Проклятый бард

Проклятый бард

В Алых покоях стоял тяжелый запах болезни. Старый король лежал на пышных перинах, в полном облачении, багровом парчовом камзоле, венце, по пояс прикрытый расшитым золотом покрывалом. Пальцы выложенных поверх рук были унизаны перстнями, тускло поблескивающими в дрожащем свете длинных свечей. У ложа полукругом были выставлены курящиеся дымком благовоний жаровни, дымок курился тонкими струйками и причудливыми узорами застывал у высокого потемневшего потолка. Наглухо задвинутые портьеры укрывали стены, окна и потайные ниши. Они едва заметно колыхались, по полу гулял легкий холодный сквозняк.

Король Изар дышал тяжело, с влажными всхлипами на вдохе и хрипами на выдохе, взгляд его лихорадочно метался по покоям, застывая то на складках балдахина, то на затянутых тканью стенах, то на креслах, вокруг которых суетливыми тенями мельтешили слуги.

Когда-то высокий статный и даже упитанный мужчина превратился в усохшего, даже истончившегося старика. Почти угас острый взор, помутился разум, все чаще накатывал тяжелый бред, горячка выжигала последние силы. И он метался, сбивая тяжелые покрывала, вынуждая прислужников чаще и чаще приводить в порядок одеяния, отирать лицо, возжигать новые и новые благовония.

Король умирал... Уже практически умер, переживая последние дни агонии.

Все это понимали, и он сам, в редкие за последнюю декаду мгновения просветления... Вот как сейчас.

Раскрыл глаза и резко перехватил руку слуги, аккуратно, с заметной опаской отиравшего ему лоб, и прошипел, с трудом проталкивая слова через пересохшее горло:

— Придворного барда ко мне! Живее...

На миг вспыхнули по-старому грозно серые глаза, а пальцы стиснули тонкую руку, вспомнив хват меча, оставив ряд синяков на коже.

Молоденький парнишка в панике оглянулся на камергера в сером неприметном одеянии, стоящего у дверей. Тот махнул рукой, приказывая двигаться на выход. Слуга, судорожно покивав, вырвался и бросился к приоткрытым дверям, откуда потянуло свежестью. Хлопнули створки, отрезая Алые покои от остального мира. Воцарилась тишина, прерываемая только тяжелым дыханием умирающего короля, кривящего лицо в злой гримасе и бессильно скребущего пальцами по расшитой ткани.

Сквозняк загулял сильнее, шевельнулись портьеры.

Я подождал немного, убеждаясь, что никто больше не придет.

Поправив длинный капюшон светлого плаща, отодвинул заедающую панель и боком просочился в покои, в очередной раз порадовавшись за свое телосложение. Невысокий и худой, я и в детстве легко пролазил там, где застревали иные люди.

В общем, я появился здесь во исполнение приказа, который мне никто, разумеется, не собирался передавать. Ну, великий и ужасный король умирал, не назвав наследника, и за дверями его последнего пристанища уже началась грызня. Прямые и косвенные претенденты уже делили власть.

Подойдя ближе, присел на край ложа, попадая в поле зрения Изара. Тот тяжело, с хрипом, выдохнул:

— А... явился...

Я кивнул, застыл, выжидая.

— Повезло... тебе... бард... Я последний...

— Не стоит говорить, что ради моего удобства вы не назвали преемника.

— Не-ет... ты правду любишь?

— Она опаснее... — опустил глаза, нервно перебирая тонкое кружево у рукавов. С королями нельзя расслабляться. И если кто-то думает, что на смертном ложе у них не хватит сил устроить какую-то интригу... Вот как сейчас, да?

— Вот... С тебя, Проклятый, последняя услуга.

Хм.

Я выразительно выгнул белесую бровь. Жаль, мои мимические экзерсисы недоступны большинству. Маска из серого бархата прячет верхнюю часть лица последние лет... всегда. В детстве это было вынужденной защитной мерой, как и платки, широкополые шляпы, глубокие капюшоны и вечно-длинные рукава, прикрывающие кожу на запястьях и ладонях. Потом этот наряд стал сценическим образом. Сейчас, кажется, послужит спасением и маскировкой... от последствий моих же действий. Точнее, их отсутствия.

Потому что приказ короля, имеющего над нами, придворными бардами, полную власть — неоспариваемый. Потому что он последний. Династия Руж на нем обрывается, и с ним заканчивается над ним власть Проклятия. И придворные барды, носители его, более не обязаны неотлучно прибывать рядом с тем, на кого ложится этот странный ограничитель. Имеют право сбросить ярмо на того, кто займет трон после. А уж как будет разбираться с ним новый правитель...

Но только после того, как выполнят последний приказ.

— Возьми близнецов в ученики... по вашему полному кодексу, бард... Они небесталанны... Тебе в плюс, давно уже пора... А то пацанов сожрут...

Я кивнул.

Можно было приказать девице Мишел вытравить плод или признать бастардов семь лет назад, можно было изгнать со двора неудачливую фрейлину, можно было выдать ее замуж, в конце концов, не плодя мишеней для племянников, кузенов и прочих дальних родичей... можно было пресечь травлю, можно было... много чего сделать!

А не сидеть, наблюдая, как растут при дворе, словно дети прислуги, родные внуки, единственные близкие по крови, и думать, что силен, всевластен и вечен, плетя свои интриги.

И что осталось в итоге? Чего вы добились, Изар?

Поднявшись, прикоснулся губами ко лбу короля.

— Прощайте, Ваше Величество.

Выпрямился, развернулся, отирая рукавом словно онемевшую кожу лица.

— Уходите немедленно... пока пауки друг друга жрут... — жутковатая усмешка будто разбила мозаику иссохшего лица на куски в неровном отражении тусклого зеркала.

Не оглядываясь, я поспешил скрыться за сдвижной панелью.

Идя по узкому коридорчику, считая ступеньки вниз, уговаривал себя, что злиться на умирающего не стоит. Здоровье дороже. Но все равно от вспышки раздражения кровь стукнула в виски, и пришлось остановиться, прислониться к пыльной стене, пережидая головокружение.

Король Изар...

Все просчитал, как он думает.

Я все равно не собирался оставаться в замке, да и в столице тоже, дожидаясь, пока у наследников дойдет очередь разобраться со мной. Проходив в фаворитах правителя больше пяти лет нельзя не обзавестись врагами, даже если ты всего лишь придворный бард. Тем более если ты Придворный бард. И отстраняешься от свар как можно далее.

Да-да, от прямых приказов короля, даже отдаваемых ради устройства ненужных интриг, отказаться было невозможно. И, если нет возможности доказать, что провоцируемая ситуация пойдет во вред Короне, то... деваться некуда. И шутки были, и песни нужного королю содержания, а слухов и сплетен создано и запущено великое множество.

Хорошо, что все же у Проклятия было право запрета. Иногда даже удавалось им пользоваться.

В моих личных покоях было тихо и пыльно, лучи полуденного солнца сюда не доставали, зато шум и гам хозяйственного двора до второго этажа долетал прекрасно. Обычно. Сейчас внизу царила тишина, дворцовые слуги попрятались, не рискуя попадаться на глаза хозяевам.

Потому — в спальне не убрано, смятая постель комом валяется на полу, пыль на комоде, сундуках и портьерах, в мастерской и кабинете полное запустение, только вода в тазу на гримировальном столе свежая. Горы нестиранных нарядов, немытая посуда. В буфете — засохший хлеб на серебряном блюде. Нотные записи и заметки, свернутые неаккуратными свитками разбросаны, где попало.

Показная роскошь красного дерева и позолоты, алой парчи и филигранного тиснения смотрелась несколько убого среди подобного беспорядка.

Так даже лучше, незаметны сборы. Все личные вещи уже упакованы, деньги и векселя при мне.

Можно было уходить, но теперь придется прихватить навязанных королем спутников. Будет гораздо труднее, просто потому, что ни на потребности, ни на желания бастардов я отвлекаться не собираюсь, но и слушать постоянное детское нытье не хочется... Но, взяв их в ученики, придется как-то соблюдать мастерский кодекс Гильдии. То есть, заботиться о пропитании, обучении... Не говоря уже про скорость передвижения...

Впрочем, мальчишки уже подросли, надеюсь, слишком большой обузой не будут, а послужат некой маскировкой. Никто, наверное, и не будет искать нас всех вместе.

Присев на стул, вздохнул. Страшно и неуютно уходить из какого-никакого, но дома. В туманную неизвестность, сплетенную из тропинок и дорог не знакомых мне городов и деревень из паучьего логова дворца Руж. Но вот уж чего делать, так думать, передумывать и заново составлять планы я не буду. Как решил, так и решил.

Подхватив старый синий плащ и сумку с вещами, поднялся и снова нырнул в узкую щель потайного хода.

За маленькими бастардами надо спуститься вниз, девица Мишел живет рядом с кухней и старым арсеналом внешней стражи. Покинуть междустенок пришлось через полупустую кладовую, в которой на крюках болталось несколько копченых туш. За незапертой дверью было тихо, в коридоре тускло коптил светильник. Рядом, за поворотом, раздавался приглушенный деревом шум голосов.

Кухня.

Сплетничают вместо работы. Раньше я бы и зашел, прихватил что-то из съестного.

Некогда и незачем.

Лучше исчезнуть незамеченным.

Я прошел мимо, до поворота в жилое крыло, темное и почти заброшенное. Стены сложены из необработанного камня, светильники закопченные и почти пустые, пахнут прогорклым маслом, немытые редкие окна завешены пыльными портьерами. Покои маленькие, без особых удобств и даже слуги сюда лишний раз не заходят, хотя и совсем рядом их комнаты располагаются. Потому что сюда переселяют с верхних этажей неугодных и надоевших придворных, выгнать которых не желают, возможно, ожидая от них еще какой-то пользы, Лорды Совета, ключ-камергеры и прочие высокопоставленные аристо.

Пока я шел, не встретил ни одного человека. Оглядевшись перед нужной дверью, требовательно постучал. Резко распахнув створку, на порог выскочила высокая сухопарая старуха в синем с белым кантом платье, зашипела зло, размахнувшись рукой:

— Вы, да как с-смеете...

Втолкнув ее внутрь, захлопнул дверь, перехватывая запястье.

— Тих-ха! — рявкнул шепотом. — Где Мишел?

Старуха, старая горничная, замолчала удивленно. Вздернула брови.

— Ну, Мишел же?

— Спит она!

Не вполне трезва, скорее всего, перебрав вина.

— А дети?

— Тут, куда им деваться?

— Отлично, собирай, я их забираю. Приказ короля!

Резко оборвав протесты, прошел в комнаты. Мальчишки сидели в сумрачной спальне в самом дальнем углу. Светловолосые, тонкокостные, немного похожие на крысят чертами лица, но с фамильными серыми глазами, они настороженно замерли, наблюдая за тем, как мечется между шкафов и пуфиков старая нянька.

Вскинулись, когда она торопливо покидала какие-то вещи по дорожным мешкам, и осели, едва она зашипела что-то на просторечье.

Я хмыкнул и добавил:

— Пойдете со мной, если жить хотите. И будете послушны. Да?

— Да, лерд! — хором, слитно, довольно мелодично.

Неплохие голоса.

— Неверно. Да, мастер... Ну?

— Да, мастер!

— Хорошо, — подошел ближе, коснулся руками светлых макушек. — Я, мастер Хорнис Ниссел, беру вас в ученики. А теперь — одевайтесь, в дорожное, неброское.

И придержал нервничающую старуху. Та с двумя сумками замерла у двери. Очень быстро и аккуратно собранными сумками. Может, и она задумывалась, что пора уходить из столицы, да не могла сделать это без приказа? Мне же хотелось посмотреть, насколько дети самостоятельны.

Мальчишки дружно встали, бросились к шкафам, в пыльных темных недрах которых прятались целые залежи старых вещей. Лери Мишел, что, совсем опустилась, лишившись благорасположения двора, чтобы детей в такое одевать? Но для нынешней ситуации серые плащи, небогатые камзольчики и разношенные сапоги, местами сохранившие, все же, остатки тиснения подходили идеально.

