Неизведанные гати судьбы. Глава 46

Заявление комиссара, что где-то из меня будут выбивать правду, мне не понравилось. Вот потому-то, едва меня схватили за руки, я резко крутанулся на месте, и оба бойца разлетелись в разные стороны. Комиссар что-то закричал, и тут же сзади на меня навалилось несколько человек, сбив с ног. Пока я лежал под кучей тел на земле, мне кто-то крепко связал руки за спиной. Тогда я решил не сопротивляться и узнать что дальше будет.

— Поднимите задержанного, — прозвучал приказ комиссара. — Если он и дальше продолжит сопротивляться, разрешаю стрелять по ногам. Прострелянные ноги, не дадут ему возможности убежать, да и допросу в ГПУ ничуть не помешают.

Мне помогли подняться на ноги. Когда я выпрямился, то увидел, что все четверо бойцов, что напали на меня со спины, были китайцами в красноармейской форме. После, комиссар подошёл ко мне и внимательно осмотрел левую руку, с которой китайцы оборвали рукав рубахи.

— Нет вы полюбуйтесь на него, — сказал комиссар остальным подошедшим бойцам. — Он нам тут пытался утверждать, шо является простым писарем в артели, а у самого два пулевых ранения на руке. Проверили, что у него лежало в мешке? — обратился комиссар к двум бойцам, которые меня остановили на тракте. — Ведь не просто так задержанный оказал сопротивление досмотру.

— Уже проверили, товарищ комиссар. У задержанного в мешке находились два громадных куска закопчённого окорока, четыре варёных яйца, соль, да несколько головок лука и чеснока. Ну и чашка с кружкой. Видать он и впрямь шёл в город, чтобы обменять на рынке окорока на хлеб.

— Окорока изъять в пользу Красной армии, а задержанного сопроводить в ГПУ для допроса.

— Вы что? Ограбить меня решили, комиссар? — задал я вопрос, но не получив на него ответа, продолжил: — В таком случае, пусть окорок встанет поперёк глотки тому, кто решит его отведать! Никто не сможет безнаказанно грабить жителей Ведьмовской деревни.

— Что, вражина, решил напугать бойцов победоносной Красной армии своими деревенскими проклятиями?! — удивлённо воскликнул комиссар. — Нас деревенской чертовщиной не напугаешь. Ли Юнь, докажи задержанному, что красноармейцы ничего не бояться.

Китаец подошёл и отхватив от окорока приличного размера кусок, засунул его целиком себе в рот. Он с блаженной улыбкой на лице, глядя мне в глаза, начал жевать окорок, а когда решил проглотить кусок, неожиданно подавился. Китаец начал быстро задыхаться и делать какие-то знаки руками своим товарищам, те стали, что-то лопоча, бегать вокруг него, а один из китайцев попытался залезть руками в рот Ли Юня, и вытащить тот злосчастный кусок окорока. Ничего у него не вышло. А ещё через минуту, китайцы с испуганными лицами отошли от своего прекратившего подавать признаки жизни товарища.

— Ты! — зло прошипел комиссар. — Ты убил бойца Красной армии!

— Нет! Его убили вы, комиссар! Он выполнял ваш приказ! Я вас только лишь предупредил, что "никто не сможет безнаказанно грабить жителей Ведьмовской деревни". Вы мне не поверили. Так что смерть данного красноармейца на вашей совести. А ежели вы сейчас отдадите приказ меня расстрелять, то запомните, что в таком случае до завтрашнего вечера никто из вас вообще не доживёт.

— Ты нам угрожаешь, колдун?

— Нет! Я просто вас всех предупреждаю, что не нужно принимать необдуманных решений.

— Вы поглядите на него, предупреждать он нас вздумал. Предупреждальщик чёртов. Это мы ещё поглядим, на чьей совести будет смерть Ли Юня, — зло бросил мне в лицо комиссар, а потом обратился к своим растерянным бойцам. — Увести задержанного. Засуньте оба эти чёртовых окорока в его мешок и верните колдуну. Якимов, Шваренко, пойдёте с ним в город конвойными. Колдуна надобно передать с рук на руки лично старшему оперуполномоченному ГПУ. Расскажите ему, что тут только что произошло. Понятно?

