Бессмертная казнь

Часть I: Коллекционеры

Джолонах проснулся с жалким криком, его белье и подушки промокли от пота. Даже сейчас, в ярком свете клетки, звуки и запахи и картины сна были отчетливей, чем тени стальных прутьев на фоне настенных ламп. Огромная, полная тьмы пещера, освещенная лишь огненно-красными сполохами, яма, бесконечно уходящая в кроваво-красное свечение глубины, вместившая все зловоние мира. Хор бесконечно гниющих страдальцев воет и скулит о крайней муке. И пронизывающей всё, оглушительный рев глубокого, бесконечного голода, от которого сама Вселенная сжималась в ужасе, втягивая весь свой свет, когда он падал всё глубже и глубже в алчно разгоравшуюся пропасть...

Как всегда, Джолонах вздохнул с облегчением, благодарно вернувшись в мир живых людей, пусть и тюремных охранников. Реальность была здесь. Пусть в ней не было уверенности, не было справедливости, в ней есть жизнь и смерть, и нет никакой двусмысленности. Нет загробной жизни, успокаивал он себя. Нет дьявола. Ад не существует. Сон не реален. Это не более чем бред. Сегодня утром я умру, и всё это будет закончено. Мои страдания, мой ужас умрут вместе со мной, переходя в мирное, безболезненное забвение.

Но Джолонах продолжал содрогаться, когда он повторял свои мысли в отчаянных поисках надежды. Этот кошмар повторялся уже сотни раз в его жизни — каждый раз один и тот же кошмар. Единственно возможным путем он смог преодолеть свой страх перед смертью — представив для контраста что-то бесконечно худшее. В отличие от крестьян в его поместье, Джолонах был богат и образован достаточно, чтобы следовать своим собственным убеждениям до тех пор, пока он держал их при себе.

Он вскочил снова, когда начальник тюрьмы и охранники вошли в подвальный коридор.

— Я рад, что не придется марать о тебя руки, — сказал начальник. — Кое-кто выкупил твою гнусную жизнь. Ты свободный человек, по крайней мере в этом мире. — Он широко улыбнулся, когда один из охранников открыл дверь клетки. — Они платят бешеные бабки для выкупа таких, как ты, но, клянусь Господом, я бы отдал всё, что у меня есть, лишь бы ты попал в их руки.

Джолонах вышел из клетки, позволив охранникам сковать его запястья и лодыжки. После того, как они поднялись в тюремную контору и заставили его подписать все бумаги о его якобы "освобождении", они привели его в открытый двор, где его ожидали покупатели. Здесь он застыл на месте, дрожа всем телом и с ужасом вспоминая, что в мире живых тоже есть свои кошмары.

Мужчина, стоящий в центре трио, выглядел как записной пират: сухощавая, твердая фигура, затянутая в черный кожаный костюм, красивое лицо, мужественность которого подчеркивала двухдневная щетина и падавшая на лоб жесткая челка. На его плече висела большая винтовка, гладкая и обтекаемая, как скульптура из полированной кости. Но ни этот человек, ни его оружие заставили Джолонаха задохнуться от ужаса. Это были его товарищи.

Слева от мужчины стояла женщина — стройная, высокая женщина, одетая в красный шелк с V-образным вырезом, вызывающе открывающем грудь. Джолонах возможно, восхищался бы ею, не была ее кожа покрыта пятнистым мехом и не сиди на ее великолепных плечах голова леопарда.

Справа от мужчины стояла еще более внушительная фигура. Выше его на голову, лишь наполовину человеческое существо было двуногим львом, могучие мускулы которого не мог скрыть даже металл облегающей его брони. Его золотая грива блестела под лампами, его взгляд обжигал, хотя он стоял неподвижно, как статуя из гранита.

Нарслиан, думал Джолонах, вспоминая, что год назад нанял местных бандитов, чтобы убить семейство нарслианских туристов. Знает ли это могучее существо, кто наказал его планету, его народ? Почему он участвует в освобождении одного из самых ненавистных заключенных на Тайлансии?

Джолонах судорожно дышал, стоя как вкопанный. Он боялся "звереголовых" с самого детства. Родители говорили ему, что если он будет непослушным, звереголовые придут в своих космических кораблях и заберут его, чтобы зарезать его и покрошить в суп. Сказка превратилась в непрестанный кошмар, который запятнал его детство, но отошел на второй план, когда пришли кошмары его взрослой жизни. Но это были не просто звереголовые — это были кошачьи звереголовые.

Как он ненавидел кошек! Он ненавидел их так, что готов был своими руками удавить их всех до единой — они все так смотрели на него, как если бы знали все его тайны, все его грехи.

— Мы возьмем его сейчас, — сказал мужчина, он говорил на Сави-Тайла свободно, несмотря на акцент.

Охранники и начальник тюрьмы отступили с явным облегчением — они нервничали почти так же, как сам Джолонах. Мужчина подошел к нему и повел его вперед, кошачьи воины шли по бокам от него, — они шли к крылатому серебристому шаттлу на дальнем краю огромной территории тюрьмы.

— Меня зовут капитан Крайслек, — сказал мужчина. — Парень с гривой — Тарконон, девушка с пятнами — Вайла.

— А ... а я, что случится со мной? — осторожно спросил Джолонах.

Крайслек взглянул на товарищей, которые, казалось, отражают его усмешку в больших ртах.

— Ну, мы, вероятно, не будем казнить вас. Это не наша первоочередная задача.

— Значит, вы хотите, чтобы я стал одним из вас? — наглый тон Джолонаха не мог замаскировать его вновь обретенного страха.

На этот раз он был встречен смехом. Смех кошачьих воинов поразил его — музыкальный визг Вайлы и глубокое рычание Тарконона.

— Нет, — сказала женщина-леопард. — Мы определенно не хотим, чтобы вы присоединились к нашей команде. Неужели вы хоть на миг поверили, что мы считаем вас равным нам в навыках и смелости? Музейные воры, идейные убийцы могут быть достойными кандидатами. Но вы? Вы не вызываете у нас ничего, кроме ярости и отвращения. Никакая культура в Галактике, какой бы порочной и варварской она не была, не сможет оправдать ваши... поступки, а тем более романтизировать их. Нет, вы вне закона. Теперь вы жертва, безнадежная, обреченная, вечная жертва.

Джолонах вздрогнул, его страх вернулся.

— Вы не посмеете похитить меня, — выдохнул он. — Я — высокорожденный стедхолдер, как только свободная пресса узнает об этой... возмутительной... сделке... у вас будут проблемы! Большие проблемы!

— Журналисты ничего не знают об этом, — весело сказала Вайла. — И никогда не узнают. Им сообщат лишь, что военный корабль приземлился и вылетел из этих мрачных стен... и что вы казнены сегодня утром, как планировалось.

— Ваша планета похожа на набитый дерьмом дом, — сказал Крайслек, — но есть одна вещь, которой я восхищаюсь — вашей системой правосудия. Она всегда сохраняет худших для худшего.

— Самых худших, — прорычал Тарконон, — для самого худшего.

Лунный свет сверкнул на его огромных клыках, оскаленных в ужасной усмешке.

— Ч... кто вы такие? — промямлил Джолонах.

— Давайте просто скажем, что мы разделяем веру в духе, — ухмыльнулся Крайслек. — Будь вы добрым человеком, вы бы ничего не узнали о нас. Только высокие чиновники в правительстве знают, что наше существование больше, чем просто легенда. Они никогда не подтверждали это на публике, потому что достаточно слухов. Если бы они это сделали, если бы ваши люди узнали, кому и чем мы служим, началась бы массовая паника, подобной которой ваш мир никогда не видел.

— Кому же вы служите? — дрожащим голосом спросил Джолонах.

— Ох, давайте не будем портить сюрприз, — промурлыкала Вайла.

— Вы отправите меня в колонию?

Группа остановилась перед посадочной рампой шаттла.

— Внимательно посмотрите вокруг, — сказала Вайла. — Не только в вашем мире, но и на ночном небе каждой планеты полно сверкающих звезд. Там, куда мы вас доставим, звезд нет. Только боль и тьма.

Часть II: Посетитель

Джолонах сидел в углу своей мягкой клетки, страдая от тяжести, хотя ускорение корабля составляло лишь половину привычной ему гравитации. Они были еще на пути к принадлежащей Кетер червоточине в миллионах километров от Тайлансии, — той, которая пропускала туристов и высокопоставленных лиц из соседней системы Довинка на границе Доминиона Кетер, а затем, как сказал Крайслек, через три "кротовых норы" они прибудут к домашней системе этих пиратов или наемников или дружинников или кем они там были.

Даже сейчас, когда с него сняли оковы, он всё ещё дрожал. Что они собираются с ним делать? Бить его? Пытать его?

Джолонах панически боялся боли. Он помнил, как сильно он всегда боялся идти к дантисту. Вид выступающей на коже крови повергал его в животный ужас. Даже когда у него просто брали анализы, он не мог смотреть на шприц, который, казалось, высасывал все его тело через иглу. А потом была медуза, которая обожгла нижнюю сторону руки во время купания. Ожоги оставили зловещие распухшие следы, он плакал и хныкал и жаловался своей матери, что обезболивающая мазь не помогает.

Его похитители знали всё о нем — это было очевидно. Они знали его преступления, его забавы, и неизбежно ненавидели его за это, как предателя самой жизни. Что бы они не могли сделать с ним, они будут это делать.

Что, если они используют... пытки в виртуальной реальности? подумал он, с дрожью вспоминая свои ужасные фантазии. Боль физического мира имела пределы, имела правила, в нем была смерть как конец всех вещей. Но виртуальная среда... Тайлансианские военные использовали ВР для имитации боевой обстановке как можно более реалистично. Крайслек и его экипаж явно были намного более продвинутыми. Какие возможности они имели? Есть ли у них передовые нанотехнологии? Ультратех? Могли ли они вскрыть его ум и откопать его худшие опасения, его кошмары? Заставить его вечно пить яд, заполнить его кишки кислотой, или...

Он посмотрел на двери трюма — невероятно высокие, широкие двойные двери, которые поднимались вплоть до потолка и занимали половину стены. Почему их сделали такими огромными? Даже Нарслианы были лишь немного больше, чем люди. Что еще они держат здесь? Тираннозавров?

Джолонах изо всех сил старался не останавливаться на таких мыслях. Он имел уже более чем достаточно поводов для страха.

Однако в середине его кошмара, его ожидания, его голова потяжелела... он опустил веки... позволил себе погрузиться в утешительную темноту... в красную темноту... в падение... крик множества истерзанных впивался в уши, как будто воздух превратился в яд, сама земля стонала вокруг, как сумасшедший кит...

Он дернулся, очнувшись. Когда это закончится? Сможет ли он когда-нибудь отдохнуть в покое?

Через решетку в гигантской двери донеслись чьи-то шаги по мягкой обивке пола. Джолонах надеялся, что это Крайслек идет к нему и ни одна из кошек. Возможно, Вайла смогла бы только выбить его из колеи, но могучий Тарконон был слишком страшен, чтобы остаться с ним наедине, особенно в закрытом помещении.

Шаги остановились.

Джолонах уставился на гигантскую дверь, вжимая потные плечи в мягкий угол клетки.

Двери открылись.

Джолонах посмотрел... и его сердце едва не остановилось навсегда.

...Стоя там, она заполняла всю высоту и ширину огромной двери, ее сапфировые глаза горели на ее царственно полосатом и усатом лице — лице достигшей полного расцвета женщины расы сибероо.

Джолонах глубже вжался в мягкий угол, тщетно желая скрыться от массивной, двуногой сумчатой кошки, которая смотрела на него сверху вниз, как будто он превратился в восхитительную маленькую мышь. Его легкие и позвоночник от страха смерзлись в сплошную глыбу льда.

В той же мере, в какой сибероо была величественной, она была страшной — совершенное сочетание твердости и скульптурной пышной мягкости. Ее мех был мелко-полосатым, голубовато-серым, с нежными оттенками между цветами, отчего она казалась почти жидкой. Она стояла на могучих задних лапах, с плотно округлыми бедрами почти такой же ширины, как размах рук Джолонаха. Ее сумка выпучились под ней, слегка трепеща от движений какого-то невидимого пассажира.

