Поводырь

Гинтар легким движением руки сдернул мундир с плеч. Вот ведь может ходить совершенно бесшумно, когда хочет. Пришел, как приведение, забрал сюртук, или как его там, исчез. Это искусство тоже в восемнадцатом году за границу уйдет. Нет, прислужники и угодники останутся. А вот служаки — уйдут. Вместе с господами своими, угнетателями. И идею с собой унесут, что каждый на своем месте хорош. Что кому-то с пеленок в училища и институты суждено, чтоб потом в комиссиях заседать и мосты строить. А кому-то в услужение — великое знание постигать: как быть невидимым и полезным. И не может кухарка править Великой страной. Тем более если не хозяйка этой державе. Там у нее подгорит, тут сбежит... Потом придет Хозяин и пожурит — лет на десять без права переписки. Ибо нефиг. Кесарю — кесарево...

Цари — они тоже затейники те еще, но каждого десятого не отправляли железные дороги в тундре строить. Просто потому что эти "десятые" — их собственность. Подданные. А кто же станет свое имущество в вечную мерзлоту закапывать?! Общее, колхозное, а значит, ничье — легко. Мне в бумагах предписывалось приготовить пересыльные пункты аж для — держитесь за стул — двух-трех тысяч ссыльных поляков. Гигантская толпа! Там наверняка каждый второй бунтовал, а в ссылку — две тысячи. Поди, еще расстреляли аж целых двоих... Кровавое самодержавие, блин. И ведь боятся. И царских тюрем боятся, и ссылки в дикую Сибирь. От ай-яй-яй из высочайших уст, поди, в обморок падают... Не с чем им еще сравнивать. Красные придут — такой порядок заведут, что царь невинным ангелом покажется...

А может, и не придут. Иначе зачем я здесь?

Во всем теле приятная истома, а сон не идет. Мысли лезут, строятся поротно, сбиваются в батальоны. Батальоны просят огня... Чего бы этакого сказать купчинам, чтобы не пошли — побежали заводы строить. Мне пресловутое благосостояние повышать нужно. Причем именно что народное. Со своим личным и так все в порядке. Мне нужно дать им интерес к чугунке. Чтобы им было куда и что везти. Был смысл ехать и покупать. И главное, чтобы было на что. Я хочу, чтобы урожаи у крестьян на корню скупали. Чтобы за каждой коровой ходили и вымя рулеткой мерили в ожидании молока. Чтобы кожи уже при рождении на скоте посчитаны были. Хочу, чтобы земледельцы могли сеялки и комбайны себе позволить и детей в гимназию отправляли. Чтобы не ситец, а шелк на платки бабам дарили.

Хочу, чтобы промышленники делать не успевали, а торговцы в очереди у конвейера стояли в ожидании товара. И чтобы даже ерзали от нетерпения, потому что покупатели тоже ждут и ерзают...

И все это только для того, чтобы, когда пришел к этим людям большевистский или еще какой, не суть важно, агитатор, — так ему сразу в морду. Без споров и объяснений. По-тупому. В морду и ногой под зад. И чтобы мыкался этот горемычный и не знал — где же найти каких обиженных, чтобы хоть выслушали...

Кстати, Гера! Ты пиво любишь? Вот и я думаю — что это за немец, что пиво с рульками не уважает. Жаль, не в Приморье тебя, Герыч, рулить отправили. Там бы креветками объедались. Очень я их обожаю... Ничего, братишка! Будет и на нашей улице праздник. Полетят чумазые паровозы от самого Тихого океана и привезут нам с тобой шикарных королевских креветок к пиву... Вот ради чего стоит жить, парень! Ради "в морду" и восточных креветок. А ордена, имения и благоволения — пыль все это и суета.

Позвал седого слугу. Испытал легкий укор совести — похоже, старик дремал. Попросил по-немецки, чтобы подластиться:

— Ich mцchte hiesige Bier probieren1!

# # 1 Я хочу попробовать местного пива (нем.).

— Wo gibt es in diesem barbarischen Land ein gutes Bier?2 — проворчал прибалт, но за пивом все-таки пошел. Или Артемку отправил, что скорее всего.