— Понятно, товарищ комиссар, — ответил старший по возрасту боец, а потом, обратившись ко мне, сказал: — Ну что, пойдём спокойно или как? Сразу хочу предупредить, боец Шваренко бегать не любит, зато стреляет очень метко. Так что не стоит испытывать судьбу. Я доходчиво объяснил?

— Можете не переживать, Трифон Акимович, — ответил я старшему бойцу, размещая свой заплечный мешок за спиной, — я всё прекрасно понимаю, а посему пойду сам, добровольно, не нервируя своим поведением вашего товарища Шваренко.

— Ну вот и договорились.

До старого кирпичного здания, где находилось странная организация, под непонятной мне вывеской у входа "ГПУ при НКВД РСФСР", мы шли часа полтора. Затем ещё полчаса ждали, возле дежурного внутри здания, пока вернётся с какого-то совещания старший оперуполномоченный. Дежурный по ГПУ сразу же предложил обоим моим сопровождающим, оприходовать меня как положено, но старший конвойный Якимов Трифон Акимович наотрез отказался, сославшись на приказ комиссара отряда: "передать с рук на руки лично старшему оперуполномоченному ГПУ".

При появлении в здании очередного входящего человека в кожаных одеждах, дежурный доложил ему о том, что его ожидают конвойные с задержанным. Прибывший и Шваренко отошли в сторонку, где конвойный ему что-то очень долго рассказывал, а потом передал изъятый у меня документ. Быстро прочитав полученную от Шваренко бумагу, старший оперуполномоченный ГПУ приказал дежурному срочно вызвать внутренний конвой и сопроводить меня в его кабинет.

— Присаживайтесь на табурет, задержанный, — сказал мне старший оперуполномоченный, и при том даже никак не представился. Сам он разместился в широком кресле, за столом покрытым зелёным сукном на котором стояла настольная лампа с тёмно-зелёным матерчатым навершьем, а двое конвойных встали позади меня. — Как мне доложили, и согласно документа, что у вас изъяли при задержании на заставе при въезде в Барнаул, вы являетесь жителем таёжного поселения Урманное, Скоробогатовым Светозаром Чеславичем, где до сего дня трудились на должности писаря в промыслово-охотничьей артели. Я пока ничего не напутал?

— Нет. Всё так и есть.

— Что можете сказать относительно предъявленных обвинений?

— Извините, но никаких обвинений мне пока никто не предъявлял.

— Вот как?! — удивлённо воскликнул хозяин полумрачного кабинета. — А как же сопротивление представителям власти при задержании, и умышленное убийство бойца Красной армии Ли Юня? Вы хоть понимаете, что даже этих двух обвинений уже достаточно, чтобы расстрелять вас как контрреволюционера и врага Советской власти? Вы пытались доказать представителям власти, что являетесь простым, мирным писарем в артели, а сами имеете пулевые ранения на левой руке. Как вы всё это можете объяснить?

Ответить на вопросы оперуполномоченного я не успел, ибо резко открылась дверь и в неё вбежал дежурный по ГПУ.

— Товарищ Бергман, вас срочно к телефону требуют.

— Кому ещё я там понадобился? — зло спросил старший оперуполномоченный дежурного.

— Так с вокзала звонят, там новый эшелон с осуждёнными прибыл из Новониколаевска. Вас срочно требуют.

— Я понял тебя. Скажи им, что я сейчас подойду, — сказал Бергман дежурному, и обратившись к конвойным, добавил: — Задержанного пока вниз отведите, пусть посидит, подумает. Только не в общих хоромах его разместите, а где у нас сидельцев поменьше. Понятно?

— Понятно, товарищ Бергман, — ответил один из конвойных подходя ко мне. — Поднимайтесь, задержанный. Вам придётся обождать следующего допроса в другом месте.