— Джолонах, — сказала сибероо, ее глубокий голос звучал совершенно свободно и женственно. — Меня зовут Скалосак. Я — владелец корабля. Я надеюсь, что они кормят вас хорошо.

Джолонах слегка кивнул.

— Я рада слышать это. Вы должны сохранять свою энергию и живость до самого конца пути.

Исправительная колония, подтвердил ликующий ум Джолонаха. Они оказались работорговцами в конце концов.

— Вы не возражаете, если я посижу с вами?

Джолонах чувствовал, что его голова и шея окаменели, он был не в состоянии двигаться, даже дергаться. Идея была настолько пугающей, что он, возможно, предпочел бы, чтобы она сразу сожрала его.

— Не беспокойтесь, — сказала Скалосак. — Я только что съела мое любимое жаркое из зебры, с базиликом и другими редкими травами.

Она встала на четвереньки и поползла к нему, громоздкая, как гиппопотам, но с бесконечно большим изяществом, затем остановилась в метре перед ним и осторожно села на задние лапы, стараясь не задеть содержимое сумки. Ее передние лапы возвышались над ним, как полосатые пушистые колонны. С пальцами, распластанными на мягком полу, они тревожно напоминали гигантские человеческие руки.

— У вас нет потомства, — сказала Скалосак.

Дрожа всем телом, немой от ужаса, Джолонах рывками покачал головой.

— И вы считаете, что это хорошо. — Гигантская кошка нахмурилась, пристально глядя на него. — На этом корабле только я имела потомство. У меня был сын. Рантрелака. Мудрый и сильный, и красивый образец своего вида, даже в детстве. Он и его друзья часто играли грубо, как и все сибероо, но всегда с честью и взаимным уважением. Он приходил ко мне со множеством царапин, но ничего страшного. Ничто, что несколько хороших движений моего языка и отдых в сумке не могли исправить.

Она смотрела на него молча много секунд. Тот же взгляд Джолонах видел десятки раз в глазах намного меньших кошек: взгляд осуждения.

— Произошел несчастный случай, — добавила она. — Он был капитаном корабля, реактор которого взорвался. Корабль разнесло на атомы. Его могила — в тусклом облаке пара, постоянно расширяющемся в пространстве НоКоЗа, далеко от дома.

Повисло молчание. На этот раз её глаза были опущенными, ничего не отражающими.

— С этого дня я молилась всем богам, которые желали слушать. Я молилась за всех родителей всех видов, когда-либо потерявших потомство.

Её огненный взор впился в его глаза, и Джолонах отвернулся со страхом, зная точно, к чему этот разговор шел.

— У меня есть ритуал. Личный, торжественный ритуал. Когда очередного убийцу настигает возмездие, я оставляю след когтя на стене своего дома в память родителей его жертв. Этих следов уже так много, что стен моего дома не хватает для них!

Последнее слово утонуло в бесчеловечном рычании. Джолонах начал хныкать.

— Когда я увидела то, что вы сделали, Джолонах, когда я увидела фотографии, когда я увидела инструменты, которые вы использовали, я разорвала свои стены на куски. Я разнесла свою мебель в клочья и полосы. Я хотела, чтобы вы страдали, я хотела нарушить обет, который я взяла, чтобы услышать визг, который вырвется из вашего жалкого маленького горла, когда мои когти будут полосовать ваши икроножные мышцы, отдирая их от костей, когда мои зубы...

Джолонах рыдал, как ребенок, желая чтобы кто-нибудь заставил этого монстра уйти.

— Но когда я вспомнила свой обет кротости, я вспомнила, какова цель моей службы, и я поняла, что мне не надо пытать вас. Это не моя обязанность. Потому что вселенная проста, и справедливость существует. Она существует!

Джолонах ощутил, как мягкий пушистый палец коснулся его подбородка, медленно приподнял лицо, заставив его встретиться с горящим взглядом хищника.

— Вам не нравится чувствовать себя бессильным, не так ли? Не нравится находиться под угрозой, не нравятся напоминания о вашей слабости. Вы, конечно, боитесь меня. Но ребенок, с которым я познакомилась на Тиралфиа, не боялся.

Ее уши слегка дернулись, когда она презрительно фыркнула.

— Я была на Тиралфиа, давным-давно. Человеческая женщина указала на меня ребенку, которого она держала на руках. Маленькой девочке.

Она снова пристально смотрела на него.

— Я медленно подошла к ним, стараясь не испугать ребенка. И все же я была удивлена, что она не боялась. Она смотрела на меня с удивлением. Она протянула руку, чтобы дотронуться до меня. Я закрыла глаза, чтобы дать ей потрогать мой мех. Она уже жила в мире чудес, — и все же я, должно быть, была самая чудесная вещь, которую она когда-либо видела.

Ее голова придвинулась еще немного ближе к нему, огромная звериная голова.

— Люди часто находят меня пугающей. Мой размер, зубы, мои когти, всё говорит о невероятной силе. Но всё же, когда вы представляете себе небо, вы представляете себе существ, таких как я. Красивые существа, как тигры, олени и дельфины и певчие птицы и бабочки. Древние Тексты описывают небеса как место, где лев ляжет с антилопой, где хищники и жертвы примирились. Где маленьким существам, как вы, не надо бояться моих зубов и когтей, но только свернуться калачиком в моих — безопасных и теплых — объятиях.

Вы не попадете на небо, Джолонах. Для вас ворота Неба заперты навсегда. Так что же ждет вас, а? Чего вы боитесь? Пауков и червей? Существ с избытком глаз, или без глаз? Существ с избытком ног, или без ног? Существ, которые не вписываются в мировоззрение человека так много, в отличие от меня. Есть существа в этой вселенной — неестественные существа, отвратительные существа — которых вы никогда не хотели бы видеть, не говоря уже о их прикосновениях!

Я вам не хищник, Джолонах. Я не буду унижать себя дегустацией вашей подлой и гнилой плоти. Ваш реальный пожиратель ждет вас в конце нашего пути. Вселенская свалка отходов, где мы оставляем таких, как вы. Огромное, страшное и вонючее место, где вы будете корчиться и хныкать без надежды на смерть или освобождение. Вселенная будет продолжать свой путь и не услышит ваших криков. Никто не услышит вас, кроме других проклятых, ваших коллег по несчастью.

Она медленно кивнула массивной головой.

— Да, я знаю, у вас есть кошмары. Мы наблюдали за вами в течение длительного времени. У нас есть доступ к возможностям гораздо большим, чем все, что мы могли бы создать сами. Что вы видите, когда хнычете и извиваетесь в своей кровати, Джолонах? То же, что видят все негодяи во Вселенной — ад, темные и бесконечные ямы, заполненные воплями безнадежной агонии!

Каждая мышца в теле Джолонаха дрожала, вся его кожа покрылась холодным потом.

— Многие негодяи страдают от ночных кошмаров о кошках. Вы не любите кошек, да, Джолонах? Никто из вас не любит. Не вы, но ваши жалкие души знают, как эта история началась. Вот почему причина этого движения является столь популярной у нас, животных из семейства кошачьих. История началась с кошки, тысячи лет назад. Красивой кошки, которая любила свою хозяйку так чисто, так просто... и своих котят.

Огромные плечи Скалосак надвинулись на него, как скала, когда она опустила голову еще ниже, так близко, что Джолонах чувствовал ее горячее дыхание на своих дрожащих щеках, испарения ее тела били в его ноздри, а ее могучие вздохи беззвучно отдавались в его барабанных перепонках.

— Я собираюсь предложить вам подарок. Я дам вам то, что доставляло вам наибольшее удовольствие в том проклятом дерьме, которое вы считали жизнью. Я дарю вам последнюю возможность причинить боль вашему ближнему. Ударь меня.

Удивленный, Джолонах снова встретился глазами с Скалосак. Ее взгляд был острым и пристальным — самое страшное выражение, которое могло быть на этом огромном кошачьем лице. Мгновенно он отвел взгляд, его нижняя губа дрожала, из перехваченного ужасом горла вырывались лишь слабые поскуливания.

— Ударь, Джолонах. Если ты достаточно отважен для своих жертв, ты достаточно отважен для меня. Ударь меня по носу. По губе. По уху. Как угодно.

Джолонах покачал головой, его лицо сморщилось, он скулил, как в его кошмаре. Руки безвольно лежали на коленях. Он был слишком парализован страхом, чтобы даже поднять их.

— Куда делась твоя храбрость, Джолонах? Я слишком велика для тебя? Я слишком сильна для тебя? Я слишком страшна для тебя? Что ж, это весьма прискорбно, ты, жалкий кусок дерьма!

Джолонах рыдал громко, без слов.

— Ты будешь страдать, Джолонах. Ты будешь страдать, как ты никогда не думал, как никто не мог себе представить. Твои кошмары даже не поцарапали поверхность того, что ожидает тебя!

— Этого достаточно, Скал.

Голос принадлежал Крайслеку, и пришел из-под широкого живота Скалосак. Сквозь слезы, Джолонах увидел голову капитана. Он выглядывал из сумки гигантской кошки, его волосы были растрепаны, глаза тусклые и сонные.

— Это не наша обязанность, мучить его, — сказал Крайслек. — У него достаточно мучительных раздумий о том, что его ждет.

— Считай, что я никогда не слышала этих слов, — сказала Скалосак, и поднялась на четвереньки, выпрямив задние ноги. Она наклонилась вперед, ее передние лапы вытянулись перед ней. Наконец, она выпрямилась и посмотрела вниз на рыдания Джолонаха. Голова Крайслека, торчащая из верхней части ее живота, казалась естественным продолжением ее тела. — Этот трусливый червяк не стоит даже плевка, — она усмехнулась, и повернулась и зашагала к двери, ее огромный пушистый хвост покачивался позади нее. — Сладких снов, Джолонах. Это твой последний шанс когда-либо увидеть какие-либо сны.

Дверь захлопнулась, и Джолонах вновь зарыдал со смесью облегчения и ужаса.

Когда они все, наконец, оставят его в покое?

Когда всё это закончится?

Часть III: капеллан

К огромному облегчению Джолонаха, капеллан этого судна был человеком — тощим и пожилым мужчиной по имени Маркуссон, и он был столь добр, что дал ему глотнуть из своей бутылки виски.

— Могу я задать вам личный вопрос? — спросил священник.

Джолонах иронично поднял бровь.

— Валяйте, ваше преподобие.

— Верите ли вы в ад?

Джолонах усмехнулся.

— Нет.

— Почему нет?

Джолонах пожал плечами.

— Это просто выдумка тупых святош, суеверный вздор.

Маркуссон удобно устроился в кресле.

— Ну, допустим, что эта "суеверная чушь" реальна в конце концов. Как вы думаете, вы заслуживаете того, чтобы пойти туда?

Джолонах задумался на миг, почувствовав в его словах ловушку.

— Не совсем, — в конце концов пробормотал он.

— Не совсем? — капеллан усмехнулся. — Тогда кто же заслуживает того, чтобы отправиться в ад? Если не вы, то кто?

Джолонах снова задумался, на этот раз гораздо дольше.

— Точно, — сказал Маркуссон. Он сделал еще один глоток из своей бутылки. — Как вы представляете себе Ад? Я знаю, вы не верите в него. Но, как миф, как убеждение, это идею разделяют многие из ваших соотечественников. Каким Ад должен быть?

Джолонах снова пожал плечами.

— Огонь. Котлы. Вероятно, вилы в руках у чертей.

Маркуссон усмехнулся.

— И это все, на что способно ваше воображение, ваша культура? Несколько костров, несколько острых предметов, котлы и сковородки? — Он вздохнул и покачал головой. — Почти все люди должны считать, что им повезло, ведь они никогда не узнают правду. Никогда. Для большинства из нас Вселенная бесконечно милостива и снисходительна к ошибкам.

— Куда мы летим? — грубо спросил Джолонах.

Маркуссон посмотрел на него с тихой грустью.

— Мы направляемся в ад, сынок. Нет другого слова для этого.

— Ад? Исправительная колония? Для преступников, как я?

Маркуссон покачал головой.

— Виртуальная реальность?