# # 2 Где тут, в этой варварской стране, хорошее пиво? (Нем.)

Вернулся сияющий, как самовар, Безсонов со свертком подмышкой. Хмурил брови, будто был чем-то всерьез озабочен, а у самого глаза блестят как у мальчишки, заполучившего наконец-таки свою красную пожарную машину.

— Ваше превосходительство, дозвольте доложить?

— Докладывайте, сотник.

— Урядник и два казака, отпущенные в город на отдых, в питейном погребе стакнулись с местным рваньем. По прибытии исправника были препровождены обратно в гостиницу. Все трое наказаны.

— Дрались за правду?

— Так точно, Герман Густавович, — ощерился Степаныч.

— Кто победил?

— К приходу исправника наши были еще на ногах, а... те, другие — нет.

— Отлично. Астафий Степанович, передайте казакам мою благодарность и пожелание — всегда крепко стоять за правду.

— Будет исполнено, ваше превосходительство.

— Конечно-конечно... Я пива заказал. Составьте мне компанию.

Гигант боднул воздух головой и принялся неловко, не выпуская свертка из рук, снимать полушубок. На Гинтара, подошедшего принять, будто тент от "камаза" свалился...

— Присаживайтесь, — показал пример.

— Ваше превосходительство... Герман Густавович. Вот, — сотник положил на стол свою аккуратно запакованную в ткань добычу. Потом примерился к стулу, чуть шатнул — и выбрал другой, показавшийся богатырю более крепким.

— Развернете?

Бумажная бечева в его пальцах не прожила и секунды. Я бы нитку с большим усилием рвал. Под тканью показалась украшенная травлеными узорами деревянная шкатулка. Судя по размеру, вряд ли туда поместилось бы два пистолета. Значит — один, но очень хороший.

— Во-от, — подвинул он шкатулку ко мне. — В лавке у Хотимских нашел. Видно, кто-то в залог оставил...

Под крышкой богато украшенной шкатулки пряталось чудо. Потрясающий серо-стальной, травленый лиственными узорами револьвер. Сверху, рядом с прицельной планкой, было выбито "J A COSTER IN HANAU"1. Оружие выглядело произведением искусства...

# # 1 "И.А. Костер в Ханау" (клеймо мастера, нем.).

— Стреляли, Астафий Степанович?

— Что вы, ваше превосходительство. Как же без вас...

Вложил пистоль в предназначенную для него выемку. Подвинул шкатулку казаку:

— Постреляйте. Мне важно знать ваше мнение.

— Конечно, Герман Густавович! — Было видно, как ему трудно расставаться с чудесной игрушкой. Отсрочка — и та показалась ему подарком судьбы.

Вошла без стука суровая бабища с пивом и чашкой обжаренных с солью лесных орехов. А если бы я тут голым бегал? На чай не дал — буду воспитывать.

Степаныч умело разлил обильно пенящийся золотистый напиток по большим стаканам, больше походившим на маленькие вазы для цветов.

— За славный пистоль! — выдавил из себя казак. Выпили. Пожевал орехов. Гадость. Неужели кому-то может этот горько-соленый вкус нравиться? А вот пиво славное. Нечто подобное я, наверное, только в Гамбурге, в той жизни, и пробовал. Самое главное — не ощущалось отвратительного смолянистого привкуса, присущего кузбасскому пиву, и слащавости Алтайских сортов. Мечта консерватора — классическое пиво.

— Давно хотел спросить, Астафий Степаныч. Как у нас чиновничья братия поживает?

— Воруют, ваше превосходительство, — не задумываясь, только и успев утереть пену с усов, брякнул сотник.

— Гм... Вы так говорите, будто можете это доказать.

Пиво в вазе Безсонова уже кончилось. Движением бровей разрешил наполнить заново. Ну и мне подлить.

— Дык как, ваше превосходительство. Коли кто за руку поймать бы смог, так, поди, эти бы уже не крали. С этим-то у нас ох, как строго! Коли словили, знать, уже каторгой если и отдеются...

— И как же воруют?

