Гарри Поттер и рефлексия

1. Мальчик, которому не отвечали

Он рано разучился спрашивать других. Люди, с которыми он жил, сердились, когда он спрашивал.

Пятилетний ребёнок еще не знал, что такое "несправедливость". Но по факту он понимал, что такое "хорошо" и "плохо", "добрый" и "злой".

Мир вокруг был недобр к нему. Ему было больно жить, поэтому вопросы появлялись сами собой.

Почему этот мир такой? Как сделать его добрее?

Он задавал эти вопросы себе и учился искать ответы.

Сначала ребёнок думал, что это он делает что-то не так, и старался делать это лучше. Он прилежно выполнял требования живших с ним людей, но мир не становился добрее.

Кроме того, рядом был другой ребёнок. Такой же и не такой же. Толстый, белый, капризный, с него ничего не требовали, его только хвалили и ласкали, хотя тот ребёнок делал только хуже, а его самого никто никогда не хвалил и не ласкал. Мир был добр к этому противному мальчишке ни за что, точно так же, как был недобр к нему самому. Ни за что.

Он поздно узнал, что его зовут Гарри, только в пять лет, когда пошёл в начальную школу. До этого он считал, что его зовут мальчишкой, тогда как у живших с ним людей были имена.

Тётя Петуния. Дядя Вернон. Дадли.

Кроме того, все они были Дурслями, а он Поттером.

Дадли звал тётю Петунию и дядю Вернона мамой и папой, а у Гарри не было никого, кого он мог бы назвать мамой и папой. Может, дело было в этом?

Спросить было нужно. Он переступил через сложившийся уже запрет и спросил тётю Петунию, почему он Поттер и где его мама и папа.

Оказалось, что его родители были плохими людьми и погибли, попав под машину. Он не знал, что такое "алкаш" и "шалава", но слова запомнил. Может, когда-нибудь при нём скажут, что это такое, или получится спросить у кого-то ещё.

Учительница говорила, что ей можно и нужно задавать вопросы, если ты чего-то не знаешь, и он спросил её, что такое "алкаш" и "шалава". Она рассердилась и сказала, чтобы он никогда не повторял таких плохих слов.

Гарри запомнил, что учителей тоже нельзя спрашивать. Про школу можно, а про личное нельзя.

Сначала он старался учиться лучше, потому что учительница хвалила за хорошую учёбу. Он стал учиться лучше Дадли, и Дурсли отругали его за то, что он списывает и обманывает. Это было неправдой, но Гарри уже знал, что правда им не нужна. Он только стал учиться хуже, ведь жил он не с учителями, а с Дурслями.

Дурсли не избивали его. Шлепок, подзатыльник, затрещина — это не побои, а воспитание. Дурсли не оскорбляли его. Они пренебрегали им и его нуждами, относились презрительно, не забывали напомнить, что он никчёмен и объедает их, никогда не поощряли и легко наказывали лишением еды и свободы. Не было так, что всё бросай и беги — жить было терпимо, но холодно, больно и тоскливо.

Гарри поневоле рос внимательным. Он был смышлёным ребёнком и избегал вреда для себя, насколько получалось.

2. Мальчик, с которым не дружили

В школе он узнал, что существует дружба. Дети сбивались в кучки, ходили вместе, болтали вместе, играли вместе и им было весело. Он ощущал их чужими, ведь им не было больно жить, как ему. Ему не хотелось болтать, играть и веселиться, словно у него всё хорошо, но ему хотелось попробовать.

Хотелось научиться этому, стать таким, как все. Вдруг получится?

Его не принимали ни в компанию, ни в игру. Он был слишком хмурым, слишком "в себе", поэтому другие дети инстинктивно избегали его. Им была неприятна атмосфера боли и несчастья, которую он привносил с собой. Дети во многом еще зверёныши, их реакции просты и сиюминутны — если кто-то раздражает их и досаждает им одним своим присутствием, его нужно прогнать, как ущербного члена стаи.

И они прогоняли.

Гарри винил в этом Дадли. Толстый капризный мальчишка, ни в чём не знавший отказа, рос не столько сильным, сколько наглым и тяжёлым, и этого было достаточно, чтобы ровесники признавали его заводилой. Семейная неприязнь к нахлебнику была для Дадли очевидной, его не учили ни скрывать, ни сдерживать её, и она естественным образом распространилась на Гарри в школе.

Но дело было не только в Дадли. Сам Гарри, замкнутый и настороженный, во всём неряшливый — ведь никто не следил за его видом, не учил и не заставлял его быть опрятным и аккуратным — производил впечатление неблагополучного ребёнка, которым по сути и являлся.

Им брезговали. Всем было безразлично, почему он такой, значение имел только результат.

Гарри даже в классе пересадили за отдельный стол. Никто не хотел сидеть с ним рядом. Учительница пыталась поговорить с ним, но он замкнулся, а требования родителей она не могла игнорировать. Может, где-то в столице с неблагополучными детьми и нянчились, но в их маленьком городишке учителя воспитывали учеников по старинке. Не хулиганит, не жалуется, не сползает в неуспевающие — значит, всё в порядке.

Провинциальные учителя в государственном учебном секторе редко бывают подвижниками педагогики, в школе Гарри таких не оказалось.

Дадли сколотил себе компанию. Обычных соседских мальчишек из благопристойных семей, в меру непослушных, в меру хулиганистых, любителей отлынивать от школьных занятий и болтаться на улице. Мальчишек, из которых вырастут такие же нормальные благопристойные члены британской глубинки, как их отцы.

Для Гарри они стали вселенским злом.

Им было скучно, после школы они допоздна слонялись по окрестностям в поисках, чем бы развлечься. Стайка недозрелых человеческих самцов, агрессивных по натуре и с преобладающими животными инстинктами.

Их инстинкты требовали устранить неполноценную человеческую особь, которой для них являлся Гарри. До сознательного убийства им было далеко, этого не позволяли привитые им зачатки морали, но избить, показать место изгою — это имелось в стайных инстинктах, которые они еще не научились сдерживать, следование которым ощущалось как правильное действие и приносило удовольствие.

Они цеплялись к Гарри везде, где только могли подловить его. С оглядкой на взрослых, не через край, они назойливо и неуклонно отравляли ему жизнь.

Они являлись в парк, где он проводил свободное время — он научился замечать их издалека, несмотря на свою близорукость.

Они поджидали его на пути из школы — он разыскал и запомнил все окольные пути.

Они караулили его на подходе к дому — он научился лазить через заборы и открывать заднюю калитку снаружи.

Они увязывались за ним на улице — он научился держаться поближе к взрослым прохожим, при которых они точно не нападут. И пусть прохожим было всё равно, шайка Дадли остерегалась задираться при взрослых. В маленьком Литл-Уингинге многие знали друг друга и слухи распространялись мгновенно.

На улице Гарри всегда был бдительным. Если он забывал о бдительности, это ему сразу же аукалось. Мало-помалу он привык следить за окрестностями и забывался очень редко.

3. Мальчик, от которого отвернулись

На следующий год в класс пришла новенькая. Чистенькая, умненькая, вежливая девочка, родители которой летом переехали в их район.

Девочку посадили за стол к Гарри. Учительница надеялась, что новенькая хорошо повлияет на странного нелюдимого мальчишку, за которым всё же не числилось серьёзных проступков.

Девочка улыбнулась Гарри и сказала:

— Здравствуй, я Джейн, давай дружить!

Шестилетний изгой сначала не поверил, что она обращается к нему. Он оглянулся, но позади никого не было, а девочка смотрела прямо на него.

— Давай, — ответил он чуть испуганно, хриплым от непривычки к разговору голосом.

Гарри не умел общаться, но Джейн оказалась общительной за двоих. На переменах она рассказывала ему о своих родителях, о своей прежней школе, о детских книжках с картинками, которые она прочитала летом, своих нарядных платьицах, которые нельзя надевать в школу, о своих занятиях по музыке и по французскому языку. Ему было нечего рассказать в ответ — не о Дурслях же, не о чулане под лестницей, не о том, в какую сторону лучше убегать, если тебя застали врасплох, и куда прятаться, если дядя сегодня не в духе. Но он с удовольствием слушал непрерывную болтовню подружки — и что-то в нём оттаивало.

Дружили они две недели. На третью Джейн с утра вошла в класс и села за другой стол, не поздоровавшись с ним, едва посмотрев в его сторону. Гарри, привыкший к своей подруге, весь урок гадал, что же с ней случилось, а на перемене подошёл спросить.

— Я больше не дружу с тобой, — заявила она с той же прямотой и непосредственностью, с которой предлагала дружбу.

— Ты же сама захотела дружить, первая... — растерянно сказал Гарри.

— А теперь не хочу.

— Почему? — его голос всхрипнул, как в первый день знакомства.

— Ты скучный. Ты ничего не читаешь. У тебя нет книжек и игрушек. А ещё ты неряха и учишься плохо. — Джейн сердито перечисляла его недостатки, а в Гарри что-то обрывалось. — Из-за тебя со мной больше никто не дружит, надо мной все смеются, что я с тобой дружу. И больше не подходи ко мне, я всё равно с тобой дружить не буду.

В этот день Гарри сбежал с оставшихся уроков и до конца занятий проплакал в школьной подсобке. Когда там разбилось стекло в крохотном окошке под потолком, он подумал, что кто-то бросил снаружи камень. Что потрескались стеклянные банки из-под моющих средств, расставленные в беспорядке по полу и по полкам, он и вовсе не заметил. Возвращаясь домой, он потерял бдительность и попался Дадли с компанией, но сумел вырваться, больно укусив кузена за руку.

Дадли, конечно же, наябедничал дома. Дядя Вернон выпорол нахлебника и на остаток дня отправил в чулан.

Но суровое наказание дяди сегодня совсем не задело Гарри. Потеря подружки была куда как больнее. Он еще не знал слова "предательство", но неприятное чувство, поселившееся в нём из-за её поступка, не давало сожалеть о потерянной дружбе. Он сожалел только о том, что вообще согласился с ней дружить. Если бы он сказал тогда "нет", не было бы и её горьких, бьющих наотмашь слов.

Всё тепло от общения с Джейн не стоило этой боли.

Впервые в жизни Гарри был рад своему чулану. Здесь была не тюрьма, а убежище, всё плохое было только снаружи. Его лишили ужина, но есть всё равно не хотелось. Он выплакался еще в школе, а сейчас лежал на матраце и вспоминал обвинения бывшей подружки, алмазным резцом врезавшиеся в его детскую душу.

Это было больно, но кое в чём Джейн была права. Он ничего не читал, у него не было книжек и игрушек, он не следил за своей внешностью и плохо учился. Собственными книжками и игрушками он обзавестись не мог, но в школе была библиотека, там можно было читать. Причёсываться и чистить свои ботинки он тоже мог, ведь чистил же он обувь Дурслей. Учился плохо он из-за Дурслей, но они никогда его не полюбят, как и он их, а в глазах остальных это был недостаток.

Лёжа в тёмном чулане и отчасти успокоившись, Гарри вдруг с холодной ясностью осознал, что всю жизнь он с Дурслями не проживёт. Когда он вырастет, они его выгонят, а если и нет, он всё равно уйдёт сам. Значит, жить нужно было, не оглядываясь на Дурслей.

В этот день он впервые взглянул на мир по-взрослому. Он впервые провёл черту между собой и Дурслями, в душе отказавшись считать их родными — и с детским максимализмом провёл такую же черту между собой и остальными людьми. Он был один во всём мире, он был никому не нужен, и это было данностью, с которой ему предстояло жить. Любой человек, которого он подпустит к себе, в любое мгновение может развернуться и уйти, обвинив его во всём, как его бывшая подружка.

Но ему предстояло жить среди людей — среди чужих людей, которым не понравится, что он необразован, неряшлив и невежествен. Зато, если это исправить, это будет его защитой и оружием.

Может, и не в словах, но на уровне спинномозгового понимания Гарри пришёл к чему-то подобному. Он не защищён, надеяться ему не на кого и не на что, ему сказали, что у него не так. С этим можно и нужно было что-то делать.

Гарри забыл бы свои намерения, если бы у него всё наладилось — детская память короткая — но его задевали слишком часто, чтобы он смог забыть. Много раз на дню на него фыркали, его одёргивали, с него требовали, его принуждали, его ограничивали — и каждый раз он напоминал себе, что наступит время, и он повзрослеет.

Он стал сдержаннее и терпеливее, перестал обижаться и огрызаться. Обижаются на своих, а это были чужие, от которых не бывает добра и перед которыми нужно затаиться. Он стал учиться лучше и вскоре вышел в отличники, пропуская мимо ушей обвинения и молча выдерживая наказания Дурслей. Он стал аккуратно обращаться с одеждой и следить за волосами, зачёсывая чёлку на уродливый шрам на лбу, чтобы тот меньше бросался в глаза. И еще он записался в школьную библиотеку, где в свободное время читал рекомендованные библиотекаршей книги.

Можно сказать, что Гарри стал пай-мальчиком. Хитрым и осторожным пай-мальчиком, чей взгляд был холодноват для его лет.

Тем не менее он оставался ребёнком, его тянуло к сверстникам. В классе снова появился новенький, на этот раз мальчик, которого снова усадили с Гарри. И снова Гарри была предложена дружба.

Гарри засомневался, но согласился. Мало ли, вдруг это только Джейн такая — и вообще она девчонка, а девчонки не такие, как парни.

Через месяц его бывший друг стоял в компании Дадли и насмехался над ним вместе с остальными. Гарри не было больно.

4. Мальчик, которого пожалели

От своего бывшего друга Гарри узнал, что такое "алкаш" и "шалава". Мало того, Гарри подозревал, что друг поспешил раздружиться с ним после того, как узнал от него, кто его родители. Может, не только поэтому, но как-то очень уж скоро после этого.

И Гарри обозлился на этих двоих людей, которые так подвели его. Как они могли рисковать на дороге, если с ними был ребёнок? Зачем они куда-то потащились пьяные, с младенцем? Зачем вообще такие люди заводят детей?

В тихом провинциальном городке, в благополучном районе для зажиточных сограждан, пьяного можно было увидеть только по телевизору. Гарри видел по нему и пьяниц, и наркоманов — и ему было противно. Он даже смирился с существованием Дурслей в его жизни, это всё равно было лучше.

Иногда ему всё-таки думалось: а вдруг его родители не так плохи, как говорят родственники? И всё равно он не находил для них прощения, будучи эгоистичным, как любой ребёнок. У него перед глазами были дядя Вернон и тётя Петуния, которые сделают для Дадли всё и никогда не подведут его. Его родители, произведя его на свет, тоже отвечали не только за себя. Кем бы они ни были, они всё равно подвели его.

Ставши взрослым, он уедет отсюда и всем будет отвечать, что не знает своих родителей. Ему самому не хотелось их знать.

К семи годам Гарри подрос достаточно, чтобы тётя стала посылать его за продуктами. За самыми простыми и тяжёлыми: хлеб, крупы, сахар и другая ежедневная пища. Мясо она ему не доверяла, сладости тоже — покупала сама. Тщательно пересчитывала деньги, сверяла сдачу с чеком, Гарри не смог бы утаить себе немного, даже если бы захотел. Может, он попытался бы прежде, когда у него не было цели, но сейчас цель у него была. Как можно лучше подготовиться к совершеннолетию, чтобы поскорее уйти от Дурслей — а они могут испортить ему жизнь, если поймают на воровстве.

