Музыка мира

Как сын воина играл на дудке

Тогда его звали обыкновенно: Ло Юнфань.

Сын воина, ученик своего отца и будущий воин, он частенько сбегал со двора, улучив время среди тренировок и обязательных хозяйственных дел, и предавался порицаемой праздности. Почти что разврату. Он скрывался от зорких глаз отца и старшего брата, садился под старой ничейной сливой у вершины Лисьей горки и, забыв обо всем, часами играл на пастушьей дудке.

Дудку свою он сделал сам. Советовался потихоньку с Чжу Бяном, торговцем из лавки всякой всячины, — тот тоже был любителем музыки и многое умел. Но каждый лад на гладком бамбуковом тельце дудки был вырезан Юнфанем собственноручно.

Он знал несколько общеизвестных мелодий, а уж народные песни, звучавшие вокруг него, мог сыграть все; но тот, кто слушает звучание мира, никогда не испытывает недостатка в новых музыкальных впечатлениях. Достаточно прислушаться к звону дождевых капель — поначалу может показаться, что он однообразен, но это не так. На самом деле это бесконечно изменчивая и богатая музыка, которую природа с легкостью играет всего лишь на нескольких нотах, и попробуй повтори, чтобы вышло хоть сколько-то похоже... А уж сплетение птичьих голосов, шума ветра, шелеста листвы и множества звуков насекомых в разнотравье — никакому оркестру не сравниться. И если сесть среди травы со своей дудкой, вслушаться, а потом встроить свой голос в общий хор... можно играть и играть, наслаждаясь, и если вступишь правильно, вскоре заметишь, что мир отвечает тебе. Птицы отзываются на твои трели, ветер поддерживает твой свист своим, листья шелестят в такт, и цикада выдерживает паузы, равняясь на тебя...

Жаль, обычно эта музыка прекращалась внезапно — отцовским окриком или, хуже того, подзатыльником. Опять отлыниваешь от дела? А ну живо, ты еще не принес воды, не вычистил котел и не повторил упражнения бойцовского канона, которые тебе велено разучить! Нет, не три раза, а пока не начнет получаться, как надо!

Тогда приходилось откладывать дудку и, почесывая ушибленное место, бежать, куда велели.

И всё равно при каждом удобном случае он удирал от предписанных занятий и предавался своей страсти.

Однажды его музыка была прервана другим человеком, и это была крутая перемена всей его жизни.

Он, как всегда, играл, выстраивая мелодию на ходу, то улетая вслед за ней в небо и кружа там с жаворонком, то снижаясь и шевеля траву вместе с ветром, вызывая на музыкальный диалог насекомых, гудя со шмелем и цвиркая с кузнечиками, и чувствовал себя частью всего — и одновременно всем.

И вдруг рядом с ним зазвучали струны.

Он так был увлечен, что просто учел и этот звук в своей музыке, а струны звенели, поддерживая его дудку и отвечая миру, и это было настолько прекрасно, что даже слезы выступили на глазах.

Но через какое-то время тот, кто сел рядом и заиграл на цине, звучным аккордом завершил мелодию, и Ло Юнфань остановился тоже: нельзя было продолжать после этого аккорда, не разрушив созданную красоту.

Только тогда он повернул голову и посмотрел на незнакомца с цинем. Это был немолодой человек, в волосах и бороде его блестели седые нити, а лицо... Ло Юнфань никогда в жизни не видел такого красивого старика.

Гораздо позже он понял, что учитель был вовсе не стар, просто Ло Юнфаню так показалось — самому-то ему было всего десять лет.

Человек с цинем потрепал Юнфаня по голове, встал и направился к дому.

О чем он говорил с отцом, Юнфань мог только догадываться — по немногим словам, которые ему удалось подслушать, а он слушал очень внимательно, Небо свидетель. Было произнесено: "талант", "нет, это не баловство" и "он прославит ваше имя". На что отец отвечал, что прославлять имя семьи Ло его сын будет при помощи боевых искусств. Даже "готов учить бесплатно" не подействовало. Наконец старик сказал сердито: "как же вы упрямы, господин воин" — и вышел из дома. Юнфань едва успел отодвинуться от двери.

