|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Глава 15
Дмитрий Старицкий (с)
СПАСИТЕЛЬ
15.
Квадрокоптер тихо жужжа, взмыл над лесом и, подчиняясь джойстику в моей руке, полетел через озеро снимать фашистский санаторий с высоты птичьего полёта. Видеосъёмка одновременно передавалась по радио на ноутбук, где и сохранялась, так что на экран я заглядывал искоса, только корректируя курс, всё внимание моё было сосредоточено на управление полётом. Всё же не каждый день я такой хренью управляю.
Сначала общий план, потом со снижением высоты уделил внимание отдельным строениям усадьбы. Сверху, как ни крути, лучше видно, чем с ближайших опушек в бинокль. Даже самый мощный.
И тут с крыши кирпичной водонапорной башни неожиданно застучал пулемёт.
Опа! Как это раньше его не заметили.
Судя по зелёным трассерам это было что-то двуствольное и жутко скорострельное.
Увел квадрокоптер обратно, совершив пару фигур уклонения от неожиданно образовавшегося зенитного огня.
Но пулемётчик оказался упорным и умелым и уже над озером квадрокоптер получил повреждения несовместимые с его ''жизнедеятельностью''. Только куски в стороны полетели. Плюхнулся беспилотник в воду и на наше счастье затонул. Вместе с камерой, радиопередатчиком и свинцовым грузом балласта для нормального полётного веса. Сама цифровая камера, как и передатчик из 21 века, почти ничего не весили. Вот и приходилось отливать балласт из свинцовых охотничьих пуль 12-го калибра. Но все равно несколько кусков пластика обшивки с пенопластовым наполнителем покачивались на легкой волне.
Шлюпку у мостков на другом берегу озера оперативно оккупировали пять организмов в форме люфтваффе и погнали грести с максимальной скоростью всеми четырьмя вёслами в сторону падения беспилотника.
Мы собрали манатки и, от греха подальше, уйдя глубже в лес, всей группой переместились в ''Неандерталь''.
Жаль квадрокоптера — он жутко дорогой и фирменный, метрового диаметра. Но информацию с него мы уже получили. Картинка в ноутбуке есть. А дрон со дна озера путь достают. Умрут уставшими. Всё равно мы всех фрицев на этой точке уже приговорили. Но даже то, что обнаружили пулемётную точку на водокачке — уже окупило потерю аппарата. А то была бы нам смертельная неожиданность.
Отсмотрев съёмку с квадрокоптера на экране ноутбука, поняли, что в один заход у нас ничего не получится. Территория слишком большая, враги не в одном месте сосредоточены, а разбросаны по всей локалке. И хотя часовых всего три поста, считая с пулемётом на водонапорной башне, нас же слишком мало для сплошной зачистки в один присест.
— А зачем нам эта мародёрка? — вдруг подал голос мичман. — Нам же девочки нужны, а не тушки фрицев. Американские склады для мародерки я считаю для нас предпочтительней и безопасней.
— В Беларуси погиб при этой оккупации каждый четвёртый житель, — с напором выдохнул Ян Колбас в лицо Никанорычу. — И эти суки должны за всё ответить. А шмотьё их можно там и бросить. А лучше сжечь всё в чертовой матери.
— А я не согласный, — возразил Жмуров. — Мне бы очень пригодился бы в работе тот ''кюбельваген'' у крыльца. Тем более что он стоит несколько на отшибе от других тачек.
— Зачем он тебе?— спросил я, разглядывая этот угловатый уродец, творения знаменитого конструктора Порше. В принципе тот же ''Битл'' только предельно удешевлённый и облегченный. Даже кресла в нём парусиновые на раме из труб. И багажника, считай, почти никакого на скошенном носу.
— Маленький. С хорошей проходимостью. И бензина кушает мало. Не то что ваши прожорливые ''доджи''. А каждый раз ослика запрягать в двуколку мне уже надоело. — Тут же прояснил мне свои хотелки инженер. — Да и....
— Чего?
— Если там санаторий типа бордель, то там и кровати должны быть нормальные. Как раз в индивидуальные домики, которые мы собрались строить — не помешают. Постельное бельё опять же. Посуда. Прочая мебель. Всё не покупать.
В общем, к какому-то знаменателю так и не пришли. А это не дело.
— Ян, — сказал я Колбасу. — Вот смотрю я на тебя и думаю: а не оставить ли тебя на базе. Слишком ты на нерве, а надо в деле быть в душе спокойным, как лесное озеро тихой ночью, чтобы луна в нем отражалась без искажений. Иначе и сам пропадёшь и товарищей за собой потянешь.
— Легко тебе говорить, — огрызнулся белорус. — Ты, командир, столько родни в той войне не терял. А я всего рода лишился.
Что тут возразишь? У Колбаса из всей родни только один дед остался жив, который в Красной армии служил с довоенного призыва. Остальные его родственники в ту войну все сгинули. Кто в партизанах, кто в концлагере для пленных, а кто и вовсе в огненном аду от руки карателей. Я сам не могу похвастаться обильной роднёй, но её всяко больше будет, чем у Яна. Да и Москва под немецкой оккупацией не была. Есть среди моих кровных павшие на той войне, немного, но есть; есть парочка двоюродных дедов сгинувших в ГУЛАГе, но большинство своей смертью померли. Потомство оставили, которое теперь моего наследства ждёт.