Торговый центр был далеко, пятнадцать минут ходьбы в один конец. Школа была в другом направлении, парк тоже, а в этом районе Гарри прежде не бывал. Как-то однажды, по привычке следя за окрестностями, он издали заметил странного человечка, выходящего из бакалейной лавки — мелкого, щуплого, в цилиндре и старомодной одежде, нелепой даже для той эпохи. Не найдя в нём ничего опасного, Гарри стал смотреть дальше, выискивая кучки парней своего возраста и постарше, чтобы как можно скорее исчезнуть у них из вида, как вдруг обнаружил, что человечек тоже заметил его и спешит к нему.

— Моё почтение, мистер Гарри Поттер! — человечек снял цилиндр и раскланялся издали, затем подошел вплотную к опешившему Гарри, схватил за руку и начал трясти её, уставясь на его шрам. — Какая честь встретить вас, мистер Поттер, огромное вам спасибо!

Не ожидавший ничего подобного, Гарри смог выдавить только нечто вроде "а-а" и "э-э", чем привёл в восторг нелепого чудика. Тот, уходя, развернулся, снова снял цилиндр и с непонятным ребёнку выражением лица отвесил прощальный поклон. Гарри еще предстояло узнать, что оно называется подобострастием.

Гарри ничего не сказал Дурслям об этой встрече. Но когда он снова и с тем же результатом натолкнулся на этого чудика, затем на другого, затем на чудиху, которые с одинаковым восторгом трясли ему руку и пялились на его шрам, он рискнул обратиться к тёте с просьбой.

— Тётя Петуния, а можно мне спортивную кепку?

— Обойдёшься, на улице не жарко, — отмахнулась она, даже не подумав, что приёмыш очень редко её о чём-то просил. — И если я увижу, что ты взял бейсболку Дадлика, останешься без ужина.

— Но, тётя, мне нужно спрятать шрам, а то ко мне пристают всякие...

— Какие всякие?

После того, как Гарри описал чудиков, тётя сама сходила за бейсболкой и отдала ему под громкий возмущённый рёв Дадлика. Затем она долго утешала своё солнышко, наобещав ему много кепок, жвачек и шоколадок.

Остаток лета Гарри проходил в бейсболке. Один из чудиков узнал его и в ней, и снова попытался потрясти за руку, но Гарри отделался от него сердитым "вы обознались" и поскорее забежал в ближайший маркет.

Наступила осень, а с ней и школьные занятия. Гарри снова пришлось изощряться, чтобы пройти мимо Дадли с компанией. Однажды он, как обычно, пристроился перед прохожим, благополучно миновал своих врагов, столпившихся на другой стороне улицы и исподтишка грозивших ему кулаками, и уже собирался шмыгнуть в ближайший переулок, как сзади него послышался хрипловатый старческий голос:

— Малыш, хочешь мармеладку?

Взрослые не были врагами, они редко ввязывались в детские дела. Пожилые тем более, обычно они норовили пожалеть его и чем-нибудь помочь, поэтому Гарри обернулся к прохожему. Это был сухонький неопрятный мужчина лет пятидесяти с небольшим, уже морщинистый, с полуседой, довольно-таки длинной козлиной бородой, люди в этом возрасте кажутся детям глубокими стариками. Он смотрел дружелюбно и где-то даже ласково, а Гарри очень редко перепадало сладкое.

— Хочу, — признался он.

— Держи, малыш. — Гарри получил мармеладку и сразу же сунул в рот липкий кисло-сладкий комок. — Ну как, понравилось?

Гарри кивнул, дожёвывая сладость.

— Вот и славно, хочешь ещё?

Гарри снова кивнул.

— Тогда идём вон туда, малыш, что мы тут стоим на дороге? Люблю детишек, особенно таких славных мальчуганов, как ты. Люблю иногда порадовать их сладеньким.

Гарри даже обрадовался предложению. Он пропустил удобный момент, чтобы улизнуть, поодаль за ними шла компания Дадли и выжидала, но теперь они точно отстанут. Старик обнял его за плечи и повёл в закоулок неподалёку. Гарри знал эту дорожку между домами, заканчивавшуюся запертыми воротами — было время, когда он по ошибке забегал сюда и его здесь ловили. Но сейчас он был не один, можно было не бояться.

Рука старика жёстче сжала его плечи, дыхание стало тяжелее, и Гарри встревожился. Вдруг этому доброму человеку стало дурно? Куда бежать за помощью? Пока он беспокоился за старика, они дошли до ворот и остановились.

— Ну вот, малыш, сейчас ты получишь свою мармеладку, — старик не отпускал его — напротив, удерживал крепче. — Только, малыш, сначала поиграем.

— Поиграем? — Гарри изумлённо глянул на него. Лицо старика выглядело как пьяное, тяжело дышащий рот полураскрыт, по бороде тянулась ниточка слюны.

— Да, малыш, не бойся... — и вот тут Гарри испугался. Он вдруг ощутил, что другая рука старика сноровисто расстёгивает ему ремень и спускает с него брюки.

Гарри в свои семь лет совсем не знал эту сторону жизни, неоткуда было. Но его интуиция взвыла, сигналя о том, что сейчас с ним произойдёт нечто отвратительное. У него потемнело в глазах, а сознание превратилось в единственную мысль-крик — прочь отсюда, куда-нибудь, в безопасность!

Давление руки на плечах пропало, а сам он превратился в комочек теста, протаскиваемого через трубу. В следующее мгновение под ним оказалась жёсткая ребристая поверхность, на которую он приземлился с небольшой высоты.

Немного придя в себя, Гарри боязливо открыл глаза. Он лежал на пологой черепичной крыше, со спущенными штанами, совершенно один. Всё только что происшедшее было где-то далеко, словно померещилось.

Гарри надел штаны обратно, застегнул ремень, огляделся и не узнал место. Он угодил на крышу коттеджа с участком, засаженным цветами, плодовыми деревьями и декоративным кустарником. Пока он искал спуск с крыши, его заметили работавшие в саду хозяева, которые отругали его снизу, затем подставили садовую лестницу и велели спускаться.

Он не смог внятно объяснить, как оказался на крыше, что ему там было нужно и зачем он вообще залез на чужую частную территорию. Хозяин надрал ему уши, обыскал его карманы и школьный ранец, выспросил адрес и сам отвёл его к Дурслям.

Петуния долго извинялась и оправдывалась, объясняла, что это у неё на руках сирота, сын беспутной сестры и её хулигана-мужа, и вот результат — мальчишка весь в отца. И что, конечно, она будет строже с мальчишкой, она и так с ним строга, но, как оказалось, этого было мало. Сначала сердитый, мужчина постепенно смягчился, стал кивать, поддакивать и сочувствовать её нелёгкой задаче по воспитанию проблемного ребёнка.

Когда за ним закрылась калитка, Петуния кинулась к Гарри и зашипела, как змея:

— Давай рассказывай, что ты там натворил!

Гарри, насмерть перепуганный происшедшим, выложил ей всё как на духу. Даже сослался на Дадли, который видел, как он уходил со стариком.

Тётя не стала его наказывать. Сказала, что дождётся Вернона с работы, а он сам решит. Это было плохо, рука у дяди была тяжелее, и Гарри забился в свой чулан, не дожидаясь, когда его туда отправят.

Каждое мгновение жуткой встречи навеки отпечаталось в его потрясённой памяти. А он-то считал, что старики безопасны! Гарри мысленно пересматривал её и сознавал, что был волен не связываться со стариком хотя бы поначалу, пока не оказался в закоулке. Но нет, захотелось ему ещё мармеладку! Старик поймал его на дешёвку, на сиюминутное удовольствие, на ненужное излишество, без которого можно век прожить и не хватиться.

Может, и не такими словами думал семилетний ребёнок, но его осознание ситуации было именно таким. Отдаться в руки чужому человеку "на поиграть" за ласковое слово и дешёвую конфетку — это была феерическая дурость. Гарри это не только понял, но и глубоко проникся.

Хлопнула наружная дверь — пришёл дядя Вернон. Гарри, трепеща, ожидал, что его позовут на расправу, время тянулось невыносимо. Когда наконец из гостиной донеслось "эй, мальчишка, иди сюда!", он подхватился и поспешил на зов.

В гостиной были дядя и тётя, со странным выражением лиц, словно они не знали, что делать. Толстый Дадли крутился тут же и злорадно поглядывал на кузена, предвкушая его наказание.

— Мальчишка... — начал Вернон и покосился на сына. — Дадли, уйди.

— Но пап...

— Уйди, я сказал!

Когда Дадли поднялся в свою комнату, Вернон начал снова:

— Мальчишка. Пороть не буду, незачем. Я по твоей роже вижу, что ты сам всё понял. Вот что я скажу тебе, мальчишка, а ты запомни на всю жизнь: если взрослый чужой мужик начинает говорить мальчишке о любви и совать конфетки, это всегда кончается порванной задницей. Запомнил?!

— Да, дядя, — пролепетал Гарри.

5. Мальчик, у которого странности

Гарри хоть и не выпороли за историю со стариком, всё равно наказали недельной отсидкой в чулане. Его там не запирали, но вылезать без разрешения он не смел — прежде пробовал, но его пороли и увеличивали срок наказания, пока он не усвоил, что непослушание себе дороже. Гарри скучал в чулане, его единственным развлечением было прислушиваться к телевизору в гостиной и гадать, какая там идёт передача. К разговорам дяди и тёти он прислушивался всегда, узнавая из них много интересного, хоть и не всегда понятного.

Его самого они чаще всего обсуждали сразу же после отправки в чулан, поэтому он насторожил уши, едва оказавшись там. Тётя как раз говорила трагическим тоном:

— Вернон, у него началось ЭТО! — по отношению к Гарри она всегда произносила "он" как имя собственное, поэтому Гарри был уверен, что речь шла о нём.

— А мы надеялись, что растёт нормальный парень, — пробурчал дядя. — Не переживай, Пет, хорошая порка от всего помогает.

— Но эта... ненормальность... она не пропадает.

— Ничего, справимся. Дети учатся не ходить под себя, вот и он научится сдерживаться. Посидит в чулане, успокоится и будет сдерживать свои ненормальности.

По лестнице над ним сбежал Дадли, и дядя с тётей замолчали.

— Пап, а как ты его наказал?!

— В чулане он, солнышко, — ответила Петуния. — Иди к мамочке, сейчас детская передача начнётся.

Дурсли замолчали. Молодой жизнерадостный голос ведущей объявил мультик. Прежде Гарри попытался бы его хотя бы послушать, но после сегодняшнего потрясения ему было не до мультиков. У него были взрослые проблемы, на фоне которых мультики казались глупыми и бессмысленными.

Что Гарри сегодня оказался на крыше за полквартала от тупика, видимо, и было ненормальностью. Сам он так и назвал бы это, если бы оно случилось не с ним. После этого он ощущал в себе неприятную пустоту, резко отличавшуюся от привычного состояния цельности и наполненности — словно сквозь него прошёл суховей и выдул всё, оставив только пересохший прозрачный кружевной скелет.

Он ненормальный.

Но если бы он был нормальным, он не спасся бы от старика.

Ненормальность — это не так уж и плохо.

Но дядя будет пороть за неё.

Значит, её нужно сдерживать и скрывать.

Он постарается.

Семилетний ребенок лежал в темноте на матраце, смотрел в косой потолок под лестницей, размышлял и пытался ощутить ненормальность в себе. Ему не было скучно.

К утру пустота еще чувствовалась в нём, но уже перестала беспокоить. После уроков он задержался в школьной библиотеке, чтобы сделать домашние задания за вчера и за сегодня. Дурсли не выпускали его из чулана для подготовки к школе, заниматься в чулане было невозможно, а он помнил свою цель и собирался оставаться отличником.

К вечеру в нём восстановилась привычная цельность и наполненность. Ему даже показалось, что в чулане, в темноте и тишине, это происходило быстрее, чем в школе.

Пока он сидел там, Дадли залез в его ранец и залил чёрной краской его тетради. Гарри обнаружил это в школе перед уроком и ужаснулся. Вчера он сказал учительнице, что накануне у него болела голова, и обещал к сегодняшнему дню сделать и заданное, и пропущенное. Она проявила к нему снисходительность, как к отличнику. Что же он теперь скажет ей?!

Волна ужаса вырвалась из него и удалила краску с тетрадей, оставив написанное. Это была ненормальность, но Гарри был рад ей, она опять спасла его от серьёзной неприятности.

Гарри стал прятать ранец к себе в чулан. То ли Дадли боялся темноты, то ли брезговал чуланом, то ли Петуния с пелёнок внушила ему, что это плохое место и туда нельзя, но факт оставался фактом — кузен никогда не лазил туда, хотя любил попрыгать по лестнице, когда Гарри был в чулане.

Отбывая наказание, Гарри пробовал ощутить свою ненормальность и научиться управлять ею. Делать в тёмном чулане всё равно было больше нечего. Дадли, в который раз надумавший попрыгать над его головой, сильно мешал ему и досадил настолько, что Гарри прикинул, где находится одна из толстых ног кузена, и на интуиции дёрнул за неё своей ненормальностью.

Грохот и вопль скатившегося по лестнице жирдяя сказал ему, что попытка удалась. Дурсли ничего не заподозрили, они решили, что у Дадли подвернулась нога, и долго жалели своё солнышко. А Гарри признал, что его ненормальность — это не просто неплохо, это вообще отлично. Нужно только, чтобы её никто не замечал.

Знали бы Дурсли, насколько заточение в чулане помогает нахлебнику овладевать своей ненормальностью...

Ещё через несколько дней ощущение наполненности в нём превратилось в переполненность. Гарри сообразил, что, наверное, потревоженная ненормальность стала бесконтрольно расти, но не знал, что с этим делать. Сдерживать её в себе становилось всё труднее, дошло до того, что она могла выплеснуться наружу от малейшего неосторожного движения.

Всё внимание Гарри было занято только ею, из-за этого он во время мытья посуды уронил тарелку. Он испуганно дёрнулся рукой к посудине — и та вдруг послушно вернулась в руку. Гарри перевёл дух и поставил тарелку на полку, воровато оглянувшись по сторонам, но поблизости никого не было. Ему вдруг стало чуточку легче, ненормальности в нём убыло, и тогда ему вспомнилась дядина фраза, где тот сравнивал его с детьми, ходящими под себя.

Дети перестают ходить под себя, но не перестают облегчаться. Если его ненормальность такая же, значит, её нужно расходовать, желательно в укромных местах, где никто не увидит.

Гарри быстро домыл посуду и помчался в парк. От радости он забыл про привычную опасность и выскочил прямо на компанию кузена, которая тусовалась там на детской площадке. Пятеро малолетних хулиганов загоготали и устремились к нему, а он остановился, всем телом ощущая, как в нём напряглась ненормальность.

Будучи семилетним ребёнком, Гарри, к счастью, не подумал об убийстве. В нём пронеслась только одна стремительная мысль — напугать! — и, подчиняясь ей, ненормальность хлынула наружу. Мальчишки побледнели, завопили от ужаса и бросились бежать, кое-кто из них даже обмочился. Гарри смотрел им вслед, дышалось ему легко, сила была потрачена. В нём возникло и окрепло ощущение, что вот теперь всё правильно, вот так всё и должно быть. Он даже не заметил, что стал звать свою ненормальность силой.

Дадли наябедничал дома. Дурсли устроили допрос с пристрастием, но Гарри отпирался наотрез. Да, он был там, да, они пошли к нему. Нет, он не знает, зачем, они не успели сказать. Да, они чего-то испугались. Нет, он не знает, чего. Может, они так играли. Может, сзади что-то было, а он не заметил, стоял спиной.