Старик не сказал ему ни слова, просто повернулся и ушел. Но назавтра, когда Юнфань наладился с дудкой в свободную минуту, рядом с ним снова зазвучал цинь. Они играли, не глядя друг на друга, только слушая. Потом, как и вчера, старик завершил мелодию. Юнфань думал, что музыкант теперь уйдет — но тот продолжал сидеть рядом с ним. А затем спросил:

— Хочешь попробовать сыграть на цине?

Еще бы он не хотел!

Сейчас уже трудно вспомнить, когда Юнфань узнал имя своего учителя. Это случилось далеко не сразу — и это имя ничего не сказало будущему воину, сыну воина. Он сроду не слыхал никаких имен музыкантов. Так что это было просто имя.

Но, конечно, впоследствии он узнал всю меру своего невежества — обнаружив, что стоит произнести "Юэ Фэнхуан", и люди начинают кивать: да, да, знаем, слышали, говорят, в наше время нет никого искуснее великого Юэ Фэнхуана, написавшего так называемый "Трактат о срединной флейте". А что, он жив еще? Как — твой учитель? Это ты выдумал, чтобы похвастать, признавайся! А более искушенные в музыке добавляли: да всем же известно, что учитель Юэ не берет учеников! Потому что двенадцать у него уже было, а в гармонии двенадцать люй, и тринадцатая была бы нарушением...

Услышав об этом в первый раз, Юнфань пошел к учителю и задал ему вопрос про двенадцать флейт люй и гармонию. Учитель засмеялся и ответил:

— Некоторые специалисты заводят иногда разговоры о тринадцатой люй, которую следовало бы выдумать, чтобы завершить звукоряд. Считай, что это про тебя. Тринадцатой люй не существует, но она могла бы существовать, если бы кто-нибудь взял на себя труд этим заняться, так что ее вроде нет и вроде бы она незримо есть. Ты тоже вроде есть, но поскольку я учу тебя бесплатно, в моей миске нет никаких следов риса, полученного от твоей семьи. Как ни крути, со всех сторон ты Тринадцатый. — Засмеялся и добавил: — Пожалуй, так я и буду тебя звать. Не удивлюсь, если ты прославишь именно это имя — а не имя почтенной семьи Ло.

С тех пор прошли годы, и оказалось, что учитель был во всем прав — но вряд ли те его слова были предсказанием. Скорее, они натолкнули выросшего Ло Юнфаня на мысль о том, как разделить себя и свою жизнь на две части. Господин Тринадцать стал знаменитым музыкантом, из тех, чье имя знают даже те, кто лишь изредка интересуется музыкой. Боец Ло Юнфань остался одним из многих людей цзянху, хорошим, но не выдающимся воином, из тех, о ком слышали разве что другие воины, да и то не все. Который из них был настоящим, который маской? Да оба. Нельзя сказать, что господин Тринадцать лишь притворялся музыкантом, как нельзя сказать и что Ло Юнфань лишь притворялся воином. Но внутри господина Тринадцать было место Ло Юнфаню, а внутри Ло Юнфаня — господину Тринадцать. Он выворачивался наизнанку — и прежняя изнанка становилась лицом.

Музыкант снискал славу, воин от нее уклонялся. Более того: если господину Тринадцать приходилось сталкиваться с насилием, он сражался неловко. Не то чтобы неумело — но как человек, давным-давно не бравший в руки оружия. А Ло Юнфань играл на дудке — неплохо для любителя, но не более того. А с цинем у него не ладилось, то и дело мазал мимо нот и чересчур дергал струны.

На этот путь Ло Юнфань встал не сразу. Поначалу он совершенно не задумывался о таких вещах: ему незачем было прятаться. Жил себе и жил. Нанимался телохранителем к богатым путешественникам, охотился на лесную дичь, задирался с другими бойцами, иногда побеждал, иногда нет. Водил дружбу с несколькими такими же молодыми забияками. Играл на деревенских праздниках, людям нравилось, его зазывали приходить еще и непременно с дудкой. В семнадцать лет, подзаработав немного, купил себе собственный цинь. Стали звать на праздники с цинем. Иногда приходил, иногда отказывался.