Меня сопроводили в подвальное помещение. Мы прошли по слабоосвещённому коридору, со множеством железных дверей на каждой стене, и непонятно зачем перегороженного в нескольких местах решётками с дверями из металлических прутьев, между которыми ходило по несколько охранников. Вскоре один из моих конвойных остановился у двери справа. Открыв её ключом, он велел мне зайти внутрь.

В общем, меня разместили в небольшой комнате с двумя деревянными топчанами, между которыми стоял стол у стены без окна. В том помещении уже находился один человек, причём довольно преклонного возраста. Я его немного сумел разглядеть, пока была открыта железная дверь в подвальную комнату. Седой старик сидел на левом от входа топчане. Закрыв за мною дверь на ключ, мои конвойные ушли, а я остался стоять на аршинной площадке у двери, чтобы глаза привыкли к полумраку.

Немного света проникало в комнатку из коридора подвала, через небольшое зарешеченное окно под самым потолком. Уровень пола в помещении был ниже площадки на которой я стоял, и вниз вела небольшая каменная лестница в четыре ступеньки.

— Здравия вам, уважаемый, — поздоровался я со стариком. Мои глаза уже нормально видели в полумраке.

— И тебе здравия, мил человек. Проходи, не нужно там стоять, а то ещё шмальнут архаровцы спьяну из нагана через глазок в двери. От этих паскудников и не такой пакости можно ожидать. Ты можешь располагаться на свободной шконке, — и старик показал мне рукой на противоположный от него топчан. — Ежели тебе по нужде приспичит, то слева от лестницы стоит параша с крышкой. Питьевая вода в ведре с другой стороны лестницы находится.

Пройдя по ступенькам вниз, я снял заплечный мешок, и разместил его в изголовье топчана, после чего, присел напротив старика.

— Ну что... с новосельем тебя, мил человек, — весело сказал мне старик. — Давай знакомиться. Меня все сидельцы Иваном кличут, а ты кто такой по жизни будешь?

— Меня Светозаром отец при рождении нарёк, а тружусь я писарем в промысловой артели. Скажите, пожалуйста, Иван, а как вас по батюшке звать-величать? Мне неудобно к человеку, в ваших преклонных летах, просто по одному имени обращаться. Не такое у меня воспитание. И скажите, пожалуйста, почему вас отдельно от всех держат?

— Можешь называть меня Иван Иванычем. Я вполне возможно, последний Иван в России буду. А отдельно от всех сидельцев меня посадили, чтобы я с обчеством по-человечески общаться не смог. Ну тут новые начальники глубоко заблуждаются. Я даже из этой хаты, спокойно могу с людьми пообщаться.

— Скажите, а что значит "последний Иван"?

— Иван это не просто имя, это призвание уважаемого человека в определённых кругах. Иван всегда поможет добрым советом нуждающимся, разрешит любые споры. Иван никогда не идёт ни на какие сделки с представителями любой власти. Иван никогда не работает на государство или на какого-то человека. Иван живёт сам по себе, трудится только на себя и на благо обчества. Хотя нонче стали появляться мутные личности, объявляющие себя Иванами. Так вот они договорились до того, что Иван вообще ничего делать руками не должен. При этом даже не задумываются о том, что они своими руками ложку держат, когда кашу или щи едят. А ты это чего, мил человек, на меня так удивлённо смотришь?

— Извините, но я просто никогда про таких людей не слышал.

— Так ты что, мил человек, вообще ничего о жизни сидельцев не знаешь?

— Вы правы, Иван Иваныч. Я ничего про вашу жизнь не знаю, да и откуда бы я про неё узнал. Живу-то я не в городе, а в глухом таёжном поселении. Последние три года, так вообще из тайги не выходил. Видел я всего двух каторжников, да и те нам особо, о своей жизни на каторге ничего не рассказывали. Лишь знакомые революционеры иногда рассказывали о том, как они сидели по царским тюрьмам, да и то совсем немного. Сам-то я отправился в Барнаул, копчёный окорок на хлебушек поменять, так меня на почтовом тракте красноармейцы задержали. Поначалу им моя бумага, в нашей поселянской Управе выданная, почему-то не понравилась, а потом уже меня красноармейцы, по приказу своего комиссара, решили ограбить и копчёные окорока, что у меня с собой были, в пользу Красной армии забрать. Да вот только не получилось у них ничего. Из-за ентого их комиссар так разозлился, что меня сюда под конвоем отправил.