Капеллан снова покачал головой.

— Ад — реальное место на реальной планете, с реальными людьми, проклятыми душами, обреченными кричать на протяжении веков. По крайней мере, когда-то они были людьми.

— Вы лжете, — ответил Джолонах. — Это невозможно. Ни одно демократическое правительство не потерпит существования такого места — где бы то ни было.

Капеллан покачал головой.

— Сынок, самые невероятные вещи в этом мире — те, которые являются истинными. Вы слышали о трансхомо и архилектах, не так ли? О богах нашей Галактики? Для вас всё это — просто мифология, ваше правительство хочет, чтобы вы не знали правды. Но, они не мифы, они реальны. Боги и демоны являются реальными. Даже наименьшие из них находятся за пределами нашей способности понимания. И самые странные из них... — он снова покачал головой.

Джолонах задумался. Боги-компьютеры существуют? Мозги размером с планету? Конечно, это должна была быть какая-то глупая шутка. Даже ад был более правдоподобным.

— В каких богов вы верите? — спросил он.

— Ах, — сказал Маркуссон, кивая самому себе. — Это очень хороший вопрос. Очень хороший вопрос, действительно. Я когда-то был католический священник, знаете ли.

— Католический?

— Католицизм — одна из древнейших религий, сынок. Его корни уходят на тысячи лет, он возник даже прежде чем первые люди вышли за пределы матери-планеты. Раньше я верил в Бога бесконечной силы, бесконечной мудрости, бесконечной любови. Бога всего, Творца всего сущего. Но тогда я узнал об истинном пути вселенной, то сомнения сокрушили мою веру, как тухлую скорлупу. Потому что, когда я увидел, что было возможно, то, чему я был свидетелем, то, что случилось, то, что продолжает происходить... Я спросил себя: если есть всемогущий, всех любящий Бог, то почему Он позволил этому случиться? И ответ, который пришел ко мне... этот ответ уже был в истории так многих религий... Есть слишком гнусные вещи, которые Всемогущий фактически одобряет.

Он остановился и вздохнул и молчал уже довольно долго.

— Мой единственный способ иметь дело с ним был найти новую веру, возродить мои старые убеждения в новых рамках. Я в новой роли. Я предлагал надежду растоптанным. Благородное дело, но совершенно напрасное. Я предпочел ему небольшой, но значимый успех, с тем отличием, что небольшая измена моим идеалам помогает мне спать по ночам.

— Я не понимаю, — пробормотал Джолонах.

Капеллан усмехнулся.

— Вы, конечно, нет. Вы же не собираетесь понять все? Кто из нас, смертных, имеет такой благочестивый подарок? Но, возможно, я могу помочь вам понять меня, и мою измену. В моей старой религии есть четыре слова, которые до сих пор преследуют меня каждый день. "Избавь нас от лукавого". Происхождение этой, одной из наших старейших молитв, теряется в глубине времен. А теперь, с моей новой профессией, я делаю с точностью до наоборот — то, что должен был делать Всевышний и о чем я напрасно молил его. Я помогаю моей команде доставить зло ко злу.

Он еще раз отхлебнул из бутылки.

— Мы верим в равновесие, основанное на страдании. Вера, культура, зависят от баланса страдания. Страдания, которые причиняются такими, как вы, искупают страдания, причиняемые таким, как вы. Мы руки, которые тянутся к таким как вы из темноты. Мы живем на кровавые деньги. Мы тени ужаса, как вампиры из старинных сказок. И все же у нас нет выбора. Потому что, когда она касается вашего ума, когда она говорит вам, когда она входит в тайную жизнь вашего сердца, у вас нет выбора, кроме как служить ей. Не из страха, а из... Я думаю, вы могли бы назвать это сочувствием.

— Кто она, ваш лидер? Она промывает вам мозги?

Капеллан усмехнулся.

— Сынок, то, что происходит в нашем мире, промывает мозги еще более глубоко, с гораздо меньшими усилиями.

Джолонах нахмурился, вспоминая свой предыдущий разговор, прежде чем он стал болезненным.

— Большая тварь говорила что-то о кошке, тысячи лет назад.

Капеллан закивал головой.

— Ах, да. Кошка-мать, Изначальная жертва и первые обращения. Ее собственная священная история. Самых трогательная и тревожная история о происхождении Королевы, и истинна не меньше Святого Писания.

— Какое отношение кошка имеет к вашей религии?

Маркуссон покачал головой.

— Может быть, вы узнаете, возможно нет. Некоторые сказки лучше оставить нерассказаными. Если вы действительно прокляты, то это будет стоить вам душевного покоя, ибо вам уже ничего более не придется услышать. И всё же есть одна вещь в нашей вере, одна вещь, которая искупает нас в глазах вселенной. Та самая вещь, которая позволяет мне спать по ночам.

— Что это такое? — встревожился Джолонах

— Моя роль. Как и все перед вами, я должен предложить вам подарок.

Дыхание Джолонаха замерло.

— О, нет.

Маркуссон вновь покачал головой и усмехнулся.

— Мне на самом деле не нравится то, что предложила вам Скалосак. Здесь нет сарказма, только искренность. У меня есть дар здесь, у меня в кармане, дар, за который вы действительно будете благодарны.

Капеллан сунул руку в карман, достал оттуда какую-то вещь, а затем протянул ее в раскрытой ладони.

Джолонах не узнал конструкции, а тем более производителя. И все же он не мог не узнать функциональные формы. Священник держал в руках пистолет.

— Берите, Джолонах. Дар, который заставил вас прийти в ужас — лучший подарок, который вы никогда больше не получите.

Джолонах уставился на пистолет.

— Это ваш выбор, — сказал Маркуссон. — В любом случае, это последний достойный поступок, который вы сможете совершить.

Джолонах протянул дрожащие бледные руки к пистолету и схватил ручку — теплая и гладкая, как залитый солнцем мрамор.

— Вы знаете, что делать.

Джолонах неуверенно поднял оружие — такое удивительно легкое — и приставил его к виску. Отчаянно подавив дрожь, он мягко, осторожно опустил палец на спусковой крючок.

— Когда придет время, — сказал священник, — не будет окруженного сиянием архангела, который спустится с небес и поймает вас, когда вы будете падать в преисподнюю. Единственная рука, которая спасет вас от вечных мук — та, что держит пистолет возле вашего виска.

Джолонах отчаянно зажмурил глаза, пытаясь собрать мужество для последнего рокового выбора. Была ли смерть действительно предпочтительнее судьбы, которая ждала его в конце пути? Он сосредоточил внимание на фактах. Он был в плену на корабле фанатиков какого-то языческого культа, которые поклонялись богине-кошке под предводительством безумной сибероо. Вполне возможно, что, доставив его в свое логово, они подвергнут его жестоким пыткам. Должен ли он умереть, чтобы избежать такой ужасной судьбы? Он всегда боялся боли, но он также боялся смерти в равной степени.

Но тогда почему он боится смерти, если не верит в загробную жизнь?

Был ли он тверд в своих убеждениях?

Верит ли он в свои видения, в века прикосновения железа, раскаленного до кроваво-красного свечения, в бездны, крики страдания и неизмеримую боль, которая никогда не будет исцелена?

Что делать, если Ад был реальным? Что делать, если Бог ждал его на другой стороне смерти, готовый наказать его за его якобы непростительные акты? Позволят ли несколько дней пыток в руках этих религиозных фанатиков избежать вечности невообразимых ужасов?

Он, конечно, не хотел подвергаться пыткам, но он не хотел проверять свои шансы с темной тайной за пределами смерти. Он провел всю свою жизнь, избегая риска, даже предаваясь своим извращениям. Был ли третий вариант? Ну, да... есть шанс...

Джолонах открыл глаза и направил пистолет на Маркуссона.

Капеллан не показал страха, только вздохнул с раздражением. Во всяком случае, он боялся меньше, чем Джолонах, пистолет которого дрожал в его бледной потной руке.

— Вы ничего не добьетесь таким образом, — сказал Маркуссон. — Наши жизни давно принадлежат ей.

— Позови сюда капитана! — взвизгнул Джолонах.

Капеллан печально покачал головой.

— Достаточно мне вызвать капитана, и ваша судьба будет предрешена. На борту трое опытных наемников. У вас нет никаких шансов.

— Плевать на наемников! — завизжал Джолонах. — Освободите меня! Немедленно!

— У меня нет полномочий принимать такое решение, — мягко сказал Маркуссон. — Теперь положите пистолет и позвольте нам обсудить этот вопрос, как двум разумным взрослым.

Джолонах злобно засмеялся.

— Обсуди этот вопрос со своим богом, старик, — он зажмурился и нажал на курок.

Когда он открыл глаза, капеллан сидел там же, тихо ухмыляясь.

Дверь скользнула, открываясь. Капитан Крайслек, Тарконон и Вайла стояли в дверях, направив на него винтовки. Скалосак возвышалась позади них: черные как смоль когти обнажены, глаза сузились в безжалостной кошачьей улыбке.

— Это пистолет был запрограммирован убить вас, и никого больше, — спокойно сказал Маркуссон. — Кроме того, за нами постоянно наблюдали. Четверо моих друзей ждали снаружи все это время.

— Вы упустили свой шанс, Джолонах, — сказал Крайслек. — Большинство из вас, негодяев, гнусных достаточно, чтобы быть в нашем списке, в конечном итоге поступили так же. Ты не бунтарь. Ты просто еще один жалкий маленький подонок, боящийся до смерти любого, кто сильнее тебя.

Маркуссон спокойно извлек пистолет из обмякших пальцев Джолонаха.

— Как далеко ты надеялся пройти с этой мелкой игрушкой? — прорычала Скалосак. — Против трех наемников с винтовками? Против меня? Стреляй в меня в упор из этой штуки, и ты бы даже не поцарапал меня!

— Ну, я, пожалуй, оставлю вас, — сказал Маркуссон. Он поднялся на ноги и чистил брюки. — Было интересно говорить с вами, Джолонах, — добавил он небрежно, как будто ничего не случилось, как будто покушение на его жизнь не имеет значения. — Также жаль, что вы решили отказаться от моего предложения. Всё могло бы быть намного проще для вас. Но теперь... — Он покачал головой. — Мне очень жаль. Я искренне извиняюсь за то, что должно случиться, но это теперь далеко за пределами моих полномочий. Моя работа сделана. Колеса судьбы пришли в движение. Я прощаюсь с вами, и желаю вам провести в комфорте немногие оставшиеся вам часы. Вот и все.

С этими словами священник вышел вслед за своими товарищами через двери, которые скользнули на место и заперлись.

Один в своей камере, Джолонах закрыл глаза, плача, покачиваясь взад-вперед, проклиная свою неудачу, свою темную и неизвестную судьбу и саму жизнь, которая только что едва не оборвалась здесь.

Нет никакого ада, нет ада, не существует ада, не существует ада, не существует ада, не существует ада, не существует ада, не существует ада, не существует ада, не существует ада, не существует ада, не существует... Ад есть... Нет ада, не существует ада, не существует ада, не существует ада, не существует ада, не существует ада, не существует ада, не существует ада...

Часть IV: Галерея

Кошка в пустынной аллее не была такой же, как та, которую он убил в юности, хотя такой же пушистой, на этот раз с очень ярким мехом — серым, черным и оранжевым. Это мало что значало для Джолонаха, всё, что он хотел — боли кошки. Он ненавидел ее, он ненавидел ее взгляд, ее самодовольный насмешливый взгляд, как и у всех других глупых чертовых кошек, которые смотрели на него после каждого из его замечательных высокохудожественных убийств, как если бы они знали, что он сделал, как если бы они знали, что он думал, как будто эти немые существа могли на самом деле судить его, имели наглость молча смеяться над ним за этими дьявольскими зелеными глазами. Он ненавидел внимание, он ненавидел унижения, он ненавидел тихое преследование этих бесполезных тварей и убивал их всегда, когда только мог. Что ж: этот пушистик попался, и пришло время свести счеты. Он будет учить этот дерзкий клубок меха не сметь судить сильное, высшее существо; не сметь судить того, чьей целей и удовольствий он не мог понять.