Жизнь как жизнь.

Как простой воин познакомился с молодым вельможей

На 24 году эры Цзинъюнь случай свел Ло Юнфаня, обыкновенного бойца из цзянху, с молодым человеком, путешествовавшим по вольному краю озер и рек из любопытства и для удовольствия. Молодой человек явно происходил из столичной знати, это было видно сразу, хоть он и укрылся за скромным псевдонимом, и был воспитан как воин, причем обучен превосходно, — и это тоже было заметно с первого взгляда.

Ло Юнфань возвращался домой в Циньдун из поездки в западные провинции. В маленькой деревне, случившейся у него на пути, играли свадьбу, и как-то само собой вышло, что Ло Юнфань не смог проехать мимо. Музыкант на свадьбе всегда дорогой гость, и стоило одному из родственников жениха углядеть у воина за пазухой дудку, как его немедленно взяли в оборот. Подхватили, усадили, налили вина, предложили, если вдруг господин воин захочет, несколько инструментов на выбор... кстати, пипа у них была неплохая, но Ло Юнфань все же предпочел свою дудку.

Он не был единственным музыкантом на этой свадьбе, деревенские музыканты-любители, игравшие вполне сносно — кто на чем, кто на дудках и свирелях, кто на барабанах, а один даже на эрху, — охотно приняли его в свой маленький оркестр. Довольно быстро они сыгрались — и понеслось.

Солнце уже клонилось к закату, когда Ло Юнфань, совершенно одуревший от непрерывного дутья в свой инструмент, встал со своего места и выбрался из деревенского оркестра. Поиграли знатно, теперь бы пожрать и выпить. Вот и всё, чего он хотел. И когда незнакомец, одетый обманчиво скромно, а на самом деле очень богато, протянул ему бутылку с вином, Юнфань благодарно кивнул и припал к живительной влаге.

Сделав несколько жадных глотков и блаженно выдохнув, он обратил наконец внимание на благодетеля, подавшего вино, и заметил всё то, о чем было сказано выше — и насчет воинской выучки, и насчет вельможного воспитания. Конечно, он не мог бы точно сказать, из какого дома происходит случайный знакомец, но это несомненно был очень большой дом, и Юнфань страшно смутился, низко поклонился и принялся извиняться.

— Вот еще, перестань, — сказал молодой человек. — Я всего лишь путешественник из простой семьи. Как тебя зовут?

Врать ты не умеешь, — подумал Юнфань. Всего лишь! Да ты небось переодетый сын начальника какого-нибудь ведомства, а то и городского наместника. Или вообще сынок столичного министра, хотя это вряд ли, слишком высокого полета птица для крестьянской свадьбы.

Наверняка зазвали проезжего для пущей пышности, чтоб потом хвастать: а на свадьбе нашего старшенького был молодой князь из столицы! И даже если твой почтенный батюшка младший секретарь старшего письмоводителя, быть тебе в местных легендах заезжим князем.

Всего этого Юнфань, конечно, говорить не стал, а еще раз поклонился и назвал свое имя.

— Будем знакомы, — сказал молодой человек. — А меня зовут... эээ... Мэй Шинань.

И видно, что имя выдуманное, небось еще и откликаться на него не привык, но как скажешь: Мэй Шинань так Мэй Шинань. В конце концов, меня тоже не всегда зовут Юнфанем...

Молодой господин Мэй держался очень просто, по-свойски, и когда бутылка опустела, Юнфань перестал вспоминать о предполагаемом высоком ранге нового знакомого. Вторую бутылку они опустошали, хлопая друг друга по плечу и смеясь, а о чем разговаривали — вот чтоб вспомнить... наутро оказалось, что дальше они едут путешествовать вместе и что братец Фань обещал показать братцу Наню несколько знаменательных мест и дорогу в Долину целителей.

— Вообще-то я должен был вернуться домой... — растерянно сказал Юнфань молодому господину. — Отец рассердится...

Молодой господин Мэй пожал плечами.

— Напиши письмо. Если хочешь, я добавлю от себя пару слов. Твой отец не будет сердиться.

Написали письмо, и господин Мэй отправил с ним одного из деревенских.