— Сосипатор, ты что скажешь? — повернулся я к своему главному егерю.
Почесав затылок, псарь выдал с усмешкой.
— Я, командир, как прикажешь, так и сделаю. Нам, татарам, всё равно, что водка, что пулемёт, лишь бы с ног сбивала.
Интересно, от кого наш абрек успел нахвататься поговорок ХХ века? Хотя дурное дело нехитрое.
Подумав, я выдал директиву.
— Задача нам стоит не охренеть в атаке, а освободить девчат, как верно заметил Никанорыч. Все остальное вторично. Ликвидация нациков и мародёрка, которая возможна только при полной ликвидации немцев. Ибо должна пройти спокойно. А не под перестрелкой. Значит — третьей очередью. Сейчас обед, а потом садимся вырабатывать реальный план. За это время, может, кого и еще какие светлые мысли посетят. Помните одно — нам потери недопустимы, потому что невосполнимы.
$
После обеда открыл ''форточку'' и наслаждался видом, как немецкие лётчики развлекаются водолазными работами. Куски разлетевшейся от пулемётных очередей обшивки квадрокоптера они уже с поверхности воды собрали. И теперь, раздевшись до трусов, по очереди ныряли в озеро.
Приблизившись маленьким ''глазком'' к лодке я несколько успокоился. Фрагментированная голубая пластиковая обшивка, один из четырёх пропеллеров, ещё какие-то ''кишочки'' от аппарата, но, ни камеры, ни рации, утяжелённых мною свинцом, они пока не нашли. А учитывая толстый слой ила на дне озера, возможно и не найдут никогда. В любом случае надо проследить, куда они утащат остатки коптера и изъять. А то, не дай Господь, разберутся, что там к чему, и создадут какую-нибудь убойную вундервафлю на голову наших бойцов. Инженеры у Гитлера были продвинутые. На их разработках и США, и СССР еще почти полвека после войны окормлялись.
— Может их ныряльщиков прямо сейчас пострелять? — предложил Никанорыч, когда я закрыл ''глазок''. До этого все соблюдали режим полной тишины.
— А толку, — ответил я. — Других нагонят. А то и вообще озеро осушат и руками все дно переберут. Немцы упёртые. Давай перекурим и дальше наблюдать будем, куда они обломки складируют. Пока Жмуров нам план усадьбы с экрана вычерчивает.
— Я так думаю, — мичман создал колечко из табачного дыма. — Первым гасим пулемётчика на водокачке. Из ''окошечка''. В упор. Из бесшумного пистолета. Вторым ликвидируем часового у ворот сарая. И только потом достаём девчат, открывая ''окно'' как в американский склад. Как в рабский барак на Делосе открывали. Выводим девчат на нашу сторону. А потом как фишка ляжет.
— Остатки коптера забрать надо. Не забывай. — Уточнил я.
— Угу... — кивнул мичман. — А потом дать Яну пострелять фрицев. Из ''окошечка'' маленького. Пусть пар выпустит. А то перегорит парень. Или сбежит в сорок третий партизанить.
— Как сбежит? — не понял я.
— Обманет тебя и сбежит в ''окно'', — убеждённо пророчил Никанорыч. — Так что пострелять ему дай. Потом. После того как все нарезанные задачи выполним. Пусть отведёт душу.
Перекурили, и снова открыл я темпоральную форточку для наблюдения.
— Ты смотри, что деется-то,— покачал головой мичман, не отрывая глаз от бинокля. — Видать у них тут точка телефонизированная. Ишь, как быстро примчались.
У барского дома остановились два грузовика, с которых спрыгивали солдаты. Много. Не меньше взвода. Потом они достали из кузовов пару пулемётов на треногах. Один сразу потащили к шлагбауму, у которого, чуть в сторонке, уже копали окопчик. Второй затащили в сам барский дом.
— С чего это у них там такой алярм? — удивился я, отнимая от глаз бинокль.
— Скорее всего, от твоей летающей игрушки, — предположил мичман. — Летуны беду с воздуха нутром чуют. Вот у них очко жим-жим и завибрировало. Не железное, однако. Можем мы их по кругу осмотреть?
— Можем, но не панорамой, а закрыть окно и открыть другое несколько в другом месте, — ответил я.
— Вот и давай разведку проводить по-взрослому. — Попросил мичман, но императивным тоном. — А то на первую прикидку там уже полроты солдатни образовалось. Много для нас. Плюс офицеры в главном доме в количестве неизвестном. А надо знать точно.
— Ну, надо, значит надо.
$
План операции разработали подробный, но всё сразу пошло наперекосяк.
Так как расчет зенитного пулемёта с водокачки сканировал небо, то начать решили с часового у сарая. ''Окно'' за спиной часового открыли в штатном режиме со стороны стены и сразу в четыре руки затащили его в колхозный ангар. Такой подлянки от надежной стеки из брёвен сорокасантиметрового диаметра он никак не ожидал. ''Окно'' за ним я моментом закрыл, и, кажется, там никто ничего не заметил.
