый китайский халат в лилиях изорвало в клочья, грудную клетку твари разворотило, обнажив желтые кости и внутренности.

Я шагнул сквозь сизые клубы дыма, выплюнул сигарету.

Тварь и не думала подыхать. Мельком взглянула на вывалившиеся внутренности, подняла взгляд, полный такой лютой злобы, что у меня свело зубы. Даже попыталась встать. И тогда я выстрелил повторно.

На этот раз целился в голову, как учили.

Башка стриги взорвалась, плеснуло густой кровью и осколками кости, обрисовав на стене шипастый полукруг.

Я крутанулся на каблуках, переломил обрез. На пол упали отработанные гильзы, я заткнул стволы новой парой патронов. И, бросив взгляд на дикую, сунулся в коридор.

Удивительно, но в распахнутой, как выпотрошенный шкаф, грудной клетке обезглавленной стриги продолжало биться чудом уцелевшее сердце.

«Херня, — пронеслось у меня в голове. — В ближайшую неделю она не оживет…»

Подумал и отвлекся. Слева что-то мелькнуло, я едва успел отшатнуться. Меня обдало густой смесью парфюма и тления.

Другая дикая кувыркнулась через голову, прыгнула вновь. Скорость была такой, что я даже прицелиться не успел. Пальнул в размазанный силуэт сразу из обоих стволов.

Мне повезло…

Тварь сбило налету, словно ударом кузнечного молота. Пышно брызнула кровь, стрига перевернулась, задрав голые ноги, рухнула на пол.

Эта дикая присоединилась к народу проклятых совсем недавно. Тело еще не полностью трансформировалось, кожа бледная, но еще не цвета дешевой туалетной бумаги. Пальцы только-только стали удлиняться, носик еще хранит человеческие формы, даже видны конопушки. А вот большего рассмотреть не удалось: сдвоенным зарядом дроби ей оторвало руку и снесло верхнюю часть черепа: от переносицы и выше.

Я переломил обрез, сунул пальцы в карман. И тут показалась третья тварь.

Это была та самая, явившаяся в салон первой. Густая шевелюра рыжих волос всколочена, глаза мечут молнии. В одних сетчатых чулках, вся перепачканная свежей кровью, тварь пронеслась как ураган.

От первого удара я уклонился, а вот вторым вышибло из рук бесполезный теперь дробовик. По пальцам больно ударило, словно железным прутом. Я вскрикнул, правая рука онемела.

Стрига била наотмашь, не давая ни секунды передышки. Резкая, сильная, быстрая. Я закрывал лицо руками, раз за разом отступая. По локтям словно дубинками било, боль просто невыносимая. Приходилось, чтобы не терять головы, рычать, заводить самого себя.

В спину ткнулось твердое, я сообразил, что меня зажали в угол.

Удары продолжали сыпаться с частотой отбойного молотка. Пытаться блокировать — все равно, что останавливать собственным лбом летящий на полных парах локомотив. Но и бездействовать нельзя. Еще немного и меня попросту сомнут…

В голове вдруг щелкнуло. Я почти наяву услышал сочащийся презрением голос Бертрезена:

«Ты окончательно спился, Олег. Может быть, мне сообщить куда следует, что свои обязанности ты больше выполнять не в силах?»

И тут же пришло неожиданно яркое прозрение — если я сейчас сдохну, Катя останется одна! Одна в этом огромном, бездушном ублюдочном мире, где без меня гарантированно пропадет!

Я взвыл отчаянно. Оттолкнулся от стены, тараня дикую. Ударил двумя руками, разбил костяшки обо что-то твердое. Тут же прыгнул в сторону. Больно ударился плечом о пол, перекатился на спину и рванул из-за пояса револьвер.

