История Золушки

Макс Мах

История Золушки

или

Каникулы в волшебной стране

Глава 1

Дождь усилился, стемнело и ощутимо похолодало. Время подходило к восьми, но автобус так и не пришел. Оставалось надеяться на попутку, однако, кто и зачем попрется на ночь глядя по дороге, ведущей в никуда, — вопрос, скорее риторический, чем, по существу. Ответ очевиден. Никто. Поскольку некуда и незачем. Во всяком случае, не в это время дня, и не в такую погоду.

Кира повела плечами, ощущая, как влажный озноб проникает даже под кожаный реглан, и, присев на чемодан, попробовала закурить. Впрочем, если день не задался, то сразу во всем. Отсыревшие спички не зажигались. Ломались, шипели, исторгая вонючий дым, но не горели. И, как водится, чем дольше длились ее мучительные попытки добыть этот чертов огонь, тем сильнее хотелось курить.

— Твою мать! — выругалась она после очередной негодной попытки.

Изо рта вырвался клуб пара, тут же пробитый мелкими каплями дождя, добиравшегося до Киры даже под навесом автобусной остановки, и в этот момент на дальнем плече дороги вспыхнули фары.

"Так вот ты какое, женское счастье! — Кира выбросила размокшую папиросу и, встав с чемодана, быстро вышла на середину дороги. — Ну, судари мои, посмотрим теперь, кому на Руси жить хорошо!"

Машина стремительно приближалась. Мотались по сторонам, разбрызгивая жидкий мрак, желтоватые лучи от мощных, словно прожекторы ПВО, фар, а рука Киры уверенно нащупывала в кармане реглана переложенный туда "страха ради" ввиду ночного времени суток неуставной швейцарский люгер.

— Стой! — заорала она, когда оказалась в свете фар, и тут же вскинула руку с зажатым в ней пистолетом.

В том отчаянном положении, в котором она оказалась, Кира была готова даже на крайности. И, если бы, — не дай бог, конечно, — водитель "пошел на таран", она бы ему, болезному, влепила напоследок восемь граммов чего-то там, — ну, не свинца же в самом деле! — прямо сквозь лобовое стекло. Однако обошлось. Машина давить ее не стала: притормозила загодя, тихо приблизившись накатом, и встала метрах в трех перед Кирой. Водитель, судя по всему, не зевал и заметил вышедшего на дорогу человека издалека, благо фонарь на автобусной остановке был хоть и плохонький, но кое-как дорогу освещал.

— Это ограбление? — водитель легковушки, который уже рассмотрел, наверное, в свете фар, что имеет дело пусть и с военной, но все же с женщиной, вышел под дождь и стоял теперь там, у открытой дверцы авто, похожий на тень отца Гамлета. Черная невнятная фигура, если смотреть против света. Но голос очевидно мужской, — что не странно в таком месте в такое время, — и полон откровенной иронии.

— Нет! — Кира опустила руку, но убирать люгер в карман не стала, мало ли что. — Попутку до сто седьмого километра ищу.

— На Чертову мызу, что ли? — поинтересовался водитель, по-прежнему, стоявший вместе с Кирой под мелким холодным дождем.

— Может быть, вы еще и номер воинской части назовете? — вопросом на вопрос ответила Кира.

— Слушайте, офицер, — откровенно усмехнулся незнакомец, — сдался вам этот гребаный номер, если вы направляетесь на аэродром Чертова мыза? Я ведь правильно понимаю, вас тут ссадил кто-то, направлявшийся в Вестбигду. Сказал, ждите, мол, автобус, и уехал. Так?

— Допустим! — Кира уже поняла, что собеседник неопасен, но все равно осторожничала. Привычка — вторая натура, не правда ли? И приказы "о бдительности" никто пока не отменял.

— Ну, вот и отлично! — откровенно усмехнулся незнакомец. Впрочем, вышло это у него не зло и не обидно. — Автобус уже не придет, но вам повезло, я как раз еду на аэродром и с удовольствием вас подвезу. С чемоданом помочь?

— А вы...? — Кира замялась, ей вдруг стало неловко спрашивать незнакомца, кто он и откуда, но и не спросить не могла. Все-таки ночь, лесная дорога, военное время, то да се...

— Виноват, не представился! — понял ее, что называется, с полуслова мужчина. — Поручик Львов, Яков Иванович.

— Капитан Амелина, — Кира опустила пистолет в карман и повернулась к чемодану.

— Капитан или? — уточнил поручик Львов.

— Штабс-капитан, — бросила Кира через плечо.

— А по имени-отчеству, госпожа штабс-капитан?

"Вот же зануда!"

— Кира Дмитриевна.

— Приятно познакомиться, Кира Дмитриевна! Так что, с чемоданом помочь, или как?

— Или как! — Кира подхватила тяжелый чемодан и вернулась к автомобилю, оказавшемуся при ближайшем рассмотрении довольно дорогим, хотя и порядком потрепанным гражданским вездеходом "Ермак". — Откроете багажник, или просто положить на заднее сидение?

— Кидайте назад и поехали! — поручик уже вернулся на водительское место и теперь неторопливо и с видимым удовольствием закуривал.

— Закурить предложите? — Кира запихнула чемодан на заднее сидение и теперь устраивалась рядом с поручиком.

— Угощайтесь! — протянул ей мужчина коробку асмоловских папирос.

Он был одет в полевую форму, но ни наград, ни обычных для пилотов значков у него не было. Только погоны и "крылышки" ВВС. Странная история, если разобраться. Даже у зеленого подпоручика — только что из-за парты — на груди, слева, что-нибудь да нарисуется. Значок парашютиста, "поплавок" училища, еще какая-нибудь ерунда. Но этот поручик на новичка не походил. Мужику лет тридцать, если не больше, едет на своей машине — тут у Киры и сомнений не возникло — курит дорогие папиросы...

"И где, спрашивается, его шинель? Осень все-таки на дворе!" — она прикурила от предложенного огня и теперь рассмотрела у поручика Львова шрам, спускавшийся слева по челюсти вниз, на шею. Однако и шевронов за ранения на форменной тужурке Якова Ивановича не нашлось тоже.

"Просто, табула раса какая-то, а не офицер императорских военно-воздушных сил!"

— Выпить хотите? — поручик смотрел на нее с интересом, но без обычных для мужских коллективов на войне смущения или наглости. А вот на дорогу почти не смотрел.

"Пилот, — решила Кира, — и, возможно, неплохой. Ведет уверенно, без суеты, без напряжения... И не выпендривается".

— Спасибо, — сказала вслух. — С удовольствием.

— Если не брезгуете, пейте прямо из горлышка, — поручик достал из-под сидения початую бутылку старки и протянул Кире. — Стакана у меня все равно нет. Разве что, у вас свой в запасе имеется.

— Есть где-то в чемодане... — Кира взяла бутылку, вытащила пробку, и, обтерев платком горлышко, приложилась на два длинных глотка. Горькая струя пролилась на язык, скользнула в горло. Жидкий огонь имел вкус осени, пах домом, яблоками, опавшими листьями.

— Спасибо! — сказала, возвращая бутылку. — Очень хорошая старка. И недешевая, я думаю...

— Из старых запасов. Такую теперь и за деньги не купишь, — поручик убрал бутылку, коротко глянул на Киру. — Значит, вы новый командир второй эскадрильи, я правильно понимаю?

— Я служебные дела с незнакомыми людьми не обсуждаю, — пыхнула дымом Кира. — Со знакомыми, впрочем, тоже. Вы пилот?

— Как и вы.

— Почем знаете? — "по-простонародному" удивилась Кира.

— Пальцы крепкие! Вон как пробку достали!

— Ну, да! — кивнула Кира. — Это я могу! А вы наблюдательный.

— Истребитель.

— Я догадалась. И летаете конечно же во второй эскадрилье.

— Ваш будущий подчиненный, стало быть.

— На вопрос ответите?

— Даже и не спрашивайте, — усмехнулся в ответ поручик. — Сначала посмотрите мое личное дело. С командиром полка поговорите. Там видно будет.

— Ну, хоть какое училище закончили, скажете? — упорствовала Кира.

— Нет, — покачал головой Львов. — Ничего я вам, командир, не скажу, и не обижайтесь! Мне начдив лично запретил. Будут вопросы, идите к нему, но я бы не советовал. Он всех на хер, простите за выражение, посылает, пошлет и вас. А оно вам надо с вашими-то проблемами?

"С моими проблемами..."

— Что вам известно о моих проблемах? — получалось, что она попалась на самую примитивную провокацию, какую мог измыслить охочий до таких шуток мужской мозг. Теперь приходилось выстраивать тактику беседы на ходу.

— Амелина, — повернулся к ней Львов. — Фамилия запоминающаяся. Вы Качинское училище, Кира Дмитриевна, закончили в сороковом году. Я это случайно запомнил. Десять лет прошло, из них три года войны... Звание штабс-капитан, ни то ни се... Наверняка, пара-другая орденов, а должность — командир эскадрильи. Оно и понятно, в Академию вас не приняли, потому что женщина. За линию фронта летать запрещено. Да и вообще, армия — мужской клуб, в нем женщин за другое ценят...

— Да, вы, поручик философ! — усмехнулась Кира, скрывая горечь за завесой табачного дыма.

Увы, но в словах Львова было больше правды, чем ей хотелось бы признать. Киру в свое время и в училище брать не хотели. И после выпуска, из армии едва не поперли. То есть, поперли, вообще-то, потому что женщин — военных летчиков в Российской империи не существовало по определению. Но на ее счастье как раз случился греко-турецкий конфликт, быстро переросший в полномасштабную войну, и царь Константин начал спешно вербовать волонтеров в свои недоразвитые ВВС...

— Вы еще забыли упомянуть про мое происхождение, — со злости добавила она вдогон, вспомнив про те свои мытарства.

— Ну, это очевидно, — отмахнулся поручик. — Вы не дворянского рода... Что-то еще? — нахмурился он вдруг. — Амелина, вроде бы, не еврейская фамилия... Или вы из татар?

— Староверы мы, — усмехнулась, успевшая "выпустить пар" Кира

— Вот оно как! — искренне удивился Львов. — Кержачка? Откуда, если не секрет?

— Тобольские чалдоны, — нехотя объяснила Кира.

— Надо же, а по речи и не скажешь! Это ведь я вас на арапа брал, Кира Дмитриевна, когда сказал, что не дворянка. Речь у вас, штабс-капитан, вполне за дворянскую сойдет.

— Ну, так я только по происхождению чалдонка. Кержакам теперь никто не указ. Я в Новгороде росла.

— Столичная штучка, выходит! — улыбнулся мужчина. — Еще выпить хотите?

— Да, нет, — покачала головой Кира. — Достаточно, наверное. Еще не хватало, пьяной в часть прибыть!

— С пятидесяти-то грамм?

— Все равно не стоит!

— Ну, не стоит, так не стоит, — согласился поручик. — А мы, к слову, приехали. Так что добро пожаловать на борт, госпожа штабс-капитан!

Кира, отвлекшаяся на разговор, огляделась. Впереди, перед капотом вездехода, уходившую в ночь дорогу перегораживал шлагбаум, а от сторожевой будки к остановившейся машине уже шел часовой с автоматической винтовкой на плече.

"Чертова мыза, надо полагать... Быстро доехали!"

* * *

Несмотря на поздний час, командир полка полковник Сиротин оказался на месте. Сидел в своем кабинете. Работал.

"Опять свезло!"

Кира вошла в кабинет, остановилась напротив полковника и взбросила руку к козырьку фуражки.

— Штабс-капитан Амелина...

— Здравствуйте, Кира Дмитриевна! — вежливо остановил ее Сиротин. — Душевно рад знакомству! — протянул он руку, вставая из-за стола.

— Полковник Сиротин, Григорий Леонидович, — представился комполка и тут же перешел к делу:

— От чая, думаю, не откажитесь? Или, возможно, проголодались? Приказать принести бутерброды?

Напор у полковника был чисто истребительный, но в глазах этого невысокого полноватого офицера к естественному в данном случае выражению интереса примешивалась известная доля добродушия. Оно же звучало в голосе командира, и это был скорее хороший признак, чем наоборот.

— С удовольствием! — улыбнулась в ответ Кира, давно забывшая, что такое стесняться, когда тебе предлагают поесть. — И чай, и бутерброды... И выпить, если случится, тоже не откажусь. Мне сегодня не летать!

— Ну, вот и славно! — Полковник быстро отдал распоряжения вестовому и вернулся к столу, предлагая Кире сесть напротив него.

— Пару вопросов, если позволите.

— Вы же командир, Григорий Леонидович! Спрашивайте, — Кира как раз закурила и, отведя глаза от погасшей спички, выжидательно посмотрела на Сиротина.

— Сколько у вас боевых вылетов, Кира Дмитриевна? — полковник тоже закурил. Неторопливо, как бы нехотя, но взгляда не отвел. Смотрел все с тем же выражением добродушного интереса.

— Шестьдесят девять, — Кира знала, что все это можно прочесть в ее личном деле, но полковник хотел услышать цифры от нее самой. Его право. — Воздушных боев семнадцать. Сбитых — восемь, плюс один — в группе.

— То есть, Ас, не так ли?

— Наверное, Ас, — пожала плечами Кира, которая сбила своего первого бомбера еще на той, греко-турецкой войне. Близ острова Родос, в первом бою.

— Но почти два года служили на штабных должностях... Дивизия, армия, корпус... Интересный опыт?

— Да, пожалуй, — согласилась Кира. — Но мне, знаете ли, хотелось летать. Вы же летчик, господин полковник, должны понимать.

— А вам, стало быть, летать запрещали?

— Не запрещали, но...

— Да, — согласился Сиротин, — я понимаю разницу между учебными полетами и боевыми вылетами. В этом смысле у нас здесь раздолье: ешь — не хочу, как говорится. Зона ПВО, да и линия фронта не так чтобы далеко. Но вы, капитан, уж, бога ради, не зарывайтесь. Вам туда нельзя, помните, поди, указ от седьмого сентября?

— Помню, — кивнула Кира, знавшая этот указ, что называется, наизусть. — Можете не беспокоиться, Григорий Леонидович, я законопослушная гражданка империи и дисциплинированный офицер.

— Ну, вот и славно! И чаек как раз поспел.

Минуту или две Кира, молча, наблюдала за тем, как ординарец полковника обустраивает рабочий стол Сиротина под поздний ужин "с добавкой": бутерброды, сушки с маком, крепкий чай и бутылка чего-то светло-коричневого.

— Самогоночка, — усмехнулся Сиротин, перехватив взгляд Киры. — На орешках... Приходилось пробовать?

— Смотря, какие орешки.

— Уместное уточнение, — кивнул Сиротин, разливая самогон по стаканам. — На треть, не возражаете?

— В самый раз, — поблагодарила Кира. — Так какие орехи, Григорий Леонидович, если это, конечно, не секрет?

— Кедровые, — улыбнулся полковник, отставляя бутылку в сторону. — Инженер полка у нас, видите ли, родом из Томска. Вот и снабжает. Ваше здоровье!

Выпили. Кира, выпивавшая уже второй раз за вечер, не расслаблялась. Закусила сразу, без стеснения подхватив с тарелки бутерброд — кусок пшеничного хлеба с горчицей и салом. Откусила, все под тем же внимательно-благодушным взглядом полковника, заработала челюстями.

— Красиво едите.

— Что, простите? — удивилась замечанию Сиротина Кира.

— Едите, говорю, вы красиво, Кира Дмитриевна. Напомнили мне, знаете ли, сестру... Младшую... Впрочем, это я так, на правах старшего. Не столько по званию, — усмехнулся полковник, оценив, должно быть "искру бешенства", промелькнувшую в глазах Киры, — сколько по годам. Но вернемся, как выражается супостат, к нашим баранам.

— Да уж лучше о делах, — согласилась Кира, стараясь погасить неуместное раздражение.

— Эскадрилья вам досталась хорошая, — полковник отвел взгляд в сторону и смотрел теперь на карту, приколотую к стене справа от него. — Пилоты опытные, ТВД знают хорошо. Дисциплина... Ну, тут вам и карты в руки, Кира Дмитриевна. Вы командир, с вас и спрос. Предшественник ваш — царствие ему небесное — хороший был истребитель, но командир, строго между нами, так себе. Вольницу, знаете ли, развел... Демократия, будь она неладна, алкоголь, женщины... Либертарианец, одним словом! Ну, да чего уж теперь! Придется укорачивать. Справитесь?

— А куда они денутся? — пожала плечами Кира и взялась за второй бутерброд. Когда еще удастся "перекусить"?

— Ну, опыт у вас есть, — согласился Сиротин. — Но учтите, Кира Дмитриевна, фронтовые авиаторы — это вам не штабные... — последнее слово полковник не произнес. Изобразил его невнятным движением руки, но Кира его поняла и без слов. "Штабные шалавы", куда уж понятней.

"В штабах шлюхи, в полках сукины дети, — грустно "усмехнулась" она. — Так и воюем..."

— Справлюсь!

— Ну, бог вам в помощь! Да, и я, если что, поспособствую. Договорились?

— Так точно!

— Ну, и славно, — кивнул Сиротин и поднял наконец чашку с чаем. До губ, впрочем, не донес.

— Еще что-то? — задумался, снова взглянув на карту. — Противник?

— А что противник? — заинтересовалась Кира.

— Ночные бомбардировщики... это как везде. Двухмоторные "нортропы" и четырехмоторные "галифаксы" и "ланкастеры". Пилоты, если судить по результатам, не ахти. Одним словом, массовка. Но ходят супостаты большими стадами, да и найти их в темноте, даже с помощью станций наведения, та еще морока. Дневные — "бостоны", в основном, но это не каждый день, и только когда работают по нашим аэродромам или по береговым батареям. Эти, в большинстве своем, или бритты, или исландцы. Хладнокровные мужчины, серьезные, опытные. С истребителями в бой вступать не боятся, но им, собственно, и тревожится не о чем. Без драбантов на эту сторону никогда не залетают. А истребители сопровождения у лиходеев наторелые, и машины у них хорошие. "Кувшины". Знаете, поди, Кира Дмитриевна?

— Знаю. Один даже сбила, — не без гордости сообщила полковнику Кира, действительно открывшая в этой войне счет сбитых самолетов именно с "Тандерболта".

— Ну, это вы из ранних серий кого-то сделали, — поморщился Сиротин, аккуратно намекнув на то, что он в курсе ее послужного списка. — А сейчас они уже на седьмую модификацию пересели. Сильная машина у сукиных детей получилась. Живучая, быстрая. Тяжеловата, на мой взгляд. Инертна чуток, но этот "чуток", сами понимаете, Кира Дмитриевна, порой дорого стоит. Ведь так?

— Так, — согласилась Кира, взяв этот момент на заметку.

Она в любом случае предполагала — прежде чем лезть в пекло — поговорить с пилотами, выяснить, что да как, и с чем все это едят. Теперь же один вопрос сформулировался сам собой.

"Тандерболт. Что ж... посмотрим".

Поликарповская "сулица" в скорости американцу почти не уступала, но была едва ли не вдвое легче, и живучесть у нее была похуже. Однако "вес залпа", что называется, внушал.

— Еще один вопрос, если можно.

— Дайте угадаю! — полковник взял новую папиросу, чиркнул спичкой, прикурил. — Львовым интересоваться будете, ведь так?

— Так, — согласилась Кира. — Он меня, по случаю, сюда и подвез.

— Знаю, — кивнул Сиротин. — Оттого и про вопрос догадался. Обычно, все спрашивают.

— Ну, значит, я не оригинальна, — пожала плечами Кира. — Так что насчет поручика Львова?

— Отличный пилот, — не задумываясь, охарактеризовал ее нового знакомца Сиротин. — Истребитель от бога, но дисциплины никакой. Впрочем, в бою не бросит, тем более, не подставит. И это все о нем.

— Что значит все? — удивилась Кира.

— А то и значит, что все, — пыхнул дымом Сиротин. — Он, Кира Дмитриевна, никто. И звать его никак. Львов... Н-да... Личное дело пустое. Сюда переведен пять месяцев назад, но неизвестно откуда. От нас дважды убывал в госпиталь — правда, ненадолго, — и один раз по вызову командующего зоной ПВО. Кто, что, зачем? Неизвестно. Мрак и туман. Чаю, сообразили уже, что это за птица?

— Да, пожалуй, — растерянно кивнула Кира, слышавшая, разумеется, про таких, как этот Львов, но сама вот встретила "литерного" впервые. — А...

— И не спрашивайте! — отмахнулся полковник. — Велено не приставать. Я... Но это, Кира Дмитриевна, строго между нами. Я его трижды к наградам представлял, и есть за что, вы уж поверьте! Но... Такое впечатление, словно, поручика и вовсе не существует. Представления уходят наверх, и растворяются в нетях. А он... Он даже нашивок за ранения, если обратили внимание, не носит. Только вот, слышал я от одного заслуживающего доверие человека, что видел он нашего Львова еще в первый год войны, во время битвы за Атлантику. И носил тогда Львов, будто бы, морскую форму. Звания его мой собеседник не запомнил, но колодок орденских видел много. Вот, собственно, и все. А мой совет, прост, Кира Дмитриевна: не ворошите угли, как бы не полыхнуло!

* * *

Амелина ушла, а Сиротин еще некоторое время просто сидел за столом и смотрел на закрывшуюся за штабс-капитаном дверь. Попыхивал зажженной папиросой, думал, "примеривал" так и эдак, но выходило не очень. Куда ни кинь, как говорится, всюду клин.

Женщина в мужской компании не то, чтобы лишняя, — хотя белая ворона везде не своя по определению, — но все-таки она скорее мешает нормальной жизнедеятельности однородного по своему составу коллектива, чем наоборот. Раздражает, выбивается из ряда, не говоря уже о прочем. Воинская же часть, в этом смысле, едва ли не худшее место для таких вот гендерных экспериментов. Тут ведь вся тонкость заключена в статусе военнослужащих и, конечно же, в субординации. В авиационном полку, на аэродромах и в главной базе служит довольно много женщин, и они, по большому счету, никому не мешают, даже если создают командованию некоторые проблемы, имея в виду снабжение и дисциплину. Статус у них не тот, чтобы мешать, да и с точки зрения субординации, никого не раздражают.

Поварихи, уборщицы, официантки и буфетчицы — все, как одна вольнонаемные. Оружейники, мотористы и прочие технари, среди которых женщины хоть и попадаются, но погоды не делают — обычно унтера. Радистки и телефонистки — рядовые. А офицеры — это уже или медики, врачи, фельдшера и старшие сестры, — или синоптики. Тоже, конечно, не сахар, но вполне себе встраиваются в систему. Женщины же пилоты, если говорить о военной авиации в целом — большая редкость, но даже те, кто есть в своем большинстве служат в транспортной авиации, и на фронтовые аэродромы, если и прилетают, то ненадолго, исключительно по делам. Принял груз или сдал, и ариведерчи. А вот летчики-истребители, да еще и обер-офицеры — это, насколько знал Сиротин, настоящая невидаль. На всю армию таких едва ли наберется больше дюжины. Из-за них, собственно, и был издан указ от седьмого сентября. И вот теперь, одна из этих кавалерист-девиц будет служить под началом Сиротина, да еще и в должности командира эскадрильи. То есть, на аэродроме "Озеро Гаардс" — самой дальней базе полка, — женщина станет царем и богом, да еще и воинским начальником. Та еще головная боль для командования.

Правду сказать, Амелина Сиротину понравилась. Была бы мужиком, цены бы ей не было. Спокойная женщина, выдержанная. Умная и себе цену знает. Знает, судя по всему, и то, что нравится мужчинам, но пользоваться этим, как донесли полковнику знающие ее лично люди, не желает, и это говорит в ее пользу, ибо, если назвалась груздем, так изволь соответствовать. Ну, она, судя по рассказам, к этому и стремится. Хочет, чтобы воспринимали ее, первым делом, не как женщину, а как боевого офицера. А это при ее внешности совсем непросто, не станешь же кричать на каждом углу, что ты, мол, ас, герой и все прочее в том же духе. Так что, понятное дело, временами ей приходится туго, но крест свой, как передают, несет с честью и зря не ропщет. За что ей полагается отдельное "спасибо".

Разумеется, Сиротин с ее послужным списком ознакомился заранее, да и поговорил о ней кое с кем в штабе корпуса. Имелись у него старые знакомцы на самых разных должностях. Кто давно служит, не может не обзавестись, если конечно не трус, не дурак и не подлец. Сиротин ни под одно из этих определений не подходил, и потому мог иногда рассчитывать на конфиденциальную откровенность 1-го офицера генерального штаба в штабе корпуса, с которым учился в одно время на командном факультете академии. Так что расспрашивал он Амелину, скорее, из любопытства, чем из необходимости: интересно было, как и что она ответит на тот или иной вопрос. Такие нюансы дорогого стоят, потому как характеризуют человека не хуже сухих фактов биографии. А биография у штабс-капитана была совсем непростая.

Старообрядцев в империи, как невзлюбили еще при царе Алексее Михайловиче, так не особо жалуют и до сих пор, хотя и не мордуют, как бывало в прежние времена. Но этот момент, — происхождение и родственные связи, — был особо отмечен в личном деле Амелиной. Хотя, с другой стороны, было известно и то, каким образом Кира Дмитриевна поступила в Качинское училище. Этот вопрос в личном деле штабс-капитана отражен не был, но до Сиротина довели достоверный рассказ о том, кем и в каких обстоятельствах принималось решение, и почему при открытом противодействии больших армейских чинов Амелину все-таки приняли в Севастопольскую офицерскую школу авиации.

А ларчик между тем открывался просто. В Качу захотела поступить дочь графа Скавронского Ольга. Небесталанный пилот, между прочим, но ко всему еще и родня — пусть и дальняя — государю-императору. Ну, самодержец и разрешил, но тут вмешались блюстители нравственности в лице великих княжон и прочих придворных дам: невместно, мол, девице из хорошей фамилии в одиночестве находиться среди такого количества половозрелых курсантов. И тогда, к Скавронской подверстали давно тыкавшихся носом в закрытые двери Киру Амелину и Клавдию Неверову. Вот эта троица и держала потом "в тонусе" всю авиационную школу. Однако учились девки прилежно и летали хорошо, потому и выпустились все трое в первой десятке по результатам обучения.

На этом, собственно, все должно было закончиться, поскольку о службе в армии не могло идти и речи. В Российской империи такого — имея в виду женщин пилотов, — никогда не было и не предполагалось. Но Неверова и Амелина спутали Военному министерству все карты, умудрившись записаться добровольцами в греческую армию, и показали себя на чужбине с лучшей стороны. С войны вернулись в Россию героями, имея на счету по несколько сбитых в бою турецких самолетов. У Амелиной таковых оказалось аж целых три. Разразился скандал. Неистовствовали суфражистки. Буянили демократы. Общественность требовала объяснений, и государь-император дал отмашку: "Бог с ними! Перебесятся, сами уйдут". Так в Российской армии появились женщины-пилоты истребителей, и среди них подпоручик Амелина.

— Да, — сказал вслух Сиротин, — была бы ты, Кира Дмитриевна, мужиком, давно бы командовала полком.

Возможно, он несколько преувеличивал, но, учитывая то, как характеризовалась служба Амелиной в штабах различного подчинения, и сколько успела она посшибать супостатов за то немногое время, что ей разрешали летать на боевой машине, будь она мужчиной, в гору пошла бы куда быстрее.

* * *

Кира вышла от Сиротина в начале десятого. В штабе, кроме охраны и самого полковника, не было уже ни души, а на улице темно — светомаскировка — холодно и дождь идет.

"Вот черт! — сообразила она вдруг. — Надо было спросить у полковника, где здесь можно переночевать!"

Насколько она поняла из приказа, который Сиротин вручил ей в конце разговора, служить Кире предстояло на аэродроме, расположенном километрах в пятидесяти к западу от Чертовой мызы. Но как ей туда добираться, "добрый дяденька" рассказать забыл.

"Ну, я и вляпалась!" — но идти обратно к командиру полка со своими "глупыми" вопросами Кира поостереглась. Все-таки он полковник, а она всего лишь штабс-капитан: субординацию-то никто пока не отменял. К тому же наглеть в свой первый день в полку не стоило. А идти в ночь и искать, где тут, в расположении, находится офицерская гостиница или, на худой конец, трактир, было попросту глупо. Не найдет. Только промокнет... К тому же не хотелось опозориться, заблудившись в темноте на незнакомой местности. Кира представила, как ее находят с рассветом, — а он здесь, на севере, к слову, поздний, — замерзшую и промокшую, аки мокрая курица в реглане, и у нее окончательно испортилось настроение.

"Вот же гад! — ругалась она мысленно на комполка, не подумавшего о такой малости, как ночлег. — Бутербродами накормил, даже выпить дал. А подумать, как я буду добираться до аэродрома... Как он? Озеро Гаардс? Сука ты, полковник, а не отец-командир!"

Однако еще через пару минут выяснилось, что обижалась она зря. Сиротин, по-видимому, знал, что Львов ее "в беде" не оставит, потому и не стал заморачиваться по пустякам. Поручик ожидал Киру около штаба, и, едва она появилась на пороге, спросил через опущенное стекло своего "Ермака":

— Ну, что, штабс-капитан, поехали что ли, а то нам еще час, как минимум, до базы добираться!

— Спасибо, Яков Иванович, — поблагодарила Кира и, по новой загрузив свой чемодан на заднее сидение вездехода, устроилась рядом со Львовым. — Выпить у вас, случайно, ничего не осталось?

— Случайно осталось, — усмехнулся Львов, доставая из-под сидения давешнюю бутылку старки. — А вы, Кира Дмитриевна, что, действительно "Ти-Болт" на Адриатике завалили?

"И откуда знает? Хотя..."

— Было дело, — вздохнула она, принимая бутылку. — Но там и тогда, Яков Иванович, бриты летали на самолетах первой серии. Это которые с шестью пулеметами винтовочного калибра. Так что не знаю даже, гордиться этой победой, или нет.

— А сами вы, простите, на чем бой приняли?

— У меня был И-16 тип 29.

— То есть, — уточнил Львов, покидая расположение части, — скорость и масса меньше, живучесть неплохая, но с "горшком" не сравнится, а из вооружения достоин упоминания один только БС? Однозначно есть чем гордиться!

— Спасибо на добром слове! — Кира сделала долгий глоток старки и добавила, возвращая бутылку:

— Но дело в том, Яков Иванович, что меня тогда тоже сбили. Так что так на так и приходится...

Ретроспекция 1

Свой первый и пока единственный "тришкин болт" Кира сбила на второй месяц войны, когда три звена из ее эскадрильи перебросили на аэродром подскока на острове Брач. Накануне — их звенья едва успели перелететь на остров, — аэродром сильно бомбили, и на взлетно-посадочной полосе осталось довольно много не засыпанных воронок от пятидесятикилограммовых бомб. А тут, как назло, тревога: англичане атакуют идущие в Шибеник крейсер "Пересвет" и корабли сопровождения. И как тут, спрашивается, взлетать, если вся "лужайка" перепахана? Впрочем, как говорится, голь на выдумки хитра. Командир переброшенной на остров авиагруппы штабс-капитан Коковцев придумал оригинальный выход из положения. В воронки воткнули палки с флажками, и самолеты взлетали, лавируя среди ям. Похоже на слалом, но из Киры лыжница так себе. Вот пилот она вполне приличный, поэтому промчалась между флажков, не снижая скорости, и к тому же умудрилась не убиться и взлететь всем врагам назло.

Впрочем, не она одна. Взлетели все, собрались на высоте 2000 метров и сразу же взяли курс на юго-запад. Даже на этой высоте было жарко и душно, словно, и не отрывались от земли. Лето в самом разгаре, и солнце печет "со всей дури", однако полет сквозь "мартеновскую печь" продолжался недолго. Ишаки взбирались все выше и выше, и снова повторялось все то, что стало уже привычным за эти долгие июльские дни. Вначале в кабину проник холод, и вскоре теплой осталась только ручка управления. Потом стало труднее дышать. Кира уже не дышала, а "пила" воздух большими жадными глотками, но его все равно не хватало, а кислородных масок у них тогда еще не было. Не предусматривалось, так сказать.

Между тем, стрелка альтиметра неуклонно ползла вверх, поднимаясь от одной цифры к другой. Вот она уже вскарабкалась на отметку 5300. Здесь, на высоте, в открытой кабине истребителя, — а Кира, как и многие другие пилоты, идя в бой, фонарь не закрывала, — стало совсем плохо. Когда и куда утекла вся энергия, как это выдуло из здоровой молодой женщины всю бодрость, все силы до последней капли? Киру охватила апатия, полное равнодушие ко всему. Она, словно бы, оцепенела. Даже простой поворот головы требовал неимоверного усилия. А ведь нужно было и дальше набирать высоту.

Холодно стало дьявольски. Мороз, что называется "пробирал до костей", прямо как зимой в Тобольске. Но там, в России, тем более, в Сибири зимой люди носят шубы и валенки, а здесь, в кокпите Поликарповского И-16, Кира была в одном летнем комбинезоне, не считая нательного шелкового белья. Вот разве что унты надеть додумалась, и за то спасибо.

Ей было холодно и тоскливо, но при всем притом Кира знала, что расслабляться нельзя. Нельзя себя жалеть, и уж тем более нельзя позволить себе ускользнуть в неверную трясину "пьяного" забытья. Она решительно встряхнул головой и несколько раз качнула свой самолет с крыла на крыло, просигналив своим, "Внимание!", и звено начало подтягиваться к своему командиру.

Между тем, на горизонте за белесой дымкой проступили очертания какого-то острова, — названия его Кира не знала, так как не успела толком изучить карту ТВД, — и сразу же к югу от него на темной сини Адриатики отчетливо выделились крошечные корпуса кораблей, идущих в боевом ордере. Они были окутаны клубами порохового дыма, сквозь который прорывались временами яркие высверки залпов. Эскадра одновременно отстреливалась от наседающих на нее английских эсминцев и удерживала на расстоянии пытающиеся бомбить ее тихоходные "уитли". Огромное пространство над кораблями было испещрено черными шапками разрывов. Среди "чернильных клякс" медленно проплывали силуэты двухмоторных бомбардировщиков.

Русские истребители подходили к кораблям на высоте семи тысяч метров, а медлительные неповоротливые бомберы колупались максимум на трех. И все равно это было высоковато для прицельного бомбометания. То ли из-за плотного зенитного огня, то ли из-за того, что пилоты у англичан были молодые и неопытные, но держались "уитли" высоко и причинить кораблям вред, по большому счету, не могли.

Командиром в этом вылете шел штабс-капитан Коковцев, он и подал сигнал "Приготовиться к атаке!", но как раз в этот момент с запада появились чужие истребители. Целых шесть штук. И тогда Коковцев разделил отряд. Первое звено он повел на бомбардировщики, а звену Киры приказал идти на перехват истребителей. Вроде бы, нелогично вышло, ведь первое звено состояло из более опытных пилотов, но так было договорено заранее — предполагалось, что, если истребители и прилетят, то их будет мало, — а раций, чтобы переиграть все на месте, на ишачках той модели предусмотрено не было. Однако приказ, он и в Африке приказ, и Кира повела свое звено на перехват. Сближались быстро — слишком быстро, если честно, — и вскоре она увидела, что бодаться придется не с палубным английским старьем, а с гораздо более быстрыми, маневренными и живучими американскими "Тандерболтами", которые тогда никто еще не называл "тришкиными болтами".

Пока сближались, бриты успели "подвсплыть" и в момент атаки оказались на одной высоте с Кирой и ее звеном. Зазвучал сухой треск первых очередей. Английские пилоты оказались крепкими профессионалами, и самолеты у них были отличные, не чета устаревшим к тому времени и физически, и морально "ишакам". Но думать об этом было глупо, да и некогда, если честно, хотя иметь в виду, разумеется, следовало. Противник силен, и это факт, но так или иначе, правила боя остаются одни и те же: главное, не обороняться, а нападать, иначе сразу сомнут.

Ну, этим она, собственно, и занималась. Атаковала, "отскакивала", уходила с линии прицельного огня, крутилась и вертелась на все лады, — даже ставила машину на хвост, — лишь бы не попасть под раздачу. Но вместе с долгими секундами, проведенными внутри этой бешеной карусели, постепенно приходило и другое чувство. Кира чувствовала, как ее охватывает боевой азарт, настоящее "бойцовское" безумие. Она уже знала это состояние и не боялась его. Напротив, любила это странное чувство, когда кровь кипит, и ты ощущаешь себя всемогущей и непобедимой, как какая-нибудь валькирия или богатырка из русских былин, но голова при этом остается необычайно ясной, сознание холодно, и мозг работает, как арифмометр, только быстрее.

Впрочем, вбитые в подкорку принципы ведения воздушного боя не оставляли ее ни на мгновение. Сражаться парами. Не позволять противнику расколоть связку. Атаковать! Так она и поступала, а рядом с ней крутился в бешеной круговерти собачьей свалки подпоручик Ефимов. Отбиваясь от англичан, он старался помочь Кире, чем мог, но при этом шел как приклеенный точно за ней. Однако и противник почему-то с особым остервенением бросался сегодня именно на ее ведомого. Хваткие ребята попались, чего уж там.

Взглянув в очередной раз через плечо, Кира увидела, как один из Т-болтов атакует Ефимова — напористый такой, с пикирования на скорости. А подпоручик, судя по всему, атаку пропустил, вовремя брита не заметил, и вот-вот окажется под обстрелом. И ведь не скажешь ему, мол, оглянись, дурачок! Не предупредишь! Рации-то нет! И тогда Кира сама крутанулась так, что потом никак не могла понять, как ей это удалось. Но по факту, прошло всего, быть может, пара секунд, а она уже летела навстречу англичанину. Сбить бы не смогла, — далековато, но, по-видимому, сумела все-таки напугать. Брит ее сразу заметил и, бросив Ефимова, отклонился вправо в сторону: раз — полу-переворот — и ушел.

"Ну, и черт с тобой!" — подумала она, и почти в то же мгновение, мимо ее кабины пролетели трассы, и получалось, что на этот раз противника едва не прошляпила она сама. Ефимова-то она в результате своего маневра попросту стряхнула с хвоста. Но, увидев трассы, она инстинктивно ударила по сектору газа и пошла вверх самой крутой спиралью, на какую только был способен ее "ишачок". И тришкин болт, который сел было ей на хвост, пролетел мимо и исчез.

"Пронесло!" — мелькнуло в голове, и тут Кира сама поймала в прицел неожиданно возникшую перед ней верткую тень. Поймала и ударила в упор по сукину сыну всем, чем могла. Истребитель свалился вниз так резко, что Кира даже не успела понять, куда он пропал. Но времени на размышления не было. Бой набрал максимально возможные обороты. Они с англичанами уже не сражались даже, как цивилизованные солдаты регулярной армии, а резали друг друга в пьяном остервенении кабацкой драки.

Атака, вой ветра в ушах, вираж... Кира успела развернуться навстречу очередному англичанину, одновременно увидев, как вспыхивает и уходит вниз самолет Ефимова, успела заорать и нажать на гашетки, но... пулеметы молчали, — оружие заклинило — и, значит, время ее вышло точно так же, как вышло время подпоручика Ефимова. Она услышала, как раздается сухой треск выстрелов, совсем близко — откуда-то сзади. Мотор сделал несколько неровных рывков, и винт остановился. И тогда к ней пришло спокойствие.

"Почему ты улыбаешься, Кира, когда тебя ругают?" — спрашивала ее мама. Своим спокойствием она выводила из себя учителей в гимназии, — а позже и в Каче, — но ничего не могла с собой поделать. Точно так же, как оставалась холодной ее голова во время боя, Кира становилась совершенно спокойна перед лицом фактов, которые не могла изменить.

Сейчас ей не оставалось ничего, кроме как идти вниз, стараясь направить самолет к сербскому побережью. Мотор молчал, и было хорошо слышно, как за кабиной свистит встречный поток воздуха. "Ишачек" быстро терял высоту и с нарастающей скоростью устремлялся в бездну — поверхность воды приближалась слишком быстро. Берег — скалистый остров с небольшим поселением в неглубокой бухте — вырастал на глазах...

А потом была попытка сесть на волны, — к счастью, мелкие, — чудовищный кульбит в вихре брызг, и... и все кончилось. Вернее, на этом все могло закончиться, но она не потеряла сознание и, в конце концов, порядком намучившись с ремнями, выбралась из кабины и оказалась в воде. Плавала Кира неплохо, — все-таки училась в Севастополе, — но в комбинезоне и унтах сильно не разгонишься. Однако не даром говорится, что жить захочешь — не так еще извернешься. Когда Киру выловили из воды моряки с эсминца "Быстрый", она плыла к берегу в одном исподнем — красивом шелковом белье от "Мадам Розановой".

Глава 2

На аэродроме их уже ждали — оказывается, Сиротин озаботился и этим, телефонировав в эскадрилью загодя, — и вскоре дежурный офицер, сопровождаемый выдернутым под "такое дело" младшим чином, доставил Киру и ее средних размеров чемодан "по месту дислокации". База на озере Гаардс была старая, еще довоенная, а значит, хорошо обустроенная. Несколько в стороне от капониров и взлетно-посадочных полос, — дежурный офицер сказал, в трех километрах к югу ВПП, — под прикрытием скал и каких-то неразличимых в темноте деревьев устроился крошечный авиагородок. Рассмотреть его в свете немногочисленных ламп, к тому же выкрашенных для маскировки в синий цвет, было невозможно, но со слов подпоручика Арсеньева, поселок состоял из коттеджей офицерского состава, двух казарм для младших чинов, нескольких домиков, в которых жили семейные унтер-офицеры, здания штаба, где у комэска, как выяснилось, имелся собственный кабинет, радиостанции, санчасти и небольшого ангара, в недрах которого располагались офицерская столовая — она же клуб с буфетом, открывавшимся сразу после ужина, — "комната отдыха" с биллиардным столом, радиоприемником и книжным шкафом, и лавка военторга, работающая через два дня на третий и предлагавшая местным обитателям "широкий выбор товаров" от зубных щеток, до консервированных огурцов.

В свою очередь, офицерские кирпичные коттеджи были разделены на четыре комнаты каждый. Такую вот "четвертушку" Кира и получила в свое распоряжение. Небольшая комната. Кровать, шкаф, стол, стул и две табуретки. На окне плотные шторы, — светомаскировка — на полу тряпичный коврик, рядом с дверью раковина и полка для туалетных принадлежностей и все, собственно. Из непременных достоинств — электричество, водопровод и теплая стенка обшей на две смежные комнаты печи с топкой в сенях. Там же, в сенях, находились вешалка для верхней одежды и теплый сортир, опять же общий для двух проживающих по соседству офицеров.

— Душевые в конце улицы, — пояснил подпоручик, завершив "краткий обзор" доступных к употреблению удобств и услуг. — Там же у нас баня устроена на шведский манер. Называется басту... Хорошая баня. Вы, госпожа штабс-капитан, могли бы скооперироваться с подпоручиком Кленовой из санчасти и начальником радиостанции подпоручиком Левиной. Баня в наших краях — первое дело, сами понимаете!

Арсеньев явно робел, стеснялся и не знал толком, о чем говорить и как себя вести с комэском, который, на беду, оказался красивой молодой бабой. Вслух он Киру "бабой" никогда бы не назвал — интеллигентный юноша, воспитанный, наверняка, из хорошей семьи, — но про себя наверняка так и кличет. Впрочем, Кире не привыкать. Она уже десять лет в строю, а, если считать с училищем, так и все двенадцать.

— Постельное белье, подушка, одеяла... — продолжал между тем подпоручик. — Остальное выдадут завтра, когда вахмистр Кутейкин откроет каптёрку...

— Ну, и ужин! — вспомнил он вдруг, споткнувшись взглядом о некий невразумительный натюрморт, расположившийся на столе и скрытый от глаз белой салфеткой. — Буфетчик специально для вас собрал, Кира Дмитриевна, как только из штаба телефонировали...

Что ж, пока все выглядело более, чем цивилизовано. Кире приходилось служить и в менее комфортных условиях. Особенно в начале войны, а здесь — что ж, нормальный довоенной постройки аэродром, и все "удобства" при нем.

— Спасибо! — поблагодарила она сопровождающего и добавила, прощаясь с ним в дверях:

— Завтра в 8.00 встреча с офицерами... Где у вас обычно собираются?

— Можно в столовой, — предложил Арсеньев, — или в комнате для инструктажа, но там тесновато будет, если всех офицеров разом собрать. Это же, получается, и инженер, и...

— Тогда, в столовой, — мягко прервала его Кира. — И запишите меня, пожалуйста, на полеты. Где-нибудь в полдень. Хочу пройтись ведомой за кем-нибудь, кто хорошо знает местность. Облет района, так сказать, как в учебке, вы меня понимаете?

— Будет исполнено, госпожа комэск!

— Спокойной ночи! — кивнула Кира и, закрыв дверь, вернулась в комнату.

Умылась с дороги. Разложила вещи, засунув сильно опустевший чемодан под кровать. И только закончив с первоочередными делами, сняла с ужина салфетку. Трудно сказать, знал ли буфетчик, что комэск — женщина, но, если и знал, то ничем своего знания не выдал. Ужин состоял из двух больших ломтей ржаного хлеба, приличных размеров куска ветчины, трех тонких пластиков желтого сыра и двух яиц, сваренных в крутую. К основному блюду прилагался стакан давно уже остывшего, но зато крепкого до умопомрачения и сладкого чая, несколько штук галетного печенья "Мария" и четверть стакана водки, которая по нынешнему настроению Киры оказался отнюдь не лишней.

Вообще-то, Кира спиртным не злоупотребляла. И не только, потому что берегла здоровье, и не из соображений морали, вбитых в нее еще в детстве одной из особо набожных сестер ее отца. На самом деле, больше всего Кира боялась, что, находясь под воздействием винных поров, может наделать глупостей. Были, так сказать, прецеденты. Но сегодня — здесь и сейчас, — после плотного ужина-обеда и перед сном, она могла позволить себе выпить водки, не угрызаясь совестью и не опасаясь последствий...

