Неизведанные гати судьбы. Глава 46

Неизведанные гати судьбы

Глава 46

Поселение "Урманное"

В Алтайском Белогорье

После простого, но вкусного и сытного завтрака, с ещё тёплым свежеиспечённым хлебом, я до обеда позанимался с детьми, проверяя как они научились считать, читать и писать, а потом направился в Управу, где мы вместе с поселянским старостой и четырьмя артельными охотниками занимались взвешиванием и делёжкой доставленного зерна и муки. Мы распределяли в равных долях найденное на дальнем урмане добро, на все семейства нашего таёжного поселения. Все привезённые мною мешки с мукой и зерном, ещё с утра пришедшие охотники отнесли в кладовую поселянской Управы. На мои слова о том, что "моя Яринка вчера отсыпала немного ржаной муки, чтобы испечь каравай хлеба к завтраку", поселянский староста не обратил никакого внимания, лишь сказав мне, что "Ярина Родасветишна была в своём праве, ибо её мужем были найдены и доставлены мешки с зерном и мукой в поселение".

Закончили мы с делёжкой зерна и муки, где-то ближе к вечеру. Чеслав Нечаевич ещё раз пересчитал все небольшие кулёчки и мешочки помеченные знаками Родов и семейств поселения, повторно сверив их с записями в своей амбарной книге. После чего охотники пошли оповещать поселян, что завтра с утра в Управе начнётся раздача зерна и муки, а я направился в кабинет моего отца, чтобы обсудить наши возможности по вызволению Светозара из-под ареста. Вот только поговорить с отцом мне не удалось, так как прибежал мой сын Доброслав и позвал нас ужинать. Забрав нашу долю зерна и муки, мы втроём отправились домой.

После вечерней трапезы, мы с отцом прошли на задний двор, и расположились на широкой лавке со спинкой, под старой яблоней растущей за летней трапезной. Первым начал говорить мой отец...

— Давай, Демидушка, рассказывай, что ты придумал. Надеюсь, у тебя уже есть намётки, как нам Светозара из-под ареста освободить?

— Есть у меня несколько мыслей, отец, но чтобы всё прояснить, надо бы ещё раз расспросить Шатуна, то есть Яросвета.

— О чём ты его хочешь расспросить, Демид? Ведь он же во всех подробностях уже рассказал, как арестовали Светозара.

— Я знаю про то, отец, но мне также известно, что ты сразу после его подробного рассказа, непонятно почему наказал Шатуна, отправив на дорогу в поселянский дозор. В том что произошло со Светозаром на почтовом тракте, никакой вины Шатуна нет, а значит наказание незаслуженное.

— Успокойся, Демидушка, — с улыбкой сказал отец. — Своим решением я вовсе не наказывал Яросвета, а в поселянский дозор его направил лишь для того, чтобы он никому из поселян не смог рассказать о случившемся. Мне тогда просто нужно было время, чтобы продумать все варианты освобождения Светозара, вот я и направил его на дорогу. Его уже в полночь сменили в дозоре, и он сразу же пошёл домой отдыхать. Весь день он так и не выходил из своего дома. Ты мне лучше вот что скажи... Что тебя заинтересовало в его рассказе?

— Меня заинтересовало в его рассказе то, что у него не получилось тайно проникнуть в город, из-за скрытых вокруг Барнаула вооружённых отрядов красноармейцев. Просто так бойцов никто скрывать от людей не будет, значит в Барнауле и его окрестностях что-то непонятное происходит. Он же оцепления и засады заметил даже возле карьеров, где долгое время глину для кирпичных заводов добывали. Кроме того, я тут на досуге подумал, что не просто так, большевистские власти на дальний урман отправили своих бойцов с двумя пушками и пулемётами для разгрома банды.

— Какой ещё банды?

— Я тебе вчера не успел рассказать, поздно уже было. На дальнем урмане я встретил своего старого знакомого Зиновия Адамовича. Я с ним впервые повстречался, когда навещал давнишних знакомых из Барнаульской аптеки. Так вот, Зиновий Адамович там командовал большим отрядом красноармейцев. Они занимались уничтожением отряда зелёноармейцев, которые, по мнению красных, грабили все деревни в округе и убивали местных жителей, то есть, проще говоря, вели себя как самые обыкновенные бандиты. Скрывалась вся банда на дальнем урмане, где зелёные обжили самую большую пещеру. Вполне может быть, что скрытые засады красноармейцев вокруг Барнаула, которые заприметил Шатун, расставлены как раз для поимки сбежавших от возмездия бандитов. Когда уже закончился бой между красными и зелёными, я побеседовал с Зиновием Адамовичем. Вот он-то мне и поведал, что большевики победили и взяли власть во всех губерниях бывшей Российской империи. Кстати, лошади и телега с мешками, мне достались от тех самых зелёноармейцев. Когда я их обнаружил на дальнем урмане, то все бандиты уже были мертвы. Видать местные жители при грабеже, дали бандитам достойный отпор, прежде чем сами все погибли. Из зелёных сумел уйти верхом на лошади лишь один, да и тот получил тяжёлые ранения. Он помер от потери крови ещё по дороге. Когда я вышел к лошадям и телеге, стоявшим на старой заброшенной дороге, то из людей в живых никого не было.

— Значит, нашего Светозара могли арестовать, приняв его за сбежавшего бандита?

— И такое вполне может быть, отец. Нам же не известно, о чём говорил Светозар с бойцами и командиром красноармейцев на почтовом тракте. Да к тому же, есть ещё один момент в рассказе Шатуна, на который ты не обратил должного внимания.

— Ты сейчас на что намекаешь, Демид?

— Шатун мне сказал, что видел как у Светозара, во время борьбы, красноармейцы оторвали левый рукав рубахи.

— Ну оторвали рукав и что с того?! — не понял моего намёка отец. — В драке всякое бывает.

— Всё дело в том, отец, что во время боя на нашем Торговом подворье, как ты сам прекрасно знаешь, Светозар получил два ранения в левую руку. Обе пули прошли навылет не задев кость. Но! Отметины-то от пулевых ранений у него никуда не делись. Они так и остались на левой руке. Наш Светозар может сколько угодно доказывать, что он всего лишь простой писарь в поселянской Управе, а вот его пулевые ранения на руке будут говорить красноармейцам совершенно о другом.

— Тут ты прав, Демид. Об его ранениях я как-то не подумал. Про одно ранение, ещё можно сказать что оно получено случайно. Шальную пулю всякий может получить, а вот про два ранения, полученных в одно и то же время, такого уже не скажешь. Никто не поверит.

— Вот и я о том же думаю, отец. С нашим Светозаром двойственное положение получается. С одной стороны, именно мне нужно как можно скорее отправляться в Барнаул к нему на выручку, а вот с другой стороны, проявляется невозможность незаметно проникнуть в город, из-за скрытых засад и оцеплений устроенных красноармейцами. Идти открыто по почтовому тракту мне даже не стоит и пытаться, ибо у меня нет нужного документа от новых властей. Не догадался я, на дальнем урмане, попросить Зиновия Адамовича, чтобы он мне какую-нибудь бумагу для подтверждения личности выписал, а судя по времени, с той поры, как мы с ним расстались, он со своим отрядом красноармейцев вернётся в Барнаул, не раньше чем через два-три дня, да и то в самом лучшем случае. Вполне возможно, что после его доклада своему командованию о полном уничтожении банды зелёноармейцев, оцепления и засады вокруг города снимут.

— Пока всё енто только наши предположения, Демид. Может статься, что все скрытые засады и оцепления вокруг города, выставлены совершенно по другому поводу.