— Отправляемся, — приказал, едва ребята оделись, — прощайтесь. С матерью?

— Нет, мастер, — один сероглазый парнишка настороженно следил за мной, второй нервно перебирал вещи.

Я пошел к дверям.

Ученики подскочили, кинулись к старой няньке, прильнули с боков, зарывшись в складки платья. Та на миг крепко обняла их, ожигая меня взглядом. Она словно требовала: "береги их"! Кивнув, прошептал: "обещаю".

Город встретил и проводил нас настороженной тишиной. Столица затаилась, выжидая. Вряд ли я хорошо знаю городскую жизнь, но в ясный солнечный, умеренно теплый день не должна царить такая тишина.

Ни детских голосов, не переклички торговцев на рынке, только деловитые шаги Полуденной стражи. Пока мы не торопясь пробирались к Купеческим воротам, встретили только пару карет да несколько паланкинов. Торговые ряды по позднему лету уже были открыты, но отнюдь не радовали пустыми прилавками и отсутствием покупателей. Только в оружейном царило оживление, да, пожалуй, в золотом.

Даже каменные дома казались чуть припавшими к земле, будто желающими спрятаться, а то и, словно затравленный волчок, развернувшись, сбежать, скрыться в ближнем овраге.

Мальчишки оглядывались с любопытством, я же их торопил, ведя между высоких заборов, небольших палисадников и мусорных куч небогатого квартала. По пути оставив в одной маску, в другой — приметный камзол, остался в плаще, вывернутом темной стороной наружу, а бастардам измазал лица пылью, добавляя загара и лишая невольно приобретенного дворцового лоска.

Выйдем из города, займемся маскировкой более сложной.

Вывернув на Малую Болотную площадь, обошли большой диск барабанной связи, сейчас пустой и молчащий. Покосившись на гигантский отполированный деревянный круг на помосте, окруженном оградой и почему-то охраняемом всего парой городских стражников, поборол сильнейшее желание взойти на ту-дуаре и как следует спеть.

Будет еще время, подозреваю. Да и надобность возникнет... но только тогда, когда все же скончается король Изар.

До малой наружной калитки добрались, когда от усталости у меня ноги дрожали и вот-вот обещал начаться кашель.

Как же я ненавижу порой слабость и причину её, Проклятие Династии.

По договоренности с одним из стражников тяжелая каменная дверь, калиткой называемая, видно, в насмешку, была не заперта. Но неширокое полотно, проворачивающееся на центральной оси и оставляющее для прохода лишь две узких щели, и без того было сложно сдвинуть.

Протолкнув туда мальчишек, на миг задержался, пристраивая в щели между камней пару монет. Соблюдение договоренностей помогает сохранить хорошие отношения. А отношения с аром Малой стражи ворот они могут еще пригодиться, к тому же он знает меня не как придворного барда, а как мелкого аристо, прозябающего при дворе вместо того, чтоб отправиться на лечение.

Боковая калитка выводила к узкому, почти пересохшему рву, через который перекинута длинная доска.

Крысята... ну ладно, пусть будут крысята, им подходит... замешкались, тревожно на меня оглядываясь. Мальчишек успокаивать и уговаривать мне было некогда, пришлось просто прошипеть про приказ и первое испытание учеников. На ловкость и бесстрашие. Один, тот, что поактивнее, Ришли, осмелился пробурчать что-то недовольное о том, что их взял в ученики бард.

— Надо будет, и гимнастами станете! — подтолкнул в спину упрямца. Лирши пошел сам.

До гостевого дома и конюшен в предместье Кожевенной гильдии, где стояли мои лошадки, ото рва было совсем близко, так что я даже как-то не ожидал, что окажусь там в столь плачевном состоянии.

Кровь носом пошла, в висках ломило, ноги чуть ли не отнимались от слабости. Ну и головокружение, отчего мир, казалось, вокруг меня вращается, колышется и, дрожа, падает.

Вот, вот оно отсутствие опыта хотя бы просто путешествий! Я просто не в силах рассчитать правильно свои возможности. Но, прислонясь к каменной стене и мерно дыша, мысленно успокаивал себя злорадным: "Так или иначе, все скоро изменится..."

Проклятие уйдет. Главное, чтобы в этот момент я оказался подальше от столицы. Надо просто перетерпеть.

Собственно, все уже изменилось. Мальчишки, неожиданно лишенные привычной обстановки, сперва чуть испуганно ко мне жались, но были безжалостно отправлены на переговоры с хозяином конюшен.

А тот, внушительный человечище на голову почти выше меня. В кожаной жилетке, простых штанах и набором плетей на поясе. Из бывших то ли наемников, то ли гильдейских бойцов, не смотря на седину и шрамы, исполосовавшие грудь и лицо, не лишившийся сил и умений. Одним своим видом он сгоняет с аристо всю спесь. А уж совместно с хозяином гостевого дома, с которым, похоже, они вместе и служили где-то, невысоким, но очень широким в плечах человеком...

Вот если подумать, какие деньги надо иметь, чтоб в предместье столицы, пусть и не Золотом или Серебряном, Гостевой дом и конюшни на полсотни лошадок поставить? Интересно, кого эта парочка... хм, ограбила? Хотя... Нет, не интересно.

Лошади оседланы, пришибленные крысята уместились на запасной... Вот еще одна мелочь. Не устанет ли эта каурая кобылка не особенно высоких статей от такого груза раньше моей? Ведь кроме мальчишек, везет и багаж. Расчет поездки строился на очень простой идее. Я должен был ехать один.

Ладно, тронулись. Провожаемые внимательным взглядом хозяина. Хорошо, что он не знает меня как барда. Кроме характерного костюма пришлось избавляться от жестов, привычек, говора... Полностью менять образ. Как в спектакле одного актера.

Только от манеры игры и музыкальной записи не смог отказаться. Бард, есть бард, это только мое, выстраданное, выученное, незабываемое, собранное по кусочкам и сложенное во что-то новое. От отца, матери, редких гостей, старинных легенд, записей и хроник.

И тут хорошо то, что бард я придворный, да еще и проклятый. Немногие меня слышали, потому что в голосе я бываю нечасто, да горло приходится беречь, ведь сорвать связки мне не долго, а потом дней с дюжину вообще молчать да тягучие приторные микстуры глотать. А музыку мою слышали, да в моем исполнении, и вовсе избранные. Хотя вот смешно, однажды слышал я свое же от певчей труппы, что с гастролями через столицу проезжала, и была приглашена в летние павильоны для услаждения слуха новой фаворитки двоюродного племянника Его Величества Изара.

Помню, каким презрительным взглядом окинула меня молоденькая солистка труппы. Золотоволосая синеглазая девушка в простом белом платье, она была единственным и самым лучшим украшением того вечера. Пусть стены и колонны залов были заделаны золотом, а наряды гостей усыпаны каменьями и расшиты серебром, голос под высокими витражными сводами был самым драгоценным чудом, наполнявшим мир красками истинного волшебства.

Но вот ведь что, отсылая партитуру, я, разумеется, отмечал там темп исполнения. Отчего бы было его не соблюсти?! Быстрее и резче, быстрее и резче! Впрочем, я придираюсь, музыку масочника могли вообще не распространять...

Что до презрения, я привык к нему, изливаемому на меня некоторыми коллегами по Гильдии. Ведь в большинстве своем, как считается, придворные барды бесталанные интриганы, не способные даже переложить на нотный лист народные песни. Размер и важность двора при этом не имеет значения. Как и другие обязанности придворных бардов...

Почему-то никто никогда не задумывался, что должность Придворного барда — обязательная и наследственная. И часто династии эти прерываются вместе с королевскими. Впрочем, это я, благодаря своему положению, могу просмотреть хроники за последние три сотни лет. Для многих других они просто недоступны.

Кожевенные ряды, полные резких и порой не очень приятных запахов, остались позади. По обе стороны дороги потянулись сады, поля, перемежаемые длинными и низкими каменными строениями посреди цветущего разнотравья. В мычании, блеянии и ржанье гуляющего скота я не нашел особой мелодичности и приятности. Но да, где-то же должны брать кожемяки то, что потом превращается в товар.

Мальчишки тряслись рядом, оглядываясь по сторонам с затаенным любопытством, но более с презрительным недоумением небожителей. Н-да... Крысята. Малолетние, потому еще не понимающие. Впрочем... Поймав на лице сидящего первым Лирши промельк скуки, а у второго — унылого раздражения, улыбнулся. Вот и повод! Ввести в обиход основы гильдейской дисциплины.

Свистом подозвав ближе лошадку с непредусмотренными пасcажирами, выбранную кроме прочего за флегматичность и послушание, наклонился, перехватывая узду.

Раз скука начала одолевать моих учеников, самое время начать опрос. На знание нотной грамоты, например. Легкая рысца, порой сбивающаяся на шаг, ничуть этому не помешает.

Я лошадей не торопил, но к закату надеялся добраться до Перепутья, небольшого городка, где сходились дороги с трех сторон света. Или, хотя бы ближайшего к нему гостевого дома. По слухам, там приличных, в которых аристо не считают зазорными остановиться, хватает.

Мальчишки оказались не особенно знающими, но хорошо хоть грамотными. Так что разборка основ для струнных, духовых, ударных и ту-дуаре заняла все время пути.

На закате мы остановились во второй по счету таверне, не доехав до стен Перепутья немногим менее мили. Солнце село, ворота городка конечно закрыли, ночевать на камнях никакого желания не было. Да дикая усталость, скручивающая мышцы судорогой, и не дающая сосредоточится.

Сил достало только на то, чтоб сдать лошадей конюху, сгрести в охапку мальчишек и добрести до комнаты на втором этаже. Рухнув постель, не раздеваясь, только успел с ужасом подумать, что завтра снова в дорогу, и провалился в темноту.

Утром меня разбудили голодные поскуливания учеников, перемежающимися тишайшими перешептываниями.

Потянувшись и вытащив руку из-под пропахшего пылью одеяла, погрозил пальцем.

— Не думайте сбежать, догоню, по гильдейским правилам — выдеру, да и куда вы сорваться удумали? Сожрут.

— Да поди догони, сдохнешь по дороге и так... — пробурчал, кажется, Ришли.

Я демонстративно кашлянул. У меня отличный слух.

Мальчишки замолчали.

Я же прислушался к себе и покачал головой. Слабость, боль в мышцах, хриплое дыхание. Угораздило меня дважды проклятым уродиться. И носителем Проклятья династии, и божественного наказания за родственный брак родителей.

Поднялся, морщась и потирая руки, натянул плащ. Глянул в окно. Рассвет, пора отсюда убираться.

— Вниз, — приказал парочке, — соберите завтрак и кипятку.

Мальчишки нервно переглянулись и вымелись с своего топчана за дверь. С громким топотом помчались вниз, я же полез за травами. Без бодрящего я с места точно не сдвинусь.

Близнецы притащили наверх каравай хлеба, пол головки сыра и шмат подкопченой ветчины. Лирши тащил еще парящий кувшин. Посмотрев на них, потирающих побаливающие бедра, привычно заварил травы в трех глиняных кружках. Тягучий, тяжелый древесный аромат моего сбора-оживина смешался с легким травянистым Неболеем для детей.

— Ешьте.

Попивая горячий напиток и ощущая, как по телу разливается утренняя бодрость, а мышцы оживают, привычно начал составлять планы. Двинемся к южной границе, пусть дальше, но направление более оживленное, и городов больше. И ту-дуаре рядом, и удобства. Я себя реально оцениваю, и боюсь, ночевку на земле не переживу.

— Все, собираемся.

Бастарды, сидящие напротив и уминающие простой деревенский хлеб с таким видом, будто три дня не ели, замерли. Как крысята с набитыми ртами. Хм, может и правда — не ели?

— Еду возьмем с собой, по дороге доберете.

