Сын воина, ученик своего отца и будущий воин, он частенько сбегал со двора, улучив время среди тренировок и обязательных хозяйственных дел, и предавался порицаемой праздности. Почти что разврату. Он скрывался от зорких глаз отца и старшего брата, садился под старой ничейной сливой у вершины Лисьей горки и, забыв обо всем, часами играл на пастушьей дудке.

Дудку свою он сделал сам. Советовался потихоньку с Чжу Бяном, торговцем из лавки всякой всячины, — тот тоже был любителем музыки и многое умел. Но каждый лад на гладком бамбуковом тельце дудки был вырезан Юнфанем собственноручно.

Он знал несколько общеизвестных мелодий, а уж народные песни, звучавшие вокруг него, мог сыграть все; но тот, кто слушает звучание мира, никогда не испытывает недостатка в новых музыкальных впечатлениях. Достаточно прислушаться к звону дождевых капель — поначалу может показаться, что он однообразен, но это не так. На самом деле это бесконечно изменчивая и богатая музыка, которую природа с легкостью играет всего лишь на нескольких нотах, и попробуй повтори, чтобы вышло хоть сколько-то похоже... А уж сплетение птичьих голосов, шума ветра, шелеста листвы и множества звуков насекомых в разнотравье — никакому оркестру не сравниться. И если сесть среди травы со своей дудкой, вслушаться, а потом встроить свой голос в общий хор... можно играть и играть, наслаждаясь, и если вступишь правильно, вскоре заметишь, что мир отвечает тебе. Птицы отзываются на твои трели, ветер поддерживает твой свист своим, листья шелестят в такт, и цикада выдерживает паузы, равняясь на тебя...

Жаль, обычно эта музыка прекращалась внезапно — отцовским окриком или, хуже того, подзатыльником. Опять отлыниваешь от дела? А ну живо, ты еще не принес воды, не вычистил котел и не повторил упражнения бойцовского канона, которые тебе велено разучить! Нет, не три раза, а пока не начнет получаться, как надо!

Тогда приходилось откладывать дудку и, почесывая ушибленное место, бежать, куда велели.

И всё равно при каждом удобном случае он удирал от предписанных занятий и предавался своей страсти.

Однажды его музыка была прервана другим человеком, и это была крутая перемена всей его жизни.

Он, как всегда, играл, выстраивая мелодию на ходу, то улетая вслед за ней в небо и кружа там с жаворонком, то снижаясь и шевеля траву вместе с ветром, вызывая на музыкальный диалог насекомых, гудя со шмелем и цвиркая с кузнечиками, и чувствовал себя частью всего — и одновременно всем.

И вдруг рядом с ним зазвучали струны.

Он так был увлечен, что просто учел и этот звук в своей музыке, а струны звенели, поддерживая его дудку и отвечая миру, и это было настолько прекрасно, что даже слезы выступили на глазах.

Но через какое-то время тот, кто сел рядом и заиграл на цине, звучным аккордом завершил мелодию, и Ло Юнфань остановился тоже: нельзя было продолжать после этого аккорда, не разрушив созданную красоту.

Только тогда он повернул голову и посмотрел на незнакомца с цинем. Это был немолодой человек, в волосах и бороде его блестели седые нити, а лицо... Ло Юнфань никогда в жизни не видел такого красивого старика.

Гораздо позже он понял, что учитель был вовсе не стар, просто Ло Юнфаню так показалось — самому-то ему было всего десять лет.

Человек с цинем потрепал Юнфаня по голове, встал и направился к дому.

О чем он говорил с отцом, Юнфань мог только догадываться — по немногим словам, которые ему удалось подслушать, а он слушал очень внимательно, Небо свидетель. Было произнесено: "талант", "нет, это не баловство" и "он прославит ваше имя". На что отец отвечал, что прославлять имя семьи Ло его сын будет при помощи боевых искусств. Даже "готов учить бесплатно" не подействовало. Наконец старик сказал сердито: "как же вы упрямы, господин воин" — и вышел из дома. Юнфань едва успел отодвинуться от двери.

