|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Пролог.
Он появился рано утром, когда солнце только всходило над вершинами туманных гор. Всадник на сером скакуне, скрывающий лицо под капюшоном плаща. Он появился под шелест травы и щебетание птиц. Ещё только брезжил рассвет.
В место посреди ручьёв и посевных полей его привело печальное известие. Купец, встретившийся ему на пути, рассказал, что видел дым со стороны леса. Голос дрожал, но глаза не лгали, и всадник поскакал туда немедля. Теперь, когда он своими глазами увидел сожженные дотла дома и безжизненные тела селян, его лицо, скрытое под чёрным капюшоном, оставалось неизменным, не выражающим ничего, словно принадлежало вовсе человеку.
Всадник спешился, медленно прошёлся по улице между едва чадящими буграми пепла, обступая труппы, и остановился ровно посередине дороги.
Он появлялся и уходил всегда, сколько себя помнил. Вечный странник, всадник на сером скакуне, Бродяга, как его прозвали люди. И ему нравилось это прозвище. Ведь он появлялся и уходил, сколько себя помнил. Появлялся везде, уходил всегда. И, уходя или появляясь, задавался вечным вопросом: что такое добро и что такое зло?
Даже в эти секунды он не переставал думать над этим. Он всегда искал ответ на этот вопрос, искал и сейчас, среди трупов и сожженных домов. Но, как и всегда, не нашёл ровным счётом ничего.
Он развернулся и зашагал к своему коню, размышляя над причиной случившегося. Враги, орки, или же несчастный случай... оставалось только угадывать истинную причину уничтожения деревни. Пусть это было не очень сложно, оставалось только угадывать.
"Что ж, — подумал Бродяга. — Значит так предначертано судьбой!".
Он верил в судьбу. Жил и верил, что о том, как всё сложиться в дальнейшем, кто-то знает. Что кто-то уже придумал, что будет спустя день или год с ним, с всадником на сером скакуне, и всем остальным миром. Дорога его судьбы привела его к этой деревне, куда она приведёт его в дальнейшем — он не знал. И знать не желал.
Всадник двинул коня на юг. Теперь ему предстояло ехать к другой деревне. Он боялся обнаружить её в таких же руинах, но знал, что, если откажется, никогда себе этого не простит. Рано или поздно он всё равно окажется на невысоком пригорке перед стройными рядами домов, чтобы потом вновь уйти, и задаться вечным вопросом: что такое добро и что такое зло.
* * *
Утонув в пёстром зареве заката, солнце оставило на небе тусклое пламенное мерцание. Стемнело. В долине, окружённой кряжем скал и редким лесом, ещё никогда не было так темно. По крайней мере, Партегон не помнил ни одной подобной ночи. Маг стоял на склоне невысокой горы, осматривая мерцающий вдали огонёк, который венчал высокую каменную башню на голом холме. Этот огонёк испускал во тьму свой единственный луч, освещая округу белым магическим светом. Партегон спустился со склона и направился сквозь тёмный недружелюбный лес, ориентируясь на ослепительно белое свечение.
Он шёл, не оборачиваясь, не глядя по сторонам на голые, почти высохшие деревья, на ночных зверьков, прытко скрывающихся от него, кидаясь в заросли вереска, на птиц, неподвижно сидящих по ветвям мёртвых крон. Шёл, не обращая внимания на гомон этих птиц, пока за его спиной не раздался крик ворона. Маг остановился, резко обернулся через левое плечо и уставился на птицу мёртвым глазом, обезображенным длинной полосой шрама, начинающейся у правой брови и заканчивающейся возле левой скулы. Маг смотрел на ворона пронзительно, не моргая, так, что ворон не выдержал подобного взгляда и улетел, хлопнув на прощание крыльями. Ещё немного постояв во мраке леса, волшебник продолжил свой путь.
Когда он поднимался по склону к неприступной громаде башни, воронам уже не требовался пристальный взгляд, чтобы улетать с голых деревьев, стоящих у подножия холма. Они порхали где-то в вышине, криками заставляя мага нервничать. Партегон старался не слушать их гомон, он взбирался по холму к башне, смотря себе под ноги, но всё равно постоянно ловил себя на том, что думает об этих птицах. Как только та долгожданная, приветливая тень неширокого отверстия — вход в башню — оказалась совсем рядом, он не колебался ни секунды, шагнул туда, позволяя мраку поглотить себя целиком.
Маг шёл в полной темноте, бегая взглядом единственного целого глаза по углам и коридорам башни. Прекрасно видящий во тьме, он нашёл лестницу, спиралью взвивающуюся вверх, к самой вершине постройки, и стал подниматься по ней. Он не торопился, не перешагивал через ступени, поднимался медленно, занятый мыслями. Когда маг проходил мимо небольшого окна в стене, очередная ступень вдруг обломилась, ушла из-под его ступни. Партегон чудом не упал вниз. Он грозно глянул в окно, встретившись глазами с пепельно-чёрным вороном. Птица, не долго думая, сорвалась вниз и скрылась в ночи.
Наверху волшебника кто-то ждал. Партегон почувствовал это, когда до конца лестницы оставались считанные ступени. Появившись из-за изгиба стены, словно воспаряя вверх, он увидел его — того, кто его ждал. В дальнем конце смотровой площадки, большая часть которой была занята фонарём, опёршись на стену, стоял молодой парень. Не прошло и нескольких секунд, как он, словно ужаленный, вскочил с места и со всех ног бросился к Партегону.
— Учитель! — ещё издали крикнул он отчаянным голосом. — Учитель, как? Как всё прошло? Что сказали жители подземного мира?
Маг посмотрел на своего ученика единственным глазом.
— Ничего существенного. Сказали, что в ближайшее столетие сожгут этот мир.
— Ффух, — выдохнул тот. — Как всегда. Значит, нам нет повода для беспокойства?
— Да. Если эти жалкие существа всего лишь раскидываются пустыми обещаниями, значит всё повториться, как и в прошлый раз. Мы разобьём их ещё одним заклинанием.
Партегон замолчал, посмотрел на горизонт и его лицо, освещённое пламенем фонаря, приняло задумчивый вид.
— Но я же вижу, что тебя что-то беспокоит. Расскажи мне, учитель.
— Ты почувствовал это? — спросил маг, не теряя хладнокровие в голосе. — Почувствовал своей магией?
— Да. Пока тебя не было, я всё время работал над своими способностями. Нужно признать... Учитель, не переводи разговор на другую тему. Не обязательно быть магом, чтобы понять, что ты чем-то взволнован. Это видно по твоему лицу и можно услышать из твоего голоса.
— Да, — едва заметно кивнул Партегон. — Таралон, мой ученик, ты станешь хорошим волшебником, если продолжишь учиться в таком духе. А что касается моих волнений, то ты прав. Есть вещи, мысли о которых не хотят выходить из моей головы.
Ученик посмотрел туда, куда смотрел учитель.
— Это вороны? Ты беспокоишься из-за воронов?
— Так и есть, — признался тот. — Меня на самом деле волнует их появление в этих краях. В краях, где воронов не замечали со времён сотворения мира.
— Что бы это могло значить?
— Я обязан полагать, что это послание от наших врагов. Это знак. Знак, говорящий ужасные вещи.
Он простёр руку в сторону фонаря и магией повернул линзу, освещая площадь под башней. Огромное число воронов, сидящих на ветвях кустарников и деревьев, взмыло в воздух, не выдержав яркого света.
— Вот оно. Зло. В самом неизменном виде. Первозданное зло, чёрное, как бездна, неусыпное и жестокое!
— О чём ты, учитель? Какое зло ты имеешь в виду?
— Подумай, и ты сам найдёшь ответ, — шепнул Партегон.
Его ученик задумался. Мысль, внезапно озарившая его ум — ответ на вопрос — заставила Таралона перейти на крик.
— Что? Нет! Этого не может быть! Ты не можешь видеть всё...
— Пускай у меня вполовину меньше глаз, чем у тебя, вижу я гораздо большее, — перебил его маг.
— Я не это имел в виду, учитель. Ты же знаешь! Просто, то, о чём ты говоришь, невозможно!
— Почему? Ты думаешь, не могло сложиться так, что из тысячи лет хаос выбрал именно годы твоей жизни? Ты просто боишься, что это окажется правдой. Запомни, Таралон. Свет не может существовать без тьмы, добро не может существовать без зла, мир не может существовать без войны. Всегда найдутся те, кто желает чего-то большего, чем то, что у них имеется. Те, кто не ценит мир и покой. Те, кто тёмен душой и телом. Так было всегда, Таралон. Так есть и сейчас. Я чувствую: что-то тёмное надвигается на этот мир. И я не могу пока понять, что именно.
Над башней повисла полная тишина. Лишь трескучие звуки костра, доносящиеся со стороны фонаря, витали в воздухе.
— Что насчёт того шара, что ты принёс с собой из подземелья много лет назад? — Первым нарушил молчание Таралон.
— Хм... — задумался волшебник. — Возможно, ты прав. Самое время воспользоваться им.
Он развернулся и зашагал обратно к лестнице.
Они спустились вниз, к самому основанию постройки. Туман здесь витал беспрепятственно, а холод пробивал до костей. Партегон коснулся правой рукой каменной поверхности стены, и та, издав грохот, исчезла, словно утренняя дымка. Волшебник спрятал руку обратно под плащ и ступил в темноту открывшегося прохода. Его спутник двинулся следом.
Таралон понимал, что сейчас он находится в самом секретном месте магической башни — в потайном лабиринте, где веками хранятся секреты магов Великого Совета, самых могущественных волшебников мира. Партегон шагал по длинным тоннелям, пропуская повороты и поспешно выбирая направление, словно не боясь ошибиться и заблудиться навсегда. Таралон следовал за ним, стараясь не отставать. Вскоре темнота, царившая в лабиринте, стала кромешной, непроглядной, и Таралон перестал видеть спину своего учителя. Лишь звуки шагов, эхом бродившие между стенами, не позволяли ему отстать.
Наконец, вдали показался тусклый свет. Дойдя до конца коридора, Партегон и Таралон оказались в округлой комнате, освещённой вечными факелами, которыми было уставлено помещение. В центре на невысоком подиуме стоял огромный стеклянный шар, сверкающий отполированной поверхностью.
— Орк меня побери! Как ты его сюда приволок? — удивился Таралон.
Партегон не ответил, подошёл к шару поближе, выждал минуту, а потом прикоснулся к нему обеими руками. В мыслях он молил предмет показать будущее, небольшой отрывок наступающего времени.
Ум волшебника погрузился в иную реальность, руки задрожали. Вскоре его тело, едва видимое, словно дым, очутилось в прекрасном месте, на утёсе горы. Солнце, висевшее посреди безоблачной синевы неба, освещало пологий берег моря, видимый внизу. Погода стояла прекрасная. Но никто ей не радовался. Маг обнаружил, что стоит в самом центре битвы, разгоревшейся между хентами* и монстрами, не имеющими плоти.