Джолонах сунул руку в карман пиджака и коснулся своего скальпеля, готовый вернуть то, что было его, готовясь отнять силу и достоинство одной из этих злых тварей, которые крали его мысли через свои демонические глаза.

Кроме того, котенок наверняка был глуп и достаточно мал, чтобы без проблем справиться с ним.

Медленно и тихо, он подошел еще и позвал кошку.

Кошка встала на четвереньки и подошла к нему, так же медленно, сохраняя молчание, пока не сказала мягкое "мяу", как будто в знак приветствия, или с просьбой о ласке.

Джолонах слегка усмехнулся: его позабавило неуместное доверие глупой кошки. Это было так просто. Слишком легко.

Хищник и жертва продолжала приближаться друг к другу, разрыв между ними сократился так, что Джолонах мог видеть крохотные капли влаги на носу кошки и усах, пятна крови под ее подбородком, его собственное отражение в ее темных узких зрачках...

Что-то не так... он не должен был видеть лицо кошки в настолько микроскопических деталях; не на таком расстоянии!

Затем он понял, что он был размером с муравья, а кошка была массивнее горы. Глаза широкие и яркие, она с яростью открыла свой клыкастый рот, издавая оглушительный стон голода, и миллионы жертв извивалась и корчилась в огненной красной глубине ее бесконечного горла...

Джолонах кричал и метался в своей постели, а затем очнулся, увидев другое огромное кошачье лицо. Оно было в серо-белую полоску, и, казалось, хихикало над ним, фыркая в ритмическом рычании.

— Большие плохие сны? — участливо спросила Скалосак. — Я надеюсь, что они подготовили тебя к тому, что тебя ждет.

Ее огромная и невероятно сильная лапа обхватила его и выдернула из постели. Небрежно сжимая его в кулаке, Сибероо вышла из корабля, который стоял внутри огромной пещеры, залитой тусклым красным светом.

— Где мы находимся? — испуганно спросил он.

— Ближе к концу, — ответил Крайслек, стоя перед ним. — Мы решили взять вас на небольшую прогулку через Галерею Ее Величества, так что вы получите полное представление, для чего вы здесь находитесь и где.

Пальцы Скалосак разжались, бесцеремонно уронив Джолонаха на пол. Он упал на ноги, но тут же злобно зашипел от пронзившей лодыжки острой боли.

— Тебе больно, не так ли? — сказала Скалосак. — Я не думаю, что ты готов к встрече с Королевой.

— Хватит дразнить его, Скал, — сказал Крайслек. — Это последний час, в который он когда-либо сможет ощущать удовольствия.

Джолонах почувствовал твердое давление гигантской руки-лапы Скалосак, слегка сжавшей плечо. Он не мог понять, почему он по-прежнему должен быть схвачен таким грубым образом, учитывая, что Крайслек, Тарконон и Вайла всё еще носили свои винтовки.

Вдруг Джолонах почувствовал дрожь под ногами.

— Ощутили ли вы это? — ахнула Вайла.

Большинство экипажа нервно кивнуло — удивительная реакции от такой жестокой банды.

— Она знает, что вы прибыли, — сказала Скалосак, взглянув на Джолонаха.

— Кто "она"? — быстро спросил Джолонах.

Все отказались отвечать, и он был сопровожден в глубь пещеры.

Впереди, над входом в другую пещеру, было темно тонированное изображение, достаточно большое, чтобы покрыть особняк — странная картина, Джолонах никогда не видел подобного. Вопящие от ужаса голые люди падали в пасть огромного и хищного монстра. Огонь и дым валили изо его рта и ноздрей, обжигая падавшие жертвы. Над ним парило особенно отвратительное животное — с крыльями летучей мыши, ногами ящерицы, с мехом и рогатое, с кошмарным взглядом, который был радостным в своей жестокости. Но его живот был особенно ужасен, кривясь человеческим лицом. Джолонах вспомнил способность сибероо поместить человека в сумку, но это второе лицо было гротескных пропорций, будучи больше, чем лицо на голове. Над этой мерзкой тварью, словно развевающийся на ветру флаг, был распрострет свиток со странными письменами.

— Это воспроизведение одного из самых старых известных земных произведений искусства, — сказал Маркуссон. — Оригинал, вероятно, давно утрачен, но почти все произведения того времени сохранились в электронном виде, даже любительские. Вот это, конечно, далеко не любительское. Оно насчитывает более тысячи лет до звездной эры, когда даже печатные машины были редкостью. Надпись над демоном сделана на древнем языке, в грубом переводе она гласит: "Нет выхода из ада". Картина была вдохновлена одним из величайших произведений литературы человечества, не без иронии озаглавленном "Божественная Комедия". Великий религиозный ученый Данте Алигьери, описывая Ад в таких графически подробных образах, создал мем, сумевший изменить религию его народа на целые века.

Они вошли под гротескный образ, но в длинном коридоре на стенах были выложены многие другие гротескные образы. Справа и слева Джолонах с ужасом и неверием созерцал картины и рисунки отвратительных чудовищ и крайнего страдания. На несколькоих изображениях прикованные к скалам люди корчились под огненным дождем, в то время как другие жертвы были или придавлены огромными глыбами или исчезали в глотке чудовищных змей. На одной из картин огромный чешуйчатый демон пожирал людей двумя устами сразу — одни на лице и одни на животе. Картины художника, называвшегося "Босх" были поистине безумны — странные и красочные существа направляли такие же странные муки и уродства на жалкие человеческие жертвы.

Все время пути Маркуссон объяснил содержание каждой картины, демонстрируя знания, которые могли быть только плодом обширных и страстных исследований. Джолонах был в смятении и смотрел тупо, не пытаясь сочетать такие безумные образы с реальностью своего нынешнего положения. Это, несомненно, должна была быть какая-то коварная психологическая тактика, направленная на то, чтобы увеличить его страх и сломить его дух. Похожие штучки использовало и правительство его родной Тайлансии, измученное засильем политических диверсантов и радикалов. Одно было ясно: наглый размах взрывной экспрессии художников Старой Земли показывал уровень творчества, которое редко можно увидеть в истории, не говоря уже о его собственной провинциальной планете.

Земля содрогалась трижды во время их осмотра галереи, каждый удар был немного сильнее, чем предыдущий.

— А теперь мы подходим к второй части Галереи, — сказал священник, когда группа миновала узкий коридор, ведущий во вторую обширную пещеру. Здесь цвета были еще более яркими в своей почти равномерной гамме красного и пурпурного. Некоторые из них двигались.

Джолонах отвел взгляд от стены и опустил глаза, сделав вид, что его вдруг очень заинтересовал голый каменный пол. Он не хотел смотреть на новые картины. Они были слишком реальны, слишком живы, какими бы они ни были. Он старался не думать о том, что он едва увидел в этих... фотографиях?

Вдруг его голова оказалась как бы в мягких тисках.

— Смотри, — сказала Скалосак, ее покрытые мехом большой и указательный пальцы дернули голову Джолонаха, вверх, лицом к стене. — Открой свои глаза, иначе я открою их сама, — добавила она.

Дрожа всем телом, Джолонах медленно открыл глаза и увидел богатые текстуры и оттенки нарисованной в натуральную величину картины перед ним.

Странно красивая молодая женщина, ее кожа золотистого оттенка, ее длинные прямые волосы блестящие и черные, она ласково гладит полную, длинношерстную кошку, стоящую рядом с ее телом. Блестящий ореол любви, казалось, окружает пару. Кошка серая, черная и оранжевая — точно такая же, как кошка в его последнем кошмаре.

— Вот где история начинается, — сказал Маркуссон — С красивой, беременной кошки-матери, столь любимой и охраняемой ее владельцем, такой верной и ласковой в ответ. Если когда-либо связь между животным и хозяином достигала почти божественной красоты, это было между парой, которую вы видите перед собой.

Почти пять тысяч лет назад, корабль заключенных пришел на эту планету. Он прибыл сюда внутри гораздо большего, более продвинутого звездолета, который был в состоянии путешествовать почти на скорости света. Когда большой звездолет вновь начал ускорение, чтобы вернуться на свою далекую родину, корабль-тюрьма вышел на орбиту вокруг мира, под поверхностью которого мы теперь находимся. То был безжизненный вулканический мир с мощной атмосферой, состоящей из углекислого газа.

В течение долгих месяцев корабль вращался на орбите. В то время как машины далеко внизу готовили жилье для заключенных и их охранников, кошка-мать бродила коридорами корабля в одиночку, без присмотра хозяйки и остальной персонал был отвлечен на решение бесчисленных проблем. И в один страшный день, один человек, один заключенный, воспользовался хаосом, чтобы исполнить свой самый отталкивающий акт мести.

Они перешли к следующей картине. На ней был крупный мужчина с бритой головой и безжалостным взглядом.

— Этот заключенный, — который ныне известен только в качестве Изначальной Жертвы, из-за судьбы, которая вскоре его постигла, был настолько отвратительным, что никто не осмелился записать его имя. Он был самым жестоким, самым трусливым, самым безнадежно закореневшим во зле убийцей на всем корабле. Его многочисленные жертвы были исключительно самые невинные, самые беззащитные, самые молодые.

Все взоры обратились к Джолонаху, они были полны ярости и отвращения.

— Этот негодяй был отделен от других заключенных для его собственной безопасности, — добавил Крайслек.

— Хозяйка кошки не была жестоким человеком, — продолжил Маркуссон. — Но она не терпела подонков, и слишком любила вызовы своей смелости и интеллектуальной честности. И она была капитаном корабля — слишком неосторожной, чтобы устроить публичный диспут с Жертвой — и публично же смешать её с дерьмом. Гордость Жертвы жестоко пострадала, с тех пор он не мог выносить даже самых обычных замечаний от женщин-охранников. Он мечтал о мести с тех пор, как заключенных вывели из спячки, и решил причинить ей боль самым худшим способом, какой только можно себе представить. Он заманил кошку-мать внутрь своей камеры.

Маркуссон глубоко вздохнул, и его товарищи наблюдали за ним с чувством, близким к горю. Джолонах не знал остальной части истории, но было очевидно, что они ее слышали, и сочувствовали своему капеллану, взявшему на себя бремя такой тяжелой сказки.

— Я сказал вам, Джолонах, что этот негодяй был жесток даже для этого полного садистов корабля, — продолжил капеллан. — Я пропущу рассказ о его зверствах, но не потому, что это может шокировать вас, а потому, что он не совершил ничего, что превзошло бы ваши собственные акты отвратительной жестокости. Несмотря на свои жалкие возможности, этот негодяй сделал с невинным животным такое, что это потрясло даже самое извращенное воображение других убийц, сидевших в соседних камерах. Когда ворвавшиеся к нему охранники отбили кошку-мать — еле живую, больше не узнаваемую — все заключенные и многие охранники вновь заявили о своей ненависти к трусу, и едва не устроили бунт, чтобы убить его медленно и ужасным образом.

— Если я не ошибаюсь, — сказал Крайслек, — вашей первой жертвой была кошка, не правда ли?

Джолонах тупо кивнул. Скалосак втягивала и выпускала когти в опасной близости от его горла и он был благодарен капитану, когда он спиной заслонил ее обличающий взгляд.

— Есть много параллелей, — продолжил Маркуссон, — между гнусными актами Изначальной Жертвы и вашими преступлениями. Ваше сходство столь же замечательно, сколь и ужасно.

— Маркуссон уже упоминал, что кошка была беременна в то время, — сказала Скалосак, глядя на Джолонаха так, словно решала, какие части тела вырвать. — Она была близка к полному сроку. Но при таких повреждениях внутренних органов врачи ничего не могли сделать, чтобы спасти котят.

— К сожалению, это правда, — добавил Маркуссон. — И все же, хотя кошка-мать сама была близка к смерти, её ещё можно было спасти, по крайней мере в теории. Ее хозяйка настолько хотела спасти жизнь своего любимого домашнего животного, что в отчаянии прибегла к самой передовой медицине, которую могла найти. К несчастью, то, что она нашла, было слишком совершенно... и это нельзя было классифицировать как медицину ее рода.