Старик не сказал ему ни слова, просто повернулся и ушел. Но назавтра, когда Юнфань наладился с дудкой в свободную минуту, рядом с ним снова зазвучал цинь. Они играли, не глядя друг на друга, только слушая. Потом, как и вчера, старик завершил мелодию. Юнфань думал, что музыкант теперь уйдет — но тот продолжал сидеть рядом с ним. А затем спросил:

— Хочешь попробовать сыграть на цине?

Еще бы он не хотел!

Сейчас уже трудно вспомнить, когда Юнфань узнал имя своего учителя. Это случилось далеко не сразу — и это имя ничего не сказало будущему воину, сыну воина. Он сроду не слыхал никаких имен музыкантов. Так что это было просто имя.

Но, конечно, впоследствии он узнал всю меру своего невежества — обнаружив, что стоит произнести "Юэ Фэнхуан", и люди начинают кивать: да, да, знаем, слышали, говорят, в наше время нет никого искуснее великого Юэ Фэнхуана, написавшего так называемый "Трактат о срединной флейте". А что, он жив еще? Как — твой учитель? Это ты выдумал, чтобы похвастать, признавайся! А более искушенные в музыке добавляли: да всем же известно, что учитель Юэ не берет учеников! Потому что двенадцать у него уже было, а в гармонии двенадцать люй, и тринадцатая была бы нарушением...

Услышав об этом в первый раз, Юнфань пошел к учителю и задал ему вопрос про двенадцать флейт люй и гармонию. Учитель засмеялся и ответил:

— Некоторые специалисты заводят иногда разговоры о тринадцатой люй, которую следовало бы выдумать, чтобы завершить звукоряд. Считай, что это про тебя. Тринадцатой люй не существует, но она могла бы существовать, если бы кто-нибудь взял на себя труд этим заняться, так что ее вроде нет и вроде бы она незримо есть. Ты тоже вроде есть, но поскольку я учу тебя бесплатно, в моей миске нет никаких следов риса, полученного от твоей семьи. Как ни крути, со всех сторон ты Тринадцатый. — Засмеялся и добавил: — Пожалуй, так я и буду тебя звать. Не удивлюсь, если ты прославишь именно это имя — а не имя почтенной семьи Ло.

С тех пор прошли годы, и оказалось, что учитель был во всем прав — но вряд ли те его слова были предсказанием. Скорее, они натолкнули выросшего Ло Юнфаня на мысль о том, как разделить себя и свою жизнь на две части. Господин Тринадцать стал знаменитым музыкантом, из тех, чье имя знают даже те, кто лишь изредка интересуется музыкой. Боец Ло Юнфань остался одним из многих людей цзянху, хорошим, но не выдающимся воином, из тех, о ком слышали разве что другие воины, да и то не все. Который из них был настоящим, который маской? Да оба. Нельзя сказать, что господин Тринадцать лишь притворялся музыкантом, как нельзя сказать и что Ло Юнфань лишь притворялся воином. Но внутри господина Тринадцать было место Ло Юнфаню, а внутри Ло Юнфаня — господину Тринадцать. Он выворачивался наизнанку — и прежняя изнанка становилась лицом.

Музыкант снискал славу, воин от нее уклонялся. Более того: если господину Тринадцать приходилось сталкиваться с насилием, он сражался неловко. Не то чтобы неумело — но как человек, давным-давно не бравший в руки оружия. А Ло Юнфань играл на дудке — неплохо для любителя, но не более того. А с цинем у него не ладилось, то и дело мазал мимо нот и чересчур дергал струны.

На этот путь Ло Юнфань встал не сразу. Поначалу он совершенно не задумывался о таких вещах: ему незачем было прятаться. Жил себе и жил. Нанимался телохранителем к богатым путешественникам, охотился на лесную дичь, задирался с другими бойцами, иногда побеждал, иногда нет. Водил дружбу с несколькими такими же молодыми забияками. Играл на деревенских праздниках, людям нравилось, его зазывали приходить еще и непременно с дудкой. В семнадцать лет, подзаработав немного, купил себе собственный цинь. Стали звать на праздники с цинем. Иногда приходил, иногда отказывался.