Невысокие стены городка рассвет окрашивал в розовый и золотистый, скрывая растрескавшийся, крошащийся камень, подгнившее дерево ворот и тусклые прорези бойниц на черепитчатых башнях. Шпиль ратуши разбрасывал солнечные зайчики, ложащиеся на крыши полноценными золотыми монетами.

Почти такими же я расплатился с трактирщиком, и он запомнил потрепанного, но гордого и немного расфуфыренного аристо в алом камзоле и роскошном синем плаще, немного бледного из-за того, что прошлым вечером перебрал вина. И пару мелких неуклюжих чумазых пажей, трясущихся на лошади следом за хозяином, неторопливо удаляющегося по дороге к западной развилке перекрестка.

Остатки прохлады еще таились в обрывках тумана, оседающих на траву и пыльный тракт, когда мы, объехав город, свернули на юг.

Перехватив поводья лошадки, уныло тащившей на спине близнецов и кучу вещей, я принялся опять, более тщательно выспрашивать детей на тему умений.

Они отвечали. Неохотно, дичась и отнекиваясь, почему-то по очереди, будто вели неслышный диалог между собой. Вчера выяснилось, что читать они умеют, да и писать тоже, на высоком и на простом наречии, но вот нотная грамота — дело для них темное.

Ну что же, память у меня прекрасная. И я начал урок с углубления прослушанных ранее основ клавишного канона.

Дети слушали.

Тракт, уводящий нас все дальше от столицы, оживал. Хоть дело и близится к сбору урожая, по обочинам то и тело катили крестьянские телеги, запряженные разномастной живностью, иногда лошадей напоминающей очень отдаленно. Пока мы, съехав на траву у рощи, перекусывали и да, наливались очередной порцией зелий, мимо промчалась пара курьеров, прогромыхал пустой обоз из южных провинций и чинно прошествовал полный купеческий караван с запада, оставляя за собой аромат копченой рыбы.

Солнце достигло зенита о пригревало, однако желанию задержаться и подремать я не поддался. Мальчишки со стонами водрузились в седло. Маскировать их, кстати, особенно не потребовалось. Светлые волосы их присыпало пылью, она же полосами размазалась по лицу после короткой попытки умыться в ручье. Лирши, кстати, туда чуть не свалился, но с какого-то демона полезшего на мокрые камни ребенка мне удалось поймать до падения в ледяную родниковую воду.

Я же опять сменил роскошь аристо на скромность мелкого купчишки.

До заката, заставшего нас у Южной развилки, я заставлял повторять учеников только что зачитанный канон.

Город Багрец, раскинувшийся между двух дорог, назван так не в честь ныне угасающей династии, гербовые цвета которой как раз алый и багряный, и никакие другие венценосные особы не были этим названием возвеличены.

Город назвали в честь цвета листвы деревьев ближайшего к основанному лет двести или триста назад поселению леса. Алолистные клены тогда подступали к самым стенам, и, хотя потом вынужденно отступили, проиграв схватку с человеком, но в городских парках по сию пору составляют основу. Да и на гербе города изображен именно кленовый лист.

А сам лес? Стелется алой волной чуть дальше, охватывая одну из дорог, уходящую к узкой полосе побережья Лунного залива, с одной стороны зажатой невысокими горами, а с другой — воинственным соседом, владетельным герцогом Рассэл.

Нам стоит свернуть на другой тракт. Тот, что огибает горы, петляет между городов и городишек по благодатным пахотным землям династии Руж и тянется через лиственные леса, принадлежащие нескольким небольшим герцогствам. За ними начинаются степи, принадлежащие уже королям династии Илоу.

А за Илоу снова поднимаются горы, молодые и острые, пики и отроги которых покрывают ледяные панцири, сияющие на солнце убивающим глаза серебром. Там, в одной из долин, стоит город, куда мне бы хотелось добраться. Город университетов, город гильдий, город равных, Равана.

Но это дело будущего, пока достаточно покинуть государство Руж. И устроиться на ночлег в настоящей кровати.

В маленькой пыльной гостинице у самой стены нам нашлось место, в мансарде, под самой крышей. Пока там наводила порядок унылая пожилая прислуга, мы сидели в общем зале, где горел огромный очаг и алые ответы плясали по серым каменным стенам. Народу было немного. Всего трое и четверо то ли работников, то ли крестьян за монументальными столами из темного от времени дерева. На одной из стен, между связками лука, деревянными трещотками и старыми растрескавшимися кожаными бубнами висела лютня.

Светлое дерево, идеальный овал, десять струн. На вид — вполне рабочая. И, конечно, я не удержался. Подозвал прислужника, следившего за огнем и попросил ее снять.

Мальчишки, неторопливо попивающие отвар и уминающие простой серый хлеб, окуная корки в подливку, оставшуюся в тарелках от жаркого, насторожились. Правильно, внимание и еще раз внимание. Оба уже получили по легкому подзатыльнику за откровенно плохую память. Впрочем, возможно, они еще не воспринимают изменения в собственной жизни всерьез? Зря. Я намерен как можно скорее дотянуть их до подмастерий и передать в Гильдию Раваны. Просто потому, что никто не даст гарантию того, что я проживу достаточно долго для того, чтобы увидеть их мастерство.

Но все же, для начала их надо откормить. Так что велев им спокойно продолжать подбирать остатки, взялся за лютню.

Сухое дерево, спущенные струны. Ну, это поправимо. Достав кольцо, взялся за настройку. Теплое дерево будто пружинило под ладонями, гриф буквально ластился, тонкие звонкие нити вздрагивали до того, как я успею их коснуться. Лютня скучала, томилась, хотела петь.

Я достал кольцо и постучал по столу. Тихо сказал близнецам:

— Рекомендую мелодию и слова — запомнить.

И начал тихое, плавное вступление.

Город Багрец. Задумываются ли люди о том, правдива ли легенда о том, как именно был назван город? Нет, конечно, если легенды, есть истории, есть летописи. Есть, в конце концов, книга Города, в которой можно прочитать о том, как зародился, рос и развивался город.

А есть песни и баллады, в которых порой хранятся намеки на старательно забытые события прошлого. Того, что случилось задолго до пришествия сюда династии Руж.

Намеки на то, что некоторые города и леса — гораздо старше, чем кажутся.

Есть Баллада о багряных лесах, на старом, почти забытом наречии, которую помнят и учат барды, старшие мастера. Баллада из тех, что не записывается и поется тихо, почти шепотом. Так, чтобы не будить призраков прошедших сражений.

И, строго говоря, я не имею права даже знать ее.

Но я придворный бард, я проклятый бард.

И пальцы уже коснулись струн.

История льется, тихая мелодия, неслышный шепот. Рваный ритм, странные рифмы. История о лесах, которые когда-то не были багрянолистными. О лесах, где жили когда-то вельды, мирные охотники. О лесах, куда пришли лесорубы. О священных кленах, о заветных дубах, о сказочных ясенях, хранивших эту землю. О топорах, рубивших под корень березы. О пожарах, обманах, сражениях, заливающих землю кровью. О том, как пали последние защитники, как сгинули прекрасные золотые сосны. О проклятье, легшем на эту землю вместе с последней каплей крови последнего дитя вельдов.

О том, как хищные клены, вобравшие в себя пролитую кровь, в один день возникли под стенами деревень. Как победители молили о пощаде, утянутые под землю хищными извивами корней, как были растоптаны и развалены дома, как на поля, пядь за пядью, наступали багрянолистные клены, алый, словно кровь боярышник, как на морозе выступала рубиновая изморозь на срубленных в отчаянии стволах.

О том, как исчезли те, о ком памяти даже не осталось.

О том, что земля эта на века проклята, и все, кто осмелятся поселиться на ней, будут прокляты тоже.

О том, что клены отступили, уснули, но помнят, ждут, следят. Клены... багрянолистные клены.

Я прижал струны ладонью. Огляделся. Мальчишки застыли, бросив еды, буквально пожирая глазами. Остальные гости захудалой таверны на тихую мелодию внимания даже не обратили.

Спросил светловолосых крысят:

— Знаете старое наречие?

Те покивали, Лирши прошептал:

— Немного...

— Отлично. Значит, будете учить. Новые слова. А теперь доедаете — и спать. Завтра снова в дорогу.

Еще один день, еще одна кружка горького питься, придающего сил, еще одна дорога и дело, занимающее мальчишек до самой темноты.

Простое задание — запомнить каждого встречного и обгоняющего нас путника, а потом, вечером, на отдыхе рассказать о них. Кто они были, куда и по какому делу направлялись. Простое задание, проверка на память, внимание и внимательность.

Я, помнится, его провалил. Но моим экзаменом стал прием дипломатов Илоэ, и запомнить полторы сотни человек за краткий момент обмена приветствиями.

А здесь — полупустая дорога, тянущаяся пыльной нитью между полей и рощиц, рассекающая надвое деревеньки с аккуратными пестрыми домиками. Под солнцем, изредка затмеваемым облаками, переливается листва редких багряных кленов, в воздухе пахнет скошенным сеном и навозом.

Мы задерживаемся у колодца посреди нигде. Вокруг — только поля, холм за холмом желто-зелеными волнами уходя к горизонту, где виднеется темная узорчатая полоса деревьев. Вода в сложенном из грубых серых валунов — ледяная, сладкая, и, кажется придает сил бороться проклятием, все сильнее растягивать нить, удаляясь от столицы и умирающего короля. Я чувствую, как натягивается и дрожит призрачная связь, и почти вижу, как Изар упрямо сжимает высохшие губы, не давая вырвать у себя слов, дающих права наследования. Вижу, как разочарованно и зло кривит лицо нависающий над ним герцог, как он, разряженный в синее и золотое, разворачивается, уходит...

И оседаю, цепляясь за серые камни. Слабость выедает остатки сил. В лицо неожиданно бьет поток холодной воды. Сморгнув, я смотрю на братьев. Крысята испуганы, но, кажется, не столько ожидающим их наказанием, а тем, что останутся в одиночестве. Снова. И уже навсегда.

— Мастер? — это Ришли, более решительный по характеру, провокатор и зачинщик большинства хулиганств. Держит большое ведро, в котором еще оставалась пара капель ледяной колодезной воды.

Хрипло прокашливаюсь и прошу:

— Фляжку мне, с седла.

Теплый металл с шершавой гравировкой ложится протянутую руку. Сделав большой глоток, встаю и вздергиваю себя в седло. Интересно, сколь долго я еще выдержу? Дворцовый бард...

— Благодарю. Вы оба напились?

Кивают вразнобой, переглядываются.

— Да, мастер.

— Тогда вперед. До заката мы должны добраться до Рогулин.

Чем бы скрасить путь?

Я подманил мальчишек ближе, и мы поехали бок о бок, позволяя лошадям двигаться в унисон тряской полурысью и перефыркиваться.

— Знаете ли вы, что есть очень старая легенда, связанная с этим колодцем?

— Это тоже баллада? Вы будете петь? — в голосе Ришли слышалось странное воодушевление. Так понравилось мое вчерашнее, не лучшее выступление?

— Нет, перескажу в прозе, — оттесняя мальчишек к обочине, фыркнул и откашлялся от пыли, поднятой промчавшейся мимо гербовой раззолоченой каретой.

Стилизованный черный медведь на белом фоне, перечеркнутый треугольник с короной. Владетель Приграничья спешит в столицу? Что ему там делать? Но тем лучше — кот, а точнее, медведь, из дому, гости в пляс. Возможно, в Тавлее, последнем и ближайшем к границе городе, имеющем большой ту-дуаре, не столь внимательна будет охрана.

— Лир, Риш, — одернул мальчишек, переругивающихся и отряхивающихся от пыли, насколько позволяла их позиция — вдвоем, верхом, — не отвлекаемся. Вперед!

Легенда... Никто, в самом деле не знает, об этом ли, открытом всем ветрам, колодце, она рассказывает. Потому что не существует такой страны, не существует столь странного места, нигде во всем известном мире, нет бесконечных горячих песков, нет и небольших рощиц с озерами посреди них. Нет великолепных дворцов, чудесных, странных, волшебных существ, и нет нигде в мире мудрых и честных правителей.