Так Юнфань внезапно стал собутыльником, собеседником и спутником заезжего "столичного князя".

Что он и вправду князь, он узнал гораздо позже.

Как путешественники спасли девицу

Молодые люди шатались по цзянху уже месяца полтора, не упуская ни одной возможности развлечься, почудить и набедокурить. В Тяньмоунань ввязались в драку с местным забиякой и скинули его в пруд, чтоб охолонул; в Тяньмоухань господин Мэй чересчур приударил за одной девицей, и пришлось уносить ноги от ее разъяренных братьев; в Тяньмоуцань сели играть в кости, господину Мэю везло, и его обвинили в жульничестве, пришлось прорываться с дракой; в Тяньмоувэнь у Юнфаня сперли кошелек, а у господина Мэя попытались увести коня, но не преуспели. Словом, путешествовали нескучно и с пользой.

После первой совместной драки, в которой они бились спина к спине, отношения между молодыми людьми стали совсем приятельскими, хотя называть господина Мэя "братцем Нанем" Юнфань осмеливался только в некотором подпитии, а протрезвев, снова возвращался к вежливым выражениям. Случалось ночевать и в придорожных гостиницах, и в лесу у костра; и во время первой же такой ночевки на природе Юнфань вытащил свою дудку и заиграл — и увлекся. Шебутной господин Мэй, обычно начинавший скучать, не успев присесть, замер, слушая, и даже не вертелся, а Юнфань скользил вдоль мелодии южной ночи, забыв обо всем, кроме звука, и очнулся только, когда луна, поднявшись выше крон деревьев, заглянула ему в лицо. Тогда Юнфань остановился, дав замереть в воздухе последней ноте, и повернулся к господину Мэю. Тот сидел, смотрел куда-то в ночь поверх слабо мерцающих углей почти догоревшего костра, и лицо его было мягким и беззащитным, как никогда прежде. Юнфань смутился — как будто подглядел что-то, чего ему не следовало знать. Тут господин Мэй заморгал, очнулся, поежился — внезапно заметил, что стало прохладно, — и сказал:

— Ты замечательный музыкант, братец Фань.

И тогда Ло Юнфань не выдержал и признался, что будь его воля, он бы только играл всю жизнь, а воинское дело — это так, унаследовано, вроде надо его держаться, не то отец не поймет...

— Понятно, — сказал господин Мэй. — Я подумаю об этом.

Больше в эту ночь они не говорили о музыке, просто завернулись в одеяла и проспали до утра. Но теперь время от времени братец Нань просил братца Фаня сыграть что-нибудь, а когда на одном из городских рынков Юнфань остановился в задумчивости перед лавкой музыкальных инструментов, настоял на том, чтобы купить приятелю что-нибудь струнное и, как Юнфань ни упирался, а пришлось стать обладателем красавицы-пипы с грушевидным телом и длинным грифом. Звук у нее был превосходный.

Вот так, то дерясь, то предаваясь музыке, то влипая в глупые истории, они и ехали куда глаза глядят — и однажды господин Мэй вспомнил, что хотел съездить в Долину целителей. Так же, как и прежде, никуда не торопясь и с приключениями, свернули в ту сторону.

До Долины оставалось не больше двух дневных переходов, погода стояла пасмурная, но теплая, дорога шла через лес по высокому берегу реки — ее не было видно, только иногда, у поворотов дороги, слева внизу слышалось бормотание воды по камням. Справа от дороги поднимался вверх склон, поросший замшелыми стволами старых деревьев, под ними кустился чахловатый, но упрямый подлесок. а между колеей и склоном шла полоса трепещущего листвой орешника. Ехали шагом, разговаривали — Юнфань как раз излагал, сколько еще ехать и какова дальше дорога, — и как раз на его словах "народу тут живет немного, но в лесах водятся лихие люди, бывает, грабят путников, так что осторожней, господин Мэй" их глазам открылась картина недавнего смертоубийства.

