Княженика_2

Глава пятая

НЕЖДАННЫЙ СОСЕД

Вторая неделя в школе прошла не в пример спокойнее первой. Я понемногу втягивалась, да и после похода все уже были мне не чужими.

На большой перемене в коридоре попалась Анжелика — счастливая чрезвычайно, словно она в лотерею только что миллион выиграла.

— Там наши пацаны вашего Ярослава мочат! — с горящими от восторга глазами сказала она. — Хочешь посмотреть?

Кто же от такого зрелища откажется.

Мы быстро выскочили из школы, завернули за угол.

Анжелика чего-то напутала...

В укромном углу за школой, там, где были мастерские и проходили уроки труда, Ярослав стряхивал с себя ребят из параллельного класса, как медведь собак. И делал он это как-то снисходительно, словно малых детей урезонивал. Что, конечно, было обидно вдвойне.

Презрительная скука вместо ужаса на лице — ну что это такое-то!

Наплевав вот так вот в душу всем, он разложил противников веером на земле, отряхнулся и спокойно отправился на урок. Что, было, конечно, неправильно: а где напинать врагов по ребрам напоследок, и уйти, гордо развернув плечи? Потирая намятые бока, одноклассники Анжелики тоже потянулись к школе.

— Даже драться, как нормальный пацан, не может! — возмутилась Анжелика — Суперотстой!

А я смотрела ему вслед и вспоминала то, что слышала о нем, что уже видела. В поселке шептались, мол, отец его скупил его земли за перевалом для своей компании, то ли золото они там добывать будут, то ли уран. И они приехали прямиком из Франции, где жили долгое время, пока отец Ярослава не решил вложить деньги в северные недра. За дачами, дальше, у них была целая резиденция, полная странного народу. Глядя на их приветливые лица, как-то не хотелось лезть с расспросами. На откровенных бандитов они не были похожи, но и добропорядочными гражданами назвать людей с такими цепкими взглядами язык как-то не поворачивался.

Было бы правильно, если бы Ярослава в школу привозили телохранители отца на их роскошном "Мерседесе", но он, почему-то, предпочитал маршрутку. Ту же, что и я, другой просто не было.

Мы выходили к остановке — я снизу, от деревни, он сверху, по лесной дороге, ведущей с дач мимо старого кладбища. Он никогда не здоровался нормально — кивнет отрывисто головой, только что шпорами не звякнет. Была бы я в длинном платье, делала бы ему в ответ реверанс в придорожной пыли, но мне и в джинсах хорошо, поэтому я холодно копировала его приветствие, вот и поздоровались. Говорить нам было не о чем, до школы ехали молча в разных концах автобуса. Похоже, правда, его несколько удивляла папина летная куртка на моих плечах. Но это было вообще не его дело, так что правильно он помалкивал.

* * *

В прошлую пятницу на литературе Татьяна Николаевна — темноволосая, красивая, энергичная — заставила нас писать сочинение на тему "Великая русская литература девятнадцатого века", чтобы мы вспомнили то, что проходили раньше и плавно перешли к литературе века двадцатого, чувствуя неразрывную связь веков и поколений.

В понедельник Татьяна Николаевна зашла в класс чернее тучи.

Она не стала хлопать журналом о стол, как Ольга Ивановна, просто сказала:

— Очень плохо. По результатам сочинения я вижу, вместо работы на уроке класс развлекается. А мы, все-таки, будем работать.

И всех нас пересадила на новые места, к новым соседям.

"Сибирская — Ясный!" — грянуло громом среди ясного неба.

Я не хочу с ним сидеть! Мы с Ларисой так хорошо сработались, а теперь меня выпихивают за чужую парту к какому-то высокомерному снобу. Да он столько места занимает, что мне вообще приткнуться некуда!

Правда все эти гневные речи я произносила про себя, печально сгребая разноцветные ручки в рюкзачок.

Я была не одинока, весь класс недовольно гудел, снимаясь с насиженных мест, но Татьяну Николаевну наше бурчание не трогало.

Спокойно дождавшись, пока мы перекочуем к новым стоянкам, она зачитала вслух результаты сочинения. Нет, ну это было лучше, чем контрольная по физике, чего сразу пересаживать-то! Во всяком случае, у меня было пятьчетыре, пятерка за содержание, (спасибо, дорогой Александр Сергеевич!), четверка за ошибки.

А Ясного она вообще не назвала! И сочинение он обратно не получил...

Целую пару я изо всех сил не поворачивала голову в сторону соседа даже на миллиметр! И вообще была очень занята.

Он, собственно говоря, тоже: если быстро скосить глаза в его сторону, то видно, что он тоже сидит, как истукан, закаменел весь, хоть бы повернулся чуть-чуть, даже из вежливости. Я же не покусаю!

К концу пары было такое чувство, что левую щеку парализовало. И шея стала ныть, и плечо...

Совсем отгородится все равно не удалось, с левой стороны мне было даже теплее, чем с правой, и парта оказалась слишком маленькая: даже притулившись на краю, я все равно чувствовала запах его одеколона.

Лайм, еще что-то, свежая горечь.

Немного утешало, что литература прошла в страданиях практически у всех.

Поэтому характер литературных исканий начала двадцатого века, о котором рассказывала Татьяна Николаевна, запомнился смутно.

Как только прозвенел звонок, меня с парты словно ветром сдуло.

Мне надо было побыть одной, чтобы успокоится после таких глобальных перемен.

* * *

Не прошло и нескольких уроков, как выяснилось, что Ярослав Ясный, этот надменный бог по части физики, математики и химии — в литературе и русском языке не в зуб ногой. Абсолютно.

Это был просто цирк какой-то!

Когда делали упражнения, где надо пропущенные буквы вписать, или запятые расставить — он еще чего-то черкал старательно. Но как только дело доходило до диктанта, изложения либо сочинения — всё, он начинал выписывать ручкой загадочные загогулины НАД листом. Он хмурился, сжимал челюсти чуть не до хруста, мог даже опасливо выписать первый слог, с красной строки и заглавной буквы — и всё, на этом дело заканчивалось.

Однажды он, правда, написал...

Татьяна Николаевна долго рассказывала о различных литературных течениях: декаданс, модернизм, символизм, акмеизм, футуризм. А потом попросила кратко написать, чем какое течение нам запомнилось, какими именами.