Но есть легенда, что давным-давно, среди бесконечных песков, по которым брели от рощи к роще караваны, расстилалось государство. И правил им мудрый, благородный и добрый король. И была у него капризная дочь, а главным достоянием служил волшебный колодец, вода в котором никогда не иссякала.

Однажды узрел король, как выросла его дочь, как она прекрасна и умна. Как горда и заносчива, хоть и по праву. И сколь часто отвергает женихов, а значит, и возможность появления наследников. А сам король стал уже стар, уже ощутил на себе веяние времени, приближающее немочь и смерть. И на кого, спросил он себя, оставит он построенное им государство, кому достанется волшебный колодец? Гордячке — дочери? Так ведь гневлива и вспыльчива, хоть и умна безмерно.

Нужен ей хороший муж. И кликнули клич по всем пескам, по всем рассеянным поселениям, по городам и кочевьям — мужа для королевской дочери стали разыскивать, самого достойного, самого умелого, самого умного и смелого.

Вот только дочь все также одного за другим женихов отвергала, кого насмешкой отваживала, кого умом отпугивала.

Надоело это отцу, и сказал он твердо: "Кто кольцо мое со дна этого колодца достанет, тому и дочь я в жены отдам!" И слово его было крепче камня, из которого дворец был построен.

И кто только не пытался добыть кольцо, и герои, и вельможи, и простые караванщики. И все пока ни с чем уходили, и гордецы, и наглецы, и герои, и простаки. Вот один-то из вельмож, что сперва был королевной осмеян, а позже до дна колодца донырнуть не сумел, и затаил злобу.

Хотел он и дочь королевскую получить, и само королевство в приданое. И задумал он интригу хитрую.

Отправился в самый глухой уголок страны, где нашел бесчестных и безымянных разбойников, да нанял их, чтобы схватили они короля, пока он в пути находится, оставили его окровавленные одежды, да держали потом его в плену, в бездонных пещерах. А на другом конце Ойкумены нашел черного колдуна, что за золото и драгоценные камни согласился зачаровать колодец волшебный, чтобы вода в нем более не прибывала.

Ну а колечко, во всем подобное тому, что король в колодец бросил, еще раньше у ювелира-ростовщика заказал.

Так бы и получилось у него королевство получить.

Королевская дочь — рыдала в горе своем в башне, отца, семью свою единственную, она любила безмерно. Король в печали и тоске бродил по подземным лабиринтам, а народ, узрев убыль в колодце волшебном, впал в волнение.

Собрались сановники, да принялись решать, кому у власти быть, кому народ успокоить и принцессу получить. А вельможа тот ходит вокруг них, да нашептывает, как лучше сделать, для всех сановников — с пользой.

И стал бы змей королем, да вот дела — возвращался из самых дальних краев путешественник, много где он побывал, много чего видел, да ничего на свете не боялся. Шел налегке, было у него вещей всего котомка одна, дудочка да посох. Шел через горы, по бездорожью, через ущелья словно орел перелетал, по скалам, словно горный баран прыгал.

Почти уже спустился вниз, хотел облобызать пески родные, да в темноте идти не рискнул, на ночлег остановился на полянке в предгорьях. И вот в ночи, сидя у костра, он услышал плач и стенания короля, доносившиеся из лабиринта пещер.

И утром — отправился в дорогу, вот только в другую сторону. Нашел он пристанище разбойников, очаровал их умными словами, да так, что короля разбойники сами отпустили, да взялись проводить его до столицы.

Так и отправились они в дороге.

А в столице готовились все к свадьбе. Вельможа расхаживал важный, посверкивая кольцом королевским, королевна, слезами заливаясь, приданое собирала, запертая в самой высокой башне.

И вот, когда невесту уже ведут к алтарю и вельможа уже готов связать ее клятвами, на площадь выезжает караван, и король, властно взмахнув рукой, останавливает церемонию.

Но играют блики на лезвиях мечей и копий новой дворцовой стражи, да и кто поверит разбойникам, что хором твердят о том, кто их нанял. И вельможа уверен в себе, и готов подтвердить, что выполнил условие короля, достав со дна колодца кольцо. И кажется, вот сейчас продолжится церемония, а потом, после того, как король отступит, ибо правда на стороне вельможи, а слово короля нерушимо, наступит темное и мрачное для страны время.

Но путешественник, льстивыми речами успокоив и народ, что собрался на площади, и стражу, и сановников, предлагает просто проверить, лежит ли на дне Волшебного колодца кольцо королевское, и вот тогда...

И ныряет он в воду ледяную, и считает королевна удары сердца, ибо хоть и мелеет колодец, да все еще глубок он, и дна в нем не видно.

И бесконечность спустя в небо выплеснулся огромный фонтан воды, рассыпавшись бриллиантовыми каплями, и вот стоит путешественник и держит в руках настоящее кольцо. И не только кольцо, но и волшебный камень, сияющий ядовитым зеленым огнем, сочащийся темным колдовством.

А еще миг спустя посреди площади возникает колдун, почуявший, что кто-то коснулся его чар. Он мрачен и черен. Его одежды цвета ночи, вокруг него клубится дым и миазмы зла накрывают площадь.

И колдун требует оплаты от вельможного обманщика, а когда тот тишь отступает, хватаясь за меч, захлестывает его дымными плетями, рассекая надвое.

Ужас накрывает площадь, ужас и темное колдовство.

Но шагает вперед путешественник и с вежливыми словами возвращает зачарованный камень колдуну, и просит прощения, и извиняется, и клянется не беспокоить более.

И колдун ушел, пригрозив напоследок карами неисчислимыми.

И тьма расселась, вновь открыв миру голубое небо, бесконечные пески и дворцы. В тот день все же играли свадьбу, ведь тот путешественник все же достал кольцо со дна колодца, а слово короля крепко, как стены его дворца.

И жизнь в песчаном королевстве вновь потекла по заветам, оставленным предками. Волшебный колодец все еще был полон дарующей жизнь воды, король был милостив и суров, дочь строптива и умна, супруг ее учтив и мудр. В положенный срок королевна родила сына, затем дочь, юный наследник вступил на трон, когда пришло время старого короля уходить. Время шло, пески двигались вместе с ним, и однажды пришел миг, когда золотых россыпей на равнинах, от горизонта до горизонта появились заросли высоких степных трав, рассыпались стены дворцов, изгладились из памяти имена прежних властителей.

Только волшебный колодец все так же радовал проходящих мимо ледяной водой, да легенда о нем передавалась из уст в уста.

Сегодняшнюю ночь мы встретили на большом и шумном постоялом дворе, похожем на настоящую крепость. Широкое подворье, обнесенное частоколом, торопливая, стремительная прислуга, буквально выхватывающая из рук поводья, приплясывающая на лестнице девица, что ведет нас к свободной комнатушке в большом, раскинувшемся, как два крыла, доме. И незатихающий водоворот телег, животных, людей, перекличка возниц и громкие перелаивания псов, шныряющих под ногами и копытами.

Постоялый двор был построен в стиле, который предпочитают жители Дравенских лесов. От того места, где мы сейчас находимся, это, пожалуй, не менее сотни дней безостановочного пути. Там, в лесах, уже более десяти поколений правит династия Равен. Там тихо, спокойно и холодно. Жители ставятся своими охотничьими навыками, нелюдимостью и ремесленными навыками. Они способны сложить вот такой, большой двухэтажный дом из толстых, с ногу взрослого мужчины, бревен, используя только топор. А потом тем же топором вытесать затейливые узоры на карнизах и ставнях, украсить крышу и ворота изящными флюгерами и коньками, вырезать изящных воротных стражей.

Ворота этого постоялого двора сторожили хищные, стремительные волки.

Из маленького окошка можно было разглядеть, как постепенно затихает суета во дворе, частью перемещаясь во внутренние помещения, частью — тонкими струйками расползаясь по хозяйственным постройкам.

Соблазнительно было бы рухнуть на жесткий соломенный матрас, прямо так, не раздеваясь и уснуть на два или три дня. Но это пока невозможно.

Я посмотрел на мальчишек, привычно уже расположившихся на топчане напротив.

— Приводите себя в порядок, — указал на парящий горячей водой кувшин и тускло поблескивающий оранжевым в отражении свечного огня таз, — и спускайтесь вниз. Я буду вас ждать. Изложите мне — свое задание.

Сбросил на кровать влажноватый камзол, натянул плащ и тяжело поднявшись, пошел в общий зал. По коридору, вниз по трем пролетам, не скрипнувшим ни единой ступенькой, ведя рукой по светлым резным деревянным панелям.

Занял место в углу большого полутемного помещения, в конце скамьи, где расселся народ почище, а не совсем уж голытьба путешествующая. Постучал монеткой по столу, и заказал подплывшей разносчице на троих самой простой похлебки и воды. Огляделся. Нижний зал был полон, за широкими длинными столами сидели возчики вперемешку с сезонными работниками, спешащими то ли по домам, то ли — на уборку урожая. Прикрытые колпаками свечи неплохо разгоняли сумрак, и подчеркивали, пожалуй, простую и понятную красоту этого места, подчеркивая естественный узор светлого дерева.

Вторая половина зала, на возвышении, была отгорожена точеными перилами и задвинутыми сейчас простыми зелеными гобеленами. Там, судя по отблескам и мелодичному перезвону посуды, пылал камин и подавали ужин.

В этот момент на столе появилась еда, а напротив меня — ученики. Чисто умытые и явно выбившие пыль из одежды.

— Отлично, — я придвинул к себе миску и приказал, — рассказывайте.

Мальчишки говорили по очереди и вместе, перебивая друг друга и сглатывая слова, высыпая на меня ненужные подробности и свое личное мнение. Лирши оказался больше сосредоточен на мелких деталях и моментах, выстраивая версию происходящего, исходя из пары замеченных подробностей. Ришли, казалось, лучше видел общую картину, схожесть и различие в происходящем, но иногда упускал важные, помогающие понимать происходящее, вещи.

Я кивнул и улыбнулся.

— Неплохо. Но можно лучше. Сейчас же — ужин и отдых.

Пока дети поглощали немудреное варево, я слушал. Но вокруг царила обыденная суета, спокойные и нервные разговоры не выходили за переделы тех, что ведут купцы и караванщики, работники и наемники. Только звон стекла и серебра за занавесью немного выбивался из общего фона.

А вот тихое, резонирующее гудение малого ту-дуаре выбивалось из картины весьма резко. Прислушавшись, я все же не смог уловить содержания послания, но мелодия сводилась не к грозному дворцовому посланию, а мягкому личному.

Катнув монету по столу, поманил с собой детей, торопливо упихивающих за щеки хлебные корки. Крысята при этом выглядеть хомяками не стали. Если у кого-то в этом путевом доме есть личный ту-дуаре, следует исчезнуть отсюда побыстрее.

Перехватив на полпути к лестнице светлокожую пышнотелую разносчицу в длинном расшитом алыми цветами платье, затребовал наверх еще кипятка. Мне потребуется больше отвара, если мы уходим до рассвета.

— Знаете ли вы, что такое ту-дуаре? — спросил я учеников, заваривая приторно-сладкий, медовый напиток, мешая его с парой щепоток горькой, вяжущей язык травы.

Риш и Лир уже засыпали, веки близнецов отяжелели, и они, обнявшись, распластались на топчане. Риш нашел в себе силы отрицательно помотать головой, Лир буркнул неразборчиво что-то о связи между городами.

Я же, порывшись в дорожном мешке, достал из маленького бокового кармашка, черный деревянный кругляшок размером с монету. Сжал между пальцев, чувствуя, как резонирует неслышная мелодия. Большой столичный ту-дуаре молчал, время траурной мелодии еще не наступило. А до меня доносились отголоски дальних, отстоящих не менее чем на сотню дней пути разговоров.

Покачал головой и убрал малый дуаре — наследство и метку барда рода Ниссел.

