Кольцо приключений. Книги 5-7

Глава 22

Мы вернулись через два дня, счастливые и несчастные. Все потекло своим чередом. Приемы. Визиты. Обеды. Ужины. Балы. Прощальный прием у герцога Вюртембергского. Прощальная ночь с Елизаветой. Возвращение в Баден. Мой верный Франц сидел и ждал меня. Только у меня пропало желание предаваться веселью на баденских водах, и я стал собираться к отъезду во Францию.

Что меня тянуло туда? Сам не знаю. Ехал подальше, чтобы ничем не тревожить Елизавету, а, может, посмотреть, прав ли был Александр Дюма, описывая жизнь мушкетеров? Или проверить верность поговорки: увидеть Париж и умереть? С другой стороны — сдался мне этот Париж, я лучше подольше поживу. Но раз собрался ехать, то ехать нужно.

Прощай Германия! Хотя, стоп. Возвращаться в Пруссию придется через Германию и Польшу. Поэтому я не делаю ничего предосудительного, чтобы не оказаться в положении Наполеона, уничтожившего все на пути возвращения домой.

Рассказы о разбойниках, орудующих на пустынных дорогах, являлись изустным творчеством и грустной реальностью того времени. Поодиночке никто не ездил. Составлялись группы, партии, которые ехали вместе и в случае чего, давали совместный отпор разбойникам.

Вот так, с оказией мы и доехали до Страсбурга, столицы Эльзаса. Город только что перешел во французское владение, и можно было представить, что делалось в чисто немецком городе при водворении в нем французских властей. Все знали, что это не первая смена власти и не собирались переходить на французский язык и читать французские газеты. И французы не собирались учить немецкий язык, чтобы общаться на нем с местными жителями, которым "посчастливилось" обрести французское гражданство в результате земельного передела после Тридцатилетней войны. И вообще эти времена чем-то похожи на наши славные времена двадцать первого века, когда людям обрыдла жизнь без войн и потрясений и они всеми силами трясут нашу планету, чтобы разжечь пожар новой мировой войны.

Новый главный министр французского короля кардинал Мазарини, урожденный Джулио Раймондо Мадзарино, не довольный результатами Вестфальского мира, закрепившего раздробленность Германии и передавшего Франции Эльзас без Страсбурга, все-таки добился того, чтобы и центр Эльзаса оказался во владениях короля Людовика XIV. И Страсбург оказался в его владениях, превратившись в гнездо шпионских служб того времени, искавших возможности насолить своим врагам, а для этого все средства хороши.

Самыми хорошими разведчиками во все времена были женщины. Женщины в самых изысканных одеждах и без оных, женщины скромные и развратные, женщины полненькие и худенькие, блондинки и брюнетки, с завитушечками и без завитушечек, молчаливые и кричащие, модистки и не модистки, графини и герцогини, баронессы и маркизы, горожанки и крестьянки, но все себе на уме.

Каждый человек, прибывающий в то время в Страсбург, оценивался с позиции разведки: подойдет он разведке или нет. И второе — какая женщина его сразит наповал. Тех, кто не интересуется женщинами, тех было немного по сравнению с современными мерками и те выполняли особые задания в среде, близкой к ним по духу и, как правило, очень высокопоставленной, пресыщенной всем земным и стремящейся к чему-то неземному, противоестественному.

Можно сказать, что никто не обратил внимания на молодого человека лет тридцати четырех, проехавшего по главной улице Страсбурга в сопровождении молчаливого слуги. Только один человек остановился и проводил его взглядом, внимательно рассмотрев приметы приезжего и самое главное — перстень на безымянном пальце правой руки.

А еще через час резидент кардинала Мазарини в Страсбурге почтительно докладывал о прибытии главного шпиона из Союза немецких земель с перстнем самой Елизаветы Вюртембергской. Сопровождавший шпиона человек сообщает о скрытности и хитрости этого человека, ни единым словом или жестом не показавшего, что его что-то интересует кроме увеселений на французской земле. Его Преосвященство просят санкционировать разработку этого человека с помощью опытнейшего агента Фея. И подпись: Рамзес.