* * *

Утро выдалось холодное и ясное. Во всяком случае, в шесть часов утра, когда она вышла в палисадник делать зарядку, предрассветный сумрак казался прозрачным, и при дыхании изо рта вырывался пар. Место для упражнений было так себе — у всех на виду, чего Кира категорически не любила, — но и отказываться от своих привычек, только потому что на нее глазеют подчиненные, многие из которых даже не подозревают, кто она такая, Кира не собиралась. Надела спортивный костюм и вышла из дома.

Кивнула какому-то нижнему чину, спешащему вдоль улицы по своим неотложным военно-воздушным делам, отчего несчастный даже споткнулся на ровном месте, и принялась за дело. Ничего особенного она не делала, обычные упражнения: приседания, наклоны, отжимания и прочее в том же духе. Однако, несмотря на свою видимою простоту, утренняя зарядка позволяла Кире держать себя в тонусе и поддерживать форму. Турник и все прочее то ли еще будет, то ли нет, а комплекс простейших упражнений всегда с тобой. И это хорошо, поскольку физическая сила летчику жизненно необходима, если конечно хочешь жить, ну а тонус — залог ясной головы и способности концентрировать внимание, даже тогда, когда смертельно устал и хочешь спать, а такое с пилотами случается не так уж и редко.

Впрочем, утренняя зарядка, как показывала практика, обычно превращалась "в показательные выступления", — а по-другому никак не получалось — и, соответственно, имела свои недостатки. Проблемой, как всегда, являлись особенности женской анатомии. У Киры, если что, грудь хоть и упругая в достаточной мере, но третьего размера, и без бюстгальтера при резких движениях "призывно" колышется, привлекая ненужное мужское внимание. Однако Кира, как на зло, бюстгальтеры носить не любила, и уж тем более во время занятий спортом. Выход из положения нашла в свое время Ольга Скавронская, изобретательный ум которой был способен на многое. С тех пор Кира во время занятий спортом, включая сюда бег, самбо и любимый пилотами волейбол, поддевала под спортивный костюм трикотажный слитный купальник. Получалось неплохо, тем более, что еще в начале войны, в Сербии, Лиза разжилась несколькими просто замечательными эластичными и в то же время тугими итальянскими купальниками, которые, к слову сказать, использовала в свободное время и по прямому назначению. А после заплыва в шелковом белье стала надевать купальник и под летный комбинезон.

Завершив зарядку, Кира еще минут десять попрыгала через скакалку, стремительно наращивая темп до максимально возможного, и вернулась в дом, столкнувшись в сенях с выходящим из ватерклозета поручиком Львовым.

— Так мы, оказывается, еще и соседи? — неискренно удивилась Кира, но Львов и бровью не повел.

— В вашей "каюте", Кира Дмитриевна, — вежливо объяснил он, — квартировал покойный капитан Федоров, наш прежний комэск. Вот вам ее и предоставили, чтобы не плодить сущности без нужды.

— Какой университет заканчивали? — сделала Кира очередную безуспешную попытку "пролить свет".

— Без комментариев, — улыбнулся в ответ поручик. — Но попытка засчитана, госпожа комэск. Завтракать пойдете?

— Предлагаете компанию?

— Буду вашим Вергилием, если не возражаете.

— Не возражаю, — перешла Кира к делу. — Мне нужно четверть часа, чтобы привести себя в порядок.

— А мне еще бриться, — тяжело вздохнул Львов. — Давайте встретимся здесь через двадцать минут.

— Идет!

Кира вернулась в комнату, проверила плотно ли задернуты шторы, и, раздевшись донага, обтерла тело холодной водой из-под крана. Затем смазала подмышки немецким кремом-дезодорантом фирмы Байерсдорф, — она ненавидела, когда от нее пахнет потом, хотя из кабины истребителя порой вылезала в том еще виде, — и перешла к одежде. Еще с училища, она не носила юбок, разрешенных уставом для женщин-офицеров, предпочитая ходить в брюках, лишь немного ушитых по фигуре. Высокий рост и относительно узкие бедра вполне это позволяли. За брюками последовали ботинки с высокими берцами, сшитые на заказ в Петрограде, белая "мужская" сорочка, черный форменный галстук и темно-синий "авиаторский" китель с орденами, которых у Киры было два: Святой Владимир и Святой Витовт, и оба, что характерно, второй степени. Пристегнув к поясному ремню кобуру с неуставным люгером, — вольность, которую командование негласно дозволяло фронтовым офицерам, — надела кожаный реглан и фуражку и вышла в сени с последними секундами двадцатой минуты. Впрочем, опередить Львова ей не удалось: поручик вышел из своей комнаты практически одновременно с ней.

"Он что, за дверью меня дожидался?"

Могло, конечно, случиться и так, но верилось с трудом. По успевшему сложиться у Киры впечатлению, не тот был человек Яков Львов, чтобы притворяться или выпендриваться. Не тот стиль. Неподходящий характер.

— Чему улыбаетесь, командир? — спросил поручик, когда они вместе вышли на улицу.

— Да, так! Ерунда... А чем, к слову, у вас кормят на завтрак?

— Как и везде, кашей, — усмехнулся Львов. — Любите, Кира Дмитриевна, манную кашу?

— Люблю, даже если сварена на воде.

Кира не лукавила. Она, в принципе, ела все. Давно научилась, еще в курсантские годы. Но, как и любой другой человек, имела свои пищевые предпочтения, и манная каша, как ни странно, входила в число ее любимых блюд. Схитрила она только в одном: она предпочитала манную кашу, сваренную на молоке. Впрочем, рацион летчиков, — тем более, на севере — всегда включал, если и не парное, то уж консервированное молоко наверняка.

Однако вскоре — после положенных по уставу, "господа офицеры!" — выяснилось, что вместо каши сегодня на завтрак подают макароны по-флотски, бисквиты с джемом, сыр и кофе. К кофе предлагалось сгущенное молоко, но Кира терпеть не могла кофе с молоком и, если была такая возможность, всегда пила черный кофе без сахара. Однако сегодня в связи с предполагаемым вылетом в зону боевых действий, — пусть даже это был по определению учебный вылет, — она получила положенный пилотам истребителей шоколад "Псковский особый" с усиленной дозой кофеина и амфетамином.

Принимать пищу под любопытными взглядами окружающих — от поварихи и официанток до господ авиаторов, включительно, — было неуютно, но Кире не привыкать. Так было всегда, с первого дня в училище. Потом люди, разумеется, привыкают, и интерес к ее персоне постепенно угасает, но вначале всегда так, хотя в Каче внимание все-таки распределялось между тремя девушками-курсантами: Кирой, Ольгой и Клавой. В таком порядке, к слову, они стояли в строю. Кира — самая высокая, а Клава — самая маленькая, за что и получила от курсантов прозвище Дюймовочка. Не самое обидное, если честно, даже где-то милое прозвище, потому что сама Кира на первых порах проходила в училище под неприличной кличкой "Сиськи". Не в лицо, разумеется, а за глаза. Но лет через несколько ей рассказал об этом сокурсник, с которым она потом вместе служила в Дальневосточной Особой Армии.

Воспоминание об этом случае направило мысли Киры в определенном направлении, и, вероятно, поэтому свое официальное знакомство с офицерами полка она начала в атакующей манере.

— Прошу прощения, господа, — сказала она с доброй улыбкой, подверстав заодно к "господам" и двух молодых женщин в звании подпоручиков, — но я родилась женщиной. С анатомией не поспоришь. Как господь распорядился, так теперь и будет. Но во всем остальном прошу считать меня мужчиной и относиться соответственно. Не считая указа от седьмого сентября, никаких ограничений в боевой работе не имею. И ордена, — указала она на свою грудь, — получила не за размер бюста. Я на войне с первого дня, пилотирую практически все, что летает, но по факту большую часть времени провела на штабных должностях или в качестве инструктора в запасном полку. Тем не менее, я совершила шестьдесят девять боевых вылетов, участвовала в семнадцати воздушных боях, и сбила в них восемь самолетов противника, включая и один "тришкин болт"...

Последнее, как она и ожидала, произвело на господ летчиков-истребителей особое впечатление.

* * *

Полк летал на истребителях ПоЛ-9. Это был новый и, по мнению Киры, весьма удачный самолет. В отличие от ПоЛ-7, "Сулица" — ее еще называли по-простому "половинкой" — имела цельнометаллическую конструкцию и крыло с ламинарным обтеканием, отличную рацию, хорошие навигационные приборы и мощное вооружение: две 23-мм авиационные пушки и два 12-мм пулемета. Единственным естественным врагом этого зверя оставался все тот же Т-болт последних серий, имевший большую массу и ненамного, но превосходящий "сулицу" по скорости и предельной высоте.

Кира на "половинках" уже летала, когда служила помначштаба запасного полка. Истребитель ей, в целом, нравился, а частные оговорки, по большому счету, большого значения не имели. У всех свои недостатки, как говорится. И сейчас, снова оказавшись в кокпите "сулицы", она привычно готовилась к полету. Надела парашют, проверила привязные ремни, затем закрыла глаза и нащупала приборы, тумблеры, рукоятки. Порядка полусотни последовательных движений руками необходимо было выполнить в определенном порядке, быстро и очень точно. Ремни... ход ручки управления... рычаг газа... вентиль аварийного выпуска шасси... шкалу прицела на нуль... Все работало штатно и находилось там, где положено, даже сидение было подогнано по ее росту.

"Ну, с богом!"

Она включила электрический стартер и завела моторы. Пока они прогревались, натянула шлем с наушниками, присоединила шнур шлемофона к разъёмной колодке и сообщила "на башню", что готова к взлету. Связь работала хорошо. Слышимость была нормальной, шумов — мало.

— Взлет разрешаю! — откликнулся командный центр, расположившийся в выкрашенном камуфляжной краской бревенчатом домике, спрятавшемся между огромными ледниковыми валунами чуть в стороне от ВПП.

Первым взлетал поручик Панкратьев, хорошо знавший район боевых действий и взявшийся показать Кире основные ориентиры на местности. Следом за ним она, хотя ширина взлетно-посадочной полосы позволяла взлетать сразу парами, взлетали они все-таки один за другим.

Быстрое тестирование двигателя, вспышка зеленой лампочки, и Кира порулила к старту. Вышла на прямую и дала полный газ. Самолет задрожал. Скорость увеличилась от шестидесяти до восьмидесяти, затем до ста и, наконец, до ста двадцати километров в час. Рули высоты вверх, полный газ, и самолет отрывается от земли.

Непередаваемое ощущение. Невероятный опыт. Разбег, подскок, полет...

Машина шла уверенно, легко набирала скорость и высоту. Температура масла и головок цилиндров была в норме. Кира ведь не только для разведки местности вылетела, она хотела заодно "обкатать" свою новую машину. В капонирах базы находилось четыре новых истребителя, только недавно перегнанных с тыловой базы для пополнения самолетного парка полка. Пилотов для них пока не было, и Кира могла выбрать любой. Она и выбирала. Долго ходила вокруг да около, осматривала, "обнюхивала", задавала вопросы механикам. В общем, вела себя, как и положено женщине, выбирающей дорогой наряд или ювелирное украшение. Но для Киры все было гораздо сложнее, можно сказать, интимнее. В конце концов, она не шляпку выбирала, а друга и оружие. Друга, чтобы не подвел в бою, оружие, чтобы бить наверняка. Ну, и о красоте не забывала. Оттого, быть может, и остановилась на "чертовой дюжине".

Летчики в большинстве своем люди суеверные, и среди прочего, не жалуют число "тринадцать". Но Кире "13" как раз нравилось. Бог знает почему, но число это она считала своим еще с раннего детства. И сейчас "тринадцатая половинка" изо всех сил доказывала, что Кира сделала правильный выбор. Можно сказать, безукоризненный.

"Да, — думала Кира, снимая оружие с пневмопредохранителя, — мне бы такую "сулицу" три года назад! Эх!"

Но три года назад на Адриатике у них были только И-16...

"Зато не было указа от седьмого сентября!"

Тоже верно. Тогда и там, Кира летала где хотела. Пару раз залетала даже в Италию. Страха не то, чтобы не знала, но не принимала опасность быть сбитой над вражеской территорией всерьез. Просто не задумывалась над этим...

А сейчас под ней расстилался совсем другой пейзаж. Не юг с его яркой зеленью и сочной желтизной, белыми домиками под красными черепичными крышами и аквамарином теплых морей. Скалистые горы, каменистая земля, все еще покрытая кое-где зеленой травой, — или уж что тут у них растет на камнях, — темные пятна хвойных лесов, сизые пятна зарослей вереска, длинные узкие фьорды с темными языками стылой воды, редкие признаки человеческого жилья. Домишко там, деревенька тут. Рыбачий поселок. Радарная станция раннего оповещения. Железная дорога и маленький городок, а потом снова холодное море цвета оружейной стали и скалистые острова среди бурных вод.

— Линия фронта проходит по цепи островов, — между тем комментировал увиденное поручик Панкратьев. — Вам, комэск, залетать туда запрещено.

"Спасибо, милый, а то я забыла!"

— Но там нам всем делать нечего.

Снизились, прошлись над водой, чтобы Кира смогла оценить высоту волн, разбивающихся о поднимающиеся на головокружительную высоту отвесные стены береговых скал. Она и оценила.

"Н-да, не Адриатика и не Крым!"

Ну, где-то так все и обстояло. Нурдланд мало похож на Сербию или Таврию. Холодно, депрессивно, кое-где попросту уныло.

"Но, может быть, когда выпадет снег..."

Впрочем, когда наступит зима, задуют ледяные ветры и выпадет снег, никому мало не покажется!

* * *

Ближе к вечеру позвонил начдив. С генералом Орловским Сиротин был знаком давно. Не друзья, тем более, не приятели, но и холодноватого отчуждения, часто возникающего между вышестоящими начальниками и их подчиненными, не было тоже. Нормальные уважительны отношения, причем с обеих сторон. А это дорого стоит.

— Ну, как там моя "крестница"? — поинтересовался Орловский, после обычного обмена формальными приветствиями.

— Неплохо, — оценил Амелину комполка. — Никого пока не застрелила, ни разу не напилась и, по моим данным, не блудит. Ну, или не попадается, что тоже хорошо. Две недели продержалась, значит, прижилась. Жалоб нет, кляуз не пишут. Летает регулярно. Видел ее пару раз в воздухе. Впечатление производит хорошее. Так что, думаю, не подведет.

— Да, я, Григорий Леонидович, в ней и не сомневаюсь, — согласился с Сиротиным начдив, — иначе, сам понимаешь, на эскадрилью никогда бы не поставил. Но все-равно тревожно. Женщина все-таки.

— Женщина, — согласился Сиротин. — Красивая. Но безобразий, как я уже отметил, не чинит. В воздушном бою — это, значит, третьего дня, когда супостаты к Нарвику прорывались, — держалась молодцом. Это мне по секрету один из ее пилотов настучал. Голову не теряет. Расчетлива. И про своих не забывает. Ведомого, как мамка родная опекает, хотя, по идее, все должно быть с точностью до наоборот. Решения принимает быстро. Действует разумно. Вместо того, чтобы устроить "утиную охоту", разбила противнику строй и принудила к ретираде. Сама, правда, никого не сбила, но зато другие получили преимущество. Трех бомберов завалили. Хороший результат!

— Согласен! — поддержал мнение Сиротина генерал. — Рад, что не ошибся. Сам понимаешь, поставить женщину на эскадрилью — решение не из простых. Ну, да бог с ней, с Амелиной! Теперь расскажи мне, Григорий Леонидович, про поручика Львова.

— А что, Львов? — не понял вопроса Сиротин.

— Как он там?

— Так по-прежнему. Жив-здоров, пьет умеренно, летает хорошо. Вот он как раз и сбил один из тех трех ланкастеров.

— А! Ну-ну. Ладно тогда! Прощай! — и генерал прервал связь.

"Ну, и что это было?" — задумался Сиротин.

"Наверное, — решил он через пару минут, — Орловского кто-то с самого верха достал. Вот он и забеспокоился. Вопрос, однако, о ком шел сейчас разговор, об Амелиной или обо Львове?"

Две недели назад, когда здесь же, в этом самом кабинете, он беседовал со штабс-капитаном Амелиной, Сиротин сказал ей, что ничего толком обо Львове не знает. Полковник, разумеется, лукавил. Не бывает такого, чтобы человек был, а слухов о нем не было. Армия только кажется большой и путанной, как столичный город, а на самом деле, тут все, как в деревне: утаить что-нибудь вроде этого, совсем непросто. Другое дело, что и болтать с кем ни попадя про все, что знаешь, — а штабс-капитан Амелина, как ни крути, особых прав пока не заслужила, — Сиротин не хотел. Потому и "скормил" ей — ведь что-нибудь он все-таки должен был сказать новому комэску, — историю про кого-то, кто, якобы, что-то такое видел в самом начале войны.

Ретроспекция 2

На самом деле, видел тогда Львова — в форме флотского офицера и при орденах, — не кто иной, как сам Сиротин. И знал он, увидел и услышал там и тогда, гораздо больше, чем стал бы рассказывать незнакомому комэску.

А дело было так. В сентябре сорок седьмого капитан Сиротин принял эскадрилью в 23-ем полку, прикрывавшем военно-морскую базу и порт Берген. Время было тяжелое. В Норвежском и Северном морях не утихала морская война "малой интенсивности". Это была все та же "Битва за Атлантику", но после тяжелых потерь, понесенных противоборствующими сторонами в первые месяцы войны, и атлантисты, и континентальный союз опасались вводить в бой эскадры тяжелых кораблей. Сражались, в основном, легкие силы, подводные лодки и эсминцы, но зато много и тяжело работала авиация. Русские и прусские бомбардировщики атаковали Англию, Данию и Нидерланды, атлантисты бомбили Пруссию, Саксонию и русские провинции от Варшавы до Москвы. Но тяжелее всего приходилось передовым базам флота. Берген иной раз переживал по два налета за ночь, и летчики истребительной авиации буквально валились от усталости с ног. Жили, казалось, на одном кофеине с амфетамином, но заменить этих пилотов было некем.

Страна только еще втягивалась в войну и не успевала восполнять потери в технике и личном составе. К этому времени мобилизовали уже всех, кого можно, и практически все, что летало, но этого, к сожалению, оказалось недостаточно. Промышленность наращивала темпы выпуска самолетов и разворачивала новые мощности на базе заводов и фабрик, производивших в мирное время исключительно гражданскую продукцию. Но все это требовало времени и не могло быть сделано сразу вдруг. То же самое происходило и с подготовкой пилотов. В России, слава богу, имелось большое количество летчиков гражданской авиации, и это, не считая, пожарников, почтарей и прочих "пейзан", а также спортсменов и владельцев частных самолетов. Но всех их надо было переучивать на новую военную технику или вообще готовить в качестве военных летчиков с нуля. Но выбора не было, военные училища летчиков восполнить потери — не говоря уже о наращивании сил армии и флота, — попросту не могли. Кого можно было выпустить сразу после ускоренного курса, — то есть, курсантов старших курсов, — уже выпустили, а новых надо было еще чему-нибудь научить, а это требует времени.

Такова была ситуация, когда разведка раскрыла планы англичан высадить комбинированный десант — одновременно с моря и с воздуха, — в районе Бергена и Ставангера. Вот тогда — не иначе, как от отчаяния, — командование и ввело в Фенсфьорд авианосцы "Царь Борис" и "Архангел Гавриил". С моря их прикрывали минные поля и эсминцы сопровождения, а от атак с воздуха секретность, маскировка, крейсер ПВО "Микула Селянинович" и береговые зенитные батареи. Авиация же, базировавшаяся на кораблях, — а это были на тот момент практически одни истребители ВМФ, — прикрывала возможные районы высадки десанта. Но секретность секретностью, а на казарменном положении — в данном случае на борту авианосцев — такую ораву молодых половозрелых мужиков не удержишь. И вскоре вновь прибывшие флотские, не исключая пилотов палубной авиации, стали появляться в кабаках, расположенных вокруг военно-морской базы, а иногда и на дальних окраинах Бергена. Ну, а там, как водится, в своем кругу да под действием винных паров, нет-нет, а сказанет кто-нибудь лишнее. Не то, чтобы уж самую, что ни на есть страшную военную тайну выдаст, — хотя случалось и такое, — но порой за кружкой пива "с прицепом" можно было услышать много интересных историй и узнать немало удивительных фактов, за которые вражеская разведка наверняка не поскупилась бы хорошо заплатить.

Так, собственно, Сиротин и узнал, что на "Царе Борисе" базируется истребительная авиагруппа, специально собранная еще в первые дни войны из асов морской авиации капитаном 1-го ранга князем Курбским. Позже услышал и самоназвание морских истребителей — "Адские плясуны". Сообщалось — впрочем, вполне возможно, что это были всего лишь слухи, — что люди Курбского рисуют на фюзеляжах своих "сикорских" карточных джокеров, из-за которых их и прозвали адскими плясунами. Другие, впрочем, утверждали, что прозвище появилось в следствие того впечатления, какое производили воздушные бои с участием этих пилотов. Они же не зря считались асами: фигуры высшего пилотажа крутили на раз и в таком бешеном темпе, что у посторонних просто дух захватывало. Однако, так или иначе, но адские плясуны каперанга Курбского ходили в те же кабаки и бордели, что и все прочие выпущенные в увольнение офицеры. Так что временами — и не так, чтобы редко, — те и другие пересекались.

Про самого князя известно было мало. Крутой аристократ — ну, об этом по одной фамилии можно было догадаться, — любимец императора, такие, во всяком случае, ходили о нем слухи, и отличный пилот. И все остальные асы в его авиагруппе, в большинстве своем, — хотя, положим, и не все, — испечены были из того же "сдобного" теста. Если не титулованные аристократы, то уж, верно, выходцы, из старых дворянских фамилий. Все, как один, кадровые, и да, действительно, отличные истребители.

С одним из них Сиротин даже познакомился лично. Лейтенант флота Симон де Монфор — невысокий темноволосый и темноглазый крепыш — оказался "своим в доску парнем", и лишь много позже, из некролога, случайно попавшегося ему на глаза, Сиротин узнал, что выпивал тогда с "наследным принцем" — будущим, если, разумеется, доживет, Симоном XI де Монфор-л'Амори графом де Эврё герцогом Анжуйским. Вот в компании этого так и не состоявшегося герцога и появился однажды в ресторации "Ла паризьен" нынешний поручик Львов. Но тогда он носил черную с серебром форму офицера флота, а над узлом галстука у него поблескивала в свете хрустальной люстры "Полярная звезда". Других наград у "Львова" тоже хватало, но он стал первым кавалером "Полярной звезды" которого Сиротин встретил вживую. Оттого, наверное, и запомнил. Но сам он сидел за другим столиком — довольно далеко от де Монфора и "Львова", — и подойти, чтобы представиться, постеснялся...

* * *

Снилась всякая хрень. То Рождественский балл в гимназии, то первый выход в самостоятельный полет, а то и вовсе "заплыв в шелковом белье" в "ласковых" водах Адриатики. Сны были рваными. Сцена тут, фраза там. Никакого порядка, никакой цельности, логики и системы, сплошной морок и душевное томление.

Кира проснулась и некоторое время просто лежала, не шевелясь и не открывая глаз. Надеялась, что сумеет еще раз ускользнуть в объятия красавчика Морфея, но, сон, как назло, не шел. Возможно, сын Гипноса просто не велся на баб, предпочитая мужчин. Не исключено, но, по факту, пришлось окончательно проснуться, открыть глаза и "ожить". Часы показывали "четыре двадцать три", и было очевидно, что еще раз заснуть не получится. То есть, можно, конечно, выпить полстакана водки и завалиться обратно в постель. Может быть, ей удастся задремать, но спать останется всего ничего. Вставать-то все равно в шесть!

"Ладно, — решила тогда Кира, — сбегаю, раз такое дело, на аэродром. И польза для здоровья, и делом займусь".

До аэродрома, вернее, до командного пункта и домика, в котором коротают ночь дежурные пилоты, бежать было всего четыре километра. Это, если по дороге, а не по прямой. Но напрямки в темноте даже ходить не следовало, не то, что бежать. Каменистая всхолмленная местность, ледниковые валуны, скальные выходы, кустарники и негустая березово-сосновая рощица — тут и днем все ноги переломаешь. А дорога, между тем, вполне приличная, накатанная, и, говорят, даже в распутицу не раскисает. По ней на аэродром постоянно ездят автомашины и колесные трактора. Кира тоже обычно туда ездила, тем более, что кроме попуток в ее распоряжении имелись штабной вездеход, напоминающий внешним видом американский джип, и мотоцикл. Мотоцикл был ее собственный — цундап последней довоенной модели, купленный по случаю еще в Сербии. Его вместе с сундуком, в котором находилось остальное Кирино имущество, не поместившееся в чемодан, доставили пять дней назад на грузовике с ближайшей к полку железнодорожной станции. Но сейчас ехать не хотелось, хотелось пробежаться. Четыре километра туда, столько же обратно — вполне приличный забег.

Сказано, сделано. Кира всполоснула лицо холодной водой, надела спортивный костюм и кеды, добавила, подумав, наплечную кобуру с люгером — все-таки война, ночь, пустынная местность, — и побежала. Было довольно темно, тем не менее, дорогу перед собой различить можно. Так что бежала Кира без напряжения и, как только вошла "в ритм", думать о том, как дышать и куда ставить ногу, сразу же перестала. Бежала и думала о своем, "о девичьем".

Возможно, это сны ее дурацкие навеяли, а может быть, по какой-то другой причине, но вспомнилась ей сейчас учеба в Каче. Училище стало для восемнадцатилетней Киры настоящей школой жизни. Там она совершила свой первый прыжок с парашютом и выполнила первый самостоятельный полет. Выпила водки и поучаствовала в пьяной драке. В училище она первый раз дала и взяла первый раз тоже там и тогда. Хорошо хоть ума хватило не путаться с курсантами. Нашла себе симпатичного студента на вакациях, с ним и попробовала. Ни то, ни другое по первому случаю ей не понравилось, как, впрочем, не пришелся по душе и опыт "любви девочки с девочкой", который преподала ей в шикарной севастопольской гостинице Ольга Скавронская. Что нравилось Кире, на самом деле, так это летать. Но одно дело парить на планере — планерным спортом она занималась с пятнадцати лет, — и совсем другое — самостоятельно пилотировать аэроплан. Даже если это не истребитель, а учебный биплан У-2.

Запомнился первый полет. Вывозил ее мичман Ковалев. Он сидел в передней кабине, а она в задней, соединенная с инструктором лишь переговорным устройством. В общем, как в песенке, которую сочинили курсанты о Клаве Неверовой:

А в задней кабине учлета,

Лишь пара голубеньких глаз,

Смотрели в кабину пилота,

Быть может, последний уж раз.

Но и это еще не то. Впечатляет, но не более. Пассажиром летать не интересно, особенно для того, кто уже попробовал небо "на зубок". Кира попробовала, летая на планерах, поэтому и ждала, как светлого праздника, когда же ей разрешат, наконец, самостоятельный вылет. Дождалась, в конце концов. Взлетела, сделала пару кругов над аэродромом и села.

— Безупречно! — констатировал лейтенант Корнилов, руководивший в тот день учебными полетами. — Со следующей недели, курсант Амелина, приступаете к полетам в зону.

А пилотаж в зоне — это виражи, бочки, мертвая петля... Впрочем, на У-2 сильно не разгуляешься. Перестараешься ненароком, превысишь допустимые нагрузки, и прости прощай, жизнь молодая, — развалится "фанерка" на хрен. Но Кира никогда не зарывалась, задания выполняла осмысленно, аккуратно, "без истерик и фанатизма", и за грань возможного (читай, разрешенного инструкцией) ни разу не зашла. Кое-кто — капитан 2-го ранга Зосимов, например, — глядя на такую ее "сдержанность" посмеивался в усы:

— Девка! Что с нее взять!

— Да, и не нужно ей, — поддакивали другие. — Все равно истребителем ей не быть.

Ошибались эти деятели практически во всем. Кира в небе гормонам командовать собой не позволяла. Это парни могли буянить на всю катушку. Оттого и бились несчетно. Не только по неумению, но и по дурости, из-за ненужного лихачества, позерства или обыкновенного мужского раздолбайства. Там что-то не проверил, тут понадеялся на "авось" или еще как, а выходит все это обычно боком. Кира действовала иначе. Не трусила — не из пугливых! — но и не лезла на рожон. Действовала осторожно. Трезво оценивала риски. Всегда знала, что делает и почему. И разумеется, как. И на войне — позже — летала точно так же. С одним, но немаловажным уточнением. Когда доходило до "жареного", она при своей технике пилотажа творила на истребителе такое, о чем многим другим и мечтать не приходилось. Потому что, во-первых, умела, а, во-вторых, могла держать нервы в узде.

А тогда, в училище, она одной из первых пересела на И-15. Старенький, но все-таки истребитель. И вот на нем уже можно было делать практически все: мертвую петлю, горку, боевой разворот, штопор... в общем, все, что душа пожелает. А желала она "странного", и все это позже пригодилось ей на войне, в настоящем бою...

* * *

На аэродроме ее визиту удивились, но от комментариев воздержались. И правильно: она командир, ей виднее. Отрапортовали, как положено, показали поступившие из штаба полка сводки — метеорологическую и оперативную, — пожаловались для проформы на нехватку электрических лам нужной мощности. Все-таки при ночных вылетах только подсветка позволяет летчикам видеть границы ВПП. Да, и вообще, сориентироваться, где что, когда уже взлетел.

Кира все это внимательно выслушала, игнорируя украдкой брошенные на ее "фигуру" взгляды, напомнила, что требования на лампы давно уже отправлены наверх, заглянула к пилотам дежурного звена и побежала обратно.

Ночь выдалась спокойная. "Окаянцы" притихли, но наверняка ненадолго. День-два отдохнут и снова полезут. Уж больно лакомые цели прикрывает 7-й ИАП. Так что покой, как говорится, нам только снится. Но Кире, — ради разнообразия, наверное, — снилась, увы, всякая дребедень.

"Лучше бы мужики снились, ей богу! — подумалось на бегу. — Все-таки с мужчинами лучше, чем без них!"

Ну, кто бы спорил! Кире тридцать. Женщина, можно сказать, в самом расцвете лет, да еще и под богом ходит, едва ли не каждый день. А от понимания скоротечности жизни "аппетит" порой так разыграется, что хоть на луну вой. Но ни выть, ни по мужикам бегать нельзя. Она командир, да ко всему еще и новый в полку человек. Репутации определенной не имеет, поскольку попросту не успела ее заработать. К тому же женщина. А от женщин в таких случаях всегда ожидают крайностей: или шлюха, или синий чулок, и никаких промежуточных градаций. В этом смысле, лучше уж прослыть "фригидной старой девой", чем потаскухой. Это докторицы да переводчицы из разведотдела дивизии могут позволить себе все, что в голову взбредет или "передок" захочет, а истребителю такое невместно. Офицерская честь — она дороже девственности. Потому что без целки, как показывает жизнь, можно легко обойтись, а вот без чести офицеру никак!

Под эти не подлежащие огласке размышления Кира добежала до своего коттеджа и, бросив взгляд на часы, решила, что на гимнастику у нее осталось не более получаса.

"Тоже деньги!" — она быстро вбежала в комнату, отстегнула кобуру и поспешила в палисадник, но по дороге, как назло, встретила Львова.

"Помяни черта!"

Львов по своему обыкновению вышел ей навстречу прямо из уборной. Такого рода утренние встречи становились у них традицией. Бог его знает, как это у него получалось, но чаще всего по утрам они с Кирой сталкивались именно в сенях. Исключением являлись только те дни, когда они вместе заступали на ночное дежурство.

— Хотели застать меня со спущенными штанами, комэск?

— И не мечтайте! — усмехнулась в ответ Кира, вспомнив по случаю свои давешние мысли о мужчинах.

— Вижу, вы с пробежки.

Ну еще бы не увидел, она же, несмотря на ранний час, успела уже не по-детски вспотеть.

— Да, — кивнула Кира. — Решила проведать командный центр.

— Ну, и как там?

— Штатно, — пожала она плечами и вдруг спросила, возможно, оттого, что стояла с ним лицом к лицу:

— Яков Иванович, а вам приходилось видеть противника в лицо?

Если честно, глупый вопрос для пилота, во всяком случае, в большинстве случаев.

— Пару раз, — не задумываясь, ответил Львов. — Запоминающееся зрелище, не правда ли?

— Да, пожалуй, — согласилась с ним Кира. — Такое и захочешь, да не сможешь забыть...

Ретроспекция 3

Задачи у истребителей, в большинстве случаев, формулируются просто: "чужих оттеснить", а "своих защитить". Конкретно в тот раз они защищали. А если быть совсем точным, сопровождали штурмовики. Летели над морем. Не то чтобы совсем уж прижимаясь к воде, но и невысоко, а внизу была такая красота, что глаз не оторвешь. Адриатика, штиль, и солнце светит под таким углом, что все внизу сияет и искрится, и переливается всеми оттенками зелени и ультрамарина. Но, к счастью, Кира, шедшая командиром звена, всегда тонко ощущала характер момента и умела правильно расставлять приоритеты. Она взглянула вниз мельком и то не столько для того, чтобы полюбоваться феерией красок и света — хотя моментальное впечатление радости осталось с ней навсегда — сколько для того, чтобы убедиться, что они не налетят сдуру на какой-нибудь итальянский крейсер, способный поставить в небе стену огня. Взглянула и тут же подняла глаза, оглядываясь через плечо, и сразу же переключилась на верхнюю полусферу. Оказалось, вовремя. Она сразу увидела "макаронников", заходящих на их построение сверху справа, и, немедля, передала во внезапно ставший враждебным эфир:

— Я шестой! Пара "макки" на три часа, высота на глаз две тысячи. Атакуют!

Это еще хорошо, что шел четвертый месяц войны, и русские истребители успели пересесть на Ла-5 радиофицированные. Без радиосвязи в тот раз плохо бы им пришлось.

Итак, Кира увидела два итальянских истребителя, явно заходящих в атаку. Не так, чтобы очень страшно. Отражение такой атаки входило, что называется, в комплекс обязательных упражнений, и Кире не пришлось даже отдавать каких-либо специальных приказов. Все и так знали, что и как делать, и сразу же начали перестраиваться. Тем не менее на душе было неспокойно, хотя, казалось бы, откуда мандраж? Их четверо, а итальянцев двое. Вот только Кира в такие удачи никогда не верила. И правильно делала, что не верила. Внезапно из неоткуда появилась вторая пара "макки", буквально материализовавшаяся в хрустально прозрачном воздухе из ничего и сходу рванувшая валить в море русские штурмовики.

Но и это, в общем-то, еще не катастрофа. Пара на пару вполне нормальный расклад, и, послав Ивлева на перехват первой двойки, Кира вступила в бой со второй. И вот тут с ней произошла одна из тех историй, каких на самом деле немало случается с теми пилотами, которые достаточно долго живут, чтобы об этом рассказать. Но уж точно, что запоминаются такие случаи на всю оставшуюся жизнь, главное, чтобы была она, эта жизнь, и чтобы оставалось ее побольше.

Отбивая очередную атаку итальянца, Кира успела развернуть свой истребитель прямо ему в лоб. Но вражина то же не сопляк — лобовой не принял, а резко взмыл почти вертикально вверх, выполнив практически идеальный хаммерхед. Кира, естественно, рванула вдогон и неожиданно оказалась всего в нескольких десятках метров позади и сбоку от карабкающегося в жестокое небо итальянца. Совсем рядом, настолько близко, что отчетливо видела нижнюю часть фюзеляжа и красную молнию в круге на чужих плоскостях, но выстрелить сначала не успела, зависнув на месте на пару критически важных секунд, а потом уже не смогла.

И вот оба они, Кирин Ла-5 и вражеский макки, лезут вверх, но уже не один за другим, а как бы параллельно, хотя и с разницей по высоте, а скорость падает, и тут уж не столько от тебя зависит, что случится потом, сколько от техники и везения. Хрен его знает, кто первым сорвется в штопор. Что же делать дальше, думает Кира, лихорадочно перебирая варианты. Как изловчиться и дать по сукину сыну очередь? Но ведь и итальянский летчик — мать его за ногу! — думает о том же самом, потому что оба они истребители, читай охотники, если кому так нравится, или гладиаторы, или просто убийцы, если говорить начистоту. И оба хорошо понимают — кто свалится без скорости первым, тот и будет убит.

А лавочкин уже качается из-за малой скорости. Он на пределе. И Кира давит левой рукой на секторы газа и шага винта, а сама не сводит взгляда с макки и видит, как закачался вдруг итальянский истребитель — скорость потеряна! — и в тот же миг сваливается вниз, в пикирование. И Кира готова уже торжествовать: в упор, мол, расстреляю гада. Но машина не слушается, вздрагивает, вот-вот сорвется в штопор. И вместо того, чтобы развалить противника убийственным с такой дистанции огнем двух двадцатимиллиметровых пушек, Кира плавно переводит ее в пикирование, но враг быстро уходит, дистанция увеличивается, и его уже не догнать.

Однако в тот краткий миг, когда они снова оказались "лицом к лицу" на встречных курсах, Кира на миг действительно видит лицо итальянца, в шлемофоне, без очков, и взгляды их встречаются, чтобы сразу же разойтись. Но мгновенное впечатление от этой встречи остается, как моментальная фотография, буквально выжженная ярким солнцем и кипящим в крови адреналином на серой поверхности Кириного мозга, который занят в этот момент совсем другим.

Объяснить, что Кира тогда почувствовала, невозможно. Нет таких слов. Ее понял бы, вероятно, волк, промахнувшийся по оленю. А нормальным людям такое не дано и не надо. Она дала — "для порядка" — длинную очередь вдогон, но, увы, безрезультатно. Выходило, что они с итальянцем только посмотрели друг на друга и чинно разошлись. Такого не должно было случиться, ведь в маневре Кира получила явное преимущество, однако реализовать его не сумела. А, кроме того, оторвалась от ведомого, потеряв того где-то на подъеме, и осталась одна.

Она в последний раз посмотрел вслед уходящему макки и, развернувшись, на максимальной скорости погнала догонять своих.

Глава 3

Будильник — сука — убийца девичьих снов. Зазвонил, как водится, не вовремя и звонил, звонил... А Кира после двух дней "в седле" устала так, что и восемь часов сна показались ей каплей в море. Но если труба зовет... Она поднялась с постели только из чувства долга, да еще, быть может, из-за ощущения смутной тревоги, которое давно — еще в детстве — научилась принимать всерьез. Мать, бывало, говорила о таком — вещует, де, сердце, и возможно, права была покойница. Кержачки — "которые умом не тронулись или в оборотни не подались" — все ведьмы. Такой и Кира уродилась. Чего не знала, всегда угадывала. И в то утро тоже почуяла — "Оно!" Соскребла себя с койки. Умылась, "прихорошилась", в смысле, причесалась, надела старенькую и порядком вылинявшую винтажную тужурку довоенного покроя, но с актуальными знаками различия, и повязала шейный платок. Нацепила темные очки, чтобы скрыть нездоровую красноту глаз, вышла на веранду, тянувшуюся вдоль всего фасада, и огляделась, узнавая привычную суету. Все-таки не тревога, скорее, праздник.

"Гости приехали!"

— Кого это к нам ветром занесло? — спросила, закуривая и стараясь не косить глазом на соседа.

— А черт их знает папуасов, командир! — Львов сидел в старом плетеном кресле, положив ноги в войлочных тапочках на перила, читал книжку, курил. Казался умиротворенным.

"И ведь, как специально!"

"Таких совпадений не бывает!" — подумала она в то свое первое утро в полку, обнаружив, кто является ее соседом по коттеджу. Но и подозревать "заговор и коварство", тем более, "коварство и любовь" было, вроде бы, не с чего. Приходилось принимать, как есть: жизнь ведь, действительно, на то и жизнь, чтобы никто не заскучал.

— Что читаете? — все-таки не удержалась, посмотрела на поручика, мазнула быстрым взглядом по небезупречному, но скорее приятному, чем наоборот, профилю, привычно "споткнувшись" о шрам на нижней челюсти.

— "Основы метафизики нравственности", — Львов не выпендривался, он действительно читал Канта.

"Безумие какое-то!" — застонала мысленно Кира, готовая заорать, но при этом твердо знавшая, что никогда этого не сделает.

— И как вам? — спросила вслух, стараясь казаться равнодушной.

— Сказать, что божественно? Так не поверите же.

— По-моему, скукачища, — пожала плечами Кира, вспомнив кантовскую заумь про категорический императив и автономную этику.

— В переводе читали?

— Нет, — зло усмехнулась Кира, которую Львов, временами, доводил до белого каления, — наслаждалась подлинником.

— Значит, вы, командир, женщина не только умная, но и образованная, что, учитывая, все прочие ваши достоинства...

— Хотите на гауптвахту, Яков Иванович? — прищурилась Кира. — Ненадолго. Денька на три, пока не распогодится, — глянула она на обложенное облаками небо, — как думаете?

— Я к вам с разговорами не приставал, командир, — Львов демонстративно открыл книгу и уперся взглядом в текст.

"Это точно, сама пришла..."

Следовало признать, Яков Иванович к ней действительно не приставал. Не увивался, не донимал ухаживаниями, даже в друзья не навязывался. Несколько отчужден, постоянно удерживая некую одному ему ведомую дистанцию, холодно корректен... Пожалуй, что так. Безупречно вежлив и чуть суховат. Ни взглядом, ни жестом, тем более, словом своего интереса к ней не выдавал, хотя и равнодушным не казался тоже. Стоило Кире заговорить, сразу же откликался, словно только того и ждал. Впрочем, порой его реплики граничили с оскорблением, однако вот, что любопытно — обижаться на него совершенно не хотелось. То есть, Кира злилась на него порой, но вот в обиду, что характерно, ее злость не переходила. Так и жили, вернее, служили. Вроде бы, вместе, но каждый порознь, пусть существовать наособицу в таком тесном мирке, каким на самом деле является боевая эскадрилья, замучаешься осуществлять. Все равно где-то как-то, но пересекались. Не в быту, так по службе. Не на земле, так уж, верно, в воздухе.

Львов обычно ходил в одном с Кирой звене — ведущим первой пары. Это не она так решила, само собой сложилось. Яков и с покойным капитаном Федоровым летал, так отчего бы и не с ней? Но если так, приходилось терпеть его в опасной близости к своему личному пространству, — где-то чуть впереди уступом влево — притом, что угроза, если и существовала, то исключительно ее гордости. В бою — а за "месяц с гаком" пришлось схватиться с "окаянцами" не раз и не два — Львов был не просто надежен, он оказался незаменим. Легок, быстр, хладнокровен, и, что самое важное, всегда возникал там, где нужен, словно мысли читает, или намерения противника знает наперед.

"Наш пострел везде поспел..."

Ну, где-то так, на круг, и выходило. Успевал, и был притом необычайно полезен, если не сказать большего. Вот и Кирину задницу, к примеру, спас в паре случаев от "несанкционированного проникновения" самым обыденным способом, оказавшись в нужное время в нужном месте. Даже тандерболт один между делом в сопки уронил. А вот Кира за все время только бомбер канадский подпалила, но и тот — ушлепок — ушел в вечер, "в сиреневый туман", и один бог знает, чем там с ним дело кончилось.

"А счастье было так возможно... Так близко... Черт!" — по гравиевой дорожке через палисадник к их коттеджу шел летчик в распахнутой черной шинели. Невысокий, крепкий. В усах и в висках седина...

— Яков Иванович, это у меня от переутомления, или к нам и впрямь пожаловал адмирал?

— Да, нет, Кира Дмитриевна, — Львов отложил книгу, скинул ноги с перил и встал, — вы все верно поняли. Он и есть.

— Здравствуй, Игнатий! — Яков Иванович вышел на край веранды, остановился над ступенями. — Какими судьбами? Только не говори, что залетел специально, чтобы меня навестить!

— И тебе, Яков, не хворать! — Контр-адмирал остановился в паре шагов от крыльца, посмотрел серьезно. — Между делом, если по совести. Бригаду на острова перегоняю... Твоя? — кивнул на Киру, как на неодушевленный предмет.

Ту от такой наглости даже в жар бросило.

"Я?! Чья? — взвилась она мысленно. — А меня спросить?! Сукин сын!"

Дело могло обернуться плохо. Как минимум, гауптвахтой, но уже не для Львова, а для самой Киры. Однако поручик ее легко просчитываемую реакцию опередил и тем спас положение.

— Разрешите представить, господин адмирал, — сказал он нарочито официальным тоном, — штабс-капитан Амелина Кира Дмитриевна, командир моей эскадрильи.

— Рад знакомству! — кивнул, как ни в чем не бывало, адмирал. — Разрешите представиться, капитан, контр-адмирал Черной Игнатий Васильевич. Выпьете с нами, Кира Дмитриевна?

— Всенепременно, господин адмирал, — Кира умела говорить с большими начальниками, все-таки два года службы в высоких штабах даром не прошли. — Почту за честь!

И в самом деле, честь, если душой не кривить. Черной — настоящий ас. Сто девять сбитых самолетов противника — не фунт изюма, но дело даже не в этом, а в том, что по неофициальным данным, то есть, по слухам, циркулировавшим в среде летчиков-истребителей, Игнатий Черной оставался едва ли не последним летающим истребителем из первого состава "Адских плясунов" каперанга князя Курбского...

* * *

Пока выпивали, — а Черной пришел не с пустыми руками, а с бутылкой дорогого Шустовского коньяка, — Кира была сама любезность. Держала дистанцию, но не робела, вежливо улыбалась, вставляла ожидаемые реплики в положенных местах. Говорила мало, больше слушала, но старалась не выглядеть дурой, даже вспомнила к месту неплохой, как ей казалось, анекдот.

— Здравствуйте. Вызывали?

— А вы кто?

— Летчик-истребитель.

— В смысле?

— Тараканы, клопы.

— А летчик почему?

— Мухи, комары...