В ангаре Ян от всей души засадил немцу пролетарским кулаком по челюсти. Потом, не мешкая, бывшего часового при рабском сарае лишили сапог, ремней и мундира. В одном трикотажном исподнем заковали его в американские тюремные кандалы, которые вполне свободно мы купили в скобяной лавке в Техасе. Интересные такие — на руки, на ноги, и между ними еще цепочка. Между запястий рук не более полметра и ходить можно только мелко семеня ножками, одновременно придерживая соединительную цепь. Ручные кандалы еще приковали обычными наручниками к железному ''скелету'' ангара. Для полной надёжности.
Фриц, когда очнулся от апперкота, попробовал заорать, но ему моментально воткнули в рот шаровой кляп, купленный в магазине ''Интим'' в Москве моего осевого времени и застегнули на затылке. И от извращенцев бывает польза. Пнув пару раз ногами по рёбрам, оставили его на месте — никуда оттуда он теперь не денется.
Зачем нам пленный, я до сих пор не представлял. Разве что завести в ''Неандертале'' рабовладение. А что? Пришел к нам за русскими рабами и сам стал рабом у русских — чем не высшая справедливость? Но бросать труп на самом видном месте в самом начале операции посчитали неверным решением.
Потом открыли ''окно'' в сам этот капитальный сарай. Внутри относительно чистенько, явно тут раньше не скотину держали. На полу охапки соломы, на которых сидели и лежали девушки. Кроме женщин в красноармейской форме там были еще несколько девчат в цивильной одежде. Одну из них своим неожиданным появлением мы согнали с параши, и та с визгом поспешила затеряться среди товарок.
Вперед вышел Колбас. Глаза прижмурил в щелочки. Желваки гуляют по скулам. Сказал внушительно.
— Кто желает быть фашистстской подстилкой, могут оставаться тут. Остальным встать и на выход.
Женщины в красноармейской форме встали и дисциплинированно пошли в ''окно''. На лицах полное обалдение, но ожидаемого ора и визга мы не услышали. Несколько гражданских потянулись за ними. Но три девчонки так остались сидеть у стены.
— Надо ли так понимать, что остались только идейные немецкие овчарки? [презрительная кличка женщин которые крутили любовь с германскими военнослужащими в оккупации] — спокойно спросил их Ян.
В ответ молчание. Девчонки вжали головы в плечи и опустили глаза.
— Ну, молчание — знак согласия, — выдал Колбас и поднял пистолет.
Три хлопка.
Три трупа.
Никто не успел даже мяу сказать.
Когда Яна скрутили и доставили на свою сторону, Никанорыч отнял у него пистолет и дал кулаком в глаз.
— Ты что, хорёк, творишь? — крикнул мичман белорусу в лицо.
Я поторопился закрыть ''окно'' пока немцы на той стороне ничего не услышали.
— Собакам — собачья смерть! — воскликнул Колбас на повышенных тонах и с полным убеждением в своей правде.
— Жмуров, — позвал я инженера. — Выдай белорусам сейчас две бутылки водки. Пусть споят Колбаса до бесчувствия. А утром его к попу на исповедь.
Ваня с Михаилом потащили наружу Колбаса, который все что-то порывался нам высказать. Жмуров пошел вслед за ними.
— Мичман Победа.
— Слушаю, товарищ капитан, — откликнулся Никанорыч, принимая строевую стойку.
— Веди освобождённых женщин в баню. Потом всех покормить. Ну, да матушка Иулина сама всё знает. Исполнять.
Даже не подавая голоса, мичман жестами сбил группу женщин в подобие отары и повел за собой из ангара.
— Все вопросы потом, — раздался его голос уже с улицы.
Фельдшер из моряков, натянув на себя без разрешения сбрую немца, взял его винтовку — нашу советскую СВТ-41, — похромал вслед за Никанорычем, замыкая женский отряд.
Подумав, я не стал делать моряку замечание. Он к этому оружию привычен. Сам бы ему эту винтовку отдал потом. Но Никанорычу за своеволие его подчинённого потом выговорю. Для порядка.
— Перекур, — приказал я, садясь на лавку.
Крепко надо думать — продолжать нам акцию или бросить всё как есть. Женщин уже освободили. А то вдруг еще кто из наших с катушек съедет? Оно мне надо?
Сосипатор возвышаясь надо мной как скала, пробасил.
— А мне пострелять дашь?
— Тебе-то зачем? — удивился я. — Они твою родню не жгли.
— Дюже сапожки у них хороши, — покачал головой бывший абрек. — Не дело оставлять. За зипунами же туда пошли. И уходить с пустыми руками как-то не по-людски.
Прибежал Жмуров. Доложился.
— Выдал мужикам две бутылка ''Абсолюта''. Думаю, двух литров хватит им за глаза. Ну, что? Мародёрку начинаем?
Я как-то спросил Тарабрина, а почему я могу убивать животных, а людей нельзя? На охоту же хожу, и на моих способностях ходить по временам это никак не отражается. На что Иван Степанович тогда ответил, что был бы я людоедом, то возможно мог бы и убивать безнаказанно. Животных мною убиенных я же ем. Но в любом случае пути Господни неисповедимы. И лучше не пробовать.
— Мужики, — сказал я, затушив папиросу. — У меня денег, что грязи. Просто спокойно купить всё можно. Зачем нам обвафлянные немецкие простыни? И сапоги купить можно. Или со складов натаскать. Ботинки же американские натаскали на всех.
— Что с бою взято — то свято! — пробасил Сосипатор с предельной убеждённостью. — Да и сожженные патроны требуется окупить.