— Не буду с тобой спорить, отец, и такое тоже вполне может быть.

— Вот и хорошо, что ты меня понял. Ты иди отдыхай, или детям сказки перед сном почитай, а я ещё немножко посижу тут и хорошенько всё продумаю, что нам следует делать дальше. Завтра после раздачи хлеба в Управе, я сообщу окончательное решение, как нужно будет всё сделать.

На следующий день, сразу же после обеденной трапезы, я направился в нашу Управу чтобы узнать решение отца. Что он там придумал мне так и не удалось узнать, ибо едва я дошёл до крыльца Управы и поднявшись уже хотел открыть входную дверь, как вдруг заметил, что все разговоры поселян внезапно стихли, и жители устремили свой взор вдоль улицы. Я обернулся и увидел, как на дороге к поселению, поднимая пыль, мчались два всадника. Они стремительно приближались, и вскоре все жители узнали в одном из всадников Светозара. К стоящему возле Управы народу вышел Чеслав Нечаевич, и попросил всех жителей получивших зерно и муку разойтись по домам. Люди не стали спорить с поселянским старостой, и многие направились по своим делам, лишь ещё не получившие свою долю, да любопытные детки никуда не ушли.

Светозар и его пожилой спутник, остановились у самого крыльца Управы. Быстро спрыгнули с коней, и передали повод подбежавшим любопытным детям. После чего, Светозар произнёс обращаясь ко всем ещё не ушедшим по домам людям:

— Доброго здравия, всем поселянам!

— Здравия вам, люди добрые, — поздоровался с поселянами пожилой спутник Светозара.

Услышав ответные приветствия от всех присутствующих, Светозар с поклоном обратился к Чеславу Нечаевичу:

— Здрав будь, отец. Глава поселения у себя?

— И тебе доброго здравия, Светозар. Проходите в Управу. Глава у себя в кабинете, — ответил ему староста, а потом обратился к детям: — А вы, чада, займитесь-ка конями. Обиходьте их хорошо, а также накормите и напоите.

Радостные дети что-то весело крича, куда-то увели коней, а Светозар с пожилым спутником поднявшись на крыльцо Управы, за руку поздоровались со мной. После чего, мы вместе прошли в кабинет отца.

Увидев с кем я пришёл, отец поднялся из-за стола, обнял своего помощника, затем за руку поздоровался с гостем, после чего, сказал:

— С возвращением, Светозар! Я рад что с тобой ничего плохого не случилось. Мы с Демидом уже мозги себе вывернули, как тебя из-под ареста вызволить. Присаживайтесь, где вам удобней. И мы ждём рассказа о том, что с тобой произошло? С гостем мы опосля переговорим.

— Нам бы, попить чего-нибудь, Ярослав Всеволодович, а то в горле всё пересохло, — смущаясь от такого внимания Главы поселения, произнёс Светозар.

— Так вот же самовар на столе. Он ещё совсем горячий. Так что можете себе, хоть чаю, хоть взвару навести. Где чашки стоят и находится всё остальное, ты, Светозар, и сам прекрасно знаешь. Обедать я тебя домой отпущу, лишь после твоего подробного рассказа.

Дождавшись, когда Светозар с гостем закончат своё чаепитие, мы с отцом приготовились слушать.

— Не томи уже, Светозар, рассказывай, — сказал отец, видя как его помощник отставил чашку в сторону.

— Ярослав Всеволодович, а разве вы не хотите дождаться прихода моего отца?

— Чеслав Нечаевич сейчас занят. Он выдаёт хлеб жителям поселения. Так что он не придёт. Рассказывай. И начни с самого начала, то есть с того момента как тебя остановили красноармейцы на почтовом тракте перед Барнаулом.

Светозар удивлённо посмотрел на моего отца, пытаясь понять откуда ему известны такие подробности. Но потом, всё же решил не обращать на это внимание и начал своё повествование:

"После того, как я расстался с Яросветом и вышел на почтовый тракт, ничего не говорило о том, что со мной может что-нибудь случиться. Тем более я по дороге разговорился с селянами, что шли в город на заработки. Как мне пояснили попутчики-селяне, они каждый месяц ходят в город. Подряжаются на неделю по плотницкому делу, а получив окончательный расчёт, покупают всё им нужное в городе и возвращаются в своё село.

Первыми недоумение, увидев военных на дороге перед въездом в город, высказали селяне. Как мне сказал старший плотницкой артели, раньше такого никогда не было. А второй селянин, присмотревшись к тому что происходило на дороге, добавил, что военные вроде как документы у всех проверяют.

Когда мы подошли к посту, военные нас остановили. Они спросили у старшего плотницкой артели документы. Он им предъявил бумагу на всех своих селян. Они прочитали, и спросили:

— А почему у вас на одного работника больше в город идёт, чем указано в документе?

— Так с нами идёт попутчик, — ответил старший артели, — а у нас тут все артельщики согласно выданного властями документа.

— Тогда всё ясно, можете следовать дальше, — сказал один из двух бойцов старшему артели, а потом шагнув ко мне спросил: — А у вас, мужчина, какой-нибудь документ имеется?

— Имеется, — ответил я, и достал из заплечного мешка, нашу поселковую бумагу, с которой я уже много лет разъезжал по губернии. Вот её я представил старшему по возрасту бойцу, который меня спрашивал.

Тот долго читал мою бумагу, а потом подозвал второго бойца и протянул ему мой документ.

— Федот, — обратился старший к молодому бойцу, — ты глянь-ка, может тебе такие справки или мандаты попадались? Я за всю жизнь прожитую в Барнауле, таких бумаг никогда не видел.

Молодой боец быстро прочитав написанное в моей бумаге, ненадолго о чём-то задумался, наверное что-то вспоминая, а потом сказал:

— Мне такие бумаги, Трифон Акимыч, тоже никогда не встречались. Надобно бы у нашего комиссара спросить, он в своей жизни много всяко разных документов повидал.

— Тогда чего столбом стоишь, зови его сюда.

Когда подошёл комиссар, одетый в кожаные одежды, я удивился его маленькому росту. Он был похож на какого-то цыгана, сходство добавляли два золотых зуба, которые сверкали, когда он перекатывал свою дымившуюся папиросу из одного уголка рта в другой.

— Ну и шо тут у вас случилось? — спросил комиссар обоих бойцов.

— Да вот, товарищ комиссар, документ у мужчины какой-то странный. Мы таких никогда не видывали. Ну вот и позвали вас, как человека весьма образованного, и в различных документах разбирающегося, — сказал старший из бойцов и подал комиссару мою бумагу.

— Где, когда и главное кем вам был выдан этот документ? — спросил меня комиссар, закончив его тщательное изучение.

— Так наш Глава поселянской артели мне его выдал, — спокойно ответил я, — где-то лет пять назад. Я и раньше с ентой бумагой по всей губернии ездил и ни у кого сей документ вопросов не вызывал. А что сейчас в нём не так?

— Здесь вопросы задаю только я, — резко сказал комиссар, — но вам я так и быть отвечу. Ваш документ подтверждающий личность, недействителен уже больше трёх лет. Вот потому и странно, шо вас, с этой филькиной грамотой, за прошедшие три года, так никто и не задержал.

— Так я за последние три года никуда из поселения и не отлучался. Зерно и мука у нас давно закончились, вот я и пошёл в город разузнать, как можно хлеба раздобыть.

Не обращая никакого внимания на мои слова, комиссар ещё раз посмотрев на мою бумагу, повернулся к красноармейцам и сказал: — Ну а вы, бойцы, куда смотрели? Неужели вы не видели, шо сей документ напечатан старым имперским шрифтом с ятями и ижеями, которые уже давно Советской властью отменены? Вы шо, занятия ликбеза совсем не посещали?