Ярослав вооружился ручкой — и на удивление бодро черкал ею по листу. Я заинтересовалась, быстро глянула — это был не русский язык! И не английский. А он молниеносно спрятал лист под дневник и покраснел.

На следующем занятии, видя привычные мучения соседа, я не выдержала, быстро написала на черновике его вариант изложения — и тихонько пододвинула в его сторону, чтобы хоть списал, раз сам не может.

Он на меня посмотрел в кои-то веки.

Но как он на меня посмотрел!

Как дикий зверь!

Гордые мы, значит.

Ну и целуйся со своим пустым листом. А я тебя тоже, тоже ненавижу, вот!

* * *

Вдобавок ко всему, после урока меня поймала в школьном коридоре Анжелика.

— Мама тебя после школы у нас ждет, Алисочка. Сюпри-и-и-иззззз...

От этого "з-з-з-з" у меня челюсть перекосило. Сегодня пятница, значит, тетя Неля вернулась из поездки к концу недели, как и обещала. Какой сюрприз она мне приготовила?

Пришлось идти.

Тетя Неля вернулась из Благовещенска посвежевшая, с обновками. Купила там помимо товара на продажу, себе персонально норковую шубку-мини, сапоги-ботфорты, парик "блондинка платиновая" и лакированную сумку.

Довольная и отдохнувшая, она решила сделать доброе дело.

Переодеть меня.

Чтобы мы с Анжеликой, нарядные как телезвезды, сходили этим вечером на дискотеку в школьный спортзал.

Пока мама путешествовала, Анжелика тоже времени не теряла, и без всякого парика успела превратиться в блондинку платиновую, насколько этой ей предыдущая покраска позволила.

Уже отмытая до блеска, вся в бигудях, Анжелика решительно уточнила:

— Только, мама, умоляю, не надо этого вашего доисторического отстоя, я подберу актуальный фэшн сама.

Она лихо вспорола обмотанную скотчем, как куколка шелкопряда нитью, клетчатую суму и вытряхнула содержимое на диван.

Мне вручили таз, розовый махровый халат и пушистое полотенце, и выпихнули в баню, чтобы я там мылась и попутно привыкала к свалившемуся на меня счастью.

Когда я вернулась в дом с полотенечным тюрбаном на голове, больше половины зала было завалено китайской роскошью. От всех этих вещей пахло одинаково едко, какой-то химией.

— В этом сезоне, — страстно говорила Анжелика, — на пике следующие тренды: гламурное милитари и наивный фолк с элементами офисного стиля.

Неожиданно мне самой стало интересно: не каждый же день, все-таки, тебя вот так одевают, что называется, с иголочки. А вдруг случится чудо, и я стану прекрасная, как утренняя заря?

Подыскивая наряд мне, Анжелика попутно подбирала вещи и себе. Делала она это красиво, словно золотых рыбок ловила. Сидит задумчивая, смотрит ласково-рассеяным взглядом поверх развала, кажется, вот-вот задремлет. И тут — раз! — как кошка лапкой. В руке трепыхается какой-нибудь крохотный блестючий топик.

Тетя Неля же больше напоминала крота. Она целеустремленно зарывалась в кучу вещей и с победным "О-о!" вытаскивала какой-нибудь веселенький плюшевый костюмчик ядовито-зеленого цвета.

— Супер, мама! — одобряла Анжелика, продолжая точечный лов.

Наконец они выбрали мне узорчатые колготки, короткую джинсовую юбку грязного цвета, украшенную розовым кружевом, медными заклепками и разноцветными пластмассовыми бусинками. Пышную блузку в рюшах.

— А холодно будет — накинешь блузон, — велела тетя Неля, подавая синюю куртку от спортивного костюма, украшенную логотипом какой-то команды, чуть ли не "Феррари". — В нем тепло и в гардеробе можно оставить. Очень все миленько, как мне кажется. Такая яркая, свежая девушка получилась, просто душка.

— Я же говорю — супер! — подтвердила Анжелика, выбирая себе кружевной лифчик из вороха, привезенного любящей мамой. — Только бижутерия нужна, мейк-ап и прическа. Мама, фен включай!

Если им своего фена не жалко было, то мне-то и подавно. Мои волосы с феном плохо дружат, их много, сохнут долго.

Но Анжелика взялась круто, заставила опустить голову и принялась немилосердно утюжить пряди.

В результате волосы встали дыбом, любо-дорого посмотреть.

— Пышный объем, супер! — обрадовалась Анжелика. — Сейчас лаком зальем и к мейк-апу приступим.

— Вы успеете? — заволновалась тетя Неля. — Может, сказать отцу, чтоб машину завел?

— Супер, мама! — одобрила Анжелика. — Это вообще круто будет. Тогда я себе ногти успею новым лаком покрыть.

Она развернула палитру теней цветов на восемьдесят — и подошла ко мне, как к мольберту.

* * *

Я ненавижу туфли из кожзаменителя. Липкие они какие-то.

И не уверена, что узорчатые колготки подходят к моим ногам.

Вот к Анжеликиным — другое дело, ноги у нее длиннющие, ровные, заглядение. А мои, прямо скажем, не очень. Зато у меня плечи красивые, и шея. Это я так себя утешаю.

С созданными Анжелой макияжем и прической больше всего я походила на испуганного лемура: волосы дыбом, страдальческие глаза обведены толстенной черной линией.

Получилось настолько на меня не похоже, что я почувствовала какую-то странную легкость и приподнятость. Я стала копией Анжелики, но плохой копией, не такой красивой, как она, темноволосой, а не светлой, с болотными, а не голубыми глазами. Но теперь идти в незнакомое место было совершенно не страшно — это же не я! Это кто-то другой.

Дядя Гриша подвез нас прямо к школе — мы грациозно выпорхнули, словно из лимузина, а не старого жигуля. Было холодно, попа в мини-юбке мерзла. Помада на губах мешала, в итоге я ее, похоже, съела.

Из спортзала уже доносились бодрые тум-тум-тум! Там было темно, разноцветный пульсирующий свет давали прожекторы, установленные по углам зала. Оставив верхнюю одежду в раздевалке, мы вошли в зал.