— Ну что же, будет вам еще одна сказка на ночь, дети...

Ту-дуаре, Говорящие деревья, Поющий лес.

Когда-то давным-давно...

Почему все легенды так начинаются? Все прекрасные и великие деяния, подвиги и героические войны, ужасные и страшные предательства произошли почему-то давным-давно. Стоит задуматься о том, что мы живем на останках прошлого и попираем развалины величия. А происходящее сейчас мелочно, скучно и уныло. Подлость ныне глупа, а добродетель скучна.

А великое прошлое, скрытое в тумане, превращается в легенды, в которых можно легко сместить ударения, вывернув из так, как выгодно ныне живущим.

Так вот, ту-дуаре.

Когда-то давно это был лес, полный огромных, величественных деревьев, раскинувших свои кроны на высоте едва ли не в сто ростов человека. Иные стволы не могли обхватить и десять мужчин, взявшиеся за руки. Каждый ажурный лист был ярок и размером превышал две, а то и три ладони. Лес этот был вечно зеленый и вечно живой. И лес этот никогда не замолкал. Пение птиц, шелест листвы, гармоника рыков и хруста сливались в единый фон, подчеркивающий мерное, ритмичное, мелодичное и постоянное звучание, в разноголосый, но удивительно мелодичный хор.

Рассказывают, что рядом с тем лесом жили люди, со временем обретшие способность различать отдельные голоса в этом бесконечном звучании. Поющий лес щедро одарил окрестных жителей талантами. Красотой, силой, завораживащим голосом, умом.

Также рассказывают, что однажды упало, сдавшись урагану, одно дерево, и дабы не мешало оно расти новым — распилили его на чурбаки да убрали из леса. Что-то сожгли, что-то в дело пустили — дома подновить. А что-то и осталось, чурбачками, лучинами, опилками, стружкой.

И как-то дети, что во множестве играли во дворах, заметили, что, если настучать по чурбачку мелодию, на другом конце деревни отзывается точно такой же его собрат.

И здесь заканчивается история мира и начинается история войны. История войны людей с людьми, с деревьями, с Поющим лесом. Ибо одарены были местные жители умом, но вот доброты некоторым не досталось, зато в избытке оказалось хитрости и жажды наживы.

Ведь каждому, от самого мелкого вельможи до императора хотелось иметь такую интересную и полезную для властителя возможность раздавать приказы сейчас, немедленно, сразу. И тут же получать ответ. Это — возможность получить больше власти, больше территорий, больше золота, возможность победить в войне, обыграв противника хитростью.

И падали под ударами топоров без разбора и огромные деревья, и молодая поросль, пилились на куски и продавались, продавались, продавались. И падали под ударами мечей те, кто пытался защищать Поющий лес.

Я задумчиво посмотрел на крепко спящих мальчишек, подоткнул им одеяло и со вздохом повалился на меховое покрывало. Загасил пальцами едва разгоняющий тьму желтый огонек на фитильке свечи и прикрыл глаза. Отдыхать и в дорогу. А легенда... Нечего там досказывать. Вырубили лес до последнего кустика, и только пара юных влюбленных сумела сбежать от смерти, унося с собой последние саженцы.

Что же, возможно где-то далеко все еще шумят Поющие леса, а здесь и сейчас остались только большие и малые, мертвые деревянные барабаны для передачи сообщений.

Сознание медленно погружалось во тьму, сплетающуюся из мелодий и звуков. Именно тут прячется проклятие династии Руж, таится змеей среди нот, выжидает момента, когда можно будет сорваться с привязи и улететь. Впиться острыми клыками в новую, свежую и сочную, беспомощную жертву. Пот тихий шум крови в ушах я засыпаю.

Утро же приносит шум разъезжающейся толпы, короткий завтрак и новую дорогу. На сей раз — петляющую между удивительно ровных каменистых холмов, покрытых на макушках короткой желто-зеленой травой. С серого, затянутого от горизонта до горизонта неба сыпалась мелкая морось, оседающая мелкими жемчужными капельками на плотной поверхности плаща. Мальчишки кутались в один запасной на двоих, и дружно хлюпали носами. Мир медленно, но верно наливался влагой затяжного дождя. Дорога тянулась в угрюмом молчании, прерываемом моими коротким вопросами. Время драгоценно и тратить его на хандру не имело смысла, ведь ни кости ломить не перестанет, ни исчезнет мокрая тяжесть в груди. Пока хотя бы один долг не будет сброшен.

Тем не менее, когда нас догнала и перегнала роскошная карета, я пребывал в весьма рассеянном состоянии духа, и внимания на ней не заострил. Лишь отметил незнакомый желто-коричневый герб на ливреях лакеев. Зато кавалькада всадников, следующая за нею, и состоящая на вид из младших отпрысков именитых аристо, изрядно потрепала нервов.

Правда, местный мелкопоместный землевладелец с племянниками их не заинтересовал, они лишь покружили вокруг с гиканем и посвистом, демонстрируя стати лошадей, кожаные плети и роскошные дорожные одежды в коричневом и желтом. Да пихнули пару раз.

Мальчишек пришлось держать крепче и рты затыкать, пока юные разбойники не скрылись за холмами. Знаю я таких аристо — услышат что-то о себе нелестное, затаят обиду и устроят проблем. Так что звонкоголосым бастардам стоило помолчать.

— А что! — возмущенно начал Ришли, едва я их отпустил. — Мы же!

— Тихо! Не принцы. Учитесь смирению и спокойствию. И маскировке. Но и про месть бардов, которая настигает медленно, но верно, я тоже расскажу.

Лирши широко раскрыл глаза:

— А разве барды убиваю своих врагов?

— Почему месть — это обязательно убийство? Оружие барда — слово.

— А как, как?

— Всему свое время, ученики. Сейчас поспешим к ночлегу. Я определенно не желаю ночевать под дождем.

К небольшому постоялому двору, расположенному вдали от стен небольшого городка, в распадке, мы свернули, пока еще не начало смеркаться.

Почему он стоял не в городе, а чуть в отдалении? Так налоги меньше, и в то же время, в случае чего, недалеко домчаться, чтобы попросить помощи или спрятаться за более надежными стенами.

Хотя невысокий дом с покатой крышей, по самые карнизы затянутый ярко-зеленым вьюном казался безмятежной и безопасной пристанью. До края коричневой черепичной крыши можно было дотянуться рукой, притулившиеся вплотную к стене конюшни казались еще одним холмом, их крыша так же поросла жесткой короткой травой. Внутри было тепло, тихо, пахло сеном, сквозь щели под потолком тянуло влагой, н одной из низких поперечных балок горела свеча, разгоняя сумрак, и фыркали сытые кони в стойлах. У входа дремал огромный пес, бело-рыжая мохнатая гора едва пошевелилась, когда мы провели мимо нее лошадей. Только блеснул темный глаз да шевельнулось длинное ухо.

Однако не стоит обольщаться. Это умные, опасные псы горной породы. Они пасут овей, лошадей и другую живность, да не бояться выйти в одиночку против стаи волков. И даже, порой, выходят победителями из таких схваток.

Этот пес не даст никому увести чужого коня.

А еще это частый признак маленьких, не очень популярных заведений. Далеко от дороги, в укромном месте поблизости от города — не так уж много гостей, еще меньше денег, а значит и работников — необходимый минимум.

Но внутри пытает очаг, и в грудь будто шибает теплом. На встречу спешит разносчик, он же, судя по габаритам, вышибала. На узком столе перед мальчишками появляется горячая еда, передо мной — теплый, пахнущий мятой отвар.

Растянуть волглый плащ можно на специальной решетке, ноги устало положить на низкую скамеечку и, прикрыв глаза, изучить практически пустой зал.

Низкие закопченные потолки, с которых свисали длинные вязанки лука и каких-то трав не давили. В перекрестье балок виднелась изнанка крыши, каменные же полы были выметены дочиста, только наши следы тянулись между трех рядов узких столов. Только за одним, самым дальним, сидела какая-то парочка, кутающаяся в плащи по самые шеи. Девица даже накинула на голову капюшон, скрывая светлые волосы. Я нахмурился. Почему у меня не получается определить, каков из себя ее спутник?

Наверное, слишком устал.

Пора спать.

Однако передо мной стояла миска с горячим варевом и большой ломоть пресной лепешки. Да и ученики молча наворачивали еду, да так, что у них за ушами трещало.

Осторожно пригубив варево, одобрительно кивнул хозяину, рассевшемуся за длинным прилавком, тянущимся от очага и отделяющем винную стойку от основного помещения. Черноволосый и черноглазый мужчина буквально просиял.

Пожалуй, или он, или повар его точно из горцев. Аромат и вкус пары довольно редких травок с горных лугов я с первого глотка распознал. А уж способ их применить в еде так, чтобы гость не плевался, только тамошние местные жители умеют.

Из узкого темного зева, ведущего в другие помещения, появился разносчик и водрузил перед парочкой большую миску с тем же самым варевом. Девица осторожно, двумя пальчиками, взялась за грубую деревянную ложку. Мужчина осторожно погладил ее по плечу, что-то прошептал на ухо.

Я отвернулся, и, отставив остатки еды, тяжко печатая шаг, направился к хозяину:

— Переночевать у вас найдется где?

— На вас, господин? Да у меня только сенник свободный и остался, редко у нас гости, — голос у хозяина оказался густой, красивый, с едва заметным акцентом. И слова он интонировал чуточку не так, как местные.

— Устроит, до города мы просто не доберемся, племянники устали. Сколько с меня?

— Да, господин. Да и вы что-то бледноваты. Может травок еще каких заварить? А так, пару медных возьму.

— Хм?

— Да с путника усталого плохо для судьбы брать больше. Тем более детки ваши, смотрите, спят уже практически.

Я оглянулся. Лир и Риш клевали носами. Кажется, дорога им дается тяжелее, чем мне? Я, по крайней мере, еще держусь на ногах. Хотя они же дети, и кроме королевского замка да выездов на охоты, ничего не видели...

Я покачал головой. Наверное, сегодня мы обойдемся без сказки на ночь.

— И верно. Поможете донести?

Хозяин шепотом выкликал с кухни повара, оказавшегося весьма фигуристой женщиной в широком и свободном, в пол, наряде, расшитом красными угловатыми узорами-глифами по темно-синей ткани.

Мальчишки даже не шевельнулись, пока их подхватывали на руки, несли по узкому темному проходу и укладывали в ароматное сено. Сенник, он же сеновал, оказался расположен в задней части конюшни и имел отдельный вход, через дом. И представлял собой скорее верхнюю часть погреба, попасть в который можно было, поднырнув под настил, усыпанный сеном. Так сенник, забитый пол самую крышу, стоял вровень с прочими строениями.

Отложив мысли о странностях этого постоялого двора, не указанных в записях отца, я разложил вещи у закрытой жаровни, устроил детей поудобнее и рухнул в травы.

Утро принесло ноющую боль во всем теле, дрожащие руки и унылых учеников, похожих на простуженных чихающих крысят. Похоже, придется здесь задержаться хотя бы на один день.

Ну что же, проверим навыки письма моих учеников.

Пасмурный и унылый день прошел с пользой.

Только раз выглянув наружу, чтобы проверить и обиходить лошадей, я вернулся в общий зал. Там усадил сонных мальчишек у огня и принялся отпаивать поочередно горькими и сладкими до приторности травами. Сам же я предпочел те же травы, но в густом, словно кровь, темно-красном виде, запыленная глиняная бутыль с которым переместилась на наш стол всего за пару монет.

Щепоть горечи, капля жженого сахара, капелька специй, подогреть. Самое лучшее средство от простуды распространяло резки, терпкий аромат, вышибающий слезы.

Мальчики поглядывали с интересом, но им доставались простые настои и похлебка.

Странная парочка, проводящая большую часть времени в снятой комнатушке под крышей, спускаясь с чердака, поглядывала с отчетливой завистью. Нет денег или у хозяина не было желания продать?