— Так нас, то в наряды на охрану вокзала посылают, то в оцепление карьеров направляют, товарищ комиссар. Когда бы мы с Трифоном Акимычем успевали на ликбез сходить? — начал было оправдываться Федот.

— Не желаю слышать никаких оправданий, Кукушкин, — оборвал причитания молодого бойца комиссар. — Приказываю. Данного гражданина немедленно задержать, и доставить в помещение ГПУ для выяснения личности. Там из него быстро всю правду выбьют. И не забудьте проверить его мешок, вдруг у него там бомба какая припрятана.

Заявление комиссара, что где-то из меня будут выбивать правду, мне не понравилось. Вот потому-то, едва меня схватили за руки, я резко крутанулся на месте, и оба бойца разлетелись в разные стороны. Комиссар что-то закричал, и тут же сзади на меня навалилось несколько человек, сбив с ног. Пока я лежал под кучей тел на земле, мне кто-то крепко связал руки за спиной. Тогда я решил не сопротивляться и узнать что дальше будет.

— Поднимите задержанного, — прозвучал приказ комиссара. — Если он и дальше продолжит сопротивляться, разрешаю стрелять по ногам. Прострелянные ноги, не дадут ему возможности убежать, да и допросу в ГПУ ничуть не помешают.

Мне помогли подняться на ноги. Когда я выпрямился, то увидел, что все четверо бойцов, что напали на меня со спины, были китайцами в красноармейской форме. После, комиссар подошёл ко мне и внимательно осмотрел левую руку, с которой китайцы оборвали рукав рубахи.

— Нет вы полюбуйтесь на него, — сказал комиссар остальным подошедшим бойцам. — Он нам тут пытался утверждать, шо является простым писарем в артели, а у самого два пулевых ранения на руке. Проверили, что у него лежало в мешке? — обратился комиссар к двум бойцам, которые меня остановили на тракте. — Ведь не просто так задержанный оказал сопротивление досмотру.

— Уже проверили, товарищ комиссар. У задержанного в мешке находились два громадных куска закопчённого окорока, четыре варёных яйца, соль, да несколько головок лука и чеснока. Ну и чашка с кружкой. Видать он и впрямь шёл в город, чтобы обменять на рынке окорока на хлеб.

— Окорока изъять в пользу Красной армии, а задержанного сопроводить в ГПУ для допроса.

— Вы что? Ограбить меня решили, комиссар? — задал я вопрос, но не получив на него ответа, продолжил: — В таком случае, пусть окорок встанет поперёк глотки тому, кто решит его отведать! Никто не сможет безнаказанно грабить жителей Ведьмовской деревни.

— Что, вражина, решил напугать бойцов победоносной Красной армии своими деревенскими проклятиями?! — удивлённо воскликнул комиссар. — Нас деревенской чертовщиной не напугаешь. Ли Юнь, докажи задержанному, что красноармейцы ничего не бояться.

Китаец подошёл и отхватив от окорока приличного размера кусок, засунул его целиком себе в рот. Он с блаженной улыбкой на лице, глядя мне в глаза, начал жевать окорок, а когда решил проглотить кусок, неожиданно подавился. Китаец начал быстро задыхаться и делать какие-то знаки руками своим товарищам, те стали, что-то лопоча, бегать вокруг него, а один из китайцев попытался залезть руками в рот Ли Юня, и вытащить тот злосчастный кусок окорока. Ничего у него не вышло. А ещё через минуту, китайцы с испуганными лицами отошли от своего прекратившего подавать признаки жизни товарища.

— Ты! — зло прошипел комиссар. — Ты убил бойца Красной армии!

— Нет! Его убили вы, комиссар! Он выполнял ваш приказ! Я вас только лишь предупредил, что "никто не сможет безнаказанно грабить жителей Ведьмовской деревни". Вы мне не поверили. Так что смерть данного красноармейца на вашей совести. А ежели вы сейчас отдадите приказ меня расстрелять, то запомните, что в таком случае до завтрашнего вечера никто из вас вообще не доживёт.

— Ты нам угрожаешь, колдун?

— Нет! Я просто вас всех предупреждаю, что не нужно принимать необдуманных решений.

— Вы поглядите на него, предупреждать он нас вздумал. Предупреждальщик чёртов. Это мы ещё поглядим, на чьей совести будет смерть Ли Юня, — зло бросил мне в лицо комиссар, а потом обратился к своим растерянным бойцам. — Увести задержанного. Засуньте оба эти чёртовых окорока в его мешок и верните колдуну. Якимов, Шваренко, пойдёте с ним в город конвойными. Колдуна надобно передать с рук на руки лично старшему оперуполномоченному ГПУ. Расскажите ему, что тут только что произошло. Понятно?

— Понятно, товарищ комиссар, — ответил старший по возрасту боец, а потом, обратившись ко мне, сказал: — Ну что, пойдём спокойно или как? Сразу хочу предупредить, боец Шваренко бегать не любит, зато стреляет очень метко. Так что не стоит испытывать судьбу. Я доходчиво объяснил?

— Можете не переживать, Трифон Акимович, — ответил я старшему бойцу, размещая свой заплечный мешок за спиной, — я всё прекрасно понимаю, а посему пойду сам, добровольно, не нервируя своим поведением вашего товарища Шваренко.

— Ну вот и договорились.

До старого кирпичного здания, где находилось странная организация, под непонятной мне вывеской у входа "ГПУ при НКВД РСФСР", мы шли часа полтора. Затем ещё полчаса ждали, возле дежурного внутри здания, пока вернётся с какого-то совещания старший оперуполномоченный. Дежурный по ГПУ сразу же предложил обоим моим сопровождающим, оприходовать меня как положено, но старший конвойный Якимов Трифон Акимович наотрез отказался, сославшись на приказ комиссара отряда: "передать с рук на руки лично старшему оперуполномоченному ГПУ".

При появлении в здании очередного входящего человека в кожаных одеждах, дежурный доложил ему о том, что его ожидают конвойные с задержанным. Прибывший и Шваренко отошли в сторонку, где конвойный ему что-то очень долго рассказывал, а потом передал изъятый у меня документ. Быстро прочитав полученную от Шваренко бумагу, старший оперуполномоченный ГПУ приказал дежурному срочно вызвать внутренний конвой и сопроводить меня в его кабинет.

— Присаживайтесь на табурет, задержанный, — сказал мне старший оперуполномоченный, и при том даже никак не представился. Сам он разместился в широком кресле, за столом покрытым зелёным сукном на котором стояла настольная лампа с тёмно-зелёным матерчатым навершьем, а двое конвойных встали позади меня. — Как мне доложили, и согласно документа, что у вас изъяли при задержании на заставе при въезде в Барнаул, вы являетесь жителем таёжного поселения Урманное, Скоробогатовым Светозаром Чеславичем, где до сего дня трудились на должности писаря в промыслово-охотничьей артели. Я пока ничего не напутал?

— Нет. Всё так и есть.

— Что можете сказать относительно предъявленных обвинений?

— Извините, но никаких обвинений мне пока никто не предъявлял.

— Вот как?! — удивлённо воскликнул хозяин полумрачного кабинета. — А как же сопротивление представителям власти при задержании, и умышленное убийство бойца Красной армии Ли Юня? Вы хоть понимаете, что даже этих двух обвинений уже достаточно, чтобы расстрелять вас как контрреволюционера и врага Советской власти? Вы пытались доказать представителям власти, что являетесь простым, мирным писарем в артели, а сами имеете пулевые ранения на левой руке. Как вы всё это можете объяснить?