Опытная Анжелика сразу же потащила меня в дальний его конец, где пустовала лавочка.

Лавочка в обычной жизни была спортинвентарем, низенькая такая — и когда мы сели в наших коротких юбках, коленки взметнулись выше ушей. Это было очень эротично, я думаю. Блузка все норовила сползти, оголить то одно плечо, то другое. Мне было холодно.

Зал заполнился, но танцевали мало — большая часть присутствующих жалась по стенкам, особенно во время парных танцев. Когда объявляли медленный танец, в центре спортзала переминались с ноги на ногу не более трех-четырех самых отчаянных пар. Парни стеснялись приглашать девчонок, девчонки хотели танцевать, но вставать в однополую пару было как-то не то.

Когда врубали музыку поживее, дело шло лучше, почти все выходили на танцпол, но старались прибиться к знакомому кружку.

Анжелика пока не спешила покидать лавочку. Она всех и всё знала и с удовольствием рассказывала, кто с кем дружит, кто кого бросил или наоборот, отбил. И почему вот эта пробирающаяся мимо нас девушка с волосами, залитыми серебристым лаком, сейчас будет рыдать в раздевалке, а та целеустремленная тройка парней, заторопившаяся к выходу, отправилась бить морду кому-то четвертому.

Только мне, человеку со стороны, казалось, что здесь тишь да гладь. На самом деле страсти кипели.

В зале появился новый участник дискотеки — и Анжелика прервала свой рассказ на полуслове, напряглась.

Я так поняла, что пришел Димон, ее последний парень, от которого она просто голову потеряла. Он был крепким таким, квадратным, солидным: в новом спортивном костюме, в белых кроссовках. Я знала, что он лихо ездит на мотоцикле и от этого все девчонки просто пищат.

Димон подошел к нашей лавочке, бросил небрежно Анжелике:

— Приветик!

И потянул меня за руку!

— Я твою гостью приглашу, ты не против? А то, я вижу, пацаны тормозят чего-то. Непорядок.

— Супер... — пробурчала ошарашенная Анжелика.

В центре зала медленно кружилось пар шесть. Когда Димон выволок меня, их стало раза в два меньше.

Гневный анжеликин взгляд прожигал дыру в спине почище огнемета.

Я, в свою очередь, тоже разозлилась: Димон притиснул меня к своему спортивному костюму. От него несло куревом и мотоциклом. Я злилась на Анжелику за то, что она злилась на меня. Ну и держала бы своего супермена при себе, нужен он мне сто лет, ага. Я вообще не люблю парней с пухлыми, мясистыми физиономиями. Если уж на то пошло, то мне куда больше нравятся такие лица, как у Ярослава, четкие, подобранные, хоть он и сволочь высокомерная. И мне анжеликин ухажер по барабану, глаза у него какие-то масляные, а губы пухлые.

Он что-то спрашивал, почти касаясь губами моего уха, я невнятно отвечала, гадая, когда же все это, наконец, закончится.

В общем, вечер, что называется, удался.

Когда танец завершился, Анжелика вдруг срочно засобиралась домой. Это меня более чем устраивало, но я предложила другой вариант: пусть она веселится, ведь еще не танцевала, а я вернусь к дяде с тетей, потому что завтра у нас первой парой химия и, несмотря на субботу, будет опрос, а я не готова.

С гораздо большим удовольствием я бы, конечно, уехала в Душкачан, но уже было поздно, последняя маршрутка ушла несколько часов назад. Просить дядю Гришу снова завести жигуль — тетя Неля не переживет расхода бензина, лучше уж перетерпеть эту ночь на их диване.

Анжелика обрадовалась, что сбагрит меня и будет веселиться дальше, но этот идиот Димон все испортил.

Собрался меня провожать, типа темно, опасно, тра-та-та.... Вынести такое Анжелика, конечно же, не смогла, и пошли мы втроем.

Димон решительно вклинился между нами, приобнял обеих за плечи — и зуб даю, нашу веселую тройку половина поселка видела и обсудила во всех подробностях.

Анжелика нервно покусывала губы, мне же дико хотелось почесать спину между лопаток. Димон громко знакомил гостей поселка — то есть меня — с достопримечательностями.

На улице имени Козлова, по которой мы шагали, их и было-то раз, два, и обчелся: банк, баня, конторы лесхоза и заповедника, да усадьба художника Кондакова Валерия Павловича.

Когда мы дошли до дядитетиного дома, началась интересная игра на перетягивание: Анжелика стала тянуть Димона в свою сторону, а я выбиралась из его объятий в другую, а он не давал, пытаясь пообниматься еще, но Анжелика все-таки перетянула, я вырвалась — и пулей влетела в калитку.

— Гуд найт, Алисочка! — злобно пожелала мне из-за забора спокойной ночи двоюродная сестрица и решительно потащила кавалера обратно на дискотеку.

Ночь на диване в зале прошла отвратительно.

Я вся чесалась от головы до пяток. В носу щипало: диван отлично впитал запахи китайской барахолки, дышать было нечем. Спутавшиеся волосы тянули, голова ныла. Чужие звуки, чужие запахи.

Это был кошмар какой-то!

Анжелика заявилась домой часам к трем, от нее несло, как от заплеванной вокзальной, переполненной бычками урны. Видимо, с Димоном они помирились.

Проворочавшись всю ночь, я поднялась ни свет, ни заря. Прокравшись в промозглую, холодную баню, попыталась смыть ледяной водой вчерашний вечер.

Стуча зубами, натянула свои джинсы и блузку, а потом час, наверное, распутывала свалявшиеся волосы.

Уроки начинались в восемь, но школу открывали уже полвосьмого. До открытия надо было дожить, и я провела это время на кухне, примостившись на табурете у стола и пытаясь читать учебник химии. Голова раскалывалась, видимо, простудилась вчера.

Дядя Гриша проснулся раньше своих домочадцев, первым вышел на кухню.

— Алиска, ты чего?

— Да готовлюсь, сегодня спрашивать будут.

— У тебя деньги остались?

— Есть немного.

— Приготовь четыре тысячи. Завтра тебе машину дров привезут. На зиму хватит.

— Спасибо, дядя Гриша! Я теперь вообще вся в шоколаде: вода, дрова, диван. Деньги после школы занесу.