Стрига передвигалась устрашающе быстро! Секунду назад она заваливалась на спину, от моего внезапного маневра потеряв равновесие, и вот уже тварь выгибается дугой, становится на «мостик» и делает сальто через голову. Тут же, абсолютно без паузы, падает на корточки и выталкивает тело, словно змея, в смертоносный бросок.

На спусковой крючок я надавил скорее инстинктивно, чем осознанно. Револьвер тряхнуло, в запястье ударила отдача. Раз, другой, третий…

Дикую отбросило, она задергалась под пулями, ее опрокинуло.

Пять раз я палил, не прекращая орать, вымещая пережитый страх. Стригу прижало к стене, сорок пятый калибр не слишком пробивной, но обладает потрясающим останавливающим действием. Грудную клетку дикой буквально перемололо…

И все же я знал, что последний выстрел должен быть в голову.

Титаническим усилием воли я заставил себя остановиться. От грохота выстрелов уши словно ватой заткнули. Дрожащей рукой я прицелился.

Стрига уже трясла башкой, пытаясь подняться.

Последний выстрел прозвучал удивительно тихо. Оглушенный пальбой, я скорее ощутил его по отдаче.

В лоб стриге словно долбанули кувалдой, в кости появилась здоровенная дыра, затылок взорвался.

Несколько раз дернувшись, тварь затихла. Длинные пальцы на ее ногах свело судорогой агонии, сделав их похожими на когти стервятника…

* * *

Трясущимися руками я отщелкнул барабан, на пол со звоном посыпались отработанные гильзы. Предварительно набранным захватом перезарядил револьвер. Все это время в голове пульсировала только одна мысль:

«В жопу твои нотации, Берт! В жопу тебя и твою работу! В жопу!»

С трудом я поднялся, охнул от боли в побитом теле.

Комната напоминала декорации к фильму «Дом тысячи трупов». Изуродованные тела, вонь разложения, темная кровища с осколками костей. В крови все: стены, пол, забрызган массажный стол, даже на потолке черные брызги. От кислой пороховой гари дерет горло кашель. В лучших традициях курильщика, я решил бороться с ним сигаретами. Достал из кармана смятую в комок пачку. Долго шарил в поисках уцелевшей сигареты. Наконец, нашел, но трясущимися непослушными пальцами переломил.

— Твою мать, Бертрезен! — закашлялся я. — Сука!

Пришлось вкручивать обломок сигареты в фильтр, долго не получалось. В конце концов, чиркнув зажигалкой, я затянулся. Выпустив к потолку сизую струю, сразу подумал о бутылке виске, припрятанной у меня в бардачке…

«Нет, Олежа… — я мысленно отвесил себе оплеуху. — Сначала работа. Работа, слышишь, Берт? Вначале я разгребу тут за тебя это дерьмо!»

Докуренная до фильтра сигарета обожгла губы, я выматерился. Раздавив окурок каблуком, отправился на поиски обреза. И только после этого похромал в коридор.

Беглый обыск массажного салона ничего не дал. Нашлись еще два трупа. А оставшаясяв живых пара мужиков крепко дрыхла. Видимо, бедняг опоили какой-то гадостью, оставив на потом.

Диких, как я и предполагал, больше не было. Не обнаружились и охранники. А ведь должны были. Но на все вопросы ответила открытая дверь черного хода, найденная в задней части салона.

Я на всякий случай выглянул, лица коснулась прохлада. Заполненная ночью подворотня, словно кишка, уводила куда-то в лабиринты улиц. Кроме мусорных баков и крыс, больше в ней никого не было.

— Ничего, — прохрипел я. — Это уже работа Берта — искать эту сволочь. Я свое дело выполнил…

Тщательно заперев заднюю дверь, я, вернувшись в коридор, опустился на корточки перед разгромленной комнатой. Из кармана появился мобильник, я вызвал меню текстовых сообщений. Набирая послание, косился на лениво бьющееся сердце в развороченной груди первой стриги…

* * *

Группа биологической зачистки прибыла по графику — через семь минут. Не знаю уж, как разбираются с полутрупами эти парни в белых комбинезонах, может, сжигают в крематориях? Мне было пофиг.

