8. Линии сближаются

Успокоив совесть этим сложным ходом мысли, полковник остановился перед ничем не примечательным домиком. Толкнул калитку. Эта часть города — Северная слобода — строилась недавно, дом был новый и выглядел необжитым, во дворе всё ещё валялись обрезки брёвен и строительный мусор. На лавочке сидел и строгал ножом палочку щуплый мужчина неопределённого возраста в жилете поверх мятой рубашки, в очках, с измождённым лицом и спадающей на лоб косой прядью. Хупер приподнял цилиндр.

— Господин Нестор Чукалин? — спросил он. Мужчина поднял непонимающий взгляд поверх очков. Да, Хупер знал, что его акцент настолько ужасен, что люди не разбирают в его словах даже собственного имени. Он повторил как можно медленнее и отчётливее по слогам: — Gasp-a-dean Nest-ore Chew-culling?

— Эстас ми, — ответил, в свою очередь, с сильным русским акцентом председатель городского комитета П. С. Р. Он встал, неотрывно глядя на гостя поверх очков, и этот взгляд был неожиданно стальным и холодным. — Киел ми повас серви?

— Я не говорю испанский, — проговорил полковник по-прежнему медленно. — Только английский и маленький кусок русского.

— Это не испанский, а эсперанто, — сказал Чукалин. — Рекомендую выучить. Это всемирный язык будущего.

— Честно говоря, я человек прошлого. — Хупер с улыбкой протянул руку. — Полковник Jeb Hooper. Горизонт ясен, но тучи сгуст... ш... чаются.

— И стрелка барометра указывает бурю. — Взгляд Чукалина слегка потеплел, он засунул нож за ремень брюк. — Так это вы американский специалист! А эсперанто не знаете. Я думал, Америка более передовая страна... Ладно, неважно. Вы очень вовремя. Пройдёмте, — он указал на дверь. — Слежки не было? — спросил председатель комитета, когда оба расположились за дощатым столом в грязной и неприбранной горнице.

— Нет, — ответил Хупер, кладя цилиндр на колени. — И как для этот дом, здесь нет слежка тоже. Простите мой русский, — сказал он, видя непонимание Чукалина. — Этот дом — слежка — нет.

— Да, я знаю. Что вы, собственно, за человек? — Чукалин сверлил его взглядом. — У вас есть боевой опыт?

— Да. За пять лет я участвовал в партизанская война против правительство Соединённые Штаты. — Полковник не стал уточнять, что воевал на стороне конфедератов. Он уже знал, что это вызывает враждебность у русских социалистов — ведь они всерьёз верили, что в той войне южане воевали за рабство. — Я не перевернул правительство, но, как вы можете видеть, я ещё живой, так в некоторый смысл я победил. — Он улыбнулся в усы, но Чукалин не поддержал шутку.

— Опыт партизанской войны — это очень хорошо. Почему вы решили примкнуть к нам, русским социалистам-революционерам?

— Я хочу воевать за свободу там, где она в наибольшей опасности, — ответил Хупер гладкой русской фразой, давно заученной и уже многократно употреблённой.

— Это ещё не социализм, — строго сказал Чукалин, — это только либерализм. Какова ваша позиция по аграрному вопросу?

— В этот вопрос я следую ваша партия программа, — ответил Хупер, почти не кривя душой. Разумеется, он был за частную собственность на землю, и это в корне противоречило идеологии П. С. Р., но пока не стоило обострять это разногласие.

Чукалин кивнул, вполне удовлетворённый ответом.

— Почему Уфа? — продолжил он допрос. — Это было решение Ц. К. или ваше?

— В факте, это было моё. Я предложил, и Ц. К. поддержал. Я нашёл ваша провинция самая подходяст... ш... чая для партизанская война.

Председатель комитета нахмурился.

— Полагаю, вы недостаточно знакомы с местными условиями. Партизанская война требует массовой поддержки крестьянства, но здесь мы её не имеем. Половина крестьян — мусульмане, совершенно недоступные для нашей агитации. Среди остальных — значительная доля старых хуторян. Эти для социализма вообще потеряны. Крестьянских организаций нет, а если есть, партия не имеет с ними связи. Евреев и вообще цивилизованных инородцев почти нет, интеллигенции мало. Мы можем опираться почти на одних рабочих, но тут сильная конкуренция с эсдеками. Вообще наши позиции здесь слабы — говорю вполне откровенно. На что вы рассчитываете, господин Хупер? И что, собственно, намерены делать?

— Я буду делать, что партия говорит, — ответил полковник так, как должен был ответить. — Но если вы хотите знать, моё предложение как следует. Первый, рекрутировать люди с военный опыт, предпочтительно дезертиры. Второй, исполнить несколько громкие ограбления для получение популярность. Дарить деньги бедные. Третий, как мы обеспечиваем приход добровольцы, и через партийная организация — связь с рабочие оружейники, мы занимаем небольшая площадь в горная дикость...