Одинокий путник, купец, распродавший не только товар, но и телеги, заглянул ненадолго. Повел длинным носом, одобрительно покивал, выпил сладкого взвара и, запахнувшись в плащ, помчался дальше.

День все же не был потрачен зря. Крысята, оказывается, умеют пользоваться пером и чернилами, писать, не ляпая на дорогую бумагу слишком уж много клякс. Между взварами, горькими и сладкими, похлебкой и сном мальчишки впитывали нотную грамоту.

А перед ужином отдохнувший Ришли внезапно вскинулся, откладывая перо и пытаясь стереть со щеки черное пятно, и спросил:

— Мастер?

— Да? — я благосклонно покосился на мальчишку, освоившего простую нотную запись.

— Вы обещали рассказать...

— Хм, — вернулся к созерцанию аристократической парочки. Все-таки мужчина тоже из благородных. Слишком тонкие и изящные пальцы прячутся в перчатках. Так и просятся на них кольца. Родовое, гербовое, личная печать. Слишком отточенные движения. Фехтовальщик, легкий тонкий клинок, осиное жало. Слишком умело скрывает все это. Младший сын, выбравший не слишком популярную стезю?

И чужая невеста?

Я улыбнулся, глуша фантазию. Бардовская душа везде видит причину и идею для создания драмы, поэмы или баллады...

— Мастер, про месть бардов... — Лирши чуть повысил голос, отвлекая.

— Что же, почему нет? Слушайте, и не говорите, что не слышали...

Слушайте, и не говорите, что не слышали!

Говорят, жил давным-давно на свете князь, правил он небольшим клочком земли посреди лесов и рек, приносил дары и жертвы своим кровавым богам, воевал соседей, растил сыновей от трех или четырех жен и интриговал против братьев.

И одним годом созвал Великий князь, истинный властитель всех земель окрестных владетелей, приходящихся ему внуками, потому что настало время ему выбирать наследника. Суровое это было время, суровое и безжалостное...

И этот мелкопоместный князь явился, в надежде если не получить высокий трон, то хоть владение возвысившегося родича. Встречался он со своими дружками, секретничал по подворотням, соблазнял посулами и угождал местной дворне.

И узнал, узнал, что все решено, что избраны уже на правление два брата его, самые младшие и юные. Князь озлился, и вместо того, чтобы смиренно принять решение родич, еще пуще принялся интриговать.

Добрался даже до провидца, который и предсказал ему, что получит князь княжество, и будет знаменит на весь известный мир. Вот только, не уточнит провидец, они вообще не склонны разъяснять своих туманных видений, как будет называться княжество, и как именно будет князь знаменит.

Но правду сказал провидец. Все сейчас знают историю о подлом князе Мировладе, братоубийце и многоженце, насильнике и жестоком безжалостном повелителе половины всех лесов и рек. О том, как направил он убийц к родным младшим братьям, как подстерегли они в засаде Ярина и Славина, растерзали и разбросали их кости на поживу дикому зверью.

Знают и о том, как втерся он в доверие к Великому князю, а потом медленно, капля за каплей отравил его тело и разум хитрым ядом. И предстал спасителем, когда старый князь начал сходить с ума.

Слышали все и балладу о царевне, кою он силой взял в жены ради приданого — богатых приречных долин. О том, как жила она заложницей и детей своих кроме как сквозь решетку оконную, издали, не видела.

Знакома всем и поучительная история о том, как князь этот отринул своих богов и принял новых, ради еще одного куска плодородной земли. Для того, что пришлось ему взять в жены чужачку и признать ее детей наследниками, отринув право первородства.

Каждое злодейство, каждое мелкое предательство, обман или убийство тщательно запечатлены в историях, легендах, балладах. Было ли хорошее в его правлении? Было, но кто помнит это?

Владыка был силен, он был велик, его княжество было огромно, но где оно теперь? Забыто, потеряно, разорвано наследниками на мелкие клочки, сожрано в их бесконечных войнах после его смерти.

Смерти позорной, от руки юной наложницы, взятой из дома еще одного владетеля ради еще одного куска плодородной земли...

Сожалел ли князь о прожитой именно так жизни?

Говорят, что за пару мгновений до смерти перед глазами человека проходит вся его жизнь. Вспомнил ли князь, взявший имя Мировлад, пару путников, попавших под копыта коней его свиты, спешащей в столичный град вспомнил ли затоптанную до смерти девушку и ненавидящий взгляд обнимающего ее безжизненное тело мужчины?

Знал ли он клятве, данной этим человеком. Тем, кто следовал в своей мести попятам князя и знал о пророчестве, видел пылающий в глазах провидца огонь истины. И сделал все, чтобы оно сбылось. Именно так, полностью, дословно, не иначе...

Я замолк, глотнул горячего отвара.

А мальчишки сидели, пришибленно взирая в свои кружки.

— А вы так тоже можете? — прошептал Ришли.

— Я? — задумчиво посмотрев на дальний стол, где сидела парочка аристо, — мог бы, пожалуй, если б жизни хватило. Но в моих силах пока только нанести один, решающий укол. Смертельный.

В тускловатом свете, льющемся из часто переплетенных окон, пересекающемся на темном полу с льющимся из ламп золотом зал выглядел нереальным.

Разносчик в расшитой алым клином рубахе прогромыхал мимо собранной со стола посудой, собираясь донести нам еще один заказанный котелок густой наваристой похлебки. Проследив за тем, как юный широкоплечий горец исчезает в кухне, задумчиво посмотрел на входную дверь. Что-то мне кажется, не только миски это громыхали.

И точно.

Нарастающий, приближающийся шум — это топот копыт. И очень нехороший топот. Резкий, быстрый, нервный. Грохот военных барабанов, нарушающий сонную тишину этого места.

Его услышал и мужчина в углу, он насторожился, осторожно отстранил девицу, вздернул голову в первый раз стряхивая глубокий капюшон, демонстрируя горбоносый профиль, идеальный разворот плеч и осанку воина. Он посмотрел на нас — зло, будто это мы призвали на этот постоялый двор неприятности.

Не стоило здесь задерживаться. Совершенно точно. Осторожно коснувшись руки Ришли, мечтательно глядящего куда-то в пространство, жестом велел мальчишкам убираться из зала.

— Собирайте вещи. Ждите.

Ученики недоуменно переглянулись, но поднялись и скрылись в темном узком проходе. Я сместился, расположившись спиной к стойке. В этот момент дверь распахнулась, влажный ветер пронесся по залу резкой волной, заставляя вздрогнуть огонь светильников, сбрасывая капюшон и с девицы. Светлые, практически белые кудри рассыпались по точеным плечикам, белокожее лицо застыло в безжизненной обреченности.

Внутрь ввалились, на миг застряв в дверях, несколько аристо в заляпанных дорожной грязью камзолах. Возглавляющий толпу темноглазый юноша, в желтом с коричневой отделкой камзоле, окинул взглядом зал, скривился и вспыхнул радостью и яростью:

— Вы! — и кинулся к замершей у стены парочке, вытаскивая из пестрых, посеребренных ножен шпагу.

Я выдохнул.

Время стало тягучим и густым, словно приторно-сладкая патока.

Звякнул металл, встретив сопротивление. В руках горбоносого, чуть шатнувшегося вперед, возникла и заплясала тонкая рапира.

Прочие гости мягко разошлись по залу, самый рослый, с шрамом через все лицо, швырнул о стену поднявшегося ему на встречу молодого разносчика. Тот стек на пол бессознательной кучей, распластавшись в ближнем от входа углу.

В сумраке блеснули ножи, я, вытянув руки, отрицательно качнул головой, встречаясь с безжалостным синим взглядом командира нагрянувшего отряда, медленно вытягивающим кавалерийский палаш. Именно он командует отрядом, именно ему подчиняются все остальные.

Плавно приподнявшись, перетек через скамью. Попятился.

Сквозь звон металла, шум рушащейся мебели и разъяренные вопли разобрал грохот на кухне. А дверном проеме сгустилась тьма, принимая очертания хозяина подворья.

Есть ли тут второй выход? Сколько человек ждет снаружи?

Горбоносого выманил из угла дерзкий юноша на пару с опытным наемником, и теперь тот ловко парировал атаки уже двоих, вспрыгнув на один из столов. Задел головой потолок, швырнул горячей лампой в противника. Звон стекла и по скамье заплясали маленькие игривые огоньки.

Старший все еще тягуче смотрел на меня, оглаживая длинную рукоять палаша. За его спиной мелькнул еще один свитский, змеей скользнув мимо сражающихся.

Шум драки прорезал звонкий крик девушки:

— Дио!

Увернувшись от рук ловца, она метнулась к выходу, но попала в руки второго, огромного. Забилась, бессмысленно размахивая ярким инкрустированным зелеными камнями кинжальчиком. Отвлекшегося на крик горбоносого полоснул по ногам наемник, мужчина рухнул вниз со стола, сшибая скамью, парировал добивающий удар юного аристо...

У противоположной стены чуть шевельнулся сын хозяев.

Старший, все еще глядя на меня, шагнул ближе и лениво взмахнул рукой:

— Кончайте здесь.

Назад, выдох, опора...

Перемахнув через стойку, я нырнул вниз, подхватывая две пустые бутыли из толстостенного стекла. Нужен всего один точный бросок.

Вдох.

Взметнулся вверх, два тяжелых бутыля полетели в сторону двери, навстречу командиру банды аристо. Полмига спустя, вытянув руки, резко, с силой выдохнул ноту. И все стекло взорвалось тучей мелких копий, осколков, хищно взблеснувших ярко-зелеными гранями, впившихся в лицо старшего, запрокинув голову тот медленно опустился на колени, пытаясь утереть с глаз кровь...

Взвыл у двери, схватившись за лицо, тот, что держал девицу.

Сквозь выбитые стекла донеслось ржание обезумевших лошадей, крики, похожий на волчий вой...

Метнувшись вперед, сын трактирщика заложил входную дверь засовом, оскользнулся на крови, локтем оглушил пытающегося вернуть себе на место глаза человека.

Вскочил, извернувшись, на ноги горбоносый, тонкая рапира пронзила горло юноши, еще громче завизжала беловолосая девица.

Из темного нутра коридора воздвигся хозяин, тяжеловесно скользнул к командиру группы. Тот, хрипя, держался за горло, особо крупный осколок горлышка вошел под кадык...

Уклонившись от взгляда, за которым виделся странный, чуждый миру хищник, я протанцевал в коридор, перехватил мальчишек, поразившись, насколько перепуганными они выглядят. Ни разу не видели крови?

Протащил учеников по коридору, мимо пышущей жаром кухни, где к стене горячей кочергой был пришпилен еще один гость в желто-коричневой ливрее. Супруга трактирщика окутана мглой, в свете очага кажется темным, колышущимся призраком.

Мы вылетаем через отрытую дверь под серое, затянутое облаками небо и, оскальзываясь, обходим по склону занимающий весь распадок трактир.

Дети тяжело дышат, я старательно сдерживаю резкий, режущий грудь кашель, от которого может спасти только один хитрый отвар.

Скатившись со склона, обдирая ладони о камни и острую жесткую траву, оказались у входа в конюшню.

Здесь царил аромат крови, метались привязанные лошади, а посреди распластанных тел царил пес. Тихо ворча, он пытался очистить испачканную морду о мертвеца с разорванным горлом.

Через разбитые окна трактира доносилось рычание и хруст.

— Не подходите.

Дети замерли перепуганными крысятами.

Осторожно скользнув по двору, по оранжевым осколкам и кровавым ошметкам, метнулся на конюшню, подхватил седла, сбрую, переметные сумки и вывел нервничающих животных. Чужих трогать не стал. Мало ли.

Потянул упрямцев мимо пса, проводившего нас очень внимательным, не по-собачьи умным взглядом.

— Двигаем, двигаем отсюда.

Пешком выбираться на большую дорогу дольше, но остановка для того, чтобы оседлать лошадей, не стоит риска.

Меня подгоняет какое-то нутряное чутье, позволявшее раньше крутиться при дворе династии Руж, и не потерять жизнь.