Дадли не сумел объяснить, чего они испугались. Понятно было только одно — сам Гарри не выглядел страшным, это им вдруг стало страшно. Дурсли глядели на приёмыша очень подозрительно, но не наказали.

Но, главное, компания Дадли стала и впредь его бояться.

6. Мальчик, который выкручивался, как мог

К десяти годам Гарри был образцовым мальчиком.

Он всегда был опрятен, сдержан и вежлив. Все соседки таяли от него и говорили наперебой, какого замечательного ребёнка воспитала Петуния Дурсль. Гарри не лазил по канавам и заборам, не был замечен ни в каких хулиганствах, ходил за покупками и помогал по дому.

Он был одним из лучших учеников в своём потоке. Учителя хвалили юный талант, давали ему дополнительные пособия и пророчили большое будущее.

Он много читал, делал учебные доклады по истории и литературе, посещал технический кружок. Как он всё успевал, оставалось загадкой.

Он уже год как жил в маленькой спальне рядом с комнатой Дадли.

Он перестал ненавидеть Дурслей, стерпелся с их существованием. Жилось ему неплохо, он мог бы и забыть свою цель, но уже привык к самодисциплине и втянулся в распорядок жизни.

Сила в нём успокоилась. Когда он расходовал её, она восстанавливалась, но не переполняла его.

Друзей у него не было.

А начиналось всё нелегко и почти случайно. Дадли тогда опять оговорил Гарри, и тётя оставила его без ужина. Наутро она завернула ему в школу несколько корок и позавчерашний кусочек сыра, не доеденный кузеном.

Прежде Гарри поедал такие завтраки, но теперь у него была сила. Он убрал свёрток в ранец, а после уроков отправился в школьную столовую. Приметив свободную раздатчицу, он подошёл к ней и робко попросил:

— Простите, у вас не найдётся немного объедков? Вы же всё равно их выбрасываете?

Женщина строго уставилась на него и с подозрением спросила:

— Зачем тебе объедки? Хулиганить?

— Нет, для еды, — он отправил в силу просьбу о доброте и сочувствии.

— У тебя зверюшка? — спросила раздатчица, уже заметно мягче.

— Нет, это мне. Тётя дала мне объедки, но ваши лучше.

Пока она потрясённо таращилась на ребёнка, он достал из ранца свёрток и раскрыл перед ней.

— Тётя вчера оставила меня без ужина, а сегодня — вот...

Что тут началось... Раздатчица привела Гарри в подсобку и наложила ему поесть. Пока мальчик ел, она расспрашивала, как он дошёл до жизни такой — и он ничего не скрывал, а кое-что и приукрасил. Своих бы он не выдал, но Дурсли были чужими.

Поевши, Гарри попросил не выдавать его Дурслям, а то они уморят его, и подкрепил просьбу силой. Женщина обещала ничего не говорить родственникам мальчика и сказала, чтобы он приходил сюда после уроков, она его покормит.

Но она не обещала ничего не говорить своим подругам и знакомым, и это осталось вне влияния силы. В считанные дни весь городок узнал, что Дурсли тиранят своего племянника и морят его голодом, и проникся к сироте добротой и сочувствием, о которых просил Гарри. Сверх того, жизнь в Литл-Уингинге была скучная, а это была такая пикантная сплетня, которой могло хватить надолго.

Совершенно незнакомые женщины подходили к Петунии на улице и совали ей свёртки с едой и одеждой для её племянника.

— Миссис Дурсль, возьмите пирожков для сиротки. Как я вам сочувствую, у вас не хватает денег даже на еду для ребёнка.

— Миссис Дурсль, вот брючки для Гарри, еще крепкие. Это правда, что мистеру Дурсль понизили оклад?

— Миссис Дурсль, какой у вашего Гарри размер ботиночек? А то, знаете, сначала детьми пренебрегаем, а потом удивляемся, откуда берутся преступники...

Теперь домохозяйкам было о чём почесать языки. Все они хвастали друг перед дружкой, чем и как облагодетельствовали бедного сиротку, устроив необъявленное состязание "кто больше". И, разумеется, перемывали косточки жестоким и бессердечным родственникам сиротки.

Когда дядя с тётей накинулись на Гарри с допросом, он уже знал, что ответить, потому что успел наслушаться, как встречные женщины жалели его и обсуждали между собой его вид.

— Нет, я никому не жаловался, — он показал на своё тощее тельце и уродливую одежду. — По мне и так всё видно, вот они и увидели.

И пришлось Петунии поднимать со дна полностью уничтоженную репутацию семьи. А Гарри шепнул силе: "Спасибо!"

С Дадли он тоже расправился по-своему. В ответ на каждую подлянку и подставу он подстраивал ситуацию, в которой жирдяй оказывался виноват на глазах у взрослых. Дадли задницей чуял, что это из-за кузена, но оправдаться не мог, ведь злорадную усмешку в доказательство не представишь. Так и отступился.

Зато от работ по хозяйству Гарри никогда не отказывался. Он искренне полюбил чистоту и порядок, а когда Дурсли перестали ущемлять его потребности, с удовольствием обихаживал дом вместе с Петунией. Он наловчился незаметно помогать себе силой, поэтому все дела у него спорились быстро и легко.

Дурсли подозревали, что с приёмышем что-то не чисто, что он наверняка ненормальный, но поводов придраться он не давал.

7. Мальчик, которому приходили письма

Гарри справедливо считал, что своей хорошей жизнью он обязан только себе, несмотря на то, что участие в ней принимали и другие. А конкретнее — своей целеустремлённости и своей ненормальности. Своей особенной силе, которой стало много, когда он стал хорошо питаться. Сила поддерживала его здоровье, его выносливость и работоспособность, она помогала ему там, где у него не хватало сил физических. Она помогала настроить людей благоприятно к нему.

Впрочем, последним её свойством Гарри пользовался редко. Люди были сами по себе неплохи, если правильно вести себя с ними, но иногда и этого бывало недостаточно, и вот тогда их нужно было подтолкнуть. Гораздо чаще ему хватало природного обаяния, вежливости и некоторого артистизма.

Гарри знал, чего хотел. А хотел он того же, что и в шесть лет — независимости от Дурслей и надёжного места в жизни. За школьные годы он насмотрелся на сверстников, которым тоже предстояло повзрослеть, а затем и жить бок о бок с ним. У детей всё открыто, всё на виду, и Гарри стал замечать, что не так уж они и отличаются от взрослых. Он видел, как легко они ссорятся и мирятся, как легко предают друг друга и дружат против кого-то, и не доверял их дружбе.

Еще недавно у него был целый чулан, чтобы поразмыслить над этим.

Когда остался год до средней школы, Гарри забеспокоился о дальнейшей учёбе. Он сознавал, что Дурслям плевать на его образование и что они не выделят на него ни пенса сверх минимально возможного. Это означало, что частная школа ему не светит, но можно было поступить в хорошую государственную по рекомендации от начальной школы. Гарри вплотную занялся этим и обнаружил, что хороших государственных школ в Литл-Уингинге нет. Имелись только рабочие, так называемые "чёрные" школы, готовившие неквалифицированных работников и бытовой персонал.

Ситуацию можно было частично исправить самоподготовкой, но продолжение образования всё равно требовало денег, которых у него не было. Не видя другого выхода, Гарри уговорил тётю подать его документы в лучшую из доступных средних школ. Ей это ничего не стоило, так она и поступила.

В конце учебного года он с блеском сдал выпускные экзамены и отправил табель с оценками в выбранную школу. Теперь оставалось дождаться зачисления — школа пользовалась спросом и была на другом конце городка, могли и не зачислить.

Когда у Дадли наступил день рождения и дядя с тётей стали поздравлять своё солнышко — жирное такое, грубое, наглое, подлое, тупое, капризное солнышко, половину оценок которого Петуния вымолила у директора ради проходного минимума в частную школу "Смелтингс" — Гарри привычно пропустил мимо ушей традиционный подсчёт подарков именинником.

Гарри был далёк от зависти к вещам, особенно если это были игрушки, он со скучающим презрением ждал, когда же это кончится, и размышлял, сколько же денег выброшено впустую. Он не особо скрывал своего отношения к жадности и тупости кузена — ведь за взгляд не наказывают.

Вот частная школа — это настоящий подарок.

Вернон гордился сыночкой, сыночка канючил ещё подарков. Петуния косилась на племянника и думала, что скоро придётся и ему подарить хотя бы один приличный подарок. А то этот дьяволёнок найдёт, как устроить пакость — вон как два года назад. Тогда она подарила мальчишке старые носки Дадли, а тот пошёл в галантерею, встал там с этими носками у двери и стал упрашивать покупателей подарить ему нитку с иголкой, потому что сегодня у него день рождения, родственники впервые в жизни подарили ему подарок и его надо починить. Разговоров в городе было на полгода...

Последним подарком, который потребовал Дадли, было поехать в зоопарк без нахлебника. Гарри только поморщился и пожал плечами. Петуния облегчённо вздохнула, мальчишку можно было оставить одного, он по крайней мере нормальный и дом не разнесёт. Или всё-таки ненормальный?

Гарри охотно побывал бы в зоопарке, но, подумал и решил, что сегодняшняя поездка не заслуживает шантажа. Есть выгоды поважнее, а это он еще припомнит кузену. Спокойный день — тоже неплохо, а зверей и по телевизору показывают.

Это письмо пришло за неделю до дня рождения Гарри. Дадли рубился в аркаду на компьютере у себя в комнате, а Гарри помогал тёте на кухне, поэтому дядя послал за почтой его. Письмо было странным — большой желтоватый конверт из плотной пергаментной бумаги, запечтанный сургучным гербом, с адресом, написанным зелёными чернилами. Но самым странным был сам адрес, утверждавший, что письмо предназначается лично Гарри Поттеру, и написанный с точностью до маленькой спальни.

Гарри спрятал письмо под рубашку, отдал дяде конверт со счетами и открытку от тёти Мардж, дядиной сестры, и поспешил в свою комнату. Там он заперся изнутри на задвижку и аккуратно взломал печать.

"Хогвартс, Школа Чародейства и Волшебства", — Свинарник, значит, ну-ну.

"Директор Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор, кавалер ордена Мерлина 1-й степени, Великий волшебник, Верховный чародей Визенгамота, Президент Международной Конфедерации магов", — всего-то, присвистнул Гарри. Нехилый такой командир Свинарника.

Дальше стало ещё бредовее. Письмо извещало — с радостью! — что Гарри Поттер принят в этот Свинарник. К письму прилагался список необходимой литературы и оборудования, выглядевший так, будто его прислали прямо из эпохи средневекового мракобесия.

Но... если подумать... Дадли слишком туп для подобного розыгрыша, а если учесть некую особенность Гарри...

Если это правда, вряд ли это будет много хуже, чем школа для негров и прочих таких же полезных членов общества, в которой ему предстояло учиться.

Письмо следовало показать Дурслям. Всё равно школьное руководство будет договариваться с ними, а не с ним. Гарри уложил листок обратно в конверт и спустился в гостиную. Дядя там, развалившись на диване, смотрел по телевизору утренние новости в ожидании завтрака.

— Мальчишка, ты куда сбежал? А завтрак кто будет готовить? — проворчал он ненастойчиво, только чтобы показать, кто в доме хозяин.

— Дядя Вернон, смотрите, что мне пришло! — Гарри протянул ему конверт.

По мере того, как Вернон читал, его багровое лицо становилось всё бледнее. Когда он оторвался от чтения и уставился на нахлебника, оно было сероватым, как вчерашняя овсянка.

— Так ты... так ты... ненормальный?! — на последнем слове дядин голос дал петуха.

— Не знаю, дядя Вернон, но, по-моему, за нами следят.

— Петуния! Пет! — закричал он в кухню.

— Что случилось, дорогой, — выскочила она в гостиную.

— Смотри...— сказал он умирающим голосом. — Письмо...

Петуния взяла письмо в руки и тоже побледнела.

— Ох... это оно...

— Вы знаете, что это за письмо? — спросил Гарри.

— Забудь, мальчишка! — Вернон выхватил письмо из рук жены и разорвал на несколько частей.

Гарри меланхолично подумал, что не больно-то и хотелось, название школы какое-то слишком уж подозрительное, затем, уже бодрее — не получится ли под это дело выпросить у Дурслей денег на частную школу. Напоследок он вспомнил, что у них всё равно таких денег нет, и разочарованно вздохнул.

— Может, стоило ответить, что меня не будет? — вежливо предположил он.

— Обойдутся, — буркнул дядя, понемногу приходя в себя. — Сами догадаются.

— Угу, — согласился Гарри, вспомнивший кое-что из письма. — Всё равно у нас нет совы.

Но на следующий день пришло ещё одно письмо. Затем ещё три. Затем сразу двенадцать, и почтальон был точно не при чём, потому что они появились сразу в доме, в разных его местах. Вернон пыхтел, краснел и яростно уничтожал назойливую корреспонденцию. Гарри было любопытно, кто и почему так его домогается, и он прикидывал, стоит ли поступать в этот Свинарник. В конце концов, в среднюю школу принимали до тринадцати лет, учиться с неграми — удовольствие небольшое, программу рабочей школы он, если что, и экстерном досдаст, а карьера разносчика пиццы от него по-любому не убежит. На год-другой можно и в Свинарник, а там видно будет.

Когда в субботу молочник через окно доставил им две дюжины писем, засунутые в две дюжины яиц, и вся семья осталась без яичницы, назойливость адресанта стала раздражать даже Гарри. Этот фокус был нисколько не смешной. Это было хуже, чем бродячие маклеры и коммивояжеры.

Но что было делать? У Дурслей по-прежнему не было совы.

8. Мальчик и большое человекообразное

Накануне дня рождения Гарри из камина высыпалась сотня писем. Двумя порциями — по полсотни утром и вечером. Гарри даже решил оставить без последствий, если Дурсли ничего ему не подарят. Он сам видел, что им не до подарка.

В полночь с тридцатого на тридцать первое, когда у Дурслей все уже спали, какая-то сволочь стала выламывать входную дверь. Калитку, надо полагать, она снесла и не заметила. Все четверо жильцов повскакивали с кроватей и поспешили в гостиную — мужчины в пижамах, хозяйка в домашнем халате. Едва Вернон занял стратегическую позицию у телефона, чтобы позвонить в полицию, как наружная дверь упала в холл — и в проём, пригнувшись, шагнуло огромное человекообразное существо, лохматое, убого и неряшливо одетое, до самых глаз заросшее чёрной и косматой, торчащей во все стороны бородой.

— Кто вы такой?! — визгливым, непривычно высоким голосом закричал на него Вернон. — Что вам нужно в моём доме?!

— Мне бы это... — существо, оказывается, умело говорить. Оно перешагнуло упавшую дверь, а ещё через шаг оказалось в гостиной. — Чайку, вот. Замотался, как собака.

У Петунии подкосились ноги, она попятилась и неловко опустилась на диван. Дадли вытаращил на вторженца глаза. Гарри ощутил, как его сила пришла в готовность. Ситуация ему категорически не нравилась.

— Немедленно убирайтесь из моего дома! — взвизгнул Вернон. — Я... я вызову полицию!!!

Не обращая на него ни малейшего внимания, существо в два шага пересекло гостиную и оказалось перед Петунией.

— Ты, эта, магла, подвинься, — довольно-таки дружелюбно сказало оно. Тётя шарахнулась от него на дальний конец дивана. Существо разместило седалище на затрещавшем диване и удовлетворённо перевело дух. — Чайку бы.

Дадли попятился на лестницу. Гарри остался стоять у её подножия. Существо обернулось на шевеление и увидело мальчика.

— А-а, вот и Гарри, — сказало оно.