— Как повеселились-то вчера, нормально?

— Супер! — твердо сказала я, припомнив все.

— А чего фингалы под глазами? Подралась, что ли?

— Где?!

Я кинулась к зеркалу в прихожей.

Анжеликин сволочной мейкап не смылся, а размазался. Издалека, и правда, походило на два фонаря.

— Тушь вечером не смыла, — объяснила я.

Черт, чем бы стереть это безобразие? На кухне кроме средства для мытья посуды ничего не было.

Пришлось зажмуриться — и использовать его. Чернота немного сошла.

— Вы вчера с Анжеликой такие красивые обе были, просто куколки, — потряс меня напоследок дядя Гриша.

— Это тетя Неля такие шикарные наряды привезла, — честно хлопая мокрыми ресницами, поведала я. — В бутике, наверное, давка будет.

— Неля умеет, — подтвердил дядя Гриша. — Вкус у нее — что надо!

* * *

Со стороны Байкала дул сильный ледяной ветер.

В школе я первую пару продремала. Слушала — слушала, а когда спохватывалась, что учитель говорит уж совсем странные вещи — понимала, что сплю, и просыпалась. Это было мучительно.

Ко второй паре я немного оклемалась, но настроение не улучшилось. Может быть, из-за голода, а может из-за всего вместе, вчерашнего вечера, бессонной ночи, раннего утра.

На перемене я дозвонилась до клиники. Все стабильно, как обычно.

Как обычно.

Сегодня суббота, завтра воскресение, потом начнется новая неделя. И ничего не поменяется, разве что придет с ледяным ветром с гор зима, скует все холодом. Мама будет лежать в полутемной палате и ровно дышать, прикрытая больничным покрывалом, как снегом. Папа бороздит воздушное море над Африкой, смотрит на чужую землю внизу. Ни ест толком, ни спит, хватается за любую возможность подзаработать денег. Звонит в клинику — а там все стабильно. Наш мир замерз, оледенел, и мама дремлет, как царевна в хрустальном гробу и можно лоб вдребезги разбить о прозрачные стенки, но она не услышит, не проснется...

А я обустраиваюсь, шуршу как мышь, готовлюсь к зиме, зарываюсь в нору. Замерзли все цветы, ветра сошли с ума, все у кого есть дом, попрятались в дома...

Отзвонил последний звонок с урока, школа стремительно пустела.

Литературы у нас в субботу не было, но, проходя мимо кабинета, я увидела Татьяну Николаевну, заполняющую журнал, и пятничная обида на Ярослава всколыхнулась во мне с новой силой.

Не буду с ним сидеть!

Я толкнула приоткрытую дверь, замерла на пороге, прикрываясь сумкой.

— Алиса, ты ко мне? — удивилась Татьяна Николаевна.

Я мрачно кивнула.

Вошла в класс, села за парту напротив учительского стола, вздохнула решительно.

И выдохнула:

— Я не хочу сидеть с Ясным. Отсадите меня, пожалуйста.

Татьяна Николаевна внимательно меня оглядела. Поднялась, достала из шкафчика чашки, пакетики с чаем и печенье. В животе сразу предательски заурчало.

— Я далеко живу, в районе ВГСО, — пояснила Татьяна Николаевна, включая чайник на подоконнике. — Пообедать частенько не успеваю. Раньше в восьмилетней школе работала, ближе к дому, а теперь здесь. Ирина Митрофановна со мной часами поделилась, вас передала. Давай чаю попьем. Тяжело тебе?

Я пожала плечами. Ничего не тяжело. Все нормально.

— У меня в этом году картошка хорошо уродилась, может быть, дать тебе мешок? Лишним не будет.

— Спасибо, дядя с тетей засадили летом наш участок, так что я тоже с урожаем. И капуста есть, и морковь, — объяснила я.

Чайник закипел и отключился. В школе затих топот и гомон. Татьяна Николаевна разлила кипяток по чашкам, положила пакетики, раскрыла упаковку печенья.

Не знаю, как это получилось, но слово за слово я понемногу все рассказала ей и про маму с папой, и про дом в Душкачане, и про выгребную яму, гордость мою.

Добралась и до Ярослава — пусть сидит один, он же весь мир презирает! А мне одной тоже хорошо.

Татьяна Николаевна улыбнулась, достала из ящика стола листок, протянула мне. Ага, тот самый, что он от меня прятал. Чего-то латиницей накарябано.

— Он пишет мне сочинения по-французски, — пояснила она. — Первый раз с таким случаем сталкиваюсь. Они долгое время жили во Франции, вернулись в Россию только этим летом, и получается, что русский письменный у него на нулевом уровне. Зато французский практически в совершенстве, раз ему проще на бумаге мысли по-французски выразить, нежели по-русски.

Ну, еще бы!

— Но я французского языка не знаю, и у нас в школе его не преподают, нет таких специалистов.

Я с любопытством разглядывала лист — почерк четкий, я бы даже сказала изысканный. В духе Ярослава, в общем.

И вдруг услышала:

— Алиса, помоги ему, пожалуйста.

— Что? — не поняла я.

— Помоги Ярославу с русским языком, — пояснила Татьяна Николаевна.

— А чего сразу я?!

Ничего себе новости. Я уже помогла разок, хватит с меня...

Татьяна Николаевна задумчиво допила чай, а потом начала издалека:

— Наш поселок не совсем обычный. Ты, наверное, это уже заметила. Он словно из разных частей собран. Сначала это было рыбацкое поселение на берегу Байкала, порт и рыбзавод. Потом пришли геологи, возникла геолого-разведочная экспедиция, вокруг нее вырос новый кусок поселка. Сначала геологи сильно отличались от местных жителей, а потом, со временем, все как-то перемешались. И тут начали прокладывать БАМ, строить железную дорогу. Поселок разросся еще дальше вдоль горы. Бамовцы были не такими, как геологи, как местные жители. Особенно это было заметно в школе. Но прошло время — и опять все перемешалось. Кто-то уехал с окончанием строительства, кто-то остался, и сейчас уже дети тех детей, что родились во время БАМа, ходят ко мне на уроки. В нашем поселке я повидала множество самого разного народа, меня сложно чем-то удивить. И тут приехал Ярослав. Я знаю, что он очень отличается от остальных мальчиков в классе и его не любят. Какой вот он, по твоему мнению, скажи?