И верно, выйдя на тракт, я обернулся. Там, позади, не было ничего. Ни нахоженной тропы, ни трактира с черепичной в распадке, только бесконечные холмы, уходящие серо-зелеными с оранжевыми крапинками волнами. И тонкое, едва заметное дрожащее марево, полупрозрачной кисеей накрывающее ставшее ловушкой и могилой место.

Ученики выдохнули, судорожно приживая к груди пожитки.

Страх лишил их голоса, надолго ли, покажет время. Меня же, похоже лишила голоса пропетая в полную силу нота.

На выдохе меня скрутил кашель. Захлебываясь, не в силах вдохнуть, я вцепился в гриву флегматичной лошади, понимая, что если упаду, то уже не встану. Вообще никогда. Вслепую ощупывая вещи, нашел мешочек с нужной травкой. Подцепив щепоть, на сухую закинул в рот в перерывах между скручивающими в колесо приступами, позволил разойтись горечи и сглотнул тягучую слюну.

— С-кх-седлайте, — смог кивнуть ободряюще растерянным мальчикам. Ришли обрадованно метнулся за упавшим седлом, Лирши, беспокойно круживший вокруг меня и то и дело тянущий руки — прикоснуться ободряюще, подвел второго конька к небольшом валуну...

Справятся...

Я тоже... если переживу этот день.

Ночевали мы сегодня не в городе, который обогнули по широкому кругу, скрываясь от острых глаз стражи за рощами и мастеровыми предместьями. На закате успели добраться до деревни, где дома с белеными стенами, синими ставнями и карнизами и огородные плетни, увешанные горшками и корзинами, ничуть не напоминали злосчастный трактир.

На постой попросились, по традиции, в крайний дом, к какой-то вдове. Мне к тому времени было все равно, хоть к упырю в гости, только бы лечь. Травы сняли приступ, кашель ушел, запрятался в легкие, но слабость ломала и мучила кости, кружилась голова, перед глазами плавали цветные пятна, а шепот Проклятья становился все громче.

О цене и прочем договаривались мальчишки, они же буквально дотащили до какой-то лавки. Рухнув на нее, из последних сил поймал Лирши за ухо:

— Вещи стереги, и канон струнный, повторяйте, оба... спрошу по всей строгости...

Возмущенный шепот его брата я уже не разобрал, проваливаясь в горячее марево бессознательного.

К утру я выкарабкался из цепких, затягивающих сумбурностью кошмаров. Проклятие пульсировало, видения ложа умирающего короля сменялись картинами залитых кровью холмов. Солнце, ранним утром ударившее в лицо яркими лучами сквозь частый переплет окна, показалось огромным облегчением.

Медленно, очень медленно поднялся с лежанки, погладил мягкий короткий выцветший и вытертый серый мех покрывала, огляделся, откинувшись на стену.

Именно так я представлял себе деревенский дом. Маленькая комнатка, вместо одной из стен — теплый беленый каменный бок печи, толстые бревна сруба завешаны пестрыми плетеными ковриками, на полу соломенные половички, а деревянная рама небольшого окошка заполнена мелкими желтыми стеклышками. Вдоль стен большие темные сундуки. Вместо двери какое-то полотно, и там, снаружи слышатся голоса и шум жилого дома.

Лирши что-то рассказывает, тихо, старательно имитируя интонацию и ритм неторопливого сказания. Его старания разбивает Ришли, резкими замечаниями добавляя речи движения.

Звяканье посуды, еще один голос, глубокий, женский. Громкий недовольный мяв кота.

Прикинув, способен ли я буду сегодня встать, решил с этим не торопиться. Хотелось есть, пить, но больше — писать. Пальцы буквально зудели, а разум, теперь, когда отступили кошмары, был полон слов. Пошарив под лежаком, вытянул свою сумку. В одном из отсеков нашел чистый лист бумаги, вынул из чехла грифель.

Итак...

На бумагу, расправленную на колене, легли первые изящны строчки скорописи.

В распадке между холмов стоял одинокий трактир...

Но с отъездом мы затягивать не стали, и распрощавшись с гостеприимной вдовой, едва день подступил к полудню. Не особенно хороший и длинный отдых, надо признать, но у хозяйки, оказавшейся ведуньей, удалось пополнить запас трав. Тот набор, что мне требовался, вызвал у нее только удивленное и неободрительное покачивание головой, но темноволосая статная красавица все же вынесла с чердака, откуда до одурения пахло мятой и чабрецом, несколько туго замотанных свертков.

И снова потянулась дорога, на сей раз между яблоневых садов. Окрестные мастера славятся своим сидром, продаваемым порой на ярмарках по цене хорошего вина, и подавать который не гнушаются и на королевские столы.

Игристое золото Руж, порой называют здешние напитки. Секрет их в особых яблоках, собираемых с деревьев, первые саженцы которых, говорят, были привезены с Забытых островов. Никто не знает, где они находятся, никто сейчас туда не может до них доплыть, но давным-давно кто-то из бесстрашных и отчаянных мореплавателей, из тех, кому нечего было терять, ушел в море без карт, в закат, и нашел землю обетованную, где жители бесконечно добры и веселы, где яблоки слаще меда, а вода пьянее вина. Он остался там, возделывать поля, а спутники его — вернулись, привезли волшебные дары и исчезли, растворились потом среди людей, населяющих наш берег. До того, как власть имущие нашли их.

Возможно, не крутись у меня в голове баллада о постоялом дворе, сегодня мальчишки узнали бы еще одну легенду в подробностях. Но им достался всего лишь обещанный мной опрос. По всей строгости.

Они его, конечно, провалили.

Я же просто вздохнул, закатывая глаза. Очень не хватает книг, да и, пожалуй, возможности делать записи. Кроме того, как их наказывать. Наказание подразумевает лишение чего-то. Но чего? Еды? Нет, никогда.

Возможно, когда мы доберемся до...

Я выкинул эту мысль из головы, и решил, что наказанием будет еще больше знаний. Подозвал близнецов ближе и продолжил излагать нотную грамоту.

Братья морщат носы, но послушно пытаются запомнить.

К переправе, до которой я планировал добраться еще вчера, мы добрались на закате. На противоположном берегу широкой, спокойной реки, несущей мутно-зеленые воды к морю от большого озера посреди равнин, раскинулся богатый город. Вот только парома почему-то не было и собравшиеся у деревянного пирса люди тревожно переговаривались.

На крыше будки стоял парень и отчаянно размахивал желтыми сигнальными флажками. Бесполезно, на том берегу не видно было ни единого человека. Ни просто у пирса с причаленным паромом, ни на вымощенной булыжником набережной. Огней и дымов в невысоких домах из серого камня и самана, выстроившихся рядком вдоль реки, тоже видно не было. Не сновали по реке лодки купцов и плоты рыбаков, ни один частный перевозчик не резал волну остроносым суденышком. Сумерки медленно накрывали противоположный берег словно синим саваном с алыми прожилками кровеносных сосудов.

Город будто вымер...

Я огляделся, придерживая лошадку, перехватил поводья усталого конька, на котором ехали ученики, съехал на обочину.

На пологом склоне, плавно спускающемся к воде, стояли телеги и фургоны. Один из них — выглядел очень знакомо. Среди торговых, заваленных мешками телег возвышалась крытая повозка с большими, в половину борта, колесами, на цветном полотне, расшитом пестрой длинной бахромой, немного корявые буквы "Ангрус Рейс". По бортам были развешаны непромокаемые чехлы. Рядом флегматично пряли ушами гнедые тяжеловозы, мерно хрупая зерном в надетых на морды мешках.

На козлах сидят трое. Та, давным-давно встреченная мною юная солистка превратилась в изящную женщину. Золотые прежде волосы чуть потемнели, и сейчас собраны в тугой пучок, подбородок заострился, поджатые губы бледны, а в ярких голубых глазах плещется раздражение и немного страха. Она теребит концы широкого цветастого платка, накинутого на простое серое дорожное платье.

Рядом мужчина, по возрасту годящийся ей в отцы, седой, кряжистый, но сохранивший светлый разум и ловкость в руках. Покручивая между пальцев барабанную палочку, он что-то тихо, спокойно и обстоятельно объяснял женщине и еще одному члену труппы, похожему на старика, как сын на отца. Те же кудрявые, только что не седые, волосы, рубленое лицо, темные глаза и фигура борца.

— Мы не будем спешить, — говорил старик.

Женщина возмущенно фыркнула, юноша ее поддержал.

— Риса полдня как нет! И лодочник не вернулся.

— Я сказал, моя дорогая, ждем утра. Отправляемся вверх по течению к следующей переправе и возвращаемся к городу. Подойдет и стража как раз...

Женщина отрицательно покачала головой, соскочила с насеста и, резко тряхнув головой, быстро пошла к берегу, лавируя между телег, людей и животных. Юноша побежал следом.

Прижавшись к лошади, и уткнувшись лицом в щекотную гриву, я думал, что план неплох. Но следовать ему эта менестрель не хочет и не будет. Золотоволосая красавица побежала искать лодку для переправы. И старик это понимает, а еще он чует, что на том берегу происходит что-то неправильное. Опасное.

И если бы женщине не застил глаза и слух страх за друга, она бы тоже чуяла. Как и я. Чуяла бы неприятности, ощущала страх, которым тянет с того берега, слышала, как неправильно звучит застывший город.

Меня передернуло.

Менестреля чутье отвратило бы от города, барда лишь притягивает.

Подозвав насторожившихся близнецов ближе, пошел к старику, печально наблюдающему за крутящейся в толпе златовлаской.

— Она ошибается, не стоит ей туда плыть, — сказал тихо ему в спину.

— Боюсь, здесь я ей не указ. Она свободный менестрель, — обернувшись, старый музыкант остро на меня посмотрел, демонстративно оглядел с ног до головы. Кивнул каким-то своим мыслям. Сейчас я не маскировался, и заметить, что я такое был не сложно. Пусть и в толпе, но мое приближение и то, что я подслушивал разговор. Он заметил. А вот спутники его — нет. Плохо.

— Нис, масочник, — спокойно представился я.

— Мастер Рейс, — недовольное лицо его чуть разгладилось, — не вижу маски.

— Бывший масочник, возвращаюсь домой — с учениками, — исправив представление, я не улыбнулся, — мне надо на тот берег. Готов присмотреть за вашей труппой там, если вы присмотрите за моей — здесь.

Подтащив мальчишек ближе, приобнял за плечи.

— Согласен, — не иначе, как от безнадежности, решил мастер. Ну, если смотреть на меня непредвзято, особой помощи от меня ждать не стоит. — Что тебе надо еще?

— Что нужно голодному путнику? Только покоя, — и подтолкнул братьев вперед.

— Мастер, — встревоженно вцепились в рукава ученики. На редкость дружно, цепко и испуганно.

— Все будет в порядке, мастер Рейс за вами присмотрит. Когда заработает переправа, отправитесь с ним. Я вас найду, обещаю.

— Когда? Ты так уверен в себе, масочник? — старик был недоволен. — Присмотрю за твоими. Во имя цеховой солидарности.

Я только вздохнул.

— Хотя бы так. Накормите их, мы целый день в дороге. И, кажется, ваша менестрель нашла еще одного лодочника.

И я, развернувшись, поспешил к берегу, на ходу прихлебывая едва теплый, горчащий отвар, заваренный деревенской ведуньей.

Но что действительно плохо, напроситься в небольшую лодку в компанию к золотоволосой менестрелю и сыну мастера оказалось очень легко.

Женщина просто кивнула, торопливо помогая столкнуть суденышко в воду, юноша даже не обратил на меня внимания. Они оба были как одержимые. На тот берег тянуло их со страшной силой. Лодочник, вставляя в уключины весла, только хмыкнул. Ему-то что? Ему только медяки и нужны.