— Что вам здесь нужно? — резко спросил тот. Пусть Дурсли были ему чужими, но это была территория, на которой он жил и где потратил много усилий, чтобы жить сносно.

— Я, эта, Гарри, за тобой.

— Что значит — за мной? И почему в полночь? Кто вы вообще такой?

— Дык я тя каким махоньким помню... я тя суда, значицца, и привёз... на мотоцикле, значицца.

— Сюда, значицца? — глаза Гарри сверкнули яростью. — На мотоцикле, значицца?

— Ну да, на летучем. А сам я Хагрид. Рубеус, вот. Поздравить тя хотел, прям сразу. Торт вот, сам пёк... — Хагрид полез в один из своих многочисленных карманов и извлёк оттуда сплющенную картонную коробку. — Ток я на ево сел, вот... ну дык без разницы, ты всё равно жевать будеш.

— Я? Это? — Гарри ткнул пальцем на себя, а потом на торт. — Вы еще скажите, что вы меня любите!

— Дык, эта... канешн люблю.

— Вон отсюда!!! — вне себя от ярости, Гарри подступил к нему вплотную, сила буквально кипела в нём и вокруг него. — Убирайтесь немедленно и никогда здесь не появляйтесь!!!

— Ты чево, Гарри? — существо ощутимо опешило. — Я ж как лучшее, Гарри...

— Лучшее? Какой идиот приходит поздравлять в полночь? Какой идиот будит хозяев и пугает насмерть весь дом? Какой идиот выламывает хозяйскую дверь?! Если так уж надо было поздравить, так это завтра, не раньше девяти — и в дверь стучатся и ждут, когда её откроют! А такому дикому чудовищу здесь не рады! Убирайтесь немедленно, а то дядя полицию вызовет!

— Дык, Гарри? — существо неверяще взирало на мальчика. — Ты правда мня выгоняш?

— Вон отсюда!!! Считаю до десяти, — Гарри оглянулся на Вернона, — а потом, дядя, звоните! Счёт пошёл! Раз. Два. Три...

— Дык эта, Гарри...

— Четыре. Пять. Шесть.

— Гарри, ты чево?

— Семь. Восемь. Девять.

За его спиной послышался звук трубки, снимаемой Верноном.

— Ладно, тады я завтра приду. — Хагрид вздохнул, поднялся с дивана и пошёл на выход, на прощание оглянувшись на Гарри.

— Только не вздумайте ещё чего-нибудь сломать, — напутствовал его тот.

Пока Дурсли приходили в себя, их нахлебник, с виду некрупный и несильный, вышел в холл, легко поднял дверь с пола, прислонил к косяку, придерживая плечом, и провёл по нему ладонью. Дверь встала на место, словно её и не выламывали.

Он оглянулся на родственников и увидел, что все трое завороженно смотрят на него.

— Да, дядя, я ненормальный. Пойду ещё калитку на место поставлю.

Чудовище ушло, а Гарри еще долго трясло от бешенства. Он и вправду на всю жизнь запомнил дядин урок, что любовь и конфетки от незнакомых личностей кончаются порванной задницей. Учителя и соседи были расположены к нему, но для этого он годами пахал, как негр на плантациях. А уж сколько хитрости и притворства ему понадобилось, чтобы заставить здешнее общество защищать его от произвола Дурслей...

Весь его жизненный опыт, не такой уж и маленький к его одиннадцати трудным годам, только подтверждал поучение дяди. Первыми ему навязывались только те, кому от него было что-то надо — и чем больше им было надо, тем они были добрее и навязчивее. А это косматое чучело пришло покупать его самодельным тортом, да еще нагадило в его доме. И, кстати, оно же его сюда и доставило десять лет назад.

Гарри заснул под утро и с трудом поднялся готовить завтрак, злой и невыспавшийся. Дядя с тётей выглядели не лучше, только Дадли было хоть бы что. Они едва успели позавтракать, как в окно, пригнувшись, заглянул Хагрид, на этот раз не посмевший выносить дверь. Представив, что творится под окнами, Гарри страдальчески закатил глаза. Плакали его с тётей Петунией клумбы...

Хагрида всё-таки впустили — а куда деваться? Вернон позвонил на работу, сказал, что задержится. Дадли бросил свои игрушки и спустился поглазеть на великана. Гарри был твёрдо намерен разобраться в истории с конвертами.

Великан потоптался посреди гостиной и без приглашения уселся на диван.

— Гарри, дык вот. Пришол я.

— Что вам от меня нужно? — раздражённо спросил Гарри, невольно чеканя каждое слово.

— Дык Хогвартс же, Гарри. Ты ведь знаш про Хогвартс?

— Какой-то дурацкий свинарник для чокнутых, который устроил это безобразие с письмами. Надеюсь, вы передадите куда надо, чтобы их больше не посылали?

— Дык школа эт, школа. Учицца ты там будеш, вот. Она просто так называцца. Эти, — он мотнул косматой головой на Дурслей, — те про Хогвартс рассказывали?

— А должны были?

— Што?! — взревел Хагрид, и это было громко. — Мальчонка ничё не знат про Хогвартс?! Ну, Дурсли!!! Гарри, Гарри, а ты-то што не спросил, хде твои папка с мамкой учились?

— Да мне как-то всё равно было. Если отец — алкоголик, а мать — вертихвостка, какая разница, где они учились? А они, значит, в Свинарнике — ясно...

— Ты што, Гарри? — Хагрид нахмурился, позабыв про Дурслей. Вся его растительность на голове, казалось, встопорщилась. — Нельзя так про папку с мамкой-то.

— Как заслужили, так и говорю.

— Дык не были они... вот этим-то, што ты сказал. Знаменитые они были, хорошие и знаменитые.

— И отец, значит, не пил?

— Ну, как не пить... — Хагрид помялся, — ...бывало. Хто ж совсем-то не пьёт?

— И мать моя хвостом не вертела?

— Ну, добрая она была. Хорошая.

— А насчёт вертеть?

— Ну... — великан вздохнул. — Красивая была. Ссорились парни из-за неё, да. Но ничё такого, этого ни-ни, точно гворю. Они ж у тя герои были, Гарри!

— А сейчас?

— И щас герои. Ты мамкой с папкой гордицца должон, вся страна их знат.

— Что-то не похоже, чтоб все их знали... — Гарри пробормотал себе под нос, но Хагрид услышал.

— Дык не эта страна, а твоя, волшебная. А тута маглы, ничо они не знают.

— Маглы? — удивился Гарри незакомому слову.

— Ага. Эт хто не колдует, во как твои Дурсли. Тупые они, эти маглы.

Брови Гарри поползли на лоб после такой оценки от Хагрида, а тот, как ни в чём не бывало, продолжал:

— Ничо они, эти маглы, в волшебстве не понимают, во. А ты пойдёш учицца в Хогвартс, там тя волшебству научут. Ты, Гарри, сам у нас герой, и поболе, чем твои папка с мамкой.

— Вот как, — скептически подытожил Гарри. — Но если мы герои, тогда нас, может, чем-то наградили? — да, он вырос практичным парнем и у него не было денег на хорошую школу, без которой он на всю жизнь останется кем-то не выше разносчика пиццы.

— Дык... — Хагрид замолчал и ощутимо заскрипел мозгами. — А што ш ты не спрашиваш, какой ты подвиг совершил?

— Ну какой я могу совершить подвиг, в годик-то с небольшим? Позволь догадаться — надул в ползунки?

— Гарри! — гулкий голос здоровяка зазвучал с необычной торжественностью. — Гарри, ты спас весь волшебный мир!

"И нахрен?" — подумал про себя Гарри, который еще в глаза не видел этот мир, но письма и выломанные двери его уже достали. Однако он воздержался от озвучивания, спросив вместо этого:

— И как же?

История, которую он услышал, оказалась настолько бредовой, что оставалось только пожать плечами и сказать: "Это — магия." Хотя шрам у него, да, был.

— Как, говоришь, его зовут, этого злого волшебника?

— Дык, Тот-Кого-Нельзя-Называть.

— Да мало ли, кого и как нельзя! — вспылил Гарри. — Я не буду его называть, но его имя я знать должен.

— Дык, эта... — Хагрид подманил его пальцем и, не вставая с дивана, наклонился к его уху. — Волдеморт, во как.

В процессе разговора Гарри обнаружил, что Хагрид наивен, добродушен и расположен к нему. Впрочем, насчёт "наивен"... от ответа про награду он нормально ушёл. И доверия это совсем не внушало.

— Ладно, — сказал он. — Дальше-то что?

— Сову вот пошлю Дамблдору. Знать он должон, што я те всё рассказал.

Великан пошарил по карманам и извлёк оттуда сову. Настоящую, живую, слегка потрёпанную. Посадил её на плечо, достал обрывок знакомого Гарри пергамента, бечёвку, толстый огрызок ремесленного карандаша — и, потея от усердия, нацарапал на обрывке несколько слов. Затем он привязал письмо к ноге совы и вышвырнул её в окно.

— Вот, — удовлетворённо сказал он, покончив с этим делом. — А таперича нам, эта, купить те всё надо.

— Боюсь, Хагрид, у нас ничего не получится. Если, конечно, ты на свои покупать не будешь. Нет у меня того, на что покупают. Совсем.

— Дык, Гарри, не боись. Будут у тя деньжата, и всё купим. Токо вот списочек бы, где уж он тут...

Великан стал шарить по карманам. Тем временем Вернон — в общем-то, как и Гарри — вообразил, что сейчас с него будут требовать деньги.

— Я не стану платить за то, чтобы какой-то ополоумевший старый дурак стал учить мальчишку своим идиотским фокусам!!! — взревел он белугой.

"А храбрый он мужик", — подумал Гарри. — "Или глупый?"

Хагрид подскочил, как в жопу ужаленный, и угрожающе взмахнул своим розовым зонтиком. Нацелился он почему-то не на Вернона, а на Дадли, выглядывавшего из-за угла лестничного подъёма.

— НЕ СМЕТЬ, — рявкнул он громовым голосом, — ОСКОРБЛЯТЬ — ПРИ МНЕ — АЛЬБУСА — ДАМБЛДОРА!!!

Гарри охватило ощущение опасности, идущее от этой розовой штуковины. В последнее мгновение он успел ударить своей силой по зонтику снизу — и слетевший оттуда заряд попал в потолок. С потолка в этом месте свесился розовый поросячий хвостик, а сам зонтик взорвался на мелкие обломки, которые тут же превратились в пыль. Хвостик нервно дёргался и помахивал.

— Моя-а... Мой зонтик... — горестно взвыл Хагрид, а Гарри зашипел на него:

— Ты что, совсем того? Что это у нас теперь за дрянь на потолке?

Великан, всё еще подвывая, посмотрел по направлению его указующего пальца.

— Дык, эта... в свинью я ево хотел... у-у... мой зонтик...

— Зонтик в свинью?

— Дык не-е...Вон тово мелково жирдяя, он всё равно похож!

Гарри мысленно вычеркнул слово "добродушный" из своих наблюдений о великане. Вместо этого он вписал — вот на что пойдёт этот Хагрид за Альбуса Дамблдора.

— Хагрид, — сказал он мягко, как буйному психу. — Мы не будем требовать деньги с дяди. У него на такое баловство их нет, это точно. Хагрид, это я вам нужен в Хогвартсе, а не вы мне — вот и платите за меня. А не хотите платить, так мне и здесь неплохо.

— Гарри, дык будут деньжонки-то. Ты, эта, идём.

— Куда еще "идём"?

— В Косой переулок, эта.

9. Мальчик и день его рождения

Сегодня Гарри натянул свою бейсболку поглубже. Теперь он знал, кто такие чудики, а они с Хагридом отправлялись туда, где полно этих чудиков. Пока они шли на электричку, им встретилась пара-тройка соседок, с которыми у Гарри были самые наилучшие отношения. Эти добрые женщины почти всегда останавливались поболтать с ним, спросить, как дела, как оценки, не обижают ли его родственники. Через них можно было запустить любой слух о Дурслях, как хороший, так и плохой.

Сейчас, идя с Хагридом, он готов был провалиться под землю, но так же приветливо улыбался соседкам, косил глаза на сопровождающего, делал печальное лицо — даже если бы великан заметил это, в языке мимики он был туп как бревно. Соседки понимали обещание мальчика потом рассказать, сочувственно кивали и провожали взглядами в спину, а Гарри на ходу сочинял правдоподобную историю, которую придётся запустить в общество для объяснения. Ему в этом обществе еще жить и жить.

В электричке Хагрид сначала читал волшебную газету, затем вязал, судя по размерам, чехол на автобус. На них глазели, но это были уже не соседи, и Гарри расслабился. Вопросы Хагриду он пока не задавал, вокруг было полно посторонних ушей. Магловских ушей, если следовать волшебной терминологии.

Они приехали на лондонский вокзал и после недолгой ходьбы по улицам пришли к питейному заведению под названием "Дырявый котёл". Внутри заведение было мрачным и прокопчённым, уборка производилась здесь редко и кое-как. Воняло так, что хоть топор вешай, да и полупьяных бомжей в зале было многовато для этого времени суток.

— Хагрид, — приветствовал его замызганный бармен. — Тебе как всегда?

— Нет, Том, — великан обвёл тоскующим взглядом ряды пыльных бутылок за спиной бармена. — Я тута, значицца, по делам Хогвартса, — он положил тяжёлую ладонь на плечо Гарри и выдвинул мальчика вперед. — Вот, значицца.

— Гарри Поттер, какая честь! — воскликнул бармен. — Поздравляю вас с возвращением, позвольте пожать вашу руку!

Он проворно выскочил из-за стойки и затряс руку Гарри, а у того вертелась только одна ошеломлённая мысль: "Как он узнал?" Подтянулись бомжи, тоже стали трясти ему руку своими липкими немытыми руками, вставая в очередь по кругу. Гарри было не привыкать притворяться, но когда приветствия пошли по десятому разу, он мог только сожалеть, что оказался случайной помехой подвижнику, собиравшемуся зачистить этот бомжатник.

Когда они наконец вышли через задний ход и оказались на замусоренных задворках "Дырявого котла", Хагрид с энтузиазмом спросил подопечного:

— Ну как те тута, Гарри?

У того нашлось только одно слово:

— Грязно.

Хагрид растерянно потоптался у кирпичной стены рядом с мусорным баком, потом горестно взвыл, как до этого у Дурслей:

— Зо-онти-ик... — и уныло сказал: — Погодь, Гарри, я щас.

Он вернулся в питейное и пришёл оттуда уже с барменом, который постучал по кирпичам какой-то палочкой. Кирпичи вдруг разошлись и образовали арку, в которую даже Хагрид мог пройти не нагибаясь. От арки отходила мощёная улица, старинные домишки вдоль которой стояли как угодно, только не по линейке. По улице ходили чудики в странной одежде, а нормально одетые люди были так же редки, как чудики по другую сторону "Дырявого котла". Вывески на многочисленных лавках по обеим сторонам улицы, которая очевидно была торговой, зазывали купить всевозможные волшебные товары. Это и был обещанный Косой переулок.

— Сначала денежки, — сказал Хагрид. — В банк пойдём, папка с мамкой те денежки оставили.

Это был приятный сюрприз к дню рождения. До этого Гарри даже и не думал, что у его беспутных родителей могут быть какие-то деньги. Сотрудниками банка оказались гоблины, не особо отличавшиеся от того, что Гарри видел в комиксах и компьютерных игрушках у Дадли. Значит, сведения о волшебном мире всё-таки просачивались в обычный.