Я, конечно, всего это не знал и не догадывался. Фельдъегерская связь не такая уж и быстрая, да и кардиналу нужно было обдумать, а стоит ли касаться этого человека, чтобы не разбудить дремлющее немецкое недовольство в новых французских территориях? Или все-таки проявить активность и узнать, что же нужно немцам на их прежних землях? И он отправил краткий и емкий ответ, состоящий из одного слова — "разрешаю" и креста вместо подписи. Конспирация юбер аллес.

Глава 23

Чем мне нравятся те времена? Свободными нравами.

— Сударь, мне не нравится, как вы посмотрели на меня и на мою даму, извольте извиниться или мои секунданты укажут вам место на кладбище, где мы скрестим свои шпаги и выясним, кто же виновен в возникшем между нами недоразумении.

— Сударь, кушать подано.

— Сударь, вам визитка от вашего соседа с приглашением на ужин.

— Сударь, я постирала ваши кружева, с вас пятнадцать су.

— Сударь, что вам подать к горячему шоколаду?

— Сударь, вставайте, вас ожидают великие дела!

Последнее говорили, кажется, не мне. Графу де Сен-Симону сыну сурового Бальтазара Анри де Рувруа де Сен-Симона маркиза Сандрикур, который запер сына в тюрьме Сен-Лазар за то, что тот отказался причащаться. Но Сен-Симон к моменту моего нахождения в Страсбурге еще не родился, поэтому я не могу поделиться с вами впечатлениями об этой светлой личности. Зато мне довелось пообщаться с одной светлой личностью, которая ... Но лучше обо всем по порядку.

Каждый день после позднего завтрака я выходил погулять по центральным улицам. Людей посмотреть. Себя показать. В те времена прибытие любого дворянина в населенный пункт не оставалось незамеченным. Нужно было нанести визит вежливости к главному должностному лицу в городе или хотя бы оставить запись в книге посетителей.

Пока не было ежедневных газет, все новости оформлялись небольшими справочками, которые вывешивались у магистрата и любопытные люди, являвшиеся по совместительству и разносчиками информации, как блоггеры в необъятном интернете, разносили эти новости по всем своим знакомым.

И уже в обществе составлялось предварительное мнение о вновь прибывшем. Обществом же определялось, кто первый пошлет пробное приглашение, чтобы разведать более подробную информацию. Такое приглашение я и получил от малозаметного дворянина, представленного мне в ратуше и пригласившего меня отобедать с ним для решения некоторых вопросов моего пребывания здесь.

Обед был достаточно скучен. Набор блюд не отличался изыском и расточительностью человека, привыкшего к немецкой бережливости: суп из бычьих хвостов, на второе что-то вроде тефтелей с тушеной капустой и бокал довольно неплохого рейнвейна. Разговор за столом шел в основном о моем путешествии, о том, где я был, что я видел. Можно, конечно, было и уйти от этого разговора под предлогом того, а для чего это вам, любезный, знать о том, где я был и что я делал. Но раз ответил на приглашение, то будь добр и расскажи о чем-нибудь, чтобы заинтересовать чем-то и получить очередное приглашение, на котором можно завязать нужные знакомства.

Можно было отказаться от этого приглашения и перекрыть дорогу остальным приглашениям. Хотя, для меня не нужно было никаких знакомств, но жить в обществе, не будучи членом этого общества, нельзя. Я рассказал о Баденском обществе, о минеральных водах и об их благоприятном воздействии на мой организм. Кому это нужно, до того и по другим каналам дойдет информация о моих похождениях как спецпосланника великого герцога Баденского в Вюртемберг. А пока и достаточно того, что я рассказал.

На одну ступеньку в обществе я поднялся. На следующий день другое приглашение. На следующий день третье. Так я потихоньку и становился известным в местном обществе как человек добропорядочный, воспитанный, обеспеченный и интересный собеседник. И не женат. Вот это и было самым главным.

Новая администрация города проводила совместные ассамблеи французской и немецкой знати для того, чтобы как-то установить взаимодействие между ними. Торговцы сами разобрались в своих делах. Где дубьем, где ножами, где переговорами, но передел рынка был произведен.