Партегон осматривался вокруг, стараясь понять, в каком времени и где оказался. Место не было ему знакомо. Вдруг сквозь мага прошёл некто в блестящем доспехе, с надетым на голове шлемом, забрало которого было опущено. Он командовал хентами, иногда давал приказы тем, кто бился внизу, над утёсом, сам же изредка пронзал мечом, имеющим довольно оригинальную рукоять, одиночных монстров, посмевших подобраться к нему ближе.
Внезапно с другой стороны утёса появился чёрный конь и восседающий на нём всадник в чёрном доспехе. Лошадь и латы сливались, словно составляли единое целое. Чёрный рыцарь двинул коня в сторону хента, отдающего приказы, взмахивая толстым лезвием меча. На месте Партегона любой бы попытался предупредить хента, но волшебник знал, что тот всё равно его не услышит. Здесь, в этой реальности и в этом времени, его не услышит и не увидит никто. Всадник оказался рядом с рыцарем быстро, не успело пройти и нескольких секунд. Неожиданность была на его стороне, и ударом меча чёрный воин сбил своего противника с ног. Тот распластался по земле, выронив меч из рук. Он пытался встать, но из этого ничего не вышло. Всадник за его спиной спешился и медленным размеренным шагом двинулся к своей жертве. Партегон видел, как с каждой секундой его грудь, украшенная красным гербом с неизвестной магу символикой, вздымалась всё чаще.
Чёрный рыцарь остановился в шаге от беспомощного хента, стал глядеть на того сверху вниз, как бы демонстрируя своё превосходство. Несколько минут казалось, что он забылся — стоял, не двигаясь, и его глаза, замершие на уже почти поверженном противнике, не выражали никаких эмоций. Кто-то вскрикнул далеко со стороны, послышался чей-то плач, и только после этого чёрный рыцарь поднял над головой меч и двинул клинок на свою жертву.
Магия вспыхнула, и Партегона прилично откинуло от шара.
— Ты несколько минут стоял без движений, и твои глаза светились, — Таралон не дал ему упасть, подхватив за спину. — Что ты видел?
— Ничего такого, что могло бы пролить свет на грядущее, — печально ответил волшебник, вставая на ноги. — Из увиденного я смог лишь понять, что нам не следует ожидать лучшего от наступающего времени.
— Что же будет? — спросил Таралон.
— Будет то, чему суждено сбыться, — ответил маг, загадочно блеснув глазами. — Я уже сказал, что-то тёмное надвигается на этот мир. Зло не дремлет!
Глава 1. Выгодное предложение.
В начале была борьба между хаосом и порядком. Они боролись за ничто, за пустоту. Затем появился свет, а вместе с ним тьма, и извечное противостояние затянуло их в свою пучину. Так появился мир.
Ночь и день, жизнь и смерть, темнота и свет. Они не могут существовать друг без друга и не могут прекратить борьбу. В битве между добром и злом заключается природа хаоса и порядка, в этой битве заключается мир.
Тот, кто зовётся Бродяга, уже почти высвободил напряжённую тетиву из хватки арбалета, как вдруг заметил какое-то движение рядом со своей целью. Он двинул лишь зрачки, не шелохнувшись больше ни мускулом.
Обойдя товарища по дуге, разбойник зашагал к исполинскому валуну, который высился по другую сторону от зарослей, где прятался Бродяга. Походка была вольной и своеобразной. Бандит, как только подошёл вплотную к камню, потянулся к нему правой рукой и стал ладонью искать на поверхности громады определённое место. Наконец, он нашёл. Раздался душераздирающий треск, и две половины серого исполина стали расходиться в противоположные стороны.
Бродяга ужаснулся от увиденного. Камень служил вратами в лагерь тех, кого он принял за простых разбойников, он был преградой для шальных взглядов. Внутри, в самой бездне открывшегося прохода, Бродяга увидел толпы людей, вооружённых саблями и луками. От скалы к скале были протянуты отвесные мосты, их канаты прогибались и колыхались от постоянных перебежек бандитов.
Бродяга хотел опустить арбалет и пойти прочь, но ему не дали это сделать. Холодное лезвие кривого меча упёрлось ему в горло. Неизвестный схватил его за копну каштановых волос и велел идти вперёд, молча ударив коленом в спину. Они вышли из укрытия. Незнакомец, пленивший Бродягу, не говоря ни слова, вёл своего пленника вперёд, к проходу между камнями. Вокруг из леса выходили десятки разбойников: кто-то нёс ящики с неизвестным никому содержимым, кто-то ходил взад-вперёд толи от безделья, толи из желания показать другим, что он занят, кто-то вовсе стоял, как статуя, наблюдая за работой других. Никто не обращал внимания на бандита и человека, которого он вёл, держа за волосы.
Наконец, они остановились. Пленника привели почти к самому проходу в скале.
— Командих, я поймал постохоннего, — услышав голос своего пленителя, Бродяга вздрогнул. Бандит имел громкий голос, но не выговаривал некоторые звуки.
Люди рядом положили ящики на землю и стали собираться возле него. Разбойник в красной рубахе с лицом, правая щека которого была продырявлена в двух местах, посмотрел в сторону Бродяги и что-то сказал двум другим стоящим рядом бандитам, раздетым по пояс и придерживающим руками ножны с изогнутыми саблями. Вокруг собралось половина лагеря — сотни разбойников окружили то место, где стоял Бродяга, выкрикивая что-то неразборчивое и не имеющее смысла.
— Кто ты? — спросил у него бандит с дырявой щекой, когда подошёл вплотную. Гомон утих.
Ответа не последовало. Бандит ударил Бродягу в живот, отчего тот согнулся и некоторое время хрипел. Вскоре он вновь был повёрнут к изуродованному лицу за волосы.
— Повторяю вопрос...
— Гарет Брейнтхил, — ответил Бродяга.
Он почувствовал, как рука в его волосах слегка разжалась. Бандит присмотрелся к нему внимательней.
— Чёрный плащ, откинутый капюшон, короткая поседевшая борода, взгляд, пронзающий до костей... — перечислил он, осматривая собеседника. — Да, похоже, перед нами действительно "Всадник на сером скакуне". Мэлс, отпусти его. Он не уйдёт.
Бродяга наконец-то смог размять шею и поправить волосы. Холод от клинка ещё чувствовался у горла.
— Итак, Гарет Брейнтхил, знаешь ли ты, кто мы?
— Те, кто сжёг деревню Хенсток к северу от моря, — не раздумывая, ответил он на вопрос бандита.
— Немногое ты о нас знаешь, — сказал тот. — А вот я знаю о тебе даже больше, чем ты думаешь.
"Нет, — подумал Гарет. — Не знаешь. Ты не знаешь обо мне так много, что трудно даже представить. Просто не можешь знать".
— Мне известно, — продолжал бандит, — что тебя наняли убить нас жители небольшого селения на востоке от леса. Наняли, заплатив смешную сумму.
Лицо Бродяги сохранило хладнокровное выражение, хотя в мыслях он проклял бандита, ведь тот только что действительно описал недавние события, не ошибившись ни словом. Гарет перевёл взгляд на пики, стоящие по кругу от лагеря. На них были нанизаны человеческие головы. Бродяга смотрел на эти головы, не испытывая никаких чувств.
— Я слышал, — тем временем продолжал бандит, — что ты наёмник, использующий магию. Но признайся, даже она не поможет тебе справиться со всеми нами. Тебе не поможет ничто и никто. Я могу сказать одно слово. Одно единственное слово — и тебя прирежут, как свинью. Но у меня есть идея получше. Видишь ли, жители той деревни, которые заплатили тебе за нашу смерть, вскоре умрут сами. Все, до единого. Уже завтра мы выйдем из леса, чтобы спалить это селение. Никто не выживет. Вот только ради этой паршивой деревушки придётся столько возиться: собирать парней, выдвигаться, следить, чтобы никто не нарушил кодекс. Я тут подумал, вспомнив то, что о тебе говорят, и решил сделать тебе предложение. Убей их за нас. Убей всех и сожги деревню. Я заплачу тебе втрое больше, чем тебе предлагали. Ну, решай!
— Что будет, если я откажусь?
— Мы убьём тебя, а потом всё равно сожжём деревню. Это неизбежно.
Бродяга посмотрел на головы, на солнце, на изуродованное лицо бандита. Смотрел долго, вдумчиво. А потом кивнул.
— Вот и отлично, — улыбнулся ему бандит. — Держи деньги. Думаю, тут достаточно, может даже впятеро больше, чем тебе предлагали. И не пытайся нас обмануть. Мы следим за тобой, и у нас есть кони. Быстрые кони.
Бандиты расступились, пропуская незнакомца. Бродяга шёл, не обращая на них внимания. В одной руке он сжимал кошель с деньгами, другой накрывал голову капюшоном. И продолжал думать: в чём разница между добром и злом. Одно борется за исчезновение другого. И у добра и у зла свои методы, свои законы. Когда-то они были чётко разделены, сейчас смешались. Добро и зло. Разницы нет. Уже нет.
* * *
Трещина шла извилистой линией вдоль изгиба каменной арки. Дейнёр посмотрел вверх, пытаясь уловить взглядом её основание, но, убегая за угол первой пластины и прячась за второй, пробоина не оставляла ему на это никаких шансов. Страж просунул пятерню вглубь, поиграл пальцами меж двух разлученных плит, потом отошёл от арки на расстояние, с которого можно было оценить повреждение.
Ему и раньше доводилось видеть на Вратах трещины, некоторые были совсем крохотными, другие вполне могли привести к серьёзным поломках, а то и к разрушению каменной арки, но всякий раз после первого же заклинания они исчезали на следующий день. Эта трещина беспокоила лилипута уже вторую неделю. Призванные духи уже испробовали все известные заклинания, но это не смогло скрыть повреждений. Каждое утро Дейнёр встречал с мыслями, что Врата уже лежат в руинах. К лесу, на опушке которого стояла каменная арка — врата, ведущие в никуда, — он шёл медленно, боясь оказаться правым.
— ДЕЙНЁР! — голос был грубым, громким, искажённым сотнями метров, разделяющих его хозяина и слушателя. Воздух вокруг уплотнился, завибрировал, отчего лилипут подскочил на месте, тело задрожало.
— Чего тебе, владыка, — злобно сплюнув, крикнул в пустоту Дейнёр.
— ЧЕМ ТЫ ЗАНИМАЕШЬСЯ? ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ СЕЙЧАС? — каждое слово казалось ему чем-то непереносимым.