Вспомнилась что как-то раз в армии, наблюдая, как солдаты моей роты жрут сухой паёк на полигоне, куда входила сгущёнка, спросил.
— Ну, что, бойцы, вкусно?
— Ага, тащ лейтенант, — ответили мне с довольными улыбками. — Как украли.
Вот так вот, нашему человеку купленное не так вкусно, как добытое самим. Пусть даже кражей. И, вообще, купленным шмотьём реже хвастают, нежели трофеем. Это уже не только наше — это общемировое.
— ''Кюбельваген'' мы не забрали, — вторил псарю инженер.
— А почему не ''Хорьх''? — спросил я.
Шикарная машина 1938 года выпуска со складной крышей стояла у самого крыльца барского дома. Несмотря на войну, все перекрасившей в защитный колер, этот ''хорьх'' блистал бежево-вишнёвым лаком, в две краски.
— Только скажи и будет тебе ''хорьх'', — улыбнулся Жмуров.
— Зачем мне ''хорьх'', когда тут и дорог то асфальтовых нет? — ответил я, хотя эта машина мне всегда нравилась. Ну, то в Москве, чтобы провожали завистливыми взглядами, а тут ''патрик'' будет лучше.
Потом махнул рукой.
— Делайте что хотите, только если подстрелят вас, то потом не жалуйтесь.
Первая заповедь начальника: если нет возможности прекратить пьянку, то её надо возглавить.
— Только подождём ночи, а то я уставший уже. И жрать что-то хочется.
Зашел Мертваго, доложил, что санитарная обработка нового контингента началась штатно.
— И ''вошебойку'' раскочегарили, так что сжигать их старую их одежду не придётся, — завершил он свой доклад.
'Вошебойка'', или по-научному прожарочно-дезенфицирующая установка на базе автомобильного прицепа — моё последнее приобретение у квази-интендантов из моего осевого времени. По важности, наверное, вторая после полевых кухонь вещь. Благодаря таким установкам Красная армия в Великую Отечественную войну не обовшивела, в отличие от немцев. Тем более питание у нее дизельное, как у КамАЗа.
Пока вша наш колхоз, несмотря на то, что живём практически в полевых условиях, не жрёт. Баня у нас еженедельно, ибо на воскресную службу надо являться не только душевно, но и телесно чистым. Канон тут такой религиозный. Но береженого бог бережет.
— Как там настроения среди нового контингента? — поинтересовался я.
— Да, как мешком из-за угла пришибленные, — пожал плечами Мертваго. — Молчат, озираются, но вопросов не задают. Завтра всё узнаем. Придут в себя — языки развяжутся.
— Кстати, поговорил бы с пленным. А то даже не знаю: куда его девать, и зачем он нам тут нужен.
— А чё с ним разговаривать, — пробасил Сосипатор — В куль, да в воду его.
Статский советник расстегнул на затылке нашего пленного кляп, вынул его изо рта немца.
Тот умоляюще прохрипел.
— Васер.
Жмуров отстегнул с пояса флягу и передал ее ветеринару. После того как напоил немца, Мертваго коротко с ним переговорил по-немецки. Потом сообщил нам.
— Полезный парень оказался. Вернее профессия у него нам полезная: столяр-краснодеревщик. Мебельщик. Я бы его оставил здесь. Тем более у него семьи нет. Англичане выбомбили в Гамбурге всю его родню. Он потом добровольно вступил в ПВО, хотя имел освобождение от фронта. Он на заводе братьев Маузер приклады к винтовкам вырезал с начала войны.
— Как зовут? — Интересуюсь.
— Ганс Баумпферд. Обер-ефрейтор зенитной артиллерии.
— Спроси: кровать нормальную сделает, чтобы не скрипела, когда на ней бабу дерёшь от всей души? Из секвойи.
Снова переговорив, Мертваго нас заверил.
— Может. Он у хорошего мастера учился. Но с секвойей не работал. Больше с махагони дело имел.
— Жмуров, отдай ему одежду. — Распорядился я. — А вы ему скажите, что он у нас в плену теперь пожизненно. Обратной дороги нет. Так что пусть усиленно учит русский язык. И куда бы его устроить пока? — почесал я в затылке.
— В свободный вольер к нам поместить, — пробасил Сосипатор.— Пусть на него мордаши полюбуются. Потом что-нибудь придумаем.
$
После ужина покормили пленного. Не со своего стола, просто разогрели на кухне собачьего питомника двухфунтовую банку американских консервированных бобов с мясной подливой. Кормили его там же на собачьей кухне у Баранова.
Немцу американская жратва понравилось. А вот на чай из пакетиков от известного на весь мир бренда он сказал.
— Вы научились делать эрзац лучше нас. Кофе у вас тоже эрзац?
Мертваго долго смеялся, прежде чем мне перевёл эту сентенцию.
— Скажи ему, что если будет хорошо работать, то будет в паёк получать настоящий кофе. Арабику или рабусту, — пообещал я.
Мертваго перевел мои слова и передал мне ответ пленного.
— Он сказал за это тебе авансом большое спасибо и убежден, что мы в нём не разочаруемся, — перевел статский советник его ответ. — Тем более что он никогда не был убежденным наци. Он рабочий.
— Все они в плену рабочие да сторонник Тельмана, — пробурчал я. — А гитлеровская партия у них тоже рабочая, судя по названию [НСДАП — национал-социалистическая немецкая рабочая партия]. Спроси его, для чего к ним привезли русских пленных женщин, которых он охранял?