— Высокомерный, нелюдимый, противный, в общем! — охотно перечислила я.

— Он испуган и замкнут, для него кругом все чужое и, зачастую, малопонятное. Но я впервые, Алиса, я впервые вижу человека, который бы с такой жадностью учился. Я не знаю, почему во Франции так плохо с нормальным образованием, но он не упускает ни единой возможности наверстать программу. И самое непривычное — он учится не ради оценок, как все вы, уж прямо скажем, а ради самих знаний. Ходит хвостом за преподавателями, вопросы задает, материал за предыдущие классы проговаривает. Ты видела его карточку в нашей библиотеке?

— Нет! — отрезала я.

Вот еще его карточками я не интересовалась.

— Он за месяц прочитал больше, чем иной житель поселка за всю жизнь. Это такая яростная тяга к знаниям, что мне иногда не по себе делается. Он не похож на сытого мальчика из обеспеченной семьи, он скорее напоминает мне Ломоносова, который пришел с рыбным обозом и сидит теперь среди недорослей, странно, правда? У него блестящие успехи по точным наукам — и только с русским какой-то полный ступор. Устно он мне охотно отвечает, но как доходит до письма — его словно парализует от ужаса. И тут появилась ты.

— И? — не поняла я, куда Татьяна Николаевна клонит.

— А вот ты какая, Алиса? Тебе нравится класс?

— Нравится, — кивнула я.

Мне нравится класс, что тут такого?

— У тебя появились друзья, Лариса, Алена, Нина, Наташа, я все вижу, — перечислила Татьяна Николаевна. — Ты охотно участвуешь и в делах класса, и в проказах тоже. Улыбаешься.

— И что? — не могла я никак понять, в чем тут подвох и где прячется мое преступление.

Татьяна Николаевна устало вздохнула, потерла переносицу.

— Алиса, а ты знаешь, что написано в твоей характеристике из прежней школы?

Я помотала головой. У меня вообще нет обыкновения чужие бумаги читать, а характеристика, наверное, у папы была вместе с другими документами.

— Там написано, что ученица Алиса Сибирская замкнута, угрюма, предельно неконтактна. Со сверстниками не общается, в делах класса участия не принимает, — безжалостно перечислила Татьяна Николаевна. — Мне когда Ольга Ивановна эту бумагу показала, я не поверила, что это про тебя. Мы с ней все это время за тобой наблюдали — ты не такая. Доброжелательна, открыта, легко и охотно идешь на контакт с одноклассниками. Но я подумала, что если бы мне сейчас пришлось оформлять характеристику на ученика Ярослава Ясного — я бы переписала все из твоей бумаги, слово в слово.

Если честно, то в прошлой школе у меня были проблемы, да. Я не знаю, почему они начались, и как так получилось, может быть потому, что мама с папой любили читать и я тоже? И они не придавали особого значения, модная одежда или нет, для папы все это обозначалось презрительным словом "тряпки" и выпрашивать обновки было как-то стыдно. И вдруг наступили такие времена, что я осталась в каком-то полном вакууме. Скажешь в классе что-нибудь — а тебе в ответ презрительно-удивленно: "Ты, Алиса, наверное, книжек много читаешь, да?" И я терялась, не знала, что ответить. И еще я не знала, какую музыку сейчас принято слушать, а какую уже не принято. Зато была официальной отличницей — меня с моими пятерками постоянно приводили в пример остальным. Но я же не нарочно! Это как-то само собой получалось, может быть потому, что я читать люблю. А еще мне бойкот как-то устроили, точнее, попытались устроить. За то, что списать не дала, я уже и не помню, почему. Вообще-то, обычно я писала сразу два варианта под копирку — и пускала дальше по классу. А тут нашла коса на камень — и того, неофициальный лидер объявил бойкот от имени всех. Правда, одну маленькую деталь упустили — я и без этого ни с кем не общалась, так что мне никакой разницы не было, наоборот, еще спокойнее стало. А доступ к знаниям они себе перекрыли собственными руками. Так что бойкот продержался до первой контрольной, потом все потекло по-старому, надо же было у кого-то списывать.

Зато я отрывалась в музыкальной школе. Слух у меня на троечку, руки зажаты, а Владимир Иванович, который смог бы вытянуть из меня скрытые таланты, появился слишком поздно, я уже научилась, сидя за фортепиано, зевать с закрытым ртом и считать минуты до окончания занятия. И искренне не понимала, что он от меня хочет, когда убеждает: "Алиса, во второй раз ты сыграла лучше, чем в первый, слышишь? Ты поняла ошибки?" Я кивала, но не слышала никаких различий, для меня — что в первый, что во второй раз все было совершенно одинаково.

Зато надо мной не висел нимб круглой отличницы, я была нормальным человеком, и никто от меня не шарахался! Если бы меня отдали не на фортепиано, а на трубу, дело бы было еще лучше: в духовом оркестре было дружно, ребятам нравилось туда ходить. А сольфеджио и музыкальная литература у нас были общие, и я сидела на задней парте с Пашкой и Серегой, и мы от души веселились. Как-то прямо на уроке лопали кефир с булочкой, которые Пашка принес. В итоге ни сольфеджио, ни музыкальную литературу я толком не знаю, но какое же это было счастье — просто дурачиться.

Музыкальную школу я в прошлом году закончила, с тройки на четверку.

А сейчас, после слов Татьяны Николаевны, мне вдруг подумалось — а может, мама так наседала на папу с этой ипотекой именно для того, чтобы перевести меня в другую школу под благовидным предлогом?

Может быть, они все знали?

— И все равно не понимаю, — призналась я. — Ко мне все это какое отношение имеет? Если у него проблемы с русским, пусть наймет репетитора, делов-то. Особенно ему.

Татьяна Николаевна покачала головой.

— Я пыталась с ним заниматься. Здесь проблема не с русским. И репетитор не поможет. Ярослав чего-то боится, сразу замыкается. Ему нужно сделать первый, совсем крохотный шажок вперед — и тогда он очень быстро сам все наверстает, и всех вас обгонит, как с физикой, как с математикой. Но он не делает этого шага, пятится назад.

— Но почему я? Я-то почему?