— Нет. Это авантюризм и лбовщина. — Чукалин снова достал нож, поднял какую-то щепку и принялся машинально строгать. Нож у него был хороший, золингенской стали, правильно заточенный. — Партия не может этого поддержать. Что вам сказали в Ц. К. об этих планах?

— На усмотрение местной организации, — вспомнил Хупер формулировку.

— Местная организация против. — Председатель отложил выстроганную лучину и взялся за другую щепку. — И я удивлён, что Ц. К. не отказал вам прямо. Они что, забыли решения Третьего совета партии от июля 907 года? Наши задачи — подготовлять и организовывать крестьянство для стачечной борьбы с землевладельцами, вносить организованность и планомерность в стихийные выступления против властей, способствовать развитию партизанской борьбы крестьян против агентов власти... Способствовать развитию, а не затевать её прямо сейчас, в совершенно неподходящий момент! Нет, господин Хупер, Уфимская организация П. С. Р. сочувствует вашим благородным порывам, но не поддержит в этих начинаниях, — смягчил Чукалин свой отказ.

Хупер помолчал. Он не сомневался, что в случае успеха получит поддержку задним числом, на что намекали и некоторые члены Центрального комитета. Он не собирался отказываться от своих планов. Но пока не знал, стоит ли давать Чукалину это понять.

— Если вы не принимаете мой план, что я могу делать для партия? — спросил Хупер то, что должен был спросить.

— Работа для вас найдётся, — пообещал председатель комитета и вдруг прислушался. — Кто-то идёт. Спрячьтесь, я не хочу, чтобы о вас знали другие комитетчики, — он кивком указал на внутреннюю дверь.

Хупер бесшумно скользнул в соседнюю, совсем крохотную комнатёнку, занятую пружинной кроватью без матраца. Услышал из горницы женский голос:

— Нестор, это я!

— Фаина, заходи, — отозвался Чукалин. Скрипнула дверь, простучали по доскам каблучки. — Довольно неосторожно с твоей стороны...

— Знаю, знаю, — перебила женщина. — Но дело срочное, я хотела поговорить с тобой отдельно перед заседанием комитета... — Она понизила голос, но Хупер всё равно хорошо слышал, хотя из-за быстроты речи понимал в лучшем случае половину слов: — Случайно... самарский поезд... завтра в одиннадцать... пятьдесят тысяч... чёрный чемодан... наша боёвка... дело верное...

— Нет, — жёстко перебил Чукалин. — Никаких авантюр и никакой самодеятельности. На этом и Квашнин погорел. Запрещаю тебе. И с другими комитетскими запрещаю это обсуждать. Всё, иди, до вечера. — (Снова простучали каблуки — и уже как будто разочарованно. Скрипнула, хлопнула дверь). — Полковник, выходите, — сказал Чукалин.

Когда Хупер вернулся за стол, председатель комитета посмотрел на него многозначительно и сказал:

— Партия не занимается частными эксами. Но если вы, не член партии, захотите что-нибудь сделать по собственной инициативе, не привлекая партийных людей и средства...

— Вы имеете ничего возражать, — закончил за него Хупер и широко улыбнулся. — Я слышал та молодая дама сказать "пятьдесят тысяч"...

Чукалин кивнул.

— Завтра. Поезд на Самару в одиннадцать утра, третий класс, курьер — высокий брюнет, у него чёрный чемодан с кодовым замком.

— Я вижу, — сказал Хупер. Действительно, он всё понял. Не вполне знакомо было только слово "брюнет", но ведь наверняка оно означало то же самое, что английское brunet: человек с каштановыми волосами. — Я буду делать работа без любая связь с партией. Но партия, вероятно, хочет что-нибудь за эта информация?

— Половину. — Чукалин снова принялся строгать палочку. — Двадцать пять тысяч.

— Вы будете иметь проблема объяснить для партия, откуда вы получили эти деньги.

— Поверьте, я справлюсь. А вы справитесь? — Председатель комитета глянул на Хупера исподлобья. — Вам уже случалось... проводить такие акции в поездах?

Хупер мечтательно улыбнулся.

— Да, — сказал он, — мой покойный друг Джесси Джеймс и я, нам уже случалось проводить такие акции в поездах.

* * *

Огонь в керосинке был убавлен ради экономии, и в комнате царила почти полная тьма. Лампа на столе освещала сквозь густой сигаретный дым только лица мужчин и женщин. Семеро сидели, Чукалин стоял во главе стола.

— Товарищи! — Председатель комитета откинул прядь со лба. — Я собрал это чрезвычайное заседание по следующей причине. Некоторое время назад я начал воссоздавать боевую дружину. Поскольку, к сожалению, есть основания предполагать, что среди нас работает провокатор, были приняты исключительные меры конспирации. Я действовал в одиночку, не извещая вас, но с одобрения областного комитета. Отряд поддерживал связь только со мной. На случай моего ареста я дал запасную явку товарища Штальберг. — Чукалин кивнул на Фаину, что курила сигарету в длинном мундштуке на другом конце стола. — Сейчас я раскрываю секрет, потому что с дружиной случилось несчастье.