Жизнь как жизнь.

Как простой воин познакомился с молодым вельможей

На 24 году эры Цзинъюнь случай свел Ло Юнфаня, обыкновенного бойца из цзянху, с молодым человеком, путешествовавшим по вольному краю озер и рек из любопытства и для удовольствия. Молодой человек явно происходил из столичной знати, это было видно сразу, хоть он и укрылся за скромным псевдонимом, и был воспитан как воин, причем обучен превосходно, — и это тоже было заметно с первого взгляда.

Ло Юнфань возвращался домой в Циньдун из поездки в западные провинции. В маленькой деревне, случившейся у него на пути, играли свадьбу, и как-то само собой вышло, что Ло Юнфань не смог проехать мимо. Музыкант на свадьбе всегда дорогой гость, и стоило одному из родственников жениха углядеть у воина за пазухой дудку, как его немедленно взяли в оборот. Подхватили, усадили, налили вина, предложили, если вдруг господин воин захочет, несколько инструментов на выбор... кстати, пипа у них была неплохая, но Ло Юнфань все же предпочел свою дудку.

Он не был единственным музыкантом на этой свадьбе, деревенские музыканты-любители, игравшие вполне сносно — кто на чем, кто на дудках и свирелях, кто на барабанах, а один даже на эрху, — охотно приняли его в свой маленький оркестр. Довольно быстро они сыгрались — и понеслось.

Солнце уже клонилось к закату, когда Ло Юнфань, совершенно одуревший от непрерывного дутья в свой инструмент, встал со своего места и выбрался из деревенского оркестра. Поиграли знатно, теперь бы пожрать и выпить. Вот и всё, чего он хотел. И когда незнакомец, одетый обманчиво скромно, а на самом деле очень богато, протянул ему бутылку с вином, Юнфань благодарно кивнул и припал к живительной влаге.

Сделав несколько жадных глотков и блаженно выдохнув, он обратил наконец внимание на благодетеля, подавшего вино, и заметил всё то, о чем было сказано выше — и насчет воинской выучки, и насчет вельможного воспитания. Конечно, он не мог бы точно сказать, из какого дома происходит случайный знакомец, но это несомненно был очень большой дом, и Юнфань страшно смутился, низко поклонился и принялся извиняться.

— Вот еще, перестань, — сказал молодой человек. — Я всего лишь путешественник из простой семьи. Как тебя зовут?

Врать ты не умеешь, — подумал Юнфань. Всего лишь! Да ты небось переодетый сын начальника какого-нибудь ведомства, а то и городского наместника. Или вообще сынок столичного министра, хотя это вряд ли, слишком высокого полета птица для крестьянской свадьбы.

Наверняка зазвали проезжего для пущей пышности, чтоб потом хвастать: а на свадьбе нашего старшенького был молодой князь из столицы! И даже если твой почтенный батюшка младший секретарь старшего письмоводителя, быть тебе в местных легендах заезжим князем.

Всего этого Юнфань, конечно, говорить не стал, а еще раз поклонился и назвал свое имя.

— Будем знакомы, — сказал молодой человек. — А меня зовут... эээ... Мэй Шинань.

И видно, что имя выдуманное, небось еще и откликаться на него не привык, но как скажешь: Мэй Шинань так Мэй Шинань. В конце концов, меня тоже не всегда зовут Юнфанем...

Молодой господин Мэй держался очень просто, по-свойски, и когда бутылка опустела, Юнфань перестал вспоминать о предполагаемом высоком ранге нового знакомого. Вторую бутылку они опустошали, хлопая друг друга по плечу и смеясь, а о чем разговаривали — вот чтоб вспомнить... наутро оказалось, что дальше они едут путешествовать вместе и что братец Фань обещал показать братцу Наню несколько знаменательных мест и дорогу в Долину целителей.

— Вообще-то я должен был вернуться домой... — растерянно сказал Юнфань молодому господину. — Отец рассердится...

Молодой господин Мэй пожал плечами.