Немец немного потупился, и, видимо, решал, как ему эта информация может повредить. Потом решил, что говорить надо правду.
Простое лицо тридцатилетнего мужчины, русый, бритый, стрижен коротко, тусклые серые глаза и широкие ладони человека работающего руками. В своем мундире, с которого у него спороли все погоны, петлицы и нашивки он выглядел бы одетым в совсем гражданский френч, если бы не ясные алюминиевые пуговицы. По крайней мере, враждебного чувства у меня он не вызывал. И не только у меня. Мертваго, который с дойчами воевал в первую мировую, также был настроен вполне добродушно.
И эта ''деревянная лошадка'' — так можно было перевести на русский фамилию немца, с опаской поглядывая на любопытных мордашей за сеткой-рабицей, разразилась речью с угодливыми интонациями.
— Я на восточном фронте всего два месяца.
Наверное, это он к тому упомянул, чтобы его за зверства оккупации не потянули к ответу. Гнётся фриц — уже хорошо. Но послушаем внимательно, что дальше скажет.
— До того служил в ПВО Гамбурга где меня ранило осколком от английской бомбы. После госпиталя отправили в Белоруссию, — переводил мне Мертваго торопливую сбивчивую речь немца. — Так как я ещё считался выздоравливающим второй категории, то меня поставили обслуживать ''эрликон'' в санатории лётчиков. Это такая зенитка четырёхствольная калибром в два сантиметра. Периодически стоял на посту в карауле. У шлагбаума или вот как сейчас у сарая с пленными поставили. Куда ставил фельдфебель, там и стоял положенное время. Или какой другой хозяйственный наряд выполнял, к примеру, за продуктами ездил в качестве охранника. Мебель чинил. Плотничал по надобности.
— Почему у тебя была советская винтовка? — спросил я.
— Маузеров не хватает даже для Вермахта, поэтому Люфтваффе и СС постоянно вооружают трофеями. У нас интендантства разные. Я не в обиде — советская самозарядка очень хорошее ружьё, если за ним нормально ухаживать. Точная, не капризная, надёжная и скорострельная. Мне есть с чем сравнивать. Нам в Гамбурге привозили самозарядные винтовки Вальтера на войсковые испытания. Так вот по сравнению с токаревским ружьём она полный отстой. Вообще у нас любят русское оружие, особенно автоматы.
— Скажи ему, чтобы зубы оружием не заговаривал, а рассказал про женщин, — попросил я Мертваго.
Баумпферд сразу поскучнел, но показания давать не отказался.
— В той усадьбе не только санаторий для уставших боевых лётчиков, но и бордель для них, — наконец разродился он на показания. — Офицерский. В военных борделях строго следят, чтобы контингент для господ офицеров был расово чистый. Только немки или, в крайнем случае, фольксдойче. Периодически проходят по этому поводу проверки от специального отдела Гестапо, хотя раньше за этим следили намного строже. В этом борделе, который в санатории, женщины, что обслуживают летчиков все расово чистые, из ''Союза немецких девушек'', молодые, красивые, фигуристые, из патриотических соображений добровольно поступившие на эту службу и числящиеся чиновниками военного министерства. Вот они настоящие наци. Даже во время оргазма громко кричат ''Хайль Гитлер!''. Но этот бордель у нас забирают на ротацию во Францию или в Норвегию, точно не знаю. А нового не присылают. Вот и майор Фогт приказал нашему коменданту набрать новых шлюх в лагерях военнопленных и из тех девушек, которые уезжают работать в Германию. Майор сказал, что если Толстый Герман сам решает кто у него в штабе еврей, а кто нет, то он — фон Фогт, — также сам будет решать кто в его борделе арийка, а кто нет. Девушек подбирали внешне похожих на немок. Майор к этому отнесся очень строго. К тому же он решил таких женщин не афишировать начальству как бордель, а проводить их по документам как добровольных помощниц вспомогательных служб Люфтваффе с соответствующей подпиской. В Вермахте такая практика — оформлять пленных как ''хиви'', процветает с самого начала войны, а чем хуже Люфтваффе?
— Многие подписали такие обязательства?
— Насколько я слышал, только три девушки, что должны были отправиться в Германию на работу. Остальных привезли только сегодня.
— Кто такой майор Фогт?
— Начальник объекта, санатория и поместья вообще, которому подчиняется всё там. Он военный врач. Обер-штабсарц, но мы его между собой зовём майором, так как он палку со змеей на погонах почему-то не носит. У него большие связи в верхах. К нам, точнее к нему, ездят отдыхать даже генералы. Особенно после того, как в усадьбе построили финскую баню с массажём и биллиардный зал с баром. И патефон для танцев поставили в обеденном зале на первом этаже. А по почте присылают ему новые музыкальные пластинки. Прямо из Берлина.
— Сколько женщин в немецком борделе?
— Дюжина. По числу комнат на втором этаже. Хотя положено по инструкции иметь одну проститутку на 25 лётчиков. Но тут не полевой бордель, а санаторий. Так что у нас редко бывали одновременно больше двадцати летчиков на отдыхе. И исключительно офицеры. Летчики-фельдфебели отдыхают в других местах.
— Почему же в сарае было больше женщин? Чуть ли не вдвое.