— С чего это комиссару на тебя злиться пришлось? — усмехнулся старик. — За то что окорока им не отдал?

— Так я зарок на своё добро положил, и сразу предупредил комиссара, что "окорок встанет поперёк глотки тому, кто решит его отведать!". Он мне не поверил и приказал китайцу отведать окорока. Тот отхватил кусок и начал жевать, а потом подавился и помер. Комиссар прям там, на почтовом тракте, хотел меня расстрелять за смерть китайца, но я всех бойцов сразу предупредил, что в случае моей смерти, они не доживут до завтрашнего вечера. Вот и пришлось их комиссару оправлять меня с двумя конвойными в Барнаул, в какое-то непонятное ГПУ.

— Так ты что, мил человек, вообще не понимаешь куда попал?

— Из того что я успел увидеть пока был в здании, тут что-то вроде полицейского околотка.

— Вот в этом-то твоя главная ошибка, Светозар, — седой старик в первый раз назвал меня по имени. — ГПУ это не полицейский околоток царских времён, как ты подумал, а Государственное политическое управление при НКВД. Тут такие волчары служат, что даже у меня иногда кровь в жилах стынет от их выкрутасов.

— Иван Иваныч, а вы тут уже давно находитесь?

— Позавчера вечером меня сюда определили на постой, за то что ходил там где не следует, и видел то, что не должен был видеть.

— А разве за такое арестовывают?

— Нонче и за меньшие провинности чекисты могут в расход пустить, — ответил старик, и вдруг неожиданно спросил: — Тебя уже водили к кому-нибудь на допрос?

— Да. Меня сразу же, как только передали внутреннему конвою, отвели в кабинет на допрос. Меня начал допрашивать какой-то старший оперуполномоченный Бергман. Он очень нервничал, да и спиртным от него сильно пахло. Сначала он спросил меня: "Что можете сказать относительно предъявленных обвинений?", но я ему сразу ответил, что "никаких обвинений мне пока никто не предъявлял". Бергман тогда очень удивился, и с ухмылкой на лице заявил, что за "сопротивление представителям власти при задержании, и умышленное убийство бойца Красной армии Ли Юня", меня могут расстрелять.

— Эта сволочь и не такое зверство ещё сотворить может. У него руки по локоть в крови, вот и не просыхает гад от спиртного. Не всякий мокрушник имеет за спиной столько загубленных душ, сколько имеет их Бергман. Он же сам не местный чекист, его сюда, как я слышал, для усиления из Новониколаевска прислали. Вот он и развернулся тут на всю катушку. Скажи-ка мне, Светозар, у тебя какие-нибудь знакомые в городе имеются? Ну чтобы их тихонько предупредить о том, что тебя арестовали и в подвалы ГПУ упекли.

— Раньше были, мы вроде как даже дружили и часто общались, а сейчас не знаю что с ними. Я уже больше трёх лет в Барнауле не был. Можно сказать, что последний раз я тут бывал ещё во времена Сибирской республики и Российского государства.

— Понятно. Давненько тебя в городе не было. Ну, а где они живут или работали ты помнишь? Ну хотя бы их имена и фамилии?

— Где они живут, я никогда не знал, да и фамилии их мне тоже неизвестны. Они все раньше работали в аптеке Алтайского округа на Петропавловской, а звали их Яков Ефимович и Семён Маркович. К ним потом приехал ещё один аптекарь из Одессы, по-моему Зиновий Адамович его звали, но мы с ним почти не общались.

— Так, уже что-то конкретное прорисовывается, да и имена мне эти вроде бы как знакомы. Скажи мне, мил человек, ежели твои знакомые получат тайную весточку, от писаря Светозара из промысловой артели, они как отреагируют?