— Алиса! — всплеснула руками Татьяна Николаевна. — Я бы с удовольствием попросила Ларису, или Алену, или Наташу, или Нину, или Жанну, или Свету — всех тех в классе, у кого с русским более-менее в порядке. И они бы не отказались. Но он же только с тебя глаз не сводит! Я вообще не знаю, что тут делать, потому что не иди речь о Ярославе, я не стала бы просить: в вашем возрасте только повод дай, и готово, оба про всякую учебу тут же забывают, вместо уроков одна любовь на уме, а потом родители бегают, справки собирают, чтобы из-за беременности невесты брак зарегистрировать раньше положенного законом срока. Пока на нее, круглую, еще можно белое платье как-то натянуть. Или не бегают, так рожает, одна. Или делает аборт, первый в череде многих. Знаешь, сколько таких случаев на моей памяти? Твоя развеселая родственница Анжелика сейчас семимильными шагами идет к одному из этих вариантов, как десятки до нее. Скучно. Но я познакомилась с родителями Ярослава — это хорошие, порядочные люди. Я вижу, что он учится, а не девицам глазки строит. Сам учится, изо всех сил. У него поступки человека, с раннего детства привыкшего к ответственности, это очень редко встречается. Вы с ним совершенно разные — но в чем-то очень похожи, иначе не было бы такого совпадения характеристик. Возможно, именно у тебя есть тот ключик, который откроет его, разомкнет. Мне невыносимо жалко смотреть, как какие-то непонятные путы не дают способному на многое человеку крылья расправить во всю мощь. И еще я знаю, что когда помогаешь другому, собственные беды как-то уходят на второй план, становится легче. А ты мне кажешься разумным человеком, который не позволит вот так запросто искалечить себе жизнь, променяв учебу для будущего на безудержные развлечения в настоящем. Мне верится, что это будет именно учеба, без глупостей. Если хочешь — помоги ему. Из других рук он помощь не примет.

Слишком много нового обрушилось на меня за один раз. Голова и без того гудела, сопротивляться уже не было сил.

— Ладно, — буркнула я. — Пусть приходит. Ничего не гарантирую.

— Я позвоню Ярославу, — спокойно сказала Татьяна Николаевна. — И его родителям. Скажу, что завтра после обеда он может зайти к тебе с учебником и тетрадью.

— И ручкой! — грозно уточнила я и быстро смылась.

Татьяна Николаевна и не подозревает, что я тоже не знаю русского языка! Честное слово — я почти не знаю правил, что такое наречие и деепричастие, чем суффикс отличается от окончания и все такое. Я просто помню, как пишется то или иное слово. Знаю, что оно должно быть таким, а не другим. Наверное, когда книжки читала, само собой выучилось.

Но, зная как надо, я же не знаю, почему так надо! И я же первая запутаюсь во всех этих суффиксах и приставках. Чему я его научу?

Ладно, подумаю об этом завтра, сегодня голова все равно чугунная.

Сейчас надо идти к банкомату, деньги снять и дядя Грише за дрова отдать.

Надо же, Ярослав, оказывается, глаз с меня не сводит, как интересно.

А я думала, что он меня ненавидит.

* * *

Утром привезли дрова, машина разбудила меня громким бибиканьем. А я-то надеялась отоспаться за всю неделю.

Пришлось вставать, открывать ворота. Поленья вывалили около дровяного сарайчика, они терпко пахли смолой, корой и деревом вообще. Спросонья я не заметила, что машина встала не совсем правильно — новая партия дров намертво перекрыла доступ к уже имеющимся. А я-то, наконец-то, решила сегодня научиться печку топить самостоятельно. И вот такой облом...

А дома было холодно.

Я решила не сдаваться, как белка, прыгая по нерасколотым поленьям, добралась до сараюшки, так здесь называли маленькие сарайчики, там у стенки нашлись топор и колун. Вынесла оба инструмента, чтобы рассмотреть на свету.

Колун мне не понравился: он был тяжелый и тупой. Топором, наверное, лучше — он же острее.

Поставила торчком одно полено, попыталась тюкнуть — топор намертво увяз в плотной древесине. Тьфу ты. Колун еле подняла — и, перевернув, аккуратно ударила обухом по концу топорища. Топорище, под действием колуна опустившись вниз, как рычагом вытащило лезвие топора из полена. Я крута!

Не повторяя ошибки, теперь я немного обтесала топором полено со всех сторон, отхватывая небольшие кусочки. Ну и ладно, на первый раз хватит, это будет растопка, а когда разгорится, я туда обтесанное полено и засуну, тогда у меня долго печка работать будет. Теперь надо к ней как-то подступиться.

Зайдя в дом, я рассмотрела печку со всех сторон. Открыла дверцы, и большую, и маленькую. Взяла фонарик папин, посветила в печкины глубины. В той камере, куда дрова закладывались, вместо пола была чугунная решетка. Туда зола и угли проваливались, прямо вниз. Изучая внутренности печки, я чихнула — белесая зола поднялась столбом. Черт! Даже ресницы хлопьями пепла запорошило. Многовато тут как-то золы и всего остального, наверное, надо сначала вычистить.

Я вспомнила, что ведро и железный совок для этого дела сейчас в бане. А золу вытряхивают на огород.

Сходила в баню, принесла помятое жестяное ведро, скрученный из железного листа совок. Кое-как выгребла золу. Она при любом движении все норовила взвиться, как порох или летняя дорожная пыль. Недаром же про нее говорят "запорошило". Кожа на лице горела — надо было срочно умываться. Теперь я поняла, почему Золушка в сказке именно "Золушка" — ее же мачеха на самую грязную работу, получается, поставила, печки чистить, золу выносить. Да уж, тут будешь как трубочист.

Очистив печку, я принесла мои свежие дрова, запихнула, газет еще наложила. Спички были в дядигришиной телогрейке. В коробке их оставалось на донышке, сожгла в туалете. Надо сразу много коробков купить, завтра же в Нижнем. Газета вспыхнула хорошо, я обрадовалась, притащила обтесанное полено и засунула к остальным дровам.

Вспомнила, что ведро не вынесла. Взяла его аккуратно, словно оно хрустальное, и понесла вытряхивать на огород. Не рассчитала с ветром — резким неожиданным порывом почти всю золу направило в мою же сторону. Оставалось только выругаться и зашвырнуть пустое ведро в баню.