У Хагрида имелся ключ от хранилища его родителей. Денег в хранилище было, по понятию Гарри, навалом, и у него сразу возникли два вопроса — сколько это будет в фунтах и можно ли перевести их в фунты. Он давно уже знал, что дети не распоряжаются деньгами, но это могли сделать дядя Вернон или тётя Петуния, которые оплатили бы его обучение в хорошей школе.

Но разбираться в этом нужно было не сейчас, и Гарри просто взял с собой сумму, которую ему сказали. У Хагрида нашлось ещё одно дело в банке, какое-то секретное, но, захлёстнутый потоком новых впечатлений и размышлениями о конвертации волшебного вклада в нормальный, Гарри не выделил это событие среди других. Хагрид забрал с собой небольшой свёрток и отправил подопечного покупать одежду, а сам пошёл в "Дырявый котёл" запивать катание по банковским американским горкам.

В лавке одежды на снятии мерок уже стоял какой-то белобрысый мальчишка. Гарри не любил сверстников, от которых у него были одни проблемы, он любил взрослых добрых женщин, за просто так заботящихся о сиротке, поэтому проигнорировал мальчишку и приветливо улыбнулся продавщице, которая подошла обмеривать его. Мерная линейка запорхала вокруг него, затем женщина ушла подгонять школьную робу, а мальчишки покосились друг на друга, каждый с сознанием собственной значимости.

— Привет, — сказал белобрысый. — Тоже в Хогвартс?

— Привет, — отозвался Гарри и подтвердил: — Тоже.

— Мой папа покупает учебники, а мама пошла в лавку волшебных палочек. Но я хочу метлу и обязательно поведу их смотреть мётлы. Жалко, что первокурсникам нельзя брать свои мётлы в Хогвартс.

Гарри удивился не мётлам, а тому, что их запрещали первокурсникам. Мётлы в Свинарнике — наверняка предмет первой необходимости. Но да, их и в списке не было.

— А у тебя есть метла? — спросил мальчишка.

— Но их же нельзя в Хогвартс. Когда будет можно, тогда и куплю.

— Так ты не играешь в квиддич?

Мётлы, похоже, предназначались не для того, на что подумал Гарри.

— А должен? — осторожно спросил он.

— Но это же так здорово — играть в квиддич! Садишься на метлу — и вжик, вжик! — ответ белобрысому был не нужен, ему хотелось поговорить, мнение собеседника его не интересовало. — А ты уже выбрал факультет, на который пойдёшь?

— Пока думаю. — Гарри сделал себе заметку узнать про факультеты до начала учебного года.

— Смотри! — оживлённо встрепенулся мальчишка, забыв, о чём говорил только что. — Смотри, какой мужик — вон тот, с мороженым!

Гарри посмотрел в окно и узнал своего провожатого, направлявшегося к лавке.

— Это Хагрид, — вздохнул он.

— Папа говорил, что Хагрид, кажется, дворник в Хогвартсе. Или лесник? Пьянь ужасная.

— Охотно верю, — согласился Гарри. — Он и сейчас ходил "пропустить кружечку-другую".

— Откуда ты знаешь?!

— Он мой сопровождающий.

Белобрысый уставился на него круглыми глазами.

— За что ж тебя так?! А родители?

— Умерли.

— Какой ужас...

— Ничего, я привык.

— Но они были из наших?

— Да.

Тут к обоим подошли продавщицы с готовыми школьными робами, уже упакованными. Белобрысый непоседа схватил покупку и умчался, кивнув на прощание:

— Увидимся!

Гарри расплатился и тоже вышел. Хагрид с мороженым топтался перед крыльцом. Увидев мальчика, он протянул ему рожок.

— Держи, Гарри.

— Спасибо Хагрид, я не хочу, — с некоторых пор Гарри никогда не брал сладости у малознакомых, непроверенных людей. После того самого случая, когда он оказался на крыше, спасаясь от домогательств старого извращенца.

— Не хош? Морожено?

— Ешь сам, Хагрид. Когда мне будет надо, я куплю.

Хагрид пытался настаивать, но Гарри отказался наотрез. Великан опустил мороженое в свой огромный рот, и они пошли покупать по списку учебники, флаконы, котлы, весы и прочее.

— Хагрид, а что такое квиддич? — спросил Гарри по пути.

— Ох, Гарри... я и запамятовал, шо ты у нас темнота такая, — спохватился великан и стал объяснять правила квиддича. Гарри понял, что ничего не понял, и спросил Хагрида про факультеты.

— Дык, Гарри, четыре их. Гриффиндор, он самый лучшый, ишо Хаффлпафф, там одни тупые учацца. Ишо Равенкло, там одни зануды и зубрилы, и, эта, тьфу, Слизерин, там одни плохие, вот.

— А ты там в Хаффлпаффе учился?

— Не, в Гриффиндоре, — ответил великан, не догадавшись оскорбиться. — Тока выгнали мя, Гарри, не доучился я.

Гарри не стал спрашивать, за что. Это было невежливо, а причина казалась очевидной. Нужно было искать другой источник информации. В книжной лавке он, умевший работать с книгами, спросил что-нибудь по истории и про школу, и купил в дополнение к учебникам "Краткую историю волшебной Британии" и "Историю Хогвартса". В последнюю минуту он вспомнил про квиддич и прикупил "Историю квиддича".

— Гарри, у тя ведь день рожденья, — вспомнил Хагрид. — Идём вон в ту лавку, я те щас сову в подарок куплю.

Подарок.

Гарри интуитивно разбирался в людях, это был вопрос его выживания. Он нередко перестраховывался, это было лучше, чем попасть в неприятность или в обязательство. Великан не был взрослой доброй женщиной, быть обязанным ему за подарок совсем не хотелось. Не после того, как тот чуть не превратил Дадли в свинью за то, что дядя Вернон плохо отозвался о Дамблдоре. Да и зачем вообще ему сова?

— Хагрид, мне не нужна сова.

— Как не нужна?! Всем нужна сова.

— Куда я её дену? От неё грязь и беспокойство, Дурсли меня с ней выгонят.

— Дык не посмеют! Они ж маглы, а ты хто?

— Хагрид, это я у них живу, а не они у меня. Они не любят животных.

— Полюбят! Как эта — не полюбить сову?

— Хагрид, Дадли её поймает и свернёт ей шею.

— Дык то ж сова, она сама ково хош клюнет!

— Хагрид, мне некогда возиться с совой. У меня вон сколько книг, до Хогвартса всё прочитать надо, да еще и по хозяйству сколько дел... Ты клумбы у нас истоптал — кому, по-твоему, их пересаживать придётся?

— Дык письма хто ж твои таскать будет?

— Хагрид, мне некому писать.

— Дык, эта... то ж сова!

— Хагрид! Мне. Не нужна. Сова.

— Хм... — великан поскрёб пятернёй в затылке. — Тады мож крысу?

Гарри передёрнуло. На участок Дурслей регулярно забегали крысы, и он приноровился бить их магией, едва завидев издали. А то, чего доброго, они опять погрызут запасы в подвале и тётя опять пошлёт его перебирать порченые овощи. С крысами у него шла война не на жизнь, а на смерть.

— Вот только крыс мне в доме и не хватало! — возмутился он. — Хагрид, я их ненавижу. Не нужен мне никакой подарок, давай лучше купим скорее, что осталось.

Он насилу отбился от подарка, чуть не разругавшись вдрызг со своим провожатым. Но настоял-таки на своём, и они пошли закупаться дальше.

Напоследок они зашли в лавку Олливандера за волшебной палочкой. Странный, неприятно странный человечек без возраста появился ниоткуда, заставив подпрыгнуть его и Хагрида. Гарри оскорблённо увернулся от длинного белого пальца, попытавшегося тыкнуть ему в лоб, терпеливо выслушал душещипательное воспоминание об его юных родителях и раздражённо пробовал палочки, пока не нашлась та самая.

Вот зачем нужно было обмерять его с головы до ног, если палочку искали простым перебором?

Согласно Олливандеру, ему предстояли великие и ужасные дела, как и тому злодею, который не дочистил этот отстойник. Ну это мы еще посмотрим, сказал себе мальчик.

Пока Гарри закупался в Косом переулке, Петуния выбирала ему подарки на день рождения. Она не знала, что Гарри решил простить ей отсутствие подарка, и была далека от того, чтобы ничего не дарить нахлебнику. Гарри самостоятельно открыл метод кнута и пряника, и если он мог смешать семью Дурслей с грязью, когда его ущемляли, он точно так же мог возвысить её в глазах местного общества — и непременно делал это, если Дурсли этого заслуживали. Тогда Петунией восхищались, превозносили её доброту и её отношение к бедному сиротке, и она прочно усвоила, что хороший подарок приёмышу надолго обеспечит ей признание соседок. Её нисколько не волновало, как Гарри это сделает, она знала, что у него получится. Дьяволёнок всё устроит.

К вечеру племянник вернулся голоднющий, с покупками. Быстро съел из холодильника домашнюю котлету с овощами, помыл за собой и отправился наверх разбирать купленное. Петуния взяла подарки и постучалась к нему в комнату.

— Гарри, поздравляю тебя с днём рождения, — она протянула ему свёртки. — Я знала, что ты поедешь... туда... не откажешься... возьми вот, комплект учебников для средней школы за первый год. Я подумала, что ты захочешь позаниматься там... у этих. И ещё вот футболка, добротная, не слишком пёстрая — всё, как ты любишь.

— Тётя, спасибо! Ты — лучшая! — он забрал подарки, тут же натянул футболку и помчался на улицу.

Чуть спустя Петуния выглянула в окно. Дьяволёнок уже вертелся перед соседкой, хвастая обновкой, соседка ахала и восхищалась.

Петуния довольно улыбнулась.

10. Мальчик, который ехал на север

Гарри стоял на лондонском вокзале Кингс-Кросс, в подземном переходе между подъёмами на платформы девять и десять. Дядя спешил по делам, поэтому оставил его одного. Вокзальные часы в конце коридора показывали пол-одиннадцатого.

Никаких намёков на платформу девять и три четверти.

Никто не останавливался и не делал никаких попыток проникнуть на загадочную платформу, а ведь здесь должен был пройти целый поезд пассажиров.

Наверное, еще рано.

Десять тридцать пять... Десять сорок...

Никого нет.

Этот тупица Хагрид наверняка что-то перепутал.

Вот какой дурак посылает к ребёнку слабоумного дворника-алкоголика?

Гарри перечитал билет. Вокзал Кингс-Кросс, платформа девять и три четверти, одиннадцать утра. Ни даты, ни места, ни номера вагона.

Десять сорок пять.

Может, день не тот?

А вдруг нужно было ехать вчера?!

Еще немного, и Гарри запаниковал бы, но тут его внимание привлекла остановившаяся неподалёку семья. Строгий, важный джентльмен и элегантная стройная леди, а с ними мальчик его возраста, такой же ухоженный, сдержанный и подтянутый, как его родители. В Литл-Уингинге таких семей не бывало, Гарри видел такие только по телевизору.

Джентльмен передал сыну тележку с дорожным кофром, добротным и даже на вид очень дорогим. Леди пригнулась и поцеловала сына в висок.

— До свидания, Джастин, береги себя. Дальше мы не можем, нас туда не пропустит.

Мальчик обнялся с отцом, развернул багажную тележку и покатил её прямо в стену. Гарри с замиранием сердца следил за ним, невольно ожидая большой бабах, но мальчик просто исчез в стене, а его родители развернулись и пошли с вокзала.

Вот, значит, как это делается! Ну, Хагрид...

Гарри толкнул свою тележку и уверенно последовал за мальчишкой, уже не услышав раздавшихся за его спиной слов:

— Конечно же, здесь всё забито маглами...

У платформы стоял старинный пассажирский состав с вагонами пожарно-красного цвета. Сама платформа кишела отъезжающими детьми и провожающими взрослыми, одетыми как чудики — да и выражения лиц у них соответствовали. Другая общность, другая цивилизация...

Гарри потащил свою тележку по платформе. Многие перемещались навстречу ему, и он догадался, что главный вход сюда в другом конце. Он шёл вдоль поезда, пока не увидел вдали нечто вроде большого камина, откуда появлялись прибывающие. Рассматривать сооружение было уже некогда, и Гарри свернул в первый попавшийся вагон. Кто-то из старших подростков помог ему втащить застрявшую на ступенях тележку с вещами. Гарри втянул её из тамбура в коридор и покатил по нему, заглядывая в купе в поисках места.

Старшие сидели плотно, пустующие места были заняты на опаздывающих, но через пол-вагона Гарри всё-таки обнаружил полупустое купе с двумя парнями его возраста.

— Можно к вам? — спросил он.

Парни не возражали, и он втащил тележку в купе. Их багаж тоже пока стоял на полу, а с его тележкой там и вообще стало некуда шагнуть.

— А давайте уберём вещи наверх, — предложил один из них, невысокий крепкий блондин. Второй, тёмный шатен, длинный и тощий как палка, молча встал и взялся за ближайшую сумку, Гарри тоже подхватил её снизу со своей стороны. Общими усилиями они запихнули все три сумки в багажную антресоль, и только собрались перевести дух, как к ним заглянул четвёртый:

— К вам можно?

— Заходи, — сказал крепыш. — Сумку давай.

Запихнув наверх и её, все четверо расселись по местам и с чувством честно выполненного долга посмотрели друг на друга.

— Давайте, что ли, знакомиться, — предложил рослый светловолосый парень, пришедший последним. — Голдстейн, Энтони, можно просто Тони. На первый курс поступаю.

— Смит, Закараэс, или просто Зак, — представился крепыш. — Тоже первокурсник.

— Нотт, Теодор, — сказал тощий. — Только Теодор, и больше никак. Первый курс.

— Поттер, Гарри. Первый курс, — у Гарри не было упрощенного варианта имени, оно уже было простонародным упрощением от Гарольд и Генри. Прежде, кстати, это было для него хорошим аргументом в пользу версии про алкаша и шалаву.

Остальные трое вытаращились на него. Наступило неловкое молчание — как нетрудно было догадаться, вызванное его присутствием.

— Со мной что-то не так? — рискнул его нарушить Гарри.

— Ну... неожиданно как-то, — высказался Энтони, как самый бойкий. — Нет, мы знали, что в этом году поступает Тот-Самый-Мальчик, но чтобы вот так сразу...

— У-у, вот такой я страшный... — Гарри оскалился, поднял ладони по сторонам головы и скрючил их наподобие когтей. Все рассмеялись и как-то сразу расслабились.

— Так ты в кепке из-за шрама? — догадался Зак.

— Угу, приходится, а то пристают на улицах всякие, — поделился Гарри наболевшим. — Хагрид, зараза, не сказал мне, как попасть на платформу — думал, вообще в Хогвартс не уеду.

Дальше разговор пошёл очень легко. Нотт с Голдстейном, оказывается, были уже знакомы, поэтому тот сюда и зашёл. Каждому из парней нашлось что сказать: как они собирались в Хогвартс, что о нём знают и на что надеются по приезде. История Гарри про визит Хагрида и поросячий хвостик на потолке прошла на ура. Разумеется, речь зашла и о факультетах.

— Как получится, но не Гриффиндор и не Слизерин, — сказал про себя Энтони. — Лучше всего в Хаффлпафф, у меня родня оттуда.

— А я не знаю, куда хочу, но точно не к красным, — сказал Зак. — Дядя говорил, что на Шляпу можно надавить.

— Придётся надавить, — вздохнул молчаливый Теодор. — Отец не поймёт, если я попаду не в Слизерин.

— И она поддастся? — заинтересовался Гарри.