— Фогт приказал привезти больше женщин, чтобы было из кого выбирать. И если кто из них откажется от такой миссии, то таких отправят обратно в концлагерь.
— А шлюхи для обслуги санатория, где у вас расположены?
— Для нас офицерские шлюхи недоступны. Чином не вышли. Для унтер-офицеров и рядовых есть свои полевые бордели. Но они далеко. Ближайший для Люфтваффе — в Минске. Но и там, в основном, страшные курляндские рожи трудятся. Да и не отпускают нас туда часто. Разве что в ближайшей деревне за пару банок консервов или за бутылку прованского масла с буханкой хлеба можно найти подружку на ночь. Но, не таких молоденьких девочек, а, как правило, вдов с маленькими детьми. Фогт это знает и не ущемляет нас увольнениями. Тем более что население в окрестных деревнях к нам лояльное. Хотя за провинность он может солдата лишить выходного. Вот все и стараются хорошо служить. На аэродромах нет и этого. Там будет в полевом борделе одна тумбообразная латгалка на 50 солдат. Правда, говорят, что в пехоте всё ещё хуже.
— Телефон в санатории есть?
— Нет. Телефонной линии нет. Есть рация.
— Откуда сегодня прибыло к вам пополнение?
— Из отдельной авиаполевой дивизии Люфтваффе. С её командиром у майора дружба на почве совместных пьянок. Вот его Фогт и попросил прислать подмогу, когда заметили непонятный летательный аппарат над санаторием. Раньше тут партизан не было, но всё всегда когда-то случается в первый раз, а фон Фогт очень предусмотрительный офицер.
— Вот план санатория. — Расстелил я на столе вычерченную инженером ландкарту. — Покажи, где находятся основные огневые точки? А также запасные и резервные.
$
— С твоей женой всё в порядке, — первое, что высказал Тарабрин, подходя ко мне, вместо приветствия.
Появился проводник неожиданно как чёрт из табакерки.
— Как ты не вовремя, — бросил я Тарабрину резкое слово. — У нас как раз полным ходом идёт операция по фашистскому санаторию для лётчиков. Мы только-только баб оттуда вытащили. Не закончили ничего.
Улыбается мне Тарабрин как добрый дедушка.
— Можно подумать, Митрий, что ты играть со временем разучился, — покачал головой Иван Степанович. — А вот баб показывай. Интересно же, кого ты тут на племя разводить будешь кроме коняшек.
Что ж и самому надо посмотреть внимательно, кого добыли, пока не стемнело.
По дороге к санпропускнику Тарабрин заявил.
— Я тут чего появился. Мне инженер твой нужен и белорусы. Ненадолго, дней на несколько. Хочу у себя финский бетонный погреб поставить. Старый погреб мой совсем обветшал.
— А деньги для финнов есть? — хороший погреб и меня интересует на будущее. Пока снабжение мясом и молочкой у нас, что говорится, с колёс.
— Мал-мала евро есть, — ответил проводник. — Только вот в чём проблема. Их мастеров мне сюда возить не хочется. Не нужны они тут на пять лет. А работы эти, как я понял, твоим ребятам по плечу будут и по квалификации. Оттуда только сам готовый бетонный короб привезти остается и оборудование.
— Погреб — это хорошо, — ответил я. — Мне самому погреба не помешают. Урожай хранить. Да и мясо... Долго хранить пока негде. Собрался я уже изотермический фургон из своей Москвы пригонять.
— Ну, фургончик можешь просто в аренду взять, чтобы льда наморозить, — посоветовал Тарабрин. — А вот готовые бетонные бункера под погреба я бы и тебе посоветовал заиметь. Их даже не обязательно в землю закапывать. Сверху керамзитом присыпают. А поверху дёрном обкладывают. Вентиляция правильная. Температуру нужную хорошо держат и электричества не требуют.
— Уговорил. Соблазнительно, — согласился я. — А как же археологи?
— Да и шут с ними, — махнул рукой Тарабрин. — Я тут по картам твоего времени посмотрел, моё поместье к ХХ веку затопит морем. Вот и давай своих белорусов мне в аренду.
— Завтра, — ответил я. — Сегодня они, наверное, все пьяные в дым.
И рассказал об инциденте с Колбасом.
— Твоих никого не покоцал? — спросил Тарабрин с тревогой. — Только чужих?
— Бог отвёл, — перекрестился я.
— Если на твоих станет бросаться, то мой тебе совет: избавляйся от таких чудиков сразу. Не жалей. Ножик в руки и к мамонтам. Подальше отсюда. На Дальний восток или в Австралию. Ты не смотри что наш народ спокойный, податливый и работящий. Если его разозлить — он дюже свирепый бывает. Лучше такие случаи купировать в самом начале. Ага... Пришли вроде.
На воротах ''концлагеря'' стоял на часах один из сосипаторовских егерей с винтовкой на плече.
— Позови нам матушку Иулину, — приказал я ему.
Когда попадья подошла, то расспросили её про новый контингент.
— Бабы как бабы, — ответила Иулина. — Но взрослые. У таких наших уже по паре ребятишек, самое малое, за подол цепляются. А эти мало того, что не рожалые, так еще и военные.
— Здоровье у них как? — интересуюсь.