Когда вернулась домой — там тоже было все не слава богу. Печка, почему-то, не топилась, едкие струйки черного дома просачивались из нее со всех сторон, из щелей в дверцах, из щелей в плите.

Наверное, еще не разгорелось.

Я запихнула парочку газет вдобавок к тем, что там были.

Вспомнила, как дядя Гриша рассказывал про то, что поддувало вначале должно быть открыто, распахнула маленькую дверцу внизу.

В окошко чем-то кинули.

Я выскочила на крыльцо злая, вся в саже.

У калитки стоял Ярослав с учебником и тетрадью под мышкой. В бежевом пиджаке, белой хрусткой рубашке, в сером вязаном жилете с ромбами стиля "ботаник из Оксфорда". В галстуке, чтоб его!

Честно сказать, совсем я забыла про то, что он должен прийти.

— Заходи! — буркнула я, открывая калитку.

Он вошел, поднялся на крыльцо, исчез в доме. Ладно, разберусь с печкой потом, как этот красавец уйдет.

Но не успела я и шагу ступить, как он снова появился на крыльце в белой рубашке, жилете и с обугленным поленом в руках.

Мое полено воровать?! Ну и замашки у этих французских олигархов!

Ярослав, прямо с крыльца, выкинул чадящий кусок дерева куда подальше.

Спасите-помогите, имущество разбазаривают! Я на это полено столько сил потратила! Чего он о себе возомнил?

Я хлопнула калиткой, понеслась в дом. Там все плавало в дыму.

— Чем можно остальное выгрести? — прокричал мне в открытую дверь Ярослав.

— В бане ведро!

Пришлось приоткрыть окно выходящее во двор, там я еще не успела поставить вторую раму.

Ярослав вернулся с ведром и совком, выгреб в него из печки мои таким трудом добытые дровишки и выбросил в огороде.

Я сидела, пригорюнившись, на кухонном табурете и мрачно гадала, чего этой заразе надо было. Почему она дымится, а не топится.

Дышать было тяжело, и я вышла на крыльцо, оставив дверь в избушку открытой, чтобы побыстрее протягивало.

Ярослав стоял и изучал привезенные дрова. Покосился на меня, ухмыльнулся. Поднял мой топор, осмотрел и лихо воткнул в полено. Подобрал тяжеленный колун, покачал на руке и начал стягивать жилет, а потом и рубашку.

Несмотря на колку дров и другие необычные физические упражнения, я как-то очень быстро продрогла на крыльце. Решила вернуться домой, там, все же, теплее. И накинуть шерстяную кофту.

А посмотреть можно и из окна, западного, открытого сейчас.

Вот уж, правда, смотреть на то, как другие работают, можно бесконечно. Я как прильнула к окну, укрывшись за занавеской, да так и замерла в изумлении, изредка чихая от упорно плавающего по избе дыма.

Ему нравилось! Ему нравилось колоть дрова, караул.

Колун взлетал — и звонко врезался в полено, оно лопалось, как яблоко, на дольки. Белая рубашка висела на гвоздике столба, подпирающего покосившуюся крышу дровяного сарайчика. А голый по пояс Ярослав меньше всего сейчас напоминал ботаника, мускулы под загорелой кожей так и играли.

При этом он не был похож на бодибилдеров с плакатов, когда бицепсы вздуваются буграми, а вены похожи на обвивающие тело веревки. Он был не раскачанный, а, как бы это сказать, литой, как бы коряво это не звучало. Словно мускулы эти не специально, а так, по ходу дела. Что-то подобное я видела, когда мы с мамой ездили в этнографический музей, и там была кузница, где прямо на глазах у посетителей ковали железные розы, скамейки и подковы на счастье. Один из парней-молотобойцев был немного похож на сказочного богатыря. И на Ярослава, колющего сейчас дрова у меня в огороде.

А еще у него были шрамы на руках. А на груди, на золотой цепочке, поблескивала какая-то странная подвеска — то ли крестик какой-то помятый, скособоченный, то ли фигурка, не разберешь. Чтобы разглядеть ее поподробней, нужно было нарушить маскировку и отодвинуть занавеску. Ну уж нет! Больно мне нужно его разглядывать. Не дождется!

И я гордо пошла ставить чайник.

Когда он уже закипал, в избушку протиснулся Ярослав с огромной охапкой дров. Элегантные брюки щедро украшали древесные опилки и щепочки.

Он грохнул дрова на пол перед печной дверцей. И сказал:

— Прежде чем затапливать печь, нужно сначала задвижку открывать. Иначе путь дыму в трубе у тебя перекрыт, вот печь и дымит. И тяги нет.

Подошел и вытянул неприметную, закопченную пластину из щели в печной трубе.

Точно, про эту штуку я совсем забыла! Ее же и не видно почти.

Ярослав загрузил печь дровами, чиркнул спичкой, поднес огонь к поленьям. Как-то сразу все схватилось, не погасло, как у меня, в печке радостно загудело, дрова затрещали. Он опять не улыбнулся, а просто таки ухмыльнулся, словно развлечение попалось что надо, плотно закрыл топочную дверцу, маленькую же снизу, (вход в поддувало — я помню) оставил настежь открытой и объяснил:

— Сейчас должно протянуть, только давай окно еще шире откроем, дым быстрее выветрится.

Я молча открыла распахнула створки до упора. Но потом не выдержала:

— А чего ухмыляешься?

— Слышал песню здесь по радио, — невозмутимо объяснил Ярослав. — Понравилось. Там слова такие, насколько помню: "Мужчине — дым, а женщине — огонь". А у тебя все наоборот.

И пока я думала, как огрызнуться, вышел во двор.

Я выглянула в распахнутое окно: складывал под навесом поленницу из наколотых дров. Ну и ладно, и хорошо. Только подвеску я не рассмотрела.

— В бане вода есть? — уточнил Ярослав, закончив с дровами.

— Была, — мрачно сказала я.

Почем я знаю, что там есть.

— Полотенце найдется? — не отвязывался Ярослав.