Убитых было человек пять... а, нет, шесть, еще один лежал в стороне от дороги в самом орешнике. Здесь двое дорого продали свою жизнь, а четверо нападавших заплатили сполна. И еще сколько-то захватили добычу и уволокли вверх по склону — вон как проломили кустарник. Кто-то из них ранен — на листьях следы крови. Возможно, ранены захваченные в плен, потому что тот обрывок голубого шелка, зацепившийся за сучок — скорее всего, от женского платья, а не от мужского.

Ехали путешественники с охраной, на них напали, охрану перебили, путешественников и, возможно, слуг уволокли в лес, коней с поклажей увели.

Юнфань наклонился и пощупал шею ближайшего покойника, хотя не было никакого смысла искать у того пульс. Тело еще не остыло.

— Вряд ли они далеко ушли, — сказал он вслух. — Поклажа, женщина, небось при ней служанка, а то и не одна, а лошадей они вели в поводу.

Господин Мэй гневно раздул ноздри.

— Мы не можем этого так оставить. Идем за ними.

Юнфань кивнул: согласен.

— Но нас только двое, а их наверняка больше. Так что будем гнаться за ними, но тихо. Чтобы они не заметили нас раньше времени.

— А, так это само собой, — сказал господин Мэй, спешиваясь.

Свернули с дороги и двинулись вверх по склону, ведя лошадей в поводу.

След, который их вел, был ясным и недвусмысленным. Когда исчезали следы ног и копыт, обнаруживалась то заломленная ветка, то еще один клочок того же голубого шелка — владелица рукава, или шарфика, или чем там этот шелк был в прежней жизни, похоже, разорвала его на множество клочков, — а один раз господин Мэй поднял из-под ног простую деревянную шпильку.

Наконец потянуло дымом. Молодые люди переглянулись, кивнули друг другу, оставили лошадей и крадучись двинулись на запах. Вскоре стали слышны и разговоры.

Разбойники потрошили добычу. Двое сторожили пленных — слугу средних лет и двух женщин. Одна постарше и тоже, видно, прислуга, другая — молоденькая девчонка. Голубой шелк при жизни был частью ее подола. Руки у всех троих были связаны, интересно, как девчонка умудрилась оставлять все эти знаки по пути, со связанными-то руками? Наверное, связали уже на привале.

Сторожа глядели за пленными вполглаза — их гораздо больше интересовал взрезанный тюк, в котором рылись их подельники. Увы, содержимое, видимо, оказалось куда менее привлекательным, чем от него ожидали. К тому моменту, когда молодые люди залегли за камнями в нескольких шагах от разбойников, те как раз ворчали и бранились. Стоило так стараться ради каких-то дурацких пакетиков со снадобьями и сушеной травы. Ну ничего, хотя бы девку можно будет дорого продать, она хорошенькая, и слуги чего-нибудь да стоят... может, в другом тюке все-таки деньги?

Юнфань осторожно выглянул из-за камня, пересчитывая противников. Восемь... девять... да те двое, итого одиннадцать... проклятье, девчонка смотрит прямо на него! Только бы не задергалась и не выдала!

Девчонка даже бровью не повела, только медленно моргнула и отвела взгляд. Вот это выдержка...

Юнфань нырнул за камень и переглянулся с господином Мэем. Показал на пальцах, сколько разбойников и где они. Кивнули друг другу и ползком двинулись к пленным.

Сторожа вытянули шеи — во втором тюке обещающе звякнуло. В этот момент парни бесшумно поднялись за их спинами. Зажать разбойнику рот, перерезать глотку, аккуратно опустить его на землю, лишь бы только пленные не заголосили на радостях... но девчонка что-то шепнула остальным двоим, те понимающе кивнули и не раскрыли ртов. Разрезали веревку на девчонке и дали ей нож — дальше справится, — а сами выхватили клинки и с воинственным кличем бросились в атаку.

Из одиннадцати осталось девять, неожиданность атаки позволила вывести из строя еще троих, итого шесть, и эти успели повскакать на ноги и схватиться за оружие. Стало, прямо скажем, жарковато. Прыгали, уворачивались, отбивались, из шести осталось пять, потом четверо, потом трое... потом один из оставшихся троих, уже бежавший на господина Мэя со зверским выражением на лице, вдруг споткнулся, на лице его отразилось изумление, и он упал лицом в землю. Стало видно его спину. Под лопаткой торчала рукоять знакомого ножа. Юнфань рубанул своего противника, убедился, что господин Мэй успешно поразил своего. Вытер лезвие меча об одежду того, с ножом в спине. Выдернул из него нож, тоже вытер. Оглянулся.