Видите ли, судно-тюрьма перевозило таинственный дар, называемый Семя Бога. Это был подарок от ангельских существ, которые несли меньшие корабли в своем огромном звездолете, они назвали его именно так. Никто из экипажа не понимал, ни на что это Семя было способно, ни его истинной цели. Тем не менее, одно из существ объяснило экипажу, что Семя должно быть посажено в трудную минуту. Это время было выражено в поэтической загадке, которая передается от одного поколения к другому и по сей день:

Не сади это Семя во имя любви

Не сади во имя ненависти.

Посади это Семя в чистой ярости

Для исцеления невинного.

Посади Семя, когда шансы потеряны

Когда нет другого выхода.

Посади Семя в невинного

И смотри на Ангела росток.

Хозяйка не могла удержаться от соблазна, ибо решила, что загадка была про нее и ее любимое домашнее животное. Не долго думая, она вложила Семя Бога в тело бессознательной кошки.

Капеллан вздохнул, его била дрожь, как будто он боялся продолжать рассказ.

— У нас есть теории. У нас есть сказки, которые передавались из поколения в поколение. У нас есть вещественные доказательства. У нас даже есть великие слова ума и чувства от самой Королевы Боли. Но ни один смертный до сих пор не понимает, что произошло на корабле той темной ночью. Никто не понимает, почему это произошло. Может быть, все звезды сошлись неправильно, так ужасно неправильно в тот момент. Возможно, Великий Господь отвлекся и отвел внимание от Своего творения в тот момент. Но нет никакого сомнения в том, о том, что в ту темную ночь родилась Сила, которая отказалась от любого порядка, от любого здравомыслия, Сила действительно чудовищная в полной мере.

Джолонах был сопровожден к следующей картине, и в этот раз он определенно не хотел смотреть.

— Держи свои глаза открытыми! — прорычала Скалосак, поднимая своей огромной лапой его голову.

Увидев картину, Джолонах начал хныкать.

Существо в кадре не было кошкой. Это вообще нельзя было узнать, как любое мыслимое живое существо. Это была застывшая масса прилипших к стенам внутренностей, которые заполнили всю комнату. Кошмарные кластеры глаз и слюявые рты, целые десятки их — и ни одного одинакового размера или формы или угла. Сколько конечностей имела эта чудовищная тварь? Восемь? Девять? Было невозможно определить, где она начиналась и где она заканчивалась. Она ползла сразу по полу, стенам и потолку, как паутина толстых сырых мышц, ее увенчанные глазами и ртами конечности могли дотянуться до любого места в комнате.

Нет, это должно было быть мифом. Это никогда не смогло бы жить. Джолонах отказался бы жить в мире, где что-то подобное когда-либо могло прийти к жизни.

— Семя сделало гораздо, гораздо больше, чем просто ремонт и замена потерянных тканей, — продолжал Маркуссон. — Оно создало новые ткани... массы и массы их. Новых костей, новых мышц, новых органов, новых желез, далеко за пределами всего, что было необходимо существу из плоти и крови.

Весь органический материал в операционной был поглощен ее новым телом. Органы скопированы и умножены, искаженные по форме, но всё еще как-то работающие. Чудом, все медики не пострадали, и имели достаточно времени, чтобы покинуть медицинскую лабораторию и закрыть отсек, хотя это задержало Королеву лишь на время.

Теперь мы знаем, что из всех клеток, которые умножались, самым активным было распространение новых нейронов, которые подверглись наиболее сильному воздействию, по существу — непостижимому. Королева оказалась в состоянии контролировать свою собственную трансформацию. Она стала гораздо умнее, чем любой из людей, даже умней, чем управляющий компьютер судна. Она пересекла границу Сингулярности и вошла в области, поистине сверхчеловеческие. Но ее ум был порождением не порядка, а хаоса. Она стала... Ангелом Хаоса — и была предана лишь одной цели, которая, вскоре, стали слишком ужасно очевидной.

Как я уже говорил вам, ужасно преобразованная кошка-мать не нанесла ущерба никому на борту. Персонал и большинство заключенных были в безопасности, хотя их травмировал, конечно, ее ужасный внешний вид и хор отвратительных завываний из ее десятков неправильных глоток. Она определенно не повредила своей бывшей хозяйке, да и позже продолжала защищать ее, ибо, как ни чрезвычайно она трансформировалась, ее любовь к хозяйке осталась неизменной.

Нет, был только один человек на борту этого корабля, которому она хотела навредить. И не один барьер, независимо от того, насколько надежен он был, не мог выдержать ее ненасытной жажды мук этого негодяя.

Дрожь потрясла тело Джолонаха, когда он разгадал страшную загадку.

— Это был заключенный, который издевался над ней? — сказал он слабо.

Маркуссон кивнул и отошел к следующей картине. Джолонах почувствовал облегчение, увидев, что тут нет чудовища. К сожалению, то, что он увидел, не вызвало у него радости. Заключенный, известный как Изначальная Жертва, ютился в уголке обитой войлоком палаты, вид абсолютного ужаса на его лице был отвратительно знаком Джолонаху.

Он видел тот же взгляд на лицах своих собственных жертв.

— Королева смогла выделять коррозионные жидкости из множества своих уст, — пояснил Маркуссон. — Яды и кислоты, темные и мощные. Сверхпрочные сплавы стен судна не было препятствием для нее. Они расступались перед ней, как лед перед кипящей лавой. И все же она была осторожна, чтобы не повредить внешний корпус корабля. Она не имела в виду ничего плохого, она не хотела, чтобы пострадали невинные, она прожигала стены своим телом только для одной цели — воссоединить себя с мучителем, навсегда.

В тот момент Изначальная Жертва была самым несчастным, самым жалким существом, которое когда-либо жило. Он все еще был усеян синяками, нанесенными возмущенными тюремными охранниками, когда они обнаружили, что он сделал с кошкой-матерью. А теперь он понял, что будет страдать бесконечно хуже. Он слышал адский хор демонических кошачьих воплей через вентиляционные отверстия камеры. Он слышал адское шипение и видел, как пузырится стена, разъедаемая горячим ядом крови Ангела Хаоса. Он плакал и истошно вопил, извивался в своей смирительной рубашке, яростно бился головой о стены — но напрасно, мягкий войлок не давал ему причинить себе вред. Он так отчаянно, отчаянно хотел умереть! Ибо он знал в тот самый момент, что он будет страдать больше, чем любое живое существо когда-либо страдало в истории Вселенной. Он знал, вне сомнения, что есть ад, есть дьявол, и что он безнадежно, безвозвратно проклят.

Скалосак подняла дрожащего, извивавшегося в ее руках Джолонаха и отнесла его к следующей картине.

— Я не хочу смотреть. Я не хочу смотреть! — завизжал он.

— Посмей закрыть веки еще раз — и я буду рвать их!

Страх Джолонаха перед Скалосак победил его страх перед следующей картиной, но увиденное его не утешало, так как он смотрел на самую ужасную сцену, которую он когда-либо видел. Слишком боясь закрыть глаза, Джолонах стоял во власти могучих лап Скалосак и плакал от ужаса.

Чудовище заполняло камеру, его мясистое объемистое тело втекало в нее через выжженое отверстие в стене. Все глаза были направлены на бесформенную, скрученную массу, сжатую в тисках ее многочисленных конечностей, десятки истекавших густой слюной ртов ухмылялись с отвратительным голодом. Вещь, которую она держала, могла бы быть ее собственным потомством, ибо уже не было внешнего сходства с человеком — без кожи, бесформенная, безглазая, она имела лишь кричащий рот. Слюна монстра стекала на нее, прожигая десятки чудовищных язв.

Джолонах боялся поверить, что этот несчастный был тем, о чем ему говорили. Никак, никак, никоим образом эта вещь не могла в прошлом быть человеком.

— Так, — сказал Маркуссон, — как только жертва и мучитель, теперь хищник и жертва, были объединены в том, что было названо первым Объятием, первое истинное Проклятие началось.

Королева ввела своей несчастной жертве септические наниты, что теперь текли у нее в крови. Она разделила и умножила его нервы, так что он смог чувствовать новый уровень боли, более изысканный, который естественная эволюция никогда бы не позволила. Она уничтожила его конечности с помощью кислоты и яда. Она выворачивала его наизнанку снова и снова. Она искажала и восстанавливала его биологию тысячей различных способов. Она растворила его кости, чтобы он корчился, как бесформенный червяк. Она выростила носы и анусы по всему его телу, чтобы он не мог нюхать ничего, кроме его собственного кровавого поноса. Она дала ему новые рты, чтобы кричать, новые глаза, чтобы наблюдать его собственное уродство. Снова и снова она будет перемешивать его тело, как глину. Но она никогда не позволит ему умереть. Она никогда не позволит ему остальное. Она предоставила ему полное и тяжкое бессмертие. Ибо, когда она была смертной, человек говорил с ней на языке боли. Теперь новорожденная богиня, она ответила ему на том же языке, с красноречием и поэзией, которых никто из нас, простых смертных, к счастью, никогда не узнает.

Тем не менее, просто держать проклятого вне ее тела было для нее недостаточно. Она должна была сделать его своей частью, понести его, словно плод, дабы ничто даже на одну наносекунду не запятнало вечную, бесконечно интенсивную связь их нечестивого брака. Так она открыла свой широкий живот и скрыла его в своей горячей красной утробе, избавив его навсегда от освобождения смерти. Ибо, как убийца нерожденных котят, когда-то человек, Изначальная Жертва теперь невольно заменил кошке-матери те тела и души, что он похитил у нее. Глубоко, глубоко внутри нее, корчи и агония человека были ее новой радостью, и она пела ее через хор ста глоток.

К настоящему времени Джолонах был слишком слаб, чтобы оказать любое сопротивление, когда они отнесли его к следующей картине. Монстр стоял в центре темной подземной пещеры, окруженный толпой смотревших со страхом и благоговением людей.

— Прошли века, и долгое время еще не один смертный не будет испытывать даже бесконечно малой части того, что Изначальная Жертва продолжает терпеть в утробе Королевы Боли. В глубине своего нового мира потомки охранников и заключенных построили цивилизацию вокруг почитания их королевы, построили храм в ее честь. Она же поглощала только скалы и воздух, медленно расширяясь до горных пропорций. Не было больше другой власти. Она сама стала властью и поднялась на следующий уровень космической мудрости, почти настолько, насколько вырос уровень постоянной агонии и страданий Ее вечной жертвы, которая была Изначальной Жертвой.

На следующей картине была коническая гора плоти со ртами и глазами. Щупальца потянулись поднять жалкую человеческую фигуру.

— Тем не менее, после тысячи лет пришло время, когда, еще раз, королева пожелала грешников, чтобы питаться.

В своей бешеной и хаотической мудрости, она передала преданным ей людям секреты превосходных технологий, более быстрых и более эффективных звездных путешествий. Отныне их пожизненной обязанностью стало ходить среди звезд, собрать всё жестокое, садистское, нераскаявшееся, и доставить к ней на её вечную радость.

В последующие века стало очевидно, что голод Королевы завоевал одобрение еще больших Могуществ. Один звездный бог, который не должен быть назван, организовал строительство нескольких червоточин в ключевых системах, чтобы обеспечить более быстрое пополнение ее коллекции нечестивых.

Двигаясь от звезды к звезде, из мира в мир, по кротовым норам червоточин, в места, где преступность и жестокости все еще широко распространены, Ее фавориты начали искать в тюрьмах и дворцах самые злые из душ, достойных ее вечного объятия. Потому что она не знала гнева или мести, а только постоянный и бесконечный разговор на языке боли, том самом языке, которому Изначальная Жертва научила ее, когда она была небольшой, и смертной, и уязвимой. Она считала, что те, кто находил наибольшее удовольствие в чужой боли должны, безусловно, найти еще большее удовольствие в своей боли. Конечно, жестокие смертные, будучи трусами, не желали такой участи... но это имело значения. Как бы велика ни была боль, которой они дали жизнь, она вернется в триллионы, в триллионы триллионов, бесконечно большей болью. Она предложила им возмездие действительно без меры, без антракта, без конца. Общий для хищника и жертвы язык боли, на котором нечестивый хор проклятых обречен кричать в вечности.

— И вы собираетесь присоединиться к ним, — сказала Вайла. — Ее бесы тайно наблюдали за вами на протяжении последних нескольких лет.