— Проверяю твои проклятые Врата, — ответил лилипут, ещё раз просунув пятерню между камней, разделённых трещиной. — Повреждения не исчезли, как ты предполагал. Более того, они...
— ДЕЙНЁР! ТЫ ДОЛЖЕН БЫЛ ВЫЯСНЯТЬ ПРИЧИНУ ПОВРЕЖДЕНИЙ, А НЕ ИСКАТЬ СПОСОБ ИХ ИСПРАВИТЬ. СКОЛЬКО РАЗ ТЕБЕ ПОВТОРЯТЬ...
— ...Врата не разрушатся до того момента, когда это понадобится тебе, я помню. Но духи утверждают обратное. Ты же говорил, им лучше тебя известны все свойства Врат.
— В ОДНОМ МОИ ЗНАНИЯ ПРЕВОСХОДЯТ ИХ, В ЭТОМ МОЖЕШЬ БЫТЬ УВЕРЕН — ВРАТА НЕ РАЗРУШАТЬСЯ ОТ ПОВРЕЖДЕНИЙ, НО ДО НУЖНОГО МОМЕНТА ИХ СМОЖЕТ ОТКРЫТЬ ЛЮБОЙ СМЕРТНЫЙ, НАШЕДШИЙ КЛЮЧ, ЕСЛИ НЕ УСТРАНИТЬ ПРИЧИНУ.
Голова Дейнёра гудела от сильной вибрации. Уже начинало двоиться в глазах, и лилипут больше всего в эти секунды желал закончить разговор.
— Хорошо! Я понял, но трещина начинается где-то между плитами врат, и я не могу увидеть, где именно.
— ЧТО ТЫ БУДЕШЬ ДЕЛАТЬ В БЛИЖАЙШЕЕ ВРЕМЯ?
Вопрос владыки оказался для него неожиданным.
— Не твоё дело, повелитель. Знай только, что у меня нет времени заниматься Вратами. У меня тоже есть свои проблемы и свои планы.
— ЕСЛИ ВСЕ НАШИ ПЛАНЫ УДАСТСЯ РЕАЛИЗОВАТЬ, ВСЕ ТВОИ ПРОБЛЕМЫ РЕШАТСЯ САМИ СОБОЙ, ГЛУПЫЙ ЛИЛИПУТ. ИДИ, ПРОГУЛЯЙСЯ, РЕШИ СВОИ ПРОБЛЕМЫ И СРАЗУ ЖЕ ПРИСТУПАЙ К ПОИСКУ КЛЮЧЕЙ, С ПОМОЩЬЮ КОТОРЫХ ВОЗМОЖНО ОТКРЫТЬ ВРАТА. НЕЛЬЗЯ ДОПУСКАТЬ, ЧТОБЫ ОНИ ПОПАЛИ В ЧУЖИЕ РУКИ.
Слов прощания не прозвучало, чему Дейнёр был несказанно рад. Воздух перестал вибрировать, стал таким, как обычно. Напряжение спало, но голова продолжала болеть и кружиться. Лилипут побрёл прочь, уходя всё дальше от одинокой каменной арки, стоящей в окружении редкого леса.
* * *
Посёлок гиблонтов, низких людей с выпущенными из больших ушей прядями волос, на которых росли грибы и ягоды, как всегда, встретил его шумом скрипучих тележек и криками маленьких гиблонтов. Так же он встречал лилипута каждый день. Дейнёр тайно радовался этой стабильности, зная, что другим такая радость показалась бы сумасшествием. Всякий раз, проходя мимо дома здешнего кузнеца, он, не глядя туда, махал рукой хозяину, ни разу не пропустившему подобного приветствия. Всякий раз, приближаясь к таверне, Дейнёр кидал монету в сторону, которую даже не видел, где всегда сидел один и тот же бедняк, с радостью ловящий эти монеты. Лилипут кидал их каждый день, не глядя. И никогда не ошибался.
Наконец, Дейнёр вошёл в таверну, в душное задымлённое помещение, где работал поваром его друг, гиблонт Клайк.
— Дейнёр, дружище! — позвал повар. Увидев кивок лилипута, он скрылся за углом.
Вскоре он вернулся с двумя порциями приготовленного лично кулеша и поставил их на стол перед своим другом.
— Вот, держи. Кстати, я тут подумал и, кажется, нашёл одну эмоцию, которую ты не сможешь выразить улыбкой.
— Какую же?
— Когда вдруг тебя вырывает после несвежей рыбы, и ты стоишь, вспоминая, сколько рыбы съел, и понимаешь, что рвать тебя будет ещё долго.
Дейнёр улыбнулся.
— Вот ведь орков сын! И вправду, как будто тебя только что выволокло. Пресвятые гоблины! Ты бледен, как мой кузен, счастливой ему загробной жизни. Ешь, давай, и рассказывай, что случилось.
— Я не голоден. Спасибо, Клайк.
— Ешь, говорю. — Гиблонт согнулся над своей тарелкой и принялся уплетать кулеш за обе щеки, откидывая ото рта волосы, которые всё время лезли в еду. — Ешь и рассказывай.
— Рассказывать нечего, — соврал Дейнёр. — Деньги кончаются. В последний раз, когда был в вашей таверне, кто-то подрезал мой кошелёк. Когда я потянулся за деньгами, нащупал обрывки верёвки. Его просто стащили у меня из-под носа. Причём, я был трезв. Почти. Пришлось объясняться перед трактирщиком.
— Эх, жаль не в мою смену. Я бы одолжил. Ну, так, если денег нет, работай. Устройся каким-нибудь лесорубом или продавцом.
— Отсутствие звона в кармане не так важно, — вздохнул лилипут, — как то, что меня обокрали, и я даже ничего не почуял. Понимаешь, Клайк, — он стал волочить ложку по тарелке, размазывая не очень аппетитную массу. — Я теряю навыки. Нужна работа, в которой я смогу развеяться.
— Так, что тут думать-то, — сказал гиблонт, следя взглядом за движениями ложки собеседника. Он перестал жевать и стукнул по столу кулаком. — Пойдём завтра на охоту! Тушу пойманного животного продадим. Деньги пополам. Что скажешь?
Не обратив внимания на кашу, отлетевшую от ложки Клайка ему в лицо, Дейнёр слабо кивнул, потянул еду ко рту и вдруг остановился.
— Клайк, — шепнул он. — Пей до дна.
— Чего? Кого пить? Мы ж пива не заказывали.
— Нет, ты не понял. Пей до дна! — глаза лилипута смотрели за спину гиблонта.
Тогда повар вспомнил, что такими словами они договорились предупреждать друг друга о прибытии наёмников из леса, которые заимели на них зуб после одного не очень приятного для этих наёмников происшествия.
— У меня за спиной? — испуганно спросил Клайк, и даже не дождавшись подтверждения, стал ерзать на стуле, боясь обернуться. — Пресвятые гоблины! Что делать?
— Навряд ли гоблины, тем более святые, знают, что делать с наёмниками, желающими твоей смерти, — сморщил нос Дейнёр.
Он придвинул поднос, в котором его друг подал своё блюдо, взял с него небольшую чашу с крышкой, откинул крышку, но не обнаружил внутри ровным счётом ничего.
— Орки! Где вся соль?
— Я высыпал её тебе в кулеш, — дрожа, признался Клайк. — Хотел посмотреть на твоё лицо, когда ты...
Он на минуту забылся, и его губы тронула лёгкая улыбка. Но потом вновь помрачнел и принялся трястись, как ветка на ветру. Дейнёр собирался кинуть соль в глаза приближающимся к их столу наёмникам, но, к несчастью, этот план провалился. Правда, слова Клайка навели его на другую мысль.
Когда трое гиблонтов в лёгких кольчугах, украшенных блестящими пластинами, вынув мечи, приблизились достаточно близко, лилипут метнул свою порцию в ближайшего к себе. Тот, потеряв обзор и равновесие из-за влетевшего в лицо содержимого тарелки, попятился, едва не сбив того своего товарища, что шёл следом. Второго наёмника Дейнёр пронзил изогнутым мечём, едва тот успел откинуть в сторону первого. Человеческие внутренности упали на столик таверны, прямо в суп одному посетителю. Кого-то вырвало. Оттолкнувшись от столика, Дейнёр пролетел в воздухе половину своего роста и, внезапно появившись из-за спины падающего замертво второго наёмника, оказался на расстоянии удара к последнему вооружённому противнику. Свистнул клинок, послышалось хрипение, и голова гиблонта упала на пол, залив кровью башмаки богатого посетителя трактира. Тот наёмник, что ещё в начале сражения упал на пол, сражённый порцией пересоленного кулеша, даже не успел вновь приготовиться к бою, как был обезглавлен, следом за своим товарищем.
В таверне вдруг стало тихо. Так тихо, как ещё никогда не бывало.
В течение следующей минуты почти ничего не происходило. Все посетители трактира провели её в той позе, которую приняли, когда битва ещё была в разгаре. Среди них числились и Клайк с владельцем трактира. Лишь Дейнёр, сам виновник случившегося, медленно поворачивал голову, осматривая трупы. Когда осмотрел, неожиданно улыбнулся.
— Эм... — неуверенно промычал трактирщик. — Что за беспорядок? Эм... Кто будет за это платить?
— Извини, приятель. Я заплачу, — кивнул лилипут. — Ах, орк! Клайк, ты был прав. Мы идём на охоту. Дело в том, что у меня опять подрезали кошелёк. Ах, вы сволочи! Никогда, смерд вас дери, вы не поменяетесь! Прости, трактирщик, отдам чуть позже. Клайк, ты идёшь?
Гиблонт молча двинулся следом.
* * *
Стрела на мгновение дрогнула, затем со свистом полетела в сторону ничего не подозревающего оленя, сбивая листья со встречных веток. Раздался стон. Животное, не шевеля поврежденной конечностью, с помощью трёх других побежало сквозь стену ветвей и кустов, стараясь оказаться как можно дальше от того места.
— Дьявол! — выругался Дейнёр.
Он хотел, было, ринуться в погоню сквозь лес, но потом вспомнил, что в том направлении, куда побежал олень, прячется Клайк, стрелок из которого не самый хороший, но и не последний. Лилипут покинул укрытие и, не спеша, побрёл по лесу, переступая через поваленные ветки и пни. Держался цепочки кровавых следов, оставленной раненым оленем, стараясь оценить рану по количеству крови.
Он остановился резко и неожиданно. Почувствовав чей-то взгляд, лилипут замер в нескольких шагах от высокого дерева. Затем, не успело пройти и нескольких секунд, Дейнёр быстро переместился за толстый ствол и незаметно достал лук. Стрела уже лежала в тетиве, когда он решил выглянуть и определить местоположение незваного наблюдателя.
Было тихо. Слишком тихо для лесной чащи. Лилипуту показалось, что, кроме своего дыхания, он слышит дыхание находящегося за сотню метров Клайка.