Слуга стоял неподалеку, всего в нескольких шагах, и держал под уздцы трех угнанных разбойниками коней. Еще одну лошадь держала женщина. Девчонка же деловито перешагнула через трупы, оглядела рассыпанные мешочки, пакетики и монеты.

— Дядя Цай, собери тут все, что можно, — сказала она. — Дай поводья тетушке Чи, она справится.

Наклонилась, подняла бумажный сверток. Повернулась, подошла к господину Мэю и скомандовала:

— Покажите рану, молодой господин.

Только тут Юнфань заметил, что из-под рукава у господина Мэя бежит струйка крови.

— Не бойтесь, — сказала девчонка. — Я свое дело знаю. А вы... да, вы, вы. Подержите-ка. — И сунула пакетик с лекарством в руки Юнфаню.

После чего задрала многострадальный голубой подол и рванула.

В Долину целителей ехали вместе. Впереди Юнфань, за ним раненый герой — господин Мэй — с красивой голубой повязкой на рукаве, дальше юная лекарка, ее звали Дай Юньцюэ, и ее люди. Никуда не торопились, путь занял целых три дня вместо двух, и господин Мэй не упускал ни одного случая предоставить девчонке заботиться о своей ране, а та смотрела на него преданными глазами и таяла. Юнфаню было немного досадно — он тоже не отказался бы от небольшой доли восхищения, в конце концов, спасали-то они ее вместе, но что поделаешь.

Разве можно сравниться со столичным вельможей...

Как каждый поехал своим путем

На въезде в Долину целителей была застава, и едва путники, подъехав к ней, спешились, как им навстречу поспешно вышел человек — судя по манерам, то ли большой чиновник, то ли большой военный, но какого именно ранга и статуса, не поймешь, одежда на нем была не форменная. Подошел к господину Мэю и поклонился вежливо. Не так, как следовало бы кланяться тому, кто младше — а господин Мэй явно был младше, — или тому, кто ниже по положению, на что намекала простая одежда господина Мэя. Вся твоя игра, переодетый вельможа, тут и провалилась, — подумал Ло Юнфань, глядя на это всё. А господин Мэй спросил холодно:

— Откуда ты тут взялся, Чин Хансянь?

— Не извольте гневаться, ваша светлость, — ответил тот человек. — Я искал вас по поручению его высочества. — И, почтительно склонившись, протянул обеими руками сверток с письмом.

Вот тут Юнфань и понял, что ранг своего товарища по путешествию он недооценил. Не просто вельможа — а из тех, кому кто-то из принцев посылает с переодетым гонцом частные письма.

Господин Мэй принял письмо, развернул его поспешно и прочел. После чего сунул письмо в рукав и повернулся к своим спутникам:

— У меня срочное дело, я немедленно возвращаюсь в столицу. Ло Юнфань, ты был мне верным товарищем в пути, на тебя можно положиться. Барышня Дай, ты показала недюжинное присутствие духа и неплохие лекарские навыки. Если хотите, можете поехать со мной в столицу. И воин, и лекарь пригодятся на службе дому Линь... а, да. Я не называл прежде своего имени, сами понимаете, хотелось путешествовать без суеты и шума.

Ну да, когда тебя зовут Линь Се, ты старший сын старого главнокомандующего и один из самых молодых и знаменитых генералов — трудно было бы гулять по цзянху под собственным именем, не привлекая внимания.

Юная лекарка сперва захлопала ресницами, осознав статус господина Мэя, но отвечала так спокойно, будто не услыхала ничего необычного:

— Благодарю вас, молодой господин, если вам нужна служба ничтожной лекарки, я с удовольствием поеду с вами.

А Ло Юнфань поклонился низко и сказал:

— Виноват, ваша светлость, а только я не могу наняться на государственную службу без дозволения моей гильдии и без отцовского благословения. Я не поеду.