Пиво в том виновато было или общее благодушное настроение, только сидел я за столом, слушал речь словно сошедшего с картины богатыря — и млел от восторга. Чуден свет, и хватает в нем лжи, коварства и зла. А еще есть на белом свете такие вот бородачи, в сердцах которых все еще жива правда.

Оно так и в моем времени было. Будет... И мое время по уши наполнено грязью. Да только знаю одно: хороших людей все равно больше, чем плохих. Стоит свернуть с шоссе, заехать в неказистую деревеньку или небольшой городок — туда, где нечего делить. Где о "нефтяных" распилах только по телевизору и видели, где главный злыдень — хозяин вино-водочного магазина. И сразу замечаешь, насколько они другие. Спокойнее, увереннее, чище... Говорят чуточку по-другому, заботы их другие, беды, кажущиеся наивными. И еще — они всегда готовы помочь. Потому что — а как же? Как перешагнуть упавшую от голодного обморока бабульку? Как не подать нищему, не помочь соседу... Они и соседей по именам знают!

Слушал сотника, наслаждался говором и знал: этот — из таких. Из тех, кто знает имена соседей и здоровается с незнакомыми людьми. И большинство здесь, в этом мире, в моей Сибири — такие.

Пиво казаку понравилось. Уж он его и на просвет проверил, и понюхал, и на пену подул. Похоже, скользкая тема разговора его нисколько не смущала.

— Дык ить всячески воруют, Герман Густавович... — Не знаю объема рта у этого человеко-бегемота, но хлебнуть им медку я бы не отказался. Этап дегустации у Степаныча был успешно пройден, и кружка в полуштоф пустела в один глоток. — В губернии-то, чай, ученые люди собрались. То так придумают, то этак...

Позвал Артемку. Приказал тащить жбан побольше. Сотник на глазах совмещал несовместимое — время и пространство. Литры отличного напитка исчезали мгновенно. Но лишь та теория становится законом, что подтверждается многочисленными опытами. А у меня в кувшине уже дно просматривалось.

— Хотелось бы примеров.

Допил первую кружку и нагло вылил себе остатки. Казачок уже с добавкой бежит — вон по ступеням каблуками подкованными грохочет.

— Дык эта... господин губернатор. Оно, мож, и мне бы хотелось. Этих-то... примеров. Толька не ловили еще, штоб всем способ открылся.

Понятно. Считается, что чиновник должен воровать. Может быть, кто-то и крадет. Но чаще всего этого и не требуется — сами мзду несут. Как же вора не подмазать — он ведь и бумагу в руки не возьмет, побрезгует...

— И что же, так уж и богато в губернском правлении людишки живут?

— Да где же богато, — сморщился сотник. Это Артемка все пробку с бочонка вытянуть не мог, а у командира фаза сохнет... — Можа, Фризель да столоначальники евойные и не бедствуют, а мелкие-то чинуши знамо рублям до полукопейки счет ведут.

— Фризель — это у нас кто?

— Павел Иваныч? Дык он, Герман Густавович, у вас председателем служит. Он и при Александре Дмитриче служил, а при Валериане Александровиче советничал...

— Я так понимаю, эти господа — мои предшественники на посту начальника губернии? И как бы вы их охарактеризовали?

— Герман Густавович, — укоряющее глянул Безсонов. — Я-то кто, штоб господам генералам характеры сказывать? Мое дело казачье: бери шашку — скачи, воюй. А они кто?! Они начальство и енерал-майоры. Его превосходительство Озерский, который Александр Дмитриевич, — он нашим Томским инвалидным батальеном командовал в чине дивизионном. Во как! А мы при ем тока в распутицу в Томских казармах сиживали. Все боле по тракту ссыльных водили.

— Разве казачье это дело?

— Я так мыслю, ваше превосходительство, што воинское это дело. Коли приказ даден, иво сполнять надобно.

— А вообще — каково жилось-то при Озерском?

— Дык так же, как и при его превосходительстве Бекмане. Они ученые господа, по горному ведомству-то поболе были, чем по правлению Томскому. Александр Дмитриевич так и в губернии не часто показывался. Все больше в Барнауле да по заводам Алтайским. Слышал, уголь при ем начали из земли ковырять, серебро на горюч-камне плавить. Прежде горные господа деньгу с углежогов на пенсию себе собирали, а Озерский сильно обидел их... Без конвойных и не ходил никуда. Как в Санкт-Петербург ево забрали, поди, сызнова дрова на угли пережигают...