Стрела попала точно по середине центрального изгиба его лука, пригвоздив оружие к стволу дерева. Выстрел был произведён со стороны, которую Дейнёр не просматривал, нельзя было даже предположить, что там кто-то есть.
Лилипут попытался высвободить свой лук, но крепкая стрела не хотела выходить из ствола дуба. Наверняка, её наконечник был зазубрен. Оперение было твёрдым, не сгибалось и не пропускало лук сквозь себя.
Он вышел из стены кустов в паре шагов от Дейнёра — невысокий слегка полноватый хент, на вид лет сорока. Крепкой рукой он обратным хватом сжимал короткий, но с широким лезвием кинжал. Ещё одно движение справа, откуда прилетела стрела, и перед лилипутом появился второй хент, крупный и мускулистый, в безрукавной куртке, надетой на голое тело.
Дейнёр не медлил, бросил лук и, выхватив из-за пазухи короткий нож, метнул его в того противника, что вышел из укрытия первым. Хент легко, как будто делал это каждый день, отбил снаряд своим кинжалом и продолжил идти в прежнем направлении.
— Мы не хотим драться, — сказал он. Слова звучали крайне убедительно, но Дейнёр не спешил делать выводы.
Хент в безрукавной куртке натянул ещё одну стрелу.
— Ты сам видел, как стреляет мой друг, не советую проявлять по отношению к нам агрессии. Лучше, давай поговорим.
Дейнёр не торопился принимать решение, посмотрел ещё раз на лучника, на мужчину с ножом, на свой лук. Всё это время его покорно ждал тот невысокий хент, поигрывая с рукоятью кинжала.
— Хорошо, — решив, что будет гораздо хуже, если отказаться, сказал лилипут.
Стрелок в безрукавке спрятал лук обратно за спину, подошёл ближе и сломал древко застрявшей в дереве стрелы пополам. Теперь Дейнёр мог спокойно забрать своё оружие.
Они неспешно зашагали по лесу, охотник и два его преследователя.
— Я слышал, у тебя есть одно очень интересное свойство, — сказал хент, не глядя в сторону лилипута. — Выражать все эмоции, всё, что только можно, через улыбку. Говорят, улыбкой ты можешь выразить всё, что пожелаешь.
— Об этом ты хотел говорить, — спросил у него Дейнёр.
— Нет, о другом. Для начала представлюсь. Меня зовут Бронг. Бронг...
— Мне плевать, как тебя зовут, — честно признался Дейнёр. — Не сочти это за грубость, но так оно и есть.
— Что ж, — улыбнулся Бронг. — Я рад, что ты откровенен со мной. И вижу, что не настроен на длинный разговор. Поэтому перейду сразу к делу. Я слышал о тебе, как о профессиональном наёмнике.
Лилипут молчал.
— Действительно ли ты можешь выполнить любой контракт?
— Это зависит от обстоятельств, — сказал собеседник.
— Оплата не заставит себя ждать. У меня много денег, Дейнёр. — Он впервые назвал его по имени. Дейнёра вообще редко называли по имени, уж больно сложно оно произносилось.
— Уже одно обстоятельство в твою пользу, — сказал он. — Но для начала хотелось бы узнать, какого характера данный контракт?
— Поиск вещицы. Вещь та у человека, которого можно убить или оставить в живых... Мне всё равно. Главное — камень.
— Значит, камень. Стало быть, драгоценный?
— Для меня — да, — кивнул Бронг. — Неосведомлённый увидит в нём лишь восьмиугольный булыжник.
— Восьмиугольный? — зрачки глаз Дейнёра расширились. — Ты говоришь об одном из ключей времён?
— Да. Вижу, ты всё же не относишься к неосведомлённым.
— В этом случае, у меня одно важное условие: ты должен сказать, что ты собираешься им открывать.
— Не так быстро, — опешил Бронг. — Откуда такая любознательность?
— Если ты, господин Бронг, собрался открыть Врата Гиблонтского леса, то я не намерен в этом участвовать. Я даже...
Дейнёр хотел сказать, что попытается остановить Бронга здесь и сейчас, если его догадка верна, но, подумав, решил умолчать об этом.
— Болт! — Бронг обернулся к идущему позади молчаливому спутнику. — Я похож на идиота?
Тот покачал головой.
— Болт считает, что я не похож на идиота. А ты говоришь: открыть Врата. Что мне там может понадобиться? Женщина в белом одеянии? Девок у меня в штабе больше, чем... чем мужиков. Нет, мой дорогой лилипут. Я не собираюсь открывать вонючие врата. Ключи времён могут открыть и другие двери.
— Тогда мы сможем договориться, — кивнул Дейнёр. — Насчёт оплаты, как я понял, можно не волноваться...
— Ты правильно понял.
— Но как мне узнать, что ты не обманываешь, — лилипут задумался. — Я могу распознавать ложь, глядя в глаза собеседника, но ты какой-то... непробиваемый. Поэтому спрошу у твоего друга. Эй... Болт. Твой спутник, он шарлатан?
Ответом ему было молчание.
— Парню отрезали язык, чтобы он никогда не разболтал чью-то тайну, — сказал Бронг. — Он немой, потому тебе долго придётся ждать ответа на свой вопрос. Хотя, ты сможешь найти этот ответ сам.
В руки лилипуту упал тяжёлый мешок, откуда донёсся чистый звон золота. У Дейнёра ещё никогда не было при себе столько денег.
— Это половина, — пояснил хент. — Ах, ладно уж — треть. Остальное получишь тогда, когда я получу свой камень.
— Ключ, — поправил его Дейнёр.
— Камень, — настоял на своём Бронг. — Никто не должен знать, что у меня в скором времени окажется Ключ времён. Потому ты будешь нести мне "камень".
— Это ясно, — сказал Дейнёр. — Теперь хотелось бы поговорить о сложностях, предстоящих мне. Видя твоё мастерство и мастерство твоего немого друга, я понял, что в использовании моих бойцовских способностей не будет заключаться основная задача. Иначе бы вы сами, вдвоём, справились со всем.
— Я рад, что эта догадка пришла в твою голову. Значит, ты тот, кто справится с этим делом. Нет, драться носитель камня не умеет. Но его крайне сложно найти. Следов уйма, но все обрываются.
— Быстрее, Бронг, — сплюнул лилипут. — Говори, кого мне нужно найти.
Хент произнёс имя. Услышанное не так впечатлило лилипута, как он того ожидал. Но всё же Дейнёр понял: легко не будет. Как всегда.
Он протянул свою когтистую руку в сторону собеседника. Бронг пожал её, глядя сверху вниз в глаза лилипуту. Спустя какое-то время они разошлись. Оба хента исчезли в мгновение ока. Там, где только что стоял низкий полноватый мужчина и его немой приятель, Дейнёр видел лишь вздымающиеся листья.
Он думал о заключённой сделке. Это было похоже на помощь свыше. Теперь он сможет убить нескольких зайцев одной стрелой: заработать денег, восстановить навыки и избавиться от одного из ключей. Похоже, жизнь налаживается. Главное, чтобы не развалились эти орковы Врата.
Откуда не возьмись, появился Клайк.
— Дейнёр! Прости меня. Я упустил его. Упустил раненого оленя. Я стрелял, но промахнулся...
Гиблонт увидел на лице своего друга лёгкую усмешку.
— Ничего страшного, Клайк. У меня будет к тебе более выгодное предложение. Если, конечно, ты готов уволиться из трактира.
Глава 2. Основа морали.
Карлот видел его — всадник на сером скакуне. Его фигура замерла на пригорке, заслоняя собой солнце. Стоя в тени своего дома на окраине деревни, крестьянин позвал Бродягу.
— Эй, Гарет! Иди сюда, ты чего там встал?
Отреагировав на его слова слабым поворотом головы, всадник спешился, медленно пошёл навстречу.
— Как дела?
— Пойдёт, — как всегда, немногословно ответил Гарет.
— Значит, ты разобрался с бандой?
Карлот заметил, как губы Бродяги дрогнули, прежде, чем произнести ответ.
— Да. С ними покончено.
— Это же такая хорошая новость! Пойдём, выпьем. Или закусим.
Тот покачал головой.
— Нет, Карлот. К сожалению, нет. Я не могу. Я раздумываю над тем,.. — он помедлил, — почему солнце стало не так ярко светить, как светило, когда я был ребёнком.
Его взгляд на небо был полон грусти.
— Это очень странный вопрос, Гарет. Почему ты вдруг задумался над ним?
Ответа крестьянин не дождался. Бродяга заговорил лишь спустя минуту.
— Карлот?
— Что?
— Я хотел спросить. Как твои дети?
— Хорошо. А зачем тебе?
— Они в последнее время только и делают, что веселятся?, — дождавшись кивка своего собеседника, Бродяга продолжил. — А жена? Вы не ссорились с ней?
— Да нет же! Гарет, почему ты спрашиваешь?
В его голосе Бродяга услышал отчаяние. Он фальшиво улыбнулся.
— Я просто хочу сделать тебе небольшой подарок.
— Подарок? Гарет, ты шутишь? Ты никогда не дарил мне подарки.
— А сейчас решил. Отвернись.
— Что?
— Я говорю, отвернись. Не хочу, чтобы ты его видел... раньше времени. Отвернись и закрой глаза.
Карлот покорно выполнил приказ своего друга.
— А это хороший подарок?
— Да. Это самый лучший подарок, который я могу тебе подарить, — Бродяга сделал так, что меч покинул ножны беззвучно. Он протянул лезвие к шее своего друга, почти положил его ему на плечо.
— Слушай, Гарет. Я, кажется, понял... Понял, почему солнце светит не так ярко, как в твоём детстве.
— Не открывай глаз, Карлот.
Проигнорировав слова Бродяги, крестьянин продолжил.
— Когда ты был ребёнком, ты не задумывался над тем, как выжить, что хорошо, а что плохо, что зло, а что нет. Ты верил, что этот мир держится на добре, что он прекрасен. И ты по-другому видел и землю под ногами, и воду в реках, и солнце. Они казались тебе более прекрасными, чем сейчас, когда ты знаешь, что на самом деле служит опорой миру, на чём он основан.
Бродяга улыбнулся. Впервые искренне.
— Ты совершенно прав, Карлот. Наверняка, так оно и есть.
Он приготовился, напрягся всем телом. Был нужен чёткий и сильный удар.
— Ты хороший человек, Карлот. А сейчас... выполни одну мою просьбу. Отвлекись. Думай о хорошем.
Он занёс меч, тихо, сосредоточенно.
— Что? Зачем?
— Не важно. Просто, думай только о хорошем, — прошептал Бродяга.