Ответить на вопросы оперуполномоченного я не успел, ибо резко открылась дверь и в неё вбежал дежурный по ГПУ.

— Товарищ Бергман, вас срочно к телефону требуют.

— Кому ещё я там понадобился? — зло спросил старший оперуполномоченный дежурного.

— Так с вокзала звонят, там новый эшелон с осуждёнными прибыл из Новониколаевска. Вас срочно требуют.

— Я понял тебя. Скажи им, что я сейчас подойду, — сказал Бергман дежурному, и обратившись к конвойным, добавил: — Задержанного пока вниз отведите, пусть посидит, подумает. Только не в общих хоромах его разместите, а где у нас сидельцев поменьше. Понятно?

— Понятно, товарищ Бергман, — ответил один из конвойных подходя ко мне. — Поднимайтесь, задержанный. Вам придётся обождать следующего допроса в другом месте.

Меня сопроводили в подвальное помещение. Мы прошли по слабоосвещённому коридору, со множеством железных дверей на каждой стене, и непонятно зачем перегороженного в нескольких местах решётками с дверями из металлических прутьев, между которыми ходило по несколько охранников. Вскоре один из моих конвойных остановился у двери справа. Открыв её ключом, он велел мне зайти внутрь.

В общем, меня разместили в небольшой комнате с двумя деревянными топчанами, между которыми стоял стол у стены без окна. В том помещении уже находился один человек, причём довольно преклонного возраста. Я его немного сумел разглядеть, пока была открыта железная дверь в подвальную комнату. Седой старик сидел на левом от входа топчане. Закрыв за мною дверь на ключ, мои конвойные ушли, а я остался стоять на аршинной площадке у двери, чтобы глаза привыкли к полумраку.

Немного света проникало в комнатку из коридора подвала, через небольшое зарешеченное окно под самым потолком. Уровень пола в помещении был ниже площадки на которой я стоял, и вниз вела небольшая каменная лестница в четыре ступеньки.

— Здравия вам, уважаемый, — поздоровался я со стариком. Мои глаза уже нормально видели в полумраке.

— И тебе здравия, мил человек. Проходи, не нужно там стоять, а то ещё шмальнут архаровцы спьяну из нагана через глазок в двери. От этих паскудников и не такой пакости можно ожидать. Ты можешь располагаться на свободной шконке, — и старик показал мне рукой на противоположный от него топчан. — Ежели тебе по нужде приспичит, то слева от лестницы стоит параша с крышкой. Питьевая вода в ведре с другой стороны лестницы находится.

Пройдя по ступенькам вниз, я снял заплечный мешок, и разместил его в изголовье топчана, после чего, присел напротив старика.

— Ну что... с новосельем тебя, мил человек, — весело сказал мне старик. — Давай знакомиться. Меня все сидельцы Иваном кличут, а ты кто такой по жизни будешь?

— Меня Светозаром отец при рождении нарёк, а тружусь я писарем в промысловой артели. Скажите, пожалуйста, Иван, а как вас по батюшке звать-величать? Мне неудобно к человеку, в ваших преклонных летах, просто по одному имени обращаться. Не такое у меня воспитание. И скажите, пожалуйста, почему вас отдельно от всех держат?

— Можешь называть меня Иван Иванычем. Я вполне возможно, последний Иван в России буду. А отдельно от всех сидельцев меня посадили, чтобы я с обчеством по-человечески общаться не смог. Ну тут новые начальники глубоко заблуждаются. Я даже из этой хаты, спокойно могу с людьми пообщаться.

— Скажите, а что значит "последний Иван"?

— Иван это не просто имя, это призвание уважаемого человека в определённых кругах. Иван всегда поможет добрым советом нуждающимся, разрешит любые споры. Иван никогда не идёт ни на какие сделки с представителями любой власти. Иван никогда не работает на государство или на какого-то человека. Иван живёт сам по себе, трудится только на себя и на благо обчества. Хотя нонче стали появляться мутные личности, объявляющие себя Иванами. Так вот они договорились до того, что Иван вообще ничего делать руками не должен. При этом даже не задумываются о том, что они своими руками ложку держат, когда кашу или щи едят. А ты это чего, мил человек, на меня так удивлённо смотришь?

— Извините, но я просто никогда про таких людей не слышал.

— Так ты что, мил человек, вообще ничего о жизни сидельцев не знаешь?

— Вы правы, Иван Иваныч. Я ничего про вашу жизнь не знаю, да и откуда бы я про неё узнал. Живу-то я не в городе, а в глухом таёжном поселении. Последние три года, так вообще из тайги не выходил. Видел я всего двух каторжников, да и те нам особо, о своей жизни на каторге ничего не рассказывали. Лишь знакомые революционеры иногда рассказывали о том, как они сидели по царским тюрьмам, да и то совсем немного. Сам-то я отправился в Барнаул, копчёный окорок на хлебушек поменять, так меня на почтовом тракте красноармейцы задержали. Поначалу им моя бумага, в нашей поселянской Управе выданная, почему-то не понравилась, а потом уже меня красноармейцы, по приказу своего комиссара, решили ограбить и копчёные окорока, что у меня с собой были, в пользу Красной армии забрать. Да вот только не получилось у них ничего. Из-за ентого их комиссар так разозлился, что меня сюда под конвоем отправил.

— С чего это комиссару на тебя злиться пришлось? — усмехнулся старик. — За то что окорока им не отдал?

— Так я зарок на своё добро положил, и сразу предупредил комиссара, что "окорок встанет поперёк глотки тому, кто решит его отведать!". Он мне не поверил и приказал китайцу отведать окорока. Тот отхватил кусок и начал жевать, а потом подавился и помер. Комиссар прям там, на почтовом тракте, хотел меня расстрелять за смерть китайца, но я всех бойцов сразу предупредил, что в случае моей смерти, они не доживут до завтрашнего вечера. Вот и пришлось их комиссару оправлять меня с двумя конвойными в Барнаул, в какое-то непонятное ГПУ.

— Так ты что, мил человек, вообще не понимаешь куда попал?

— Из того что я успел увидеть пока был в здании, тут что-то вроде полицейского околотка.

— Вот в этом-то твоя главная ошибка, Светозар, — седой старик в первый раз назвал меня по имени. — ГПУ это не полицейский околоток царских времён, как ты подумал, а Государственное политическое управление при НКВД. Тут такие волчары служат, что даже у меня иногда кровь в жилах стынет от их выкрутасов.

— Иван Иваныч, а вы тут уже давно находитесь?

— Позавчера вечером меня сюда определили на постой, за то что ходил там где не следует, и видел то, что не должен был видеть.

— А разве за такое арестовывают?

— Нонче и за меньшие провинности чекисты могут в расход пустить, — ответил старик, и вдруг неожиданно спросил: — Тебя уже водили к кому-нибудь на допрос?

— Да. Меня сразу же, как только передали внутреннему конвою, отвели в кабинет на допрос. Меня начал допрашивать какой-то старший оперуполномоченный Бергман. Он очень нервничал, да и спиртным от него сильно пахло. Сначала он спросил меня: "Что можете сказать относительно предъявленных обвинений?", но я ему сразу ответил, что "никаких обвинений мне пока никто не предъявлял". Бергман тогда очень удивился, и с ухмылкой на лице заявил, что за "сопротивление представителям власти при задержании, и умышленное убийство бойца Красной армии Ли Юня", меня могут расстрелять.