Львов улыбнулся, адмирал — нет. Никто ничего больше не сказал. Самой Кире добавить к сказанному было нечего, — ну, не растолковывать же, в самом деле, в чем тут юмор! — а мужчины вели себя так, словно, ничего не случилось. Между делом, неторопливо выпили, не спеша закурили, неловкая пауза затягивалась, и Кира от стыда не знала уже, куда себя деть. Однако терпела. Несла свой позор, как спаситель крест.

— Крепкие у вас нервы, Кира Дмитриевна, — неожиданно нарушил молчание Черной. — Теперь вижу, слухи не врут. Вы хороший истребитель. Но мой совет, госпожа комэск, анекдот этот больше никому из наших не рассказывайте. Не надо. Не поймут.

Сказал и, не останавливаясь, перешел к другой теме. Начал обсуждать со Львовым преимущества трековой гонки над шоссейной. Речь шла о велосипедах, и Кира, если честно, никак не могла взять в толк, о чем, собственно, идет речь. Впрочем, это был второстепенный вопрос, и не в этом состоял ее интерес. Она уже поняла, что лишнего эти двое при ней не скажут. А жаль, было бы любопытно узнать, что связывает этих двоих: дружба, родство или совместная служба? Что оставили они в прошлом, и зачем адмирал Черной пришел навестить поручика Львова?

* * *

— Извините, Яков Иванович, — Кира знала, привычка завершать начатое до добра не доведет, но и остановиться, видит бог, не могла тоже, — но я должна задать вам несколько вопросов.

— Попробуйте...

Черной ушел полчаса назад. Выпил с ними коньяка, отпустил пару незлых шуток о женщинах-пилотах, и объявил, что ему пора. Зачем приходил, что хотел сказать, один бог ведает. Впрочем, возможно, и Львов эту тайну, в конце концов, узнал, поскольку отправился адмирала провожать. Проводил. Вернулся. Поднялся на веранду и остановился перед поджидавшей его Кирой.

— У вас, как я погляжу, весьма интересный круг знакомств...

— Это не вопрос, Кира Дмитриевна, а констатация факта. Подтверждаю, широкий. Знакомых много.

— Ладно, держите вопрос, Яков Иванович. Почему Черной пришел сам, а не позвал вас, скажем, в штабной коттедж?

— Потому, что знал, что по вызову не приду. Он мне не командир. Такой ответ вас устроит, Кира Дмитриевна?

— Он адмирал.

— И что с того?

— Но...

— Мне глубоко безразличны все эти побрякушки, а вам? — Львов смотрел спокойно, говорил ровным голосом, и все равно Кира чувствовала, разговор задел странного поручика, заставил нервничать, даже если он и умудрялся скрывать свое волнение под маской холодноватой вежливости.

— Мне нет, — честно призналась Кира. — Вероятно, это и вообще свойственно простолюдинам... Тем более, женщинам. А у вас, Львов, какой титул?

— У Львова, — тщательно выговаривая слова, ответил собеседник, — титулов, Кира Дмитриевна, нет по определению, а я сейчас Львов, стало быть, и у меня титула нет.

"Замысловато..."

— Замысловато! — сказала она вслух, удерживая взгляд Львова.

— Да уж, как есть, — пожал он плечами. — но с другой стороны... вы ведь знаете, Кира Дмитриевна, присказку: каков вопрос, таков и ответ.

— Значит, не расскажете, — с сожалением вздохнула Кира.

— Не расскажу, — кивнул Львов. — Но... Как вы смотрите на обед в "Золотом галуне"?

— Вы меня в ресторан приглашаете? — удивилась Кира.

— Да, — подтвердил ее странный подчиненный. — Но не подумайте плохого. Все в рамках приличий. Я вас, как офицер офицера, приглашаю.

— Как офицер офицера...

— Именно.

— Когда?

— Тянуть нечего. Поехали сегодня! — предложил Львов.

— Что ж, поехали, — согласилась Кира и, как ни странно, почувствовала удовлетворение. Все было правильно. И сказано правильными словами. И вовремя, и уместно. И ответ, что называется, напрашивался. Так что, да — правильно.

И все бы хорошо, но уехать из расположения части у них в этот день не получилось. Они уже сидели в машине Львова, когда прозвучал сигнал тревоги. Взвыла серена, и через мгновение Кира уже бежала к штабному коттеджу. Метров четыреста, — вполне могли подъехать на вездеходе, — но она среагировала раньше, чем подумала. Львов, впрочем, тоже оказался не на высоте, рванул, не задумываясь вслед за ней. Так что Кира вбежала в штаб, подгоняемая тяжелым дыханием догнавшего ее по дороге Львова, и не спросила, — дыхание, будь оно неладно, сбилось от заполошного бега, — а просто уставилась глаза в глаза дежурному офицеру. Но тот все понял и без пояснений.

— Сообщение со станция раннего предупреждения Харстад, — отрапортовал подпоручик Черкасов, — большая группа самолетов. Идут с направления норд-вест-тень-норд. Если не изменят курс, через двадцать минут будут в зоне нашей ответственности.

— Полк? — смогла наконец выдохнуть Кира.

— Не успели еще отреагировать, — подсказал сзади Львов, — мы получаем сообщения о налетах напрямую через коммутатор зоны ПВО.

Вот он уже раздышался и мог говорить нормально, — длинными предложениями, — не то, что Кира.

— Эти, наверняка, из Гренландии, — добавил он спустя мгновение. — Возможно, большой налет.

— Свяжитесь с полком, — приказала она, перетерпев первое удушье. — Всем на взлет!

И повернулась ко Львову:

— Мы ведь успеем заехать домой? — Ей хотелось надеть комбинезон и унты, но, если не будет другого выхода полетит как есть, при полном параде: в мундире и при орденах.

— Не опоздаем, — успокоил ее поручик, и они снова побежали...

* * *

Во время ночных вылетов каждый сам за себя. То есть, взлетали, конечно же вместе, формируя прямо над аэродром три группы: звено разведки, состоящее из самых опытных летчиков, старшим над которыми Кира поставила Львова. Они попытаются найти в темноте колонну бомбардировщиков, идущих обычно сплоченным строем, и обозначить цели осветительными ракетами. За разведкой одна за другой следуют две ударных группы. В первой, которую поведет сама Кира, три звена, во второй — под командованием поручика Панкратьева — два. Это практически все боеспособные истребители эскадрильи, не считая тех двух, которые остаются прикрывать аэродром. О парах ведущий-ведомый в такой ситуации следует забыть. Дай бог, не потеряться в пространстве и не потерять из виду группу.

В любом случае, наводить их будет командный центр, получающий информацию с радарных станций в режиме реального времени. Однако после взлета, истребители окажутся практически в полной темноте и лететь им придется по приборам. Низкая облачность, о которой предупредили метеорологи, не проблема, скорее наоборот. Землю все равно не видно, но есть надежда увидеть освещенные луной силуэты бомбардировщиков на фоне облачной пелены. А вот разглядеть соседа по группе в лунном свете крайне сложно, так что, чем дольше истребители будут находиться в воздухе, тем больше будет "размываться" их строй. Общим будут лишь направление полета, эшелон и скорость. Ну, и тактические приемы атаки на вражеские бомбардировщики в условиях ограниченной видимости. Тем не менее, все пилоты будут стараться сохранять свое место в строю и не терять из виду соседей. Другой вопрос, насколько им это удастся. Обольщаться на этот счет не приходилось, но лелеять робкие надежды никто не запрещал. Даже бог. Бог, вероятно, в первую очередь...

Итак, они взлетели, построились над освещенной прожекторами ВПП и пошли прямым курсом к отметке 9/3, постепенно поднимаясь на высоту пять тысяч метров. Радиолокационные станции и посты "наблюдения и сопровождения" корректировали их курс, выводя к цели. Но точность на таких расстояниях оставляла желать лучшего, измеряясь не в метрах и даже не в десятках метров. Так что последнее слово остается за пилотами истребителей. Были бы у них свои радары, тогда другое дело. Но таких маленьких приборов, чтобы поставить на легкий истребитель, в России пока нет. Да и у других тоже. Не доросли.

Кира держалась на левом фланге первой ударной группы, но шла чуть выше заявленного эшелона. Так ей иногда удавалось рассмотреть своих бойцов, но, увы, не всех и уж точно без привязки к номерам истребителей и именам пилотов.

— Говорит Бастион! — ожила рация. — Цели в километре к северу от вас. Эшелон 4500-5000.

— Сохраняем высоту и строй! — передала Кира своим.

— Бастион, — переключилась она на командный центр, — дайте нам привязку к карте.

— Говорит Бастион, — сразу же откликнулся аэродром. — Передаю координаты...

К сожалению, переговоры велись открытым текстом на постоянной волне, и, вполне возможно, кто-нибудь сейчас слушал их и принимал решение на уклонение. Но другой возможности у Киры просто не было. В такой ситуации, как эта, радиомолчание — не панацея. А знать свои координаты — уже, считай, полдела сделано.

— Здесь Девятый, — подал голос Львов. — Я на месте. Вижу томми. Следите за ракетами.

Но прежде, чем он успел подсветить вражеские машины, Кира сама наткнулась на бомбардировщик. Неожиданно ее "тринадцатый" попал в воздушный поток от вражеского винта, и Кире пришлось "отскочить", потеряв цель. Однако через несколько секунд она увидел отблески восьми патрубков. Перед ней летел четырехмоторный бомбардировщик! Медлить в такие моменты не позволительно, и, бросив в эфир короткое — "Здесь Тринадцатый, атакую", — она спикировала, "подныривая" под томми. Кто-то из разведчиков уже опознал марку самолета, и в эфире раздалось: "Галифакс! Галифакс!" Но Кире уже было не до того. Она атаковала, дав первую очередь по левому крылу гиганта. Языки пламени вырвались из бензобака, осветив красные, белые и синие круги опознавательных знаков. Горящий бомбардировщик лег на бок и ушел вниз. Шансов уцелеть у него не было, но экипаж мог еще спастись...

Охота продолжалась, и Кира послала свой истребитель вверх. Вокруг нее, — куда ни брось взгляд, — шел бой. Истребители атаковали галифаксы. Трассеры тянулись к томми, но имел место и бешеный ответный огонь. "Поле боя" подсвечивали редкие ракеты и горящие бомбардировщики. И это было куда лучше, чем поиски во тьме.

"Пойди еще найди ту черную кошку в этой черной комнате... особенно если ее там нет... Но она есть!"

— Есть! — заорала она в полный голос, заметив темную тень по курсу.

Это был еще один "Галифакс". Но с ним ей не повезло. Сбить сходу не удалось, хотя Кире и показалось, что не промазала, а на новом заходе, "тринадцатый" едва сам не влетел под шквальный огонь счетверенных орудий хвостового стрелка. Кире удалось уклониться, войдя в крутой вираж, но бомбардировщик она из виду потеряла. Ну, нет так нет, потеряла один, зато нашла другой, и вот этому бедолаге не повезло. Кира заходила сверху на встречных курсах. Контакт короткий, времени мало, но зато на несколько мгновений огромный самолет открылся перед ней сразу весь. И этого краткого зазора между двумя ударами сердца ей хватило на все. Увидеть. Принять решение. Нажать на гашетку. Кира пропахала "Галифакс" длинной очередью почти во всю его длину — от кокпита до хвостового оперения, и, по-видимому, во что-то "такое" важное попала. В боезапас, в бомбу или в бак для горючего... Дело случая конечно, но рвануло у нее за спиной так, что Кире едва удалось удержать истребитель от сваливания в штопор. Ну и осколков до кучи прилетело. Во всяком случае, техники утром только языками цокали, осматривая Кирин "тринадцатый". Ей и самой на все это было страшно смотреть. Имели место довольно неприятные попадания в фюзеляж и в оба крыла. Дело могло обернуться плохо, но, к счастью, пронесло. Кира уцелела, не потерялась во тьме, и вернулась на аэродром своим ходом. Она даже села нормально, правильно рассчитав угол глиссады и не впилившись в скапотировавший и лежащий брюхом вверх едва ли не по середине поля "семнадцатый" номер подпоручика Кожемяко.

Вырулила к стоянке, заглушила двигатель и несколько минут просто сидела в кабине, не в силах поднять руку и двинуть ногой. Но тут уж техники вмешались. Прибежал их старший по команде зауряд-прапорщик Иванов — это случайно так вышло, просто он оказался к тринадцатому ближе всех, — влез на крыло, сдвинул колпак, и взялся выколупывать Киру из кабины, освобождая ее попутно от ремней. Ругался страшно, но для Киры его мат звучал, как музыка. Она от него даже ожила немного и смогла самостоятельно снять шлемофон и очки и спрыгнуть с крыла. Спрыгнула, но ослабевшие ноги не удержали, и она осела на холодную землю. Села, подтянула ноги коленями к себе, обхватила их руками и, положив на них голову, вроде бы, задремала. Ну или попросту отключилась на пару-тройку мгновений. Но поспать не удалось. Ее растормошила буфетчица Серафима — вообще, как позже выяснилось, по случаю тревоги к ВПП стянулось едва ли не все население городка, — напоила чаем. В полном смысле этого слова "напоила". У Киры примитивно дрожали руки, так что пришлось Симе помочь. А самостоятельно взять в руки кружку с горячим чаем — крепким, как чифирь, и сладким, как патока, — Кира смогла только после нескольких первых глотков.

— Водки, случаем, нет? — спросила, сжав пальцы на горячей эмали.

— Есть! — подскочила к ней подпоручик Левина. — Держите командир!

И протянула Кире пол-литровую алюминиевую флягу.

"Ну, не дура ли!" — вздохнула мысленно Кира, ей и кружку-то держать оказалось нелегко.

— Спасибо, Лиза! — поблагодарила она метеоролога. — Но не могли бы вы достать мне стакан?

К чести подпоручика, услышав просьбу комэска, Лиза все сразу поняла, и через минуту, — максимум, через две — Кира получила и раскуренную папиросу в зубы и наполненный до половины водкой граненый стакан.

— Другим тоже выпить не помешает... — проявила Кира заботу о своих пилотах, но тут в разговор вмешалась пробегавшая мимо военврач Кленова:

— Пейте водку, Кира Дмитриевна, и ни о чем не волнуйтесь! Мы сами обо всех позаботимся.

Кира кивнула. Выпила в три глотка все, что было налито в стакан, вернула "тару" Левиной, благодарно кивнула подпоручику и, пыхнув папиросой, подняла с земли эмалированную кружку. Руки, что характерно, больше не дрожали, но на ноги Кира поднялась не раньше, чем допила свой чай. К этому времени, она порядком продрогла. Нервное напряжение боя прошло, адреналин рассосался, и в "сухом остатке" осталась лишь усталая женщина в насквозь пропотевшем летном комбинезоне, сидящая на холодной, схваченной ночным заморозком, земле. Еще спасибо, Львов настоял, чтобы поддела под летний комбез шерстяной свитер, а то бы совсем кисло пришлось. Впрочем, свитер, наверняка, тоже промок, но вот водка и горячий чай действительно вернули ее к жизни, и, встав наконец на ноги, Кира передала кому-то опустевшую кружку и пошла проверять своих орлов...

* * *

Первый день после ночного боя прошел, как в тумане. Устала она за час с четвертью в воздухе — смертельно. Не выспалась. Да и дел, как всегда, после таких событий набирается, мама не горюй. Отчеты по всем инстанциям, и, в принципе, обо всем, что в голову придет. Представления к наградам и, увы, "похоронки" — в данном случае, письма родным и близким двух не вернувшихся из боя пилотов. Технические акты списания техники — три истребителя, побитые в хлам. Запросы на ремонт, в том числе и ее собственного "нумера тринадцать", и прочая, и прочая. Однако Львов о своем приглашении посетить лучший в городе ресторан не забыл. Напомнил об этом на следующий день ближе к вечеру и предложил ехать, не откладывая.

— Почему бы не сегодня?

— Сегодня? — растерялась Кира. — Но сегодня я...

— Сегодня вы, комэск, безлошадная, — остановил ее поручик, — а всех дел все равно не переделаешь. Знаете, как говорят хазары? Дел и после смерти еще на три дня останется!

В принципе, Львов был прав, и, обдумав его любезное приглашение, Кира согласилась:

— А знаете что, поручик, поехали!

Утром было ясно и солнечно — одним словом, отличная летная погода. Не летали только потому, что не в очередь. А так, почему бы и не полетать! Впрочем, синоптики еще накануне выдали неутешительный прогноз, и сейчас, ближе к вечеру, он вполне оправдывался. Когда выезжали из расположения эскадрильи, небо уже заволокло грозовыми тучами, а в городе к ресторану подъезжали под проливным дождем, и гремело в небе так, что уши закладывало — ни дать — ни взять артиллерийская канонада.

— У вас хорошее лицо, — Львов смотрел прямо, говорил спокойно, не смущаясь. Действовал тоже. Протянул руку, коснулся пальцами Кириного лба, убрал с глаз мокрую прядь.

— Не слишком фамильярно? — спросила она.

— Зависит от вас.

— Ладно, будем считать дружеским жестом.

— Как скажете, — не стал настаивать Львов. — Бокал шампанского или сразу перейдем к водке?

— Нет уж! — усмехнулась Кира. — Гулять так гулять! Это я вам, Яков Иванович, как офицер офицеру говорю. Так что заказывайте шампанское, а водку мы к мясу возьмем.

Однако слова словами, а прикосновение не забылось. Казалось бы, пустяк! Тронул кончиками пальцев, убирая прядь, но иногда именно такая малость...

"Черт бы вас побрал, поручик! Мне только влюбиться недоставало!"

Тревога, не лишенная оснований, ибо "мы это уже проходили". Было дело, но всего один раз, давно и, по большому счету, неправда. А так, что ж, любовь на войне, что бы ни говорили люди далекие от армейского быта, случается нередко, если, разумеется, условия располагают. И пилоты в этом смысле — привилегированное сословие: живут цивилизованно, снабжаются отменно. Не окопы, если что. Не танк какой-нибудь, прости господи, и даже не линкор. Аэродром. И в большинстве случаев, находится он не краю света, а во вполне обжитых и населенных местах. Правда, речь обычно о девушках из обслуги, но и офицеру-истребителю есть из кого выбирать. Вопрос лишь в репутации и субординации, в условностях офицерской чести и прочих армейских традициях, но, если не зарываться, ни то, ни другое не помеха. Надо только правила соблюдать, и Кира их неукоснительно соблюдала, от и до. Поэтому не влюблялась, то есть, головы по большей части не теряла, но и анахоретом не жила. Вот только Львов...

"А что нам Львов?" — Вопрос не праздный, знать бы еще на него правильный ответ.

Между тем, за разговором — а со Львовым, как успела заметить Кира, разговаривалось легко и просто, — как-то совсем незаметно прошли и первый, и второй бокалы просто восхитительного Krug Grande Cuvеe Brut. И третий с четвертым — уже под закуску, под лосося gravad lax и преснушки с ячневой начинкой — нечувствительно ушли. А там, глядишь, и до водки добрались, и выпили изрядно — грибная солянка и стэйк из балтийского осетра прямо к этому располагали, как и душевный во всех смыслах разговор. И вдруг...

— Не надоело воевать? — спросил Львов, разливая по рюмкам очередную порцию ерофеича.

— Вы, о чем? — удивилась Кира.

— О войне, — пожал плечами поручик, возвращая на место хрустальный графин.

— О войне?

— О ней. Так что, не надоело, Кира Дмитриевна, воевать?

Честно сказать, после случившегося третьего дня ночного боя в голову могло прийти и не такое. Надоело воевать? Наверное, все-таки — да. Но...

— А кто меня спрашивает? — Кира достала из пачки папиросу, обстучала привычно о ноготь большого пальца и кинула в угол рта.

— Я, — протянул поручик зажженную спичку.

"И когда только успел?" — подумала порядком захмелевшая Кира.

— Я, — повторил между тем Львов. — Я вас об этом спрашиваю, комэск.

— Можете прекратить войну? — спросила, прикурив, и даже скрывать не стала откровенной иронии, прозвучавшей в ее словах.

— Нет, к сожалению, — вздохнул в ответ Львов. — Но могу организовать отпуск. Хотите, Кира Дмитриевна, съездить на вакации?

— С вами?

— Со мной.

— И куда поедем?

— Куда прикажете! — улыбнулся Львов, поднимая рюмку.

— В волшебную страну! — улыбнулась Кира, полагавшая, что все это шутка.

— В волшебную страну? — переспросил поручик. — Отчего бы, нет! Ваше здоровье, командир!

— Будем! — Кира опрокинула рюмку, проглотила водку и поспешила затянуться. Табачный дым удивительно хорошо сочетается с привкусом зверобоя.

— Половой! — крикнул Львов, отставляя пустую рюмку. — Телефон!

— Сию минуту! — половой в белом фартуке возник рядом с их столиком, как чертик из табакерки.

Если бы не алкогольный туман, несколько приглушавший остроту восприятия, от неожиданности родимчик мог хватить. Впрочем, зная репутацию Киры, скорее следовало ожидать молниеносной атаки кулаком в глаз. Ну, или залпа "из всех орудий".

— Кому телефонировать-то собрались? — поинтересовалась, ощущая острое желание нажать на гашетку.

— Сейчас узнаем, — усмехнулся ее визави, принимая у расторопного полового аппарат, за которым через весь зал тянулся черный жирно поблескивающий провод.

— Алло! — Львов набрал на телефонном диске некий номер и неожиданно заговорил странным напрочь незнакомым Кире тоном. — Кто?! Ну, и славно. Кондратия Никитича мне дай!

Голос поручика звучал жестко, требовательно, с теми барскими интонациями, с какими обычно говорят большие начальники, а не простые обер-офицеры.

— Обойдешься! — отрезал между тем Львов. — Коли знаю сей номер, значит право имею. Сомневаешься? Нет? Тогда переводи! — и через мгновение. — Здравствуй, Кондрат! Узнал? Отлично! Значит, богатым буду! Занят? Ну, ты мне, на самом деле, без надобности. Будь другом, спусти по инстанциям приказ. Мне и моему комэску штабс-капитану Амелиной недельный отпуск с сего дня, и свободен! Только, ты уж смотри там, сразу и без задержки!

"Недельный отпуск? — удивилась Кира, все еще полагавшая, что вопрос о вакациях является обычной шуткой в меру выпивших офицеров. — Что он несет? Какие вакации?"

Но, если честно, не менее интересно было, с кем это Львов так разговаривает. С каким армейским полубогом?

— Да, прямо сейчас! — подтвердил поручик. — Спасибо, Кондрат! Не забуду! Служи!

— Так, — сказал Львов, положив трубку на рычаги, и продолжая глядеть на Киру в некоторой задумчивости. — Отпуск у нас есть... С сего дня и до... Десять суток получили от щедрот... Осталось найти тыкву и крысу...

— Что? — опешила Кира, мгновенно потерявшая нить разговора.

— Золушку давно не перечитывали? — и Львов стал снова крутить диск.

"Золушку? — удивилась Кира. — В смысле Cendrillon? Шарль Перо, и все такое?"

— Доброй ночи! — сказал мгновение спустя в трубку Львов, но уже совсем другим голосом и с другими вполне человеческими интонациями. — Хозяйка спит, полагаю? Нет? Тогда зови! Скажи непутевый Яков тревожит. А ты что думал! Конечно живой!

— Вот ведь люди! — обернулся он к Кире. — Полгода не позвонишь, и все — записали в убитые! Разливайте, Кира Дмитриевна, если не затруднит, а то мне одной рукой несподручно...

— Мария Антоновна! — встрепенулся поручик. — Здравствуйте! Я, а кто же еще?! С чего бы вдруг? Живой конечно. Целый. Невредимый. Да, вот и сами сможете убедиться. А чего тянуть? Если сейчас выйдем... Ну, не сейчас, разумеется, а где-нибудь через час-два... Нет, не один, — довольно усмехнулся Львов и благодарно кивнул Кире, принимая у нее рюмку. — Не поверите, Мария Антоновна, женщина. Красавица! Глаз не отвесьть! А вот и не скажу. Буду интриговать. Пусть пока остается инкогнито!

"Это я красавица? Это он обо мне? Он так действительно думает, или это тоже шутка юмора?"

Она знала, что недурна собой, — особенно в некоторых местах, — но, чтобы вот так вот без обиняков назвать себя красавицей, пожалуй, остереглась бы. Красавицы — это совсем другие женщины. Легкие, как весенний ветерок, улыбчивые... В общем, не такие, как она. А Кира, как ни крути, в первую голову пилот истребительной авиации.

— Тыква, — сообщил Львов, положив, наконец, трубку. — Тыкву мы вам, Кира Дмитриевна, организовали, фею предупредили, а крыса мы, комэск, по дороге отловим. Есть у меня один на примете! Настоящий крыс, породистый! Только пьет, мерзавец, много. Но это не беда, а в данном случае, скорее достоинство. Ваше здоровье!

Глава 4

"Любопытный поворот!"

Сиротин, как и три года назад, сидел в дальнем конце зала... Попал он этим вечером в "Золотой галун" практически случайно. Ненароком пересекся в штабе дивизии с одним из своих однокашников по училищу, но там — в штабе, — за суетой и на людях поговорить они толком не смогли. Вот и сговорились, встретиться вечером в ресторане, чтобы нормально отобедать, — в "Голуне", по общему мнению, готовили на ять, — выпить в разумных пределах чего-нибудь, что горит, и потолковать без спешки о том, о сем. Вспомнить золотые годы юности и "поскрипеть" по-стариковски, что "нынче все не то, что давеча". Встретились, сели за столик, сделали заказ и даже успели выпить по рюмке водки, когда, мазнув случайным взглядом по залу, Сиротин увидел Львова и Амелину. Парочка сидела довольно далеко, и о чем они говорят полковник не слышал, зато видел обоих в профиль и мог поклясться, что "просто так" мужчина и женщина друг на друга так не смотрят.

"Неужели роман? Но, с другой стороны, отчего бы и нет? Люди они еще молодые, бессемейные. Да и живут рисково. Что ни день под богом ходят! Пусть себе любятся на здоровье, лишь бы службе не мешало!"

Третьего дня при ночном перехвате колонны галифаксов отличились оба. Амелина лично сбила два бомбардировщика, но главное — грамотно организовала атаку, в очередной раз показав себя отличным истребителем и хорошим комэском. Одиннадцать сбитых галифаксов и расстроенные планы противника дорогого стоят. Особенно планы! А ведь полк Сиротина, включая сюда и 2-ю эскадрилью, не на то заточен. Ночные перехваты не их специализация, да и оборудованы истребители, скорее для дневных полетов над морем, чем для охоты на британские бомберы во тьме ночной. Однако, судя по результатам, справились и притом совсем неплохо. Эскадрилья Амелиной даже потери понесла ниже ожидаемых. Так что по всем статьям — молодец. Впрочем, не она одна. Все хороши, и, разумеется, тот же Львов. Куда нам без него! Безупречно вывел атакующие группы прямо на английские бомбардировщики, да и в бою, как, впрочем, и всегда, не подкачал, записав на свой счет еще один галифакс. Хороший истребитель, и будь, что будет, но Сиротин его снова представит к награде, а остальное в руках господа и высшего армейского командования.

"Девочку надо будет к "Витовту" 1-й степени представить, — отметил в уме полковник, — да и звездочки с погон пора бы убрать! Большая уже..."

— Кто такие? — проследив за взглядом Сиротина, спросил приятель.

— Интересная, между прочим, парочка, — усмехнулся в ответ полковник. — Женщина — пилот истребителя и командир той самой эскадрильи, которая третьего дня одиннадцать галифаксов сбила.

— В ночном бою? — уточнил собеседник, служивший в штабе армии и знавший ситуацию по сводкам.

— Именно, — кивнул Сиротин. — Двух томми сбила сама, и еще одного приплюсовал он. Так что, на круг, три галифакса на один столик приходится.

— Не дурно! А он кто? Не вижу отсюда, какое у него звание.

И в самом деле, кто? На этот счет было у Сиротина несколько идей, но наиболее достоверным представлялось то, что под фамилией Львов, как под маской на бале маскараде, скрывается кто-то из ягелонов или гедеминовичей. И тех, и других в империи должно было быть, как минимум, по дюжине, имея в виду мужчин призывного возраста. Но кто именно, в жизнь не угадаешь, тем более, что для этого надо хорошо знать все родословные, а Сиротин все-таки пилот, а не специалист по генеалогии.

— А он, Гриша, литерный, — сказал он вслух. — Знаешь, небось, о чем говорю.

— Литерный? Сочувствую! — хмыкнул собеседник. — Ну, давай, Миша, за встречу!

* * *

Казалось, что глухая ночь, но на самом деле выехали в начале двенадцатого. Не сказать, что пьяные, но определенно навеселе. Впрочем, как показывает опыт, для хорошего истребителя уровень алкоголя в крови не проблема, даже если на дворе ночь и гроза, и дорога так себе, одним словом, не новгородское шоссе.

Львов гнал машину сквозь ливень и тьму и читал стихи. Стихов поручик, как выяснилось, знал много и чувствовал их отменно, что встречается не так уж часто, тем более, среди военных. Кира увлеклась, заслушавшись, и даже забыла о "смятении чувств". А они, следует заметить, были смятены и спутаны. Сметены и унесены прочь. Впрочем, под полковника Гумилева — "Что за бледный и красивый рыцарь проскакал на вороном коне..." — она мимолетно подумала нечто вроде "Уговорил, черт сладкоречивый, на койку!", но тут же переключилась на романтику и экзотику, на жирафов и конквистадоров, и думать забыла "о всяких глупостях". А потом и вовсе заснула. Укачало, видно. Была б за рулем, никогда бы не сморило, а пассажирам спать сам бог велел, на то они и пассажиры. А тут ко всему плотный обед с обильным возлиянием, и, оказавшись в тепле автомобильного салона, Кира быстро осоловела. Пригрелась, заслушалась, как поручик Львов читает стихи, и проснулась только под утро.

Дождь перестал. И воздух заметно посветлел, так что стали видны некоторые подробности пейзажа: гранитные скалы, сосны, и недвижная гладь озера, похожая цветом на оружейную сталь.

— Где это мы? — спросила Кира, рассматривая в некотором недоумении открывшийся перед ней суровый пейзаж.

— Как звать-то вас помните, капитан? — хмыкнул Львов.

— Вроде бы, Кирой в младенчестве нарекли... — Во рту было сухо и гадко, и в голове туман.

— Выпить хотите, Кира Дмитриевна?

— А есть? — недоверчиво поинтересовалась она.

— Ну, кто же предлагает, если нету? — И Львов протянул ей флягу. — Держите, командир! Туркестанский бренди пить приходилось? Этот лучше!

Бренди оказался, и в самом деле, неплох.

— Хорош! — признала Кира, возвращая ополовиненную флягу. — Так, куда же вы меня, поручик, завезли?

— Еще час езды, может быть, два и будем в Брунфло. Была бы карта, сказал бы точнее, но, увы!

— Брунфло — это Свея?

— В общем, да, — подтвердил поручик догадку Киры. — Но дело не в том, что это Свеаланд, а в том, что в Брунфло обитает наш породистый крыс. Так что нам туда, комэск. А Швеция это или, скажем, Псков, нам совершенно без разницы.

— Крыс? — недоуменно вскинулась Кира, припомнив давешний разговор в "Золотом галуне".

"Господи боже мой, сколько же мы вчера выпили?!"

Представлялось, что много, но никакие цифры в голову не приходили. Одним словом, много.

— Тыква и крыс? И еще вы говорили о фее...

— А вы что же думали, я шучу? — удивился ее вопросу Львов.

— Вообще-то, да, — призналась Кира. — Думала, шутите.

Она так действительно думала, — если вообще была способна думать, — но, похоже, все обстояло куда заковыристей.

— Ерунда! — отрезал Львов, прибавляя скорость. — Я такими вещами, Кира Дмитриевна, никогда бы шутить не стал. Обещал свозить Золушку на бал к королю, значит, так и будет. Каникулы только начинаются, госпожа штабс-капитан. Наберитесь терпения, то ли еще будет!

* * *

Увидев накануне в "Золотом галуне" Львова и Амелину, Сиротин не то, чтобы сильно удивился, — в жизни всякое случается, — скорее, заинтересовался этой необычной парой. Тем более, что оба два служили в его полку, а это, согласитесь, обязывает. Каждый из них, — и "литерный" Львов, и вечное "исключение из правил" Амелина — вызывали у полковника живое сочувствие, смешанное с немалой дозой любопытства. И вот, подишь ты, не успели как следует познакомиться, — всего месяц прошел, как штабс-капитан приняла эскадрилью, — а уже появляются вместе. Конечно, ресторация не сеновал, и ничего предосудительного в том нет, чтобы провести вечер в заведении, славящемся отменной кухней и неплохим винным погребом. Могло случится и так, что они выбрались в кабак без какого-либо тайного умысла. Просто как офицер с офицером. Допустим, поспорили о чем-нибудь на застолье, заключили пари, или приехали отметить какое-нибудь знаменательное событие. Например, чтобы "обмыть" три британских бомбера, сбитых ими в одном бою. А что смотрели друг на друга "особым образом", так, во-первых, Сиротин мог и ошибиться, далеко было, а, во-вторых, чай, не дети. Двое взрослых людей, — мужчина и женщина, — так почему бы и нет? В общем, вроде бы, и не случилось ничего из ряда вон выходящего, а все же цепляет.

Однако, как ни странно, история эта имела продолжение: не успел полковник Сиротин вернуться домой на Черную мызу, а его ожидает уже на столе телефонограмма от 1-го офицера генерального штаба при центральном штабе зоны ПВО. С сего числа, дескать, считать штабс-капитана Амелину, К.Д. и поручика Львова, Я.И. в "поощрительном" отпуске сроком на десять дней.

"Любопытно, — признал Сиротин, еще раз перечитав приказ. — Неожиданно и чревато..."

Чем именно чреват этот приказ, — неприятностями или чем-то другим, — полковник пока не знал. Не успел определиться во мнении. Однако одно было ему предельно ясно — событие нерядовое.

"Что ж, — решил Сиротин, пододвигая к себе стопку писчей бумаги, перо и чернильницу, — будем посмотреть..."

И он взялся за оформление "представления к награде". Вот с этим он вполне определился: "Витовт 1-й степени" и повышение в звании для Амелиной, и "Владимир 1-й степени" для поручика Львова, а дадут или нет, это уже совсем другой вопрос...

* * *

Дальнейшие события плохо сохранились в Кириной памяти. Оно конечно — они со Львовым на вакациях, и она не за рулем, тем более не в кабине истребителя, но все равно — столько пить нельзя! Вредно и не нужно. Некрасиво и бессмысленно. И много что еще. Но внутренние запреты неожиданно куда-то подевались, захватив с собой заодно сомнения, опасения и прочие категорические императивы. Кире смертельно надоело поверять алгеброй гармонию, выверяя каждый свой шаг, и она отпустила тормоза. Пила за компанию с поручиком, объезжая каких-то удивительных его знакомцев, живших по странному стечению непонятных ей обстоятельств как раз в окрестностях Брунфло. И куда бы они ни заехали, везде их встречали, как старых друзей, — и это, заметьте, в холодной во всех отношениях Швеции, — сердечно привечали и тут же усаживали за собранный "на скорую руку" стол. Ну, и наливали, разумеется. Какое же застолье без вина?

Чем конкретно занимается Львов, чего добивается, мотаясь по этой богом забытой провинции и разговаривая со всеми этими людьми, Кира не знала, тем более, что не всегда даже понимала язык, на котором шел застольный разговор. Однако главным являлось то, что она не очень-то и хотела все это знать. Она слишком долго была ответственна и за себя, и, что важнее, за других людей, и, возможно, поэтому ей захотелось теперь расслабиться. Побыть ведомой, а не ведущей. Положиться на Львова, предположив, что он знает, что делает, и позволить ему вести, как это и должно быть, в принципе, когда танцуют двое — мужчина и женщина.

"Быть слабой женщиной не так уж и плохо", — подумала она мимолетно, поднимаясь вслед за Львовым на высокое крыльцо сложенного из битого камня дома. — Одна беда, слабой женщине никто не доверит истребитель!"

Это она понимала даже в том странном состоянии набирающего силу опьянения, в котором сейчас находилась.

"Впрочем, — утешилась Кира, оказавшись за накрытым "к выпивке" столом, — я же на вакациях, разве нет? А в отпуске можно и расслабиться! По-моему, это даже поощряется начальством... или нет..."

— За это стоит выпить! — неожиданно провозгласил Львов, поднимая стакан с мутноватой жидкостью, сильно напоминающей видом и запахом обыкновенный самогон.

— Обязательно! — поддержала поручика Кира, хотя и не смогла сразу вспомнить "за что пьем".

Она сделала пару глотков из своего стакана, убедилась, что действительно пьет дрянной плохо очищенный самогон, закусила щепотью хрусткой квашеной капусты с антоновскими яблоками и клюквой, и только в это мгновение сообразила, что с момента, когда они со Львовым пришли в этот дом, прошло по-видимому некоторое время. Во всяком случае вид стола, за которым она сидела, прямо указывал на этот факт. "Начало банкета" и "выпивка в разгаре" — это ведь два разных момента времени и состояния души, не правда ли?

* * *

— Повторите, пожалуйста, — попросила совершенно сбитая с толку Кира, — зачем я это делаю?

— Затем, что это правильно, — объяснил Львов, демонстрируя непоколебимое спокойствие и стеклянный взгляд. — Так надо, Кира Дмитриевна! Молчите и подписывайте!

"Молчать? Я конечно могу, но... Согласитесь, все это странно, дамы и господа, n'est-ce pas?"

Они пили, не переставая, с раннего утра. Пили Крымское игристое из хрустальных бокалов, водку из восьмидесятиграммовых высоких рюмок и бренди прямо из горла, а еще пили старку и, кажется, даже самогон. Но вот из какой посуды, никак не вспоминалось. Колесили по живописным окрестностям городка с непроизносимым названием Брунфло, заезжали на какие-то богом забытые мызы и фольварки, где встречались с разными людьми, большинство из которых Кира толком не запомнила. Вели долгие беседы на неизвестных Кире языках, угощались "чем бог послал" — в основном, это были свинина и картофель, но иногда, видимо для разнообразия, на стол подавали и рыбу, — и двигались дальше. По пути заехали на телеграф, и Львов послал несколько длинных телеграмм так и оставшимся неизвестными для Киры анонимным адресатам. Затем посетили банк — кажется, это был Marginalen Bank, но возможно, и Avanza Bank, — и поручик снял со своего счета довольно крупную сумму. Кира чужих денег считать сроду не привыкла, но, судя по толщине пачки ассигнаций, сумма показалась ей, как минимум, значительной... А потом, после банка...

"Что же случилось потом? Что-то ведь было между тем и этим?" — задумалась Кира, но додумать мысль не смогла. Ей помешали.

— Итак, госпожа баронесса, — городской голова Брунфло и сам был в стельку пьян, но держался молодцом, — уверены ли вы, что согласны на развод в соответствии с ранее озвученными условиями по расторжению брака?

По-русски он говорил с сильным акцентом, но понять его было несложно. Во всяком случае, Кира понимала.

— Я девушка не замужняя! — засмеялась она, грозя бургомистру пальчиком. — И не путайте меня! Никакая я не баронесса!

— Совсем с ума посходили! — повернулась она к Львову, словно хотела ему нажаловаться или, напротив, попросить подтвердить ее слова.

— Ошибаетесь, Кира Дмитриевна! — поручик положил ей руку на плечо и со значением сжал его крепкими пальцами, не больно, скорее многообещающе. — Сосредоточьтесь, баронесса, будьте любезны! Вы замужем за бароном Багге-аф-Боо, — поклон в сторону унылого старикашки с плешивой головой и огромным красным носом, — уже, — поручик взглянул на часы и кивнул в знак того, что правильно рассчитал время, — Вы, Кира Дмитриевна, замужем уже почти два часа. Пора и честь знать! Соглашайтесь на развод, капитан, и подписывайте соглашение. Титул, к слову, остается за вами.

"Баронесса? Багге-аф-Боо?"

Что-то ворохнулось в памяти, что-то такое, но...

— Что?! — до Киры вдруг дошло, что она, и в самом деле, сидит перед городским головой Брунфло, имеющим право — согласно общепринятым законам автономии, — не только регистрировать, но и расторгать гражданские браки. — Я что?

— Вы уже два часа, как имеете титул, мадам. Но замужем вам, должно быть, успело надоесть, — вежливо разъяснил ситуацию бургомистр. — Оттого и решили развестись, не правда ли? Ваш супруг, к слову, тоже не возражает. Говорит, развод, так развод!

— Уверены? — усомнилась Кира, пытавшаяся прочувствовать всю прелесть момента, ведь замужем, на самом деле, она оказалась впервые. Да и титула никогда в жизни не имела. Кто бы его ей дал?

— Вполне, — подтвердил городской голова. — Подписывайте, баронесса, и покончим с этим делом!

— Хорошо, — согласилась тогда Кира, наскоро прикинув все "Pro et contra", — где подписать?

— Вот здесь, баронесса! — наклонился к ней через стол городской голова. — Здесь, и еще, будьте так любезны, здесь!

Он был очевидным образом пьян, но держался молодцом. Даже смог встать на ноги и указать недрогнувшим пальцем, где Кира должна оставить свою подпись.

— Det Дr bra! — воскликнул он, едва Кира оторвала перо от бумаги. — Underbart! Stor!

— В каком смысле, великолепно? — смутилась Кира, понимавшая шведский, как говорится, с пятого на десятое.

— Во всех! — рассмеялся Львов, подхватывая ее со стула и увлекая прочь из помещения ратуши. — Дело сделано, Кира Дмитриевна, идемте! Нам следует поспешить.

— Куда? Зачем? — попыталась остановить его Кира, ведь ей необходимо было "отдышаться", перекурить на ветерке и обдумать наконец "на холодную голову", что означает весь этот пьяный фарс.

Но куда там! Львов, проявлявший нынче недюжинные таланты в искусстве кружить девушкам голову и творить различного рода безобразия, не оставил ей ни единого шанса. Так что очнулась она лишь в салоне "Ермака", с закуренной папиросой в пальцах одной руки и откупоренной бутылкой бренди — в другой. На приборной панели перед ней лежал конверт плотной желтоватой бумаги, украшенный печатями и витиеватыми надписями на трех языках.

"Ох, ты ж!"

— Вы что творите, поручик? — спросила она, возвращаясь к реальности. — Что за бред?!

— Я пишу сказку, — усмехнулся в ответ Львов и выжал сцепление. — Только не словами, а поступками. Впрочем, словами я тоже не бросаюсь. Я от природы, Кира Дмитриевна творческий человек. Я обещал вам сказку? Получите и распишитесь!

— Какую, на хрен, сказку?! — иногда Кире удавалось сыграть фурию. Особенно хорошо она вживалась в этот образ в бою, но сейчас ее явно посетила муза высокого драматического искусства. Впрочем, ее спутник тоже ведь не пешком по земле ходит.

— Разве не помните? — совершенно спокойно ответил Львов, заглядывая ей в глаза. — Мы рождены, что б сказку сделать былью.

— Да, да! — кивнула Кира, успокаиваясь. — Преодолеть пространство и простор... Помню. Как тут забудешь. Такое не забывается.

— Так все-таки, что это было? — спросила через мгновение.

— Преображение Золушки.

— Извольте уточнить! — потребовала Кира.

— Извольте! — улыбнулся Львов и достал откуда-то из-под сиденья початую бутылку.

— Ваше здоровье! — отсалютовал он бутылкой, затем вырвал зубами пробку, выплюнул ее в открытое окно автомобиля и приложился к горлышку, не прекращая, впрочем, гнать внедорожник вперед по пустынному в этот час унылому сельскому шоссе.

"Хорош! — признала Кира, в свою очередь поднося к губам бутылку. — И куда девалась ваша хваленая сдержанность, поручик? А ваша скромность, госпожа штабс-капитан?"

— Итак? — напомнила она, немного отдышавшись.

— Кто ходил на бал к королю? — вопросом на вопрос ответил Львов.

— Золушка!

— Никак нет! — возразил поручик.

— А кто тогда? — поддалась на провокацию Кира.

— На бал к королю пришла не золушка, а принцесса! — попробовал объяснить возникшую коллизию Львов.

— Но принцесса это же и есть Золушка! — возразила Кира, закуривая очередную папиросу.

— Вы же Гегеля читали, — осуждающе посмотрел на нее Львов, — должны знать, что такое диалектика!

— А она-то тут причем? — совершенно растерялась Кира, Гегеля действительно читавшая, но в нынешнем своем состояние совершенно неспособная вспомнить, о чем писал этот немец.

— А при том, Кира Дмитриевна, — подмигнул ей Львов, — что Золушка потому и обратилась в принцессу, что принцесса могла войти в королевский дворец, а Золушка — нет! Так уж устроен этот мир.

— А я? — спросила тогда Кира, начиная прозревать.

Похоже, шутка поручику удалась на славу.

— Если вы про госпожу Амелину, — хмыкнул довольный вопросом Львов, — то у нее, уж извините, шансов нет. Ну, только если получите, Кира Дмитриевна, следующее звание и с ним личное дворянство, да и то... С личным дворянством к королю? Простите, но не верится.

— А, если я баронесса Багге-аф-Боо?

— Вполне! — подтвердил ее догадку Львов. — Я же обещал вам найти подходящего крыса в форейторы, ведь так?

— Да, но... — попыталась собрать свои мысли Кира. — Очень уж похоже на подлог. Да и перед стариком неудобно...

— За старика не переживайте! — пришел ей на помощь Львов. — Филипп старый алкоголик. Немного самогонки и некоторая сумма в качестве отступных, и крыс наш с потрохами.

— Но это...

— Это что?

— Это не этично, я думаю.

— Не слышу в вашем голосе уверенности! — возразил поручик и снова приник к бутылке.

"Вот же черт! — в смятении думала Кира. — Сделали баронессой, даже глазом моргнуть не успела... Тем более протрезветь! Если он так же в постель затаскивает, то, считай, сама пришла!"