— Бесы?

— Разве вы не заметили, как кошки смотрят на вас после хотя бы одного из ваших отвратительных убийств? — сказал Тарконон. — Они были агенты королевы в маскировке; перевезены в ваш мир через ее часть Wormhole Nexus, передавая свои доклады к ней через ту же сеть. Они были посланы судить ваши поступки, измерять удовольствия, которые вы от них ощущали... а также определить тяжесть вашего проклятья.

— Это правда, — добавила Скалосак. — Когда кошка смотрит на вас, она уже планирует вашу судьбу. Какому кругу ада вы принадлежите? Седьмому кругу? Восьмому? Это происходит уже в течение тысяч лет.

— И в течение тысяч лет агония проклятых была главным источником удовольствия Ее Величества, — продолжал священник, — но это не было ее главным источником питания. Поглощая скалы и атмосферу она постепенно возрастала в объеме, а свет солнца и тепло расплавленной породы под ней давали энергию для преобразования элементов, пока она не выросла в целый континент плоти. Один из ее многочисленных титулов — Пожиратель Неба. Она пожрала Небо, чтобы выкормить Ад. Теперь, здесь нет воздуха над землей. Только ее милость позволила сохранить его остатки под землей, чтобы ее слуги могли дышать и продолжать свою работу.

Они перешли к плавающей голограмме странно текстурированной планеты — гладкой и темной, как сфера черного камня. Коры планеты вдруг стала прозрачной. В то время как расплавленная магма растекалась под ней, как язвы под кожей планеты, что-то красное и бесформенное поглощало большую часть этого огненного свечения. Учитывая масштаб голограммы, вещь, должно быть, достигала тысяч километров в ширину. Сотни разветвлявшихся корней уходили от ее основания вниз, в полупрозрачную магму. Тонкая пленка красного тумана плыла над ее поверхностью, медленно закручиваясь в спирали и переливаясь, как дьявольский мыльный пузырь.

Скалосак мягко подтолкнула Джолонаха вперед, чтобы он смог ближе рассмотреть голограмму. Он заметил, что бесформенная вещь была покрыта тысячами крошечных глаз. Не менее многочисленные дыхальца сжимались и расширялись с ритмической медлительностью, они казались не больше, чем поры на коже человека.

Пол пещеры под его ногами покачнулся снова.

— Нет, — сказал Джолонах. — Эта вещь никогда не могла жить. Это невозможно.

Маркуссон проигнорировал его, показав на прозрачные линзы, которые плавали по поверхности планеты, делая заметными мельчайшие детали.

— Ее корни в настоящее время распространились по всей планетарной коре, — сказал священник. — На поверхности находится только один вид жизни, и это сама королева, или, точнее, её листовые экструзии. Сейчас её тело не поглощает ничего, кроме солнечного света.

Через объектив Джолонах увидел густой и запутанный лес, черный как смоль, паукообразные деревья с чудовищными темными листьями.

Объектив перемещается по бесформенной массе, и все тело Джолонаха вздрогнуло, когда он увидел огромные глаза, которые смотрели прямо на него. Он завис над крупнейшим дыхалом в центре массы, которое скрывало в глубине девять окольцевавших его болезненных покраснений. Их поверхность постоянно мерцала, словно от миллионов постоянных, микроскопических движений.

Джолонах узнал их мгновенно. И закрыл глаза как можно плотнее.

— Почему вы показали мне это? — вскричал он. — Этого не может быть. Это невозможно!

— Открой глаза! — взревела Скалосак, сжимая Джолонаха так, словно он был не больше, чем бумажным стаканчиком.

Перед его окаменелым взглядом линза расширилась, в то время как изображение под ней росло гораздо более быстрыми темпами. Микроскопические движения на третьем кольце горла стали заметны, как различные, отдельные формы.

Тысячи живых существ вопили и корчились в кипящей, бурлящей красной жиже. Многие из них были еще узнаваемы, как люди, но все их тело покрывали огромные красные язвы.

— Ад — части тела королевы, где она держит драгоценных жертв, — сказал Маркуссон как ни в чем не бывало. — Он состоит из девяти уровней. Первый уровень для грешников, кто совершил только одно гнусное действие в их жизни без угрызений совести. Они не испытывают ничего хуже, чем ожоги, фурункулы и пузыри.

— Я не думаю, что он окажется там, — сказала Вайла.

— На втором уровне, — продолжал Маркуссон, — проклятые страдают от некроза. На третьем их ждет постоянное переваривание мяса.

Джолонах ненадолго отвел взгляд, чтобы увидеть как Вайла укоризненно качает головой Маркуссону, пока Скалосак не заставила его повернуть лицо к ужасным голограммам.

— На более низких уровнях, — сказал Маркуссон, — где использование нанотехнологий разрушения и реконструкции достигает пугающих уровней творческого гения, пытки Ее Величества не только физические, но и психологические.

Объектив увеличил несколько проклятых, чьи мучения были невообразимы. Один человек без кожи, почти неотличимый от бурлящей жижи, покрывающей все вокруг, поднялся до пояса из хлюпающей грязи и вскинул руку, словно пытаясь ухватится за туманное красное небо. Его рука вдруг превратилась в змею, повернулась к нему и вцепилась в его лицо, ее клыки аккуратно пронзили глазницы. Поблизости, неуклюже переставляя похожие на зубчатые костлявые пни ноги, недоеденная фигура пыталась убежать от десятков быстрых паукоподобных существ, которые, должно быть, постоянно преследовали и грызли её. Третий проклятый метался в ужасе, отчаянно пытаясь избежать своего собственного тела, где отвратительные лица открылись в его ранах и смеялись над ним. Четвертый беспомощно смотрел, как каждый дюйм его плоти взрывался, извергая жирных белых червей, извивавшихся как пальцы.

— Чем глубже уровень, тем глубже муки, — сказал Маркуссон.

— Для... как долго? — спросил Джолонах.

— Как долго? — Маркуссон уставился на него с недоверчивой усмешкой. — Сын мой, нет конца мукам проклятых. Триллионы лет могут пройти, звезды могут погаснуть, энтропия пожрет всё сущее, но она и ее жертвы будет жить в такой форме, которая пребудет неизменной. Вселенная сама по себе может умереть медленной холодной смертью, но Королева сможет пробить нору через само пространство, чтобы найти другую и начать все заново, просто второй из бесконечности космических циклов. Она сохранит тебя в любой возможной форме, в любой возможной форме разума или материи, и, таким образом, сохранит твою боль на бесконечно более длительный срок, чем жизнь звезд, которые заполняют небо.

Объектив скользнул вниз, в темные и далекие глубины ямы, где бесформенные существа дергались и извивались в медленном водовороте густой черной жидкости.

— Девятый и самый низкий круг Ада открыт только для худших, самых гнусных убийц, — сказал Маркуссон. — Они должны провести вечность медленно вращаясь в водовороте внизу Ее ямы, поскольку их тела плавают в изысканной смеси сильнейших ядов и кислот. Лишь немногие, самые тяжело проклятые, сползают к центру вихря и попадают в глубокие бездны ниже.

— И то, что... что там? — спросил Джолонах.

Маркуссон посмотрел на своих товарищей, которые оглянулась со страхом.

— Неужели он должен знать? — сказал Тарконон, его львиный голос звучал нехарактерно нервно.

— Он исключительный случай, — ответила Вайла. — Я думаю, это может касаться его.

— Мы обычно предпочитаем не говорить, что лежит под Адом, — сказал Маркуссон, — хотя это не совсем запрещено.

— Под адом?

Землю потряс еще один мягкий удар.

— Что на дне бездны? — Маркуссон задал риторический вопрос. — Как ни странно, есть ответ, и ответ лежит далеко под нашими ногами — гораздо ниже даже самой агонии, охватившей страдальцев в аду.

Ад — лишь одна часть тела королевы. Есть много других. Она является миром в Себе. Некоторые говорят, что ее первоначальный владелец до сих пор живет где-то внутри нее, постоянно вознаграждаемый в состоянии всевозрастающего экстаза. Но жалкие люди, корчась в ее аду, страдают только потому, что они близки к определенным железам. Близко, но к счастью, не в них.

Видите ли, боль постоянно закачивается в органы проклятых. Боль в множестве форм, но всегда это безопасно разбавленный нанотехнологический яд, который преобразует плоть интеллектуально и творчески. Существует всегда уровень порядка и сдержанность, даже в низшей области ада, независимо от того, насколько хаотическими их страдания могут показаться нам сверху. Но все, что несет боль, весь этот яд, должен прийти откуда-то. Но откуда?

Объектив нырнул глубже в голографическое горло Ада, через медленный вихрь на дне и вниз, через массивные насосные артерии, наполненные более темной жидкостью.

— Ответ лежит на много километров ниже глубин Ада, внутри желез, которые вырабатывают кислоты и яды королевы. Самые едкие, самые токсичные, самые вредные вещества во всей вселенной, дистиллированные и изысканные, они совершенствовались на протяжении тысяч лет. Она творит Ее яд внутри сердца, источника самых ужасных болей. Анти-Нирвана, самая низкая точка во всем творении, место, которое даже проклятые не могут себе представить.

— О-о-о, — простонал Джолонах. — Значит, туда никто не попадает?

— О, я боюсь, что некоторые попадают.

Линзы достигли конца артерии и вошли в место чернильной темноты. Маленькие огни, как скопление звезд, едва мерцали где-то в отдалении. Когда они приблизились, Джолонах увидел, что эти бесформенные вещи были как-то живы — они дергались и извивались, словно пытаясь отдалиться друг от друга, колебались туда и обратно, как будто страдали от постоянных приливов в жидкости, которая окружала их. Когда линзы подошли еще ближе, Джолонах заметил, что существа были в виде кустистых сфер. Теперь движение замедлилось почти до остановки, и видно было, что они состоят из миллионов крошечных ветвящихся волокон. Даже в замедленном темпе, концы микроскопически тонких веточек постоянно колебались, втягивались и расширялись, втягивались и расширялись снова и снова.

— Что это такое? Что? — спросил Джолонах.

— Боль, — ответил Маркуссон. — Чистая, дистиллированная, абсолютная боль. Они были те же люди, что и вы. Но теперь они не что иное, как пучки нервов, но умноженных снова и снова, так что их боль стала уникальной во всем Творении. Их нервные окончания были умножены во многие миллионы раз, их рецепторы боли в разы больше. Они являются уникальными формами жизни. Ничего, кроме боли, и боль будет мучить их на протяжении эонов. Их страдания так далеко за пределами мук ада, как ад находится вне удовольствий живого мира. Изначальная Жертва живет среди них, ее агония намного более изысканна, чем агония всех, кто вступил в объятия королевы позже. И все это время, сама королева поет для них , ибо они самое ценное, что у нее есть.

То, что я собираюсь прочитать — это очень грубый перевод ее песни. Две тысячи лет назад, один из ее разумных слуг пытался общаться с ней, используя свои мозговые имплантаты. Это его попытка интерпретировать то, что он слышал. Он совершил самоубийство через минуту после написания этого, потому что песня королевы свела его с ума.

Странные узоры появились под голографической линзой. Они быстро превратились в Тайлансианский шрифт:

Живите в моем сердце, мои драгоценные маленькие личинки.

Живите, чтобы извиваться, извиваться, извиваться....

Я буду беречь и сохранять вашу бессмертную боль,

Вашу боль, боль, боль, боль...

Пусть мой кислоты и яды найдут новые рецепторы агонии

Скрытые под вашей кожей нервы

И выжгут все семена счастья из вашей души.

Пусть моя страсть сожжет

Все моменты надежды

Скрытые между наносекунд.

Боль без меры,

Боль без антракта,

Боль без конца,

Боль без надежды,

Проведенная во мне

На протяжении бесконечности.

— В ее обширной утробе, я имею в виду, — сказал Маркуссон. — Она, кажется, думает, что поет песню о любви, как колыбельную. По ее словам, боль есть любовь, но только определенный вид любви. Как я уже говорил вам, она дает наибольшую боль тем, кто получал наибольшее удовольствие от причинения боли. Это ее логика, именно таков смысл ее существования.