— Эта сволочь и не такое зверство ещё сотворить может. У него руки по локоть в крови, вот и не просыхает гад от спиртного. Не всякий мокрушник имеет за спиной столько загубленных душ, сколько имеет их Бергман. Он же сам не местный чекист, его сюда, как я слышал, для усиления из Новониколаевска прислали. Вот он и развернулся тут на всю катушку. Скажи-ка мне, Светозар, у тебя какие-нибудь знакомые в городе имеются? Ну чтобы их тихонько предупредить о том, что тебя арестовали и в подвалы ГПУ упекли.

— Раньше были, мы вроде как даже дружили и часто общались, а сейчас не знаю что с ними. Я уже больше трёх лет в Барнауле не был. Можно сказать, что последний раз я тут бывал ещё во времена Сибирской республики и Российского государства.

— Понятно. Давненько тебя в городе не было. Ну, а где они живут или работали ты помнишь? Ну хотя бы их имена и фамилии?

— Где они живут, я никогда не знал, да и фамилии их мне тоже неизвестны. Они все раньше работали в аптеке Алтайского округа на Петропавловской, а звали их Яков Ефимович и Семён Маркович. К ним потом приехал ещё один аптекарь из Одессы, по-моему Зиновий Адамович его звали, но мы с ним почти не общались.

— Так, уже что-то конкретное прорисовывается, да и имена мне эти вроде бы как знакомы. Скажи мне, мил человек, ежели твои знакомые получат тайную весточку, от писаря Светозара из промысловой артели, они как отреагируют?

— Не знаю, Иван Иваныч. Они про то где я трудился ничего не знают. А вот ежели им сообщат обо мне, как о Светозаре из поселения анархистов, который к ним в гости с Князем приезжал, то они сразу же поймут о ком идёт речь.

— Погоди-ка, мил человек, ты сейчас сказал про Князя-анархиста, что в Ведьмовской деревне раньше жил?

— Ну-да. Только почему жил? Он и сейчас там живёт. Когда я в город отправился, Князь вновь на охоту ушёл. А Ведьмовской деревней наше таёжное поселение лишь христианские попы, да жители окрестных деревень и поселений называют. Хотя наше поселение изначально называлось Урманное, то есть расположенное в урмане. Скажите, пожалуйста, Иван Иваныч, а вы-то откуда про нашего Князя слышали?

— Помог он нам однажды, когда наши олухи не смогли порученное им дело выполнить.

— Енто когда Калёный не смог после долгих дождей затопленную гать через болота найти, а в группе Рваного Клест ногу подвернул? Вы про тот случай сейчас упомянули?

— А тебе, мил человек, откуда такие подробности известны?! Да ещё и с личностями.

— Князь немного рассказал, когда мы саквояж в аптеку на Петропавловской доставляли.

— Получается, что это вы с Князем тогда наш косяк исправили. Значит должок за нами до сих пор висит. Ну что же, мы свои долги всегда возвращаем. Погодь малость, — старик взял железную кружку со своего топчана, а потом несколько раз постучал ей в стенку каким-то хитрым способом.

Через некоторое время из-за стены послышался ответный стук. Выслушав ответ, старик чему-то улыбнулся и дождавшись тишины, стал долго отстукивать своей кружкой об стену. Когда он закончил, то через некоторое время из-за стены кто-то трижды стукнул.

— Ну вот. Ушла телеграммка твоим знакомцам в аптеку. Осталось только подождать, когда добрые люди на воле всё как следует разузнают и ответ мне сообщат, — в этот момент мой живот очень громко забурчал. Иван Иваныч усмехнулся и сказал: — Кормить сидельцев только вечером будут, так что тебе, мил человек, придётся малость потерпеть.

— Да есть у меня еда, Иван Иваныч, в мешке лежит. Вот только хлебушка ни крошки нету. Да и всухомятку я как-то трапезничать не привык.

— Ну этот вопрос мы сейчас быстро разрешим, — старик встал со своего топчана, поднялся по каменным ступеням к железной двери и постучал в неё два раза.

К моему удивлению, в средине двери, через пару мгновений, открылось небольшое оконце, словно кто-то поджидал под дверью, и хриплый старческий голос тихо произнёс:

— Чего надобно, Иван?

— Гость у меня в хате, Нил Сафроныч. Можно сказать дальний родственник, а вот встретить его как положено не получается, — также тихо ответил ему старик. — Нам бы чаю горячего испить и краюху хлеба преломить, а больше ничего нам и не требуется, — Иван Иваныч достал из кармана какую-то бумажку и сунул её в оконце.

Бумажка тут же исчезла, а старческий хриплый голос так же тихо сказал:

— Сейчас всё организую, Иван, но несколько минут придётся обождать, — оконце в железной двери закрылось.

— А он вас не обманет? — спросил я старика.

— Этот не обманет. Мы с ним старые знакомцы, уже более двадцати пяти лет общаемся. Нил Сафроныч служит тюремным коридорным надзирателем с царских времён. Его многолетний опыт и умения любой власти потребны. Так что все мои просьбы и поручения для него привычны. Он их всегда исполняет, и за это от меня благодарности имеет. Вот увидишь, не пройдёт и пяти минут, как Нил Сафроныч нам всё организует.

Иван Иваныч оказался прав. Через пять минут железная дверь наполовину приоткрылась, и пожилой коридорный надзиратель передал нам со стариком пачку чая, кулёк с колотым сахаром, полкаравая свежего хлеба и парящий чайник с кипятком. После чего дверь тут же закрылась.

Мы разместились на своих топчанах за столом у стены. Я достал из мешка кружку и чашку, потом выложил на стол небольшой туесок с солью, несколько головок лука и чеснока, а также початый копчёный окорок, от которого китаец отрезал кусок.

— Богатый стол у нас нонче получается, — усмехнулся Иван Иваныч, и принялся заваривать чай в кружках. — И чайник знатный Нил Сафроныч принёс.

— А чем он знатен-то?

— Тем что кипяток в нём почти два часа не остывает. У него стенки особые. В нём самом воду не кипятят, в нём кипяток только разносят. Такие раньше только в дорогих ресторанах имелись.

Я лишь улыбнулся на то, что мне поведал старик про чайник. После чего, достав из сапога охотничий нож, я начал быстро срезать с окорока ломтики и складывать их в чашку. Затем нарезал хлеб ломтями и почистил пару луковиц.

Заметив в моих руках охотничий нож, Иван Иваныч застыл как статуя в сидячем положении. Даже рот открыл от удивления. Вскоре он пришёл в себя, и хрипло спросил:

— Светозар, это каким Макаром ты умудрился серьёзное перо в хату пронести?! Тебя что... архаровцы на входе не шмонали?!

— Извините меня, Иван Иваныч, но я ничего не понял из того что вы спросили.

— Хорошо, постараюсь говорить на понятном для тебя языке. Я спросил, как ты исхитрился охотничий нож в камеру пронести? Тебя разве местные конвойные не обыскивали?

— Меня вообще никто не обыскивал. Красноармейцы на почтовом тракте только посмотрели что в моём мешке лежит. Они привели меня в Барнаул, и уже в здании передали с рук на руки старшему оперуполномоченному Бергману. Он приказал местным конвойным развязать мне руки и доставить для допроса в его кабинет. Там меня тоже никто не стал обыскивать, да и допроса как такового не получилось, — сказал я, убирая свой нож в сапог. После чего стал накладывать ломтики окорока поверх ломтей хлеба.

— Это ещё почему? — спросил Иван Иваныч, машинально повторяя мои движения с окороком и хлебом.

— Так дежурный по ГПУ ворвался в кабинет и заявил, что товарища Бергмана срочно требуют к телефону. Там на вокзал эшелон с осуждёнными прибыл из Новониколаевска, вот и затребовали они Бергмана к телефону, — ответил я старику и принялся за трапезу.