Я впустил тройку экспертов, которую охраняли двое ментов. Из тех, кто подчиняется Клиру.

— Ох, господи милосердный, — с радостной улыбкой оглядел побоище «биолог», крупный мужик с пивным брюхом и лысиной. — Вот так подарочек!

Я взглянул с недоумением, чтобы через секунду пожалеть о вопросе:

— Давно хотел попробовать трахнуть одну такую, — облизнул губы «биолог», указывая на полудохлую стригу. — Да после вас, клириков, целые задницы редко остаются. А эта, — он кивнул на недавно обращенную, — вообще свеженькая!

Меня замутило.

— В жопу вас все, педерасты! — с тоской провыл я. — В жопу!

* * *

Отходить стал только по пути домой.

Я гнал конторскую мазду по московским улицам, чувствуя, как медленно уходит из тела страх и перегорает в крови адреналин. Отчасти этому способствовали пару глотков вискаря, отчасти — найденная в бардачке полупустая пачка «парламента».

По ночному радио несли какую-то ахинею. Ведущий на полном серьезе читал рекламу:

— …Вы можете отправить письмо на адрес монастыря, которое будет приложено к мощам Святого Пропилена. И (только в течении этого месяца!) по отдельному тарифу, с ошеломляющей скидкой, вы можете отправить Святому Пропилену еще смс или эмэйл. Дежурный батюшка прочтет ваше послание у мощей мученика и…

Переключив на другую волну, я некоторое время слушал бодрый голос ведущего, комментирующего новое шоу «Звездопад». В нем разыгрывали звезд отечественной эстрады: показательно сбрасывали с крыши. К сожалению, на батуты. Но визгу и порченых штанов от этого меньше не становилось.

С раздражением я выключил радио. И, словно только того и ожидая, в тишине вспомнилась Катька…

* * *

К тому времени, когда я встретил Екатерину, успел перевидать многое. Поработал где ни попадя, перепробовал много разного, интересного и губительного. Поиграл на басу в блэк-группе, сбрил хаер под «ноль» и отслужил. Вернулся на гражданку преисполненный пессимизма к этой жизни, пьяный и голодный.

Куда податься? Думать я долго не стал, когда подвернулась неплохая, как раньше считал, работенка — копать могилы на одном из новых московских кладбищ. Денег тамошние «бизнесмены» зашибали просто немеряно. Жуть до сих пор берет, как вспомню их фокусы. Жизнь преподнесла очередной урок цинизма: нет более прибыльного и стабильного бизнеса, чем делать деньги на зубной боли, рождении ребенка и смерти.

Мрак…

Других слов не приходит в голову, когда вспоминаю то время. Я никогда не считал себя личностью с тонкой душевной организацией, но уж родители постарались в меру своих возможностей воспитать во мне хотя бы задатки человека. Но то, что творилось на кладбище…

Утром мы сшибали деньги с убитых горем родственников усопших, днем наживались на мошенничестве с могильными местами, вечером хоронили в два-три яруса «клиентов» мафиози, ночью гоняли одних сатанистов, другим продавали за баснословные бабки черепа, третьим за небольшую мзду позволяли полежать в гробах и спеть какую-нибудь херню при свете черной свечи. И в промежутках: распитие водки, секс с проститутками или забредшими на огонек готичками, благо, недостатка в таких дурах не было никогда. Утро начиналось с опохмела пивом, и — все по новой.

Нервы мои сдали, когда узнал, что некоторые коллеги подрабатывают еще черными археологами (снимая с усопших драгоценности) и торговцами органами (вырезая необходимое из молодых покойников).

Тогда же у меня начались видения…

Ночи стали пугать меня. Мне казалось, что водятся в темноте страшные твари. И не люди, и не демоны. Нечто, что в своей физической реальности страшнее самых пугающих кошмаров.