— Напиши письмо. Если хочешь, я добавлю от себя пару слов. Твой отец не будет сердиться.

Написали письмо, и господин Мэй отправил с ним одного из деревенских.

Так Юнфань внезапно стал собутыльником, собеседником и спутником заезжего "столичного князя".

Что он и вправду князь, он узнал гораздо позже.

Как путешественники спасли девицу

Молодые люди шатались по цзянху уже месяца полтора, не упуская ни одной возможности развлечься, почудить и набедокурить. В Тяньмоунань ввязались в драку с местным забиякой и скинули его в пруд, чтоб охолонул; в Тяньмоухань господин Мэй чересчур приударил за одной девицей, и пришлось уносить ноги от ее разъяренных братьев; в Тяньмоуцань сели играть в кости, господину Мэю везло, и его обвинили в жульничестве, пришлось прорываться с дракой; в Тяньмоувэнь у Юнфаня сперли кошелек, а у господина Мэя попытались увести коня, но не преуспели. Словом, путешествовали нескучно и с пользой.

После первой совместной драки, в которой они бились спина к спине, отношения между молодыми людьми стали совсем приятельскими, хотя называть господина Мэя "братцем Нанем" Юнфань осмеливался только в некотором подпитии, а протрезвев, снова возвращался к вежливым выражениям. Случалось ночевать и в придорожных гостиницах, и в лесу у костра; и во время первой же такой ночевки на природе Юнфань вытащил свою дудку и заиграл — и увлекся. Шебутной господин Мэй, обычно начинавший скучать, не успев присесть, замер, слушая, и даже не вертелся, а Юнфань скользил вдоль мелодии южной ночи, забыв обо всем, кроме звука, и очнулся только, когда луна, поднявшись выше крон деревьев, заглянула ему в лицо. Тогда Юнфань остановился, дав замереть в воздухе последней ноте, и повернулся к господину Мэю. Тот сидел, смотрел куда-то в ночь поверх слабо мерцающих углей почти догоревшего костра, и лицо его было мягким и беззащитным, как никогда прежде. Юнфань смутился — как будто подглядел что-то, чего ему не следовало знать. Тут господин Мэй заморгал, очнулся, поежился — внезапно заметил, что стало прохладно, — и сказал:

— Ты замечательный музыкант, братец Фань.

И тогда Ло Юнфань не выдержал и признался, что будь его воля, он бы только играл всю жизнь, а воинское дело — это так, унаследовано, вроде надо его держаться, не то отец не поймет...

— Понятно, — сказал господин Мэй. — Я подумаю об этом.

Больше в эту ночь они не говорили о музыке, просто завернулись в одеяла и проспали до утра. Но теперь время от времени братец Нань просил братца Фаня сыграть что-нибудь, а когда на одном из городских рынков Юнфань остановился в задумчивости перед лавкой музыкальных инструментов, настоял на том, чтобы купить приятелю что-нибудь струнное и, как Юнфань ни упирался, а пришлось стать обладателем красавицы-пипы с грушевидным телом и длинным грифом. Звук у нее был превосходный.

Вот так, то дерясь, то предаваясь музыке, то влипая в глупые истории, они и ехали куда глаза глядят — и однажды господин Мэй вспомнил, что хотел съездить в Долину целителей. Так же, как и прежде, никуда не торопясь и с приключениями, свернули в ту сторону.

До Долины оставалось не больше двух дневных переходов, погода стояла пасмурная, но теплая, дорога шла через лес по высокому берегу реки — ее не было видно, только иногда, у поворотов дороги, слева внизу слышалось бормотание воды по камням. Справа от дороги поднимался вверх склон, поросший замшелыми стволами старых деревьев, под ними кустился чахловатый, но упрямый подлесок. а между колеей и склоном шла полоса трепещущего листвой орешника. Ехали шагом, разговаривали — Юнфань как раз излагал, сколько еще ехать и какова дальше дорога, — и как раз на его словах "народу тут живет немного, но в лесах водятся лихие люди, бывает, грабят путников, так что осторожней, господин Мэй" их глазам открылась картина недавнего смертоубийства.

↓ Содержание ↓