Ситуация в элите была другой. В немецкое время немцы являлись титульной частью населения. Во французское время все переменилось. Кроме того, прибыла часть французского дворянства из собственно Франции. В такой ситуации нужно быть либо французом, либо немцем. Кем-то другим быть нельзя. А я как раз и был тем, который другой, не примыкавший ни к немцам, ни к французам. Стал врагом и тех, и других. В том числе и женщин. Кстати, женщины и являлись тем генератором напряженности, которая существует в Страсбурге до сегодняшнего дня.

Враждебность ко мне несколько уменьшилась после того, как мне пришлось ответить на два вызова на дуэль с двух противоборствующих сторон и во время схваток поразить француза и немца. Люди, наконец-то, поняли, что я не делаю разницы между ними и ни на чью сторону становиться не желаю.

Так вот, во время прогулки после завтрака я буквально столкнулся у своего дома с плачущей женщиной благородного происхождения, одетой на французский манер. Нужно заметить, что в то время дамы сами по себе не слонялись по улицам, а всегда находились в сопровождении то ли слуг, то ли родственников, то ли в чьем-то обществе, потому что времена были неспокойные.

Днем в городе была официальная, светская власть, а ночью власть переходила к темным силам, грабившим и убивавшим людей, которые не могли дать отпор. В час Петуха начиналась ночная жизнь. Все об этом знали. Полицейские власти договаривались с блюстителями порядка ночных сил и поддерживали какой-то паритет, отдавая в жертву тех или иных людей и сохраняя жизни нужных особ.

Пройти мимо плачущей женщины нельзя и подойти к ней тоже нельзя, так как никто вас не представлял ей. Нужно выбирать между предложением и соблюдением правил приличий. Когда женщине нужна помощь, то приличия побоку. Разве кто-то будет думать о том, за какое место можно женщину брать, а за какое место брать нельзя, если ее нужно вытащить из ямы или выдернуть из пасти льва? В том-то и дело. Хотя в нынешние времена, особенно на Западе крепко подумаешь, быть ли галантным по отношению к женщине и спасать ли ее в непредвиденной ситуации. По мне, так лучше плюнуть в сторону и пройти мимо, чтобы не быть обвиненным в чем либо, например, в том, что во время близости не пользовался изделиями резиновой промышленности или во время спасения от пожара женщина была в расстегнутом халате. Времена поменялись. То, что неприемлемо в России, стало приемлемым в другом мире.

Тем не менее, я подошел к женщине и спросил:

— Сударыня, что с вами случилось?

Вместо ответа она бросилась ко мне на грудь и зарыдала. Мне ничего не оставалось сделать, кроме как взять ее под руку и привести ее к себе домой.

Глава 24

В моих холостяцких покоях оказалась женщина. Уму непостижимо. В целом, я не вижу ничего странного в том, что у холостяка в квартире в постели лежит обнаженная женщина и дожидается, когда ей принесут в постель кофе с пирожными и будут читать стихи, посвященные ее красоте и сексуальности маленького пальчика, выглядывающего из-под одеяла. Даже в те времена никто не отказывал себе в удовольствии уложить рядышком в постель прекрасное женское тело и получить от него бездну удовольствия со вкусом, не торопясь, или сразу, залпом. На любителя.

А тут среди бела дня незнакомая женщина в объятиях незнакомого мужчины в незнакомом доме и совсем без чувств. Ладно бы это была продажная женщина, которой заплатил за услуги, хлопнул по попке на прощание и сразу забыл о ней. Общество поставило бы это в заслугу как доблесть, а дамы чуть-чуть бы поревновали и втайне подумали: ах, почему на месте этой женщины оказалась не я? Я бы устроила ему Варфоломеевскую ночь!

А тут, судя по всему, добропорядочная женщина, одетая как дворянка, и позови я на помощь кого-то из местных женщин, то мог бы оказаться в довольно щекотливом положении, доказывая потом, что я не верблюд и все вышло совершенно случайно. Стечение обстоятельств. Ну, да так мы вам и поверили.

Придется выдавать ее за родственницу, приехавшую ко мне из Франции. Пока информация не просочилась в общество, я никому не говорил об этой женщине, а она лежала в беспамятстве и в лихорадке. Мне пришлось ее переодевать, менять белье, ухаживать за больным человеком. Экономка, молчаливая немка, неодобрительно смотрела на все это, а потом решительно отодвинула меня и занялась моей гостьей сама.

