Эпилог

Эпилог

— А Старый сильно сдал.

Этими словами выразил свои наблюдения лейтенант Джалилов. Разумеется, непосредственный начальник отреагировал непосредственно:

— Чем докажешь?

Марат Джалилов находился в подчинении у тогда еще лейтенанта Полознева аж целых одиннадцать лет. Чуть не треть этого срока прошла в разведке. Вот почему подчиненный хорошо понял истинный смысл командирского вопроса. А значил он следующее:

— Из каких фактов ты сделал этот вывод?

Вывод был очевиден, поскольку разведдонесения должны опираться именно на факты, а не соображения 'вроде бы так кажется'. И основания для умозаключения у Джалилова были:

— Он с недавних времен начал беспричинно орать на нас. А у меня перед глазами пример: мой собственный дед с материнской стороны. Тот вроде как нормальным был — если трезвый, понятно — а как стало ему за шестьдесят, так начал прям, как медведь в зоопарке, рычать на всех, кого ни попадя. Даже на маму, хотя всегда ее любил. Я пацаном мелким был тогда, но и то запомнил. Старость, вот что это такое.

Эти всплески Николай Федорович и так замечал. Они и вправду были неоправданными — то есть не в стиле Александрова. Но капитан Полознев заметил еще кое-что.

На стене у замначотдела красовался дивной красоты календарь. Контрабандный, понятно. Каждому месяцу был отведен свой глянцевый лист, причем все надписи были только по-русски. Но помимо привычных дат и дней недели там были напечатаны цветные фотографии. Один раз, воспользовавшись кратким отсутствием коринженера в кабинете, Полознев наскоро перелистал календарь. Картинки были самыми разными. Имелись там пейзажи: морской берег с пальмами, горная долина с возвышающимися вдали синеватыми пиками, было одно бескрайнее поле, заполненное подсолнухами. Имелись и фотографии животного мира: изумительной расцветки рыбы; тигрица, умильно глядящая на двух совсем маленьких тигрят; птицы с ярчайшим оперением, которых капитан сроду не видывал. Короче, было на что посмотреть постороннему человеку.

Но со временем наблюдательному начальнику охраны бросилось в глаза кое-что другое. Как-то непривычно часто и беспокойно Сергей Васильевич поглядывал на этот роскошный календарь. Вот почему в крошечной комнатешке, отведенной под размещение охраны, прозвучало:

— Нет, Марат, тут другое. Он боится.

Словесного ответа не было. Но взгляд подчиненного оказался весьма красноречив и означал: 'Ты, командир, часом, не спятил?'

— Он боится какой-то даты. Что-то должно случиться, и он опасается... даже точно не скажу... вроде как не успеть к ней нужные дела сделать. Что-то вроде того.

— Какой такой даты?

— Нарком знает.

Голос капитана госбезопасности выражал полнейшую уверенность, хотя это как раз был тот самый случай, когда фактов не имелось.

Интуиция, предвидение, чуйка — короче, то чувство, наличие которого отрицает наука и насчет которого понимающие люди твердо уверены, что оно существует — так вот, оно не подвело. Полознев был полностью прав. Эта дата была очень хорошо известна Страннику. Берия и Сталин тоже ее знали, но относились по-другому.

Капитан госбезопасности угадал не только это. Его подопечный и вправду не в шутку опасался, но все же он предпринимал некоторые меры.

При каждом удобном случае коринженер вежливо интересовался у товарища наркома, не появились какие-либо сведения о начале войны с Германией. Лаврентий Павлович столь же вежливо (кто бы знал, каких усилий это ему стоило) отвечал каждый раз примерно так:

— Нет, Сергей Васильевич, ни по линии моего наркомата, ни от военной разведки никакой подобной информации не поступало.

Еще одной мерой был разговор с Эсфирью Марковной. К этому моменту она была уже не исполняющей обязанности, а полноценным начальником вычислительного отдела. К звонкому названию должности имелись хорошие добавки в виде весомого оклада и других приятностей.

Если сказать правду, диалог свелся к почти что монологу. Дело в том, что свою задачу (обеспечить вычислительные возможности на двадцать лет вперед) Рославлев выполнил еще раньше. Склады были заполнены. Дальнейший разговор (после приветствий) протекал так:

— Фира...

От одного этого обращения у девушки расширились глаза. Подобного от Сергея Васильевича она еще не слышала.

— ...когда меня не станет, вам предстоит сделать то, что написано в этой инструкции. Изучите ее прямо сейчас, запомните и уничтожьте. Хотя нет, лучше я это сделаю сам.

В инструкции не было прописано ничего сложного. Взять распечатки... поместить в конверты... надписать адрес... отправить через... помалкивать.

— Вам все понятно? Отдайте лист мне. Я знал, что с памятью и сообразительностью у вас хорошо. Теперь объясню, почему это все затеяно. Когда я исчезну или умру — вот это лицо должно получить сведения. Надеюсь, вы сами догадались, что более никому не надо знать об этих предметах?

Эсфирь совершенно не к месту вспомнила событие из детских времен. Отец в трезвом виде (это уже тогда бывало нечасто) угостил дочку мороженым. Пятилетняя Фирочка по неопытности откусила громадный кусок и тут же его проглотила. Ощущения были крайне неприятны: сладкого вкуса не было, а вот мерзкий ледяной ком внутри удовольствия не доставил. Папа это заметил и объяснил девочке, что так мороженое не едят, его надо облизывать.

Точно такой же ледяной ком внутри создался из ничего в тот момент разговора.

Последовало медленное движение головы вниз. Оно означало: 'Все сделаю.' Это было обещанием.

Конечно, же Странник не знал, что может произойти 22 июня 1941 года в этом мире. Он лишь предполагал. В добрые намерения Игрока (так он его мысленно называл) не верилось совершенно.

С самого начала ставилось условие: предотвратить Великую Отечественную войну с Германией. И вроде бы задача выполнена; по всему видно, что Третий Рейх не намерен поевать, но...

На часах было четыре пополуночи. Ложиться? Ну нет. Рославлев механически жевал сухарики и запивал чаем, не замечая вкуса.

И ничего не случилось. Ни в четыре, ни в пять, ни в семь утра. Ничего. Не было телефонных звонков. Никто не пришел будить.

В обычных обстоятельствах такое не вызвало бы удивления. В конце концов, воскресенье — законная причина для отдыха. Надо полагать, так и думали подчиненные, начальство и охрана.

Матрикатор сам не знал, чего можно ожидать. Это и было самым скверным. Но ОНО, сколь угодно ужасное, так и не возникло.

Где-то уже близко к полудню инженер попытался собрать мысли в кулак. Для начала он попробовал сматрицировать хоть что-то. Первое, что пришло на ум: шоколадка. Да, хороший черный шоколад. И плитка появилась на свет.

Пришлось признаться самому себе: ожидания не оправдались. Войнас немцами так и не началась (пока что), а Игрок ничем себя не проявил. Что ж, предстояла работа.

Конец третьей книги

Пираты, давайте жить дружно!