Сидевшая рядом с Фаиной тощая веснушчатая девушка в крестьянском платье тихо заплакала. Штальберг молча обняла её.

— Командиром отряда, — продолжал председатель, — был всем нам известный, всеми любимый и уважаемый Иван Игнатьевич Квашнин, опытнейший боевик и эксовик. Он заявил, что уходит из революционной работы, но это было только прикрытием. Иван Игнатьевич набрал в дружину шесть молодых людей безо всякого опыта, неизвестных полиции. Тем самым риск провокации был сведён к минимуму. Боевики поселились в нашем старом дёмском лагере и там упражнялись с оружием. Товарищ Якимова, — он кивнул на всхлипывавшую девушку, — стряпала им, стирала и так далее...

Якимова зарыдала громче. Чукалин глотнул холодного чаю и продолжил:

— Позавчера утром Иван Игнатьич уехал с двумя боевиками в город. В назначенное время на связь не вышел, а в тайнике оставил шифровку, что едет эксировать купца Гафарова на Старо-Чишминской дороге. — Чукалин поднял палец: — Своевольно, товарищи! Без санкции комитета! Не известив никого из нас, и в полном противоречии с линией партии на запрет частной экспроприации! Это вопиющее нарушение партийной дисциплины не могло кончиться ничем, как...

— Сейчас не время для критики, Нестор, — глухо и скорбно сказала Фаина. — Наши лучшие товарищи погибли. Это уже точно известно. Володя, — кивнула она на одного из комитетчиков, — проехал по Старо-Чишминской дороге, и в степи нашёл брошенную бричку, гильзы, следы крови и три свежие могилы. — Она повысила голос: — Отважные бойцы, безгранично преданные народу и партии, всего лишь хотели попросить у богача ничтожную часть его состояния на великое, святое дело свободы. В ответ — бешеный град пуль. И вот они погибли в расцвете лет, убиты озверевшими наёмниками частного капитала...

— Почтим же память героев, — подхватил Чукалин, — на чьей могиле благодарные потомки воздвигнут монумент с надписью: "Или мортис про ниа либереко" — "Они умерли за нашу свободу"!

Эсеры встали, с грохотом отодвигая стулья. Чукалин затянул дребезжащим голосом:

— Вы жертвою пали...

— ... В борьбе роковой... — нестройным хором подхватил комитет.

Фаина вступила, и её сильный низкий голос зазвучал главной партией:

— ... Любви беззаветной к народу.

Вы отдали всё, что могли, за него,

За жизнь его, честь и свободу!

От тяжёлого пения хора звенели чашки.

— Настанет пора, и проснётся народ,

Великий, могучий, свободный!

Прощайте же, братья, вы честно прошли

Свой доблестный путь благородный!

Допели, повздыхали, расселись.

Первым заговорил мужчина неопределённого возраста с разлохмаченной бородой:

— Всё это очень грустно, но у меня есть вопросы к Нестору...

— Как и у всех нас, — добавил молодой человек с длинными прилизанными волосами.

— Мы остались без боевиков и без денег. Что будем делать?

— Отомстим этой мрази! — выкрикнула Якимова так, что все вздрогнули. — Террор на Гафарова! Террор на его пса Уметбаева!

— Настенька, успокойся, пожалуйста. — Фаина положила руку ей на плечо и встала. — Месть их настигнет, но не сейчас. Наши боевые силы пока слишком ничтожны, и риск провала слишком велик...

— Я безусловно и категорически запрещаю любые боевые акции, — встрял Чукалин. — Есть конфиденциальная информация от людей, имеющих высокие связи. — Он поднял палец. — Жандармы готовят повальные аресты. Сейчас товарищам на нелегальном положении лучше вообще уехать из губернии, а остальным сидеть тихо. Однако могу вас и обнадёжить. В ближайшее время ожидается крупное поступление денег на счёт комитета. — Он поглядел на Фаину строго и многозначительно. — От покровительствующих нам лиц. Никаких боевых акций. Все меня поняли? — (Комитетчики кивали, и только Штальберг изумлённо таращила глаза на Чукалина). — Заседание закрыто, расходимся... Фаина, к тебе это тоже относится.

Штальберг медленно вышла во двор. Уже стемнело. Высоко в ясном небе сияла луна. Кресты Симеоновской церкви сверкали в её свете. Было сыро и прохладно, пищали комары, где-то вдали перебрёхивались собаки, да заливалась пьяная гармоника.

— Ах, зачем эта ночь

Так была хороша! — доносился нестройный хор мужских и женских голосов. —

Не болела бы грудь,

Не страдала б душа...

Члены комитета расходились, выскальзывали за калитку тихими тенями. Никаких свистков, никаких полицейских засад. Никаких арестов, на которые Фаина так рассчитывала. Никакой утечки информации жандармам о завтрашнем эксе.

План провалился.