Гостья потихоньку поправлялась, и мы с ней перебрасывались общими фразами как старые знакомые, которые уже все переговорили и лишь добавляют что-то новое к сказанному.

Ее звали Шарлотта де Кор, парижанка, двадцати трех лет, ехала в католическое аббатство учительницей французского языка и по дороге подверглась нападению неизвестных людей, которые ограбили ее, забрали все документы и оставили одну в пяти километрах от Страсбурга.

Я как джентльмен предложил ей свой кров и пансион, предупредив, что она для всех будет моей кузиной, выехавшей по моему письму ко мне навстречу.

Шарлотта легко вошла в общество, принимала участие во всех увеселительных мероприятиях, но в моем сопровождении, что избавляло от настойчивых ухажеров, рискующих напороться на острие моей шпаги. Она была прекрасной наездницей, и мы часто совершали с ней конные прогулки в окрестностях города. Это воздушное создание удивляло меня своей непосредственностью и красотой, и я не заметил, как влюбился в нее и не мыслил отлучиться от нее даже на час. Но к модисткам она хаживала одна в сопровождении экономки.

А вот Францу она почему-то сразу не понравилась.

— Не знаю, сударь, это ваше барское дело, кого привечать, а кого не привечать, — ворчал он, — только сдается мне, что это та еще птичка. Я их на своем веку повидал достаточно.

— Что ты можешь понимать в людях благородного происхождения, — сердился я, — благородство можно воспитать, но благородство крови не купишь и не воспитаешь.

— Ах, сударь, — резонно возражал Ротшильд, — все можно купить, были бы деньги. Вот я накоплю денег и куплю себе, к примеру, баронский титул с грамотами, печатями, генеалогическим деревом, потомками и предками, гербами и традициями. Я буду бароном Францем Ротшильдом и буду всем говорить, что благородного происхождение и благородство мое не по бумагам, а по крови. И кто-то в этом усомнится? Да я его по судам затаскаю. Да я его разорю...

— Франц, — назидательно говорил я, — не влезай в те вопросы, которые тебя не касаются.

— Слушаюсь, сударь, — говорил Франц и занимался своими делами.

А ведь он прав. В отношении титулов. Я прибыл из демократического времени, пришедшего на смену коммунистическому тоталитаризму и царскому империализму. Вроде бы после всех чисток, массовых репрессий, нескольких войн, в том числе гражданской, нескольких волн эмиграции в стране не должно было остаться ни одного дворянина, ан нет.

Как началась свобода, так появились дворянские общества, и самые правоверные коммунисты стали отпрысками древних княжеских родов, графов и столбовых дворян. Стали возрождаться дворянские собрания. Появилась масса чудом выживших детей убиенных большевиками царя и царицы русской. Как "потомки" императорского рода они стали раздавать дворянские грамоты и разные титулы с выдачей соответствующих бумаг с оплатой полиграфических расходов и расходов на изготовление цепей герцогов и магистров. Фабрики по изготовлению царских и княжеских регалий и различных новоназванных орденов стали процветать.

Многие должностные лица России стали кавалерами негосударственных, общественных орденов, с лентами через плечо как сенаторы и сановники его императорского величества, обвешанные различными звездами и крестами, среди которых теряются награды российского правительства, если таковые имеются.

Это стало бизнесом. Плати деньги и получай орден. Но разве чиновник будет платить свои сотни тысяч рублей за блестящую побрякушку себе на грудь и кавалерственный диплом? Конечно, не будет, а все ордена выдают не за заслуги, а за деньги. За казенные. По деньгам и достоинство. Если всех сановников российских обязать одеть все полученные им ордена, то не нужно будет никакой кадровой революции. Вот оно, все на ладони. Сильная штука Интернет. Посмотришь его страницы, волосы дыбом встают, да только начальники наши всех рангов Интернета этого как черт ладана боятся.

Франц зародил у меня какое-то сомнение в отношении Шарлотты, но оно рассеялось без остатка, как только я увидел ее, возвращающуюся от модистки.