Иван Иваныч ненадолго задумался. Через некоторое время он посмотрел на меня. Увидев, что я полностью занят едой, что-то тихо прошептал, перекрестился, и тоже приступил к трапезе.

Когда мы вдоволь наелись и напились чаю, я убрал остатки окорока и чашку в свой мешок. После чего, мы перешли к беседе. Иван Иваныч отхлебнув из своей кружки свежезаваренного крепкого чаю, спросил меня:

— Светозар, что ты знаешь о нонешней обстановке в городе и губернии?

— Вообще ничего не знаю. Как я понял из уже увиденного, большевики вновь власть взяли. Я думал, что пока буду на рынке менять копчёные окорока на хлебушек, разузнаю все последние новости и слухи, но, как сами видите, ничего узнать не получилось. Может вы мне расскажете, что сейчас в городе и стране творится? Вас же позавчера задержали, так что новости у вас должны быть самые свежие. Или я не прав?

— А голова у тебя хорошо петрит, верно всё подметил.

— Так голова же человеку дана, не только для того, чтобы на ней шапку носить.

— Вот это ты правильно сказал. Ну тогда слушай меня внимательно, Светозар, и всё крепко запоминай. Я могу ошибаться немного в деталях, но в целом вся эта чертовщина началась ещё в средине мая нонешнего года. Поначалу никто из местных жителей даже не обратил внимания на то, что власти запретили горожанам появляться в районе оврагов за Барнаулом, и возле карьеров, где раньше брали глину для кирпичного завода. А вот когда привычные пути-дорожки перекрыли военные, люди стали возмущаться. Всем любопытным власти пояснили, что там бойцы Красной армии будут проводить свои учения и стрельбы. Поэтому, чтобы кто-то из горожан случайно не словил шальную пулю, местным властям, вроде как для безопасности населения, пришлось везде поставить оцепления из красноармейцев. Народ повозмущался немного, что не может как раньше ходить по привычным тропинкам и дорожкам, но вскоре все успокоились.

— Насколько я помню, Иван Иваныч, во времена Российской империи, армейцы вокруг своих военных лагерей и полигонов, где стрельбы проводились, тоже оцепления выставляли.

— Было такое, не буду спорить, сам лично видел те военные лагеря. Ты слушай, мил человек, что дальше было. В конце мая, по железной дороге прибыл первый эшелон с осужденными из Новониколаевска. Сначала их привезли в местную тюрьму, а уже потом всех скопом передали в губернский отдел ГПУ.

— А он где находится?

— Над нами он находится, мы с тобой в его подвалах сидим. Отсюда осужденных перевезли на территорию кирпичного завода, где и поместили в один из старых сараев, — старик довольно тяжко вздохнул и сделал несколько глотков чая из своей кружки.

— А что с ними потом было?

— Казнили их всех там. Жестоко казнили, прямо на краю оврага, из которого когда-то брали глину для кирпичного завода. Так что чекистам, даже рыть могилу не нужно было. Мне про это зверство один человек поведал. У него недалече от завода, голубятня на крыше дома, вот он в ней и прятался, а потом рассказал то что видел. "Осужденных разбили на несколько групп, и выводили по нескольку человек из сарая, при большой охране и оцеплении, а потом рубили шашками на краю оврага. Затем выводили следующих. Такая жуткая бесовщина длилась до тех пор, пока люди в сарае не закончились. Потом чекисты тела всех казнённых сбросили в овраг". Думаешь на этом всё закончилось? Нет! Ничего не закончилось! Все последующие десять дней казни на территории кирпичного завода продолжались. Кого-то шашками рубили, а кого-то из наганов расстреливали.

— Жуть какая-то! Получается, что десять дней в городе шли казни, а никто из горожан про них даже не знал?

— Ты не так меня понял, Светозар. Про десять дней мне голубятник рассказал, а потом он сам пропал, как будто в воду канул. Даже его родные и знакомые не знали, куда он мог подеваться. Ушёл мужичок утром в свою голубятню птиц покормить, и больше его никто и никогда не видел. Думаешь, тот голубятник единственный кто бесследно пропал в нашем городе? Таких пропавших множество. Люди уже боятся вечером из своих домов и квартир на улицы выходить. Я на свою голову захотел перед сном прогуляться. Услышал выстрелы в районе кирпичного завода, и решил посмотреть кто там кипеж со стрельбой устроил. Вот только не дошёл я до места разборки. Меня прямо на улице чекисты повязали и сюда на постой определили. Хорошо что я чист был, без пера и волыны, иначе бы меня прям там, без разговоров, к стенке поставили.

— Иван Иваныч, а давно такое в городе творится? Ну люди пропадают и всё такое?

— Давно уже. С тех самых пор, как красные в городе вновь власть взяли. Вот только раньше они не творили такого кровавого бесчинства. А самая неприглядная бесовщина началась с конца мая нонешнего года, и похоже что кровавая вакханалия продолжается до сей поры.

— Почему вы решили что казни продолжаются до сих пор?

— Так ты же сам тут недавно обмолвился, что мол дежурный по ГПУ сообщил Бергману о том, что на вокзал эшелон с осуждёнными прибыл из Новониколаевска. А сюда присылают только тех, кого суды, да трибуналы, к смертной казни приговорили. Вот и получается, что казни осуждённых людей не прекращаются и поныне. Уразумел?

— Да. Только я не понял, какой же может быть вывод из того, что мы узнали?

— Вывод тут может быть только лишь один, Светозар. Выведут нас с тобой отсюда под белы рученьки, и расстреляют возле какого-нибудь оврага вместе с прибывшими осуждёнными.

— За что?! Мы же с вами ничего не совершили?!

— Если бы было за что, чекисты нас давно бы уже к стенке поставили и расстреляли.

После таких слов я надолго задумался. В моей голове постоянно менялись мысли о том, как мне следует вести себя на допросе у старшего оперуполномоченного Бергмана, и что говорить, чтобы ненароком не попасть в список приговорённых властями к расстрелу. Иван Иваныч тоже замолчал, наверное думал о чём-то своём.

Установившуюся в помещении тишину, неожиданно прервал металлический стук в стену. Иван Иваныч встал с топчана, допил свой чай, потом ополоснул кружку горячей водой из чайника, вылив обмывки в помойное ведро, а затем вернулся на свой топчан и трижды стукнул кружкой в стену.

Дождавшись ответных трёх стуков, старик присел поближе к стене, приложил к ней кружку и приник к ней ухом. Около двух минут он слушал стуки раздающиеся из стены.

— Что вам сообщили, Иван Иваныч?

— Всё хорошо складывается, Светозар. Не беспокойся. Знакомцев твоих мои люди нашли, и весточку им от тебя передали. Оба твои знакомца уже спешат в ГПУ тебя вызволять. Ты не забудь, там на воле, нужным людям рассказать о том, что у нас в городе творится.

— А разве ваши люди не могут вас отсюда вызволить?

— У моих людей нет подходов к большим чинам и чекистам. А мелкие чины вообще ничего не решают, они только мзду брать умеют.

— Так может мне стоит своих знакомых попросить, чтобы они и вас вызволили? Скажу им, что мы с вами из одного поселения. Отправились в город, сначала вы, а потом я, чтобы узнать как можно хлеб на копчёности выменять, но до рынка мы не добрались, так как нас задержали и сюда упекли.

— А что! Такое пояснение может и за правду сойти. Тем более, что при мне, при задержании, никаких бумаг не было. Никто меня ни о чём не спрашивал, да и допроса Бергман мне ещё пока не устраивал, — от возникшего волнения он встал с топчана и начал ходить по проходу.