— Кроме вшей, ничего такого пока не замечено. Говорят, их дважды доктора осматривали, прежде чем они попали туда, откуда вы их забирали. Кстати, и среди них есть врач. Баба-врач. Чудны дела твои, Господи. Может лжу рекла?
— Вряд ли, — ответил я. — В те времена и женщины высшее образование получали. И женщина-врач была уже не редкость.
— Тогда, хвала Господу, — перекрестилась попадья. — Нам как раз доктор не помешает. Всё же, Мертваго, хоть и хороший человек, но коновал, а не людской доктор.
Как и в прошлый раз расположились за обеденным столом под навесом. Доктор оказалась женщиной, внешне ничего особенного из себя не представляющей. Разве что природная голубоглазая блондинка больше похожая на финку или шведку, нежели русскую. Этакая Сольвейг с крышки сыра ''Виола''. Прожаренная и выстиранная форма на ней сидела ладно. Даже воротничок подшит свежий. На зелёных с малиновым кантом петлицах красная шпала и позолоченная медицинская эмблема — змея над чашей. Как шутили во времена моей армейской молодости: хитры как змеи, да и выпить не дураки.
Она быстро оттараторила нам, что является штатным врачом медсанбата какой-то там стрелковой дивизии. Попала в плен недавно под Орлом. Взяли её в этот санаторий с пересыльного этапа в Минске. Потом мы объявились. Вот и всё. Воюет с мая 1942 года.
— Гражданская специальность у вас, какая? — спросил я, открывая свой кадровый кондуит по контингенту.
— Педиатр, — отвечает. — Но на фронте пришлось переквалифицироваться в хирурга. Хотя бойцы они все как дети. Вся разница, что умишка поменьше, а членишко побольше.
Я и не подозревал, что этот армейский баян настолько древний.
— Какой ВУЗ заканчивали?
— Пироговку. В Москве. Распределили в Морозовскую детскую клинику, но потом мобилизовали в армию.
— Значит ли это, что детей вы лечить можете?
— Могу. На это и учили. А как хирург я чистый практик. Только фронтовой опыт. И то без длительного послеоперационного выхаживания. Медсанбат всё же не тыловой госпиталь. Прооперировали и дальше отправили по этапу санитарным поездом.
— До института работали?
— Закончила медицинское училище как операционная сестра, немного трудилась по специальности в Первой Градской больнице — стаж нарабатывала. Потом поступила в институт.
— Последний вопрос: как вас зовут?
— Военврач третьего ранга Василина Васильевна Васюк — вот такие у меня родители, со своеобразным чувством юмора, — усмехнулась женщина.— Год рождения 1916-тый. Украинка по паспорту, но украинского языка не знаю. Всю жизнь прожила в Москве. Из семьи медиков. И отец, и мать. Мать еще первую мировую застала сестрой милосердия. Потом в роддоме на Шаболовке всю жизнь трудилась. Отец — доцент в Сеченовке. Практикующий психиатр. Тоже врач с опытом Империалистической войны. Родители на ней и встретились.
— Как вы посмотрите на то, что мы вас назначим старшей над всей женской командой? В помощь матушке Иулине.
— Ну, если надо, так надо. Я и так тут самая старшая по воинскому званию. А вопрос задать разрешите?
— Спрашивайте.
— Где мы? Что у своих, уже поняли. Но где?
— В Крыму.
— Он же еще под фашистом? — удивилась врачиха.
— Вот, Митрий, все вы задаёте неправильные вопросы, — усмехнулся Тарабрин. — Не где, Василина Васильевна, а когда. Крым. Но примерно сорок тысяч лет до Рождества Христова.
— Ой, — врачиха зажала ладошкой рот. — А как же там?
— Там вы в лучшем случае уже числитесь как пропавшая без вести, в худшем, как погибшая в плену. — Пояснил я. — Вам уже успели наколоть на руку номер?
— Нет.
— Значит вы пропавшая без вести, так как по немецкой бюрократии вас еще не провели по персональному учёту военнопленных.
— Ужас, какой, — опустила врач руки на стол. — Я надеялась, что нас партизаны освободили. Что я у своих.
— Вы и у своих. — Ответил я. — У русских. Но не у партизан. Всё что вы видите вокруг, называется страна Беловодье. И здесь нам очень нужны врачи. Добро пожаловать.
— Обратного пути нет? — спросила женщина.
— В концлагерь? — ответил я по-одесски вопросом на вопрос.
— В концлагерь не нужно, — замотала она головой.
— Вы согласны работать по специальности?
— Да. Согласна. Я и в лагере была согласная лечить пленных. Только там не было никаких лекарств. А здесь как с лекарствами?
— Напишете список — будут. Правда, у нас пока вместо зелёнки американский кумихром. Достался вместе с хирургической палаткой.
— Знаю такой. Красного цвета. К нам в медсанбат поступал по ленд-лизу. Раненые его боялись, думали что кровь на них.
— Ну, если согласны то вот вам толстая тетрадь, карандаши и полевая сумка, — положил я названные вещи на стол. — Составите список девушек. С указанием образования и специальности.
— Я и так могу сказать. — Перебила меня врачиха.— Одна медсестра. Четыре штабные телефонистки. Кастелянша медсанбата, ну, сестра-хозяйка. Остальные все работницы банно-прачечной роты при медсанбате. Только не моего медсанбата, другого. И пяток девочек, пойманных немцами в Минске для угона в Германию на работы. Эти совсем соплячки по возрасту. Только что школу закончили. А долго нас тут за колючкой держать будут?