И нанёс удар. Голова взметнулась ввысь. Не было ни криков, ни предсмертных воплей. Жизнь покинула беднягу Карлота тихо и незаметно, точно так же упал на землю его обезглавленный труп.
* * *
Под багровыми лучами солнца небо переливалось малиновыми цветами, окрашивалось постепенно и ровно. Облака покрывались сизым блеском, водная гладь, дрожащая от ветерка, отражала этот блеск, обрастая глянцевой коркой. Закат был бесподобен. Казалось, море обхватывает рыжее светило своими водами и затягивает вглубь, словно хочет утопить. И это была лишь толика всей красоты заката: не только море и облака — воздух был пропитан красным цветом.
Когда ежедневное минутное торжество красок прекратилось, облака оставались всё ещё пунцовыми. Неожиданно стемнело, но, несмотря на это, стоя у пристани, всё ещё можно было различить в полумраке дрожащий поплавок и то, как он тянул за собой тонкую нить верёвки.
— Дьявол меня подери! — выкрикнул Лурис Лаоген, выхватив из подставки удочку и потянув на себя. Повисшая на ней добыча в последний момент всё же сорвалась и с громким плеском канула в воду.
Чтобы успокоиться, он использовал метод, которому его научил отец. Глубокий вдох и следующий за ним выдох. Гнев вреден для здоровья. Вдох и выдох.
Он не сомневался: рыба клюнула ещё минуту назад. Всё то время, что её пленитель убивал, глядя на закат, она провела в тщетных попытках вырваться из цепких объятий ловушки. Именно поэтому рыбалка, ремесло, требующее терпения, смирения и внимания, была не только делом, но и проклятием всей жизни Луриса.
С нахлынувшей печалью рыболов насадил на крючок очередного жука и вскинул удочку.
— Лурис! Спаси меня от этого огроменного дурака!
Крик вбежавшего на пристань парня перепугал рыбу: она спокойно кружилась под ногами Луриса, поедая прикормку, и вдруг уплыла прочь. Лаоген с громким вздохом оглядел нарушителя тишины. Взъерошенные волосы, дырявые сапоги, потёртая куртка. Лицо выглядело усталым. Он бежал со всех ног, словно от погони. Лурис сплюнул в воду и продолжил рыбалку.
— Осторожно, одна доска держится на гоблинских соп... — Лаоген был вынужден прерваться на полуслове.
Как и его отец-охотник, он имел способность, лишь слушая шаги за спиной, оценивать дистанцию до того, кто идёт, и мог, не глядя, следить за кем угодно, даже за этим пройдохой и дуралеем, слывшим в деревне неугомонным весельчаком, которого все звали Свейн, хотя его имя было Свейнер Траонен. Но тот неожиданно оказался так близко к краю причала, что рыбак попросту не смог успеть с предупреждением. Послышался хруст, доска сломалась, и Свейн, лишённый опоры, упал лицом вниз, столкнув бадью с уловом Луриса в воду. На глазах Лаогена, исчезая в глубине моря, обрадованные нежданному спасению, рыбы прощально виляли чешуйчатыми хвостами. Рыбы, которых он ловил весь день.
— Свейн! Орков придурок! Ты что наделал?
— Это не я! Это всё он!
Палец указал в сторону берега, откуда с ремесленным молотом в руках на причал шагнул здоровяк в кузнечном фартуке. Он был гораздо крупнее Свейна, мог, если бы захотел, ладонью обхватить его голову, хотя старше был всего на год.
Лурис попытался успокоиться. Вдох и выдох.
— Руперт, что случилось?
— А ты догадайся, Лурис. Эта скотина спёрла моё ведро с водой, когда я ковал.
— Мне нужно было потушить крышу... — послышалось жалкое оправдание.
— О Боги! Тебе действительно жалко воды? — спросил здоровяка Лаоген.
— Я уже выковал партию и готов был остудить железо, когда этот... — Руперт запнулся, не в силах придумать уместное оскорбление. — Этот Свейн умыкнул бадью. Орки! Мне придётся всё делать заново!
Он впился пальцами в хрупкую рукоять молота, сдавив её до предела, плюнул себе под ноги и продолжил идти вдоль причала, с каждой секундой приближаясь рыбачьему месту Лурису.
— Ос-станови его... — умолял Свейнер.
В этот момент Лаоген встретился с ним глазами. Он не уловил во взгляде ни страха, ни волнения, ни чувства вины, как того ожидал. Вопреки всему, Свейн был весел. За один день он насолил уже второму человеку, но всё равно продолжал веселиться.
— Руперт, убей его.
Услышав это, здоровяк буквально рассвирепел: издал протяжное шипение, выпучил глаза и, оскалив лицо, ещё потное после работы, участил шаги.
— Да, и будь осторожней. Одна...
К своему крайнему огорчению, Лурис вновь не успел поведать шедшему по причалу о сломанной доске. Нога Руперта сорвалась в щель, но здоровяк оказался не таким везучим, как свой предшественник, и, раскрошив соседние доски, очутился в воде.
— Ха-ха-ха...
Теперь, когда опасность миновала, Свейн не выдержал, и смех, прежде сдерживаемый им, вырвался наружу. Громкий, беспрерывный смех, который прогнал с округи всю оставшуюся рыбу. Теперь под ногами Луриса плавала лишь его худая бадья.
— Эй, вы там! — донеслось с соседнего пирса. — Заткнитесь, что ли! Всю рыбу распугали!
— Сам заткнись, дядя Хенк! — огрызнулся Свейн, перестав, наконец, хохотать.
Вдох и выдох.
На причал тем временем взошёл сын деревенского сапожника, Лен Тайлинген. Его лицо под чёлкой каштановых волос могло бы стать объектом культа для всех деревенских девушек, если бы парень время от времени молчал и не улыбался. Его зубы, запущенные в детстве, были чёрными и местами кривыми.
— Это хорошо, что вы все здесь. Что с Рупертом? — ещё издали спросил он, как будто куда-то спешил.
— Морская живность...
Свейн вновь залился смехом. Снизу послышалось нехитрое ругательство.
* * *
Луна уже давно сияла над крышами домов, её лучи бликами играли на морской глади, когда они возвращались в деревню по узкой нахоженной тропе. Ремек был маленьким и незаметным поселением, гордо правящим небольшой полосой прибрежных вод Срединного моря. Ловля рыбы стала главным занятием большей части населения. Её хватало всем, некоторые жители деревни даже торговали морской живностью во всех ближайших городах. Но, несмотря на это, картографы упорно отказывались вносить деревню на свои карты, утверждая, что такого поселения никогда не было. Быть может, именно поэтому сборщики налогов и податей от короля заходили в Ремек через раз.
— Сегодня к лешим приплывает барка с добычей. Если подловим момент, сможем поймать их тёплыми... — сказал Лен, морщась от резкого запаха сгнившей рыбы. Он не переносил его и всегда старался избегать прибрежных мест.
— Я пас, — качнул головой Лурис. — Рыбы не набралось даже на ужин, придётся размораживать запасы, чтобы завтра было, что положить в рот.
— Радуйся, что твой отец не может подойти и оторвать тебе затрещину, — сказал Руперт. — За то, что я утопил молот, мой отвесит мне так, что я ещё неделю не смогу охотиться на леших.
— Крыша дырявая после пожара, — вздохнул Свейн. — Если её сейчас не залатать, ночью Хьен замёрзнет. Думается, я тоже не смогу.
— Стая орков! Почему сегодня? — с досады выкрикнул Лен. — Почему этот сговор неудач произошёл именно этим вечером? Мы четыре месяца ждали!
— Никто ничего не обещает, — сказал Лурис — И не отрицает тоже. Может быть, если случится чудо, я подойду.
— Один шанс из тысячи, — возразил Лен. — И вдвоём мы вряд ли сможем что-то сделать.
— Как знать...
* * *
Не смотря ни на что, ночью они собрались все вместе. Возле ворот частокола Лена встретили все трое: Руперт, Лурис и Свейн, уже готовые к предстоящему бою.
— Ты почему не при оружии? — от громкого голоса Руперта Тайлинген невольно вздрогнул.
— Не хочешь ли ты сказать, что сегодня тебе недосуг шастать по лесу? — шёпотом просил Свейн.
— Нужно было сначала убедиться, что хоть кто-то пришёл, — ответил ему Лен, отгоняя от лица мошек.
— Давай быстрее! — сказал Руперт, и Лену ничего другого не оставалось, как кивнуть, быстро развернуться и направиться по тропе обратно.
Дом Тайлингенов, к счастью, венчал невысокий пригорок, расположенный недалеко от ворот. Лен тихо отворил дверь, прокрался по полу, обходя выученные наизусть скрипучие места, и оказался в комнате отца. Ден Тайлинген спал крепко, не роняя в тишину ни звука.
Раньше Лен всерьёз задумывался, действительно ли тот спит. Однако вскоре выяснилось, что Ден перед сном заваривает серую траву, что растёт возле берлог диких медведей, и от неё спит, как убитый. Так он делает с тех пор, как видеть в бесчисленных сновидениях смерть жены стало невыносимо.
Лен прокрался к сундуку под кроватью, сунул руку в перину под голову отца и нащупал там ключ. Медленными, крайне осторожными движениями он вынул его, стараясь не тревожить голову спящего. Затем всё так же тихо отворил сундук и стал забирать из него вещи. Потёртые ножны с всё ещё крепким мечом и красивый полный доспех, украшенный зелёными рисунками змеев и птиц.
Так же осторожно, как и входил, Лен покинул дом, отошёл подальше от порога и, спрятавшись в тени, стал одеваться. Латы били холодными, от них на неприкрытой рубахой коже вскакивали мурашки. Каждый раз, когда Лен облачался в доспехи отца, по его телу пробегала приятная дрожь, словно в крови поселялись сотни муравьёв, подобно тому чувству, когда стоишь напротив голодного волка, который видит в тебе свою жертву. Напряжение во всём теле.
Он поправил неровно надетый сапог, проверил ещё раз надёжность ремня и отправился к воротам.
— Можем идти, — по прибытии сказал он товарищам.
— Есть проблема, — сообщил ему здоровяк. — На воротах по неизвестной причине дежурит Хенк, а не Илден.
— Что? А где Илден?
— Мы не знаем. На воротах Хенк. Что будем делать?
— Лучший способ — заплатить, — сказал Лурис.
— Чего молчал, — рявкнул Руперт. — У кого есть с собой деньги? Свейн, у тебя есть?
— Нет, извини. Я сегодня забыл. А так я каждый раз, когда собираюсь в лес, беру с собой кошелёк.
— Не умничай. Ладно, отдадим им моё кольцо. Орк! Где мой мешок? Никто не брал?
— А что это было что-то ценное?
— Свейн, не мешай! Ах, дьявольщина! Придётся лезть через забор.