— До определённой степени, — ответил Нотт. — Если совсем не подходишь, то не отправит — например, того же Хагрида в Равенкло.

— А я в Равенкло хочу, — сказал Гарри. — Я люблю учиться.

— Тогда отправит, — ответил уже Энтони. — Главное, не поддавайся ей, когда начнёт на своё уговаривать.

В это время по вагону разнёсся голос продавщицы, катившей тележку со сладостями. Коридор наполнился топотом и голосами.

— Может, купим? — предложил Гарри, услышав очередное "продаются волшебные сладости!"

— Не стоит, — поморщился Теодор. — Это только на словах сладости, а на деле это отрава для... — он скорчил лёгкую гримасу, неопределённо пошевелил пальцами левой руки, словно собирался ими щелкнуть, и приподнял указательный, — ...выходцев из Большого мира.

Зак и Энтони покатились со смеху.

— Ты просто вершина политкорректности, Нотт! — проговорил Смит.

— Политкорректность — наше всё. — Теодор опустил глаза на собственные пальцы, словно гадая, почему у него не получился щелчок, и снова вскинул взгляд. — Гарри, если тебе непременно хочется попробовать, то кексы там еще можно есть, но "Берти-Боттс" лучше не бери, от них стошнить может.

— Если только эти кексы не тыквенные, — добавил Зак. — Лягушки тоже дрянь, дядя говорит, что их только гриффиндорцы едят. А давайте поедим наконец, а?

Парни по очереди слазили в багаж за едой и разложили её по столу — бутерброды с говядиной, жареные колбаски, несколько бутылок разных сортов местного напитка, именуемого сливочным пивом, а у Голдстейна нашлась даже курица, целиком запечённая в пергаменте. Гарри тоже внёс свою долю — благодарная тётя дала ему в дорогу полуторалитровый термос с чаем, десятка полтора пирожков с мясом и печёнкой и с полкило конфет, которыми не стыдно было угостить других.

Пиршество было в самом разгаре, когда в дверях появился тот самый белобрысый парень, с которым Гарри разговаривал в лавке одежды. Из-за его спины выглядывали ещё двое здоровенных парней.

— Привет, Голдстейн, Нотт, — белобрысый сделал приветственный жест рукой. — Ух ты, сколько у вас вкуснятины...

— Привет, Малфой, — откликнулись они. — Заходи, присоединяйся.

— Дело у меня еще одно есть... — светло-серые глаза Малфоя прицельно ощупали содержимое стола.

— Не убежит твоё дело, до вечера еще долго. Присаживайтесь, на всех хватит.

В купе стало очень тесно. Парни разобрали салфетки и воздали должное мясу и пирожкам.

— Что у тебя за дело, Драко? — поинтересовался Энтони.

— Да Поттера найти надо, — взмахнул тот куриной ножкой. — Отец велел, да мне и самому интересно.

Четверо хозяев купе, включая Гарри, так и грохнули со смеха.

— Вы чего? — изумился Малфой, но они только махали на него руками и ржали как кони, пока не выдохлись.

— Малфой, ты его нашёл, — объявил Голдстейн.

До вечера все они перезнакомились и разговорились. Доехали без происшествий, только заглядывала какая-то лохмуша, искала жабу. Сказали, что не видели. Драко слил Гарри весь отцовский хитрый план по введению Мальчика-Который-Выжил в местные реалии, и оба сошлись на том, чтобы считать его исполненным. В план входило уговорить Поттера не идти в Гриффиндор и не доверять директору, а он и сам этого не хотел.

11. Мальчик, который уговорил Шляпу

Когда поезд остановился, было уже темно. Гарри и его попутчики переоделись в школьную форму и пошли на выход. Бейсболку пришлось снять, но Гарри понадеялся, что издали в темноте шрам будет не видно. Он зря опасался: когда они сошли с поезда, вокруг была такая темень, что ничего не видно было даже под ногами. У вагона четвёрка дождалась Малфоя и двух его крупных приятелей, уходивших переодеваться, а затем вся компания поспешила вдогонку остальным первокурсникам, толпу которых возглавлял уже знакомый Гарри Хагрид. Старшие ученики направились, как сказал всезнающий Зак, к каретам, а первокурсники поплывут на лодках.

За перроном их окружил кромешный мрак, из которого доносился зычный голос великана и ойканье спотыкающихся первогодок. Рядом вдруг вспыхнул огонёк, слабо осветивший тропинку перед ними. Гарри глянул и увидел, что это Нотт несёт свою волшебную палочку с огоньком на конце, наподобие свечи. Это послужило командой, по которой засветились палочки Голдстейна, Крэбба и Гойла. Малфой не достал свою палочку, но явно не потому, что не умел. Вид, с которым он выступал между приятелями, ясно давал понять, что не царское это дело — освещать дорогу.

Смит тоже не засветил волшебный огонёк. Когда Гарри поинтересовался, почему, он ответил:

— Зачем? Я и так всё вижу.

Зак повернул лицо к Гарри, и в свете остальных огоньков стало видно, что у него вертикальные зрачки.

— Частичный метаморфизм, — пояснил он. — Наследие фейри, волшебники когда-то роднились с ними. Встречается у многих, но чтобы овладеть им, нужно заниматься по специальной методике. Мне её дядя принёс, он невыразимец.

— А кто такие невыразимцы? — Гарри уже не стеснялся задавать вопросы. Парни уяснили, что он ничего не знает о волшебном мире, и охотно просвещали его.

— Это сотрудники Отдела Тайн. Там изучают всё, что связано с волшебством.

— Учёные, значит?

— Да, они многое знают и умеют, — подтвердил Зак. — У них в отделе есть такое, что больше нигде не достанешь. Министерство сейчас запрещает всё подряд, а они сохраняют, чтобы не пропало. Я тоже туда пойду, если возьмут.

— У Хагрида, наверное, тоже метаморфизм, если он до сих пор лоб себе не расшиб. — Гарри мотнул головой в темень, в которой тот скликал первогодок.

— Он полувеликан, они видят в темноте.

Гарри хмыкнул. Оказывается, Хагрид был великаном не только в переносном, но и в прямом смысле слова. Ну, или полувеликаном.

— А вот и озеро! — обрадовался Энтони, идущий первым.

Там уже рассаживались в лодки. Хагрид ходил вдоль берега и покрикивал, чтобы садились не больше, чем по четверо. Их компания заняла две лодки на семерых, на отдельную лодчонку погрузился Хагрид и возглавил флотилию.

На другой стороне озера возвышался старинный, светящийся всеми окнами замок. Гарри долго смотрел, что же его в этом замке смущает, пока не сообразил и не воскликнул:

— Но там же почти никого нет!

— Ты о чём? — поинтересовался Энтони.

— В замке горят все окна, — пояснил Гарри.— Но ученики еще в дороге, там только преподаватели.

— Это световые чары, — ответил слушавший их Зак. — Там на самом деле очень мало внутренних окон, которые совпадают с наружными.

— Ма-агия... — уважительно протянул Гарри.

— Ма-агия... — подхватили остальные и рассмеялись.

В комнате ожидания они столпились единой кучкой. С кем-то его новые знакомые здоровались, кому-то кивали, но не разбегались по другим компаниям, а держались вместе. Когда из стен повалили призраки, его компания почти никак не отреагировала на них. Поглядывали на него, ждали его реакции, но Гарри сделал вид, что всё в порядке. Для новых расспросов он уже слишком устал.

В Большом зале всё было в точности, как описывал Зак. Вдоль зала — четыре факультетских стола с учениками, перед ними на сцене — преподавательский стол, где сейчас сидел весь школьный персонал. Старинная отделка стен, ночное небо, проецируемое на потолок, факультетские колбы на торцовой стене над выходом из зала, сейчас пустые.

Их построили перед преподавательским столом, лицом к залу. Встречавшая их профессор МакГонагалл — декан Гриффиндора, заместитель директора, как просветили его попутчики... хотя, пожалуй, уже приятели — выставила перед ними табуретку и положила на неё островерхую колдовскую шляпу, всю в заплатках, грязную и изношенную. Шляпа вполне тянула на свою тысячу лет от основания Хогвартса и, похоже, ни разу не была осквернена кощунственной чисткой.

После нескольких секунд тишины в зале Шляпа дёрнулась и запела.

Гарри слушал бы её, если бы спиной не ощутил луч ненависти, протянувшийся к нему с преподавательского стола. Он чуял такие вещи за милю, это был для него вопрос выживания.

— Вы знаете, кто там кто за столом? — шёпотом спросил он приятелей.

— Директор — вон он, на троне, не ошибёшься, — шепнул в ответ Энтони. — Маленький — это Флитвик, декан Равенкло, полугоблин. Чернокожая — астрономичка, она тут одна такая, а так я никого тут в лицо не знаю. Познакомимся еще.

— Вон там, с краю — Филч, — подхватил Зак. — Завхоз, сквиб. А про того в тюрбане я вообще не слышал.

— А тот, чёрный?

— Это Снейп, декан Слизерина, он к моему отцу иногда заходит, — шепнул уже Драко.

— Так ты с ним хорошо знаком? — спросил Энтони.

— С ним, пожалуй, познакомишься, — фыркнул Малфой. — Идёт, губы скривит и делает вид, что не видит. По-моему, он весь мир ненавидит.

"Меня уж точно", — подумал Гарри, всё еще ощущая на себе ненавидящий взгляд.

— Вон та вроде бы — мадам Помфри. Лекарка здешняя, — сообщил Зак.

Шляпа закончила петь и раскланялась с аудиторией, забавно наморщивая тулью. Все зааплодировали. Гарри с компанией на всякий случай тоже похлопали.

— Так, значит, нам надо всего-навсего примерить шляпу?! — громким шёпотом воскликнул длинный рыжий парень на другой стороне их ряда. — Я убью Фреда, он всё наврал про поединок с троллем!

— Это Уизли, с ними не связывайся, — шепнул Зак.

— Почему?

— Присмотришься — сам поймёшь.

Тут МакГонагалл выступила вперёд с длинным пергаментным свитком в руках. Распределение началось.

— Эббот, Ханна!

Румяная девочка со светлыми косичками надела Шляпу и села на табурет.

— Хаффлпафф!

— Боунс, Сьюзен!

Тёмно-рыжая щекастая девочка оказалась на табурете под Шляпой.

— Это племянница Амелии Боунс, главы Отдела магического правопорядка, — шепнул Энтони, наклонившись к уху Гарри.

— Хаффлпафф!

— Браун, Лаванда!

К Шляпе пошла маленькая блондинка в локонах, хорошенькая, как куколка.

— Гриффиндор!

— Бут, Теренс!

— Равенкло!

Вскоре настала очередь первого из новых знакомых Гарри.

— Крэбб, Винсент!

— Слизерин!

Несколькими незнакомыми первогодками спустя Гарри узнал парня, благодаря которому попал на платформу.

— Финч-Флетчли, Джастин!

— Хаффлпафф!

— Голдстейн, Энтони.

Энтони оглянулся на приятелей и уверенным шагом направился к Шляпе.

— Равенкло!

За ним на распределение отправился Грег. Сидел под Шляпой с полминуты, пошёл в Слизерин.

— Лонгботтом, Невилл!

Вышел крупный, пухлый, неуклюжий парень, на ходу спотыкающийся об собственные ноги.

— Единственный потомок Лонгботтомов, последний из рода, — подсказал Зак. — Они потомственные гриффиндорцы.

— А он совсем не выглядит боевым, — заметил Гарри, пока пухлый парень сидел под Шляпой. Секунды уверенно превращались в минуты.

— Гриффиндор! — выдал наконец распределяющий артефакт.

— Вот видишь, даже его туда взяли, — констатировал Зак.

Первогодки понемногу расходились по факультетским столам, ряд на сцене убывал.

— Малфой, Драко!

— Слизерин!

— Нотт, Теодор!

— Слизерин!

Они остались вдвоём со Смитом. В зале наконец прозвучало:

— Поттер, Гарри!

Зак легонько хлопнул его по спине в знак ободрения и подтолкнул вперёд. В зале зашептались, загудели. Гарри надел Шляпу и сел на табурет.

— Отлично, отлично, — прошелестел у него в голове бесполый голос. — Какое прекрасное пополнение факультета великого Салазара! Вы, юноша, станете украшением Слизери...

— Стой! — поспешно воскликнул Гарри. — Какой еще Слизерин?! Равенкло, и только Равенкло!

— Слизерин, и только Слизерин, — убеждённо возразила Шляпа, пока еще не вслух. — Молодой человек, вы же образцовый, можно даже сказать, эталонный слизеринец. Я просто в восхищении, как вы управляетесь со своими родственниками, а ведь у вас тяжёлые, даже чрезвычайные условия. Но вы справляетесь блестяще, в таком-то нежном возрасте. Поэтому...

— Стой!!! Когда это эталонные слизеринцы учились в Слизерине?! Слизеринские качества ничего не стоят, когда они так засвечены!

В его мозгу раздался одобрительный смешок.

— Несомненно, вы правы, юноша. Но факультет Салазара сейчас как никогда нуждается в поднятии престижа, поэто...

Гарри, может, и уступил бы, он не видел в Слизерине ничего плохого. Но идти в подчинение к этой чёрной личности, которая возненавидела его с первого взгляда...

— Слушай, ты, вшивый домик!!! — взбеленился он. — Или Равенкло, или я сваливаю из вашего поганого свинарника!!!

— Хмм... — протянула Шляпа. — А ведь вы не пугаете, вы действительно уйдёте. Там вы свою жизнь уже наладили, а здесь вам еще предстоит её наладить, и вы это знаете. Ладно, будь по-вашему, — нехотя сказала она — и объявила вслух:

— Равенкло!

Гарри улыбнулся залу улыбкой примерного мальчика и прошёл к равенкловскому столу, где Энтони берёг для него место. Третье они оставили для Зака, если тот вдруг попадёт сюда, но Зак распределился в Хаффлпафф.

12. Мальчик и равенкловская диагностика

Когда распределение подошло к концу и последний первокурсник отправился за стол Слизерина, у Гарри появилась возможность приглядеться к человеку, за плохое слово о котором Хагрид искалечит ни в чём не повинного ребёнка.

Величественный белобородый старец в бордовой, богато расшитой золотом робе и странноватом головном уборе ей в пару, больше всего напоминавший высокопоставленного священнослужителя, возвышался на золотом троне во главе стола. В обе стороны от него сидели остальные преподаватели, почти все в одинаковых чёрных робах и ведьминских остроконечных шляпах с полями. Сборище в целом напоминало некий монастырь абсурда.

А что? Бывают же театры абсурда, почему бы не быть монастырям?

Главный настоятель этого монастыря, благообразный по самое дальше некуда, поднялся со своего золотого трона и широко раскинул руки навстречу залу, с видом, словно для него не было большего удовольствия, чем стоять вот так, расставившись перед публикой.

— Добро пожаловать! — воскликнул он глубоким, ораторским голосом. — Добро пожаловать в Хогвартс к началу нового учебного года! Перед ужином я хотел бы сказать вам несколько слов, а слова мои будут такие: Олух! Пузырь! Остаток! Уловка!

— Он сумасшедший? — вслух удивился Гарри.

— И давно уже, — подтвердил Энтони, понизив голос. — Но хитрый сумасшедший — отец говорил, что с ним всегда нужно быть начеку. Сумасшедшие непредсказуемы, картина мира у них перекошена, никогда не знаешь, что и для чего они задумали. По правде говоря, здесь половина персонала — сдвинутые, а остальным больше некуда идти. Нормальные и благополучные с Дамблдором не уживаются, а если уживаются, то очень скоро становятся ненормальными и неблагополучными.