— Куда мы едем? — спросила, чтобы только не молчать.

— Сейчас мы едем к фее.

— К кому, простите? — переспросила Кира.

— К Фее. А точнее, к Марии Антоновне Дуглас.

— Вы имеете в виду графиню Дуглас? — вспомнила Кира вдруг, где слышала эту фамилию.

У покойного генерала Дугласа, командовавшего авиацией империи в годы ее ученичества, должна была, верно, остаться жена, превратившаяся нынче во вдову генерала.

— Знакомы? — удивленно глянул на нее Львов.

— Нет, разумеется, — помотала Кира головой.

— Ну, значит, познакомитесь! Осталось недолго...

* * *

Графиня Дуглас жила в замке на берегу озера, притаившегося среди скал и лесов.

— Семнадцатый век! — объяснил Львов, перехватив недоуменный взгляд Киры. — Серьезно.

Ей и в голову не приходило, что кто-нибудь — тем более, вдова генерала Дугласа, — может жить в таком странном месте.

Холодные воды озера, — дрожь пробирала от одного взгляда на них, — скалистый мыс, серые прямоугольные башни, отвесные стены, монотонность которых нарушалась лишь пятнами лишайника, бурая черепица крутых крыш.

"Хорошее местечко, чтобы встретить старость..."

— Природная аристократия империи имеет тенденцию сходить с ума самым причудливым образом, — прокомментировал ситуацию Львов.

— А каким образом сходите с ума вы? — Кира засмотрелась на мужчину, чего раньше за ней не водилось. Но факт — смотрела и определенно знала, отчего так, как знала и то, что ни о чем из того, что собирается сделать, никогда не пожалеет.

— Узнаете, — он обернулся, представив Кире вместо профиля анфас, посмотрел в глаза, улыбнулся. — Обещаю, в конце путешествия вы все узнаете, баронесса. Но всему свой черед!

Между тем, не прошло и пяти минут, как ворота, врезанные в серую громаду башни, мало чем отличавшуюся от гранитных скал раскинувшегося вокруг сурового края, распахнулись, и Львов осторожно — все-таки был изрядно пьян, — завел свой "Ермак" во внутренний двор замка.

— Ну-с, — сказал он, вылезая из автомобиля, — пойдемте, Кира Дмитриевна, в дом. Познакомлю вас с госпожой феей!

— Ведите, поручик! — согласилась начинавшая трезветь Кира. — Идите, я за вами.

— Как скажете, командир!

— Так и скажу!

И она вдруг вспомнила по случаю, как наставлял ее перед первым боевым вылетом военлет Столетов, прибывший в Грецию из китайского Синьцзяна.

— Ты моя ведомая, Кира, — инструктировал ее Иван Константинович. — Держись прямо за мной. Положение для женщины, скажем прямо, непривычное, но ты уж постарайся, Кирочка. Не отставай!

— Даже так?! — на пороге дома стояла сухая высокая женщина. Она была стара, но назвать ее старухой, язык не поворачивался: прямая спина, ясный взгляд холодных глаз, цветом напоминавших воду, готовую превратиться в лед. — Женщина пилот! С ума сойти!

— Я же сказал, красавица! — вставил свой гривенник поручик Львов.

— Ну, тебе виднее, я в женщинах не разбираюсь! — отрезала фея.

Смотрела она, однако, не на Львова, а исключительно на Киру.

— Разрешите представиться! — решительно шагнула вперед та. — Штабс-капитан Амелина, Кира Дмитриевна!

— А мне сказали, баронесса Багге-аф-Боо... — не без иронии произнесла старая графиня.

— Капитан воюет под девичьей фамилией! — вмешался поручик и, кажется, умудрился смутить своей репликой хозяйку замка.

— Два сапога пара! — хмыкнула графиня.

— Иди сюда, детка, — позвала она Киру, раскрывая перед ней свои объятия, — и обними старую каргу! Я всем пилотам бабушка, а пилотессам — мать родная. Дуглас, моя фамилия, или знаешь?

— Так точно! — отрапортовала Кира, подходя к графине вплотную. — Я в училище как раз поступала, когда Никанор Карлович звание генерал-аншефа получил.

— Амелина? — прищурилась графиня. — Помню! Трое вас было стервоз. Всю кровь моему благоверному испортили!

И с этими словами заключила Киру в крепкие объятья.

"Ну, ни черта себе!"

— Добро пожаловать на борт! — объявила старая дама и, отпустив Киру, кивнула, словно бы одобряя увиденное. — Хороший выбор, поручик! Стать, окрас... И в самом деле, красавица! К столу!

"Вот же, стерва! — подумала Кира, оторопев от таких эпитетов. — Что я ей призовая кобыла?"

Но вслух ничего не сказала, лишь бросила укоризненный взгляд на Львова. Получила в ответ виноватое пожатие плеч — видно, Яков Иванович тоже отрезвел, — и проследовала к столу.

За стрельчатыми окнами — узкими бойницами самого что ни на есть средневекового вида — смеркалось. На длинном столе темного дерева стояли серебряные франкской работы жирандоли с горящими свечами, в камине — потрескивало пламя, танцующее на березовых поленьях. Сквозняки гоняли по стенам гротескного вида тени.

— Электричества в доме нет, — сообщила хозяйка дома, занимая место во главе стола. — Так что ужинаем, и все прочее, как в старину, при свечах!

— К слову, про все прочее, — добавила она через мгновение. — Должна признать, мужчины в трепещущем свете живого огня выглядят куда лучше, чем есть на самом деле. Сущие дьяволы, прости господи! Полагаю, и мы, дамы, смотримся при свечах ничуть не хуже. Что скажешь, Яков?

— Мне Кира Дмитриевна при всяком освещении нравится, — галантно улыбнулся поручик.

— Ну, да, — кивнула Кира, почувствовав "приход" мизантропического настроения, — а в темноте — на ощупь.

— Предлагаете, попробовать? — поднял бровь Львов.

— Предлагаю, отобедать, чем бог послал! — остановила вспыхнувшую было пикировку графиня. — Время военное, господа, так что не обессудьте: у нас все просто — без разносолов.

Но это только так говорится, что без разносолов, а на самом деле стол у графини Дуглас оказался просто превосходный. Тем более, что не "на скорую руку", а именно так, как надо, когда готовятся к приему долгожданных гостей. Сервировка — фарфор, хрусталь и столовое серебро. И угощения под стать: озерная семга в горчичном маринаде и атлантическая сельдь пряного посола, квашеная салака — сюрстрёмминг — и маринованные "по-крестьянски" вешенки, соленые маслята и боровики, вяленая оленина и моченая клюва, не считая "русских" соленых огурцов и квашеной капусты, на этот раз, без яблок, но зато с чесноком. И все это под красное италийское вино из старых запасов для хозяйки, и шестидесятиградусную краковскую старку для гостей.

"Умереть — не встать!" — выдохнула Кира после первой стопки.

Ей совсем не хотелось напиваться. Напротив, на предстоящую ночь у нее имелись куда более увлекательные планы, чем упиться и спать. И отказываться от них Кира не собиралась.

"Ни в коем случае, — решила она, и следующую рюмку едва пригубила. — Полетаем!"

Однако ей противостоял опытный и изощренный мужской ум. Львов, как ни в чем ни бывало, опрокинул в себя восемьдесят грамм старки, такой крепкой, что ею вместо бензина можно было заправлять авиадвигатели, плотоядно ухмыльнулся, кинув быстрый взгляд на едва початую стопку Киры, и тут же, встав из-за стола, провозгласил тост за Государя императора.

За царя офицеры пьют, стоя и до дна, так что у Киры, собственно говоря, и выбора не осталось. Встала и выпила. Но и за истребителей, как не выпить! И за русскую армию, и за победу, и "за тех, кто в море"... Ну, и за павших, наконец.

Полк стоит, глаза потупив,

Тень от летчиков в пыли...

Дело стремительно приближалось к десерту, — нечувствительно "пролетев" сквозь гороховый суп со свининой и соленую свинину с картофелем, когда Кира неожиданно обнаружила, что "это все".

— Умерла, — сказала она неживым голосом и, не меняя позы, начала заваливаться набок.

Но упасть ей не дали.

— А говорили, умеете пить! — Львов поймал Киру налету, поднял на руки, так что даже голова закружилась, как от петли Нестерова, побаюкал, словно дитя малое, и вдруг спросил:

— А как же баня?

"Баня? — идея показалась Кире заманчивой, ведь с потом из организма выходит также и алкоголь. — Баня — это правильный выбор. Это наш ответ атлантистам, и всем вообще!"

— Что, серьезно? — удивленно переспросил Львов, поднося Киру к самым глазам, словно хотел прочесть мелкий шрифт. — Вы думаете, окаянцы оценят наш демарш?

Оказалось, она думает вслух.

— Ну, и хрен с ним! — решила Кира, то ли все-таки "в уме", то ли опять же во весь голос. — Наше поколение выбирает сухой пар!

И мимолетно удивившись, как у поручика хватает сил нести на руках такую дылду, как она, — метр семьдесят шесть, как никак, — снова отключилась...

* * *

Очнулась Кира уже в бане. От сухого жара, от щекотавшего кожу пота, струйками стекавшего по лбу, плечам, между грудей...

"Я что голая тут сижу?!" — выходило, что Львов понял ее дословно и притащил в баню, несмотря даже на состояние "умерла".

"Лучше уж сразу в постель..."

Кира приподняла веки и огляделась. Парилка оказалась довольно просторной, хотя рассмотреть подробности в полумраке было сложно. Сумрачно и жарко, аки в аду, и по-адски же кондово, в смысле, просто и без изысков. Тесаный и битый камень, гладко струганное дерево, какие-то бадейки и ушаты, огненные блики на стенах, игра теней...

— Э... — прочистила Кира горло. — Мы тут как?

— Уточните, пожалуйста, ваш вопрос, Кира Дмитриевна! — сразу же откликнулся Львов.

Он сидел на полке прямо напротив. Потел. И тоже был, разумеется, в чем мать родила. А родила его мать, если честно, не в рубашке.

— Я имею в виду... Мы все еще товарищи по оружию? — задавать этот вопрос, сидя голышом перед своим "не вполне одетым" подчиненным, было непросто, но Кира справилась. — В смысле, как офицер с офицером?

— Ваш выбор, — пожал широкими плечами Львов.

"Мой..." — сейчас она наконец его рассмотрела.

Львов, как и предполагалось, оказался хорошо сложен, сухощав, мускулист. И у него была чертова прорва шрамов на теле.

"Эк тебя, Львов! Без всякой жалости... Но и ты хорош! Такое тело надо любить, холить и лелеять..."

— Меня зовут Кира, — отбросив вместе со стыдом последние сомнения, сказала она вслух.

— А меня Яков, — он встал и шагнул к ней.

— У тебя железная воля! — оценила она мгновенные перемены, произошедшие с его организмом после ее слов, и тоже встала.

— Я истребитель, — пожал он плечами. — И у меня отменная выдержка и быстрая реакция.

— Не хвастайся! — потребовала она, позволяя ему себя обнять. — Я тоже истребитель!

"Истребитель... Ох, ты ж!"

Его кожа, казалось, была раскалена, словно противень в хлебной печи. Прикосновение обожгло, но эта была правильная боль. Ее можно было снести. Ее стоило испытать...

* * *

"Ну, к этому все и шло, не так ли?" — подумала она лениво, нежась в объятиях заснувшего поручика.

Впрочем, слово "нежиться" не вполне подходило к тому положению, в котором Кира проснулась мгновение назад. В смысле, лежать под мужчиной ей было не так чтобы удобно, но и размыкать крепкие объятия Львова категорически не хотелось.

"Однова живем!" — утешилась Кира, гася последние сомнения, если таковые все еще проживали в ее душе. В конце концов, все эти "сомнения и сожаления" — не более чем привычка. Дань воспитанию, никак не больше.

"Львов..." — но она уже знала, разумеется, что никакой он не Львов, хотя и не знала пока его настоящего имени.

"Ну, да! Ведь он обещал мне все рассказать!"

Так и сказал давеча, мол, все узнаете, Кира Дмитриевна, но в свой черед. Однако с ним и так все понятно. Без "уточнений и примечаний", так сказать.

"Граф какой-нибудь или князь... или еще кто... В общем, литерный, так их, кажется, называют..."

Мог, к слову, оказаться и герцогом или даже "бери выше". В войсках ходили упорные слухи, что и кто-то из великих князей находится в первой линии, но воюет, конечно же, инкогнито, чтобы враг не слишком ликовал в случае его гибели. Сказать, откровенно, в большую часть этих историй, рассказываемых обычно в часы затишья и под известным градусом, Кира не верила. Но достоверно знала, что кроме обычных аристократов, каких, к слову сказать, было совсем немало и в армии, и на флоте, имелась так же некая неизвестного состава группа офицеров, имена которых никогда командованием официально не озвучивались, а служба — по невнятным, но наверняка основательным причинам — императорским двором не приветствовалась. Так и выходило, что какой-нибудь остзейский барон — знала Кира пару таких пилотов из прибалтийских провинций, — ходит в двадцать восемь лет в полковниках и как рождественская елка игрушками увешан орденами и знаками отличия, а другой, — да, вот хотя бы тот же Яков Иванович Львов, — сколько не воюй, все равно поручик, и только.

"Да, и Бог с ними, с наградами! Разве они красят мужчину?!"

Главное, Кире было сейчас удивительно хорошо. Вернее, ей было замечательно хорошо, и это совсем не удивительно после того, что произошло между нею и поручиком. Волна страсти накрыла их еще в бане, но, видно, оба слишком долго ждали этого мгновения, и первым приступом дело не ограничилось, хотя, видит бог, все получилось, как надо, и даже лучше того. То есть, там и так, как и где ей хотелось. В другой ситуации и с другим мужчиной этим вполне можно было бы и ограничиться. С другим, но не со Львовым, вот в чем дело. Безумие налетело мгновенно, обдав жаром, словно из печи дохнуло, и в то же время захватив дыхание — как при прыжке в прорубь, и уже не отпускало их — ее и его — ни в бане, ни на холодных лестницах замка, ни в хорошо протопленной спальне, в растерзанной постели, — везде.

* * *

По правде сказать, после такой ночи, — да еще с предутренним "приступом страсти и нежности", — спать следовало, как минимум, до полудня, а лучше и вовсе до полдника. Но куда там! В замке графини Дуглас жизнь подчинялась строгому, раз и навсегда установленному распорядку, так что к завтраку подняли, что называется, "ни свет — ни заря". Но истребителя зоны ПВО такой малостью, как побудка по тревоге, из седла не вышибешь. Пилоты и по три раза за ночь, бывает, в небо уходят, и не сказать, чтобы все и повсеместно соблюдали накануне предписанный армейскими лекарями режим дня. Не говоря уже, о безалкогольной диете и половом воздержании. Приходилось и Кире, — чего уж там, — летать в "остром послебанкетном состоянии". И после "скоротечной случки" бывало тоже. И ничего — жива пока. А в небе "после этого дела" и леталось, следует сказать, как-то с подъемом. Что называется, с огоньком.

— Доброе утро, Мария Антоновна! — поздоровалась Кира, подходя к накрытому столу.

— Доброе утро, Кира Дмитриевна! — чопорно поклонилась графиня Дуглас и с достоинством опустилась на отодвинутый лакеем стул с высокой спинкой. — Здравствуй, Яков! Выглядишь неплохо...

Последнее замечание прозвучало несколько задумчиво и, как будто даже с намеком на осуждение. Но, как тут же выяснилось, графиня Дуглас жила в простом и ясном мире, — "без политесов и прочих куртуазностей", — и до намеков никогда не опускалась.

— Простите? — чуть нахмурился Львов.

— Господа! — по давней традиции в обществе чиновников и офицеров обоего пола, говорить следовало, используя обращение "господа", без какого-либо упоминания "дам". И этому правилу, как заметила Кира, Мария Антоновна следовала неукоснительно.

— Господа, полагаю, вы не уронили чести русского оружия? — спросила она строго.

— Никак нет! — слова сорвались с губ даже раньше, чем Кира сообразила, что несет. Но, с другой стороны, каков вопрос, таков и ответ, не правда ли?

— Как можно! — почти в унисон Кире отрапортовал со своей половины стола поручик и для подтверждения солдатской бравады — как и требовал особый офицерский шик — выкатил глаза, поедая дурным солдафонским взглядом "старшего по званию".

— Ну, значит, ты просто крепкий мужик, Яшенька! — Как ни в чем ни бывало, улыбнулась графиня. — И вы, Кира Дмитриевна, тоже молодцом. А то я уж, грешным делом, сомневаться стала. В мои-то годы, на утро завсегда тени под глазами... и вообще... — повела она рукой, обозначая этим свое абстрактное "вообще".

— Ах, вот вы, о чем! — Улыбнулась Кира, включая "стерву". — Вы бы, Мария Антоновна, очки надели, сразу бы все и разглядели! У Якова Ивановича вона — и синяки под глазами, и нездоровая бледность лица имеет место быть. У меня, чаю, при ближайшем рассмотрении, вид ненамного лучше. Но в полумраке, да без очков...

Графиня прищурилась и, словно бы, языком во рту шевельнула — за крепко сжатыми зубами. Оценивала, видать, сказанное. Решала — обижаться, или "ну ее дуру молодую".

— Уела! — рассмеялась неожиданно, разом разрушая сложившийся уже, было, образ. — Бон аппетит, господа! Каша стынет, да и вообще!

Но это "вообще" — к завтраку относилось лишь косвенно, в том смысле, что с приемом пищи следовало поспешить, потому что "дел еще не меряно", а время не стоит, а бежит. И это еще хорошо, если только бежит, а ну как летит?

Не успели допить чай с коричными плюшками, а уже "труба зовет". Набежали неизвестно где прятавшиеся до времени девки, и Кира попала в маленький женский рай, не без намека, впрочем, на существование такого же специального ада. Ее мерили портновскими метрами, заставляя принимать разнообразные, иногда и весьма двусмысленные позы, и рассматривали на свет, словно банкноту или ювелирный камень, полируя Кире, между делом, ногти на руках и ногах и отпаивая горячим шоколадом и коньяком. Ее, словно безропотную куклу в сладких девичьих снах, наряжали в шелка и атлас, стягивали корсетами на китовом усе и втискивали в высокие сапожки на шнуровке и высоких каблуках.

— Гардероб прошлогодний, — Мария Антоновна сидела в кресле, наблюдая за процессом и даже отчасти им, дирижируя, — но мы его сейчас несколько обновим по последним журналам, и будет, как надо. Хорошо еще, вы, капитан, ростом и комплекцией от Дарены не сильно отличаетесь, однако волосы коротковаты! Я права?

— Может быть, парик? — спросила одна из девушек.

— А кто эта Дарена? — полюбопытствовала Кира, начинавшая люто ревновать хозяйку брошенного в замке "за ненадобностью" гардероба.

— Дарья Апраксина — супруга графа Павла Никитича... Парик? — задумалась графиня. — А что у нас есть подходящего?

— Если не трогать брови и лобок, — без тени смущения ответила давешняя молодица, — я бы предложила "хозяйку осени".

— Рыжеватая шатенка, — кивнула Мария Антоновна.

— Темно-рыжая, — осторожно поправила женщина. — И завить крупными локонами...

— Да, возможно... — задумалась графиня. — Несите "хозяйку осени" будем примерять!

Парик вскоре принесли, примерили на Киру, заставив ее так и эдак крутиться перед ростовым зеркалом. Затем причесали "на первый случай", но никому получившаяся прическа не понравилось, хотя по мнению Киры, так восхитительно она никогда в жизни еще не выглядела. Но здесь и сейчас она ничего не решала, поэтому Киру причесали еще раз, но уже по-другому, и снова, и так несколько раз подряд, пока строгое жюри в лице графини Дуглас не пришло к выводу, что "это именно то, что доктор прописал". Ну а потом, Киру еще долго — не менее получаса — отмачивали в ванной, наполненной светло-зеленой хвойной водой, и умащивали, бог знает, какими бальзамами и притираниями, наводя в паузах между тем и этим, последний глянец на ногти и кожу лица. Затем последовали примерка "нового платья короля" и генеральная репетиция, предшествовавшие обеду, и последняя подгонка всего и везде сразу после трапезы.

Все это время Кира чувствовала себя одной из тех дорогих кукол, от которых она с такой поспешностью отказалась в детстве, променяв их на модели аэропланов и автомобилей, а позже на совершенно изумительное духовое ружье, из которого то и дело хочется пострелять. Тем не менее, будучи девочкой, она все-таки представляла себе все прелести игры в куклы. Кукол можно было одевать в разные красивые платья, знакомить с другими куклами и даже выдавать за них замуж, поить чаем в кукольной гостиной, укладывать спать, накрывая шелковым одеяльцем, и делать с ними еще тысячу и одну вещь, если конечно воображение позволяет. Сама Кира в эти игры практически не играла, но, приходя в гости к сверстницам, всегда с охотой составляла им компанию, ненадолго окунаясь в мир девичьих грез. И вот сейчас графиня Дуглас и ее домашние девицы с упоением играли в саму Киру, как в такую вот красивую дорогую куклу "Машу", и получали от этого, судя по всему, немереное удовольствие, чего и не пробовали скрывать ни от себя, ни от нее.

Честно говоря, Кира и сама не без удовольствия участвовала в этом "дамском цирке", примеряя на себя совершенно незнакомую ей жизнь обеспеченной и устроенной молодой женщины. И это не странно. Уже много лет ее гардероб состоял из спортивного костюма, двух комплектов повседневной офицерской формы, парадного мундира, двух легких летных комбинезонов и одного зимнего на меху. Еще у нее были две фуражки, зимний меховой шлем, две пары кожаных перчаток — потоньше и потолще — и реглан с меховой подстежкой и меховым же пристежным воротником. Ну и обувь, разумеется: две пары ботинок, унты, и кеды. Ни платьев, ни юбок у нее не было, как не было и разрешенного женщинам уставом берета. Единственным послаблением, которое позволила себе Кира, являлось хорошее шелковое белье. Не по уставу, конечно, но кто это будет проверять? И конечно же она не носила никаких украшений: ни серег, ни колец, ни брошей. Не считать же украшением старообрядческий нательный крест!

Жалела ли Кира об этом? Иногда жалела, и сожаления эти имели горький привкус непролитых слез. Чаще всего, случалось это тогда, когда она сталкивалась в гарнизоне с офицерскими женами. Не со всеми, разумеется, а только с молодыми, то есть с теми, с кем не могла себя не сравнивать. С женщинами этими Кира никогда не сближалась, тем более, не дружила, — им просто не о чем было между собой говорить, — но и не встречаться с ними она не могла, или хуже того, их игнорировать. Обычно, ее приглашали в гости мужья этих дам, такие же пилоты, как она сама, и обеим сторонам — и Кире, и женам служивших вместе с нею офицеров, — приходилось терпеть друг друга, преодолевая часто возникавшую между ними неловкость и делая вид, что все в порядке.

Приходилось Кире бывать и в центрах цивилизации — больших и малых городах империи, — где она не могла не обратить внимание на молодых хорошо одетых женщин и на то, как ухаживают за ними штатские мужчины и господа офицеры. Понятное дело, что дарить цветы и шоколад, носить на руках поручика или штабс-капитана ВВС было бы более чем странно, и, естественно, этого никогда не происходило. С одной стороны, Кира все это отлично понимала и принимала, как есть, но, с другой стороны, иногда ей бывало обидно, ведь рефлексы-то у нее по сути те же самые, что и у остальных женщин. Биологию не обманешь! И тем не менее, несмотря на анатомию и физиологию, Кира знала, что такова цена, которую она платит за право летать. Причем не просто летать, — что кстати тоже немало, — а летать на истребителе. И она без колебаний готова была за это платить, что, собственно, и делала уже двенадцать лет подряд...

Ретроспекция 4

Все это началось еще в училище, где Кира, Ольга и Клава буквально из кожи вон лезли, пытаясь доказать всем и каждому, — но, возможно, прежде всего самим себе, — что они ничем не хуже "других парней". Понимание того, что они лучше, пришло к ним несколько позже, но тогда по юности лет и за полным отсутствием жизненного опыта, им просто хотелось выглядеть и вести себя "по-мужски". Нет, не так. Они хотели вести себя, как "подлинные мачо" — образы почерпнутые из фильмов о героях-авиаторах, — и в какой-то степени даже быть ими, этими брутальными "настоящими мужчинами". Ну, девушки и старались.

В первую свою увольнительную в город невольные подруги довольно скоро оказались в дорогом и пафосном, — если верить словам учлета Скавронской, — кафе "Париж". На самом деле, будь на то их воля, они пошли бы в какое-нибудь другое место, но все парни сразу же разбежались кто куда, — по предположению Клавы Неверовой курсанты всей гурьбой отправились в публичный дом "мадам Дорофеевой", — а посещать без сопровождения мужчин злачные места, наподобие винных баров, казино и кафешантанов, девушки все же не рискнули. Они конечно уже не сопливые гимназистки, но привычка — вторая натура, не правда ли?

Оставшись одни, девушки прогулялись по набережной Корнилова, привлекая своей формой — кадетские приплюснутые фуражки, курсантские черные тужурки и темные юбки ниже колен, — излишнее внимание обывателей, и, в конце концов, ушли от жадного и по большей части недоброжелательного интереса толпы, устроившись за столиком "французского" кафе на Рыбной улице. Если честно, по своей наивности Кира предположила, что они чинно посидят за столиком, ведя подходящие случаю разговоры, выпьют чаю с ореховым пирогом или кофе с пирожными и, может быть, съедят еще по нескольку шариков того замечательного разноцветного мороженного, которым лакомились дамы за соседним столиком. Но у ее подруг, вернее, у одной из них, имелись на этот счет совершенно другие планы.

— А принеси-ка нам, любезный, водочки! — барским тоном обратилась к половому Ольга Скавронская, наверняка подражая в этом своему отцу или старшему брату.

— Не держим-с, — не дрогнув лицом, сообщил средних лет мужчина в темном пиджаке и белом длинном фартуке.

— То есть, как? — опешила Ольга, явно не ожидавшая такого афронта.

— Это кафе, барышня, а не трактир или ресторация, — вежливо объяснил половой. — Мы водку не подаем-с, но могу предложить вам широкий выбор игристых и шампанских вин, а также ликеры и наливки в ассортименте...

В результате, девушки все же съели по три шарика чудесного "парижского" мороженого, — фисташковое, крем-брюле и шоколадный пломбир, — запивая его масандровским шампанским, и опытным путем доказали, что наклюкаться можно и без водки. Но интересен был этот день, как понимала теперь Кира, отнюдь не экспериментом с игристыми винами, закончившемся позором гауптвахты. В тот день она в последний раз за все время обучения в Качинском училище летчиков надела юбку. В следующий раз она надела платье осенью сорокового, отправляясь в Грецию на войну. А в следующую свою увольнительную в Севастополь она вышла уже не в юбке, а в брюках: в полном комплекте мужской, — а другой в то время просто не существовало в природе, — курсантской формы. С этой формой, к слову, был связан и ее первый любовный опыт.

Дело было в декабре 1938 года. В тот раз Кира уволилась из "расположения части" в гордом одиночестве. Клава Неверова за какую-то ерундовую провинность "села" на губу, а Ольга Скавронская чем-то таким отравилась и теперь страдала от острой формы диареи. Еще хорошо, что у "девочек" в казарме имелась не только отдельная спальня, но и своя собственная уборная. Там бедолага и "прописалась на веки вечные". Так и случилось, что, оказавшись за стенами училища, Кира присоединилась к небольшой группе курсантов, которые, вероятно, разнообразия ради, — или, возможно, из-за отсутствия денег, — на этот раз отправились не в бордель, а на танцы в купеческое собрание. Курсанты как раз перешли на зимнюю форму одежды, то есть надели длинные черные шинели, и узнать в Кире девушку, можно было лишь заглянув ей в лицо. Коротко стриженая, худенькая и узкобедрая, она и по росту мало чем отличалась от прочих курсантов, занимая при построении место где-то в середине шеренги.

Итак, курсанты, и Кира вместе с ними, пошли в танцзал. Там было шумно и сильно накурено. Играл биг-бенд, и народ вовсю свинговал. Впрочем, Кира тогда еще не знала, что такое свинг, и ей было совершенно непонятно, что за странный танец исполняют парни и девушки, заполнившие танцпол. Как она узнала позже, танцевали они буги-вуги, но Кира танцевать ЭТО не умела — в женской гимназии их учили танцевать только вальс, кадриль и другие "приличные" танцы. Да, если бы и умела, чью, спрашивается, партию она должна была бы вести в танце: женскую или мужскую? Щекотливое положение для девушки, носящей мужскую курсантскую форму. А между тем, сдав шинели и фуражки в гардероб, курсанты бросились знакомиться с незанятыми девушками, — Кира в качестве таковой, разумеется, не рассматривалась, — а она, не раздеваясь, так как танцевать в любом случае не собиралась, пошла в буфет. Выбор напитков был здесь небогатый, и, прикинув, что курсанту училища военных летчиков пить сухое винцо наверняка "заподло", Кира взяла рюмку бренди "Массандра", закурила папиросу "Сальве" — она как раз недавно научилась "дымить", не кашляя, — и хотела было отойти в сторону, чтобы понаблюдать оттуда за танцами и танцующими парами, как ее окликнули. То есть, то, что окликнули именно ее, Кира поняла не сразу, так как девичий голос откуда-то из-за спины обращался к кому-то, кого можно было назвать господином, то есть, явному мужчине:

— Господин военлет! — позвала девушка, и поскольку Кира, что естественно, не откликнулась, повторила свое обращение, коснувшись для надежности курсантского полу-погона на Кирином плече:

— Господин военлет!

Вот теперь Кира поняла, что обращаются именно к ней, и обернулась.

— Ой! — сказала на это барышня в красивом крепдешиновом платье. — А вы кто?

— Курсант училища летчиков Амелина, — начиная краснеть, отрекомендовалась Кира.

— То есть, вы девочка? — глаза барышни округлились, и она тоже стала краснеть.

— Девушка, — подтвердила Кира, понимая уже, какой вышел афронт. У них, во 2-й женской гимназии такие ситуации называли "нежданчиком".

— А я думала...

— Увы, нет, — через силу улыбнулась Кира.

— Почему "увы"?

— Но вы ведь думали, что я мужчина.

— Извините!

— Да, не за что, — успокоила Кира девушку. — Хотите, угощу вас лимонадом?

— В смысле, хотите со мной "начать"? — нахмурилась не по годам развитая незнакомка.

Только теперь, после ее реплики, Кира поняла, как могло быть истолковано ее предложение.

— О, нет! — сказала она. — Я не... Ну, вы понимаете, — смутилась Кира, пытаясь объяснить очевидное. — Я знакома с одной такой девушкой, но сама я не... В общем, я не это имела в виду!

Единственной трибадой, которую Кира знала лично, была Ольга Скавронская, да и то имелись веские основания подозревать, что она так просто резвится.

— О! — между тем отреагировала незнакомка. — Тогда, я познакомлю вас с моим братом. Кстати, я Мария. А вас, как зовут?

— Кира.

— Ну, вот и славно! — обрадовалась Мария, подхватывая Киру под руку так, что та едва не расплескала свой коньяк. — Я вас увидела и подумала, что вы парень, который пришел на танцы и не знает, что ему делать. Да, и вообще. Интересно же познакомится с военным летчиком! А вы вообще оказывается девушка, но вам тоже не с кем танцевать... Идемте же! Идемте! Нам туда!

Мария была девушкой в теле, но все равно, наверняка, уступала тренированной Кире в силе. Тем не менее, поскольку Кира не противилась, "буксир" довольно споро протащил ее через весь зал ко второму буфету, рядом с которым группировались большей частью занятые компаниями молодых людей столики. За одним из таких столиков сидели три юноши в студенческих тужурках и еще одна девушка в красивом праздничном платье. Как оказалось, это были брат Марии Борис, приехавший в Крым вместе с двумя своими однокурсниками на вакации, и Машина подруга Таня. Девушки закончили гимназию и готовились к поступлению в следующем году на медицинское отделение Бестужевских курсов, а молодые люди учились на третьем курсе юридического факультета Новгородского университета.

— Знакомьтесь, господа! — вклинилась в их разговор Мария. — Это Кира, и она учится на военного летчика!

Случилась немая сцена. Девушка и молодые люди подняли взгляды на Марию, увидели Киру и форменным образом обомлели. Судя по всему, они не знали, — хотя об этом полгода назад писали едва ли не все крымские газеты, — что в Качинском училище военных летчиков учатся теперь три девушки — первые женщины в Российской империи, которым разрешили поступить в военное авиационное училище. Поэтому, увидев Киру, они сначала даже не поняли, что она такое. Была бы Кира мужиковатой барышней, сошла бы за женственного юношу. Но с ее недвусмысленной внешностью — глаза, губы, подбородок и нос, — это было практически невозможно. Настолько женственных пилотов в Русской армии не ожидал встретить никто.

— Разрешите представиться, — Кира решила, что самое время спасать ситуацию, — курсант Кира Амелина, честь имею!

На тот момент, честь — во всех смыслах, — действительно была при ней. Офицерской она обзавелась, поступив в Качинское училище, а девичью просто не успела еще потерять. Однако, взглянув в глаза вставшего из-за стола Бориса, Кира сразу поняла, что долго такое положение вещей — имея в виду ее девственность, — не продлится! Борис был высок, широкоплеч и хорош собой. Крупный, но не рыхлый, голубоглазый блондин. Что еще нужно, чтобы барышня "поплыла"? Наверное, только готовность девушки впасть, как говорят великобританцы, в любовь. Кира была готова. Она давно ждала такой во всех смыслах судьбоносной встречи, и надо же — дождалась...

* * *

К четырем часам дня все неотложные дела были наконец переделаны, и приготовления к продолжению путешествия благополучно завершены. Кира сердечно попрощалась с хозяйкой замка, получив по ходу дела еще несколько крайне ценных наставлений о то, что, как и когда следует предпринимать по ходу развития отношений, и в четыре с четвертью они со Львовым уже покинули гостеприимный дом графини Дуглас, вылетев на самолете-амфибии, "совершенно случайно" оказавшемся в замковом капонире на берегу озера. По случаю отлета, новые наряды баронессы Багге-аф-Боо были аккуратно сложены в дорожные кофры и погружены на "аэроплан", а Кира переоделась в выстиранную и отутюженную форму штабс-капитана.

— Рулю я! — остановил робкие поползновения Киры Львов.

— Почему это? — почти возмутилась она.

— Потому что это моя сказка!

"Ну, где-то так и есть", — согласилась с ним Кира, но вслух все-таки фыркнула, выражая свое несогласие с такой "шовинистической" постановкой вопроса.

Хорошо фыркнуть — говаривала в давние времена ее тетка, — настоящее искусство. Женщина этим манером не хуже, чем мужик по матерному, выразить себя может.

И она была права, разумеется, но правда Матрены Никодимовы принадлежала, увы, исключительно женщинам гражданского звания. Офицеру фыркать несподручно, легче — по матери послать. Однако в том и состояла прелесть нынешнего ее положения, что пусть и ненадолго, но представилась Кире возможность снова почувствовать себя просто женщиной. Побыть, так сказать, слабым полом, — даже если на ней надета мужская офицерская форма, — и вести себя соответственно этому давно утраченному статусу. Такая Кира могла и фыркнуть, и голову на плечо Львову положить, и много чего еще могла себе позволить. И грех было этим правом не воспользоваться.

"И ведь ночь впереди... — подумала она, рассматривая скользящие под крылом пейзажи Скандинавии. — Да, и что нам ночь? Можно и не дожидаясь, если будет где..."

Мысль эта показалась Кире настолько соблазнительной, что она улыбнулась, дивясь самой себе, но начала все же подыскивать "жадным" взглядом, где бы им приводниться, на час или два...

Глава 5

В Петров прибыли в двенадцатом часу ночи. Обошли центр и заводские районы стороной и приводнились где-то загородом, на озеро или водохранилище рядом с темной громадой какого-то дворца. По случаю военного времени в городе соблюдалась строгая светомаскировка, а луна, как назло, пошла на ущерб. Водная гладь все-таки слегка серебрилась, так что Кира и сама, должно быть, смогла бы сесть на воду, однако рассмотреть "дом и парк", увы, не могла.

"Что ж, придется потерпеть до утра..." — признала Кира очевидное.

"Однако, — успокоила она себя, — еще не все потеряно! По внутреннему убранству тоже ведь кое-что можно узнать..."

— Ну, вот мы и дома! — почти торжественно объявил Львов, когда, выбравшись, из летающей лодки, они перешли на пирс. Причал явно предназначался для яхт и гребных судов, но в умелых руках и амфибия притерлась к нему, как родная.

— Твой дом? — Кира кивком указала направление, но, в принципе, и так было понятно, о чем вопрос.

— Мой.

— Жалко, не рассмотреть.

— Утром посмотришь!

— Мы в дом, — обернулся Львов к встречавшим их мужчинам с фонарями, — а вы тут пока с аппаратом разберитесь. Да, поаккуратней там, у него обшивка из перкаля, одним словом пеленка. Чуть заденешь — и дырка!

— Не извольте беспокоиться, барин! — поклонился гладко выбритый старик в шитой золотом ливрее. — Или впервой!

— Полагаю, стол накрыт, — тут же сменил тему Львов, — и в котле достаточно горячей воды?

— Как же иначе?! — даже, вроде бы, обиделся от такого вопроса старик, исполнявший, по всей видимости, роль старшего по команде. — Как только получили телеграмму от ее сиятельства графини Дуглас, так сразу и приготовились. Ждали вас еще ввечеру.

"Ну, если бы не остановка в пути, к вечеру бы как раз и поспели..."

— Вот и славно! Душ с дороги и за пироги! — прервал Львов объяснения. — Это, к слову, моя гостья штабс-капитан баронесса Багге-аф-Боо.

— Добро пожаловать, ваше благородие! — снова поклонился старик.

"Мажордом? Дядька или еще кто?"

— И вам не хворать! — вздохнула Кира, свыкаясь помаленьку со своим новым статусом.

"Да, ведь и ненадолго!" — успокоила она себя, памятуя, как относилась к таким вещам прежде, но тут же осознала, что "тепереча не то, что давеча", и фраза "всего восемь дней сталось" в связи с изменившейся интонацией изменила и смысл. Этот стакан, увы, был наполовину пуст.

"Ладно, чему быть, того не миновать! — решила она, поспешая за Львовым по аллее погруженного во тьму парка, он шел впереди, освещая путь фонарем, она за ним, как ведомый за ведущим. — Но пока в часть не вернулись, это и моя сказка тоже!"

А сказка, между тем, начинала приобретать вполне эпические масштабы. Кира увидела слабо освещенные ступени крыльца — мраморные, пологие, изогнутые дугой, — и сразу вслед за тем, не упомнив даже, как "пробежали" ведущую к дому аллею и все эти ступени, влетела вместе с Яковом в открытые зеркальные двери, в волшебное колыхание шелковых тканых портьер, в освещенный трепещущими на сквозняке огоньками свеч парадный зал с золоченой штофной мебелью, бронзовыми напольными лампами и картинами в тяжелых рамах золотого багета.

"Ох, ты ж!" — она застыла, стреноженная, словно конь на бегу, напуганная неожиданным образом, столь мощным, что едва не выбил из нее дух.

— Яков! — позвала она враз охрипшим голосом.

— Я здесь, командир! — откликнулся он, оборачиваясь. — Что-то случилось?

— Он... он... — У Киры даже слов не нашлось, чтобы объяснить свой испуг. — Скажи, что это просто... просто живопись!

Но она уже знала, спрашивая — не просто живопись. Не случай, а судьба. Седая борода, суровый взгляд, нахмуренный лоб... Не узнать старого гордеца было сложно, да и портрет известный. Во всех книгах по истории Российского государства растиражирован, не говоря уже о прочем.

— Андрея Михайловича увидела? — Кивнул, соглашаясь с очевидным, Яков. — Испугалась?

— Ты?

— Да, — пожал он плечами, — с этим не поспоришь.

— Так, я, выходит, спала с самим князем Курбским? — рассмеялась Кира, сама дивясь, столь парадоксальной реакции.

— Есть разница? — нахмурился бывший поручик Львов.

— Ты просто не женщина! — смех явно переходил в истерику, но с этим Кира ничего поделать не могла. — Ты этого не поймешь!

— Я не женщина, — согласился Яков Курбский, — я мужчина. И мне показалось, что это неважно. Я думал у нас все и так хорошо. Без имен.

Говорил он как бы спокойно, почти нейтральным тоном, но, будь Кира неладна, если на самом деле он не был охвачен бешенством.

— Вчера ночью я кончила! — улыбнулась она, успокаивая его гнев и принимая судьбу, сыгравшую с ней такую странную шутку. — И неоднократно, если вопрос об этом. Но сейчас я, кажется, кончу от одной только мысли, с кем провела прошедшую ночь.

— А про эту, что скажешь? — спросил он, отпуская гнев.

— Я вся в предвкушении! — снова рассмеялась Кира, не столько потому, что ей, и в самом деле, было смешно, сколько потому, что хотела успокоить Якова, история которого начинала ее не на шутку интриговать. — И да, Яша, надеюсь, я снова стану кричать! Ведь ты это имел в виду? — нарочито клекотнула она горлом. — Я буду говорить тебе, "да, каперанг", "еще, каперанг", "и вот здесь, каперанг", "и еще здесь, здесь и здесь!" И "да, вот так, каперанг!" "Так. Да, да, да..."

— Вообще-то, я тогда был уже адмиралом, — усмехнулся Львов и, как бы извиняясь перед Кирой, пожал плечами.

— Что серьезно? — Переспросила Кира, начиная получать удовольствие от той нелепицы, в которую оказалась вовлечена.

— Серьезно, — кивнул мужчина. — Серьезней некуда. Контр-адмирал.

— Ну, значит, "да, адмирал" и "нет, адмирал", — хохотнула в конец развеселившаяся Кира. — "Я сказала, нет, адмирал!" и "не так, адмирал!", "И не надейтесь, адмирал! Я девушка честная, и на такое не подписывалась! А за такое вообще от церкви отлучают!"

— Ты сумасшедшая! — улыбнулся Яков, окончательно отпуская "нерв". — Еще слово, командир, и все случится прямо здесь, прямо сейчас, или ты этого и добиваешься?

— Да, нет! — покачала она головой. — Мне военно-полевых условий и на озере хватило. Давай все-таки сделаем это как-нибудь иначе. Я бы сказала, цивилизованно. Как считаешь?

Курбский не возражал, и, не успев даже толком отдышаться, Кира попала в ванную комнату. Впрочем, не так. Сначала было некое быстрое обсуждение проблемы, вернее нескольких мелких и, в сущности, второстепенных проблем, возникших, что называется "по ходу дела", но, в конце концов, для их решения был кликнут кто-то из слуг. А слуги в доме, как успела заметить Кира, все, как один, были стариками и старушками, что было вполне логично, учитывая, что на дворе война, и всех, кого можно и нельзя, успели "подмести".

"Как там у Гумилева?" — задумалась вдруг Кира, на мгновение выпадая из обсуждения животрепещущих вопросов гигиены.

Как ни странно, вспомнилось не новое, а старое, но стихи полковника хуже от этого не стали:

Как собака на цепи тяжелой,

Тявкает за лесом пулемет,

И жужжат шрапнели, словно пчелы,

Собирая ярко-красный мед...

— Кира! — окликнул ее Яков, заметив, видно, "обращенный в себя взгляд" своей спутницы.

— Извини, — покачала она головой, — возвращаясь к "актуальным вопросам бытия", — всякая ересь в голову лезет. Наверное, уровень алкоголя в крови упал ниже положенного...

Удивительно, но Яков ее понял. Обнял коротко, притянув на мгновение к себе, поцеловал в волосы.

— Иди уж, философ! Все вопросы решены!

* * *

Ванная комната была огромной — размером со среднюю гостиную в тех домах, где Кире приходилось обычно бывать, — и оформлена с немыслимой роскошью: с росписями по высокому куполу потолка, огромной бронзовой ванной с посеребренными — а возможно, и серебряными — кранами, с венецианскими зеркалами в человеческий рост, мраморными наборными полами и рифлеными полуколоннами белого мрамора вдоль стен.

"Art nouveau, — усмехнулась Кира, рассматривая подробности. — И ведь не подделка какая-нибудь, прости господи... Наверняка, подлинник, конец прошлого века, и все такое!"

Плавные, текучие, асимметричные линии, волнообразные поверхности со стилизованными растительными орнаментами; изящество, доходящее до вычурности, но не переходящее незримой границы, за которой начинается отсутствие вкуса.

"Будь я проклята, если это не Шагал! — "ужаснулась" Кира, рассмотрев витражи в двух округлых окнах, напоминающих своей формой восьмерки. — А это стало быть Гауди", — остановила она взгляд на массивных полу-креслах и приземистом столике между ними.

Резное полированное дерево темно-коричневых тонов и безумный дизайн мягких линий.

Очень красиво, необычно и волнующе притягательно, и все-таки главным здесь и сейчас, — во всяком случае, для штабс-капитана Амелиной, — было то, что трубы в этой ванной комнате демонстрировали пристойный напор, и горячей воды оказалось сколько душе угодно. Выбор туалетных принадлежностей, шампуней и мыла был, правда, небогат, — это как раз и являлось наряду с банным халатом одним из пунктов обсуждения накоротке, — но Кира и о такой роскоши забыла мечтать. При ее-то скромных потребностях и того, что нашлось, оказалось в избыток.

По-хорошему, следовало бы напустить в ванну воды и залечь с папироской и бокалом шампанского — ведь должно же быть во дворце Курбских пристойное шампанское? — лежать в ароматной пене, пуская кольца табачного дыма, и грезить наяву про то, как хорошо было прошедшей ночью, и как здорово будет, когда это повториться нынешней. А про "тандерболты" и прочие "нортропы" с "бостонами", хотелось хоть ненадолго забыть. Стереть их из памяти, что б не мешали быть женщиной, потому как, ну какая из комэска фемина? Анатомически, бесспорно, но вот по существу — это вряд ли.