Пришлось искать полотенце свежее. Нашла банное, зеленое, мохнатое, положила на подоконник и скрылась. Налила себе чашку чая. Дым уже почти не чувствовался, но зато распахнутое окно выстудило избушку, стало зябко. Полотенце с подоконника исчезло, уползло, словно гусеница. Я обрадовалась, что Ярослав пошел в баню, и плотно закрыла оконные створки. Глотнула чаю и задумалась.

Мужчине — дым... Я вообще-то еще лучше Ярослава эти слова знаю. Это песня "Звезда кочевника" на стихи Баира Дугарова, которую поют Саян и Эржена Жамбаловы.

Мужчине — путь, а женщине — очаг.

И чтобы род мой древний не зачах,

Роди, молю и заклинаю, сына.

Стрела летит, покуда жив мужчина.

Мужчине — дым, а женщине — огонь.

И чтоб в бою мой не споткнулся конь,

Я должен знать, что юрту греет пламя,

Как предками завещанное знамя.

В мужчине — дух, а в женщине — душа.

Травинка держит небо, трепеща.

Без очага, без сына, без любимой,

Как одинокий смерч, развеюсь над равниной.

Забавно, что Ярослав ее услышал и запомнил. Мы-то ее любим с того момента, как услышали.

* * *

В печке весело трещали дрова, избушка нагревалась, и дымом уже почти не пахло.

Ярослав вернулся из бани, снова облаченный в белую рубашку — положил зеленое полотенце на подлокотник дивана и уселся за столом-верстаком, спиной к трем фасадным окнам избушки. И замер в ожидании начала урока.

У меня во рту все пересохло от волнения — а с чего начинать-то?

— Ты наши буквы писать умеешь? — бухнула я первое, что в голову пришло.

Блин, какая же я дура... Он же пишет на математике, на физике. Условия задач, ответы, даты.

— Наши буквы — умею, — подтвердил Ярослав. — Немного.

Вот спасибо Татьяне Николаевне, тут уж точно про все на свете забудешь, холодный пот по спине течет.

Спросить его про "жи-ши" с буквой "и" или лучше не позориться? Диктант ему задать? Он не справится, стопудово. Заставить слова в столбик писать — скучно... Сидит, как статуя, хоть бы сам чего-нибудь как-нибудь...

— Давай чаю попьем? — жалобно попросила я отсрочки.

— Давай, — не стал отнекиваться Ярослав.

Как хорошо, когда стол громадный — мы просто переставили табуретки в другую, свободную часть. Я принесла чашки, бутерброды.

Сразу как-то веселее стало.

— А тебе "Властелин колец" нравится? — спросила я с набитым ртом.

— Что это? — насторожился Ярослав.

— Ты не смотрел фильм "Властелин колец"? — ужаснулась я.

— Нет.

— Что, правда?!

— Правда.

Русский язык вылетел у меня из головы. Человек даже "Властелина колец" не смотрел, какой тут к черту русский! О чем вообще с ним можно разговаривать?

— Я сейчас! — оставив чашку недопитой, я бросилась к стеллажу и начала лихорадочно перебирать стопку дисков в поисках фильма.

Как всегда, разнервничавшись, смахнула половину коробок на пол.

На моем мониторе, конечно, это совсем не то, но уж лучше так, чем никак.

— Ты чего? — удивился Ярослав, наблюдая за этой бурной деятельностью.

— Сначала мы будем "Властелин колец" смотреть, — важно сказала я преподавательским голосом. — Это часть методики.

(А потом я что-нибудь придумаю!)

— А-а, — вежливо, но совершенно равнодушно отозвался Ярослав.

Ничего, сейчас ты услышишь:

"Мир изменился. Я чувствую это по воде, я вижу это по земле..." — и сам все поймешь! Вот повезло человеку, будет смотреть ВК в первый раз, я бы от такого счастья точно не отказалась!

Протиснувшись за спиной Ярослава к окнам, я задернула шторы. Развернула монитор, стоящий на ближнем к стеллажу конце стола, так, чтобы Ярославу было удобно смотреть.

Включила комп, он у меня старенький, медленно раскочегаривается. Вставила диск в дисковод. Поняла, что колонки забыла включить, исправила.

Наконец экран стал черным, полилась средиземская музыка и три кольца достались пресветлым эльфам для добра их гордого.

Я вернулась на свое место и забыла про все на свете, смутно подозревая, что Ярослав, конечно же, сочтет меня сумасшедшей. Ну и пусть. Я ему в учителя не напрашивалась.

Изредка я, правда, спохватывалась, бросала взгляд через стол.

Ярослав смотрел фильм внимательно, но как-то тревожно. Задумчиво вертел в пальцах папин охотничий нож — он у меня вместо столового. Белела в полумраке рубашка, выделялся подсвеченный монитором скульптурный профиль.

Я испугалась, что он себе пальцы обрежет, нож наточен, что надо — но одернула себя, не маленький же. И у него своих ножей по сапогам рассовано, умеет управляться.

Когда закончилась первая часть, я осторожно спросила:

— Дальше смотреть будем? Еще два

фильма.

Ярослав молча кивнул.

— А тебя дома не хватятся?

— Дома знают, где я.

— Ну, тогда поехали!

Там же сейчас будут орки на гиенах, и моя прелес-с-с-сть! И Мертвецкие Болота, почти такие же красивые, как здешние.

Когда пошли заключительные титры, выяснилось, что воскресенье, в общем-то, закончилось.

— Если это возможно, я бы хотел показать фильм отцу, — церемонно выговорил Ярослав.

Почему бы и нет?

— Возьми, — я собрала три коробочки с дисками, протянула ему. — На следующем занятии э-э-э... приступим к занятиям!

— Хорошо, — Ярослав встал, слегка потянулся, разминаясь. — До завтра.

И ушел, унося с собой фильм, учебник и нетронутую тетрадь.

А я подумала, что мой дебют в роли педагога блистательно провалился.

Ну, как же, все-таки, его русскому письменному научить, а?

Глава шестая

ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ПОЭМА

Продолжение следует...

Поддержать книгу "Княженика" можно перечислив помощь:

Яндекс-деньги: 410011396152876

Киви-кошелек:+79148889453

Карта Сбербанка: 676196000146388542

можно распространить информацию о книге — и это тоже будет поддержка.

С уважением, Галанина Юлия.