Вначале я винил алкоголь. Пытался бросить, но оказалось, что было уже поздно. Так и подох бы, как собака, но однажды, свалившись с дикого перепою в канаву у кладбища, меня спасли…

У Катьки умер отец. И она осталась круглой сиротой. Мать, насколько я помнил, умерла давно, Катя еще в школе училась. Кажется, мы всем классом тогда сбрасывались на похороны, ибо семья у нее не шиковала, скорее — наоборот. Потом Катя закончила четверть, а в новом учебном году мы узнали, что отец перевел ее в другую школу. Попроще и подешевле. На пятнадцать лет я Катю забыл…

И вот, с трудом разлепив опухшие зенки, я увидал врачей неотложки, а за белыми халатами маячила Катька. И как узнала-то меня в лысом, опухшем алкаше?

Стыдно до сих пор. До боли стыдно, до зубного скрипа!

Как она, хрупкая и скромная девушка, вытаскивала меня — здоровенного мужика. Кормила с ложечки, выхаживала, пичкала лекарствами, хотя ее скромной зарплаты едва хватало на еду и оплату однушки. А ведь она только пережила смерть отца…

— Чтобы оплатить папе место на кладбище, — со слезами на глазах призналась Катя, — пришлось в банке взять кредит. Господи, дай мне сил с таким позором больше никогда не сталкиваться.

Она говорила, а у меня градом лились пропахшие спиртом слезы. Уж кто-кто, а я знал, откуда на погосте цены такие возникают.

«Мразь ты, Олежа, — корил я себя. — Тварь последняя, паразит, глист конченный!»

Но… пережили.

Я устроился на нормальную работу, охранял, как цепной пес, кассы в банке. Постепенно выровнялось и здоровье, и финансовое положение. Остались только видения. Я будто иногда чувствовал что-то чуждое для человека. Бывало, идешь вечером по улице, и понимаешь вдруг с морозом по коже — вон в той подворотне скрывается монстр…

Но, об этом я никому не рассказывал и обуздать страх сумел. Тем более, что и наша с Катей личная жизнь налаживалась тоже.

А наша свадьба с Катериной — самое святое воспоминание в моей запаршивевшей жизни…

* * *

Швырнув в прихожей ключи на тумбочку, я крикнул:

— Дорогая, я дома!

Из спальни донесся приглушенный звук.

«Ждет меня, — подумал я с грустью. — Ждет, как и всегда…»

Я скинул ботинки, стащил куртку. Подумав, достал из кармана сигареты и зажигалку и направился к жене.

В спальне царила непроглядная тьма, сквозь плотные шторы не пробивалось ни лучика уличных фонарей.

Не успел я переступить порог, как ощутил молниеносное движение во тьме. Настолько быстрое и бесшумное, что стремительности броска позавидовала бы гремучая змея.

Лязгнула сталь, что-то бессильно грохнулось на пол, тоскливо взвыло.

— Опять ты за старое?

Я вздохнул и включил свет.

Пристегнутая наручниками к батареи, вывернув одну руку под неестественным для человека углом, лежала на полу серокожая тварь. На голове копна нечесаных и грязных волос, остроконечные уши покрыты серым мехом, блистают ненавистью черные глаза с золотым ободком вертикальных зрачков.

На высохшем до состояния мумии теле болтаются запачканные слюной и кровью шорты, под белой майкой трясется обвисшая грудь с сильно оттянутыми, как у собаки, сосками. Широкие ноздри раздуваются, между острых зубов мелькает ярко-красный горячий язык, облизывая потрескавшиеся губы.

Я сполз по стене, сел на корточки, достал из пачки сигарету и чиркнул зажигалкой. Выпустив к потолку дым, прошептал:

— Я скучаю за тобой, Катя…

Моя жена вскинула голову и с болью в голосе завыла…