— Почему же его здесь терпят?

— А деваться некуда. Сумасшедший — это вовсе не значит, что он дурак. Он опытный, осторожный, хитрый, хитроумный. Сильный маг, легилимент, гроссмейстер интриг — такого так просто не свалишь. Был бы буйный, как этот твой, — Энтони указал глазами на лоб Гарри, — тогда задёргались бы, а он тихий.

— Ясно. А что такое легилимент?

— Потом расскажу.

Гарри посмотрел на стол перед собой. Золотые тарелки, ложки, вилки, подтарельники. Золотые бокалы и наборы для специй, золотые подставки для зубочисток с торчащими из них золотыми зубочистками. Директорский диагноз подтверждался — нормальный человек такое на стол не поставит.

В этот миг на столе появились общие блюда, тоже золотые, заполненные всевозможной едой. Гарри, как и остальные за равенкловским столом, не спешил начинать ужин. Еще в поезде его просветили, что в Гриффиндоре традиционно заводятся шутники, а остальные факультеты традиционно всегда проверяют еду на непредусмотренные добавки. Только когда отмашка от старост была получена, ученики зашевелились и стали разбирать кушанья по тарелкам.

Когда все поели, Дамблдор снова поднялся с трона.

— А теперь, — заговорил он, — когда все мы наелись и напились, я хочу напомнить вам некоторые правила. В Запретный лес, как нетрудно догадаться по названию, всем ученикам ходить запрещено. Повторяю — всем.

Директор сдвинул брови и с притворной строгостью посмотрел на гриффиндорский стол. Притворной — потому что Гарри отлично знал, как выглядит настоящая.

— Еще мистер Филч просил напомнить вам, — Дамблдор посмотрел в сторону сидящего здесь же завхоза, — что вам запрещается колдовать в коридорах во время перемен.

Энтони на это едва заметно фыркнул, а директор продолжал:

— Набор в квиддичные команды состоится на следующей неделе. Желающие играть за свой факультет обращаются к мадам Хуч. И наконец, я обязан предупредить вас, что в этом году вход в правый коридор на третьем этоже закрыт для всех, кто не хочет умереть страшной и ужасной смертью.

— Прав был отец, — шепнул Энтони. — Он говорил, что я сразу различу, где учёба, а где директорские игрушки. А тебе в его словах не показалось ничего подозрительного?

— Если подумать... — заговорил Гарри, одновременно размышляя, — Запретный лес, по-моему — не игрушки, квиддич, само собой, тоже. И не колдовать на переменах — не игрушки, хотя директор и перекинул стрелки с себя на Филча. А вот третий этаж...

— Угадал, — обрадовался Энтони. — Даже я смогу сделать так, что никто не найдёт и намёка на это правое крыло. Барьер, иллюзия, отвод глаз....уж чего-чего, а способов сокрытия у нас всегда было выше головы.

— И чего он хотел этим добиться, если это так очевидно?

— Хм... значит, расчёт был на кого-то, кто ничего этого не знает... а остальные не полезут.

Охваченные одновременной догадкой, они вскинулись и уставились друг на друга.

— Тут есть ещё кто-нибудь такой, кроме меня? — спросил Гарри.

— На самом деле выбор небольшой. Вас таких... — Энтони походя хмыкнул, — ...выходцев из Большого мира, на курсе от силы человек пять. Или даже меньше.

— Одного такого я видел. Это Финч-Флетчли, он в Хаффлпафф поступил.

— Если выбирать между ним и тобой, сам понимаешь, что наиболее очевидный кандидат — это ты. Но может оказаться, что это игрушка не для первого курса. Ты просто не впутывайся в неё, и всё.

Разноголосый вой вынудил их прерваться. Голдстейн толкнул в бок первокурсника, сидевшего с другой стороны от него.

— Что происходит?

— Каждый поёт гимн Хогвартса на свой любимый мотив. Так объявил директор.

Дамблдор стоял за золотой трибуной, возвышаясь над распростёртыми крыльями золотой совы и выпускал из кончика своей волшебной палочки золотую ленту с текстом гимна, который, судя по содержанию, сочинил сам. Потому что текст был бредом сумасшедшего, как и сама идея петь вразнобой.

— Ах, музыка! Как это прекрасно! — воскликнул он и отёр рукавом слезу умиления.

Гарри и Энтони многозначительно переглянулись.

После ужина, пока народ тянулся на выход, к ним подскочил Зак.

— Гарри, круто, ты попал, куда хотел, — было видно, что ему не терпелось пообщаться. — Ты почти три минуты просидел под Шляпой — пришлось давить?

— И угрожать, — ухмыльнулся тот. — Только угроза и подействовала.

— Неужели Гриффиндор? А не похож...

— Нет, Слизерин.

— Ну и пошёл бы!

— Да там этот чёрный в деканах.

— А-а, — понимающе протянул Зак, и его взгляд перескочил на Голдстейна. — Энтони, а ты ведь хотел в Хаффлпафф?

— Да я, так, колебался. Шляпа первым предложила Равенкло, я не стал возражать. А ты как оказался в Хаффлпаффе? Невыразимцу же самое место в Равенкло.

— Это всё Шляпа, не знаю уж, что она во мне углядела. Я ей говорю, Равенкло, а она упёрлась. Нет, говорит, Хаффлпафф. Я уже собрался надавить на неё, как вдруг вспомнил, что дядя говорил, что Хаффлпафф рядом с кухней. А из Равенкло туда после отбоя не побегаешь.

— Продался за жрачку, — выговорил Энтони сквозь смех. — Ну точно Хаффлпафф.

Старосты стали скликать первогодок. Зак махнул друзьям рукой и убежал к своим.

— Увидимся!

13. Мальчик и первые уроки Хогвартса

В комнату их поселили вчетвером, Гарри, Энтони и ещё двоих первогодок — Теренса Бута и Майкла Корнера. Они наскоро представились друг другу и улеглись спать.

Наутро проснулись сами, даже вовремя. Всех разбудил Гарри, не привыкший спать подолгу. Первокурсников весь день водили старосты, и на еду, и на занятия, а вечером для них состоялся урок хождения по замку. В Хогвартсе было сто сорок две беспокойных лестницы с подозрительными ступеньками, несчётное множество дверей, причём соваться можно было только в знакомые, и неизвестное количество потайных ходов. Некоторые из них, проверенные поколениями учеников, могли сильно сократить путь при переходе из кабинета в кабинет.

Историю магии вёл нуднейший призрак, профессор Бинс. Кое-кто там попросту спал, но из равенкловцев больше было таких, кто оказался к этому готов и принёс с собой книги и пергаменты для самостоятельных занятий. В числе их был и Гарри, которого предупредил Энтони, посоветовав прихватить на лекцию что-нибудь полезное. Гарри сначала не поверил, но уже через полчаса достал из сумки "Основы трансфигурации" и углубился в них.

У равенкловцев занятия проходили совместно с хаффлпаффцами. Знакомство в поезде оказалось прочнее совместного проживания, поэтому Энтони и Гарри садились на занятиях с Заком, а с Терри и Майком ходили постольку-поскольку. В отличие от спокойного и уравновешенного, деловитого Голдстейна, Зак был шебутным парнем, но это не мешало ему быть практичным и осторожным. Он всегда знал, когда можно хулиганить, нарушать, отлынивать и своевольничать, а когда лучше не высовываться. Оба приятеля охотно просвещали Гарри и помогали ему освоиться среди волшебников.

В Большом мире он остерегался заводить друзей, а здесь, в Малом мире, оно как-то получилось само собой. Гарри был рад друзьям, несмотря на то, что в глубине души он оставался тем же хитрым дьяволёнком, в которого впечаталось, что любой человек может отвернуться от него в любую минуту, обвинив его во всём, и который считал, что людьми можно пользоваться, но нельзя на них полагаться.

Здесь не было взрослых добрых женщин, которых он привык использовать в Большом мире — учителя к ним не относились, он давно это знал — но не было и Дурслей, против которых нужны были эти женщины. Да и сам он стал взрослее, пора было учиться решать свои проблемы по-другому. Почему бы и не с друзьями?

Со знакомыми слизеринцами Гарри почти не пересекался. Обменивались приветствиями в Большом зале и на истории магии, иногда перекидывались парой слов, попавшись в коридоре навстречу, но в целом отдельное проживание и отдельные занятия давали слишком мало причин и возможностей для общих интересов. В первые дни Гарри ощущал нездоровый ажиотаж вокруг своей героической персоны, но детям быстро надоело, и его почти перестали беспокоить.

Судя по количеству часов на предметы, Хогвартс специализировался на выпуске фермеров и ботаников. Урок астрономии проводился однажды в неделю, вечером по средам, трансфигурация, зельеварение и чары — тоже однажды, по полдня на занятие, зато гербология была трижды в неделю, исключительно на практике, в теплицах. Многие равенкловцы в свободное время что-то изучали, а когда Гарри поинтересовался этим, оказалось, что у них есть учебные списки на семестр, составленные родителями. Старшие даже привозили с собой копии глав или целых книг, необходимых к изучению помимо школьной программы.

Гарри, не замудряясь, воспользовался списком и пособиями Энтони.

Изучение чар началось с Люмоса. Гарри ожидал, что он один, или почти один, не умеет колдовать — но нет, весь класс пыхтел над заклинанием, и только ближе к середине занятия то тут, то там стали вспыхивать крохотные огонёчки. Гарри вспомнил, как они шли к озеру с огоньками на палочках, но спрашивать было некогда, да и Энтони с Заком выглядели сосредоточенными на упражнении, и он отложил расспросы на потом. К концу занятия у него уже стабильно получался приличный Люмос.

— Энтони, — спросил он на перемене. — А там, когда мы шли с поезда, вы колдовали какие-то другие огоньки?

— Нет, тот же Люмос. Я его с пяти лет невербально колдую.

— А как же тогда на уроке? — изумился Гарри. — Разве вербальный Люмос сложнее невербального?

— В чём-то — да, в чём-то — нет. При вербальном исполнении произнесение формулы нужно синхронизировать как с движением, так и с магическим посылом, а при невербальном просто посылаешь сконцентрированное намерение хоть в палочку, хоть куда, если ты колдуешь без неё. Зато при вербальном исполнении процесс произнесения останавливает мысли и концентрация повышается сама собой. То есть, в первом случае важнее способность к координации действий, во втором — к концентрации внимания.

— Неужели так трудно перейти от невербального колдовства к вербальному?

— Нет, конечно. Труднее наоборот, поэтому дома начинают учить с невербального. На самом деле я, да и кое-кто ещё, сегодня тренировал не сам Люмос, а дозировку подачи магии в палочку, и ориентировался на вас с Финч-Флетчли, когда у вас начнёт получаться. Флитвик знает, но делает вид, что не знает.

— Но почему? Разве не лучше сделать сразу и идти по программе дальше?

— Мы в Хогвартсе, Гарри. Здесь мы вынуждены равняться на... — Энтони слегка запнулся, — ...на выходцев из Большого мира. Знаешь, как отец напутствовал меня сюда? Умеешь считать до десяти — остановись на трёх. И остальным говорят так же, никто не хочет, чтобы мы оказались целью интриг сумасшедшего.

— Это что же, все местные прикидываются, что ничего не умеют?

— Нет, не все. Девочки-хаффлпаффки, как я заметил, сегодня тоже поначалу не умели колдовать Люмос. Только те, с кем родители занимаются — это почти все в Слизерине, многие у нас, кое-кто в Хаффлпаффе, почти никого в Гриффиндоре. В Гриффиндор таких не распределяют, если сами не будут настаивать.

Такой подход к распределению был понятен Гарри. После того, как он целый год подыскивал школу для себя, он точно знал, каких учеников не бывает в "чёрных" школах. Ещё понятнее ему было стремление не выделяться, несмотря на то, что школа требовала обратного. Он никогда не забудет, как Дурсли реагировали на его школьные успехи и сколько он перенёс, пока они не смирились, что в учёбе он лучше кузена.

— А почему тогда родители вообще отправляют вас сюда? — спросил он.

— Школа одна, а документ об образовании нужен.

Зельеварение стояло в расписании в пятницу с обеда и до четырёх вечера. В предыдущие дни Гарри попривык к Хогвартсу, выучил основные пути внутри замка и в окрестностях, перезнакомился с одногруппниками и с большинством равенкловских старшекурсников. Из-за Дурслей он рано научился искать поддержку вне дома, поэтому вырос контактным и умел быть дружелюбным с незнакомыми и малознакомыми людьми. Другой вопрос, что эти люди интересовали его лишь постольку, поскольку могли быть полезными.

Среди равенкловских однокурсников Гарри уже считался за своего, хаффлпаффские первогодки тоже относились к нему дружественно. С обеда они пошли на зельеварение единой толпой и по пути наперебой делились свежими школьными впечатлениями. Кому-то успели сказать, что сегодня с утра Снейп свирепствовал в другой группе первокурсников и уже назначил отработку двоим гриффиндорцам, поэтому хаффлпаффцы трепетали. Равенкловцы были спокойны — первый урок, если учитель и будет свирепствовать, то только из-за дисциплины, а они не гриффиндорцы, чтобы нарушать её.

В кабинете зельеварения было холодно и сумрачно. По шкафам и полкам были расставлены многочисленные банки с порошками, растворами и заспиртованной живностью. Хаффлпафцы и равенкловцы расселись по столам вперемешку, переговариваясь в ожидании преподавателя. Вскоре явился и сам он — учитель зельеварения, по совместительству декан Слизерина, Северус Снейп.

— Ах да... — презрительно фыркнул он во время переклички. — Гарри Поттер, наша новая... хм... знаменитость.

Устремлённый на Гарри взгляд чёрных глаз был пустым и холодным, словно у пресыщенного своей работой живодёра, которому предстояло искромсать ещё одно тело.

— Вы пришли сюда, чтобы изучать точную науку и тонкое искусство изготовления волшебных зелий, — заговорил он, закончив перекличку. — В нём нет ничего от глупого размахивания волшебной палочкой, поэтому я не жду, что вы способны оценить его по достоинству. Но я могу научить вас разливать по бутылям славу, настаивать триумф, кипятить и процеживать самую жизнь и смерть, если вы хоть немного отличаетесь от того сборища идиотов, которое мне обычно приходится учить.

За речью последовало долгое молчание. Снейп ждал, когда семена его слов прорастут в головах первокурсников.

— Поттер, — вдруг вызвал он. — Что получится, если насыпать корень златоцветника в настойку полыни?

Гарри помнил из учебника, что это два основных компонента зелья Живой Смерти, но эти сведения были в конце учебника за первый курс, а сам он был первогодкой, только месяц назад узнавшим о существовании Малого мира.

Это была грязная игра.

Кроме того, умея считать до десяти, нужно было остановиться на трёх.

— Порошок корня златоцветника в настойке полыни, — отрапортовал он. — Его точно не надо размешать и проварить, чтобы получилось зелье?

Губы Снейпа скривились в усмешке.

— Попробуем ещё, Поттер. Где бы вы стали искать, если бы я попросил вас принести безоаровый камень?

Гарри обвёл взглядом многочисленные полки и шкафы кабинета.

— Где-то на этих полках, сэр. В моей прежней школе на шкафах висели списки содержимого, сэр.

— Полагаю, до школы вы не заглядывали в книги, Поттер?

— Десять учебников, месяц времени. Нет, я не учил их наизусть, сэр. Я здесь как раз для того, чтобы вы научили меня, разве нет?

— Так-так... Слава — это еще не всё, верно, Поттер?

— Почему бы вам не выпить свою бутылку со славой и не узнать самому?