— Ну, это начальника Горного округа головная боль.

— А и то верно, Герман Густавович. От многия знания — многия печали.

— Да ладно тебе прибедняться-то, Астафий Степанович. Чего же ты, с закрытыми глазами да ушами, что ли, ходишь? И не молчат ведь люди. Один одно брякнет, другой другое.

— То жандармов государевых дело — за людями разговоры слушать. Мое дело казацкое...

— Знаю-знаю-знаю. Шашку в зубы и на коня! Дурачка-то из себя не стройте. Я ведь тоже не третьего отделения чин. Сами понимать должны. Вот приеду я в Томск — и что? За что хвататься? Куда бежать? Кто есть кто? По незнанию и сволочь какую-нибудь к себе приблизить могу. Знать мне надо! Оттого и спрашиваю. И на вас наседаю, ибо больше не у кого узнать. Борткевича вызвать да вопросы ему задать? Он от испуга "Боже, царя храни" выть начнет...

— Кхе, кхе... И то правда, ваше превосходительство. Начнет. Он ить, поди, тоже мзду с купчин сымает. Жалованье коллежскому асессору хоть и поболе, чем в сто рублев положено, а все равно — по сибирским расходам маловато для такого чина. Подворья, чай, своего не имеет, на съемном жилье не разбогатеешь. Детки опять же...

— И сколько же тут платят за квартиру?

— Кхе, откедова, ваше превосходительство, тут квартирам-то взяться? Чай, не Томск или Барнаул. Поди, дом внаем берет. Хныкина поспрошали бы. Этот проныра казначейский точно все знает.

— А и в Томске чиновный люд на жилье поборами собирает?

— Кому дают — те не иначе как. А секретарям да мальчишкам побегушным-то кто даст? Некоторые и по пятеро в комнатах спят. Соломки с возов надергают, да и примастырятся.

— Вы, Астафий Степанович, мне ужасы рассказываете... Выходит, младшие чиновники и вовсе в нищете пребывают?

— Дык и выходит, ваше превосходительство. Их благородия коллежские регистраторы, как положенные сорок рублей получат, перво-наперво бегут долги раздавать. Домовладельцам да в лавки к евреям. С остального леденечик дитю да моток ниток жене. А там, глядишь, проситель какой подношение сделает. Так и до следующего раза дотянут...

— Охренеть...

— Что, простите? Вы что-то сказали, ваше превосходительство?

— Это по-немецки, сотник... Ну, вы меня расстроили. Как с голодными помощниками большие дела делать? Они же половину разворуют, просто чтобы штаны от голода с животов не падали...

— Как есть разворуют. — Полуведерный жбан, словно игрушка в руках ребенка, совершил замысловатое движение. В вазах вспухала роскошная мелкопузырчатая пена. — С голодных глаз-то лихо всяческие махинации выдумываются...

Препечальнейшая картина. Полагаться на людей, озабоченных только добыванием денег на прокорм семьи, совершенно нельзя. И самое отвратительное — в голову ничего не приходит, чтобы как-то исправить положение. Зарплаты министерством назначены. Не из своего же кармана подкармливать три сотни подчиненных... А если не из своего, тогда из чьего?

И пиво уже не лезло в горло. В животе булькало, а приятное легкое опьянение словно холодным душем смыло печальное известие. Пришлось выпроваживать ничуть не обидевшегося Безсонова, чтобы подумать в одиночестве. И он ушел, как Винни-Пух, с револьверной коробкой под одним локтем и жбаном пива под другим.

Глава 5. Купцы иерусалимские

В мое будущее время в России могло нормально работать все что угодно, только почему-то не почта. До курьезов ведь доходило, но так ничего годами и не менялось. А тут, за полторы сотни лет до, рано поутру мне принесли пару писем и несколько газет. "Томские губернские ведомости", "Русский инвалид" и еще какая-то, с мухой в заголовке — "Северная пчела".