— Нет, — возразил Лен. — Хенк должен моему отцу денег. Попробуем его уговорить.
Они медленно вышли на улицу, шагая вдоль тропы. Хенк при виде их напрягся, поднял чуть выше острие копья, стиснул зажатую в зубах соломинку и левой рукой якобы незаметно подтянул штаны.
— Хенк! Есть разговор! — сказал ему издали Лен.
— Чего нужно, Тайлинген? — вопрос прозвучал не без доли отвращения.
— Выйти из деревни. Пропустишь?
— Староста приказал не выпускать никого. Я не стану делать для вас исключение. Тем более, вы сегодня мешали мне рыбачить.
Свейн отвёл взгляд.
— Я могу сделать так, что отец забудет про твой долг ему.
Лен вспомнил слова отца: мораль — первая страница книги человеческих понятий о самих себе. Предавать мораль — последнее дело. Но время всего последнего когда-то настаёт.
Хенк перекатил погрызенную соломинку в другой край рта, улыбнувшись одними уголками губ.
— Как мне знать, что ты не обманываешь меня?
— Можешь включить мозги, — посоветовал ему Свейн. — Мы хотим, чтобы ты держал свой язык за тем, что осталось от твоих зубов, и никому не рассказывал, что этой ночью мы куда-то ходили. Лен не может тебя обмануть в этом случае. Ему не выгодно.
— Хорошо, смердовы... кхм. Вы меня уговорили. Скажите, куда вы намылились и можете сваливать.
— К бабушке Руперта, — соврал Свейн.
— Какого дьявола вы у неё забыли? И где живёт эта бабушка?
— В племени орков.
— Где?
Свейнер посмотрел на Хенка, как на идиота, и стал тараторить без остановки.
— Бабушка Руперта — старая орчиха. Предводительница племени. От скального тролля у неё родился отец Руперта. А тот обрюхатил молодую гоблиншу. Так родился сам Руперт. К несчастью, роды принимал слепой великан. Он уронил младенца со скалы, и тот, тридцать раз ударившись головой о камень, остался без ума. Его нашёл Торог, наш кузнец. Так Руперт попал в Ремек.
— А зачем он возвращается в родное племя? — спросил Хенк, вдоволь насмеявшись над шутником.
— Подарить бабушке святую секиру.
Прежде, чем согласиться, Хенк подумал с минуту. Кивнув, наконец, в знак согласия, стражник отпер ворота. Четверо покинули деревню. Уходя, они поблагодарили его. Все, кроме Лена.
Мораль предают лишь воры, безумцы и ничтожества. В первую очередь, это преступление против себя. Но в некоторых ситуациях даётся выбор: идти против себя или против других. И он сделал свой выбор.
* * *
Лен застыл перед толстым, как скала, деревом. Тело висело в полуметре над землёй. Ужасно изуродованное, оно было старательно прибито к стволу при помощи длинных, сделанных вручную неумелым кузнецом гвоздей. Труп с поперечным кровоточащим надрезом на лице и ещё одним, проходящим перпендикулярно первому. Труп с вырезанным на лице крестом.
— Лешие повесили свежака? — голоса подошедшего ближе Руперта Лен слегка испугался, но не показал это внешне, ради уважения друга.
Контрабандисты, которые с давних пор поселились в Тургунском бору, близком к Ремеку лесу, и с которыми упорно боролись Лен, Руперт, Свейн и Лурис, жили по кодексу, написанному старым умирающим контрабандистом в конце прошедшей эпохи. Согласно тексту кодекса, того члена группы, что трудился в течение последнего месяца меньше всех, вешали, вырезали на лице крест и прибивали к дереву в качестве знака. Это было предупреждением посторонним путникам о том, что они приближаются к запретным землям, принадлежащим братству контрабандистов. Целый трупп — до смерти тысяча метров; без конечностей — ещё двести метров и ты покойник; одна голова на вертикальном копье — ни с места, иначе тебе не жить.
Староста Ремека и совет деревни были обеспокоены близостью к контрабандистам ещё, когда Лен был мальчишкой. Его отец ходил на совещание, иногда брал с собой ещё не смыслящего сына. Однажды староста предложил собрать деньги на наёмников, чтобы те вычистили гнездо головорезов. Словно по веленью божьему, в тот день в трактир прибыли три краснокожие женщины с изогнутыми мечами на поясах, известные по всему миру, как лучшие наёмные убийцы в своём деле. Их родина, жаркие пустыни Эстинского полуострова, приучила своих женщин к суровостям жизни. Всех молодых девушек востока обучали особому стилю клинкового боя на мечах, который славился характерными для стилей тех земель изящностью и смертоносностью. Услуги, предоставляемые "Эстинскими головорезками" характеризовались высокими практичностью и стоимостью. Чтобы оплатить их, жителям Ремека пришлось вынести из своих домов все ценности.
Эстинские убийцы приступили к делу. Лен и сам, вместе с остальными, наблюдал за боем, когда проследил за отцом и другими жителями Ремека, ушедшими в сторону Тургунского леса, вслед за тремя краснокожими женщинами. Он видел, как три неуловимые взглядом фигуры мелькали меж деревьев, оставляя за собой лишь трупы, пока из чащи леса не стали вылетать стрелы. Одну наёмницу убило сразу, вторая легла замертво, когда попыталась быстро сменить укрытие. Обречённая на гибель третья убийца забрала с собой на тот свет четверых.
Больше никаких попыток победить контрабандистов жители деревни не предпринимали.
— К счастью для нас, — ответил Лен на вопрос Руперта. — Одним лешим меньше.
Он собрался продолжить путь, но перед этим ещё раз посмотрел на дерево. Труп с вырезанным на лице крестом. Больше ничего.
К головам на кольях четвёрка добралась через десять минут. Прячась среди деревьев, они наблюдали, как к бухте, окружённой лесом, швартуется небольшой корабль, управляемый немногочисленной командой. На берегу тех ждали семеро. Двое стояли почти рядом с кораблём, перешёптываясь, другая пара с каменными лицами ждали чуть поодаль. Ещё трое, сгорбившись, сидели у догорающего костра. Наконец, один из них заметил, что корабль уже готов к разгрузке и поспешил помочь своим товарищам. Другие двое остались.
— Слышь, Берн, Атрид наш в последнее время странный какой-то, — сказал тот, у которого даже в темноте можно было разглядеть торчащий, как кол, непокорный волосок на гладкой причёске, похожей на подошву сапога.
— Что говоришь? — переспросил его второй, низкого роста мужчина, отживающий первую половину жизни.
— Говорю, Атрид правильный стал в последнее время. Всё выкобеливается перед командиром. Вон сейчас пошёл разгружать корабль кретинов. Хотя договорились заранее: наша смена вторая.
— Да, пусть выкобеливается. Командир всё равно не глядит, кто ящики таскает.
Тот, первый, провёл пятернёй по голове, пытаясь пригладить волосок, а потом продолжил разговор.
— Ты знаешь его историю?
— А?
— Он рассказывал тебе о своём прошлом?
— Ты про его девку? Да, рассказывал.
— Нет, не про это. О том, как он сидел две недели вон в таком же ящике.
— Про что?
Разозлиться на своего собеседника бандиту помешал всё тот же волосок, который приходилось вновь и вновь приглаживать.
— Про его путешествие в ящике.
— Ах, нет. Про это я слышу в первый раз.
— Слушай, тогда. Однажды наш Атрид напился в какой-то занюханной таверне недалеко от морского городка... Ферген вроде, или Фирген. Не помню. В общем, напился он не так, как обычно перед ночью, чтобы не помнить, какой некудышний из него получается ухажёр, а до орков. Он не мог даже вылезти, как говорили очевидцы, из-под стола трактира, потому как тело его вовсе не слушалось. Остальное очевидцы не помнят, как и Атрид сам. Проснулся он в четырёх стенах, желудок, выдавив всё, что он нынче съел, вылезал сам. Оказалось, кто-то запер его в большой ящик и погрузил на торговый корабль. Шутники. Вот только капитан того корабля тоже ещё той, если верить словам нашего друга, сволочью был. Ему не нравился Атрид, он не выпустил его из ящика, сказал, что выкинет в следующей бухте, если тот доживёт до неё. Матросы каждый день, каждый день, Берн, приходили к нему и пинали ящик. Обзывали неудачником и... пьяницей.
— Так вот почему он всякий раз даёт в морду тому, кто произнесёт это слово!
— Да, поэтому. Потому что он еле дотерпел до пристани, а потом...
Лурис, шёпотом доносящий другим слова рассказчика, запнулся.
— Что? Что он сказал? — заторопил его развеселившийся Свейн.
— А потом убил всех матросов и капитана, вместе с ними, пока они все отдыхали в ночлежке.
— Тьфу, — огорчился Руперт. — Мне казалось, он придумает что-нибудь покруче.
— Всё, хватит, — сказал Лен. — Эти двое не подходят. Что говорят вон те.
Он указал на двух контрабандистов, которые вышли встречать капитана корабля, сейчас они что-то обсуждали со своими гостями, постоянно указывая в сторону разгруженных ящиков.
Лурис напрягся, но вскоре, отпрянув, покачал головой.
— Лен, они слишком далеко, боюсь, не получится — возразил он.
— Хорошо. Я, кажется, и без того понял, кто из них нам нужен. Можно начинать.
Все четверо пожелали друг другу удачи и разошлись по местам.
Контрабандисты всё ещё разгружали барку, когда это началось. Первая стрела, прилетевшая со стороны леса, загубила жизнь парня с короткой причёской. Он так и не смог пригладить непослушный волос. Издав пронзительный свист, вторая пробила голову его другу, не успел тот понять, что его собеседник мёртв. Контрабандисты побросали ящики, схватились за мечи, из леса тем временем продолжали вылетать стрелы, оставляя с окончанием своего полёта истошные крики умирающих. Все уже заметили стрелка, коим являлся Лурис, прячущийся в зарослях, но было поздно. Со стороны густой травы возле горы привезённого груза послышался крик. Руперт привлёк внимание контрабандистов. Он и Свейн, прикрывшись одним ящиком, взятым с горы, шли вперёд. По кодексу контрабандистам запрещалось вредить добыче, когда она уже получена. Это Лен узнал, допросив пленного контрабандиста ещё полгода тому назад. К счастью, рассказывать о кодексе в кодексе не запрещалось.
— Смердовы дети, кто вы? — прокричал один из бандитов.