Раздались смешки.

— Минус один балл с Равенкло. Мисс Турпин, где бы вы стали искать безоар, если бы я попросил вас об этом?

Встала тоненькая темноволосая девочка с быстрым взглядом и мелкими изящными чертами лица.

— В этих шкафах, сэр, — без запинки ответила она.

— Смит?

— В этих шкафах, сэр. — Зак подавил намёк на ухмылку. — Или в медпункте.

— Неужели и вы, Смит, не знаете, где взять безоар? — прошипел Снейп.

— Если бы, сэр, вы спросили, где встречается безоар в природе, я ответил бы, что в желудках жвачных животных, иногда. Но если вы попросите принести его, я точно не побегу потрошить коз.

Снова раздались смешки.

— Минус один балл с Хаффлпаффа, Смит, — злобно выпалил профессор.

— Устав Хогвартса, раздел четыре, пункт три-два. Преподаватель не имеет права наказывать ученика за незнание материала, который он не преподавал, — процитировал Зак. — Мой дядя, сотрудник Отдела Тайн, просил сообщать ему о любых нарушениях Устава, ему это для чего-то нужно. Устав я знаю наизусть, сэр, дядя проверял меня.

Снейп позеленел от бешенства, но промолчал. Здесь был не гриффиндорский сброд, который можно было шпынять безнаказанно, перед этими зубастыми чистокровными детками он был бессилен. А этот Смит еще и водится с наследником Голдстейнов, которым должна половина британской магической верхушки...

— Садитесь, Смит, — выплюнул он. — Все приготовили инструменты, сегодня мы будем варить зелье от ожогов.

Остаток урока прошёл без неожиданностей. Гарри с Энтони сдали на проверку получившееся зелье, Зак, сидевший сегодня в паре с Джастином Финч-Флетчли, тоже сдал на проверку своё зелье, померявшись при этом взглядом с профессором.

— В Хогвартсе такое сплошь и рядом, дядя мне много чего рассказывал, — сказал он, когда они вчетвером вышли из кабинета. — Снейп издевается над красными и шарит по чужим мозгам, МакГонагалл с Хуч устраивают подлянки зелёным, директор вечно что-то крутит и тоже шарит по чужим мозгам, Хагрид пьёт как табун лошадей, шутники Уизли травят учеников, родители жалуются, а попечительский совет не может всё время следить за этим балаганом. Вот они и обратились к дяде, чтобы он натаскал меня.

— Шпион, значит, — одобрительно отозвался Энтони.

— Шпион, — с гордостью подтвердил Зак.

Когда Гарри с Энтони вернулись в общежитие, к Гарри подошёл дежурный и подал записку.

— Из совятни, — пояснил он.

Гарри развернул криво оторванный клок пергамента и прочитал:

"Дарагой Гаре! Фсуботу посли абеда ты буш свабодин. Прехади папить са мной чайку часа фтри. Хачу услышыть аттибя пра перву ниделю фшколи. Пашли атвет с савой. Хагред."

— И что это такое? — раздражённо спросил он в никуда. — Вот с чего бы?

На вопросительный взгляд Голдстейна Гарри просто сунул ему обрывок. Тот пробежал пергамент глазами.

— Что ж тут непонятного? — Энтони хмыкнул. — Хагрид хочет прикормить тебя. Может, он и тупой. Может, он мало чем отличается от обожаемых им животных. Но приручать он умеет.

Гарри вдруг рассмеялся, невесело и безудержно.

— Так вот оно что! — выговаривал он между приступами смеха. — А я-то гадал... веришь, нет, Энтони, всю голову сломал... чем они думали, когда посылали ко мне не человека... а вот этого Хагрида... а он-то, оказывается, приручать умеет!... вот оно что... как к зверёнышу...

— Не бери в голову, ты же не приручился, — сказал тот, когда Гарри немного успокоился. — Не хочешь — не ходи, никто тебя не заставит.

— Верно, — выдохнул Гарри. — Сейчас я пошлю ему... "атвет с савой".

И он написал Хагриду, что пока еще очень мало знает, а преподаватели очень строгие, поэтому ему нужно много заниматься и времени распивать чаи у него нет.

Нет — и не будет.

14. Мальчик, которому испортили праздник

— Главное — это уверенность. — внушал Голдстейн. — Никакое колдовство не терпит неуверенности, никакие артефакты, а мётлы — особенно. Обращайтесь с метлой, как с частью вашего тела, забудьте и думать, что она может не подчиниться. И чувствуйте её изнутри, вчувствуйтесь в неё своей магией, чтобы был контакт...

Они шли на стадион вчетвером, Энтони, Гарри, Зак и Джастин. Гарри и Джастину предстояло впервые в жизни сесть на метлу, Энтони давал им последние ценные указания, Зак с умным видом поддакивал. Перед ними на стадионе занималась слизеринско-гриффиндорская группа, попавшаяся сейчас навстречу.

— Привет! — махнул им Драко. Неизменные Винс и Грег рядом с ним тоже согласно кивнули в знак приветствия. Глядел Малфой задорно и шкодливо, словно после удачной гадости. — А что у нас сейчас на полётах было...

До конца перемены было еще далеко, и они остановились поболтать.

— Представляете, Лонгботтом навернулся с метлы! — Драко спешил поделиться новостью, пока его не опередили. — Метла сразу не стала его слушаться, а потом и вообще сбросила. Он — плюх! — как мешок, руку даже сломал.

— Ну, здешние мётлы... — фыркнул Зак. — Странно, что другие на них усидели.

— Да можно справиться, даже запросто, — весь вид Малфоя изображал — "как это, я — и не справлюсь?" — Пока Хуч отводила Лонгботтома в медпункт, я даже полетал немного. Этот тюфяк напоминалку уронил, а я её на крышу раздевалки закинул.

— И зачем? — иронию в тоне Голдстейна не услышал бы только глухой.

— Да красных подразнить. — Глаза Малфоя довольно сощурились, словно у кота, стащившего отбивную. — Вы бы видели, как они взбесились! Уизли с Томасом чуть с кулаками на меня не накинулись, но я им указал их место. Тогда они меня всяко обозвали, и я вызвал Томаса на дуэль.

— Ты сделал — что? — Энтони выглядел сильно шокированным. — Я не ослышался? Ты. Вызвал. На дуэль. Грязнокровку из трущоб?

Он тут же спохватился, с неловкостью глянул на своих спутников и побагровел до ушей. Драко тоже смутился, но по другой причине.

— Да не пойду я на эту дуэль, — поспешно сказал он. — Вместо этого сдам их Филчу, и Филч их поймает.

— С чего бы ему их ловить? — поинтересовался Зак.

— Так дуэль-то я назначил в полночь, в зале наград.

— Малфой, — заговорил Энтони, немного отошедший от конфуза. — Пойдёшь ты туда, не пойдёшь — всем уже плевать, а вот кого ты вызвал, тебе двадцать лет вспоминать будут. Что означает вызов, тебе напомнить? Вызывают только ровню, Малфой, только ровню.

— Я объясню всем, что это была подстава, — тем не менее веселье на лице Драко сменилось растерянностью и испугом.

— Попробуй, потом расскажешь. — Голдстейн явно не сомневался, что Малфоя ожидает провал.

Перемена заканчивалась, и они разошлись.

— Ты всё-таки поаккуратнее... с языком-то, — дружески посоветовал ему Зак, когда они отошли от компании Малфоя. — В этой школе нет ни одного чистокровного преподавателя, и если кто-то из них от тебя это слово услышит...

— Да знаю я, случайно вырвалось... — пробормотал Энтони. — Парни, извините... за это самое слово. До Хогвартса мы только так и говорили, а здесь приходится переучиваться. Я имел в виду — выходцы из Большого мира, это Нотт хорошо придумал. А оно как-то выскочило...

— Ничего, понимаю, — ответил Финч-Флетчли, потому что извинение предназначалось в первую очередь ему. — От некоторых привычек в самом деле трудно избавиться.

— Например? — спросил его Зак.

— Например, звать афробританцев ниггерами... — поколебавшись, ответил тот. Зак рассмеялся первым, остальные подхватили.

— А почему выходцы, а не маглорожденные? — спросил Гарри, кое-что уже узнавший о здешнем социуме. Сам он не был маглорожденным, но к выходцам из Большого мира относился, если расценивать буквально.

— Магл — само по себе оскорбительное слово, так что разница небольшая, — нехотя объяснил Энтони. — И правильнее будет не маглорожденные, а сквиборожденные, потому что от маглов волшебники не рождаются. У волшебника... хм... который родом оттуда, в общем... хотя бы один родитель — всегда сквиб, но чаще оба. Сквибы как-то чуют друг друга, даже если не знают о магии.

— У вас магия, как у нас деньги, — заметил Джастин. — Чем больше этого ресурса, тем выше человек на социальной лестнице. И нувориши у вас тоже не котируются — нужен род, традиции, связи. Всё как у нас.

— Похоже. — Энтони облегчённо выдохнул — промашку ему простили. — Но и деньги здесь кое-что значат, уж я-то знаю. Джастин, Гарри, вы давайте поаккуратнее с мётлами, а то вон даже Лонгботтом с этого хлама свалился. Но не бойтесь — если что, мы с Заком подстрахуем.

Отлетали благополучно, никто не упал и не расшибся. Голдстейн со Смитом буквально пасли своих неопытных друзей, да и мадам Хуч, под свежим впечатлением от происшествия в предыдущей группе, стерегла учеников бдительнее, чем дракон свои сокровища.

Летать Гарри понравилось.

Осенние дни пролетали, как одно мгновение. Гарри быстро втянулся в новую жизнь — не без помощи друзей, но и себе он был обязан многим. Навык общения со взрослыми добрыми женщинами легко перенёсся на девушек, поэтому Гарри отлично ладил с ними — особенно со старшекурсницами, хотя и с ровесницами он был дружнее своих сверстников. Он запросто мог выпросить поблажку у старосты или уговорить однокурсниц прикрыть их с Энтони вылазку на опушку Запретного леса, куда их затаскивал Зак. Сам он тоже не отказывал девушкам в мелких просьбах — например, сдавал за них книги в библиотеку, взятые на вечер.

Новая жизнь нравилась ему больше, чем прежняя. Подаренные тётей Петунией учебники валялись нетронутыми, и каждый раз, вспоминая о них, Гарри говорил себе, что до конца учебного года еще много времени. Гораздо интереснее были библиотечные книги по магии, которые он читал запоем, одну за другой. Система магических наук разворачивалась перед ним и складывалась в единую картину.

Гарри стал отличником и приносил своему факультету много баллов. Флитвик был доволен его успехами в чарах, профессор Спраут была в восторге от его умения обращаться с растениями — сказывались часы, проведённые на Петуньиных клумбах. МакГонагалл искала, где к нему придраться, и не находила. Даже мадам Хуч признавала, что любая, сколько угодно старая метла слушается его, как родная. Недоволен им был только Снейп, всегда находивший, к чему придраться, даже если было не к чему — но то был Снейп, злобная предвзятая тварь, которая придиралась ко всем подряд.

Малый мир очень скоро стал ему ближе, чем Большой. Может, если бы Гарри проживал в элитном обществе и учился в элитной школе, если бы у него в перспективе намечался Итон, как у того же Финч-Флетчли, он и пожалел бы о поступлении в Свинарник, а так... даже если здешнее образование было не лучше, чем в рабочей школе, здесь, определённо, жилось веселее по сравнению с унылым провинциальным городком, каким являлся Литл-Уингинг.

Наступил Хеллоуин. Праздник всякой нежити и нечисти — и, по совместительству, день гибели его родителей. Гарри совсем их не помнил и слишком привык осуждать их за беспечность, чтобы скорбеть о них, поэтому с удовольствием приготовился поучаствовать в скудных местных развлечениях, какими являлись праздничный ужин и обещанное преподавателями выступление призраков. Но если ужин почти что состоялся, то праздничное выступление было сорвано нечистью, неизвестно откуда вылезшей побродить по коридорам замка.

Тролль.

Старосты быстро построили учеников и развели по общежитиям. Хотя Гарри уже читал про троллей, по описанию трудно было представить, насколько они опасны в реальной жизни. Но судя по тому, что даже отъявленные авантюристы вроде Зака безропотно дали увести себя, соваться посмотреть на тролля не стоило. Совсем.

По пути в башню Энтони рассказал ему, что тролли питаются с охоты, что они чутьисты и невероятно быстры, что не нужно обманываться их неуклюжей внешностью, потому что они крайне опасны. И что люди тоже входят в рацион троллей, если им не повезёт оказаться поблизости.

Остаток вечера они всем факультетом провели в гостиной, рассказывая страшные истории.

На следующий вечер их отловил Зак, выглядевший непривычно серьёзным.

— Парни, помощь нужна, — сказал он. — Особенно твоя, Гарри, ты с девчонками ладишь.

— А что случилось? — спросил Энтони.

— Во-первых, скажите, у вас вчера на факультете ничего чрезвычайного не произошло?

Гарри с Энтони переглянулись.

— Нет, — покачали они головами.

— И тролль никого не покалечил?

— Да никого. А почему ты спрашиваешь?

— Сегодня у нас один третьекурсник — Седрик Диггори, может, слышали о таком? — так вот, ходил он с утра в медпункт, ему вчера в суматохе пальцы дверью прищемило. Подходит он, значит, к кабинету Помфри и слышит через дверь, как она с директором разговаривает. Говорит ему, что сама она хоть и волшебница, но от смерти не лечит, и что девочку могли бы спасти, если бы вовремя отправили в Мунго. Седрик сообразил, что случайно не то подслушал, и поскорее сбежал оттуда, пока не застукали. Подождал неподалёку, а затем вернулся, когда увидел, что директор прошёл обратно из медпункта. И лицо, говорит, у директора было очень озабоченное, когда он уходил.

— А мы тут при чём? — поинтересовался Энтони.

— Я думал, днём объявят... ну, если случилось что из-за этого тролля — а ничего, тишина, — пояснил Зак. — Нужно дяде сообщить, вот я и выясняю. В Слизерине я уже спрашивал, у них всё в порядке. У вас, значит, тоже?

Гарри и Энтони дружно закивали.

— Остаётся Гриффиндор, а у меня там знакомств нет. Я их и в лицо не знаю толком, пересекаемся же только на истории. Гарри, ты можешь выспросить Падму, что там произошло? Она ведь может узнать у своей сестры? Я тогда здесь подожду.

Энтони остался с Заком, а Гарри отправился искать Падму. Вернулся он где-то через полчаса.

— Ну что? — встрепенулись оба. — Она что-нибудь знает?

— Ничего там такого не случилось. У них только одна первокурсница бросила учёбу и вернулась домой, и больше ничего.

— Но, может, это её? Тролль? — предположил Энтони.

— Падма говорит, что её еще до ужина домой отправили, потому что на ужине её не было. Самый младший Уизли обидел её на уроке чар, она расплакалась и убежала — наверное, после этого она пошла к декану и отчислилась из школы. Она, говорит, и прежде ни с кем не ладила.

— А как её зовут? — спросил Зак. Гарри нахмурил лоб, припоминая.

— Гейнджер какая-то. Из Большого мира, как вы говорите.

— А кто у них там Гейнджер?

— За Бинсом записывала, вроде бы она, — походя уточнил Энтони.— Не прижилась, значит.

— Наверное, — согласился Зак. — Помфри с Дамблдором могли о чём-то давнем разговаривать. Сам я этот разговор не слышал, а Седрику, наверное, показалось невесть что, после вчерашнего-то. Но дяде я всё равно напишу, тролль же.