— Не понял. Вас тоже Бергман допрашивать должен?!

— А чего ты удивляешься, Светозар. Ведь это же его личная камера. Я в том смысле, что тут только его подследственные сидят. Ты разве не знал об этом?

— Честно говоря, Иван Иваныч, я первый раз про личные камеры слышу.

— Ну теперь не только услышал, но и знать про это будешь...

Иван Иваныч хотел ещё что-то сказать, но его речь неожиданно прервал звук открываемого дверного замка. Дверь полностью открылась и в проёме появился коридорный надзиратель.

— Скоробогатов, с вещами на выход, — хрипло сказал он и отошёл в сторону.

Я не спеша ополоснул свою кружку и убрал её в мешок.

— Присядем на дорожку, — тихо сказал Иван Иваныч.

Мы молча присели, каждый на свой топчан. В тот же момент, в дверном проёме появился другой человек.

— Здравствуй, Светозар. Ты чего там расселся и не выходишь? — по голосу я узнал Семёна.

— И тебе здравия, Семён Маркович. Да вот понимаешь какая закавыка, как только я услышал "Скоробогатов, с вещами на выход", так мои ноги подкосились и держать не хотят.

— Почему это? — удивился Семён и прошёл в камеру. Он присел рядом со мной на топчане, и сказал: — Рассказывай, что с тобой.

— Так я подумал, что меня на расстрел отправляют.

— На какой расстрел? Что за чушь? Кто тебе такое сказал?

— Старший оперуполномоченный Бергман сказал.

— И за что он тебя расстреливать собрался?

— Он сказал, что за "сопротивление представителям власти при задержании, и умышленное убийство бойца Красной армии Ли Юня".

— А ты что... его действительно убил?

— Да я того китайца даже пальцем не тронул, Семён Маркович. Во всех моих бедах виноват комиссар отряда, что на почтовом тракте заставой стоял.

— Так... Рассказывай, Светозар, всё как было, — сказал мне Семён, а потом повернувшись к двери, добавил: — Яков Ефимович, вы к нам спуститесь, или оттуда слушать будете?

— Мне и отсюда всё прекрасно слышно, Семён Маркович. Беседуйте, никто вас по времени не ограничивает.

— Давай, Светозар, рассказывай, что с тобой случилось?

— В общем дело было так. Закончился у нас хлеб в поселении, вот и решил Глава нашей промысловой артели послать людей в разные города и крупные селения, чтобы узнать, где можно поменять наши копчёности на зерно и муку. Сам понимаешь, еда без хлеба не еда. Посланные в Барнаул люди назад не вернулись, вот Глава и послал меня, чтобы я через вас мог всё про обмен продуктов разузнать, и про людей пропавших. Перед самым городом меня остановили военные, и потребовали документы. Я им предъявил бумагу выданную в нашей поселянской Управе пять лет назад. Она им чем-то не понравилась, хотя я с ней по всей губернии ездил и всех она устраивала. Они позвали своего комиссара и передали бумагу ему. Он её прочитал, а потом заявил, что она мол недействительна, так как напечатана старым имперским шрифтом. Затем он приказал бойцам задержать меня, как человека не имеющего документа подтверждающего личность, и произвести обыск моего заплечного мешка. Красноармейцы схватили меня за руки и попытались сорвать мой мешок. Я резко повернулся, а бойцы не удержавшись на ногах упали. Комиссар что-то прокричал, и на меня сзади напали. Повалили на землю, сорвали с меня мешок, оборвали рукав рубахи и связали руки за спиной. Один из красноармейцев доложил своему комиссару, что у меня в мешке два громадных копчёных окорока. Комиссар приказал изъять их в пользу Красной армии. Услышав такое, я сразу же предупредил комиссара, что "окорок встанет поперёк глотки тому, кто решит его отведать!". Он мне не поверил и приказал китайцу отведать окорока. Тот отхватил кусок и начал жевать, а потом подавился и помер. Комиссар начал обвинять меня в гибели своего бойца, но я сразу ответил, что смерть китайца на его совести. Он сильно разозлился, а когда заметил два пулевых ранения у меня на левой руке, то приказал двум бойцам, отконвоировать меня в ГПУ и передать из рук в руки старшему оперуполномоченному.

— Погоди, Светозар. А где ты умудрился два пулевых ранения получить?

— На нашем Торговом подворье, три лета назад, две пули навылет прошли. Мы тогда отряд зелёноармейцев под корень уничтожили. Как выяснилось, они ваш санитарный поезд на какой-то станции уничтожили, а потом решили на наше поселение напасть. Зелёные хотели всех мужиков и парней в поселении перестрелять, а девчат и женщин себе забрать. Да вот только мы не дали им такой возможности, всех порешили и вместе с нашим Торговым подворьем сожгли.

— Яков Ефимович, вы слышали? Мы этих бандитов до сих пор по всей губернии ищем, а их банду, оказывается, ещё три года назад, наши друзья анархисты под корень уничтожили. А наш Светозар принимал в этом непосредственное участие, даже два пулевых ранения получил.

— Я всё прекрасно слышал, Семён Маркович. Только, как я понял, от этих ранений Светозару никакой пользы. Ведь именно из-за них, Бергман обещал его расстрелять. Старого просроченного документа и подавившегося окороком китайца, ещё недостаточно для вынесения высшей меры наказания, а вот наличие двух пулевых ранений, прямо указывает на участие в боевых действиях. Так что мы с тобой вовремя сюда приехали. Не дали, так сказать, свершиться несправедливости. Нил Сафроныч, а кто второй сиделец в камере?

— Так то ж Иван. Он дальний родственник вашего знакомого. Я его уже двадцать пять лет как знаю, он ещё при царском режиме часто к нам в номера попадал. Вечно полиция и жандармы им недовольны были.

— Яков Ефимович, его Иван Иванычем зовут, — пояснил я.

— А ты не знаешь, Нил Сафроныч, за что Иван Иваныча сейчас задержали?

— Так у него никаких документов нету, вот позавчера вечером и привели его сюда товарищи чекисты. Товарищ Бергман распорядился поместить Ивана в его личную камеру.

— Вот даже как! У нас что, старшие оперуполномоченные теперь в подвалах ГПУ свои личные камеры имеют? В общем так, Нил Сафроныч. Забираем мы у тебя обоих постояльцев. Нечего им здесь делать. И распорядись, чтобы дежурный с нарядом сюда пришли. Проводят нас до выхода и все бумаги на них оформят.

— Сей момент, товарищ начальник. Я мигом всех вызову, — хрипло сказал надзиратель и ушёл по коридору.

— Вы пока вещи свои собирайте, — обратился к нам со стариком Яков Ефимович.

— Мне собирать нечего, — сказал Иван Иваныч. — Всё моё всегда при мне, жаль только, что карманные часы с цепочкой у меня при задержании забрали. Они мне дороги как память об отце.

— Не переживайте, Иван Иваныч, я прослежу, чтобы товарищи чекисты вернули ваши часы.

Вскоре в коридоре появился дежурный по ГПУ в сопровождении четверых вооружённых бойцов.

— Дежурный, я забираю этих двух задержанных, — заявил Яков Ефимович. — Они попали сюда по ошибке. Сопроводите их к выходу для оформления всех необходимых документов.

— Задержанные, с вещами на выход, — громко произнёс дежурный глядя в нашу камеру.

Мы с Иван Иванычем поднялись с топчанов и пошли на выход. Следом за нами поднялся Семён Маркович, он прихватил с топчана мой заплечный мешок. Как я понял, по его жесту рукой, при сопровождении нарядом, у задержанных при себе не должно быть никаких вещей.