— Две-три недели. — Ответил я. — Сами, как врач, должны понимать, что такое карантин. Потом на свободу. Но работа у нас по наряду. Пока коммуной живём. Выйдут девочки замуж, тогда и дома поставим для семейных. Нарожают вам детишек для практики.
— А основная деятельность вашей коммуны, какая? — интересуется Василина. — Сельскохозяйственная?
Она махнула рукой в сторону наших огороженных полей, хорошо просматриваемых из ''санитарного концлагеря''.
— Конезавод и добыча соли. — Просветил её Тарабрин. — Остальная наша община живёт через пролив на Тамани. В основном хлеборобствует. Живём как при царе Горохе, зато свободно. Работаем на себя. Ни бар, ни комиссаров над нами нет.
— Много вас тут?
— Много. Тысяч двадцать душ. Но здесь, в Крыму, мало пока.
— А врачи ещё есть?
— Есть. — Отвечает Иван Степанович. — Только все там, на Тамани.
— У нас, пока вы, Василина Васильевна, не появились, всех лечил наш ветеринар. Правда, он с опытом трёх войн. Так что с тем, что пока случалось, справлялся. Ещё есть фельдшер с Черноморского флота. Медсестру вот с вами освободили. Так что санчасть в конезаводе вырисовывается полноценная.
— Пробу с ужина снимать будете, начальнички, — подошла улыбающаяся чему-то Иулина.
— Обязательно, — поднялся Тарабрин. — Куда идти?
Попадья махнула неопределённо в сторону полевой кухни.
— Кстати, матушка, а почему новеньких не постригли под ноль? — понял я, что меня всю беседу напрягало. Короткая, почти модельная стрижка врачихи.
— Тяжко мне с ними, Митя. — Вздохнула Иулина. — Во всех местах безропотно выбрились, как положено. Гнид вычесали. Постригли коротко ножницами они сами себя. Иначе — в драку. Но я предупредила, что если хоть одну гниду у кого найду, то всех наголо обрею насильно уже.
— Матушка, я тут припомнил, что во времена моего детства в шестидесятых годах в деревнях избавлялись от вшей с помощью керосина. Волосы им мыли. А кто не захочет керосином вонять — пусть бреют головы налысо.
И улыбнулся. Вот я, какой умный!
— Можно попробовать. — Покачала головой Иулина. — А более приятных лекарств нет никаких? Уж больно неохота керосин нюхать.
— Поищем. А вы пока пользуйте керосин.
Да... такие ароматы вокруг приятственные от разнотравья степного. А их керосином... Но, что делать? Что делать? Тут вопрос не только гигиенический, но и дисциплинарный. А то толпе баб дай только побуянить. ''Когда казаки плачут'' у Шолохова читали? Вот-вот. А еще Аристофана можно припомнить. Чем-то надо баб занять в карантине. А то все беды, как известно от безделья проистекают. И не только у баб. У монахов, зеков и солдат те же проблемы.
Пригласил к столу сестру-хозяйку из пленных.
— Техник-интендант второго ранга Ионина Таисия Павловна, — представилась слегка полноватая женщина лет двадцати пяти. Брюнетка. Кареглазая. Стрижена коротко ''под мальчика''. Симпатичная бабёнка. Военная форма чистая, видно, что поле прожарки и стирки. Разве что неразглаженная и без ремня гимнастёрка полощется на ней. Юбка чуть ниже колен. На ногах высокие брезентовые сапоги. Надо же и немцы в плену не позарились на такую обувку. А для лета она хороша. Особенно сухого и жаркого. Лучше кирзы и кожи будет.
— Садитесь, Таисия Павловна, — предложил я и сам представился. — Хочу вам предложить должность кастелянши в нашей коммуне. Заведовать всем текстильным складом, выдачей и обменом белья. Как постельного, так и исподнего. Вам же знакома такая работа.
— На столько душ? — только и откликнулась та на предложение.
— Примерно триста, — ответил я ей.
— Ничего особо сложного. В медсанбате было больше народу, если считать вместе постоянный и переменный контингент. Кому я подчиняться буду?
— Мне. Я тут вроде самый главный. Пока мне. А как жена моя родит и сюда приедет, то ей. А повседневно — мичману. Он у нас главный за всем складским хозяйством.
— Прачечная отдельно будет или тоже подо мной?
— Вот вы и прикиньте, как лучше всё организовать, а то пока мужики сами себя обстирывают в ручье по субботам, а то не дело. Время от работы отрывается. А дел у нас невпроворот.
— Всё надо вручную стирать, или какая механизация будет? — интересуется.
— Вот подумайте, что можно приспособить для облегчения труда. А как у вас в медсанбате было?
— По-разному. Где как. Но в основном всё руками. У наших прачек главной старшина стоит. Я ещё с ней посоветуюсь. Просьбы принимаете?
— Смотря какие, — пожал я плечами.
— Девочки по сладкому соскучились. Даже просто по сахару, не говорю уже про конфеты. Помочь с этим можете?
— Будет зависеть от вашего поведения, — тут же нашёлся я. — Будете матушку Иулину слушаться, будет вам сласти. А нет, так нет.
Ну, чисто дети. Угроза оставить без сладкого — действенная мера.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