Подумав над этим, Кира решила, что никуда не торопится, даже, как ни странно, в постель. Бог с ними, с "пирогами"! А поспешность хороша только при ловле блох. Остановившись на этом пункте, Кира отвернула краны, пустив в медную ванну, изящных очертаний, тугую струю горячей воды, и наконец разделась, аккуратно сложив военную форму на одном из полу-кресел. Мундир ей еще пригодится, хотя, по-видимому, не сегодня и не завтра, а тогда, когда сказка подойдет к концу, и "золушка" вернется из волшебной страны к будням родных имперских ВВС.

— Полежи пока здесь, — сказала она вслух, — подожди.

В неспешном времяпрепровождении наедине с самим собой есть своя прелесть. Делаешь что хочешь, блажишь, как в голову придет. Кира подошла к разожженному камину, постояла секунду, с наслаждением впитывая обнаженной кожей тепло живого огня. Потом взяла с полки оставленную для нее пачку папирос, закурила неторопливо и, мазнув взглядом по вешалке, где ее дожидался великолепный банный халат — мужской за неимением в доме женской одежды, — подошла к ванной. Над горячей водой поднимался пар.

"Соблазн велик, — подумала она, пыхнув папиросой. — Всего пять минут..."

— Или десять, — сказала вслух, привыкая к идее.

Усмехнулась своим собственным словам и потянулась к графинчику, приготовленному заботливой рукой на столике, вплотную придвинутом к ванне. Там в необязательном порядке расположились хрустальная пепельница, графин с коньяком, — до шампанского никто почему-то не додумался, — высокая рюмка, еще одна пачка папирос и коробок спичек.

"Богато жить не запретишь!"

Кира налила себе коньяку, выпила и, вполне прочувствовав аромат и вкус благородного напитка, наполнила рюмку по новой и подошла к зеркалу.

— Твое здоровье, комэск! — отсалютовала она себе рюмкой и, выпив коньяк, посмотрела своему отражению в глаза.

Глаза у Киры были синие. Сейчас, в свете не слишком яркой электрической лампы, они казались темнее, прямо-таки кобальтовые или еще как. Большие, классического разреза, когда уголки глаз расположены на одной линии. О том, что они красивые, Кира знала с детства. Девчонки в классе завидовали, Борис, было дело, восхищался, да она это и сама прекрасно понимала. Что называется, видела своими глазами.

Вообще, если не прибедняться, красивая женщина. Ноги длинные, живот плоский, грудь полная. Бедра узковаты, но, в целом, не беда. Общее впечатление не портят. Хотя конечно есть и минусы. Фигура для женщины слишком спортивная, тело поджарое, ноги и руки мускулистые, а других у пилота и быть не может. В общем, на любителя.

"И ведь находятся... Нашелся один на мою голову!"

На этот раз — и сколько было в ее жизни этих "разов"? — ценителем Кириной красоты оказался последний из настоящих Рюриковичей. Вопрос, однако, состоял в том, так ли много, на самом деле, это для нее значит? При вдумчивом исследовании всех "про и контра" получалось, что немного. Разумеется, как и любой другой нормальный человек — тем более, женщина, — Кира была отнюдь не безразлична к проявлениям роскошной жизни. И чего уж там, близость с самим князем Курбским, аристократом и пилотом морской авиации не могла оставить ее равнодушной. Не сама близость, конечно, а ее, скажем так, несколько вычурный контекст. Тем не менее, правда — вся правда, как понимала ее Кира здесь и сейчас, стоя голышом перед ростовым зеркалом, — состояла в том, что ей было куда важнее то, что любил ее — во всяком случае, в физическом смысле этого слова, — поручик Львов, с которым она познакомилась всего месяц назад на ночной проселочной дороге...

* * *

В конечном счете, Кира "согласилась" на компромисс: четверть часа в ванной и не секундой больше. Одна папироса, еще одна — третья по счету, — рюмка коньяка, и нервы, что характерно, пришли в норму. Ни паники, ни ажитации, и никакого смятения чувств. В общем и целом, пришла в себя. Быстро помылась, обтерлась большим махровым полотенцем, больше похожим своими размерами на простыню, надела свежее белье — свое, а не Дарены Апраксиной, — и хотела уже, накинув халат, выйти к ужину, когда случайный взгляд в зеркало, отправил ее прямиком в лето сорок девятого, в окрестности Трнавы, где Кира и заработала этот кривой шрам на левой руке...

Ретроспекция 5

В июне сорок девятого, после многомесячной тягомотной переписки — ее рапорты по инстанциям, начальственные отписки, и снова ее рапорты "с разъяснениями и уточнениями", — Киру совершенно неожиданно перевели из штаба корпуса, где она служила в должности 4-го офицера для поручений при квартирмейстере, в 47-й ИАП. И, что характерно, не на штабную должность, адъютантом каким-нибудь или штаб-офицером, а летчиком истребителем. Правда уже не командиром звена, как это было в 101-ом полку, а рядовым пилотом, но все-таки ей разрешили летать. Итак, двадцать третьего июня она прибыла в полк, а двадцать девятого выбыла из него по ранению.

Несмотря на то, что шел второй год войны, 47-й ИАП, переброшенный под Трнаву из Степного края, все еще летал на стареньких "полушках" — истребителях ПоЛ-3. Машины эти были не просто старые — выпуска начала сороковых — они и морально успели устареть, имея низкую скорость и уступая практически всем истребителям противника в маневренности на вертикалях. В общем, такое могли бросить в бой только от бедности и от отчаяния. Впрочем, командование попробовало хоть как-то "уравнять шансы", заменив четыре пулемета винтовочного калибра на два крупнокалиберных и поставив на истребитель новые авиационные рации, которыми большинство пилотов полка попросту не умели нормально пользоваться. Они ведь служили в далеком захолустье, где серьезные боевые действия могли присниться только в страшном сне. К тому же год войны "вымел" из полка практически всех сколько-нибудь приличных пилотов, так что служили в нем или перестарки с незадавшейся карьерой или неоперившийся молодняк. И те, и другие к войне — к настоящим боевым действиям на фронте — были не готовы, но тут уж ничего не поделаешь. Единственное, что успело сделать для них командование — это укрепить летный состав полка, направив в 47-й несколько опытных пилотов, возвращавшихся в строй после госпиталей. По-видимому, Кира попала туда по той же причине: не из госпиталя, правда, а из штаба корпуса, но это уточнение дела не меняло.

Что ж, так или иначе, приказ получен, иди и выполняй. Кира прибыла на место, представилась командиру полка, который больше смотрел на ее грудь, чем на орден, висевший на этой груди. Выдержала скептические взгляды молодых и старых мудаков, ни разу не нюхавших пороха, но мнивших себя крутыми авиаторами. Выслушала, вернее, пропустила мимо ушей их хамские реплики и комментарии по многим и многим поводам, включая женскую анатомию и физиологию, но в первом же учебном бою над аэродромом "сделала" троих "героев", включая своего собственного ведущего, на раз. А штабных, наблюдавших с земли за тем, как она "мочит" их старых боевых товарищей, заставила пережить пару мгновений недетского ужаса, когда прошла над ними на бреющем, буквально срывая с них положенные по уставу головные уборы и заставляя "лечь и не вставать".

"Полушка" был так себе самолетом, но все-таки это был истребитель, и он уж точно превосходил статями И-15, на котором Кира училась летать. Так что, дорвавшись до "штурвала", она вволю покрутила фигуры высшего пилотажа, продемонстрировав провинциалам, что может выжать даже из такого старичка, как ПоЛ-3, опытный пилот. Смешки после этого прекратились, но любви и дружбы на их месте не произросло. Возненавидели ее практически все — и командование, и личный состав, исключая разве что настоящих ветеранов, пришедших в полк после ранений и посему не чувствовавших себя униженными "глупой бабой". И однако же, понимая, что Кира в отличие от них всех, имеет специфический опыт фронтового истребителя, комэск-3 "наступил на горло собственной песне" и назначил ее командиром звена. Ведь кто-то же из четырех истребителей должен знать, что и как делать в бою, а чего делать никогда не следует.

И завертелось. Начиная с двадцать пятого июня полк начал прикрывать тылы 9-й армии, действовавшей против 8-й британской и 5-й канадской полевых армий, прорвавшихся к Вене из северной Италии. А двадцать восьмого, четверка Киры вылетела на перехват группы бомбардировщиков, нацелившихся, как полагала разведка, на большой тыловой аэродром, расположенный в районе местечка Сенек северо-восточнее Братиславы. Пока взлетели, пока собрались в небе и взяли курс, пока добрались до места, там уже все было кончено. Над аэродромом поднимались столбы черного дыма, а "бостоны" уходили на юг.

Крейсерская скорость у этой модели приближалась к 450 километров в час и была несколько ниже, чем у ПоЛ-3, но бомбардировщики успели удалиться от аэродрома километров на двадцать. Догнать их было еще можно, но удастся ли найти? Мобильные радарные станции в этом районе развернуть еще не успели, так что наводиться приходилось, опираясь на данные звукоулавливающих станций и постов наземного наблюдения. И все-таки Кира попыталась и, вероятно, догнала бы паршивцев, но ее подвели пилоты ее собственного звена. Они не смогли удержать строй, "рассыпались" и стали отставать, хотя летели на точно таких же истребителях, что и Кира. И тогда перед ней встал вопрос: догонять уходящие к линии фронта бомберы, рискуя потерять свое звено и нарушить указ от седьмого сентября, или бросить американцев, — пусть мол суки пока поживут, — но вернуть все истребители на домашний аэродром. Она выбрала второе, так как была кадровым офицером ВВС и точно знала, когда риск оправдан, а когда — нет.

Кира дала "отбой", собрала свою стаю "в кучку" и повела домой. Но, если не везет, так не везет во всем. На полдороги у ее ведомого начал барахлить мотор. Правила на такой случай требовали садиться на ближайший аэродром или вовсе в поле. Но поблизости — близ местечка Яблонек — находился их собственный аэродром подскока, туда Кира и приказала садиться. Причем не одному только "страдальцу", но всей четверке сразу. Она просто не хотела отпускать вторую пару далеко от себя, и, как вскоре выяснилось, не зря боялась.

В конце концов, поврежденный истребитель благополучно сел на грунтовую площадку, и Кира приказала садиться следующему, но подпоручик Колесов — ведущий второй пары — делать этого не захотел.

— Мы в норме, командир! — бодро сообщил он по радио. — Пойдем на базу. Там встретимся.

Это было вопиющее нарушение дисциплины. Кира так и сказала, но Колесов, по-видимому, вошел в раж. Заявил, что отсиживаться, пока другие воюют, не будет, и выполнять глупые приказы не собирается. Сказал и повел своего ведомого на север. Чем он думал, и думал ли вообще, сказать затруднительно. У покойника не спросишь. Они ведь не из начальственного каприза летали вместе — целым звеном. Колесов, как и другие двое, еще ни разу не был в бою, да и пилот он был не ахти. Однако хуже всего дурость и взыгравшая не к месту и не ко времени мужская фанаберия. Опыт показывал, что при встрече со свободными охотниками, — а британцы всегда ходили на охоту парами, — у полного звена есть шанс отбиться. Парой на пару — без вариантов. Но именно это и случилось с подпоручиками Колесовым и Василенко.

Бойцы двигавшейся к Трнаве колонны грузовиков с ранеными все видели собственными глазами. По их словам, там и боя-то, по существу, не было. Бриты налетели неожиданно, коротко отстрелялись, и так же быстро скрылись в облаках, а обломки двух истребителей упали на землю недалеко от шоссе. Медики пилотов и похоронили, а документы погибших сдали в штаб армии. Но Кира узнала обо всем этом только вечером, когда до них — до аэродрома подскока и застрявших на нем истребителей, — добралась полковая техничка.

А на следующий день, едва Кира успела перелететь на базу, как на аэродром налетели канадские штурмовики. Видно, свободные охотники передали информацию разведке, — они ведь сбили истребители, идущие от фронта, а не на фронт, — ну а разведчики, используя данные, накопившиеся за предыдущую неделю, вычислили полковую базу. В общем, только Кира и ее ведомый сели, как налетели окаянцы и начали штурмовать. Кирин истребитель не успели ни откатить, ни замаскировать, так и стоял бедолага в конце взлетно-посадочной полосы. Кира отбежала, упала, прикрывая голову руками, а кругом разрывы. И вот тогда ей и прилетело: рядом с локтем ударил снаряд и Киру обожгло осколками. К счастью, налет оказался недолгим и не смертельным. Затявкали тридцатисемимиллиметровые зенитки, ударили спаренные крупнокалиберные пулеметы, в общем отбились, отделавшись малой кровью: несколько убитых, с десяток раненых и все, собственно. Еще изверги повредили ВПП, и сожгли связной самолет. Даже Кирин истребитель отделался "легким испугом" — парой-другой дырок от осколков в левом крыле. И вот какой странный случай: у самолета повреждено левое крыло, а у его пилота — левый локоть.

В госпиталь ложиться Кира отказалась наотрез. Так что рану обработали и зашили в полковой санчасти, и, выпив стакан водки, — от чего ее сразу же бросило в жар, — Кира, не раздеваясь, упала на пустую койку и заснула дурным сном. Что ей тогда снилось, и снилось ли что-нибудь вообще, она не запомнила. Проснулась, словно вынырнула из омута на солнце, от сигнала тревоги, и вбитые в спинной мозг рефлексы погнали ее на взлетное поле. Бежала, как угорелая, на ходу постигая размеры катастрофы. Канадцы, получившие отпор утром, вернулись во второй половине дня вместе с легкими бомбардировщиками А-20 и под прикрытием нескольких пар истребителей. Почему их не перехватили на подходе к базе или над самим аэродромом, Кира могла только догадываться. Разгильдяев и дураков в армии ничуть не меньше, чем в среднем по поголовью. И в результате, в тот момент, когда Кира выбежала на взлетное поле, штурмовики уже расстреливали позиции ПВО. Остальное, — это и дуракам понятно, — всего лишь дело техники. Задавят ПВО и спокойно возьмутся уничтожать аэродром со всем его персоналом, складами и техникой. Вот тогда здесь действительно живого места не останется.

Под разрывы бомб Кира добежала до своего истребителя, стоявшего чуть в стороне от остальных самолетов. На этот раз, видимо для разнообразия, он был прикрыт маскировочной сетью...

— Снимайте сетку! — закричала она, подбегая.

Несколько нижних чинов из аэродромной обслуги прятались от осколков в траншее, отрытой, на удачу, совсем недалеко от ее истребителя.

— Давайте! Давайте, братцы! — кричала Кира, едва не приплясывая от нетерпения. — Да живее же, вам говорю! Если сейчас не взлечу, уже не получится!

— Вот же баба дурная! — ругнулся немолодой техник, но из окопа все-таки вылез. — Куда ж вы, барышня, с одной-то рукой?

— Сеть! — гаркнула Кира и уже через минуту залезала в свой самолет.

Оказавшись в кабине, она проверил как работает мотор, "пробежалась" по остальным приборам. Дырки в крыле конечно удручали, но, в целом, истребитель, похоже, был жив. Судя по тому, что горючее в баках еще оставалось, оружие тоже не разрядили, а значит, у Киры был шанс не только взлететь, но и сбить хоть кого-нибудь из нападавших. Правда, имелась одна, но немаловажная проблема, о которой она впопыхах не подумала. У нее одна рука висела на перевязи, а газ, что характерно, надо давать двумя руками. Но делать нечего! Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Как взлетала, в памяти не осталось, — разве что слалом между воронок и разрывов, — однако же взлетела, хотя шанс на это был минимальный. А наверху вообще все мысли из головы разом вымело — называется, "дуновение картечи", — на мысли в такой схватке не остается ни времени, ни сил. Работают одни боевые рефлексы: знай крутись и изворачивайся, да не забывай стрелять!

Как уцелела — отдельный вопрос. Но выжила вопреки всем законам вероятности, и даже умудрилась свалить двух неслабых супостатов: "бостон" и "москито". Но приземляться оказалось некуда, и Кира посадила свой изрешеченный пулеметным огнем ПаЛ-3 на пузо километрах в трех от аэродрома. Когда очухалась после жесткой посадки, увидела, что весь китель в крови, брюки тоже, да и по кабине "набрызгано". По-видимому, во время боя рана открылась, но Кире было не до того, и она на это, как и на боль, внимания не обратила. Зато теперь от большой потери крови у нее жутко кружилась голова, и все плыло перед глазами...

За тот бой Кира была награждена своим вторым орденом, но практически сразу из госпиталя ее перевели инструктором в армейский запасной полк. А на память о том бое ей остался шрам над локтем левой руки...

* * *

По договоренности, достигнутой еще по пути к "месту помывки", к столу Кира вышла "по-простому": в банном халате и войлочных тапочках на босу ногу. Ну не распаковывать же по такому случаю весь багаж! И мундир с ботинками тоже надевать не хотелось. Но самое любопытное, что идею "быть проще" "бросил" сам господин аристократ, сказавший засомневавшейся, было, Кире нечто вроде, "правила станем соблюдать с завтрашнего утра, а пока мы, Кира, ни то, ни се". То есть, уже как бы не офицеры императорского воздушного флота на вакациях, но еще и не аристократы, прибывшие на "бал к королю". Между тем и этим образовался небольшой временной зазор, и в этом люфте между имеющем место быть и воображаемым будущим, они оба — он и она, — оказались временно предоставлены самим себе. Без необходимости соблюдать какие-либо правила и без обязательств перед кем-либо, включая сюда и самих себя.

Самое смешное, что, если Кира и волновалась относительно уместности такого фривольного поведения, то Яков ее сомнения развеял самым простым и эффективным способом: он вышел к позднему ужину в точно таком же халате, как и она. Улыбнулся, подгадав, как обычно, свое появление с точностью до мгновения — Кира вошла в столовую через одну дверь, он — через другую, — оценивающе оглядел ее с головы до ног и удовлетворенно кивнул:

— Без всего ты выглядела бы еще лучше, но для ужина это был бы явный перебор, как думаешь?

— Сначала накорми, — усмехнулась довольная его репликой Кира, — трогать станешь потом.

— Боюсь, одними прикосновениями дело не обойдется...

— Но не на голодный же желудок?! — притворно ужаснулась Кира и, поскольку Яков не торопился занять свое место за столом, села первая, поблагодарив кивком отодвинувшего ей стул слугу. — Бон аппетит, дорогой!

— Хлеб да соль, — добродушно усмехнулся Курбский, усаживаясь на свое место за накрытым к позднему ужину столом.

— Итак?

Ужин подали "по-домашнему", то есть выставив все блюда и напитки разом. И не на длинный стол в обеденном зале, а на небольшой круглый стол — наподобие ресторанных — за которым Кира и Яков оказались в интимной близости лицом к лицу, но зато и ухаживать за собой должны были сами, так как, едва они сели за стол, слуги тут же покинули помещение, оставив их наедине.

— Чем богаты, тем и рады! — обвел князь стол рукой. — Командуй комэск, но я рекомендовал бы начать с бульона. Время, конечно, позднее, но горячий бульон из телятины со слоеными пирожками с мясом, да под холодную водочку...

Долго Киру убеждать не пришлось. От слов Якова рот ее наполнился слюной, как у той собаки академика Павлова при виде сахарной косточки, и она только молча кивнула, когда, сняв крышку с фарфоровой супницы, он стал разливать по тарелкам невероятно вкусно пахнущий бульон. В результате одним этим и ограничились. Кира съела тарелку супа и три пирожка, выпила пару рюмок водки и, взглянув неожиданно в глаза мужчины, поняла, что откладывать и дальше нельзя. Просто не выдержит.

— Да, — сказала она вслух, ничего не объясняя и не уточняя, но Яков понял ее без слов и, встал из-за стола...

* * *

Обычно, женщины — "если в охотку", — могут куда больше мужиков. Такова их природа. Хотя, опять же, зависит от того, с кем, когда и где. С устатку, да после трудового дня — со стрельбой и фигурами высшего пилотажа, — или, скажем, на вакациях. Есть разница, если понимать, о чем идет речь. Иной раз так "настреляешься", что ничего уже не хочешь, кроме как в койку. В прямом смысле этого слова. Но бывает и по-другому. Именно что после такого вот нерядового дня, когда заглянешь — да не раз — в глаза смерти, в черные зрачки чужих пулеметов, трепещущие пламенем сгорающего пороха, так иной раз скрутит от осознания конечности бытия, что только бы мужчина вовремя под рукой оказался!

Но вот, что любопытно. Этой ночью... Не после боя. Не от ужаса смерти, да и не спьяну Киру буквальным образом "понесло". Так ее, пожалуй, никогда еще не прикладывало. Охнуть не успела, а уже, как говорится, "ноги врозь". И все мало, что характерно. Недостаточно или "едва". И что бы Яков ни делал, как ни "изгалялся" над ней, все ей не так! В итоге, рассвирепела вконец, вспомнила, что командир, и повела, как стерва в танго. Однако и Яков, что характерно, ни словом не возразил. "Пошел" за ней, как правильный ведомый в бою, и был не по-мужски нежен и решительно неутомим, что, вроде бы, и не сочетается одно с другим, но у него как-то сошлось. И кончилось все это диво дивное лишь тогда, когда Кира заснула сама, а не когда кавалер "с устатку" отключился...

Глава 6

Утром проснулась — за окном солнце сияет, и в душе однозначно "светло и радостно". Одним словом, птицы поют, хотя кое-где и побаливает слегка. Но это хорошая боль. Правильная. Во всяком случае, жаловаться на нее Кира не станет, а похвастаться, увы, не перед кем. Не обзавелась, за занятостью, ни одной нормальной подругой.

"Вот, разве что, капитану Фроловой — лекарскому начальнику полка рассказать?"

— Ваше благородие! — голос из-за приоткрытой двери звучал осторожно, словно у постели больной.

"Благородие это я?" — Кира осмотрелась, но Якова и след простыл, зато нашлась причина рассмотреть, наконец, интерьер.

Что ж, в таких покоях, да на такой кровати — карельская береза, если что, да не в простоте, а резная и полированная, — в такой постели, в шелках и пуху, Кира никогда еще не просыпалась. Одним, словом, картина маслом: солнечное утро, дворец князей Курбских — единственных чистокровных Рюриковичей во всей империи, — немыслимых размеров и роскоши спальня, и в ней, в этой невероятной парадной опочивальне, в которой по-хорошему, и не спят вовсе, потому что не для того делана, в разобранной постели среди скомканных простыней и разметанных по сторонам подушек лежит "нагая красавица" — штабс-капитан Амелина собственной персоной и тихо балдеет, не зная, как все это разом "проглотить и переварить".

— Ваше благородие!

— Я не сплю! — ответила Кира тем, что в голову пришло.

— Входите! — добавила, натягивая на себя одну из простыней.

И как раз вовремя. Двери растворились, и в комнату, аккуратно отводя взгляд в сторону, ступил один из ливрейных слуг.

— Изволите подняться к завтраку, ваше благородие? — спросил он, сделав три шага в глубину спальни. — Или желаете, чтобы завтрак подали в постель?

"Вообще-то, для полноты ощущений следовало бы потребовать завтрак в постель, но без Якова даже завтракать скучно!"

— А где... гм... Где изволит пребывать князь? — ей еще предстояло научиться говорить, как следует, и называть поручика князем.

"Ах, ты ж! Опять перепутала! Он же не поручик, а целый адмирал, оказывается!"

Не Львов, а Курбский, не поручик, а контр-адмирал, ваше превосходительство или бери выше — ваше высочество ...

"Серьезные перемены! И кто из них мой любовник?"

— Его высочество просил передать, "на ваше усмотрение".

— Тогда, я, пожалуй, встану...

У нее взяло время найти одежду: кофры с "новым платьем короля" обнаружились в уборной, или эту смежную со спальней комнату следовало называть будуаром? Во всяком случае, это вне сомнения был настоящий "дамский кабинет" с огромным раскрытым трюмо на три зеркала и многочисленными пуфиками и примыкающей к нему гардеробной. Кофры лежали на столе, о назначении которого Кира не смогла даже предположить, и оказались разобраны. Кто и когда занес их сюда, разобрал, развесив платья и пеньюары на плечиках с мягким подбивом и разложив по полкам белье и чулки, бог весть. Но все это было исполнено с невероятной тщательностью, так что даже на шелковых панталонах не нашлось ни единой складки.

Кира приняла душ, привела себя в порядок, "не углубляясь при этом в детали и не впадая в фанатизм", оделась согласно наставлениям графини Дуглас в утреннее неглиже из плотного шелка и шифона, и отправилась разыскивать Якова. Его, впрочем, найти было несложно, Курбский ожидал Киру в ореховой гостиной. Сидел в кресле, одетый в домашний фланелевый костюм, белоснежную сорочку и шелковый халат, читал газету, курил. За открытой двустворчатой дверью виднелся накрытый к завтраку стол, но на подлокотнике кресла слева от князя стояла кофейная чашка.

— Я опоздала? — спросила Кира, входя.

— Никак нет, сударыня, — улыбнулся, вставая из кресла, Яков. — Ты, Кира, даже если постараешься, и то не опоздаешь. Не можешь по определению. Но я позволил себе, ты уж извини, маленькую вольность: чашку кофе к первой утренней папиросе.

— Тогда, за стол? — прищурилась она, зная, что ему нравится "этот ее прицеливающийся взгляд". — Я голодна, как волк.

— Овсянка и прочие прелести классической дворцовой кухни? — усмехнулся он в ответ.

— Что, честно овсянка? — Кира к такому повороту дел оказалась не вполне готова. Овсянку она и в полку ела, а вот о каникулах в волшебной стране думалось отчего-то по-другому

— Да, ладно! — рассмеялся Яков. — Это я так глупо пошутил. Идем! Я своих орлов еще ночью предупредил, что б не усердствовали без надобности. Так что будет тебе и гурьевская каша по-петровски, и оладьи с икрой, и отварная осетрина с хреном. Шампанское тоже будет, хотя...

— Шампанское по утрам пьют только аристократы и дегенераты! — вспомнила Кира старую шутку.

— Значит, нам можно! — согласился Яков, предлагая "даме" руку. — Не изволите ли пройти со мной к столу, Кира Дмитриевна?

— После того, что между нами было, можешь обращаться ко мне на "ты"! — Кира не без робости оперлась на предложенную руку и нашла, что это мило, но крайне неудобно. Не функционально, если называть вещи своими именами.

— Каковы наши планы? — спросила, чтобы не улыбаться, как дура.

— Сделаем пару обязательных визитов, пройдемся по магазинам — я слышал, кое-кто продолжает торговать, несмотря даже на войну, — пообедаем где-нибудь в городе, и поедем на прием к герцогине Лихтенбергской...

— А может быть, ну ее эту рыбалку? — лукаво улыбнулась Кира, предположив, что спальня иногда предпочтительнее обеда.

— Одно другому не мешает, — ответно усмехнулся Яков. — Уверяю тебя, mon cher, день длинный — на все время найдется...

Так и случилось, хотя и с поправкой на субъективность восприятия времени. Между тем и этим нашлось время и для того, и для другого.

* * *

Визиты оказались, и в самом деле, обязательными, но зато краткими и необременительными. К тому же, во дворце у Якова "нашелся", — о чем, впрочем, можно было догадаться заранее, — великолепный гараж, и Курбский-Львов, щедрой рукой, предоставил Кире выбирать, на чем они поедут, заодно разрешив ей "порулить". Кира выбрала последнюю довоенную модель Опеля — "Супер-9" и затем почти сорок минут получала немереное удовольствие, "пилотируя" эту тяжелую и мощную машину по отличным столичным шоссе.

До Новгорода добрались быстро, потратив больше времени в ожидании своей очереди на блокпостах, чем на саму дорогу. К слову сказать, при первой же проверке документов, молодой жандармский подпоручик едва умом не двинулся, заглянув в удостоверение, предъявленное авантажной дамой, сидевшей за рулем дорогущего авто. Вообще-то, момент был не из приятных. Прояви жандарм необходимое по службе рвение, дело могло закончиться гарнизонной гауптвахтой, ну или, как минимум, неслабым скандалом. По уставу, офицерам запрещено надевать партикулярное платье, и, следует сказать, пункт этот нарушался крайне редко. Ну, зачем, спрашивается, станет переодеваться в статское кадровый офицер? Ему обычно и в форме совсем неплохо живется, особенно если пошита в дорогом ателье. Однако на счастье Киры подпоручик слишком сильно удивился, узнав, что перед ним обер-офицер императорского воздушного флота, и даже не подумал, что правило на то и правило, что распространяется на всех офицеров — без оглядки на пол, — а не только на мужчин.

В общем, слава богу и комплексам юности, проехали, но на следующем блокпосту Яков счел за лучшее предъявить свои "домашние" документы, и никому, разумеется, и в голову не пришло выяснять, кто сидит за рулем автомобиля, принадлежащего его высочеству князю Курбскому. Кира при этом только криво усмехнулась и бросила быстрый взгляд на своего спутника. В партикулярном платье — костюме тройке и стильном плаще — Львов выглядел ничуть не хуже, чем в военной форме. Но и не лучше, если смотреть правде в лицо. А вот как он будет выглядеть в адмиральском мундире, Кире еще предстояло выяснить. Впрочем, главное она про Якова уже поняла. Или, возможно, не про него, а про себя. Ей было абсолютно все равно, как его зовут и во что он одет. Он был ей дорог сам по себе, как мужчина и как летчик-истребитель. Остальное — от лукавого, а слово "любовь" Кира боялась произносить даже про себя...

Первый визит они нанесли на Лейб-гвардейскую, в старый особнячок, спрятавшийся за деревьями и разросшимися кустами палисадника. Здесь проживала вышедшая на покой и удалившаяся от Света фрейлина двора Александра Павловна фон Гольтей.

— Я называю ее тетушкой, но родство здесь ни при чем, — объяснил Яков, когда они подъехали к дому. — Она двоюродная сестра моей бабки по материнской линии, но я привык считать ее близкой родней, тем более, что других родичей у меня кот наплакал.

Старушка приняла их в гостиной. Сидела в кресле, худая с прямой спиной. Смотрела трезво и внимательно. На Киру, пока ее не представил Яков, внимания демонстративно не обращала, но стоило ему назвать ее по имени, старая баронесса встрепенулась. Темное морщинистое лицо, напоминавшее цветом и фактурой печеное яблоко, повернулось к Кире, взгляд без стеснения прошелся по лицу и фигуре, как поисковый прожектор ПВО.

"Интересно, он только со старушками дружен, или в его круг общения входят и сверстницы?"

Вопрос отдавал неприкрытой ревностью, но что уж тут поделать, Кира женщина, а женщины ревнуют ничуть не меньше, чем мужчины.

— Так это вы, барышня, — спросила старая фрейлина, сосредоточив взгляд на Кирином лице, — отличились в июне прошлого года под Трнавой?

Теперь Кира начинала понимать интригу, поскольку сперва при представлении крайне удивилась, услышав из уст Якова, "Амелина", а не "Багге-аф-Боо". По-видимому, Курбский знал про свою "тетушку" нечто такое, что определяло его откровенность.

— Простите? — нахмурилась Кира, только сегодня ночью вспоминавшая именно этот эпизод из своей не слишком насыщенной боевой жизни.

— Мне про вас, Кира Дмитриевна, внук рассказывал, — объяснила баронесса фон Гольтей, — подполковник граф Головкин Федор Гаврилович. Он тогда адъютантом служил в штабе 2-го Сибирского корпуса, а 47-й истребительный полк оперировал как раз над его порядками...

Кира удивилась. Она, разумеется, могла себе представить, что внук баронессы фон Гольтей граф Головкин рассказал "бабушке" историю про женщину-пилота, но фамилию при таких рассказах обычно не поминают. Кому это может быть интересно?

— Не удивляйся, Кира, — поспешил Яков разъяснить возникшее недопонимание. — Тетушка Александра коллекционирует истории про "кавалерист-девиц". Такое у нее, понимаешь ли, хобби, если говорить языком супостата. Любит Александра Павловна сильных женщин, и я тешил себя надеждой, что она про тебя уже слышала. Как видишь, я не ошибся.

Звучало складно, не понятно только, для кого он старается: для нее или для своей "тетушки"?

— На "ты"? — неодобрительно поморщилась старуха, но взгляда от Киры не отвела. — Намекает на близость, Кира Дмитриевна?

— Даже не знаю, что вам ответить на этот вопрос, баронесса, — дипломатично "отступила в сторону" Кира.

— Какой титул носите? — перешла между тем в наступление старуха.

Кира хотела сказать, что никакого, но, взглянув на потешающегося над ней Якова, решила "не мудрить".

— Баронесса, — сказала она вслух. — Звание штабс-капитан. Разведена.

— Исчерпывающе! — неожиданно улыбнулась бывшая фрейлина, сразу же напомнив Кире графиню Дуглас.

— Вы тогда, баронесса, если мне память не изменяет, два бомбардировщика в одном бою сбили ...

— Штурмовик и бомбардировщик, — уточнила Кира. — "Москито" и "Бостон".

— А всего у вас сколько?

— На данный момент двенадцать и три в группе.

— Витовт 1-й степени или Владимир?

— Никак нет, — улыбнулась Кира. — Оба-два 2-й степени.

— Они там что все с ума посходили? — возмутилось вдруг баронесса. — Ты бы сказал там, Яшенька, этим остолопам, что негоже так к женщинам относится! Не осмнадцатый век, чай, на дворе!

— Я им, тетушка, нынче не указ, — покачал головой Яков. — Или не знаете?

— Ладно, — тяжело вздохнула старая фрейлина. — Придется мне государыне нажаловаться, а она пусть уж остальным хвосты крутит!

На том и распрощались.

— Что это было? — спросила Кира, когда, вежливо отказавшись от чая, они вернулись в машину.

"Ведь это все неспроста, не так ли?"

— А на что это похоже?

"На провокацию или зондаж..."

— Она до сих пор имеет вес при дворе? — предположила Кира вслух.

— Да, — подтвердил Яков, — в определенных кругах. И притом немалый.

— Значит, ты повел меня к ней не за компанию, а специально, чтобы показать, я правильно понимаю?

— Я тебе уже говорил, что ты умная?

— Не заговаривай мне зубы!

— Тогда, добавлю: ты, Кира, весьма проницательная женщина.

— В чем интрига? — прямо спросила она.

— Создаем тебе репутацию.

"Репутацию? — искренно удивилась Кира. — Мне? Для чего?"

— Яша, — мягко улыбнулась Кира, встраиваясь в поток машин на Петровской, — у меня уже есть репутация, разве нет?

Яшей она назвала мужчину впервые и теперь ждала его реакции. Было любопытно, как он отреагирует. Однако Яков воспринял обращение, как что-то само собой разумеющееся, и ответил на сам вопрос, а не на скрытую в нем "женскую провокацию".

— Ты права, Кира, у тебя есть репутация, — кивнул он. — Но не та, какая требуется, и не в тех кругах, где следует.

— А оно мне надо? — Вопрос не праздный, поскольку Кира на свой счет не заблуждалась, она не из этой "стаи", да и сама не уверена, что хочет к ней принадлежать.

— Тебе, возможно, ОНО и не надо, — без улыбки ответил ей Яков. — ОНО, Кира, нужно мне. Можешь разок пойти мне навстречу?

— Ох, Яша, Яша! — покачала она на это головой. — Я тебе уже и так, и пошла навстречу, и легла навстречу... Не уверена, что ты прав. Не знаю, право, чего добиваешься, но, сказав прежде "А", продолжу перечислять остальные буквы русского алфавита...

* * *

Жизнь любопытная штука. Никогда не знаешь, что считать возможным, а что нет. И ни статистика, ни формальная логика здесь не помощники: у жизни свои внутренние законы, своя логика, свои причины и свои следствия. Возможно, конечно, что все дело в божьем промысле, но кажется неприличным предполагать, что богу и ангелам его больше делать нечего, как только организовывать кому-нибудь — той же Кире Авериной, она же баронесса Багге-аф-Боо — всякие глупые совпадения и прочие случайности, вероятность которых исчезающе мала. Тем не менее, и то, и другое в жизни случается, иногда даже неоднократно и в течении краткого отрезка времени...

Едва зашли в отель "Эсельсиор", как встретили в фойе Ольгу Скавронскую. Кира с ней не пересекалась — дай бог памяти — уже лет десять. Как минимум, с момента своего возвращения из Греции. Тогда они втроем с Ольгой и Клавой Неверовой обмыли первых сбитых "непотребцев", и на этом все, собственно. Больше не встречались, не переписывались — ровным счетом ничего. Не вражда, не дай бог, не ссора. Обыкновенное равнодушие, отсутствие взаимного интереса, где-то так. Просто разминулись, как корабли в море, и поплыли в разные стороны. О таком говорят, жизнь развела. Тем не менее, краем уха Кира слышала, что Скавронская — давно уже и не Скавронская вовсе, поскольку вышла замуж, — Кира не знала только за кого, — и даже, вроде бы, кого-то там родила, хотя Кире, знавшей Ольгу в девичестве, поверить в последнее было непросто. Но, с другой стороны, чего на свете не бывает! Случается, что люди меняются, и иногда весьма драматическим образом.

— Кира?!

Кира обернулась на голос и, когда увидела встающую из кресла великосветскую даму, — "Хороша до умопомрачения", как говорится, — уже успела узнать и этот голос, и эти интонации.

"Ольга? Ну, надо же! Ее только для полного счастья и не хватало!"

— Здравствуй, Оля! — вежливо улыбнулась Кира, теперь и "визуально опознав" свою однокашницу по Каче. — Какими судьбами?

Если честно, вопрос глупый. Такое она могла бы спросить у фронтового офицера, случайно встретившись с ним на тыловом аэродроме или на железнодорожной станции. Но сейчас все было с точностью до наоборот. Ольга Бывшая-Скавронская, скорее всего здесь и живет, в этом отеле, в этом городе, в своей естественной среде обитания. И это она должна была спросить, — "Какими судьбами?" — случайно залетевшую сюда "погреться" Киру Амелину. Но спросила именно Кира.

— Да, вот зашли с мужем пообедать, — кажется, Ольга вопросу не удивилась, но, скорее всего, она просто не ожидала встретить здесь Киру и растерялась от неожиданности. — Вот... Разреши тебе представить, — обернулась она к крупному мужчине с обильной сединой в темно-русых волосах, — мой муж, князь Дашков, Павел Михайлович!

"О как! Так ты, Олюшка, нынче княгиня Дашкова? Впечатляет!"

Что ж, вид Ольги не позволял сомневаться в ее статусе и общественном положении. Платье, шляпка, горностаевая пелерина, нерядовые драгоценности... и правильный супруг под рукой.

— Приятно познакомиться, ваша светлость, — вежливо улыбнулась она князю, являвшемуся, если она правильно запомнила, сенатором и членом Тайного Совета. — Разрешите представиться! Штабс-капитан Амелина, Кира Дмитриевна! Честь имею, но щелкнуть каблуками, уж простите, не смогу. Одета не по форме.

— Очень приятно! — ответно "улыбнулся" несколько обескураженный таким напором супруг Бывшей-Скавронской.

Похоже, он знал Якова в лицо и был сильно удивлен, встретив его здесь в компании какой-то странной дамы, одетой, как нормальная женщина, но имеющей офицерское звание.

— Все в порядке, Павел! — усмехнулся Яков, вступая в разговор. — Баронесса боевой летчик-истребитель. Двенадцать сбитых самолетов противника, представляешь? Любит ходить в форме и при орденах, но сегодня я уговорил ее одеться по-людски!

"Он мной гордится! — неожиданно поняла Кира, ощущая, как жар охватывает все тело. — И... И, похоже, он меня уважает, а не только..."

Она было подумала о любви, но это слово все еще оставалось под запретом, и внутренняя цензура его не пропустила, поэтому было вовремя заменено на другое слово — "хочет".

— Вы меня не узнали, Ольга Викентьевна? — обратился между тем Яков к княгине Дашковой. — Мы пару раз встречались с вами тут и там... На балу в дворянском собрании, еще где-то... Я Курбский...

— Ох! — выдохнула окончательно дезориентированная Ольга. — Простите, ваше высочество! Я вас сразу не узнала.

— Быть мне богатым! — усмехнулся в ответ Яков.

— Куда тебе столько? — удивленно подняла бровь Кира.

Последние пару минут она чувствовала себя, скажем так, несколько неуютно и, пожалуй, даже неуверенно, и от этого начинала нервничать. Оттого и заелась. Не ее это было место, — в такой ресторан, в такой отель господа обер-офицеры даже не сунулись бы, — не ее круг общения, — сплошные князья и графы, — да и стиль этого общения ее попросту угнетал, не говоря уже о прочем.

— Денег, Кира, много не бывает, — меланхолично возразил ей Курбский.

— Как скажешь, — пожала она плечами, пытаясь выглядеть задумчиво-рассеянной и холодновато-отстраненной, что ей обычно удавалось, когда попадала в неловкие ситуации. Да и показывать, что у нее, на самом деле, творится на душе, тоже не хотелось. Не здесь, не сейчас, не при Ольге.

— Так и скажу...

— У нас столик заказан, — прервал их бессмысленную пикировку сенатор Дашков. — Могу я пригласить вас, госпожа Амелина и вас князь, составить нам с Ольгой Викентьевной компанию?

— У нас тоже столик заказан, кажется... — несколько рассеянно ответил, как бы занятый своими мыслями, Яков. — Но отчего бы, нет? Не возражаете, Кира Дмитриевна?

Курбский очевидным образом издевался над великосветским стилем общения, который преподал ему князь Дашков, но прозвучали его слова отнюдь не оскорбительно, — умный поймет, как говорится, а остальным ни к чему, — и не придерешься, честь собеседника никак не затронута.

— А можно как-то проще? — спросила Кира, все-таки не удержавшая в себе рвущееся наружу раздражение. — Без экивоков и политеса, а?

Она же на каникулах в Волшебной стране, а не в штабе, где каждое слово взвешивать надо, да не по одному разу, потому как гадюшник, если говорить начистоту. Хотя и без штаба никак. Наверное, и без этих не обойтись, иначе бы давно слились... Революции не в России придуманы, но и тут пару раз так полыхнуло, что кое-кому до сих пор икается. Однако же, пронесло: монархия на месте, и аристократия как-то сохранилась...

— Будем проще, — согласился Яков.

Он, вероятно, уже сообразил, какие чувства она сейчас испытывает, и решил снять напряжение. И способ нашел подходящий: ловко подхватил Кирину руку и поднес ее пальцы к своим губам...

"Приятно, черт возьми! — констатировала Кира. — Лучше бы в губы, конечно, но на первый раз сойдет..."

Она разом успокоилась, но не все так просто. По совести говоря, Кира осталась собой недовольна. Не смогла сдержать эмоции, проявила слабость, и теперь переживала уже из-за этого. Из-за своей несдержанности. Из-за того, что Якову пришлось ее успокаивать. Дипломатично, мягко, возможно, совершенно незаметно для окружающих, но все же, все же... Он замечательный, это не подлежит сомнению, но она... Кира никогда не подозревала, что может вот так вот по-глупому раззавидоваться, но факты упрямая вещь. Ничем иным, кроме завести, ее поведение, увы, не объяснишь. И вроде бы, не дура, не размазня. Женщина с интеллектом и характером, а поди ж ты, не устояла. Впустила в сердце зависть, почувствовала дистанцию, отделяющую ее от них, ощутила свое несоответствие этому блистательному миру, этой волшебной стране...

С тем большим усердием она демонстрировала за столом "ясность мысли", "легкость в обращении", "доброжелательность" и, разумеется, хорошие манеры. Не унижаться же, в самом деле, и дальше! И так чуть сходу не опростоволосилась!

Кира происходила из хорошей семьи. В прошлом веке таких называли разночинцами. Не дворяне, но и не плебеи. Отец — инженер, мать — дипломированная акушерка. Оба образованные, воспитанные, а чего не смогли получить дома, — в семье купца и в семье мастера краснодеревщика, — то приобрели со временем путем упорного труда и самообразования. Так что, ни культурная речь, ни умение пользоваться столовыми приборами для Киры проблемой не являлись. К тому же она закончила классическую гимназию и училище летчиков, где учили не только физике и латинскому языку, пилотированию аэропланов и тактике воздушного боя, но и бальным танцам, не говоря уже языках, которых Кира, к слову, знала целых три. Да и Ольга Бывшая-Скавронская была отнюдь не единственной аристократкой, с которой Киру столкнула жизнь: во 2-й женской гимназии, в которой в связи с ее местоположением учились и дочери высших сановников империи, и в училище, куда поступали отнюдь не только разночинцы, да и на службе. Особенно в высоких штабах.

Поэтому, проявив волю и взяв себя в руки, Кира поддерживала за столом вежливую беседу, улыбалась шуткам, вставляла уместные замечания, используя для этой цели латинский и французский языки, в общем вела себя так, как, по идее, и должна вести себя за обедом в пафосном ресторане баронесса Багге-аф-Боо. И вот это, — пусть и по разным причинам — произвело на некоторых, а конкретно на Якова и Ольгу, неожиданно сильное впечатление. Яков ее такой просто не знал, да и сама Кира, если честно, о такой себе частично забыла, — сколько лет прошло! — а частично даже не знала, что в ней вообще все это есть. Что же касается Ольги, которая кое-что про Киру все-таки знала, ее изумление было связано с совсем другими обстоятельствами.

— Ты давно с Курбским? — спросила она, когда, покинув мужчин, дамы переместились в дамскую комнату.

— Это принципиально? — вопросом на вопрос ответила Кира и, открыв сумочку, достала оттуда папиросы и зажигалку.

— Но это же Курбский!

— Мне что теперь его на руках носить? — спросила спокойно, дав прикурить Ольге и закурив сама. — Он меня носит, мне этого достаточно.

Вообще-то правда, хотя и не без лукавства. Достаточно вспомнить реакцию Киры на портрет князя Андрея Михайловича. Да и на руках ее Курбский носил пока один только раз, хотя вспомнить об этом, чего уж там, было приятно. Аж, в жар бросало!