Руперт и Свейн без труда тащили большой ящик по песку. Видимо, в нём лежало что-то лёгкое. Это спасало их от стрел контрабандистов. Наконец, они оказались достаточно близко к тому месту в горе ящиков, где лежали бочки с маслом, которые можно было продать в ближайшем городе за довольно крупную цену. Свейн присел на корточки, разжигая факел. Лурис убивал тех, кто пытался подобраться к нему с правого бока, Руперт с секирой в руках прикрывал левый бок. От стрел их до сих пор защищал огромный ящик. Как только факел разгорелся, Свейн метнул его в сторону бочек, ящик они с Рупертом поставили как раз на проходе, чтобы никто не пробрался и не потушил пламя. Под прикрытием стрел Луриса оба убежали подальше. Огонь вскоре охватило весь привезённый груз. Пора было заканчивать.
Но Лен почему-то не спешил выходить на битву с потрёпанными бандитами. Он смотрел на капитана барки, который, подбежав к самому большому ящику, охваченному огнём, тому самому, что до недавнего времени служил его друзьям защитой, махал руками и звал остальных. Крик контрабандиста был отчаянным, словно в этой коробке томилась его жизнь. Но другие не смели подходить ближе.
И тут произошло то, чего не ожидал никто.
— Дьявол! — невольно ругнулся Лен, увидев, как сквозь дерево ящика пробивается чьё-то длинное щупальце.
Нечто схватило капитана барки, подняло над землёй и затрясло в воздухе. Его крики разнеслись по всему лесу. Он называл чьи-то имена, захлёбываясь в собственных слезах, а потом ни с того ни с сего стал криком повторять одно и тоже слово: "Мама".
Хлипкие доски ящика, который служил темницей для монстра, разлетелись в щепки. Все увидели жуткого моллюска, размером с лошадь, который тянул во все стороны длинные щупальца. Заранее отбежавшие в сторону контрабандисты недооценили их длину. Монстр свободно дотягивался до них.
Лен знал, что это за тварь. Знал и содрогался. Это был Брункер.
Эти моллюски обитали в глубинах морей, где их не настигали солнечный свет и высокие температуры, чего Брункеры боялись больше всего. Их лёгкое водянистое тело просто не выдерживало подобных раздражений. Мясо Брункеров тоже было лёгким и тающим во рту, отчего завоевало популярность у знати и королей. Продав тушу монстра в королевскую столовую, можно было припеваючи прожить всю оставшуюся жизнь. Но поймать такого зверя удавалось не каждому. Брункера была крайне тяжело убить. У животного отсутствовали органы, разрезанное надвое оно продолжал жить. Потому чаще их усыпляли, не повреждая, чтобы мясо сохранило свой вкус. Щупальца служили Брункерам средствами защиты. Живое существо, коснувшееся их присосок, вскоре умирало. Не было известно, что происходит после соприкосновения с животными, но на людей наплывали воспоминания из собственной жизни, самые мерзкие и отвратительные, которые обычно все стараются забыть. Их горечь многократно усиливалась, отчего у обладателя воспоминаний появлялось желание умереть. А после наступала смерть. Никому не известна, чем она была вызвана. Те, кто выжил после щупалец Брункеров, говорили, что при соприкосновении со щупальцем появляется самое ужасное чувство, которое только может быть у человека. Чувство отвращения к себе.
Охваченную пламенем бухту наполнили крики и стоны. Монстр размахивал щупальцами из стороны в сторону, хватая с земли всех, кто не успевал увёртываться. Руперту и Свейнеру чудом удавалось делать это, они бежали прочь, подпрыгивая или падая на землю, чтобы не стать очередной жертвой Брункера. Животный страх двигал ими в эти секунды. А потом, сделав очередную попытку схватить их, монстр оказался столь быстр, что ни Руперт, ни Свейн не успели ничего предпринять. Воспоминания нахлынули на них волной.
* * *
Когда Руперту исполнилось пять лет, отец подарил ему, вместо игрушечной птицы или ручного животного, кузнечный молот. Он сказал тогда, что ремесло кузнеца — очень прибыльное дело, что только, если Руперт научится ковать, он, Торуг, сможет гордиться своим сыном. Он обещал ему.
И не сдержал обещания.
Когда Руперт стал ковать лучше него, Торуг стал всё чаще заводить разговор об уме, которого, по словам Торуга, у Руперта почти не было. Вскоре это стало новым уроком, который отец ежедневно преподносил сыну.
— Руперт, постарайся понять: ты должен постичь ум. Только так ты сможешь направлять свою силу в нужное русло и знать, что с этой силой делать. Понял?
— Да, отец.
— Ты должен быть умным, Руперт. Умным в первую очередь, сильным — во вторую.
— Я всё понял.
— Одно дело понять, другое привести в исполнение. Скажи громко и чётко "Ум, а не сила".
— Ум, а не сила.
— Теперь ещё раз и более выразительно.
— Ум, а не сила.
— Ещё раз.
— Ум, а не сила.
— И ещё!
— Ум, а не сила.
— Руперт!
— Что, отец?
— Ну, почему ты такой бестолковый? Зачем ты уже двадцать раз подряд повторяешь одно и тоже?
— Но ведь...
— Ты думаешь, если ты сорок раз скажешь "Ум, а не сила", то у тебя прибавится ума?
— Но ведь это ты говорил, чтобы я повторял.
— Ум, Руперт! Не послушание, не упорство, а ум! Ты понял?
— Да, отец.
— О Боги!
С тех пор Руперт так и не научился прислушиваться к голосу разума. Он сам стал приходить в кузню и ковать часами. Это ему нравилось: удары по железу отвлекали его от мысли, что отец никогда не станет им доволен, как стал доволен им дед Руперта, согласно семейной традиции.
Это было хуже всего.
* * *
Серго не любил вспоминать детство. Слишком мало хорошего там было. Многие из этих воспоминаний он предпочёл бы забыть. Отец Свейнера бросил свою жену, когда родился второй ребёнок. Он просто ушёл и не вернулся. Даже не назвал причину. Мать искала работу, бралась за всё, что могла осилить, чтобы прокормить Свейна и его младшую сестру. Когда её сын вырос, ей не пришлось объяснять ему, что теперь он тоже должен зарабатывать.
Однако, работник из Свейна вышел плохой. Парня гнали отовсюду после первой же неудачи. И тогда он решил зарабатывать по-другому. Как ни странно, вор из него был куда лучше, чем работник. Его так и никто не поймал и не заподозрил. Вот только радости это юноше не прибавляло. Он крал даже у собственных друзей. Ночью забирался в дом Луриса или Лена и брал всё ценное, что мог унести.
Так продолжалось слишком долго. До тех пор, пока он с друзьями не стал охотиться на контрабандистов. Тогда-то всё и изменилось.
* * *
Брункер продолжал бушевать. Крики Руперта и Свейна терялись в общем стоне всех бедолаг, ставших жертвами монстра. Им оставалось жить несколько минут.
— Нужно спасать их, — сказал прячущийся в зарослях Лен подоспевшему Лурису, хоть и понимал, что говорит банальность.
Лаоген оглядел монстра, увидел своих друзей, беспомощных и истерзанных страданиями, и двинулся вслед за сорвавшимся с места Леном. Оба вышли из укрытия.
Держа перед собой меч, Тайлинген медленно обходил монстра по широкой дуге, приближаясь к тем его щупальцам, в которых были зажаты Руперт и Свейн. Спешка могла окончиться тем, что он сам попадёт в щупальца монстра и тогда умрут все. Поэтому, Лен не рисковал, не смел приближаться ближе монстру ни на шаг. Лурис держался за его спиной.
Наконец, до Руперта и Свейна оставались считанные метры, и Лен шагнул вперёд. Напряжение, как перед голодным волком, как то, что он испытывает, надевая доспех отца, охватило его. Не страх и не трусость — напряжение во всём теле. Одно из щупалец потянулось к парню, но Лен полоснул его мечом, и монстр отдёрнул конечность. Лен следил за тем щупальцем, пока оно не оказалось возле головы чудовища. Это и стало ошибкой парня. Отвлёкшийся, он не замечал ничего, что происходило вокруг.
— Осторожно!
Лишь крик Луриса заставил Лена повернуть голову. К несчастью, толстое щупальце было уже слишком близко. Тайлинген успел разрезать его лишь наполовину, когда воспоминания заполнили его голову.
* * *
Ден Тайлинген любил своего сына больше всех на свете. После того, как жена умерла у него на глазах, загрызенная волком, кроме Лена у него не оставалось родных.
Они жили с сыном вдвоём. Ден рассказывал Лену, что раньше он был странствующим бардом и однажды его нанял сам король Ричард Третий. Рассказывал, что спел на королевской свадьбе так хорошо, что король в порыве своей королевской щедрости подарил барду зелёный доспех и крепкий меч, чтобы Ден мог не опасаться за свою жизнь. После того случая фамилия Тайлингена стала известна на весь Колорид.
Но Лен не любил слушать такие рассказы. Он всегда завидовал Руперту, чей отец раньше служил командиром в войске королевства. Только от отца сыну могут передаться боевые навыки. А Лен всегда мечтал стать воином, отправиться в приключения. Ему казалось, что это будет лучше, чем сидеть в Ремеке и латать сапоги. Но отец говорил твёрдо: "Этому не бывать!".
А потом Лен был вынужден тайно охотиться на контрабандистов. Настал день, когда младший Тайлинген убил. Это было ужасно, его рвало два дня от одного воспоминания. Тогда Лен понял, что отец лишь старался уберечь его от этого чувства и от этого дня. Он уже не раз корил себя за то, что мог подумать так плохо об отце, и понял, что будет корить всегда.
* * *
Лурис видел это: Лен беспомощно кричал в пустоту, внимая голосам людей из своих собственных воспоминаний. Лаоген понял, что теперь он один в состоянии драться. Это значит, что только он может спасти всех. Ошибка непростительна. Он потянулся к застрявшему в щупальце мечу Лена, но монстр сдвинул конечность, и рука парня легла прямо на присоску.
* * *
Родители Луриса, старый охотник родом из южных королевств и онтница, представительница враждебной Колориду расы, всегда ощущали к своему сыну скорее интерес, чем любовь. Он не должен был родиться живым, мало, кто рождается живым от смешанных браков, но Лурис родился. Желтизна кожи, как у матери, ему передалась слегка, заострённые уши чуть больше, а глаза — один в один материны. Всем остальным он был типичным хентом.
Родители смотрели, как развиваются его навыки. Лурис хорошо стрелял, даже слишком хорошо, как для хента, так и для онта. Ещё у него были отличное зрение и чуткий слух, что скорее уж досталось ему от отца, чем матери.
Отец Луриса заставлял его рыбачить, чтобы всегда был товар. Два раза в год он нанимал повозку и уезжал на запад продавать улов Луриса, так как являлся ещё и неплохим купцом. Парню не нравилось эта работа, и он всячески старался отлынивать. А потом случилось несчастье. Однажды отец Луриса уехал, как всегда, с повозкой искать покупателей, но не вернулся в срок. Спустя месяц его доставили в Ремек раненого. Одну ногу медведь разорвал до костей, вторую сильно покусал. Охотничьи навыки не помогли.