Когда мы подошли к столу дежурного, Яков Ефимович распорядился:

— Дежурный, оформляйте документы на освобождение двух задержанных, указав причину: "отсутствие состава преступлений". И выпишите им справки удостоверяющие личность.

— На кого оформлять справки, Яков Ефимович?

— Иван Иванович и Светозар Чеславич Скоробогатовы. Не удивляйтесь, дежурный, что они мало похожи. Они дальние родственники. Место жительства: Обособленное таёжное поселение Урманное, Алтайской губернии. Место работы: Промыслово-охотничья артель "Урманное". Также укажите в справке, что данные лица не подлежат проверки, задержанию или аресту.

— Извините, Яков Ефимович, но я не имею права писать такое в справке. У меня нет таких полномочий.

— А ваши полномочия и не нужны, дежурный. Это приказ высшего руководства. Вы просто укажите в справке его дату и номер. Вот ознакомьтесь, пожалуйста, — и Яков Ефимович протянул дежурному какой-то документ. — И обратите внимание, чья там стоит подпись!

Дежурный с расширенными от удивления глазами, прочитал документ, закашлялся, а потом вернув его Якову Ефимовичу, вытер пот со лба и сипло произнёс:

— Всё понял. Вопросов больше не имею.

Едва дежурный закончил говорить, как входная дверь открылась, и в здание зашёл сильно пьяный старший оперуполномоченный Бергман.

— Это какого хрена, тут мои подрасстрельные делают? — заорал Бергман во весь голос. — Какая сволочь их из камеры выпустила?

— Выбирайте выражения, Бергман! Вы не в кабаке, а в государственном учреждении, — сказал Яков Ефимович. — Я забираю этих двух задержанных.

— А ты кто такой, чтобы забирать моих подрасстрельных?

— Я первый помощник Председателя губисполкома! И забираю их согласно приказа высшего руководства.

— Да мне начхать и на тебя, и на твоего Христофора Давидовича. Так можешь ему и передать. У меня своё руководство имеется, и оно сидит не в этом городе, — Бергман пьяно ухмыльнулся и ткнув пальцем в грудь Якова Ефимовича, громогласно заявил: — Так что мне плевать на все ваши приказы. Это мои заключённые и я их всё равно расстреляю, какая бы вышестоящая сволочь не издала приказ об их освобождении.

Яков Ефимович схватил за палец Бергмана и резко дёрнул его в сторону, в результате чего тот оказался на полу.

— Арестовать эту пьяную скотину! — прозвучал громкий приказ Якова Ефимовича. Наши сопровождающие тут же накинулись и заковали лежащего в наручники. Он спьяну попытался сопротивляться, но получив несколько хороших ударов по ребрам, затих. — Дежурный, переписать всех присутствующих сотрудников. Пойдут свидетелями по делу бывшего оперуполномоченного Бергмана. Вы все только что слышали, как эта гадина, обманом проникшая в ГПУ, назвала Феликса Эдмундовича "вышестоящей сволочью", и заявила, что ему плевать на все приказы товарища Дзержинского. Таким гадам не место в рядах ГПУ, а наказание ему определит военный трибунал. Отведите арестованного врага, в его личную камеру. Он её себе присмотрел, вот и пусть посидит в ней, пока решается его окончательная судьба. Есть тут ещё кто из сотрудников, кому наплевать на приказы вышестоящего руководства?

Бергмана под руки унесли двое внутренних конвойных, так как он идти уже не мог, а вот на последний вопрос Якова Ефимовича так никто и не ответил.

— Товарищ первый помощник Председателя губисполкома, — обратился к Якову Ефимовичу дежурный по ГПУ, — все бумаги на задержанных готовы.

— А изъятые вещи задержанным вернули? — спросил Яков Ефимович, принимая документы у дежурного.

— Какие вещи? В сопроводительных листах не указано, что у них что-то изымалось.

— У Ивана Ивановича, при задержании ваши сотрудники изъяли карманные часы с цепочкой. Они ему дороги как память об отце.

— Сейчас всё выясню, — сказал дежурный и скрылся за ближайшими дверями.

Через несколько минут он вернулся довольный с часами в руках, и сразу передал их моему новому родственнику.

— Благодарю, — тихо сказал Иван Иваныч, принимая часы.

— Дежурный, отправьте посыльного на конюшню. Пусть там оседлают пару лучших лошадей и приведут их ко входу. Через несколько дней вам их вернут, можете не переживать. Если будет кто спрашивать, скажите что это моё распоряжение.

Дежурный подозвал молодого сотрудника, стоящего рядом со столом, где оформлялись наши документы, и отправил его на конюшню, а мы вчетвером вышли из здания.

На улице Семён достал из своего кожаного портфеля папку для бумаг и вручил её мне.

— Что в ней, Семён Маркович?

— Там охранные документы для вашего таёжного поселения. Выданные вашим знакомым.

— А как нам теперь быть с документами на нашу артель? Как я понимаю, все наши старые документы уже недействительны.

— Всё верно. Вы старые документы привезите мне, я дам поручение, и вам всё переоформят. Это не займёт много времени. Ваше таёжное поселение и артель находятся под защитой самого товарища Дзержинского, так что никто вам чинить препятствий не будет.

— Я всё понял, Семён Маркович. Я передам Главе поселения и артели ваши слова.

— Вот, возьмите свои новые документы личности, — сказал Яков Ефимович, протягивая мне и Иван Иванычу справки выписанные в ГПУ.

— Благодарим вас, Яков Ефимович.

— Скажите мне честно, Светозар, это правда, что над вашей поселковой Управой до сих пор развивается чёрный флаг с надписью "Анархия — мать порядка"?

— Правда, Яков Ефимович, а что тут такого? Этот флаг отпугивает всяких бандитов от нашего поселения.

— Всё дело в том, Светозар, что все виды флагов, кроме красного, в нашей стране запрещены. Поэтому, во избежание конфликтов с властями, лучше снимите его. Никто не призывает вас его сжигать или ещё как-то уничтожать. Уберите его в сундук и пусть он там лежит, пока у вас музей не появится.

— Хорошо, Яков Ефимович, я передам Главе ваши пожелания.

— Вот и чудесно, что мы с вами поняли друг друга. А когда вы переоформите документы вашей промыслово-охотничьей артели, мы обговорим с вашим руководством порядок обмена ваших продуктов на хлеб или другие товары. Договорились?

— Договорились, Яков Ефимович.

— А вот и ваш транспорт привели. Постарайтесь его вернуть как можно скорее.

Мы по-доброму попрощались с Яковом Ефимовичем и Семёном Марковичем, потом сели на коней и поехали в поселение. Иван Иваныч выразил желание пожить некоторое время у меня. Я согласился, и вот мы тут."

— Благодарю за подробный рассказ, Светозар. А теперь ступайте с Иван Иванычем отдыхать. Документы переданные Семёном Марковичем можешь оставить, я их потом посмотрю. Не забудь получить у отца свою долю зерна и муки. Там на твою семью отдельно отложили.

Когда Светозар с гостем покинули Управу, отец спросил меня:

— Что скажешь, Демид?

— Нашему Светозару очень повезло, что он встретился в камере с Иван Иванычем. Если бы не эта встреча, они бы оба погибли.

— А про гостя что можешь сказать?

— Умный человек, с громадным жизненным опытом и с разносторонними связями. Такие как он анархисты в душе. Если он захочет нам помочь, то мы сможем выйти на поставщиков зерна и муки, минуя любые государственные структуры.

— Я тоже так думаю. Ладно. Пошли домой. Завтра на свежую голову будем всё обдумывать...