— То есть, у вас все серьезно? — не успокаивалась княгиня Дашкова.

— У нас по-разному, — пыхнула папироской Кира. — Мы с ним, Олюша, в одном полку служим. С одной стороны, хорошо: все время рядом, а с другой — мы же братья по оружию, оба офицеры, к тому же я командир, сама должна понимать...

Что уж там поняла Дашкова, сказать было трудно, но, если она чего-нибудь до сих пор и не поняла, то уж точно хотела узнать. Расставить, так сказать, все точки над "i".

— Так ты в самом деле летаешь? — вопрос задан не без зависти, но "неприличное" чувство замаскировано под брезгливое удивление.

— А ты думала, Яков пошутил?

— Ты сумасшедшая!

— Я такой, Оля, всегда была, или не помнишь?

— Помню, но... Постой! — встрепенулась вдруг княгиня. — Князь назвал тебя баронессой! Откуда титул?

— Замуж удачно сходила, — ничуть не покривив душой, ответила Кира. — Но в армии фамилию менять не стала.

— И какая же у тебя теперь фамилия?

— Багге-аф-Боо.

— Что?! — округлила глаза Бывшая-Скавронская.

— Что тебя так взволновало? — искренно удивилась Кира, по простоте душевной никак не ожидавшая от Ольги такой бурной реакции.

— Ты была замужем за камергером двора Иваном Васильевичем Багге-аф-Боо?! — уточнила свой вопрос Ольга.

И тут в мозгу Киры наконец зажегся свет. Багге-аф-Боо! Вот откуда она знала эту фамилию! Ее носил покойный камергер двора, погибший лет десять назад во время неудачного покушения на государя императора.

"Ну, спасибо, Яков, удружил! — покачала она мысленно головой, сообразив, наконец, откуда растут ноги у этой многообещающей идеи. — Но какой же гад! Мог меня хотя бы предупредить!"

— Оля, окстись! — остановила она не на шутку разошедшуюся одноклассницу. — Мне, когда он погиб, семнадцать лет было!

— Всякое бывает...

— Я была замужем за Филиппом Васильевичем Багге-аф-Боо, младшим братом камергера.

Судя по всему, Иван Васильевич не оставил потомства, вот титул и перешел к его непутевому младшему брату. Во всяком случае, версия выглядела не хуже других и на первый случай сойдет.

— А ты, — перешла Кира в контратаку, — давно замужем? Дети есть?

— Замужем шесть лет, — тяжело вздохнула княгиня, бросив быстрый взгляд по сторонам, не подслушивает ли кто? — Родители сосватали, если понимаешь, о чем речь.

Кира понимала, хотя и не все.

— Хорошая партия... В общем, не плохо живем... Двое детей... Приняты при дворе...

— То есть, супружеский долг... — осторожно намекнула Кира.

— Исполняю с достоинством, — мрачно усмехнулась Бывшая-Скавронская.

— А куда я денусь? — ответила еще через мгновение на другой Кирин вопрос. — Исполняй и не греши, разве не знаешь?

— А он?

— Ну, не дурак же и не мальчик, — выдохнула табачный дым Ольга, — понимает, поди, что и как, но прямых вопросов не задает. Ну, а пока нечто не произнесено вслух, оно, как бы, и не существует, а у него репутация. В общем, вооруженный нейтралитет. Он палку с постельными удовольствиями не перегибает, я не устраиваю истерик. Так и живем.

Что ж, и такое, насколько знала Кира, случается. Гомосексуальные отношения в империи не приветствуются, и даже открыто преследуются, когда дело касается мужчин. О женщинах в России вслух старались в этом смысле не упоминать, — ну, разве что, намеком, — словно бы, таких и вовсе нет. Но они всегда были, существовали и сейчас...

Ретроспекция 6

О том, куда приводят девочек свидания с мальчиками наедине, нежные "обнимашки" и страстные поцелуи, и чем это для них, в смысле, для девочек обычно заканчивается — в анатомическом, физиологическом и моральном аспектах, — Кира узнала только в старших классах гимназии. Подруги объяснили, но и они, если честно, плохо представляли себе все детали процесса и "путались в показаниях", когда пытались описать самоощущения тех девиц, которым "посчастливилось" уже лишиться невинности. Впрочем, перед самым выпуском, Кира получила возможность ознакомиться со "Справочником акушера-гинеколога" и получила исчерпывающие комментарии к нему от своей маменьки. Лекция оказалась крайне интересной, но главное познавательной, и почерпнутые тогда знания несколько позже серьезно помогли Кире, когда выяснилось, что и для Бориса Вялышева это был первый опыт плотской любви. Хороши бы они были, двое неумех, если бы попытались все это проделать, опираясь на одну лишь интуицию и "половой инстинкт". А так вышло совсем неплохо, да и не залетела, что даже важнее всего прочего. И все потому, что в Качу Кира пришла отнюдь не наивной дурочкой. Все, что следует, она про "половые отношения" уже знала, как знала и то, почему у нее есть ее собственная замечательная "девочка", а у парней их совершенно не лишние в быту "мальчики". Знала она, разумеется, и все те правильные слова, которыми по-научному или в народе называются, как сам процесс, так и участвующие в нем мужские и женские половые органы. Но вот про однополую любовь она тогда слышала только краем уха. Без подробностей. И даже такой простой вопрос, как кто, кому и куда, если речь идет о двух мальчиках или о двух девочках, попросту не приходил ей в голову.

Зато в училище курсанты быстро объяснили Кире, что там и как случается между "двумя мальчиками", как это называется и как к этому извращению должны относиться настоящие мужчины... Ну, и настоящие женщины, заодно. Ей этих объяснений вполне хватило, но поскольку Киру это впрямую не касалось, вскоре она об этом и думать забыла.

А потом — зимой первого года обучения — курсантов-первокурсников пригласили на Рождественский бал в Екатерининскую женскую гимназию. Кира, в принципе, знала, чего ожидать, она ведь и сама совсем недавно училась точно в таком же учебном заведении, только в Новгороде. Поэтому имела в виду, что гимназистки старших — седьмого и восьмого — классов отнюдь не являлись однородной группой. Еще хуже обстояли дела, если говорить о соответствии внешнего и внутреннего, официального и неформального.

Гимназисткам полагалось "вести себя скромно и благопристойно во всех общественных местах", но получалось это у барышень не всегда. Да и потом, что считать общественным местом? Центральная аллея городского парка — наверняка, публичное место, но распространяется ли это правило на лужайку, спрятавшуюся среди разросшихся кустов сирени с краю от этой самой аллеи? По недостоверным данным на той лужайке — Кира заходила туда пару раз в ознакомительных целях, — лишились девственности то ли две, то ли три ученицы восьмого — дополнительного — класса, а возможно, и одна семиклассница. Однако, вот что Кира знала наверняка: там, на той скрытой от чужих глаз лужайке, гимназистки, включая и саму Киру, довольно часто целовались с гимназистами, хотя лично у нее дальше поцелуев дело не зашло. А еще знакомые девочки пили там шампанское. Кира сделала тогда один "дегустационный" глоток, но подружки-то выпили бутылку до дна.

Еще гимназистки должны были "во время встречи с начальством отдавать надлежащие им почести". Дело несложное, если уметь вовремя остановиться, но некоторые этого делать не умели. И во 2-й женской гимназии несколько лет подряд передавался из поколения в поколение изустный рассказ о такой вот "правильной" девице, которая наотдавалась инспектору старших классов до того, что забеременела. Инспектор, передавали, от позора застрелился, а призрак отравившейся гимназистки рыдает ночами в пустых помещениях мрачноватого краснокирпичного здания, в котором уже полстолетия квартирует 2-я Новгородская женская гимназия.

На самом деле, запретов было много, но соблюдались они, если иметь в виду учениц старших классов, не так, чтобы очень строго. Кира и сама не без греха: переодевшись в платье старшей сестры и наложив на лицо умеренное количество маминого грима, она посещала "без сопровождения родителей" драматический театр, цирк-шапито, и даже — господи прости! — оперетту, не говоря уже о планерном спорте, которым барышням заниматься не рекомендовалось, тире, где она научилась прилично стрелять из револьвера, и езде на мотоцикле своего старшего брата, что и вовсе могло рассматриваться, как вершина разврата. Впрочем, рассказывать об этом другим курсантам, Кира сочла излишним. Но дело в том, что тот Рождественский бал стал для нее очередным уроком в великой школе взрослой жизни.

Как и следовало ожидать, жутко робевшие перед юными девицами господа курсанты перед тем, как войти в здание гимназии, "успокоили нервы" глотком-другим горячительного. Кира с парнями не пила, ей-то чего робеть? Одетая, как "мальчик", она все равно оставалась девушкой со всеми вытекающими из этого обстоятельства следствиями. Но, с другой стороны, одним из следствий ее принадлежности к женскому полу было то, что ей не с кем было не то, что пофлиртовать, но даже станцевать вальс или мазурку. Вот они с горя и выпили втроем, с Ольгой и Клавдией, грамм триста-четыреста коньяка. Кто же знал, что их "с такой малости" развезет?

От выпитого у Киры резко поднялось настроение и разом отказали практически все тормоза. И все-таки некоторые константы остались неизменными. Она без стеснения танцевала с другими курсантами и кое с кем из школьных учителей, но оставалась при этом девушкой, даже если была в брюках, а не в платье. И, в целом, "не выходила из берегов". А вот безбашенная Ольга резвилась как дитя. Но дитя отнюдь не невинное, а испорченное от и до. Скавронская, у которой тоже отказали от "коньячных паров" последние тормоза, — а у нее их и так, если честно, было немного, — щупала гимназисток, бесстыдно залезая девушкам под юбки, целовалась с ними в засос, а потом нашла одну девицу "с наклонностями" и громко любилась с ней в дамской комнате. К счастью, скандал тогда удалось замять, поскольку физически честь гимназистки не пострадала, но Кира, видевшая действо "краем глаза", заинтересовалась процессом и в следующую увольнительную позволила Ольге подбить себя "на грех".

Растление Киры состоялось в шикарном номере гостиницы "Савой" под шампанское и патефон. Сначала было просто весело и немного любопытно. Потом алкоголь ударил в голову, а потом, сменив пластинку, Ольга — разумеется, по взаимному согласию, — перешла к делу. И вот под оркестр Глена Миллера Кира позволила Скавронской сначала себя раздеть, а потом "любить" "нежно и со значением". Она и сама попробовала повторить некоторые движения и действия подруги, но, в конце концов, пришла к выводу, что это не ее, и больше однополой любовью никогда не занималась. Что поделаешь, действительно не ее!

Глава 7

Обед прошел кое-как, — слишком уж Кира была взвинчена, — а жаль. Когда еще придется оказаться в таком месте, как ресторан "Метрополь" — с ударением на втором слоге — в отеле "Эксельсиор"! Кира предполагала, что нескоро, если когда-нибудь вообще. Слишком дорого. Слишком пафосно. Слишком далеко от мира, в котором живет и служит штабс-капитан Амелина. И дело не в том, что Яков — удельный князь и член императорской фамилии, а она происходит из семьи разночинцев, да еще и староверов. Как раз тет-а-тет со Львовым, который Курбский, она чувствовала себя легко и непринужденно, не ощущая дистанции, ни о чем постороннем не задумываясь, и не погружаясь в пучину самокопаний и прочих рефлексий.

Но здесь и сейчас, разделив обед с сенатором князем Дашковым и его супругой Ольгой, Кира чувствовала себя чужой. Яков был здесь на месте, а она — нет. И понимание этого заставляло Киру нервничать. Она не стеснялась и не робела, — с чего бы вдруг! — не испытывала чувства неловкости, но ей было здесь некомфортно, и даже присутствие Якова не могло исправить положения. Поэтому даже то, что могло и должно было доставить ей удовольствие, Кира воспринимала, что называется, одним лишь умом, но никак не сердцем.

Нельзя сказать, что она не могла оценить "антураж и интерьер". Могла и оценила. Во всяком случае, ей хватило для этого и образования, и воспитания. Да и со вкусом у нее все в порядке. Обед проходил в большом залитом ярким электрическим светом зале — сплошной мрамор, хрусталь, зеркала и бронза — за столом, накрытым для полубогов. Накрахмаленная льняная скатерть с золотым узором, столовое серебро, хрусталь и фарфор. Все идеально и по высшему разряду. И это то, что увидела Кира, и о чем она подумала. Интеллектуальная оценка — не больше, но и не меньше.

То же самое можно сказать и о самом обеде, то есть, о тех блюдах, которые им подавали вышколенные до полной потери индивидуальности официанты, и о тех винах, которые рекомендовал к выбранным блюдам безукоризненно вежливый, но не теряющий собственного достоинства сомелье. Несмотря на тяготы военного времени, продукты и блюда из них приготовленные могли удовлетворить любой самый изысканный вкус. Кира, конечно, не являлась записным гурманом, но кое-что в жизни пробовала и она. Ездила с родителями в Швейцарию и Францию, бывала в Греции, где ей пришлось не только жить, но и воевать, служила в Синьцзяне и Туркестане, воевала в Сербии и Словакии. В общем, приобщилась тут и там к блюдам местной кухни, обедала в простых харчевнях, где, к слову сказать, подавали иногда совершенно выдающиеся блюда, и в хороших, а временами и дорогих ресторанах в Стокгольме и Варшаве, в Урумджи и в Хабаровске, и много где еще. Так что ей было с чем сравнивать, но удовольствие, полученное ею от "яств" и вин, тоже было скорее рассудочным, чем эмоциональным. Не то место, не та компания — все не то. Да и разговор за столом оставлял желать лучшего. Ходили вокруг да около, выписывали кренделя, не произнеся за все время ни единого слова в простоте. И лишь в самом конце, когда подали кофе и десерт, Бывшая-Скавронская задала вопрос, который тенью отца Гамлета все время маячил где-то там, на периферии зрения. В подразумеваемом подтексте и в "широком", хорошо знакомом всем присутствующим контексте обсуждаемых между делом тем.

— Так ты все это время не прекращала летать? — спросила наконец Ольга о том, что по-видимому интересовало ее больше всего.

— Да, — подтвердила Кира, не собиравшаяся делать из этого секрет. — Как закончила училище и до сего дня.

— На истребителях?

— Да! — Ну, что же делать, если все так и обстояло в действительности?

— Хотели, правда, пересадить на транспортные самолеты, — внесла поправку через мгновение, — Дважды. Но ты же меня знаешь, Оленька. Уперлась и ни в какую. В конце концов, командование отчаялось и оставило меня в покое.

Если упрощать, то все так и случилось. Кира не солгала ни единым словом, хотя ее история была куда сложнее той версии, которую она была готова озвучить и озвучила за этим столом. Вернее, историй было две, и обе из разряда "весьма жизненных".

В первый раз отлучить Киру от истребителя попробовал начштаба запасного авиационного полка Куделькин. Несмотря на легкомысленную фамилию, Федор Аполинарьевич был крупным не лишенным обаяния мужчиной "в самом расцвете лет". В Отдельную Дальневосточную Армию подполковник Куделькин прибыл из Хазарии, где и оставил — до новых распоряжений — свою семью, жену и троих детей. Вот с этого, собственно, все и началось. Начштаба прибыл на место, принял дела у своего предшественника и с удивлением обнаружил в полку подпоручика Амелину. Девушка она была симпатичная, если не сказать большего, и к тому же молодая. Как минимум лет на двадцать моложе жены подполковника, да еще и не рожала. Вот Федор Аполинарьевич и вознамерился подложить Киру под себя. Не первый и, увы, не последний, но совершенно определенно единственный за все годы ее службы патентованный хам. Другого такого подлеца Кира не встречала потом нигде. Разные попадались, но Куделькина превзойти не смог больше никто.

Что ж, подполковник решил, что Кира легкая добыча, а она послала его далеко и нецензурно. Он намека не понял и попробовал применить силу, но не тут-то было. Нашла, что называется, коса на камень. Он порвал на Кире тужурку, она сломала ему нос и безропотно села на губу. На этом закончился первый раунд, но неугомонный начштаба решил попытку повторить. На этот раз Кира от него просто убежала, выбив плечом оконную раму и спрыгнув на землю со второго этажа. На этом можно было бы и разойтись, — во всяком случае, любой другой на его месте уже сообразил бы, что дело дрянь и продолжать попытки не стоит, но Куделькин ничего понимать не желал. Когда Кира поняла, что он будет донимать ее приставаниями до тех пор, пока она сама под него не ляжет, она осатанела.

Если бы Федор Аполинарьевич не был таким хамом, она, пожалуй, разрешила бы конфликт мирным путем, то есть, через койку. Меньшее зло, как говорится. Но такому ушлепку, как Куделькин она решила не давать из принципа, и вечером в столовой — и разумеется, при свидетелях, — оскорбила его таким образом, что у подполковника не осталось иного выхода, как вызвать ее на дуэль. Вызвал, но, как тут же сообразила Кира, делать этого, то есть, стреляться, на самом деле не собирался. Он лишь сказал, что будь она мужчиной, он бы... Но вот беда, увлекшись своими эротическими фантазиями, Федор Аполинарьевич забыл, что перед ним не только женщина, но и офицер Русской Императорской армии. А офицерский кодекс чести, он и в Азии кодекс. Так что, пришлось ему стреляться по-настоящему. И тут выяснилось, что стреляет этот нелетающий летчик плохо и попасть в Киру с пятидесяти шагов не может. Она же, позволив ему опростоволоситься, выстрелила в воздух и тем окончательно уничтожила его репутацию. Куделькин после этого вынужден был спешно покинуть полк, но и Кире "прилетело". Перевели на связной самолет. Тем бы дело и кончилось, но не было бы счастья, да несчастье помогло. Через месяц после перевода случился российско-китайский "инцидент", и ханьские бомбардировщики взялись бомбить аэродром, на котором базировался учебный полк. ПВО атаку элементарно прозевало, а на аэродроме из трех десятков летчиков при десяти готовых к взлету машинах, взлетели только двое — командир полка и пилот связного самолета. Боезапаса в истребителе, который подняла Кира, не было, но, мотаясь взад и вперед между китайскими бомбовозами, она их перепугала больше, чем если бы стреляла. В общем, совместными усилиями полковник Вострецов и подпоручик Амелина атаку сорвали, хотя и не сбили ни одного китайца.

За этот бой Киру не наградили, но зато сначала без шума "вернули в строй", а еще через пару месяцев перевели в линейный полк в Польшу. Ну, а во второй раз, отлучение случилось из-за острой мезогении генерала Верховского — командующего авиацией 23-й армии. Но тут уж Кире помогли старые знакомые по штабу ВВС Западного фронта. Ее попросту перевели в другой полк. В рамках ротации старослужащих. И пойди придерись!

* * *

За долгие века своего существования, человеческая цивилизация так и не нашла лучшего средства от душевных невзгод, чем секс и алкоголь. Не то, чтобы не искали. Искали, да еще как, но ни психоанализ, ни фармакопея так далеко пока не продвинулись, а вот проверенные средства, что называется, всегда под рукой. Поэтому, когда после обеда, чувствовавший себя виноватым Яков предложил "немного передохнуть", Кира не возражала. До приема у герцогини Лихтенбергской оставалась еще уйма времени, так что "отчего бы и нет". Единственное, чего не приняла в расчет Кира, это размаха, с которым Львов-Курбский взялся "замаливать грехи".

Для начала — "чтобы не тратить времени зря", — он снял номер здесь же в "Эксельсеоре", приказав подать туда шампанское, фрукты и шоколад. Так что "между тем и этим" у них действительно нашлось время "и на это, и на то". Кровать в люксе, который снял отнюдь не стесненный в средствах Яков Курбский, оказалась ничуть не хуже, чем в его собственном Старом дворце. Впрочем, и персидский длинноворсный ковер лег Кире под спину, "как родной", но ей понравилось, в принципе, везде, где они с Яковом вместе "снимали стресс": и в кресле, и на столе, и в ванной комнате...

— Извини! — сказал Курбский, когда схлынула первая волна страсти. — Думал, вы с Ольгой подруги, оттого и согласился. Знал бы чем дело кончится...

— Подстелил бы соломки, — хмыкнула Кира, завершая разговор на эту щекотливую тему. Ей это было ни к чему. Она и сама понимала, что Яков здесь ни при чем. Просто звезды так неудачно расположились или еще что...

— Налей мне, пожалуйста, шампанского, — попросила, окончательно оставляя "формальные извинения" где-то за спиной. — В горле пересохло...

"Как после боя!" — добавила мысленно, но вслух озвучивать эту мысль поостереглась, хотя, по ощущениям, действительно, словно после "собачьей свалки". С той лишь разницей, что в ходе воздушного боя не только устаешь физически, но и психологически "выгораешь", так что, вернувшись на аэродром уже ничего не хочешь, кроме как лечь, где стоишь. Ну, может быть, еще и водки выпить, чтобы напряжение отпустило. Сейчас же, в этом смысле, все было по-другому. Усталость усталостью, но душа скорее поет, чем дремлет, и кровь в жилах буквально пузырится, как шампанское в бокале.

Тем не менее, поскольку вторая волна еще только набирала силу, можно было поговорить о том, в чем Курбский никак не виноват, но что могло создать кое-какие проблемы в общении с его "родными и близкими".

— Ты ведь понимаешь, что я здесь чужая? — спросила прямо, чтобы сразу расставить все точки над "i".

На самом деле, она хотела сказать, "чужая на этом празднике жизни", но поостереглась, чтобы не обидеть Якова, который наверняка хотел, как лучше.

— Понимаю, — кивнул он, принимая от Киры опустевший бокал и наполняя его по новой. — Но не забывай, Кира, мы готовимся к "балу у короля", и это, к сожалению, часть обязательной программы.

— Ну, если ты настаиваешь...

— Не настаиваю, а прошу. Как считаешь, есть разница?

— Наверное... Не знаю... Бог с ним! Скажи мне другое, — посмотрела Кира в глаза Курбскому, — ты ведь знал, что Филипп младший брат Ивана Васильевича Багге-аф-Боо?!

— Разумеется, знал! — ответил Курбский твердым взглядом. — Ты что же думала, я стану размениваться, подыскивая тебе титул, на какого-нибудь остзейского засранца? Никогда! И не смей отводить взгляд! — чуть поднял он голос. — Дело не в тебе, а в них. Я бы их всех, с удовольствием, послал, и посылал уже, будь уверена. Но я обещал тебе каникулы в Волшебной стране, а там — уж извини, — без нормального титула никак нельзя. Сама же видела. Серпентарий! И заметь, князь Дашков и его супруга отнюдь не худшие представители того Высшего света, к которому ты принадлежишь.

— С чего ты взял, что принадлежу? — удивилась Кира, и удивление ее, что характерно, было вполне искренним.

— Видишь ли, Кира, — мягко улыбнулся довольный ее нечаянной промашкой Курбский, — дело в том, что ни твоя карета, ни твое платье после бала никуда не исчезнут. Придется тебе вносить уточнения в кадровом отделе ВВС.

— Ты серьезно? — не поверила своим ушам Кира.

— Серьезней некуда, — пожал плечами мужчина. — Ни твой титул, ни факт пусть и кратковременного, но, тем не менее, вполне законного брака, вымыслом не являются. Это теперь факт твоей биографии, ma chИrie. С этим тебе теперь жить. И вот еще что...

— Все! — остановила его Кира, предположившая, что сейчас Яков заговорит об их с ним отношениях, и этого попросту испугавшаяся. — На этой ноте давай, Яша, обсуждение моего титула считать закрытым. Я была неправа. Признаю и каюсь. А теперь иди сюда! Я соскучилась...

* * *

Гостиница "Эксельсиор" являлась одним из тех огромных и роскошных отелей, в которых для постояльцев предусмотрено буквально все: рестораны и бары на любой вкус, турецкая баня и финская сауна, магазины и бутики, почта и телеграф и многое-многое другое. Кира подозревала, что тут и девочек можно снять... ну, или мальчиков... И это, разумеется, будут не плечевые шлюхи. Впрочем, в девочках по вызову Кира не нуждалась, и в баню они с Яковом тоже не пошли. Ей, как объяснил Курбский, нужны были сейчас совсем другие услуги. И их Кире оказали по первому требованию и по высшему разряду.

Стоило Якову сделать несколько телефонных звонков, и в номер люкс, в котором они отдыхали после второй волны "нежности и страсти", началось паломничество портных и модельеров, приказчиков и лавочных седельцев, барышень из салона красоты и куаферов из расположенной здесь же парикмахерской. Из ателье споро доставили с десяток готовых платьев, и тут же стали их примерять на Киру, решая, что и где следует "быстренько" подогнать, ушить или, напротив, распустить, чтобы она могла их сегодня же надеть. Одновременно решался вопрос с туфлями, нижним бельем, шелковыми чулками и косметикой.

В результате тщательного обсуждения, в котором Яков принял живейшее участие, были выбраны два платья — коктейльное, драпированное из темно-зеленого, скорее даже бутылочного цвета шелка, и несколько более сдержанное вечернее платье из лилового шелка, в котором, как заметил представлявший его Кире хозяин ателье, не стыдно будет и в императорскую оперу пойти, "а туда, ваше благородие, лишь бы в чем не пойдешь". Все это выбиралось в расчете на темно-рыжий парик, подобранный для нее графиней Дуглас и ее девицами. Так что, пока Кира примеряла платья, подогнанные по ее росту и размеру, куафер наводил лоск на ее шикарные "съемные волосы", делавшие из брюнетки, какой Кира появилась на свет, рыжеватую шатенку, какой увидели ее девушки графини Дуглас.

— Вот что, любезный, — Яков увиденным остался доволен и обратился к мастеру парикмахерского искусства напрямую, — найдите нам еще пару таких же париков. Я имею в виду цвет и длину волос. Сможете до завтра?

— Будет исполнено в лучшем виде! — обнадежил мастер.

— Доставите к десяти утра в Старый дворец. Знаете, где это?

— Не извольте беспокоиться, ваше высочество! Все будет на месте в десять утра, — поклонился куафер, показывая, что знает, с кем ему пришлось иметь дело.

Так был решен вопрос с прической, а маникюром и подходящим к платьям и волосам макияжем занимались уже совсем другие люди. Быстро, но без суеты и крайне тщательно. А к семи вечера, когда одетая во все новое Кира была готова сопровождать Курбского на прием к герцогине Лихтенбергской, из Старого дворца привезли смокинг для Якова и драгоценности для нее.

— Я не могу это надеть! — запротестовала Кира, увидев колье и диадему с крупными бриллиантами и великолепным золотистым жемчугом.

— И тем не менее, придется надеть, — остановил ее Яков. — Без драгоценностей, Кира, в этом обществе никак нельзя. И потом, сказав "А", изволь четко произносить и "Б".

Под "А" подразумевались "браслет и пара колец", которые Курбский убедил Киру надеть сегодня утром, но "Б", на ее непросвещенный взгляд стоило целого состояния. Об этом Кира, собственно, и сказала Якову, объяснив, что "это уж точно слишком". Он ее внимательно выслушал, кивнул, как бы соглашаясь, но тут же привел неотразимый довод:

— Сделай это для меня, Кира! Я очень тебя прошу!

Отказать в такой просьбе Кира попросту не могла и, смирившись с неизбежным, согласилась и на колье, и на диадему, и, разумеется, на подходящие случаю кольца и витой браслет из красного золота...

* * *

Этот день, как и последовавшие за ним — со всеми их обязательными и необязательными визитами, обедами в роскошных ресторанах и посещениями дорогих магазинов, вечеринками и коктейлями, с вплетенными в их череду, как лента в косу, приступами нежности и страсти, — все они слились в один длинный, как жизнь день, где от рассвета до рассвета можно родиться, прожить жизнь, состариться и умереть, не имея ни одного лишнего мгновения, чтобы "остановиться и оглянуться", как советуют некоторые философы. Куда там! Время неслось вскачь. Оно бежало. Летело и кружило. Сводило с ума. И между делом ворожило Кире как добрая волшебница. И постепенно, — неторопливо и одновременно стремительно, — с неумолимостью рока и естественностью дыхания — баронесса Багге-аф-Боо прорастала в Кире, как принцесса в Золушке. И это означало, что бал у короля приближается. Но, на самом деле, приближалась развязка, ведь по природе жанра все истории — и сказочные истории в этом смысле не исключение — должны когда-нибудь завершаться.

* * *

Обычно Кира не откладывала на завтра то, что можно сделать сегодня. У нее на сей счет имелось твердое и вполне понятное, если подумать, правило: решила делать, делай! Ибо завтра может быть поздно. Она же пилот истребителя, а это значит, что и в мирное время "под богом ходит". Что уж тут говорить о войне?

И все-таки, нет-нет, а нарушала самой же собой заведенный порядок. Редко. И не без причины, но допускала поблажки. Так и на этот раз. Нежданно-негаданно оказавшись в столице, Лиза подумала, было, что неплохо бы заглянуть к родным. К жене брата, например, который служил военврачом в действующей армии, или к одной из сестер. Но сразу не пошла. Не до того было. А потом... Потом случился конфуз или, как говорили в старое время, реприманд. Они с Яковом, — ну, куда же она без него! — как раз вышли из кафе "Доминик" и садились в авто, но у Киры, как у любого опытного истребителя, глаз — алмаз. Даже выпив, видит все на 360 градусов вокруг и ничего не пропускает. Так и сейчас, как ни была занята своим "умопомрачительным" мужчиной, все равно увидела, поворачиваясь к машине, некую женщину, чем-то зацепившую ее внимание, и не успела опустить свой зад на мягкую кожу сидения, как поняла, что метрах в десяти от выхода из кафе застыла в немом удивлении ее собственная сестра.

Варвара знала, что Кира на фронте, хотя, как и все другие "родные и близкие" плохо себе представляла, чем Кира там занимается. То, что ее сестра — пилот, ей было, разумеется, известно. Такое не утаишь. Во всяком случае, не после Качи и греческих приключений. Об этом ведь и в газетах писали, и даже в кинохронике Кира отметилась. Однако с начала войны никаких подробностей о своей службе она родным не сообщала. Зачем зря тревожить людей? Если что случится, в любом случае узнают. На то существуют строгие правила, да и завещание Кира оформила по всем правилам. Не то, чтобы у нее много было того, что можно завещать, но кое-что все-таки было: счет в банке — у пилотов и в мирное время неплохие заработки, не говоря уже о премиальных за сбитые самолеты противника, — да пара другая дорогих вещей, вроде турецкого ятагана с изукрашенной самоцветами рукоятью. Впрочем, сейчас не об этом, а о том, что Варвара, наверняка, не предполагала встретить Киру в центре Новгорода, да еще и в этих ее нынешних обстоятельствах, то есть в "шелках и бархатах", и не одну, а в компании со штатским мужчиной, по всем приметам, принадлежащим к высшему обществу. Вот и удивилась, и, как говорится, была в своем недоумении права.

— Подожди! Я сейчас вернусь! — сказала Кира Якову и скоренько, хотя и без суеты, выбралась наружу.

Помахала Варваре рукой, показывая, что увидела и узнала, улыбнулась — по-родственному, — и пошла навстречу. Сестра явно обрадовалась, так что, встретившись на полпути, обнялись и расцеловались.

— Я в недоумении, — честно призналась Варвара, оглядев Киру с ног до головы, от изящных полусапожек на трехвершковых каблуках, до замысловатой шляпки с вуалеткой.

— Трудно объяснить, Варя, но я попробую, — виновато улыбнулась Кира. — Только не сейчас. У меня встреча назначена, и опаздывать неудобно. Давай я завтра в гости к тебе напрошусь?

— Ладно, — согласилась все еще пребывающая в некотором замешательстве сестра. — Приходи часам к семи. Я тогда Алену и Надежду позову... Адрес-то помнишь?

— Я тебе письма, между прочим, регулярно пишу.

— Это да! А это кто? — покосилась Варвара на автомобиль.

— Даже не знаю, что тебе сказать, — честно призналась Кира. — Любовник. Так, наверное, будет правильно.

— Из этих? — повела Варвара глазами вверх.

— Сложный вопрос.

— А, по-моему, в самый раз.

— А, по-моему, нет, — раздраженно возразила Кира. — И не спорь, Варвара! Завтра все объясню. А сейчас я действительно спешу. Неудобно опаздывать, нас адмирал Корсаков ждет.

— Кто? — опешила сестра.

— Ну, я же тебе и говорю, — тяжело вздохнула Кира, у которой имя знаменитого адмирала сорвалось с языка совершенно случайно, — это все в двух словах не объяснить.

Иван Тимофеевич Корсаков являлся, как говорят политики, знаковой фигурой. Бывший командующий Северным флотом, он за свои подвиги получил от благодарного отечества, в лице государя императора, княжеский титул и пост Адмирала-Президента Адмиралтейской Коллегии. То, что другой адмирал — князь Курбский — служил под началом Корсакова во время битвы за Атлантику и был в связи с этим приглашен в дом адмирала на раут по случаю "чего-то там такого", в двух словах, да накоротке объяснить действительно было сложно. Как не объяснить было и того, почему Яков и Кира одеты, как штафирки, а не в парадно-выходные мундиры. Ларчик же просто открывался. Идти в форме армейского поручика было глупо, а надевать адмиральскую форму Якову было высочайше запрещено. Но тогда и Кире нечего "блистать" погонами. Согласитесь, женщина в форме будет странно смотреться рядом с одетым в смокинг мужчиной...

* * *

Семейные обстоятельства Киры были несколько запутаны в связи с тем, что она рано "отбилась от рук", давно жила сама по себе, и делала, в принципе, "все, что в голову взбредет". Во всяком случае, таково было общее мнение, сложившееся, разумеется, не на пустом месте.

Кира была самой младшей из трех сестер, и, так уж вышло, самой проблематичной. Варвара и Надежда — девушки, как девушки, со всем, что подразумевает принадлежность к женскому полу. Обе не дуры, — интеллекта хватило и на то, чтобы образование получить, и на то, чтобы глупостей по молодости лет не наделать, — но пошли не в отца, а в мать: чувства, а не рассудочность, терпение, а не воля. В этом смысле, Кира была скорее парнем, чем барышней, и, возможно, поэтому была ближе к брату, который был старше нее на двенадцать лет.

Однако еще древние латиняне резонно заметили по этому поводу: Quod licet Iovi, non licet bovi, "Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку". Так все в жизни и устроено, и какими бы прогрессивными людьми ни были Дмитрий Прохорович Амелин и его супруга Антонина Герасимовна, выходки младшей дочери буквально повергали их в ужас. Все-таки планерный спорт, стрельба из револьвера и гонки на мотоциклах — нерядовые увлечения для барышни из хорошей семьи. Или нет? Они делали все, что было в их силах, но перебороть Кирино упрямство — другие бы сказали, волю и упорство в достижении поставленных целей, — так и не смогли. На седьмом классе женской гимназии их воспитательные возможности оказались исчерпаны, и Кира отправилась в свободное плавание. Отец, впрочем, дожил только до окончания Кирой Качинского училища летчиков, но мать еще застала триумф вернувшейся с греко-турецкой войны "героической авиатрикс", как называли Киру в то время охочие до сенсаций газетчики и журналисты.

После смерти родителей, роль "старшего по команде" перешла к Виктору Дмитриевичу, но старший брат — не отец, тем более для взрослой, самостоятельной девушки. Виктор Киру любил и баловал, попустительствуя ее "дурным наклонностям". Именно на его мотоцикле она "рассекала" по Новгороду и окрестностям, он же ссужал ее деньгами в бытность ее нищей, как церковная мышь, курсанткой военного училища. Врач-хирург — и не из последних в столице, — он ушел на фронт буквально в первые дни войны. Конечно, быть главным нейрохирургом фронтового неврологического госпиталя не то же самое, что летчиком-истребителем передовой линии, но все-таки он был строевым офицером — полковник медицинской службы, — и поэтому исполнять роль старшего в семье временно не мог. Кира, конечно, с ним переписывалась, но не встречалась лично с зимы сорок седьмого, когда ненадолго оказалась по делам в Новгороде. Так что "главной" у них теперь являлась Варвара, и именно ее Кира встретила, выходя после кофе с коньяком из кафе "Доминик".

Сестра была старше Киры на восемь лет. А это, как ни посмотри, серьезная разница в возрасте, тем более, что Варвара была мужняя жена — чуть ли не двадцать лет замужем, — и мать троих детей. Ну а Кира, в основном, отсутствовала, являясь в большой семье Амелиных — даже если кто-то эту фамилию уже не носил, — кем-то, кто есть, но кого, по большей части, никогда рядом нет. Так что визит к старшей сестре являлся для Киры серьезным испытанием, хотя она и не смогла бы внятно объяснить, почему.

Впрочем, "глаза боятся, а руки делают": обещала прийти, значит пойдет. От своего слова Кира никогда не отказывалась, да и труса не праздновала никогда. Однако идти в гости в одном из тех платьев, которые под давлением Якова они накупили и нашили за неполные шесть дней пребывания в "волшебной стране", показалось неправильно. Оставался мундир, за ним Кира и отправилась в гардеробную.

Ну, что сказать, Яков снова умудрился ее удивить. Устроил своей даме сюрприз такого сорта, какого Кира, если честно, никак не ожидала. Во всяком случае, здесь и сейчас, в преддверии "бала в королевском замке". Вместо одного комплекта парадно-выходной формы, в которой неделю назад Кира отправилась с Яковом в "Золотой галун", в шкафу ее ожидали два комплекта повседневной формы — летний и зимний — и два комплекта парадно-выходной. Один ее собственный, а второй... Даже повседневная форма была пошита по ее размеру и из лучшей ткани, какую разрешали строгие армейские правила. Но парадно-выходной мундир, и вовсе, являлся настоящим произведением искусства. Темно-синие китель-френч и брюки навыпуск из "генеральского" сукна, белая рубашка из натурального хлопка, шелковый галстук и черные ботинки из отличной кожи. А еще золотые галуны, погоны и знаки различия из "Генеральского военторга", и, наконец, сшитая на заказ фуражка с авиационным околышем, золотой имперской кокардой и крылышками ВВС на тулье.

"Ну, ничего себе сюрпризец! — восхитилась Кира, у которой сроду ничего похожего не было. — И когда это он успел? Ведь все время, вроде бы, вместе, все время на виду..."

Но факт — успел. Внимательный мужчина. Тщательный и заботливый. Оказалось, что Яков подумал не только о форменной одежде. На плечиках — чтобы сразу заметила, — были вывешены летний и зимний авиационные комбинезоны последней модели с косой застежкой молнией и клапаном на левой стороне груди. Подбитые мехом ботинки с высокими берцами прилагались, как и стильный шлем и летные очки последней модели.

Кира минут десять любовалась обновками, которые ее заворожили не меньше, а, пожалуй, что и больше, чем вечерние платья и прочая мишура. Она бы и еще посидела в гардеробной, перебирая свое "нежданное приданное", но время поджимало.

"Что ж, вот и повод надеть обновку!"

В темно-синем кителе и при орденах Кира выглядела не просто хорошо, а попросту отлично. Однако Яков, как выяснилось, не ограничился мундиром, он позаботился и о новом реглане, сшитом из тонкой качественной кожи и несшем на себе все необходимые офицеру знаки различия...

* * *

Выбрав в гараже Якова самый "простенький" из стоявших там автомобилей — восьмицилиндровый "Майбах-Урал 46", — Кира быстро доехала до города и, заскочив по дороге в коммерческий магазин, ровно в семь стояла перед дверью в квартиру Федора и Варвары Куприных. Постояла чуть-чуть, словно бы, набираясь решимости, вдохнула-выдохнула, пожала мысленно плечами, удивляясь самой себе, и, разом успокоившись, нажала на кнопку электрического звонка.

Дверь открылась практически сразу. Ее ждали, разумеется, и Кира не обманула ожиданий. Она улыбнулась Софье — старшей дочери Варвары — и вслед за девушкой вошла в прихожую. Здесь ее ожидал "комитет по встрече": Варвара, Надежда и жена Виктора Алена. Всем троим было около сорока или даже за сорок, и все трое — невзирая на профессии и уровень образования, — были мужниными женами, что, в принципе, и неплохо, но явно не для Киры.

"Старшие тетеньки!" — привычно прокомментировала она характер своих семейных обстоятельств, но внешне ничем своего отношения к ситуации не проявила.

Однако, возможно, проблема была не в них, а в ней?

"Такая вот неправильная женщина..."

Впрочем, додумать мысль не успела, женщины ринулись ее обнимать. Расцеловали, не дожидаясь, пока Кира снимет фуражку и реглан. Хорошо еще Софья забрала у нее корзинку с деликатесами, шоколадом и коньяком, освободив руки. Так что Кира обнялась с каждой из "трех граций" по-родственному, позволила расцеловать себя в обе щеки, и сама не осталась в долгу. И подумала, мимолетно, переходя от одной сестры к другой, как какая-нибудь эстафетная палочка, что, наверное, она их всех просто плохо знает, и немудрено. Когда Кира поступала в училище, Надежда уже три года, как была замужем и успела родить сына, а у Варвары к тому времени было уже двое детей. Слишком большой разрыв в возрасте, слишком разные интересы...

— Ну, раздевайся! — скомандовала Варвара, когда ритуал встречи был, наконец, исполнен до конца.

— Ух, ты! — прокомментировала увиденное Софья, стоило Кире снять реглан.

И то сказать, даже на третий год войны два ордена на груди офицера выглядели более, чем достойно. Не станешь же объяснять, что могло быть и больше, если бы дали по-человечески воевать. Но, с другой стороны, разреши ей командование летать, как она того хотела, могло сложиться и по-другому. Сбили бы когда-нибудь где-нибудь, и прости, красавица, прощай!

— Значит, ты... — Начала Алена, но сбилась. Не смогла произнести вслух того, о чем подумала.

Впрочем, Кира ее и так поняла. Вопрос был о том, что Кира делает в армии на самом деле. Могла ведь и транспортник пилотировать или в штабе штаны протирать. Могла, разумеется, но...

— Когда позволяют обстоятельства, хожу в бой, — разрешила она недоумение невестки.

Коротко и ясно. Разве не так?

Кира деловито прошлась по младшим родственникам — раздав поцелуи кому в лобик, а кому и в щеку, — и вскоре стараниями Варвары оказалась за столом. Угощали горячей картошкой, селедкой под шубой, винегретом и полукопченой колбасой под нижегородскую "долговку". Не отель "Эксельсиор", конечно, но, учитывая военное время, совсем неплохо: на стол даже сливочное масло подали, да и ржаной хлеб был отменного качества. И это, на самом деле, не удивительно: отсутствующий в связи с занятостью, Федор — главный инженер на каком-то военном заводе, а Варвара пошла по стопам матери и служит в Мариинской больнице старшей акушеркой. Вместе, наверное, совсем неплохо зарабатывают, но это, как бы, не Кирино дело.

"Чужие деньги считать, себя не уважать!" — Так, кажется, говорят, и по сути правильно говорят.

— Ходишь в бой, — кивнула Варвара, подхватывая нить разговора, и строго "по-матерински" посмотрела Кире в глаза. — Что это значит?

— Это значит, Варя, что сейчас я командую эскадрильей в истребительном полку, — объяснила Кира, — и время от времени вылетаю на перехват супостатов.

— Перехват? — удивилась Надежда.

— Надя, ты что, кинохронику не смотришь? — подняла бровь Кира. — Летят вражеские бомбардировщики... Да, вот хоть на Новгород, допустим. Мы взлетаем, перехватываем, когда получается, или догоняем, и сбиваем, если выходит. Ну, или отгоняем хотя бы. Не даем выйти на цель.

— Тетя Кира, — сообразил младший сын Надежды гимназист Георгий, — так вы, значит, всамделишный истребитель?!

— Получается, что так, — улыбнулась Кира, начиная осознавать, что, если не сообщаешь родным правды, то не жди и скорого понимания.

— И вы кого-нибудь сбили? — нахмурилась Софья, ухватившая в словах Киры главное.

— Двенадцать штук, — не без гордости сообщила Кира, хотя, если и хвастаться, то, верно, не здесь. В смысле, не перед женщинами. — Но, если считать, только эту войну, то девять и еще двоих в группе.

— Но это значит, в вас тоже стреляют?

— Ну, это же бой, — пожала она плечами, удивляясь такому наивному вопросу, — не утиная охота...

Отвечая, Кира повернулась к девушке и сейчас посмотрела ей в глаза. И вот какое дело, в этих глазах, в том, как смотрела на нее Софья, Кира увидела то, о чем обычно избегала думать. Она ведь не дура и не сумасшедшая, и, вроде бы, все знала и все понимала. Вопрос, однако, осознавала ли когда-нибудь по-настоящему, что с ней случится, если ей вдруг не повезет?

Пока была молодая, — в училище и сразу после него, — о смерти просто не думала. Однако чуть позже, в Греции, и хотела бы, да не получалось игнорировать тот факт, что могут сбить и ее. И что тогда? Хорошо, если сразу убьют. Пули из авиационного пулемета идут густо. Попадут в кокпит истребителя, считай, отлеталась. Даже если не насмерть, раненый летчик с управлением не справится, ну или попросту отключится. В любом случае, конец. Однако пилоты гибнут не всегда. Чаще умирают их самолеты, и вот тогда возникают уже совсем другие вопросы. Кира, помнится, обдумала эту проблему — от и до, — и пришла к выводу, что, если собьют над своей территорией, будет бороться до конца, но, если не повезет над территорией турок, лучше пуля в висок, чем плен. Она же женщина, ей в такой войне плен противопоказан. На том и порешила. Однако молодость и боевой азарт нивелировали драматизм принятого решения, не позволили по-настоящему понять и осознать, о чем, на самом деле, идет речь. Осознание пришло позже, уже на этой войне, но и тогда, — как увидела Кира это сейчас, заглянув в глаза Софьи, — она постаралась не давать подобным мыслям волю...

Ретроспекция 7

Война в воздухе, она такая война... Кира видела, и не раз, как погибали пилоты, да и сама не без греха: летчик-истребитель — это, прежде всего, охотник. Ну, или хищник. Кому как видится. Но правда в том, что смерть ходит за этими воздушными гладиаторами по пятам, заглядывает через плечо, дышит в затылок. Однажды это случилось и с ней. Во всяком случае, тогда она была ближе всего к пониманию конечности человеческого бытия.