С тех пор он не смог даже самостоятельно встать, ни разу. Лурис ловил рыбу только ради еды, чтобы не умереть с голоду. Торговать он не умел и вряд ли мог научиться. Для его семьи настали тяжёлые времена. Но, несмотря на это, Лурис так и не полюбил рыбалку. Ни на миг.
* * *
Лурис вырвался, содрогнулся всем телом и только тогда заметил, что стоит на всё том же месте лицом к лицу к чудищу. Он услышал крик Лена, недалеко уже более пронзительно кричал Свейн. Лурис перехватил рукоять меча, рывком высвободил клинок и, проскочив под огромным неспокойным щупальцем и бросив Лена, побежал к Руперту.
Удар. Низко опущенное щупальце поддалось легко. Руперт встал на ноги и глянул Лурису в глаза — из них Лаоген понял всё. Убегая обратно к Лену, он слышал за спиной, как здоровяк рубит секирой второе щупальце, в котором был зажат Свейн. Ещё удар. Теперь на свободе был и Лен.
Все четверо бросились бежать, ничего не говоря друг другу. Когда опасность осталась позади, они выбежали к небольшому пригорку недалеко от причала и неожиданно столкнулись с тремя контрабандистами, сумевшими, как и они, вырваться из щупалец монстра. Две стрелы были выпущены Лурисом так быстро, что, когда умер первый, второй уже начинал умирать. Последнего контрабандиста они взяли в плен.
Руперт привязал бандита к дереву, прямо там, на месте убийства двух других, сам же, когда пожар окончательно убил монстра, вместе с Лурисом и Серго отправился обыскивать гору пепла. Лен остался с бандитом.
— Почему ты взял в плен меня? Я же простой контрабандист, я ничего не знаю, — тот посмотрел на Тайлингена из-под косматых бровей. Говорил он, будто, шепотом, едва шевеля губы, окружённые чёрным наростом.
— Почему тебя? — подумав, ответил Лен. — Потому что я с самого начала задумал взять в плен командира всей этой банды, — он толкнул того в грудь. — Тебя.
— Ха! Почему ты решил, что я командир? По-твоему, будь я командиром, стал бы разгружать ящики, вместе со своими лоботрясами?
— Больше некому. Командир не тот парень, который следил за своей причёской, не смотря на то, что хвалиться ей некому, не коротышка, который всегда просил повторить сказанное, чтобы было время подумать над ответом, не пьяница, который ненавидит людей за простое слово, за набор звуков, хотя они имели в виду совершенно другое, — Лен кивком указал в сторону трупов, лежащих рядом, под деревом. — Нет, они не могли быть командирами, они слишком глупы для этого.
— Капитана барки выходили встречать двое: командир и его помощник...
— По кодексу, если встречающий нарушит какое-либо правило, тот, кого он встречает, имеет право его убить. Зато подменять себя ложным командиром нигде не запрещается.
— Ладно, чего скрывать, ты меня раскусил, — сдался контрабандист. — Чего ты хочешь?
— Хочу знать, где ваша база.
— Запрещено кодексом! — голос был твёрд.
— Я хочу, чтобы ты нарушил кодекс. Один раз. Тогда я, даю обещание, сделаю так, чтобы ты ушёл отсюда живым.
Контрабандист повёл усами и обнажил кривые зубы в широкой улыбке.
— И ты взял для этого в плен командира контрабандистов? Даже не его помощника? Наверное, следовало догадаться, что командиры пуще других соблюдают кодекс.
— Командирами становятся самые умные, а не самые фанатичные, — возразил Лен.
— Смелое заявление. Ты и сам, я вижу, командир своего небольшого стада. Я видел, как тот здоровый кинулся за верёвкой, когда ты приказал ему привязать меня к дереву. Не скрывай — ты тоже командир.
— Это неправда. Ты командуешь другими контрабандистами, потому что, если кто-то ослушается твоего приказа, согласно кодексу, его выпотрошат. В армии командир командует солдатами, потому что, если они откажутся выполнять приказ, их казнят. Эти люди — Лен указал пальцем в сторону своих друзей. — Слушают меня, потому что сами понимают, что так будет лучше. Они знают, что я не поступаю глупо. В моём случае источником власти является простое понимание людей, в твоём случае — страх. У тебя есть право командовать своими людьми, у меня — нет.
— Ладно, забудь. Объясни лучше, почему это, если я умный человек, то нарушу кодекс.
Лену не понадобилось время, чтобы обдумать ответ.
— Потому что кодекс — сочетание глупых правил, составленных ради выделения контрабандистов, как отдельной, самостоятельной и серьёзной группы.
— Неправда. Кодекс позволяет нам не совершать ошибки. Если я всегда буду действовать, как написано в кодексе, даже если эти действия будут иметь не самый хороший результат, я не буду винить себя, не буду считать, что совершил ошибку. Я ведь поступил по кодексу, виноват тот, кто этот кодекс придумал.
— Таким образом, это отличный способ свалить вину на ушедших в могилу. Забавно. Гораздо лучше просто не совершать ошибок, или выдумать хороший кодекс. Один из пунктов вашего кодекса не позволяет вредить добыче, когда она уже получена. Это помогло нам сегодня победить вас.
— Ладно. Ты убедил меня. Я нарушу кодекс. Один раз. Но сначала ответь мне на вопрос: зачем тебе это?
— Что зачем?
— Зачем ты сейчас убил всех? Зачем ты убиваешь тех, кто тебе не причинял зла? Есть ли у тебя основа для твоих действий? Чем вы, ты и твои дружки, лучше нас, контрабандистов.
— Вы сожгли деревню Хенсток к северу отсюда. Что мешает вам грабить другие деревни?
— Например, твой Ремек?
Лен похолодел. Теперь ему придётся нарушить обещание и убить этого контрабандиста, ведь тот знает, откуда исходит опасность и, стоило полагать, придёт со своими людьми, чтобы сжечь Ремек.
— Да, я знаю, что вы оттуда. Больше неоткуда. Что ж, мы сожгли Хенсток, потому что жители той деревни, эти грязные псы знали, где наше логово. Вы пока не знаете. Поэтому, даже после случившегося сегодня мы не станем жечь вас — кодекс. Ты всё ещё хочешь, чтобы я ответил на твой вопрос?
— Хорошо, не отвечай. Я тебя отпущу, как и обещал, хотя и не имею причин на это.
Усы разошлись, обнажая улыбку.
— Я так и знал, — проговорил командир контрабандистов. — Как жаль, что вашу деревню сожгут другие.
— Кто? — хладнокровно спросил его Лен, не поверив.
— Сначала ответь на все мои вопросы. Есть ли у тебя основа для своих действий?
— Заткнись. Говори, кто нас сожжёт.
— Не скажу, пока ты не ответишь.
— Ты хочешь поговорить? Будь по-твоему. Назови свою версию.
— Мы ничем не отличаемся. У нас одна и та же мораль. Вот скажи мне, скажи сейчас: в чём между нами разница?
— Легко. Ты — сволочь. Я — тот, кто убивает сволочей.
— А если для кого-то ты тоже сволочь?
— О чём ты?
— О нашем клане. Для нас — вы сволочи. Вы убиваете наших парней, мешаете делу, потому что боитесь, что мы сожжем вашу деревню. Вы боретесь за спасение. Мы сожгли Хенсток, чтобы жители не сдали нас королевским войскам. Мы тоже боремся за своё спасение. Мы — точно такая же группа пытающихся выжить, как и вы.
— Только в вашей группе одни подонки. А в Хенстоке были женщины и дети.
— Дети, которые когда-нибудь вырастут. А ты знаешь, что будет, когда они вырастут? Они начнут искать правду, рушить гармонию, задумываться над вопросами. И не найдя ответов, пойдут убивать нас. Так же, как и уже взрослые. Спалив деревню, мы лишь разорили осиное гнездо, пока оно не разрослось, и осы сами не разорили нас. Поэтому я повторю вопрос: чем вы лучше нас?
— Хорошо, ты меня убедил — ничем. Что это меняет?
— То, что у тебя всё-таки нет опоры для своих действий. Тобой движут животные инстинкты.
— А что меняет эта истина?
— То, что правда на моей стороне.
— Правда не может быть на стороне убийцы детей и женщин. Это... как минимум, абсурдно.
— Да ты же просто молодой идеалист! К тому же, не имеющий основы для своей идеи. У меня хотя бы есть опыт.
— Да, но сейчас ты привязан к дереву, что не зависит от твоего опыта, а у меня в руках меч. У меня больше оснований требовать.
— А ещё при тебе обещание отпустить меня живым...
— Это обещание лишь означает, что я оставлю твою голову на плечах и не стану отрубать одну ногу, чтобы ты смог уйти. Насчёт целостности всего остального тела уговора не было.
Контрабандист рассмеялся.
— Ладно, и этот раунд ты тоже выиграл. Хочешь знать, кто сожжёт твою деревню? Вот тебе ответ: Зло. Оно придёт с востока, из самого сердца Мглистых гор, и начнёт распространяться по невинным землям, как тень в вечернее время. Всё. Я ответил.
Лен думал недолго, потом высвободил меч из ножен. Контрабандист вздрогнул.
— Я принял решение: я освобожу тебя.
— А эти...
Лен обернулся туда, куда кивком указал бандит. Руперт, Лурис и Свейн стояли неподалёку, спокойно и тихо, и ждали. Ждали, когда Лен ответит.
— Не хочешь спросить их мнение? Может, они хотят меня убить.
Лен опустил взгляд.
— Не слушай его. Отпускай, пусть идёт, куда хочет, — сказал за всех Руперт.
Лен не знал, сколько его друзья стояли и слушали разговор, не знал, что именно они услышали. Он взмахнул мечом, перерубил верёвки, стягивающие тело контрабандиста, и отошёл подальше. Тот не стал долго задерживаться.
Лен видел, как разбойник, уходя прочь, обернулся и губы под навесом чёрных усов тронуло подобие улыбки.
— Мы ещё встретимся, парень. Только тогда я буду диктовать условия, — уже повернувшись спиной, он добавил: — я тебе это обещаю.
Тайлинген хотел догнать его, спросить, что за зло он имел в виду, но не сделал этого, не сдвинулся ни на шаг. А бандит продолжал уходить, скрываясь в пучине леса.
Четверо наблюдали за ним — за тем единственным, что избежал сегодня их суда. Наблюдали до того самого момента, когда бандит скрылся в зарослях, и даже после этого ещё долго не отводили взгляда, рассматривая пустоту. А потом они ушли, все четверо, не сказав друг другу ни слова.
*Хент — раса из общего народа людей, которая внешним видом ничем не отличается от нашего понятия "человека".
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