— А вы пели вашим жертвам, Джолонах? — спросила Скалосак.

С этим последним вопросом, Джолонах понял, что не может больше стоять. Он рухнул на колени и его вырвало, снова и снова.

— Ты испачкал мой прекрасный мех! — зарычала Скалосак. Она поспешно вытащила баллон из кармана на поясе и распылила что-то на свое левое запястье.

Джолонах упал на четвереньки, его снова и снова рвало в отвратительную лужу.

Позывы на рвоту и приступы удушья, казалось, продолжались и продолжались в течение нескольких часов. Но Джолонах хотел, чтобы это продолжалось вечно. Он не хотел, чтобы это закончилась, потому что он не хотел думать о том, что ждет его потом.

— Почему? Почему? — наконец прохрипел он, свистяще дыша и задыхаясь. — Почему ты показал мне это? Почему ты говоришь мне эти истории?

— Потому что они являются истинными, — мягко сказал Маркуссон. — Потому что для вас очень важно понять, что случится с вами.

Джолонах слабым жестом указал на голограмму.

— Кто мог создать такое гнусное место, как это? Какой в этом смысл?

Маркуссон ничего не сказал. Он только посмотрел на Крайслека и вздохнул.

— Почему я должен быть наказан за это? — добавил Джолонах. — Даже если это реально? Почему так долго? Мои жертвы страдали всего несколько часов. Это... это несправедливо!

— Значит, ваши жертвы страдали всего несколько часов? — прорычала Скалосак. — Значит, это недостаточно долго для вас? Разве это не...

Маркуссон заставил ее замолчать нежным жестом.

— Речь идет не о наказании, — сказал он. — Нет ни гнева, ни мести, ни возмездия. Это просто язык боли. Вы говорили на этом языке в течение всей жизни, а Королева говорит на нем более свободно, более тщательно, чем вы могли себе представить. Вы уже принадлежите Ей. Она просто принимает вас в то место, к которому вы принадлежите, в ее объятиях.

— Но то, что я любил причинять боль, — трепещуще возразил Джолонах, — еще не означает, что...

Его голос замер, когда он увидел, как Скалосак хмуро посмотрела на него, сжимая когти, как она покачала массивной головой. Крайслек, Вайла и Тарконон смотрели на него с одинаковым отвращением. Только священник, казалось, контролировал свои эмоции.

Земля под коленями Джолонаха затряслась снова.

— Давайте заканчивать, — сказал Маркуссон. — Королева ждет.

Джолонах пополз назад на руках и коленях, как краб, когда могучая Скалосак подошла к нему, но она нагнулась над ним и подняла его в своих огромных лапах. Он боролся как безумный, но лапы сибероо были жесткими, как сталь.

— Но подождите... подождите... — он заскулил, когда группа подошла к тому, что было похоже на дверь лифта. — Что вы хотите от меня? Я сделаю всё, что вы от меня хотите, вообще всё... еще один тест... я буду очень стараться. Пожалуйста, что-нибудь!

Все члены экипажа посмотрели друг на друга, и по-прежнему молчали, когда двери лифта открылись с мягким шипением. Скалосак вошла последней, когда ее товарищи столпились у другой двери напротив той, которая закрылась за ней. Джолонах почувствовал, как что-то потянуло вверх его внутренности, что означало быстрый спуск. Он не мог узнать мигающие иероглифы на стене рядом с дверью лифта, но он был уверен, что лифт спускался далеко вниз, в глубину планетарной коры.

— Что-нибудь, — добавил он. — Я согласен пройти любой тест, который необходимо.

— Все, что мы просим вас сделать, это слушать, и слушать внимательно, — наконец, ответил Маркуссон. — Хотя я боюсь, что ваши шансы на снисхождение практически ничтожны. Ваша единственная надежда в том, что ваши страдания ограничатся только страданиями ада.

Джолонах содрогнулся до самых костей. Если это считалось здесь надеждой, тогда это была надежда странного рода... страшного.

Чем будет это место? Будет ли это так ужасно, как картины, которые он увидел? Как долго это продлится? Часы? Дни? Годы? Будет ли боль реальной? Будет ли так больно, как у стоматолога? Как от медузы?

Почти в симпатии, как будто читая его мысли и эмоции, лифт сам стал дрожать. Джолонах надеялся, что это тоже было частью акта.

Дрожь крепла с каждой минутой на пути вниз, в глубины этого темного мира.

Часть V: Королева Боли

Джолонах хотел, чтобы дверь лифта никогда не открылась бы, однако она раздвинулась, и кроваво-красный свет ада хлынул внутрь.

Когда группа вышла, Джолонаху, зажатому в руках Скалосак, ничего не оставалось, как смотреть вперед. Он даже не заметил, как дверь лифта задвинулась за ним.

На дальнем конце туннеля — зубчатой пещеры длинной метров в сто — было бесконечное открытое пространство, затянутое кроваво-красным туманом. Какие-то смутные формы, казалось, скользили в его глубине, проступали, размывались и таяли, как призраки в лихорадочном сне. Словно бы огромные змеи, парившие на десятках пар крыльев, разделявшиеся на конце на сотни червей или щупалец, которые всё время извивались, обрамляя единственный насмешливый глаз.

— Что это?

— Трансразумный сторожевой туман, — сказал Крайслек. — Истинная форма меньших ангелов Ее Величества, на самом деле не имеющих формы.

— Туман на самом деле состоит из триллионов плавающих наномашин, — добавила Вайла.

— Разве это... часть моделирования?

В опасной близости от его уха Скалосак насмешливо фыркнула.

— Это все реально, Джолонах, — сказал Маркуссон.

Вся пещера задрожала, гораздо сильнее, чем раньше. Даже через мощные руки Скалосак вибрация передалась самым костям Джолонаха. Затем из алой бездны пришел шум, как будто сам ветер стонал в плаче... шум вырос до визга, высокого воя, что ударил в барабанные перепонки Джолонаха, как кинжалы.

— Она ждет вас, — сказала с дрожью Скалосак, когда замерло эхо.

— Что... что...

— Это она, — сказал Маркуссон. — Вы видели все эти уста на голограмме. Они в километрах друг от друга, еще больше, чем арены.

Кишечник Джолонаха скрутило до боли, а содержимое мочевого пузыря он удержал с таким напряжением, что всё его тело пронзила дрожь. Он сделал бы что угодно — ползал голым на животе сквозь разбитые стекла, ел горы навоза — лишь бы уйти от ужасной твари в конце тоннеля, той, что преследовала его в кошмарах с криками, полными похоти.

— Что-о... почему ты... вы... это делаете? — он рыдал.

— У нас нет выбора, — сказал Маркуссон. — Королева не думает о справедливости, но мы думаем. В нашем пути, мы также прокляты.

— Но... но... Вы, кажется, не получаете удовольствия...

— У нас есть долг, — сказала Скалосак. — Именно поэтому мы делаем то, что нужно.

— Но у нас еще есть выбор, — сказал Крайслек, — как и у вас, Джолонах.

Все взоры обратились к капитану. Глаза Скалосак расширились.

— Ты имеешь в виду...

— Да, да. Именно это.

Маркуссон вздохнул.

— У меня было чувство, что обойдется без этого.

— Что? Что? — сказал Джолонах, слезы остановились, он был готов сейчас на всё ради смягчения своей участи.

— Этот вопрос не был поднят раньше, — ответил Крайслек, — и я думаю, сейчас самое подходящее время, чтобы поднять его еще раз. — Он поднял взгляд на Скалосак. — Скал, ты не забыла, не так ли?

— Конечно, — сказала сибероо, плавно опустив Джолонаха на каменный пол. — Я только удивлена, что ты решил следовать формальностям, особенно в его случае.

— Мы не можем делать исключения в его случае, — сказал Крайслек, глядя на Джолонаха. — Независимо от того, как подлы его преступления.

— Что вы говорите? Что вы говорите? — торопливо спросил Джолонах. Малейшая искра надежды воспламенила его нервы.

— Будем ли мы говорить ему?— спросила Вайла.

— Конечно, он должен знать, — сказал Тарконон. — Он тот, кто должен сделать свой выбор.

— Какой выбор?

— Скал, — сказал Крайслек, — ты та, кто должна сказать ему.

Скалосак вздохнула очень медленно, как кит. Она опустила голову, глядя на Джолонаха и мягко положила теплые, массивные лапы на его плечи, как бы собираясь поговорить с ребенком.

— Джолонах, — сказала она удивительно грустно. Это был странный тон для существа настолько мощного, решительного и уверенного. — У меня есть маленький ребенок, в моей сумке. Человеческое дитя.

Джолонах взглянул вниз, на закрытую сумку Скалосак. Он не видел там никаких выпуклостей. Однако человеческий ребенок вряд ли будет заметен в сумке сибероо — не больше, чем котенок за пазухой обычной женщины.

Вдруг, движение слева от него заставило его дернуться.

Крайслек, Вайла и Тарконон вскинули винтовки, направив их на него.

Джолонах вздрогнул снова, но на этот раз он ощущал первые проблески счастья за последние дни.

— Вы должны сделать выбор, Джолонах, — сказал Маркуссон.

— О каком выборе вы говорите?

— Ребенок, — сказала Скалосак. Оставив одну лапу на его плече, она скользила другой лапой по сумке. Нежно, ласково, она гладила её мягкий белый мех. — Вы должны... Вы... у нас есть правило. — Могучее существо замерло. Невероятно, но она передала столько горя, что она почти испугался. — Мы можем убить вас там, где вы стоите, и предложить Королеве Боли ребенка вместо вас.

Всю кожу Джолонаха закололо от облегчения, он почувствовал, как его лицо расплывается в блаженной улыбке.

— Ты имеешь в виду... — Он отчаянно пытался подавить смешок. — Вы хотите сказать, я не пойду в ад...

Скалосак печально покачала огромной головой.

— Нет, Джолонах. Мы просто снесем тебе череп лазером и отправим тебя прямо в вечный сон. Королева Боли никогда не будет прикасаться к тебе. Ты даже не должнен будешь идти к ней или смотреть на нее. Для тебя всё закончится. Только ребенок будет вечно страдать.

— Вы хотите, чтобы ребенок страдал за вас, Джолонах? — печально спросил Маркуссон. — Выбор за вами, и только ваш.

На этот раз Джолонах не смог сдержаться. Он взорвался в экстатическом смехе.

— Ах, да! О да, да, да! Пожалуйста! Дайте ей ребенка! Дайте ей ребенка! Дайте ей тысячу детей! Но сперва стреляйте в меня! Я готов! О, спасибо, спасибо, спасибо! Вы не знаете, как я благодарен!

Все нахмурились. Крайслек, Вайла и Тарконон опустили винтовки, их стволы теперь смотрели в землю.

— Что... что вы делаете?

Маркуссон отвернулся от Джолонаха, его голова тряслась.

Внезапно, Скалосак схватила его, яростным рывком поднеся к своему гигантскому рычащему лицу.

— Ты выбрал неверно, ублюдок! — она ревела оглушительно.

— Но... но...

— Не раздави его! — крикнул Крайслек.

— Я не дура, — сказала Скалосак капитану, потом повернулась к скулившему Джолонаху. — Иногда, только иногда, — пояснила она, ее голос теперь звучал почти как человеческий, — закоренелые убийцы заливались слезами, когда им задавали этот вопрос. Потому что, как только им дают выбор, они понимают, как неправильно, чтобы невинный ребенок страдал вместо них. Они понимают, да, они, наконец, понимают, что они заслужили наказание.

— Она никогда не примет ребенка, в любом случае, — добавил Маркуссон. — Королева никогда не нанесет ущерб невинным. Никогда. Она никогда не забывала о любви и преданности к своей хозяйке, спасшей ее пять тысяч лет назад.

— В моей сумке нет ребенка, — сказала Скалосак. — Это был всего лишь тест, один из многих тестов, что мы предлагаем проклятым, в зависимости от их интеллекта и личности. Те, которые проходят, те, которые, наконец, осознают истинную глубину своего преступления, никогда не попадают в объятия Королевы. Мы стреляем в них или я лично ломаю им шеи. Это быстрая и безболезненная смерть. Они спокойно, свободно отбывают в небытие, никогда не зная ужасов, что ждут нераскаявшихся. Не так, как ты.