Дело было в Дании, во время боев за немецкий Фленсбург. Она летела на правом фланге своей эскадрильи и внезапно оказалась одна и без прикрытия. Даже ведомый куда-то пропал. Она попыталась снова собрать свое звено, оглядывалась назад и по сторонам, вызывала пилотов и командира эскадрильи по радио. Но у нее ничего не получилось. Ведомый подпоручик Глушков не отвечал вообще — позже он утверждал, что вернулся на аэродром из-за отказа оружия, а ее вызов просто не слышал, — а остальные расходились парами по самым разным высотам. Причина была в том, что один из летчиков передал: "Внимание, "Тандерболты" у меня сзади", и понеслось.

Итак, внезапно она осталась в воздухе совершенно одна. При этом Кира находилась на высоте восемь тысяч метров, тогда как все остальные спикировали к земле. Как так случилось, никто якобы не знал, но было похоже, что ее попросту бросили. Скорее всего, не специально, но все-таки бросили. И хуже того, занятая поиском остальных истребителей Кира упустила свой шанс. Остальные просто улизнули, а позади Киры и чуть ниже роилась уже целая толпа "Тандерболтов", и естественно, они ее тут же обнаружили.

Они летели на большой высоте, создавая защитный барьер для "летающих крепостей", шедших значительно ниже, и когда "шмели" ПоЛ-7 отвернули, американцы свою позицию не оставили, и Кира оказалась у них на пути. Шансов у нее при таком раскладе не было ни одного. Ну, или почти не было. Она не успевала даже спрятаться в облаках, до которых было еще переть и переть. Оставалось только молиться, — чего она толком делать не умела, — и набирать высоту. И она пошла вверх, пытаясь уйти в северном направлении, а снизу — ну, может быть, они были метров на пятьсот ниже, — к ней направлялись истребители противника.

Янки приближались спокойно, без спешки, и, возможно, — Кира, разумеется, не могла знать этого наверняка, — решали сейчас, чья очередь получать медаль. Даже если эти пилоты не были записными снайперами, промахнуться они попросту не могли. Ее последним шансом было использовать в качестве союзника солнце, и Кира начала быстренько подправлять курс, надеясь, что солнце ослепит американцев, но она ошибалась. Вскоре первая очередь прошла под самым носом ее "шмеля", практически под винтом. Скорее всего, у американцев не только самолеты были лучше, но и солнечные очки качественные.

Уходя от обстрела, Кира сделал левый разворот с набором высоты, автоматически взглянула направо и обомлела от неожиданности: оттуда к ней пикировала другая группа "Тандерболтов". Она их просто не заметила, попавшись на собственную хитрость и ослепнув от солнечных лучей. А в следующее мгновение ее догнали те, кто шел сзади, и пулеметные очереди буквально изрешетили ее "шмеля". Машина моментально потеряла управление и, клюнув носом, пошла вниз, стремительно входя в крутое пике. Самое смешное, ну или грустное, — кому как нравится, — что, потеряв самолет, сама Кира каким-то чудом уцелела. Истребитель в хлам, а на ней ни царапины!

Между тем, битый "шмелик" шел вниз. Указатель воздушной скорости все еще работал и показывал опасный предел — 700 км/ч. При превышении этой скорости имелся риск потерять крылья. Стрелка медленно и неуклонно двигалась к опасной черте и вскоре ее пересекла. Ручка управления безвольно болталась в руках Киры, а снизу к ней стремительно приближалась земля. Встреча была неминуема и не сулила ей ничего хорошего.

И вот тогда, едва ли не впервые в своей жизни, она подумала о семье. Кроме брата и сестер, у нее никого не было: ни родителей, ни мужа, ни детей. И значит, если кто и вспомнит о ней, — всплакнет, скажем, или поставит в церкви свечку, — только они: Виктор, Варвара и Надежда... Достаточно странно, но она не потеряла ясность мышления и держала эмоции в кулаке. Одним словом, не психовала и в истерике не билась. Напротив, ей казалось, что никогда в жизни она не была так спокойна. И, вспоминая родных, искренно горюя о том, что все закончилось так быстро и так глупо, одновременно Кира думала о том, что, если бы лишь разок смогла потянуть ручку управления на себя, то можно было бы попробовать выйти из пикирования.

Ей нужна была всего лишь одна минута, чтобы выпрыгнуть с парашютом. Но для этого необходимо было выровнять истребитель. И, несмотря на всю кажущуюся бесполезность новых попыток вернуть себе управление самолетом, она продолжала, как заведенная, дергать ручку управления на себя. Безумно? Глупо? Бессмысленно? Но что ей оставалось делать? Только бороться. И она боролась. Отчаянно. Бешено. Вкладывая в эту борьбу все силы, всю волю, все, что еще оставалось в ней живого.

Она дергала и дергала эту чертову ручку. Земля приближалась, и, продолжая бороться, Кира не переставала думать о своей жизни, о семье и об авиации, которая, как бы теперь не повернулись дела, была самым лучшим в ее жизни, заменив собою и любимого мужчину, и детей, которых она, как и любая другая женщина, в тайне хотела иметь. Мысли неслись с огромной скоростью, как если бы пытались догнать рушащийся в бездну истребитель.

И вдруг легкая дрожь пробежала по изрешеченному корпусу "шмеля", и почти незаметное движение чуть-чуть приподняло нос машины. Истребитель выровнялся, но, понятное дело, долго это продолжаться не могло. У Киры были считанные мгновения, и, судя по всему, она ими смогла воспользоваться. Что и как происходило тогда в кокпите истребителя, напрочь стерлось из ее памяти, но логика подсказывала, что ее руки должны были выполнить ряд очень точных и быстрых движений. Они сбросили верхнюю часть фонаря кабины, расстегнули привязные ремни, сняли шлем, стащили кислородную маску и вытащили Киру из кресла...

Рывок, удар, полет — и кошмар закончился. Не было больше шума двигателя, не было больше свиста пуль. Не было даже чувства падения. Только изумительное спокойствие и легкость, сошедшая на сердце. Кира даже не понимала, что падает вниз. Сразу же, как только она выпала из кабины "шмеля", в ушах засвистело, на глаза опустилась черная пелена, и она не могла сделать ни единого вдоха. И лишь ясный рассудок продолжал трудиться, спасая Кире жизнь. Он подсказывал, что сейчас с ускорением 10 же она камнем падает с огромной высоты вниз. Расставил, так сказать, все точки над "i", подведя под ситуацию физику процесса. И, словно только этого понимания не хватало, чтобы вернуться обратно в большой мир, зрение очистилось, но только для того, чтобы перед ее глазами стремительно закружилась адская карусель.

Небо, земля, небо, земля, небо, земля...

Все-таки сознание — великая вещь, потому что сразу же пришло понимание того, что открывать парашют нельзя, потому что рано. Откроется парашют, и, еще не долетев до земли, она умрет от удушья из-за нехватки кислорода. Вот такой рассудительной она была в те мгновения, когда, убежав от одной смерти, она оказалась в лапах другой. Впрочем, сейчас шансы Киры были значительно выше, чем тогда, когда ее расстреливали американские истребители, или тогда, когда обреченный истребитель рушился с обетованных небес. Она знала, что пригодная для дыхания атмосфера лежит ниже, но добраться туда, находясь в свободном падении, можно достаточно быстро. Оставалось лишь задержать дыхание, что Кира и сделала.

Небо, земля, небо, земля...

Как ни странно, она не чувствовала никаких признаков головокружения, она просто падала вниз кувыркаясь, как лист, подхваченный ветром. И при каждом повороте, каждом рывке, парашют бил ее в спину, напоминая, что шанс есть, и этим шансом она обязана воспользоваться...

Прошли секунды, показавшиеся часами, и Кира подумала, что это дикое вращение в воздушном водовороте никогда не закончится. Но, к счастью, она оставалась в сознании, и значит, понимала, что все конечно. Конечен и этот ее полет вдоль гравитационного вектора. Надо только потерпеть. И она терпела. А что ей, собственно, оставалось делать? Только падать и терпеть. Терпеть и падать. Падать...

Небо, земля, небо, земля...

А потом она поняла, что время пришло, и хотела уже открыть парашют, но не тут-то было. Она попробовала прижать руки к телу, но не смогла. Она чувствовала себя, как тряпичная кукла. Ее пальцы заледенели, а руки окоченели. Кира потеряла свои перчатки, запястья сводило судорогой, ноги больше ей не повиновались и безжизненно плыли позади нее, словно шлейф свадебного платья. И при этом она знала, что должна захватить кольцо вытяжного троса. Знала, что оно слева, на той же самой стороне, что и сердце. Надо только захватить его правой рукой, взять себя в руки и тянуть. Тянуть, тянуть...

Небо, земля, небо, земля...

Но кольцо никак не находилось. Его не было, хотя оно обязано было быть.

Небо, земля, небо, земля...

Неожиданно Кира увидела, что правый карман на летном комбинезоне открылся. Его клапан затрепетал в потоке воздуха, и из кармана выпало непрочитанное письмо от Варвары. Задев лицо, оно, казалось, полетело вертикально в небо. И Кира инстинктивно дернула рукой, чтобы поймать конверт, и внезапно ощутила под пальцами металлический предмет. Кольцо. То самое кольцо, которое она так долго не могла найти. Она сжала его изо всех сил и потянула... потянула... потянула. Это было наихудшее мгновение, когда-либо пережитое Кирой, если не считать тех, которые она пережила незадолго перед этим: ее рука все еще сжимала кольцо, когда Кира увидела оборванный трос длиной примерно в полметра. Вот тогда, несмотря на холод, ее действительно прошиб пот. Вероятно, она дернула за кольцо слишком резко и сломала систему выпуска. Теперь сработает предохранительный трос, и парашют не сможет раскрыться. Он все еще остается там, за спиной, уложенный в ранец. И стучит по ее спине, но...

Небо, земля, небо, земля...

Она продолжала падать, кувыркаясь в воздухе. Но внезапно между "волочащимися" за ней ногами появился белый объект, а затем раздался звук, похожий на удар хлыста. И да, это был ее парашют, и он открылся.

Рывок. Раскат грома. Внезапная боль под ремнями. Она плыла по воздуху. Водоворот, наконец, закончился, и Кира "вплыла в заводь". Небо и земля заняли положенные им места. А над головой Киры был белый купол, который поддерживал ее, скрывая от ее глаз синее небо и облака. Внизу под ногами во всем своем величии лежала земля, по которой ее только что чуть не размазало. Глубокая, абсолютная тишина окутывала Киру. Уникальное, незабываемое ощущение. Шелковый купол, двигаясь волнообразно, уносил ее вдаль...

В общем, в конце концов, все кончилось хорошо. Она приземлилась, ничего себе не сломав. Даже лицо не разбила. И ее довольно быстро нашли танкисты из 3-го Гвардейского корпуса. Подъехали "с ветерком" на чем-то большом и тяжелом, что на поверку оказалось легким броневичком с задранным в небо кургузым пулеметным стволом. Загалдели, попрыгали с брони, побежали к ней и добежали как раз тогда, когда, освободившись с помощью ножа-стропореза от парашюта, повисшего на голой кроне какого-то дерева, Кира спрыгнула на землю и встала на ноги.

— Баба! — очумело встал перед ней танкист в черном шлемофоне.

— Поручик Амелина, — кисло усмехнулась Кира.

И вот тогда все действительно закончилось. Но пережитое, как теперь поняла Кира, так никогда ее и не оставило...

* * *

— Кира? Ты в порядке? — вопрос Алены вывел Киру из состояния "экзистенциальной задумчивости", и она оглядела встревоженные лица собравшихся за столом родных.

— Да, — попробовала она улыбнуться. — Извините! Вспомнилось просто кое-что...

— И часто ты такое вспоминаешь?

Алена — дипломированный врач-психиатр и, насколько знала Кира, ученица самой Татьяны Розенталь, так что с ней стоит держать ухо востро. Психоанализ — это такая дрянь, что не дай бог! Копнут поглубже, такое наружу полезет, что потом и летать-то забоишься, не то, что воевать.

— Спасибо, Алена, — сделав над собой усилие, улыбнулась Кира, — но давай не будем о грустном! Мало ли что в голову придет!

— Выпьем что ли? — предложила, поднимая рюмку, и тем окончательно перехватила инициативу. — Кто со мной?

К счастью, все старшие дамы в семье водку пили, так что махнули по стопке "горькой", закусили, — Кира табачным дымом, но все остальные, как положено, — и разговор разом оживился, но свернул уже совсем в другую сторону. От ужасов войны, так сказать, к "делам нашим грешным".

— Ну, а теперь, — "хищно" улыбнулась Варвара, прожевав закуску и вытерев губы салфеткой, — давай, Кира, рассказывай, что за маскарад? Кто он? Откуда? Что за шикарное авто? И вообще...

Судя по выражению лиц собравшихся за столом родичей женского пола, все "взрослые", включая не совсем половозрелую Софию, о характере встречи, произошедшей накануне у кафе "Доминик", уже знали.

— Зовут Яков, — врать по мелочам не стоило, хотя и всей правды Кира рассказать своим сестрам и снохе не могла. — Он офицер, поручик. Летает в моей эскадрилье, сиречь, мой подчиненный. Не жених и не муж, и смены статуса не предвидится. Но у нас, скажем так, отношения. Во всяком случае, пока.

— А платье, бриллианты, — прищурилась проницательная Алена, — это откуда?

— По случаю, мы с Яковом одновременно получили отпуск, — пояснила Кира, не вдаваясь в "несущественные" подробности. — Приехали в Новгород. Вот Яков и развлекается и меня заодно развлекает. Он, вообще-то, аристократ, знатный, богатый, не жадный и не женатый...

— Как-то ты это слишком лаконично излагаешь... — задумчиво протянула Алена. — Замуж собралась?

— Ни в коем случае! — всплеснула руками Кира, которую от такого предположения даже в жар бросило. — Ты что, Алена? Куда мне замуж!

"Замуж? — уже спокойнее повторила она про себя. — Было бы, наверное, неплохо, но кто же меня такую возьмет?"

— Не поняла, — покачала головой Варвара, продолжая разговор. — Ты что, Кир, не женщина? Или тебе семейное счастье не положено по званию?

"Положено, не положено! — Усмехнулась в душе Кира. — Но замуж? И за кого, за князя Курбского? Совсем обалдели! Или это я такая дура?"

— Про замуж мы с ним еще не говорили, — сказала вслух ровным голосом. — Да, мне это и не нужно. Мне, девушки, и так хорошо.

— И кроме того, думаю, это попросту невозможно, — решила Кира кое-что все-таки объяснить. — Его семья вряд ли захочет такую невестку. Вы же понимаете, голубая кровь...

— Ты тоже не под забором родилась! — возразила Надежда.

— Не сравнивай! — отмахнулась Кира.

— Почему это? — не сдавалась сестра. — Вон Федор личное дворянство заслужил, глядишь, и потомственное получит... И Виктор вот тоже...

Ну, да, и Виктор тоже. Доктор наук, полковник медицинской службы, а дальше или война продолжится, и он получит звание бригадного генерала, или, напротив, война закончится, и Виктор вернется в клинику и на университетскую кафедру, и через пару лет станет академиком. В любом случае, это потомственное дворянство. Да и сама Кира... Если голову не сложит, то уж капитана-то должна, в конце концов, получить, а где погон без звездочек, там, согласно Манифесту 15 апреля 1918 года, и личное дворянство подразумевается...

"Хотя... Вот же я дура! — спохватилась вдруг Кира, сообразив, о чем думает. — Я же теперь баронесса! Напрочь фиктивная, конечно, но титул-то у меня никто теперь не отнимет! И тогда, возникает вопрос: о чем думал Яков, когда добывал мне титул? Или он вообще ни о чем не думал?"

Впрочем, баронесса она или нет, его высочество князь Курбский — это совсем другой уровень. Это элита империи, соль земли русской, как говорится... В тот круг таких "баронесс", как Кира, не пускают. Куда ей "простушке" со свиным-то рылом, да в калашный ряд!

Но ничего из этого Кира вслух не сказала, как не рассказала она близким и того, что нежданно-негаданно обзавелась баронским титулом и знаковой фамилией в придачу...

Глава 8

Встреча с родными оставила у Киры тяжелый осадок. Казалось бы, и причины нет, — нормальная встреча, без нерва и подоплеки, и прошла спокойно, без неподходящих случаю эмоций, — но одно дело голые факты и совсем другое — переживания, с этими фактами связанные. И вот эти невнятные по своей природе переживания, черт знает, откуда взявшиеся и чем вызванные, застали Киру врасплох. Она попросту не привыкла к такого рода настроениям. Ей не свойственны были душевные метания и интеллигентская рефлексия. Напротив, она привыкла к самодисциплине и порядку. Всю жизнь полагалась большей частью на логику и здравый смысл, а не на чувства, если не считать, конечно, "чувством" любовь к авиации. А "драмы" — это исключительная прерогатива слабовольных людей. Где-то так.

Однако и на старуху бывает проруха. Покинув дом Варвары, Кира неожиданно расчувствовалась, как какая-нибудь, прости господи, соплюха. Впрочем, сходу дать волю чувствам, не получилось. Время военное, комендантский час и все такое. Так что Кара взялась развести родню по домам, благо у нее машина и не из мелких. Сказано, сделано. Погрузились и поехали, и пока Кира колесила по городу, ей было не до посторонних мыслей и не до непрошенных чувств, так как приходилось поддерживать с пассажирами "дружеский" разговор. Рассказывать о всяком, что-то объяснять, отвечать на вопросы, да и самой — пусть только из вежливости, — задавать встречные вопросы. О жизни. О родне. О мужчинах, которые все, кроме Федора Куприна, сейчас на фронте. В общем, обо всем, о чем можно поговорить "на скорую руку". Однако, после того, как всех развезла и осталась, наконец, в одиночестве, Кира поняла, что ехать сразу в Старый дворец ей не стоит. Не к чему грузить Якова своими посторонними проблемами. Он ведь для нее сотворил сказку, а в сказке нет места для прозы жизни. Ну, или почти нет.

Обдумав ситуацию, Кира решила пересидеть где-нибудь в тихом месте острую фазу своих "страданий ерундой", и только после этого ехать к Якову. Однако, в городе, вернее, в том, что касается тех мест, где офицер может выпить в ночное время, Кира практически не ориентировалась. Давно здесь не была. Поэтому, не мудрствуя лукаво, она поехала туда, где в этот поздний час все еще наверняка разливают — в бар при гостинице "Европейская". Недешевое место, но Кира за все дни своего нежданного-негаданного отпуска еще и копейки из своих денег не потратила. Яков не позволил. Так что сейчас в кармане брюк у нее лежала немалая по Кириным меркам сумма: три сотни "золотых" рублей. На обед в "Эксельсиоре", возможно, недостаточно, но уж на пару-другую "глотков" коньяка должно было хватить.

Кира остановила свой "Майбах-Урал" у тротуара — по ночному времени тут было практически пусто, не считая пары извозчиков, — хлопнула дверцей и, пройдя сквозь услужливо открытые портье двери, вошла в полупустой барный зал. И надо же такому случиться, что первым, кого увидела Кира, оказался Борис Вялышев собственной персоной. Он сидел за столиком вместе с двумя такими же солидными, как и он, господами, попыхивал сигарой и о чем-то увлеченно рассуждал. Киру он сначала не увидел, но она, умея думать быстро и действовать на опережение, сразу же сообразила, что проигнорировать своего первого ей никак не удастся. Все равно заметит, только уже сам, и, будучи умным человеком, сразу же поймет, что она его увидела первой, но не подошла.

"Получится неловко..."

Кира сделала еще несколько шагов в глубь зала, приблизилась к столику и, мысленно усмехнувшись, взяла быка за рога:

— Здравствуй, Борис! — сказала она, делая следующий шаг. — История повторяется. Опять ты за столиком в мужской компании, и снова я.

Борис вскинул глаза, увидел Киру и сразу же, как мальчик, вскочил на ноги.

— Вот так встреча! — зарокотал он своим оперным басом. — Кира! Родная! Какими судьбами?

Расстались они в свое время мирно, так что никто — ни он, ни она — обиды на другого не держал. Оттого и встреча оказалась радостной. Во всяком случае, для Бориса. Кира бы тоже порадовалось, — он до сих пор был ей приятен и интересен, как человек, — но только не сегодня, не сейчас, когда голова другим занята. Однако и хамить, вроде бы, не с чего.

— Да вот, — пожала она плечами, — выпить зашла.

— Так ты в столице? Давно?

— Семь дней, но скоро уезжаю обратно на фронт.

— Ну, хоть встретились! — вздохнул Борис. — А то уж и не чаял свидеться...

— Слышал ты летаешь, — кивнул он на ордена, — но не знал, что настолько высоко... Знаешь, что, Кир, давай я тебя познакомлю с коллегами и выпьем за встречу!

Оказалось, в баре гостиницы "Европейская", выпить этим вечером собрались судьи окружного суда. Они все тут же встали из-за стола и по очереди представились Кире, но, когда Борис хотел было представить своим коллегам ее, Кира его остановила.

"Гулять — так гулять! — неожиданно решила она, еще раз внимательно взглянув на бывшую "любовь всей ее жизни" — И ведь я не вру, все так и есть!"

— Очень приятно, господа, — сказала она вслух. — Разрешите представиться, штабс-капитан Багге-аф-Боо, честь имею!

— Багге-аф-Боо? — переспросил Борис. — Ты хочешь сказать...

— Я была замужем за младшим братом покойного камергера.

— То есть, ты теперь баронесса?

— Так получилось, — улыбнулась Кира, вполне оценив интригу и ее "приятные последствия".

Она ведь представляла, как все это выглядит со стороны и как звучит тоже знала. Хорошо звучит, а выглядит еще лучше. Не удивительно поэтому, что всем было "очень приятно" с ней познакомиться. И, судя по реакции на слова Киры о "покойном камергере", даже более приятно, чем парой мгновений назад, когда она являлась для них всего лишь анонимной женщиной-офицером.

— Так ты по-прежнему летаешь на истребителе? — спросил Борис, когда все, наконец, расселись вокруг стола и бармен налил Кире в бокал двойную порцию коньяка.

— Да, — подтвердила она, закуривая. — Поочередно, знаешь ли, то летаю, то в штабах штаны протираю.

— Два ордена...

Что ж, пришло время хвастаться, и Кира вдруг поняла, что совершенно не желает маяться душой, рассуждая о том, как было бы хорошо выйти замуж и родить детей, или о том, что который год ходит со смертью под руку. И что это очень удачно встретить в момент душевного раздрая бывшего любовника, с которым можно выпить и перед которым можно похвастаться, не испытывая при этом стыда за свою дурацкую похвальбу, ни сейчас, ни тогда, когда придет новый день и пройдет хмель от коньяка и нежданной встречи. Этим вечером — практически ночью, — она вольна была блажить, как захочет, и это было славно, поскольку лучшего средства перебить горечь от общения с родными и придумать было нельзя. Во всяком случае, Кира сходу ничего путного сообразить не могла. Ну, разве что, напиться до полной невменяемости, да и то...

— Я командир эскадрильи в истребительном полку зоны ПВО, — ответила она на невысказанный вопрос об орденах, умолчав, впрочем, о том в какой именно зоне ПВО служит, ибо сие есть военная тайна, за разглашение которой по головке не погладят. — Летаю на перехват бомбардировщиков. Если днем, то их обычно сопровождают истребители. Если ночью, то нет. Таков расклад.

— И часто вам приходится вступать в бой? — вежливо поинтересовался один из судей.

— Приходится иногда, — пыхнула она дымом. — Семьдесят девять боевых вылетов, двенадцать сбитых самолетов противника.

Кира не стала уточнять, что три из них она сбила еще во время Греко-Турецкой войны. Но, с другой стороны, в ее послужном списке числились еще три дополнительных "окаянца", уничтоженных в группе. Так что, на круг, все те же двенадцать.

— Снимаю шляпу! — покачал головой удивленный мужчина.

Ну, тут ничего не скажешь. Смогла Кира произвести впечатление на господ правоведов. Но, с другой стороны, ей попались благодарные слушатели, а это порой дорогого стоит.

— Прошу прощения, баронесса, — вступил в разговор еще один судья, — но я случайно видел, как вы подъехали, — кивнул он на большое окно, выходящее как раз на тротуар. — У вас весьма примечательное авто.

"Ну, как выяснилось, бывают и лучше, — честно признала Кира, — но и "Майбах-Урал 46", по большому счету, совсем неплох! Впрочем, речь ведь не о том..."

— Автомобиль не мой, — улыбнулась Кира, довольная тем, что разговор повернул в правильное русло. — Это из гаража Старого дворца.

— Э... — только и смог сказать на это приятель Бориса.

— Ты хочешь сказать... — начал Борис, выстраивая со все тщательностью, "юридически выверенную" фразу, но Кира его опередила.

— Я живу сейчас во дворце, — произнесла она вслух то, что не смогла бы сказать, да и не скажет, больше нигде и никому. — Мы... Как бы это сказать... Дружим с его высочеством...

Ретроспекция 8

Знакомство на танцах — хотя сама Кира в тот день так и не сподобилась потанцевать, — имело далеко идущие последствия.

Вечер в компании Вялышевых и их друзей, к приятному удивлению Киры, прошел просто замечательно: умные разговоры с приятными и начитанными собеседниками, веселые, но не злые шутки, дружеские улыбки, смех и умеренное потребление горячительных напитков. Даже коньяк больше пить не пришлось, поскольку в компании с барышнями — имелись в виду Мария и ее подруга, но ни разу не Кира, — легкое крымское вино куда уместнее "истинно мужских напитков", водки или коньяка. В общем, все было просто замечательно, поскольку у Киры опыта такого рода общения еще никогда в жизни не было. Но главное, наверное, все-таки то, что "танцевальный вечер" закончился приглашением. Киру позвали прийти в следующую увольнительную к Вялышевым на обед. Не Борис, впрочем, пригласил, а Мария, но наверняка, — учитывая какими глазами он весь вечер смотрел на Киру, — по просьбе брата. Вот это, на самом деле, и явилось главным итогом нежданного и негаданного знакомства, потому что Борис Кире определенно понравился. И не абы как, а именно в качестве мужчины, с которым можно было бы начать такую "вожделенную" и такую загадочную взрослую половую жизнь.

Поэтому всю следующую неделю Кира была по всем статьям "отличником боевой подготовки", "лучшей ученицей роты" и "пай девочкой" в одном флаконе. Увольнительную же надо не только заслужить, но еще и не просрать. Понимание этого факта заставляло Киру стараться вдвойне, и старание это было вознаграждено сполна. Ее не только отпустили в город в числе первых, но и позволили накануне вечером позвонить Вялышевым и сообщить, что все договоренности остаются в силе.

Мария и Борис ожидали Киру в маленькой уютной кондитерской на Большой Морской улице недалеко от кенасы. Встрече, казалось, обрадовались оба. Но, когда выпили под оживленный разговор по чашке чудесного китайского чая, съели по ромовой бабе и отправились гулять, выяснилось, что у Марии образовались этим утром срочные и прямо-таки не терпящие отлагательства дела. Врала, конечно. Кто бы сомневался, но видимость приличий была соблюдена. Маша упорхнула, направившись куда-то в сторону площади Лазарева, и Кира осталась с Борисом наедине. Ей это понравилось. Ему, по всей видимости, тоже. Но прогулка по городу быстро продемонстрировала им обоим, что просто не будет. Во-первых, они привлекали к себе слишком много внимания, а во-вторых, Борис вдруг выяснил, что не может купить своей девушке ни цветов, ни мороженого. Не может, как бы ненароком, обнять за талию или за плечо, что уж говорить о том, чтобы ее поцеловать.

Не то, чтобы он собирался сделать это сразу же при первой встрече, — хотя Кира не видела в этом ничего странного, она же не каждый день и даже не каждую неделю может уволиться в город, — но, гуляя с ней по Севастополю, Борис осознал, наконец, все, так сказать, технические проблемы, связанные с ухаживанием за курсантом летного училища. Кира все это тоже поняла. Это втроем с Олей и Клавой или в компании парней-курсантов она могла есть мороженое, прогуливаясь по набережной Корнилова. Рядом со штатским молодым человеком, одетым в студенческую тужурку, такое поведение, по мнению Киры, выглядело бы более, чем неловко. Ну не может студент-правовед любить курсанта военного училища, даже если курсант девушка. Неизбежно возникает некая неприемлемая двусмысленность. Намек на гомосексуальные отношения, или еще что.

— Боря, а ты где живешь? — спросила тогда Кира, умевшая думать быстро и конкретно.

— В доме родителей... Мы туда обедать...

— А до обеда нас туда не пустят? — перебила его Кира.

— Почему это не пустят? — удивился Борис, не поспевавший за стремительным ходом ее мысли.

— Комната у тебя там своя есть? — продолжала допрос Кира.

— Ну да! Я же, Кира, в этом доме и вырос...

— Тогда решено! Мы идем к тебе! — решительности Кире было не занимать, а ходить по городу ей категорически не понравилось.

— Боюсь, Кира, что кроме кухарки сейчас дома никого нет...

— Ну и что? — не поняла его Кира, думавшая сейчас совсем о другом, о чем-то не столько возвышенном, сколько приятном.

— Это может быть пагубно для твоей репутации, — высказался, наконец, Борис свои опасения.

— Тургенева начитался? — "хищно" улыбнулась Кира. — Зря, Боря! Читай лучше Бунина!

И они пошли к Борису домой. Посидели в гостиной, листая альбомы с репродукциями великих художников, поболтали о том о сем, послушали радио — "1-я станция Одессы" крутила отличные джазовые композиции Варламова, Цфасмана и Утесова, — а потом поднялись на второй этаж в комнату Бориса. У него там была семиструнная гитара, и он обещал спеть Кире несколько старинных русских романсов, а голос у него был, как она успела убедиться, просто замечательный, хотя баритональный бас, по ее мнению, не слишком хорошо сочетается именно с романсами.

Впрочем, для обоих романсы являлись только предлогом, чтобы побыть наедине. Ну, они и побыли. Девственность Кира в тот день не потеряла, но, когда вернувшиеся с прогулки старшие Вялышевы позвали их к столу, ее форменные брюки оказались расстегнуты и спущены до щиколоток, тужурка сброшена, тельник поднят до горла, а бюстгальтер нашелся под кроватью Бориса. Впрочем, сам Борис выглядел не лучше, так что минут десять ушло у них на то, чтобы привести себя в порядок, но и это не сильно помогло. У Киры от поцелуев распухли губы и пылало лицо от "нездорового" румянца.

Родители Бориса сделали вид, что ничего не заметили, но, как рассказал он Кире позже, сделали ему вечером форменный выговор, обвинив в растлении юного авиатора и прочих грехах. Поэтому в следующую встречу они были крайне осмотрительны, но поскольку молодая кровь взыграла в обоих, а Кира окончательно решила расстаться с невинностью в объятиях своего широкоплечего кавалера, еще через две недели, выйдя в увольнительную утром, Кира провела практически весь день в постели в номере гостиницы "Офицерская", что в Крепостном переулке. Там она Борису и отдалась. Получилось даже лучше, чем она надеялась, но это был еще не тот секс, каким он стал через пару месяцев. Правда, для этого Борису пришлось взять академический отпуск "по состоянию здоровья", но зато всю весну и лето Кира проводила каждую увольнительную в его крепких объятиях. Все-таки это хорошо, когда юноша не только юриспруденцию изучает, но и легкой атлетикой не пренебрегает. Крепкие ноги и руки, так же, как крепкая задница и плоский в кубиках мышц живот, еще ни одному мужчине в жизни не помешали, в особенности, если иметь в виду женский взгляд на мужскую красоту.

Была ли это любовь? Трудно сказать. Кира полагала, что, по крайней мере с ее стороны, это было всего лишь увлечение. Возможно, сильное. И может быть, даже серьезное, но с ее точки зрения, любовь — это все-таки что-то другое. Однако и то правда, что ей было хорошо с Борисом, и она совсем не хотела с ним расставаться, но делать нечего, в конце концов, ему пришлось вернуться в Новгород, чтобы закончить обучение в университете и сдать экзамен на звание присяжного поверенного. Кира на него не обиделась, она и сама была человеком долга, но переписка не заменяет живого общения — в особенности, постельного, — и к следующей их встрече, произошедшей летом сорокового года, она к Борису уже окончательно охладела. Они, разумеется, переспали еще разок — по старой памяти, так сказать, — но отношений это не вернуло, тем более, что Кира вскоре выпустилась из училища.

Они виделись затем еще пару раз в Новгороде, но уже без близости. А вскоре Кира убыла на Греко-Турецкую войну, и на этом, собственно, все. Расстались спокойно, без драм. Потому, наверное, и встретились теперь, спустя десять лет, без напряжения и "темных" чувств. Скорее, как старые друзья, чем как бывшие любовники...

* * *

Вот ведь как бывает: после встречи с родными, Кира осталась с тяжелым сердцем и смятенной душой, а "поболтала" накоротке в гостиничном баре с Борисом — который ей давно уже никто, и уж точно не любовь всей ее жизни, — и после пары бокалов коньяка пришла в себя. Полностью. Словно, ничего и не было. И мысли тяжелые, что характерно, ушли в небытие, и чувства как-то сразу поутихли. Очень удачно он ей подвернулся под руку, уместно и вовремя.

Кира посидела с господами правоведами чуть больше получаса, выпила, но немного, выкурила пару папирос, и, оттаяв душой, с легким сердцем отправилась домой, если конечно можно назвать домом дворец князей Курбских.

"Дом-то он дом, — поправила она себя, проходя через анфиладу изысканно декорированных залов, — но вряд ли мой!"

Яков ждал ее в спальне, но, судя по всему, еще не ложился. Сидел в кресле, читал газеты и курил.

— Извини! — сказала Кира, входя. — Подзадержалась. Но не специально.

— Пустяки! — пыхнул Яков папиросой. — Примешь душ или сразу баиньки?

— Размечтался! — усмехнулась в ответ Кира. — Я иду принимать ванну, и ты, поручик, со мной.

— Если хочешь, конечно, — поспешила "сбавить обороты", испугавшись, что перегнула палку.

А ну как ему не в удовольствие рассматривать ее мослы? Да и командный тон... Может быть ему не нравятся доминирующие женщины?

— Определись, Кира, — предложил Яков, улыбнувшись, — ты чего хочешь, чтобы я с тобой пошел или чтобы нет?

— Ну, если не сочтешь за наглость и распущенность, хотелось бы разделить ванну на двоих.

— Так бы и говорила! — встал он из кресла, отбросив газету на козетку, стоящую в изножии кровати.

— Так и говорю!

Сказано сделано, и буквально через десять минут они оба сидели уже в горячей воде.

— Как прошло? — спросил Яков оторвавшись от ее губ.

— Ожидаемо, — лаконично ответила Кира, удобнее устраиваясь у него на коленях.

— Кстати об ожидаемом... — Яков нагнулся и осторожно, можно сказать, ласково поцеловал ее в ключицу.

— Возбуждает, — признала Кира.

— Ну, тогда, о неожиданном, — хмыкнул мужчина, прервав затянувшийся поцелуй. — Вечером прибыл фельдъегерь из Военного министерства. Тебе приказано явиться завтра в десять утра в приемную генерала-лейтенанта Мысковского, начальника управления кадров штаба ВВС.

— Зачем? — не поняла Кира. — Увольняют или наоборот? И потом, как он узнал, что я в Новгороде?

— Вот и я в недоумении...

— Одну меня?

— Так точно, комэск!

— Не было печали! — вздохнула Кира, она даже представить себе не могла причину вызова на такую "высоту". Генерал-лейтенант Мысковский? Зам начштаба по кадрам? Как ни крути, не ее уровень! Зачем, вообще, она могла понадобиться такой большой шишке? Уволить ее мог бы, и кто-нибудь попроще...

— Не спеши печалиться, — успокоил ее Яков. — Вдруг что-нибудь хорошее?

— Серьезно? — удивилась Кира. — Ты в это веришь?

— Я на это надеюсь! — улыбнулся Яков, привлекая ее к себе.

На том и порешили, разом перейдя от слов к делу. И, следует признать, это снова вышло у них так, что Кира потом минут десять не могла перевести дух. Яков, впрочем, тоже. Ему даже хуже пришлось. Мужчины, они же никогда не сравнятся с женщинами в выносливости...

* * *

Кира в Центральном Командовании ВВС никогда прежде не бывала, ни до войны, когда оно являлось Главным Управлением Генерального Штаба, ни после ее начала. Не было нужды, да и уровень не тот: кто она, и кто они! И вот сподобилась, впервые оказавшись на авиационном олимпе, разместившемся — по случаю военного времени — в комплексе зданий Агрономического училища.

Предъявив документы на двух разных постах, она прошла в тяжеловесное, покрытое желтой штукатуркой главное здание, поднялась, следуя указателям, на третий этаж и оказалась наконец в приемной начальника Кадрового Управления. Представилась секретарю в равном с нею звании и приготовилась ждать, поскольку небожители, если и нисходят к простым смертным, то только изредка и уж точно — не сразу. Однако ждать пришлось — если верить настенным часам, — всего одиннадцать минут. Просто забег на короткую дистанцию вместо ожидаемого марафона. Кира такому развитию событий удивилась, но вслух, естественно, ничего не сказала, даже лицом не дрогнула. Оправила мундир, вошла в кабинет, прошла к письменному столу, представилась по форме и, следуя разрешению, села, наконец, на стул для посетителей. Жесткий, с высокой спинкой — ей под стать, другим же, скорее всего, сидеть на таком стуле было некомфортно.

— Рад с вами познакомиться, Кира Дмитриевна, — генерал, немолодой, одутловатый и какой-то болезненно-блеклый, технически улыбнулся, сверкнув стеклами старомодного пенсне, и, положив на стол перед собой некую папку, развязал на ней черные тесемки. — Как вы, возможно, догадываетесь, Кира Дмитриевна, это ваше личное дело, и мне, с вашего позволения, хотелось бы обсудить с вами некоторые детали вашей, так сказать, биографии.

Кире не понравилось генеральское "так сказать", но кроме того, она обратила внимание, что начальник Управления Кадров ни разу не назвал ее по фамилии или по званию, но уже дважды помянул ее имя и отчество.

— Итак... — генерал Мысковский открыл папку и стал неторопливо просматривать лежащие в ней документы.

К сожалению, генеральский стол был огромен, и даже при своем немалом росте Кира никак не могла заглянуть в свое личное дело, при том что это была совсем не та "тощенькая" папочка, которую, как эстафетную палочку, передавали друг другу штабы воинских частей — дивизий и корпусов, — в которых она служила, а толстое, раздобревшее от разнообразных бумаг личное дело Амелиной, К.Д., хранящееся в Кадровом Управлении ВВС Российской империи.

— Начнем с простого... — оторвавшись от бумаг, поднял на нее взгляд холодноватых глаз генерал. — У нас тут, Кира Дмитриевна, возникло некоторое досадное недоразумение, которое нуждается в вашем разъяснении...

Начальник управления сделал паузу, как бы, поощряя Киру задать вопрос или озвучить свою готовность "все, как есть, разъяснить", но она промолчала. Пусть спросит сам, если есть, о чем.

— Вы замужем?

"Ах, вот оно что! — восхитилась оперативности "родных штабов" виновница торжества. — Интересно, кто же настучал? И как давно?"

Для нее вопрос оказался вполне неожиданным, но вот Яков такую возможность, как ни странно, предусмотрел.

"Или он знал заранее?"

— Никак нет! — отрапортовала Кира, отвечая на "нескромный" вопрос генерала. — Разведена!

Она расстегнула клапан правого нагрудного кармана и, вытащив оттуда сложенный вчетверо документ, передала его генералу. Это была весьма хитро составленная справка на бланке Его Императорского Величества Министерства Двора. Как и на основе каких документов, тамошний столоначальник выписал бумагу, согласно которой "Амелина Кира Дмитриевна действительно состояла в гражданском браке с бароном Филиппом Васильевичем Багге-аф-Боо", Кира не знала. Яков просто передал ей эту справку два дня назад и напомнил о ней сегодня, когда Кира уезжала на встречу в Центральное Командование. Хитрость же византийская состояла в том, что в этом документе, заверенном печатями трех цветов и многочисленными начальственными подписями, не было указано, сколько именно времени она пробыла замужем, но зато были отмечены точная дата развода и тот факт, что титул — согласно пункту восьмому стандартного брачного договора — остается за баронессой Багге-аф-Боо.

— Вот как! — одобрительно кивнул генерал, ознакомившись с документом. — Похвально! Позволите приобщить?

— Так точно!

А что еще она могла сказать. Дурацкая история, но не рассказывать же о ней начальнику Кадрового управления!

— Отлично, — кивнул собеседник, вкладывая документ в папку. — Но возникает вопрос, под какой фамилией, Кира Дмитриевна, вы предпочитаете служить?

— Под девичьей, ваше превосходительство!

— Похвально! — И, взяв самопишущую ручку, генерал вписал несколько слов в один из лежащих в папке документов.

— Продолжим...

В следующие сорок минут генерал Мысковский последовательно и со вкусом разобрал с Кирой все этапы, периоды и наиболее интересные факты ее службы в родных Военно-Воздушных Силах. Довоенный период — Дальневосточный край, Туркестан, Приволжский военный округ и царство Польское, — и, наконец, война. Подробно о всех периодах, когда ей разрешали вступать в бой на истребителе, о боевых вылетах и типах машин, на которых она летала, воздушных боях, в которых ей привелось участвовать, и, естественно, о сбитых ею самолетах противника. Не обошел генерал вниманием и Кирину службу в штабах и учебных полках, а под конец затронул некоторые щепетильные вопросы ее обучения в Каче: дружбу с некоторыми из курсантов и курсанток, "отношения" с нынешней судьей Новгородского окружного суда Вялышевым, участие в боевых действиях в Греции и еще несколько второстепенных вопросов до кучи. Единственное, о чем он ее не спросил, это о том, как она получила нынешний свой отпуск и каким образом прибыла в Новгород. И, разумеется, генерал ни словом не упомянул ни поручика Львова, ни князя Курбского, хотя и перечислил практически весь короткий список Кириных недолговечных романов.

"Вот же суки!" — думала она, терпеливо отвечая на вопросы начальника Кадрового Управления и гадая при этом о том, "откуда дровишки" и чего именно добивается этот старый хрыч, к чему ведет, что имеет в виду.

Однако, закончился их разговор самым неожиданным образом. Кинув взгляд на часы — именно в этот момент Кира и узнала, что беседа продолжается без малого сорок минут, — генерал-лейтенант Мысковский встал из-за стола и, кивнув Кире — "Следуйте за мной, госпожа штабс-капитан", — пошел к дверям. Кира последовала. Приказ — есть приказ, как говорится. А начальник управления провел ее под взглядами удивленных посетителей через приемную и по длинному коридору и привел в небольшой совершенно пустой зал для заседаний. Пройдя по проходу между креслами, он вывел Киру на авансцену и, попросив обождать, исчез за неприметной боковой дверью.

"Жду," — согласилась с очевидным Кира и осторожно переступила с ноги на ногу, принимая наиболее удобную позицию для длительного ожидания на ногах.

Но и на этот раз ждать долго не пришлось. Дверь открылась, и в зал в сопровождении генерал-лейтенанта Мысковского и какого-то прилизанного полковника вошел незнакомый Кире седовласый генерал-аншеф. Впрочем, у нее среди генералов такого уровня и вообще знакомых было немного, так что не мудрено.

— Штабс-капитан Амелина! — бросила руку к козырьку разом подобравшаяся Кира.

— Уже нет! — неожиданно хохотнул, подходя к ней генерал-аншеф. — Знаешь, кто я?

— Никак нет! — отчеканила Кира, лихорадочно соображая, за что ее могли разжаловать.

— Я Блудов.

"Ну, ни чего себе!" — оробела Кира, перед ней стоял первый заместитель военного министра и, по слухам, "персона, особо приближенная к самому государю императору".

— Прочувствовала? — спросил с интонацией, живо напомнившей Кире беседу бедной девушки и Морозко: "Тепло ли тебе, девица?"

— Так точно!

"Тепло!"

— Это хорошо, что прочувствовала! — улыбнулся старый генерал. — Я тебе, девица, тут гостинчиков принес.

— Павел! — обернулся он к полковнику. — Давай!

— Тэкс, — сказал Блудов через секунду, протягивая Кире погоны без звездочек. — Поздравляю, значит, с присвоением очередного звания, баронесса! Служи и не посрами!

— Благодарю, ваше высокопревосходительство! — гаркнула Кира, принимая погоны.

Наверное, надо было еще что-нибудь сказать, но у нее в голове вдруг стало пусто и гулко.

— Ну-ну, — добродушно усмехнулся генерал-аншеф. — Вижу, нравятся, и это хорошо! Давно заслужила.

— А это, значит, тебе, капитан, за твое летное мастерство! — добавил, принимая нечто из рук полковника. — Двенадцать сбитых супостатов дорогого стоят! Снимай фуражку, капитан, будем орден на шею вешать!

Кира сняла фуражку, находясь, словно, под гипнозом, или, как громом пораженная, и стояла, как соляной столп, пока генерал одевал ей через голову ленту с орденом "Святого благоверного князя Александра Невского 1-й степени".

— Ну, вот! — отступил генерал на шаг, любуясь делом рук своих. — Должен сказать, баронесса, на вашей груди "Александр" смотрится особенно хорошо!

* * *

Яков ждал Киру в машине, припаркованной в ближайшем переулке. Посмотрел на орден, перевел взгляд на погоны в ее руке, кивнул уважительно.

— Впечатляет! Думаю, это стоит обмыть!

— Не знаю, — Кира была взволнована, но ее не покидали сомнения.