— Врешь, — сказал господин Мэй. — Можешь. Достаточно сообщить, кто тебя нанимает, и тебя отпустят.

Ло Юнфань поклонился еще ниже:

— Велите казнить. Я не могу ответить вам согласием: я воин цзянху, и пока не получу дозволения моей гильдии, не могу поступить к вам на военную службу.

— А не на военную?

Ло Юнфань так удивился, что только и сумел переспросить:

— То есть?

— Тьфу, — сказал господин Мэй с досадой. — Ну подумай, вроде голова не деревянная... На какую еще службу, кроме военной, я могу тебя позвать?

— Не знаю, ваша светлость, — растерянно ответил Юнфань.

— Кто говорил, что будь его воля, всю жизнь бы играл?

Юнфань вскинул голову, забыв о почтительности.

— Господин Мэй! То есть ваша светлость!

— Честно говоря, — проворчал его светлость, — я пока не понимаю, зачем мне нужен на службе музыкант. Но как-нибудь разберусь. А ты еще и воин. Я уверен, что ты мне обязательно пригодишься. Ну, что скажешь?

— Господин... — Ло Юнфань никак не мог собрать разбежавшиеся слова, потом наконец пробормотал: — Я очень хочу, господин. Но... могу ли я обдумать... так неожиданно...

— Была бы честь предложена, — фыркнул господин Мэй. — Давай так. Приезжай в столицу до Осенней луны. Приедешь — возьму на службу. Музыкантом. Не приедешь — буду считать, что ты отказался от службы... Чин Хансянь, мы уезжаем немедленно, барышня едет с нами. Зови своих людей.

Ло Юнфань поклонился барышне Дай на прощание. Ее слуги разделились, тетушка Чи уезжала с барышней, а дядя Цай оставался — с поклажей для Долины целителей и множеством поручений.

— Прощайте, — сказал Юнфань, — будьте счастливы.

— Если хотите знать мое мнение, — сказала барышня Дай, — я бы на вашем месте не упустила возможность. Но решать вам. Прощайте, может, еще свидимся. Может быть, этой осенью?

Господин Линь Се, барышня Дай Юньцюэ с тетушкой Чи, командир Чин Хансянь и два десятка сопровождавших его воинов скрылись за поворотом, и топот копыт стих, и пыль улеглась.

Ло Юнфань поклонился дядюшке Цаю, вскочил в седло и поехал наконец домой, к отцу, которого не видел больше двух месяцев.

"Решать вам"... Он усмехнулся. Если барышня будет так смотреть на молодого господина, одним лекарским делом это не кончится... ну что же, если лекарка из цзянху сумеет стать наложницей столичного князя, разве это не великое везение? Кто такой Ло Юнфань, чтобы вздыхать тут и думать о красивых глазах юной лекарки? Это был довод против службы.

Но оставить меч и всю жизнь играть музыку... Это был довод за.

Было и сомнение, и оно так и грызло. Зачем молодому генералу Линь Се музыкант? Да какое твое-то дело, зачем? Будет слушать твои мелодии между военными походами. Или даже в военных походах, учитывая воинскую подготовку музыканта. Разучить на флейте пять-шесть военных маршей, что ли? Заранее?..

Не буду думать сейчас, — сказал он себе. — У меня еще не меньше месяца на размышления.

Кстати, надо будет захватить с собой цинь. Играю сейчас на нем от случая к случаю, скучает бедняга дома, а теперь можно будет хоть каждый день...

Не буду решать сейчас! Еще неизвестно, что скажет отец и как отзовутся в гильдии.

"Врешь", — сказал господин Мэй. И был прав: когда узнают, кто зовет на службу, несомненно отпустят. Уж музыкантом-то точно.

Я не буду решать сейчас. Но пожалуй, в столицу прибудет не воин, а музыкант по прозвищу Тринадцать. Раз уж его светлости нужен именно он.

Встряхнул головой, пришпорил коня. Думать надо не об обещанной службе, а о том, что же сказать отцу.

Гнедой фыркнул и поддал ходу. Копыта застучали чаще. Вслед ударным отозвался тихий струнный отголосок.

Подпевала, покачиваясь у седла, тщательно укутанная грушевидная пипа с замечательным звуком.