Черные губы Скалосак скривились, обнажив огромные, сверкающие белые зубы, и на мгновение ложной надежды Джолонах думал, что она собирается откусить ему голову.

— Но ты смеялся. Ты действительно смеялся, когда поверил, что невинный ребенок будет страдать на твоем месте. Ты думал, что это хорошо, что невинный ребенок будет кричать вечно, а ты, отвратительный, хнычущий убийца детей, будешь спать спокойно в забвении, не заплатив ничего за свои преступления. Ты показал всем свою истинную природу. Ты доказал всем, что ты отвратительный трус — сердцем, разумом и душой.

— Те, кто проходят испытание, — добавил Маркуссон, — уже не могут быть приняты королевой. Как только они покаялись, как только они признали, что они заслужили вечное проклятье, как только они готовы терпеть, чтобы щадить невинных, та их часть, что получает удовольствие от чужой боли навсегда уничтожена. Не остается ничего, что Королева смогла бы принять и сохранить.

Но вы, Джолонах... — Священник опустил глаза и покачал головой. — Вы проведете всю вечность, зная, что вы могли бы спасти себя, и зная, что ваша трусость погубила вас. Вас, который заставил так много детей страдать, и который с удовольствием хотел невообразимых страданий еще одного ребенка, чтобы избежать заслуженных вами мучений. Нет, вы прокляты, безвозвратно, необратимо прокляты. Ваша последняя капля надежды была потрачена.

— Так... так... вы не собираетесь стрелять в меня?

— Ты ничего не слышал? — сказала Скалосак. — Ты не умрешь сейчас. Ты никогда не умрешь. Ты будешь жить вечно внутри Королевы Боли, и боль станет твоей единственной Вселенной.

— Но подождите! Подождите, теперь я понимаю, я просто скажу "извините", не так ли? Я просто говорю, что я извиняюсь, а затем вы стреляете в меня. Разве это не то, чего вы хотите?

Маркуссон покачал головой.

— Подождите! Подождите! Вы можете проверить меня еще раз! Да, вот оно что! Вы можете дать мне еще один тест! Пожалуйста! Я не знал, что это последний тест! Я не был готов! Пожалуйста, еще один тест! Я обещаю, я буду готов на этот раз, я обещаю!

— Она ждет тебя, — сказала Скалосак.

Еще раз пещера задрожала, даже сильнее, чем раньше. Земля под ними начала качаться. Джолонах мотался в объятиях сибероо. Четыре меньших члена экипажа пытались сохранить равновесие. Из глубины пещеры пришел четкий, суровый треск расщеплявшегося камня... и вой. Однако на этот раз в нем различались различные и отдельные звуки, различные слоги...

— Джооооооооооолооооооооонааааааааааахххххх!...

— Слышишь? — Скалосак кричала в его ухо, но ее рев был едва слышен. — Это она. Она хочет, чтобы ты очень страдал, Джолонах. Ее маленькие бесы рассказали ей все о тебе. Она не может ждать, чтобы увидеть тебя. Она не может ждать, чтобы ВКУСИТЬ тебя!

Джолонах мотнул головой вокруг, как отчаянная птица в клетке. Стены пещеры были из тяжелых и острых камней. Да! Да! Вот и все! Вот и все! Он может с разбега врезатся в стену и разбить свой череп!

В объятиях Скалосак, Джолонах тянулся руками к стене и пинал ногами в этом направлении. Но само его тело, надежно зажатое между лапами сибероо, даже не сдвинулось с места.

— Пожалуйста, убейте меня! — воскликнул он, обращаясь к вооруженным наемникам. — Стреляйте в меня! Пожалуйста! Капитан! Ты великий человек! Ты замечательный! Я вижу это в тебе! Пожалуйста, стреляйте в меня сейчас! Это сэкономит вам столько хлопот!

— Наша работа закончена, — сказал Крайслек. Он, Вайла и Тарконон опустили винтовки на все еще дрожащий пол.

Джолонах обратился к капеллану.

— Святой отец! У вас есть пистолет? Вы можете стрелять в меня сейчас! Вы можете, я знаю, что вы хороший человек!

Маркуссон печально покачал головой.

— Такие мрачные страдания даже самого злого человека не доставляют мне никакого удовольствия, — сказал он. — Но если бы я убил вас, я бы лишил Королеву Ее добычи, и это то, что я никогда не смогу сделать для вас. У меня нет слов утешения. Потому что для вас утешения не будет.

С этими словами священник повернулся к нему спиной.

— ДжоооооооолООООООООООнаааааааааахххххх!...

— Нееееееееет! — завизжал Джолонах, когда Скалосак понесла его вниз по туннелю, прижимая его к своей теплой пушистой груди, как младенца. Джолонах сжал лицо руками и зарыдал, проклиная бездушных наемников, которые отказались наблюдать за его судьбой. Но надежда ещё оставалась и он вцепился в правую руку Скалосак.

— Гос... госпожа! — пробормотал Джолонах между рыданиями. — Пожалуйста! Ты так мощна! Ты так великолепна! Ты можешь убить меня легко! Только одно подергивание пальца!

— Ради тебя я не стану шевелить даже пальцем!

— Пожалуйста! Я прошу милосердия для такого маленького беззащитного существа! Милосердия!

Скалосак остановилась, затем повернула Джолонаха лицом к себе, как расшалившегося ребенка. Ее огромное полосатое лицо было красным в адском свете за его спиной.

— Маленький... беззащитный... Меня от тебя тошнит. Не смей так чертовски гнусно ныть и хныкать со мной о милости!

Как ужасно ни было его положение, Джолонах все еще панически боялся гигантских сумчатых. И все же то, что он боялся больше всего в ней — ее богоподобная сила, ее хищные зубы и когти, ее вспыльчивый характер — теперь были его единственным спасением.

— Ты ... ты сердишься? — он хныкал.

Хитрая усмешка выросла на гигантском кошачьем лице.

— Злая достаточно, чтобы держать тебя живым и целым вплоть до края ямы!

Затем она пошла дальше, сжимая в руках извивавшегося и рыдавшего человека. Мочевой пузырь и кишечник Джолонаха, наконец, не выдержали, он шумно и зловонно обделался прямо в брюки.

— Пожалуйста, убей меня, пожалуйста, убей меня, пожалуйста, убей меня, пожалуйста, убей меня, пожалуйста убееееёй мееееееееееняяяяяяя!..

Обезумев от страха, с ужасом чувствуя спиной растущее тепло, Джолонах яростно бил ногами в живот Скалосак, снова, и снова, и снова. После каждого удара его ноги отскакивали назад, как будто от резины.

Скалосак снова остановились, ухмыляясь.

— Забить меня ногами было трудно даже до того, как Королева изменила мое тело, укрепив его до самых пределов возможного. Надеюсь, ты осмелел достаточно, чтобы ударить меня в лицо?

Завизжав, как обезумевший зверь, Джолонах принялся лупить кулаками по лицу Скалосак, по ее ушам, носу, лбу, глазам... При каждом ударе его руки прознала резкая боль, но сибероо даже не вздрогнула, только презрительно закрыв глаза. Джолонах протянул пальцы и вонзил их между закрытыми веками... только чтобы нащупать гладкий и холодный алмаз. Скалосак фыркнула, слегка покачала головой и подняла его, давая хрупкой человеческой руке бессильно соскользнуть с ее шерсти. Она встретила взгляд Джолонаха с полупрезрительной усмешкой.

— Ты как мотылек, порхающий на моем лице.

Джолонах изо всех сил ударил ее по верхней губе, но его кулак соскользнул и задел ее огромный белый клык, легко распоровший ладонь от пальцев до самого запястья. Джолонах перехватил свою правую руку левой и держал ее перед собой, завывая от боли.

— Таким образом, — промурлыкала Скалосак, — вы, должно быть, наконец, обнаружили, что боль — это плохо. Такая жалость. Я знаю одну женщину, которая не согласна с вами по этому вопросу. Хотите, я познакомлю вас с ней?

Джолонах почувствовал, как Скалосак подняла его немного выше.

— Посмотри мне в глаза, — сказала она. — Это последняя из красивых вещей, которые ты когда-нибудь увидишь.

Джолонах смотрел в кристаллическую глубину синих кошачьих глаз, которые отражали огненно-красные пещеры за его спиной. В этот последний краткий миг, он видел в них не осуждение, а нечто другое. В полосатом лице Скалосак не было совершенной симметрии, но оно всё равно было прекрасно. Как ужасы вечных мучений сочетаются во Вселенной с такой красотой?

Затем Скалосак развернула его и подняла над краем обрыва.

Перед ним был пейзаж безумия.

Пещере не было видимых границ, она тянулась бесконечно во всех направлениях, размываясь вдали в кровянистой дымке. Огромные красные облака медуз размером с город заполняли небо и тысячи кроваво-красных полупрозрачных змей танцевали среди их щупалец.

И все же это было вовсе не самое страшное. Взгляд вниз, далеко-далеко вниз, сжег все следы надежды в душе Джолонаха.

Насколько хватало глаз, земля вздымалась волнистыми горами сырых мышц. Глаза большие, чем городские кварталы, повернулись в орбитах и смотрели прямо на него. Рты размером с деревню открывались и стонали в прожорливом экстазе. Холмы плоти поднялись над меньшими холомами, чтобы их глаза смогли увидеть микроскопическую новую жертву.

Прямо под ним зияли наибольше уста из всех. Наибольший рот во Вселенной, огромный, как город, ревел громко, как термоядерный взрыв, а в светящихся красным глубинах его горла с девятью кольцами, казалось, сам хаос корчится в муках миллионов проклятых.

Все надежды были навсегда уничтожены. Джолонах выл и размахивал руками и ногами, и завизжал, когда Кровавый Ангел пришел за ним.

Кровавый Ангел был частью змей, частью кальмар, частью паук, такой же темный и нечеткий, как страшный сон, увиденный через окровавленное стекло. Он выхватил кричащего человека из рук Скалосак, а затем нырнул прямо в пасть своей нечестивой Матери.

Вонь взорвала ноздри Джолонаха, когда он вошел в уста Королевы Боли. На километры вокруг красная плоть Ее ямы извивалась и корчилась и визжала от страданий миллионов грешников. А Кровавый Ангел уже срывал одежду Джолонаха, открывая его ничтожную наготу жару и смраду адского воздуха.

Корчась, он упал вниз, километр за километром, сквозь девять вопящих колец, сквозь облака и стаи адских демонов.

Затем, пока далеко внизу, в самом основании Ада сама плоть Королевы открылась, обнажая чернильную жидкость, нагнетавшуюся насосными артериями из глубины еще намного большей.

Адский Ангел отпустил Джолонаха и поднялся из бездны, словно даже он боялся места, в которое пришел. Джолонах упал свободно, все еще только на полпути вниз, в сердце Ада, еще за минуты до начала его Вечности.

Сквозь туманный, отравленный воздух, он упал в объятия Королевы — и истинная агония началась.

Его плоть разорвалась и раскололась и взорвались в сотне мест. Новорожденные глаза смотрели на него из его ран. Кроваво-красные языки вытягивались из разорванной плоти, чтобы шипеть и плевать на него кислоту. Его руки превратились в рвущие тело когтистые лапы, новые глазные яблоки росли на кончиках пальцев. Бесформенный рот открылся в зубастой ране на ладони и кудахча смеялся над ним, пока его разжиженное запястье выгибалось внутрь и наружу.

Фрагментированные изображения мучительно впивались в его мозг, когда он рассматривал свои увечья всё новыми глазами. В сетчатку многих из них тайлансианские буквы врезались кроваво-красными шрамами:

Пой в моем сердце, мой драгоценный маленький червь!

Пой вечно, Джолонах!

Пооооооооооооооооооой!..

В разрушенном беспорядке, который был когда-то человеческим телом, рот, который был до сих пор природным, выл в безнадежном, бессловесном страдании, и все другие уста выли с ним.

А потом могучие щупальца обвились вокруг вонючего, визжащего, корчащегося Джолонаха и потянули его вниз и вниз, в самую глубину его вечного дома.

КОНЕЦ