Не то, чтобы она этого не заслужила или считала себя недостойной. Заслужила и достойна. Однако проблема заключалась в том, что, когда ее НЕ награждали, Кира знала, почему и отчего. Печалилась, расстраивалась, но понимала, "за что". А получив сейчас и звание, и высокий орден, засомневалась. Слишком быстро и беспричинно легко случился с ней этот "аттракцион невиданной щедрости", а значит, наградили ее не столько за то, какая она на самом деле, сколько потому что за нее "замолвили словечко". Кто-то кому-то где-то. И не суть важно кто именно, графиня ли Дуглас или баронесса фон Гольтей, или, может быть, кто-то третий. Но этот кто-то говорил о ней с кем-то, обладающим огромной властью, хлопотал за нее, просил или, напротив, требовал, если ранг позволял, и вот результат.

— Что тебя смущает?

Уместный вопрос, вот только, как на него ответить?

— Даже не знаю, что сказать, — Кира была обескуражена и даже не пыталась этого скрыть. — Все это как-то неправильно, я думаю. Или нет? Скажи!

— Добро пожаловать в Высший Свет! — грустно усмехнулся в ответ Яков. — Но только учти, Кира, тут никто себя такого рода "щепетильностями" не обременяет. Дают — бери, а не дают — добывай, как хочешь. Любые методы хороши, был бы результат. Таковы здешние правила. И поверь, Кира, ты в хорошей компании, потому что ты из тех, кому все это досталось по праву. Это главное, а остальное — несущественно.

— Так что? — спросил он через минуту, позволив Кире обдумать сказанное. — Едем обмывать?

— А куда?

— Вот это правильный подход, комэск! — улыбнулся Яков. — И вопрос уместный. Но я думаю, что знаю на него ответ. Однако прежде придется заехать домой. Тебе надо бы погоны сменить, да и мне следует переодеться. В "Клуб Пилотов" поедем. А туда лишь бы кого не пускают.

Сказано — сделано. Завернули в Старый дворец, хотя крюк вышел не так, чтобы незначительный. Переоделись. Кира надела полевую форму, а орден "Святого Александра" подтянула с фронтовым шиком под самое горло, так что он оказался как раз на узле белого шелкового платка, которым она повязала шею. Получилось даже лучше, чем ожидалось. Не совсем по уставу, но патрули старших обер-офицеров за такую малость не хватали, тем более, что на улице никто ее вольности не увидит: она же в реглане и с шарфом по случаю дурной погоды.

— Что скажешь? — посмотрела она на Якова. Он стоял за ее спиной и отражался в зеркале, в которое смотрелась Кира.

— Ты мне в любом виде нравишься.

— Особенно "без ничего".

— Точно! — подтвердил Яков. — "Без ничего" особенно.

Сам он был одет в свою форму поручика без единой награды или поощрительного значка. Но, как ни странно, глядя на него, первым делом возникал вопрос, почему он не надел наград. О том, что наград у такого мужчины может попросту не быть, даже в голову не приходило. Умел Курбский проецировать вовне, если не статус, так уж верно — класс.

— Так и будешь на меня смотреть?

— Так и буду, — кивнула Кира. — Сейчас же можно, так отчего не воспользоваться случаем?

— Ну, и что ты видишь?

— Это не обсуждается, — улыбнулась она, думая о том, что, похоже, первый раз в жизни влюбилась по-настоящему, и сразу, как в омут головой. — Так что, едем?

Надо было двигаться, что-то делать, говорить или еще что, только бы не думать о том, о чем ни думать, ни говорить нельзя. Чувствовать можно. Но только молча.

— Поехали! — согласился Яков, ведь, в конце концов, это была его идея. Однако то, как он смотрел на Киру, дорого стоило. Но и он, что характерно, ничего ей не скажет. Таковы уж правила игры...

* * *

"Клуб пилотов" помещался на цокольном этаже старинного особняка на Андреевской улице. На самом деле, в общепринятом смысле слова, это и не клуб был вовсе, а скорее английский паб на русский лад. Но ходили сюда исключительно пилоты и, обычно, без гостей. Без женщин, если быть точным в определениях. Однако Кира здесь раньше никогда не бывала, ни как женщина, что естественно, ни как пилот. Как-то не пришлось. Но от других летчиков слышала об этом месте и знала, что правила в этом мужском клубе жесткие, но справедливые, поскольку установлены самим хозяином заведения, который в прошлом и сам пилотировал все, что способно летать. И говорят, совсем неплохо на всем этом летал.

— Добрый вечер! — поздоровалась Кира, входя в тесноватое, но при этом весьма уютное помещение "паба". — Я, господин Старостин, по случаю женщина, или выгоните?

Хозяин, стоявший за барной стойкой, смерил ее насмешливым взглядом, особо остановившись на петлицах и нарукавных знаках, хмыкнул и поднял в удивлении бровь.

— Надеюсь, знаки ваши, сударыня?

— Так точно! — улыбнулась Кира, ухватившая главное: никто ее отсюда не выгонит, но в качестве входного билета придется разыграть с хозяином интермедию на его вкус. — Разрешите представиться, капитан Амелина, пилот.

— То есть, под регланом имеете соответствующие погоны?

— И бюстгальтер под тужуркой...

— В самом деле?

— Предъявить удостоверение?

— Да, нет, на слово поверю. А что, простите за любопытство, пилотируете, капитан.

— В данное время "сулицу".

— Хотите сказать, что вы истребитель? — снова взметнулись вверх брови мужчины, стоявшего за стойкой.

— Отчего же! — пожала Кира плечами. — Не хочу, а говорю. Я командир истребительной эскадрильи, вот и поручик может подтвердить, мы вместе... летаем.

Яков стоял рядом с ней, и Кира могла видеть его в зеркале за спиной бармена. За все время разговора он ни разу не дрогнул лицом, не моргнул, не улыбнулся, в общем, никак не выразил своего отношения к диалогу между своей спутницей и хозяином "клуба пилотов".

— Что ж, — неожиданно улыбнулся ее собеседник, — милости просим, капитан! Проходите, устраивайтесь, где будет удобно. Реглан можете снять, у нас тепло. Дрова пока есть, так что топим.

— Спасибо за гостеприимство! — кивнула Кира, и они с Яковом пошли раздеваться.

Яков снял шинель, помог Кире освободиться от реглана, и кивнул на столик, стоявший около кирпичной колонны, поддерживающей низкий свод.

— Как считаешь?

— Мне нравится! — улыбнулась Кира, но реализовать свою идею они не успели.

— Кира Дмитриевна!

Кира оглянулась на голос. К ней, сияя, как начищенный медный таз, шел незнакомый подполковник.

— Мы знакомы?

— Нет, — смутился летчик, грудь которого украшал приличного размера "иконостас", — но я...

— В общем, вы, Кира Дмитриевна, — наконец, решился офицер, — объект моей безответной юношеской любви!

— Серьезно? — Кира была удивлена. Пожалуй, даже обескуражена. Что за телячьи нежности, в самом деле? — И когда же вы, господин подполковник, успели меня так сильно полюбить?

— А вот как увидел когда-то ваш портрет в журнале "Авиатор", так и голову потерял.

"Что за цирк?!" — Кира решительно не могла поверить в ту ахинею, которую нес незнакомец.

— То есть, — прищурилась она, словно в прицел рассматривая невысокого, но крепкого пилота, — вы хотите сказать, что ваши чувства неизменны с апреля 1941 года?

Она помнила этот выпуск журнала, и, более того, один экземпляр этого выпуска хранился у нее на дне сундука с ее личными вещами. Но, разумеется, на обложке журнала она была не одна, а вместе с Клавой Неверовой...

Ретроспекция 9

Честно сказать, они не знали, чего ожидать. Благодарное отечество могло встретить скандальных волонтеров розами, а могло и шипами. Как дело повернется. Но встретили их на центральном аэродроме в Юрьево, по совести говоря, красиво. В лучших традициях, так сказать, выставив разом, как на Нижегородской ярмарке, все, о чем только может мечтать молодая женщина, вернувшаяся со своей первой войны: весенние цветы в ассортименте, подходящая случаю бравурная музыка — играл духовой оркестр, — шампанское, которое, как и следует быть, лилось рекой, ну и, разумеется, всеобщее ликование, с бросанием "чепчиков в воздух", немереным энтузиазмом и блицами фотокамер. Кто-то даже снимал кинохронику. В общем, полный восторг!

Как выяснилось несколько позже, в столичном аэропорту "порезвились" демократы, суфражистки и прочие эмансипе, решившие показать на примере Киры и Клавы, "что здесь вам не тут", ибо женщины такие же люди, как мужчины, только лучше. Так что не успели девушки сойти с трапа пассажирского самолета на бетонное поле аэродрома, как попали на "праздник непослушания". Общественность, и в особенности, женская ее часть, выражала свое негодующее "фэ" "сатрапам и держимордам" царского правительства, не удосужившегося даже встретить, как должно, "наших выдающихся женщин-героев". Они бы их и "геройками" назвали, но русский язык полон патриархальных ограничений и не позволяет подобные выверты. Достаточно уже и того, что в прессе Киру и Клаву, как только не обзывали: "авиатрикс", "пилотессами" и другими не менее вычурными словами.

А героини торжества, прямо сказать, выглядели в тот день не лучшим образом. Дело в том, что Кира и Клава боялись не успеть на пассажирский "Фокер", совершающий регулярные рейсы по маршруту Афины-Загреб-Вена-Краков-Вильно-Новгород, и решили перелететь с военно-воздушной базы на острове Наксос в столицу королевства Греция на стареньком связном биплане. По факту, это был "форман", каким-то образом сумевший пережить свое время. Пилотировала этажерку Клава, но самолетик развалился при посадке в Афинах не по ее вине, а исключительно из-за старости и не вовремя ударившего грозового шквала. Хорошо хоть не убились нафиг, отделавшись всего лишь синяками и шишками, но лица пришлось прятать и от фотографов, и от кинохроники. Так что на обложку "Авиатора" в результате попали их старые фотографии, сделанные еще во время выпускных полетов в Каче. Выглядели они на этих черно-белых фото несколько моложе и не такими побитыми, да и узнать их там было нелегко, а уж влюбиться в такую... Что тут скажешь, для этого надо было иметь весьма богатое воображение. Но, похоже, кое-кто отсутствием воображения отнюдь не страдал...

* * *

— То есть, — спросила Кира незнакомого подполковника, — ваши чувства остаются неизменными с апреля 1941 года?

— Истинная правда! — еще шире улыбнулся офицер. — Разрешите представиться, госпожа капитан! Подполковник Ануфриев Лев Константинович, штурмовик.

Как тут же выяснилось, Ануфриев, прибывший в Новгород, чтобы принять штурмовой полк, зашел в клуб со своим старым приятелем — пилотом-испытателем с авиационных заводов товарищества "Мотор", просто чтобы посидеть в знакомом месте, выпить и "кое-что перетереть". Однако, услышав, что Кира и Яков пришли в "Клуб пилотов" обмыть орден, — да еще какой! — пилоты быстренько организовали общий стол, к которому вскоре подсели и трое других посетителей "русского паба": еще один истребитель и двое полярных летчиков из Диксона. И это было хорошо, потому что Кира находилась сейчас в таком странном душевном состоянии, когда шумная компания господ офицеров предпочтительнее любого другого времяпрепровождения. В веселом гомоне, поднявшемся над сдвинутыми вместе столиками, Кира быстро согрелась, — заодно отогревшись душой, — расслабилась, и вскоре уже и думать забыла обо всех своих "интеллигентских заморочках", "душевных терзаниях" и о прочем всем...

Глава 9

В девять часов утра в Старый дворец доставили платье для "золушки". Такой красоты Кира, если честно, увидеть не ожидала, не то, чтобы надеть. Но по факту, это было ее платье, поскольку в этой сказке "золушкой" являлась именно она, — капитан ВВС Кира Дмитриевна Амелина — и это ей предстояло идти этим вечером на бал в королевском замке. И пусть, на самом деле, Зимний дом — это никакой не замок, и бал дает не король, а сам государь император, да и "золушка" не лаптем щи хлебает, — обер-офицер при трех орденах, как никак, — сути дела это не меняет. Все происходит именно так, как обещал ей Львов в "Золотом галуне": вакации в "волшебной стране" удались на славу, и даже более того, а сегодня вечером "золушка" пойдет на "королевский бал". И всей разницы, что встреча с принцем уже состоялась, и это он поведет ее вечером в императорский дворец.

— Красавица, — на полном серьезе заметил Яков, после того, как Кира продефилировала перед ним в этом чудесном платье из ламе цвета меди.

Он не иронизировал и уж точно не заискивал. Не пытался ободрить и не высказывал восхищение. Он просто констатировал факт. Сказал то, что увидел, то есть, правду. Во всяком случае, такую правду, какой она ему представляется. И в этом весь он, когда позволяет увидеть себя настоящего. Но с некоторых пор, находясь с Кирой наедине, Яков перестал "держать лицо". И вот такой Яков Курбский — естественный, настоящий, подлинный, — мог сказать своей женщине, что она красива, так, чтобы у нее не оставалось и тени сомнения относительно истинности его суждения.

— Спасибо, Яков!

Кира старалась отвечать ему тем же уровнем доверия, какой демонстрировал он по отношению к ней, и, надо сказать, ей это было внове, но чувство естественности существования в этом мире и с этим человеком Кире скорее нравились, чем наоборот.

— Но... — засомневалась она, снова взглянув на себя в зеркало. — Ты не думаешь, что все это как-то слишком?

— Ничуть, — возразил он. — Мне кажется, в самый раз.

"А мне нет..."

Платье облегало ее тело, подчеркивая по-прежнему модный силуэт: удлиненная стройная фигура, с узкими талией и бедрами. Вот разве что, грудь несколько ломала образ кинодивы, возникший еще в начале сороковых годов. К этой фигуре полагалась небольшая грудь, а у Киры она была заметно больше установившегося стандарта. И все равно красиво. Платье несколько расширяется книзу, что позволяет свободно двигаться и даже танцевать. Высокие каблуки бальных туфель делают Киру даже выше, чем она есть на самом деле, хотя, сможет ли она на них танцевать, один большой вопрос.

— Сможешь! — утверждает Яков. — Ты же истребитель, Кира! Тебе ли пасовать!

"Мне ли пасовать..."

Когда-то Кира умела танцевать. Этому обучали в гимназии, да и в училище имели место быть уроки танцев, и Кира вальсировала едва ли не со всеми курсантами ее роты. Другое дело, что было это давно. Почти десять лет прошло. И танцевала она тогда в ботинках и отнюдь не в платье. Однако за последние дни Кира, вроде бы, снова научилась уверенно ходить на каблуках. А вот как на них танцевать, попробовала только пару раз...

— Не свалиться бы во время танца...

— Не свалишься! — успокоил ее Яков.

— Садись, — кивнул он на полу-кресло, поставленное перед трюмо, — будем выбирать драгоценности.

"Выбирать", — смиряясь с неизбежным, констатировала Кира, но все-таки оставила свой скепсис и свою растерянность без комментариев вслух.

Села в кресло и приготовилась выбирать. Вернее, позволила это сделать самому Якову. Он явно лучше разбирается в предмете, и, кроме того, это ведь его фамильные драгоценности, ему и решать. Ну, он и решил, да так, что Кире мало не показалось. Все-таки Курбские древний род. "Старые деньги", "другой уровень богатства", как пишут газетчики о старой, но не утратившей своих позиций аристократии.

"Но я-то нет!"

Однако отражение утверждало обратное, и Кире от этого становилось неловко. С одной стороны, ей было стыдно за "притворство" — притворяться кем-то, кем ты на самом деле не являешься, сродни воровству, — с другой же стороны, Кире было неловко за то, что "этот театр" ей нравился. Где-то так...

Однако, если это все-таки сказка, то все должно быть именно так и никак иначе. Золушка — пусть и на одну только ночь — становится принцессой, и Кира видела сейчас в зеркале именно принцессу: высокую стройную женщину, рыжеватую брюнетку с синими глазами, одетую так, как одеваются только очень богатые женщины, обладающие к тому же хорошим вкусом. Минимум грима — немного на веках и ресницах и чуть больше на губах, — белая кожа, элегантно уложенные волосы, со вкусом подобранные драгоценности, не затмевающие Кирину внешность, а лишь подчеркивающие ее, и, наконец, горжетка из огненной лисы, заставлявшая глаза казаться темнее и зажигающая в волосах огонь осени.

— Красавица!

— Ты это уже говорил!

— Ну и что?

— Да, ничего, наверное, — пожала она плечами, оборачиваясь к Якову. — На самом деле, приятно. Можешь повторить...

Сегодня, по случаю посещения Зимнего дома, Яков был одет в свой адмиральский мундир. Черная, как ночь шерстяная ткань, золотое шитье, орденские колодки в три ряда и "Полярная звезда" под узлом галстука. Он не стал от этого лучше, но и хуже не стал. Оставался прежним. Таким, каким понравился Кире еще во время их первой встречи...

* * *

Кто побывал в "собачьей свалке" — никогда этого не забудет. Такое не забывается, если что. И Кира, разумеется, не исключение. Она помнила все свои четыре, но впечатлениями этими с посторонними людьми предпочитала не делиться. Разве что, спьяну, но и то скорее, как исключение, чем как правило. И вот среди этих ее "не произносимых вслух" личных тайн имелось одно воспоминание, о котором Кира не рассказывала вообще никому и никогда, ни на трезвую голову, ни в полном "помрачении", хотя случай был отнюдь не омерзительный. Пожалуй, даже наоборот, но осадок по себе оставил такой, что, припомнив его ненароком, Кира всегда ощущала озноб.

Дрались с янки. И дрались не просто жестко — жестоко. "Обид" с обеих сторон накопилось немерено, это да. А вот день был почти нелетный — пасмурно, облачно, ни то ни се, — но надо же, вылетели с баз и не разминулись, как бывает сплошь и рядом, встретившись над морем, над стылой водой. Сблизились — все еще оставаясь "в разуме", то есть в рамках уставов и наставлений, которые у тех и других отличались лишь в деталях, — сошлись по правилам, — высота, дистанция, эшелон, — и вдруг сорвались с цепи, аки бешеные псы ...

"Понеслось!" — подумала тогда Кира, выполняя боевой разворот, и разом забыла обо всем. Она перестала быть человеком, женщиной, пилотом, превратившись в суку, грызущуюся с чужой стаей не на жизнь, а на смерть. В душе — ад, в глазах кровавый туман, сквозь который "вплывают" в прицельную сетку размытые тени врагов, рев мотора, рвущийся, казалось, вместе с криком из ее собственной глотки, грохот пулеметов и глухое уханье пушки, и барабанная дробь артериального пульса в ушах... Ее несло потоком. Швыряло, как щепку. Крутило, словно не Кира вела бой, а сам бой играл с ней как с игрушкой, и как надоевшую игрушку вышвырнул, в конце концов, из собачьей свалки вон. И она вылетела вдруг в голубой, пробитый солнечными лучами простор, и обомлела от ужаса и восхищения, теряя голову и чувство направления, и начиная падать вверх, в пронизанную золотыми лучами бездонную синь... И в этот момент Кира увидела глаза Бога. Во всяком случае, так она запомнила тот случай. Тишина — у ее истребителя внезапно заглох мотор, — медленное, но неумолимое падение в сияющее надоблачное ничто, и золотые глаза, заглядывающие в самую глубину души...

Киру привел в чувство озноб, пробивший ее, несмотря на то, что до этого мгновения она, фигурально выражаясь, купалась в собственном горячем поту. Непривычное чувство отрезвило и выдернуло из оцепенения. Кира пришла в себя и успела-таки перезапустить двигатель прежде, чем неумолимая сила гравитации разбила ее о холодную сталь арктических вод...

...Вспомнилось неспроста, хотя и не почувствовать разницу было бы сложно. Просто музыка — кажется, это был Большой вальс Оффенбаха — закончилась, и настала тишина "послевкусия", образованная слитным гулом вполголоса произнесенных слов, шелестом шелковых платьев и осторожным перестуком высоких каблуков. Кавалер — какой-то гренадерского сложения штатский с орденской лентой через плечо, — сделал шаг назад и учтиво поклонился, Кира поощрительно улыбнулась ему в ответ, чуть прищурив глаза из-за алмазного сияния хрустальных люстр, и отвернулась в поисках Якова, но встретилась взглядом с кем-то, кого узнала тем мгновенным узнаванием, что сродни чутью хищника или интуиции охотника, и ее разом пробил озноб. О том, что мужчина, остановившийся едва ли не за ее спиной, знаком ей по одним лишь портретам, Кира вспомнила мгновением позже. Ну, а для того, чтобы назвать его по имени потребовалась еще пара долгих секунд.

— Ваше императорское величество! — Кира присела в придворном реверансе, лихорадочно вспоминая необходимые телодвижения, и не будучи в силах понять, хорошо ли это у нее получается, или нет. Все-таки с окончания гимназии прошло немало лет.

— Вольно, госпожа капитан! — устало усмехнулся император.

Выглядел он неважно, но и то сказать, не мальчик уже. Да и война, наверное, здоровья не прибавляет.

— Здравствуй, Яков! — кивнул Иван как раз подошедшему к ним адмиралу Курбскому. — Черный цвет тебе к лицу. Не правда ли, баронесса?

"Все-то вы знаете, ваше императорское величество, все-то понимаете..."

— В адмиральском мундире хорошо смотрелось бы абсолютное большинство мужчин, — дипломатично ответила Кира, заодно подумав и о женщинах. О себе, к примеру. Ей бы тоже подошел черный с золотом мундир, но, как говорится, не судьба.

— Вот и я о том же! — император снова смотрел на Киру, но говорил, судя по всему, не с ней.

— Не одумался? — спросил он через мгновение.

— Никак нет!

— Жаль.

"Знать бы еще о чем они сейчас говорят!" — но, увы, тайны есть не только у Мадридского двора. Русский двор ничуть не хуже!

— Жаль, — повторил император, словно, вспоминая что-то оставшееся в невозвратном прошлом.

— Мне тоже, но сделанного не воротишь, — Яков ответил спокойно, с достоинством, но хмурился при этом совсем не так, как помнилось это Кире. Впрочем, она и знала-то его пока всего ничего.

— Как знать! — неожиданно оживился император. — Как знать! Позволишь переговорить с Кирой Дмитриевной с глазу на глаз?

— Ты император, ваше величество, или забыли? — чуть пожал плечами Яков.

— Нет, не забыл. Кира Дмитриевна, буквально на пару минут! — вот теперь Иван Шестой говорил именно с ней.

— Я в вашем распоряжении! — прозвучало двусмысленно, но никаких непристойностей контекст разговора не предполагал. Скорее наоборот.

Император кивнул, принимая согласие, и, отвернувшись, пошел куда-то сквозь безмолвно расступающуюся перед ним "придворную толпу". На Киру он более не смотрел, предполагая, видимо — и не без причины, — что она идет следом. Смотрели другие, — Высший свет! — и от их взглядов становилось неловко, словно голая идешь или что-нибудь похуже.

Кира бросила быстрый взгляд в зеркало, мимо которого как раз проходила. Платье оказалось на месте, как, впрочем, и все прочее, хотя, видит Бог, и было-то этого "прочего" не так чтобы много, хотя она затруднилась бы сказать, сколько оно стоит.

"Надо же, и впрямь, красавица! — удивилась, пораженная произошедшей метаморфозой. — И откуда что берется?"

Тем не менее, бралось. Посмотришь, на такую, ни в жизнь не догадаешься, что капитан, комэск, двенадцать сбитых супостатов, а между тем...

Кто-то открыл перед императором неприметную дверь в стене, и Кира прошла вслед за ним по короткому коридору в небольшую угловую комнату. Зашторенные окна. Круглый стол и два полукресла.

— Присаживайтесь, Кира Дмитриевна! — пригласил император и самолично отодвинул кресло, предлагая его Кире.

"На пару минут?" — усомнилась она, присаживаясь к столу, сервированному для разговора тет-а-тет и отнюдь не на "пару минут".

— Благодарю вас, ваше величество!

— Ну, это вам за "успешное выполнение приказов командования..." — усмехнулся император, процитировав приказ о награждении Киры орденом "Святого Александра". — Немного коньяку?

"Типа еще один "Витовт" 2-й степени? — мимолетно задумалась Кира. — Или это уже 1-я степень?"

— Если только совсем немного, — сказала она вслух.

— Что ж, — император взял со столика графин и разлил коньяк по бокалам. — Решил поговорить с вами приватно, Кира Дмитриевна. Без свидетелей. Даже без слуг.

— Я вся внимание.

Ну, а что она еще могла сказать государю-императору, только что самолично налившему ей коньяк?

— Тогда начнем с вас, — неожиданно улыбнулся император, ломая странный настрой, возникший было между ним и Кирой. — Вы ведь в парике, госпожа Амелина?

— Так точно! — оторопела Кира. — Прикажете снять?

— Не надо, — отмахнулся Иван Шестой и пригубил коньяк.

— Мне просто стало любопытно, — сказал после короткой паузы. — В досье сказано, что волосы у вас черные, как раз к синим глазам, матовые, волнистые. Говорят, красиво смотрятся. Так отчего же парик?

— Стрижка короткая, — объяснила Кира, пытаясь понять, о чем, собственно, они сейчас говорят, о ней, о Якове, или еще о чем. — На длинные волосы летный шлем надевать неудобно. Да и голова потеет. Я же пилот, ваше императорское величество. На балах не бываю, зато в бою...

— Вы ведь знаете, что красивы? — перебил ее император.

— Теперь знаю.

— "Твердый характер, — процитировал венценосный собеседник, — ясный ум, образована выше среднего..."

— Если будет позволено спросить, меня там только хвалят или для порядка еще иногда и ругают? — полюбопытствовала Кира.

— Из мещан, — пожал плечами император и снова пригубил коньяк.

— Ах, это! — Вот теперь она поняла. — Так я еще и староверка, ваше императорское величество, и отличаюсь скверной привычкой прекословить старшим по званию.

"Особенно, когда в койку зазывают!" — но эту мысль Кира оставила при себе, все-таки с монархом говорит. Не абы как.

— Вы ведь курите, Кира Дмитриевна? — Иван достал портсигар и щелкнул замком. — Не стесняйтесь. Я вас угощаю!

— Благодарю вас, ваше величество! — Кира цапнула папиросу не дрогнувшими пальцами. — Это большая честь для меня, как верноподданной и офицера императорских ВВС.

"А это уже попахивает "Святым Витовтом" 1-й степени, никак не меньше!"

— Будет вам! — император, казалось совершенно не замечал всей нелепости возникшей ситуации.

Монархия-то в России, как ни крути, не конституционная, а вполне себе абсолютная. Впрочем, возможно, оттого и свидетелей не было, что император захотел в демократию поиграть.

— Курите! — и он протянул ей коробок спичек, лежавший до этого в хрустальной пепельнице.

— Спасибо! — Кира чиркнула спичкой, прикурила от вспыхнувшего огонька, деликатно выдохнула, направляя облачко табачного дыма в сторону. — Вам не о чем беспокоиться, ваше величество! Я замуж за князя Курбского не собираюсь. Да и он не позовет.

— А жаль!

— Прошу прощения? — опешила Кира.

— Яков последний в роду: умрет он, род пресечется. — Император закурил, выдохнул дым и задумчиво посмотрел на опустевшую рюмку. — Знатный род, один из древнейших в империи. Рюрикович по прямой линии и Ягеллон по материнской. И мне не чужой. Я, видите ли, Кира Дмитриевна, с отцом Якова вместе рос...

— Я не совсем понимаю... — начала было Кира, воспользовавшись паузой, но император закончить фразу ей не позволил.

— Верните его домой, Кира Дмитриевна, и я признаю ваш баронский титул. Обещаю, морганатического брака не будет. Станете княгиней Курбской, родите Якову наследника или двух...

— Я...

— Да, знаю я, что вы истребитель! — поднял голос император. — Выйдете в отставку полковником. На парадах будете присутствовать в форме. Что-то еще? Пожалуйста! Я сегодня щедрый, как никогда. Зачнете ребенка, я сам Якова в строй пошлю. Хочет летать, пусть летает! Родите, пойдете следом. Полк дам... И во флот переведу, — криво усмехнулся Иван, вспомнив, видно, про черную форму. — Что-то еще?

— Самую малость, — грустно усмехнулась Кира. — Надо, чтобы Яков захотел. И замуж меня взять, и с фронта в тыл уйти.

— Так сделайте так, чтобы захотел! — не сказал, выплюнул император.

Его настроение менялось так быстро, что и не уследишь.

— Я... — Как ни странно, но такой резкий поворот разговора лишил ее слов. Она просто не знала, что сказать. — Я...

— Да, вы! — кивнул император. — И не делайте вид, что не понимаете!

Но она, и в самом деле, не понимала. Вернее, кое-что понимала, но отнюдь не все.

— А почему?.. — все-таки попробовала кое-что уточнить.

— Потому что силой не вышло! Пробовал! — Иван взял графин и наполнил рюмки по новой. — Ну что, мне его в крепость сажать, чтобы не летал?

— А почему без звания и наград? — спросила Кира.

Впрочем, ответ был очевиден, могла и не спрашивать.

— Сбить русского летчика и само по себе честь, — объяснил император очевидное. — А ну как в кокпите истребителя сам князь Курбский, а?! Рюрикович, удельный князь, родич императора...

— Но ведь другие летают...

— Летают, но не удельные князья и не принцы крови, — возразил император. — А если и появляются на передовой, то не под своим именем. Правило одно для всех, Кира Дмитриевна, и для авиаторов, и для моряков, и для бронеходчиков. Это мы в первый год войны героев из себя строили, а нынче, сами знаете, просто воюем. Такова жизнь.

— Но есть ведь и другие женщины...

— Были, — пыхнул папиросой император. — Но ничего хорошего из моих матримониальных усилий не вышло. Еще хуже стало. Князь не мальчик, да и память у него долгая...

"Что же ты такое ему сделал, ваше величество, что теперь со мной вынужден о таком говорить?"

— Но он же знает, что мы сейчас говорим...

— Знает, — согласился император. — И спросит. Но нам и скрывать, собственно, нечего. Я вас, Кира Дмитриевна, расспрашиваю о положении на фронте, о войне в воздухе, то да се. Вы же ас, и на войне чуть не с первого дня... Согласны?

— Согласна. — А что еще ей оставалось сказать?

Однако, если на чистоту, то Кира была совсем не уверена, с чем именно она согласилась. Не знала, и думать не хотела. Тем более, обсуждать. Но и Яков... Что ж, Яков ее об этом разговоре так и не спросил. Ни в тот день, ни назавтра, ни, когда возвращались на базу.

Лишь ближе к вечеру десятого дня их нечаянных каникул, когда сидели в том же кабаке, где все, собственно, и началась, он посмотрел ей прямо в глаза, и вдруг спросил:

— Что скажешь?

* * *

— Что скажешь? — спросил Яков после долгой паузы.

— Полагаешь, должна что-то сказать? — как ни странно, она сразу поняла, о чем он спрашивает.

— Ничего ты не должна, — покачал он головой. — Я просто спросил.

— Он хочет, чтобы ты вернулся. — Простые слова, а дались с трудом.

— А ты, Кира? Чего хочешь ты?

"Он что, мысли читает?"

Возможно, что и так. Но могло случиться, что Яков просто знает. И не важно откуда. Не суть, как узнал. Узнал. Знает. Спрашивает. Задал вопрос. И вопрос кажется вроде бы несложным. Но это не так, потому что вопрос совсем не о том, о чем Кира говорила с императором.

"Что такое любовь? — Вот о чем спросил ее Яков. — Кто я для тебя, и на что ты готова пойти, ради меня?"

"А ты? — Ей и самой хотелось бы знать, кто она для него и все остальное, что хотят в таких случаях знать женщины. — Почему ты молчишь, если тебе есть, что сказать?"

— О чем ты, Яков? — зло усмехнулась Кира. — Какие желания могут быть у комэска?

И в самом деле, ей ли мечтать! Побывала в волшебной стране, сходила на бал к королю, пора и честь знать.

— Разные желания...

Вот этими словами он ее удивил. Опять угадал или все-таки знал? Понял то, в чем она и сама себе боялась признаться? Прочел в глазах и "между строк"?

— Что ж, Яков, не стану врать, — Кира успокоилась вдруг, как случалось с ней обычно во время воздушных боев.

Ушли сомнения, отступили эмоции. Разум очистился, и на нее снизошла кристальная ясность. Тишина. Покой. Смерть.

— Что ж, Яков, не стану кривить душой, — сказала Кира, бестрепетно принимая его взгляд, — я не отказалась бы стать княгиней Курбской. И деток от тебя родить... И полковничий мундир примерить... А он мне, между прочим, перевод на флот обещал. Каперанг, каково?! Черный мундир с золотым шитьем...

— И во дворце твоем сказочном пожить, мне тоже хочется, — добавила через мгновение, — но не судьба. Ведь так?

Она хотела еще сказать, что любовь — это подлая тварь. Она сука толкает порой женщин на такое, что в здравом уме никогда не поймешь, зачем и отчего. Отпустить, например, любимого мужчину в бой, и самой уйти в зенит, к глазам Бога, в бога, в душу мать!

— Забудь! — потребовала она таким тоном, что он не посмел ей возразить. — Плесни, будь добр, на посошок, и поехали!

И они поехали. Выпили на посошок, сели в его внедорожник и поехали. Но между "тем" и "этим" они сказали друг другу то немногое, что каждый из них, как выяснилось, хотел услышать от другого. И вот это было главное, а все прочее... Прочее тлен!

Сука любовь, как говорят в Петрограде на Лиговке, она такая. Отменяет законы, меняет ориентиры. Выворачивает душу наизнанку, корежит ее и ломает, но все, познавшие настоящую любовь, — взаимную, а не безответную, если что, — в конце концов, обретают счастье. На мгновение или на вечность, не суть важно. Счастье не имеет скалярных изменений, только качественные.

И они вернулись на аэродром будучи абсолютно, запредельно счастливы, хотя свидетели их возвращения увидеть в них этого внутреннего сияния так и не смогли. Полковнику Сиротину доложили просто и по существу: пьяные де оба, как сапожники, и помятые, словно мартовские коты...

* * *

"Оно и неплохо, — решил для себя комполка, выслушав подробный доклад "осведомленных лиц". — Устав не нарушен, пар спущен, вот и славно!"

Однако его ожидало куда большее удивление, когда зашедшая к нему "в связи с прибытием из отпуска" комэск Амелина, рассказала Сиротину о том, как неожиданно была вызвана к начальнику Кадрового управления, и обо всем, что за этим последовало. Рассказ мог показаться вполне фантастическим, но он подтверждался официальными документами: копиями приказа "о производстве" и приказа "о награждении", но наиболее сильное впечатление произвела на полковника коротенькая справка из Кадрового управления о том, что "с сего дня капитан Амелина проходит в реестре офицеров ВВС, как Кира Дмитриевна Амелина баронесса Багге-аф-Боо".

"Чудны дела твои, господи! — удивился Сиротин. — И когда она все это успела? За десять-то дней! Но, главное, как?!"

Но не было ответа. Впрочем, и больших изменений в своем комэске Сиротин не нашел. Ну звание у нее изменилось и титул откуда-то возник. Орден вот еще прибавился, и, к слову, немалый. И все равно, по большому счету, тот же человек, та же женщина, тот же пилот.

— Что ж, — сказал он тогда, — поздравляю вас, Кира Дмитриевна, от всей души. Заслужили!

И все вернулось на круги своя, снова пошло своим чередом. Амелина вернулась в эскадрилью, и потянулись стылые осенние дни, когда непогода сменяется "светлыми промежутками", и авиация работает, а не торчит на земле.

Вот разве что, как вскорости приметил Сиротин, с этой поры, — с того самого дня, как Амелина и Львов вернулись из своего загадочного отпуска, — стал кто-то большой — едва ли не на самом высоком Олимпе, — ворожить капитану Амелиной, как мало кому еще. И не то, чтобы не по делу, за красивые глаза, так сказать, или еще за что. Напротив, все до последней запятой заслужено, — и не просто так, а потом и кровью, — но опытный командир такие вещи нутром чует и никогда не пропустит. Двух месяцев не прошло, как вернулась со столичных вакаций капитаном, а ей уже за "успешное выполнение" и "образцовое командование" внеочередное звание присвоили и его же, Сиротина, заместителем назначили. Свалила тандерболт в бою над аэродромом — "Витовт" 2-й степени". Отстояла колонну бомберов, шедших на подавление десанта — "Владимир".

А вот Львову, как и прежде, "ни значка, ни лычки". Но они двое — Львов и Амелина — с этим как-то жили. И вроде бы совсем неплохо жили. То есть, тайной их отношения ни для кого в полку уже не были, но и они — к чести обоих, — этим никак не бравировали и на показ свою связь не выставляли, хотя и прятаться перестали тоже. Просто жили. Служили. Воевали.

И на войне, как на войне. Тем более, если ты истребитель передовой линии. Могло случиться и так, и эдак. И история эта вполне могла завершится фразой о том, что "они не вернулись из боя". Однако бог миловал. Не без осложнений и уж тем более не без крови — у Амелиной вот даже шрамик над левой бровью появился, — но оба выжили. А там, глядишь, и война закончилась. Венский конгресс, мирный договор, и звездопад, обрушившийся на победителей в ознаменование "и прочая, и прочая"...

По "достоверным известиям", добравшимся до Сиротина с очень большим опозданием, через два месяца после подписания мирного договора полковник Амелина вышла в отставку с должности командира полка, и словно в омут канула. Ни слуху, ни духу, как говорится. Да и откуда бы? Друзьями они с Сиротиным не стали, так что в переписке не состояли. Общих знакомцев не нашлось тоже, ну а в газетах про отставных полковников — даже о женщинах — редко пишут. И то большей частью некрологи. Так что в следующий раз увидел ее генерал Сиротин только года через три и то случайно. Он тогда уже корпус принял и по случаю производства в генерал-лейтенанты был приглашен на большой прием в Военном министерстве. Вот там, угощаясь шампанскими винами в преддверии торжественной части, и увидел генерал Сиротин яркую, обращающую на себя внимание пару. Львова он узнал сразу, хотя и догадывался, что адмирал с немалым иконостасом на груди зовется в миру отнюдь не этой фамилией. А вот роскошную даму, опирающуюся на руку адмирала, он бы в жизнь не признал. Если бы ее не выдал памятный шрам над черной бровью.

"Вот ведь, — подумал тогда Сиротин с восхищением, — настоящую красавицу даже шрам не портит!"

Январь 2015 — Апрель 2019

В РИА звание капитан стояло выше звания штабс-капитан (сразу перед подполковником). В неформальной обстановке, однако, эти различия не подчеркивались.

Tabula rasa — табула раса — чистая доска (лат.).

Драбант — Первоначально, в XVII-XVIII веках, в ряде европейских стран драбантами назывались телохранители высших должностных лиц, в частности — личная охрана командующего или почётная стража правителя государства.

Истребитель Рипаблик P-47 "Тандерболт". За форму фюзеляжа машина получила неформальное прозвище "Джаг" (англ. Jug — кувшин).

Гендерный — относящийся к полу.

1-й офицер генерального штаба в штабе корпуса — первый заместитель начальника штаба.

Универсальный пулемет Березина — 12,7-мм авиационный пулемёт.

Свободное переложение так называемой Бритва Оккама — методологического принципа, получившего название от имени английского монаха-францисканца, философа-номиналиста Уильяма из Оккама (1285-1349). В кратком виде этот принцип гласит: "Не следует множить сущее без необходимости" (либо "Не следует привлекать новые сущности без крайней на то необходимости").

Намек на "Божественную комедию" Данте Алигьери (1265 — 1321), в которой Вергилий знакомит Данте с устройством Рая, Ада и Чистилища.

Вполне соответствует действительности. Торговая марка " NIVEA" принадлежит фирме Байерсдорф с начала 20 века, а дезодорант-крем и шариковый аппликатор для него начали производить в США еще в 1930 году.

В нашей реальности макароны по-флотски приобрели широкую известность уже после завершения Второй Мировой войны.

Аналог реально существовавшего шоколада в немецкой армии.

Альтернативно-исторический истребитель Поликарпова-Лавочкина. Примерно соответствует по характеристикам Ла-9.

Сулица — метательное копьё, имеющее железный наконечник длиной 15-20 см и древко длиной 1,2-1,5 м.

ВПП — взлетно-посадочная полоса.

Нурдланд — северо-западная Норвегия.

В РИА мичман — первый обер-офицерский чин на флоте, соответствовал поручику в армии.

Песня позаимствована из воспоминаний летчика-истребителя Виталия Ивановича Клименко, приведенных в книге Артема Драбкина "Мы дрались на истребителях".

Фигура высшего пилотажа, когда самолет уходит от противника, идущего встречным курсом, вертикально вверх.

Шампанское французского дома Krug ("Круг"). Cuvеe Brut — или брют-кюве — очень сухое шампанское, в которое при производстве не добавляются ни сахар, ни ликер.

Gravad laxили gravlax (швед.) — рыбное блюдо, характерное для кухни североевропейских стран, главным образом Финляндии, Швеции, Норвегии, Дании и Исландии. Представляет собой сырую рыбу ценных пород, приготовленную в сухом пряном маринаде.

Преснушки или калитки — маленькие открытые пирожки из ржаного пресного теста с различными начинками, наливками, намазками или припеками, традиционное блюдо карельской, русской и финской кухни.

Традиционная начинка из ячневой крупы, замоченной в простокваше с топленым маслом на 12 часов.

Cendrillon — Золушка (фр.).

У штабс-капитана — 4 звездочки, а у капитана — звезд нет. Имеется в виду, повышение в звании.

Николай Гумилев, Влюблённая в дьявола.

Свеаланд — земля свевов, исторический регион Швеции.

Категорический императив — понятие в учении И. Канта о морали, представляющее собой высший принцип нравственности.

N'est-ce pas — не правда ли (фр.).

Pro et contra (лат.) — "за и против"; это выражение означает, что приводятся доводы в защиту и в опровержение данного тезиса, в одобрение и порицание обсуждаемого факта.

Велимир Хлебников, Тризна

Биг-бенд — большой джаз-оркестр, состоящий как минимум из десяти музыкантов. Первые биг-бенды появились в 1920-х годах в США и были ведущими музыкальными составами в эпоху свинга 1930-х годов.

Свинг — группа танцев под музыку джаза, развившихся в поздние 1920-1940-е.

Буги-вуги — социальный танец, появившийся в Европе во второй половине 1940-х на основе линди хопа. Относится к свинговым танцам, исполняется под рок-н-ролл.

Трибадами лесбиянок называли в античности. Термин этот был позже заимствован и русским языком. Так, например, гомосексуальных мужчин энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона называет "педерастами" и "урнингами", а гомосексуальных женщин — "трибадами".

В РИ, Бестужевские курсы — высшие женские курсы в Санкт-Петербурге (1878-1918). Одно из первых женских высших учебных заведений в России. В 1910 году были приравнены к университетам.

Николай Гумилев, Война.

Искусство модерна — направление, возникшее в конце 19 века, во Франции оно называлось "ар-нуво" (фр. art nouveau, букв. "новое искусство").

Марк Шагал (1887-1985) — российский и французский художник белорусско-еврейского происхождения.

Антонио Гауди (1852— 1926) — каталонский архитектор и дизайнер.

Квартирмейстер ведает всеми вопросами организации и устройства тыла корпуса.

Адъютант в штабе полка ведает учебным планом, организационными вопросами, аттестованием офицеров и вопросами разведки; штаб-офицер — является заместителем командира полка; он ведает подготовкой молодых офицеров и наблюдает за унтер-офицерами.

Степной край или Степное генерал-губернаторство включал в себя Акмолинскую и Семипалатинскую области.

Обращение "Ваше Благородие" — относится к баронам и всем остальным дворянам, с другой стороны, это обращение относится и к обер-офицерам, включая штабс-капитана, когда к ним обращаются нижние чины.

Обращение "Ваше превосходительство" — относится к лицам в чинах 3-го и 4-го классов по табели о рангах, включая контр-адмиралов, тогда как обращение "Ваше Высочество" — к князьям, княгиням и княжнам императорской крови.

Словом "неглиже" обозначается не только утренняя, но несколько небрежная домашняя непритязательная одежда обоих полов, а также пребывание в такой одежде.

Реально в конце 30-х годов существовал опель "супер-6".

Из этого обращения следует, что князь Курбский принадлежит к императорской фамилии.

В женских гимназиях Российской империи было семь классов и дополнительный восьмой, после окончания которого можно было работать учительницей младших классов.

Мизогиния — ненависть, неприязнь, либо укоренившееся предубеждение по отношению к женщинам, женоненавистничество.

Мa chИrie — моя дорогая (фр.).

Салаты из ингредиентов, типичных для селёдки под шубой, были распространены в первой половине 19-го века в скандинавской и немецкой кухнях под названием "селёдочный салат".

Раннее упоминание винегрета в России относится к 1792 году, где в изданной в Москве книге "Новый совершенный российский повар и кондитер, или Подробный поваренный словарь" встречается "Винегрет из сельдей и анчоусов". Классический рецепт винегрета образовался в начале XX века.

Фирма "А. В. Долгов и К®" из Нижнего Новгорода, основанная в 1870-е гг., выпускала "столовую" водку N30 высокого качества. В быту ее называли "долговкой". Для ее производства использовалась дистиллированная вода.

Татьяна Конрадовна Розенталь (1884-1921) — российский врач-невролог, доктор медицины, первый практикующий психоаналитик в России, сотрудница Института по изучению мозга и психической деятельности, основанного В.М. Бехтеревым. В этой реальности она не покончила жизнь самоубийством в возрасте 36 лет.

В РИ согласно Манифесту 11 июня 1845 года существовали несколько иные правила присвоения личного дворянства.

Севастопольская кенасса — культовое сооружение караимов, памятник архитектуры конца XIX — начала XX века в Севастополе.

Присяжный поверенный — адвокат в Российской империи при окружном суде или судебной палате. Звание существовало в период с 1864 и по 1917 год.

Ламе — парча с шитьём металлическими нитями по основе, изготовленной обычно из синтетических или искусственных волокон.

1