Холодная мутная вода журчала под разрезающими мелкие волны бортами лодки. Теплое занозистое дерево под ладонями содрогалось, будто тело норовистой лошадки, не жалеющей прыгать через высокий барьер. Но берег медленно приближался. Дома смотрели на меня темными провалами окон. В переулках собирался сырой сумрак, обычно к этому времени уже разгоняемый фонарями или факелами.

Лодка коснулась берега у окончания ряда заброшенных подгнивших пирсов буквально на одно мгновение. Спутники мои буквально перелетели через щель, в которой плескалась мутная вода. Я, оскользнувшись на влажных досках, поспешил следом.

Женщина и юноша, оглядываясь, но не понимая, что видят, торопились в нужном мне направлении. К центру города, к возвышающемуся над крышами тусклому шпилю ратуши городского совета.

Меня подгоняло Проклятие, чувствующее где-то там нечто родственное. Я не сопротивлялся.

К площади, где стоял большой ту-дуаре на высоком ступенчатом помосте из темного, отполированного сотнями ног дерева, мы дошли быстро, по абсолютно пустому, темному и тихому городу. Обошел, касаясь дерева кончиками пальцев, вслушиваясь в далекий гул.

Король еще жив...

А этот город, похоже, к рассвету будет мертв.

Женщина со встрепанной гривой светлых волос замерла перед запертыми дверями ратуши, раздраженно стукнула кулачком окованное медью дерево. Парнишка осторожно ответ ее руки, нервно оглядываясь по сторонам.

— Мы же договаривались! — в мелодичном голосе менестреля слышалось отчаяние. — Встретиться здесь!

— Мирана, пойдем отсюда, — встревоженно проговорил молодой музыкант, — здесь даже стражи нет.

Да, и в оконных витражах трехэтажной, запертой изнутри ратуши гуляют только алые отблески заката.

Надо уходить отсюда. Но и надо бы оказаться внутри. Потому что если и ест где живые люди, то в ратуше, где по традиции устанавливают лучшую магическую защиту.

Осторожно поймал мальчишку за рукав, коснулся запястья почти рыдающей женщины. Прижав палец к губам, поманил очнувшихся музыкантов за собой.

Обойдя стояще квадратом здание, мы проскользнули в арку. Поперек прохода на мостовую были выложены, даже вдавлены медные фигурки. В сумраке сложно было разобрать подробности.

Второй, запасной, черный ходы были заперты и заложены изнутри чем-то тяжелым, витражные переплеты первого этажа походили скорее на решетки. А вот второй...

Звон разбитого и осыпающегося на мощеный двор показался громом. Молодой менестрель буквально взлетел по серым шершавым камням, цепко вцепляясь в шероховатые стыки, подтянулся, перемахнул через подоконник и свесился вниз, к протянувшей руки женщине.

Что интересно, ни один ни вторая не задались вопросом, что я вообще с ними рядом делаю?

Впрочем, забравшись внутрь, я их не вижу, а слышу только удаляющиеся по коридору шаги. Мне — в другую сторону. Туда, где слышно биение жизни. Но сначала.

Обернувшись, выглядываю на улицу, на миг застывая взглядом на багровом, пытающем закатом небе и прикрываю внутренние ставни и закладываю их крючком. Этого мало, но лучше, чем ничего.

Залы и переходы пусты и мертвы, но, добравшись до кабинета бургомистра, я слышу за приоткрытыми дверями движение. Бесшумно скользнув внутрь, на миг замираю. Кажется, что ничего странного не происходит, и сидящий за массивным столом мужчина просто задержался на работе, перебирая и изучая доклады, свитки и переплетенные тома.

Две догорающие свечи едва-едва разгоняют темноту, не достигая плотных портьер, прикрывающих большие окна. Седой сухощавый, в темном одеянии, на котором был виден белый геральдический кот, отрывается от свитка, в котором что-то торопливо пишет, едва я вхожу, притопнув ногой по деревянному полу, и вскакивает. С коротким кинжалом, вонзившимся в косяк рядом со шкафами, забитыми какими-то книгами, я разминулся. И спросил, подавшись вперед к отшатнувшемуся лорду:

— Что здесь произошло?

Признаться, не ожидал, что человек будет настолько в отчаянии, чтобы ответить.

Но когда в ответ на подробный доклад о волнениях, странных происшествия и всплесках магической активности не приходит ответа, на запрос помощи из столицы чиновники присылают отписку, когда на паническое послание в ближайшую магическую гильдию пришел категорический отказ...

Когда начали один за другим пропадать жители, доверенные шпионы и соседи целыми семьями. Когда единственный глашатй, кто мог управиться с ту-дуаре, был найдет мертвым на площади перед ратушей с маской ужаса на застывшем лице. Когда собственный секретарь, ушел куда-то на незримый зов с остекленевшими глазами...

А сам он от странного желания куда-то пойти, и побыстрее, спасся тем, что успел активировать старый магический контур. Пропыленный, усталый и бледный гость, явно не находящийся под непонятными чарами, казался спасением.

Я тяжело вздохнул, осел в мягком кресле и приложился к фляге, прислушиваясь, как мечется по ратуше менестрель. Хорошо, что она хотя бы не кричит. Седой лорд, владетель и градоправитель, напряженно замер напротив, тяжело дыша и ожидая моего решения.

— Я не маг, не смогу решить эту проблему мановением руки или посоха... Когда начались исчезновения?

— Шесть дней назад.

Покачав головой, сделал еще один глоток личного оживина.

— Так или иначе, сегодня все решится.

— Почему? — пальцы, стискивающие дерево, побелели.

— Город полностью под контролем, — прикрыв глаза, выдохнул. Каблуки менестреля выстукивали барабанную дробь все ближе, — к тому же, мне некогда задерживаться... да и наше появление наверняка невольно спровоцировало того, кто все это устроил.

— Я действительно не понимаю, что происходит, — бессильно выдохнул лорд.

— Я тоже, но город и вправду заколдован. Весь, целиком, вместе с жителями. Пожалуй, я могу попробовать снять чары, но...

— Что? — вижу, как надежда, страх и раздражение сменяются на лице собеседника.

— Нужно все же знать, с кого именно начинать снимать чары. Нужен, — я прищелкнул пальцами, — объект. Конкретный. Человек, к примеру. Как начальная точка для приложения силы.

Я и правда могу снять чары, но не всегда, не все, не с любого предмета. Только иногда. Здесь и сейчас можно попробовать.

— И не думаю, что придется долго ждать появления объектов для приложения сил. Эти окна, — я кивнул на закрытые портьерами проемы, открываются?

Правильно поняв невысказанную просьбу, лорд и владетель подошел и раздвинул занавеси. Тусклые витражи звякнули, раскрываясь. Прохладный влажный ветер взвихрил бумаги, затронул огоньки свечей. По стенами и потолку заплясали тени-чудовища. Я вытащил себя из кресла и осел на широкой подоконнике, вслушиваясь в темноту.

На улице медленно нарастал шум. Кажется, тихое гудение ручейками стекалось по узким улочкам к площади перед ратушей, превращаясь в топот сотен ног. Гротескные ало-черные тени на стенах домов порождали десятки факелов, сжимаемых в руках людей, молчаливой толпой медленно, неспешно, вытекающей к огороженному ту-дуаре. Люди были словно кровь, медленными толчками выплескивающаяся из перерезанных вен.

Толпа, ну что же, это тоже весьма цельный объект для приложения сил.

Сзади... в кабинет градоправителя влетела менестрель, с трудом сдерживаемая мальчишкой, и собралась было что-то выкрикнуть. Мужчина перехватил обоих, не постеснявшись отвесить женщине полноценную пощечину. Удивительно, этого оказалось достаточно, чтобы золотоволосая пришла в себя, пламенея щекой, удивленно огляделась и бросилась к окну, оставив друга извиняться перед лордом.

— Что происходит?!

— Приветствую, я Нис, масочник, — тихо пробормотал я, — происходит нечто странное. У вас флейта есть?

Толпа внизу росла, заполняя площадь.

К окну подошел лорд, вновь обретший надежду, а с нею и высокомерный апломб:

— Вы будете что-то делать?

Ну, если я хочу сегодня утром отсюда уехать, действительно надо что-то делать.

— Флейта? — снова спросил я, выпрямляясь, расправляя плечи глубоко вдыхая.

В раскрытую ладонь легла простая черная деревянная шестерочка. Юноша, сосредоточенно мне кивнул:

— Всегда с собой ношу, на удачу.

— Возможно, повезет и в этот раз. Вы волчью колыбельную знаете?

Я, глубоко дыша, принялся разминать пальцы и запястья. Ох, как мне будет плохо! Потом, это потом.

Менестрели кивнули. В них копилось недоумение. Они не понимали, что происходит, но опасность, опасность чуяли. И подчинялись тому, кто делал вид, что знает, что делает.

— Я не знаю этой вашей колыбельной, — пророкотал градоправитель.

— Не столь важно... Я прошу вас, закройте покрепче дверь, — сказал, не отводя взгляда от становящейся все более громкой толпы, — и еще... кто-то ведь устроил все это. Возможно, если вы увидите зачинщика, вы сможете его... нейтрализовать...

Еще один вдох. Выпрямиться, расслабить плечи, встряхнуть запястьями. Нога начинает отбивать такт.

— Со второго куплета, припев вступает в третий такт, ритм строгий...

Согретая в ладонях флейта дрогнула под пальцами.

Выдох.

Великий Бард, помоги...

Пронзительная, громкая, глубоко резонирующая нота разрезала темноту. Ушла вниз нота, разбиваясь о гладкую поверхность ту-дуаре, набирая звучность и громкость.

Мелодия лилась в темноту, резонируя в воздухе, отражаясь от стен домов, метаясь между застывших людей, нарушая их неестественную сосредоточенность.

В песне флейты слышались завывания волков, рев метели, треск древесных стволов, сдающихся под напором зимней стужи.

Позади, вцепившись пальцами в раму, встала менестрель, выжидая нужного момента. Хлопнула дверь, скрипнул засов, вставая в пазы, тренькнула натягиваемая тетива.

И снег меж камнями чертит письмена...

Глубокий голос женщины, совсем непохожий на тот, что я слышал когда-то, взвился над крышами, уходя в небо, дополняемый легким юношеским альтом. Тот слетал вниз, и подхваченный волной, расходящейся от едва заметно гудящего ту-дуаре.

Волки пели свою колыбельную. И при звуках флейты трескались, разбивались, осыпались ледяными осколками чары.

Резонанс набирал силу. Тонкая сеть, отделяющая сознание толпы от настоящего — дрожала, трепетала в ритме рвущей тьму в душах мелодии. Ту-дуаре словно водоворот, стягивал нити музыки в единую точку, и готовился обрушить всю собранную мощь на людей.

Флейта пела. Почти без моего сознательного участия. Пела, накрывая все большую площадь рябью. Пела, нарушая неестественную гармонию, накрывающую город.

Я практически не видел площади. Пальцы немели. В груди нарастала боль, но я чувствовал, как спадает, осыпается флер.

Менестрели вновь, подчиняясь сильной повелительной мелодии, начали выводить припев и второй куплет колыбельной.

Мелодия все набирала и набирала силу.

Пока не оборвалась на самой высокой ноте, коротким пассажем, под напором которого рухнули чары. Хлестнув по мне резкой, ледяной плетью отдачи, с грохотом швырнувшей меня на пол.

Мир мигнул, на миг темнея.

Разглядывая темные панели потолка, по которому плясали тени, я вслушивался в происходящее снаружи, не обращая внимание осторожные руки, пытающиеся привести меня в чувство.

Толпа распалась на отдельных людей. Они кричали, полные недоумения и страха. Они разбегались.

Хорошо. Правильно...

Рядом хлопнула тетива, раз, другой. Тот, кто заворожил город, был так неосторожен, что попался на глаза не склонному к милости градоправителю?

Отлично. Ну, пора убираться отсюда.

Найти близнецов и ночлег.

Надо встать с пола, верно?

Но почему-то не получается...

Мерное шуршание полотна и скрип колес фургона оказались достойной музыкой для приведения в сознание. Полусон медленно отступал, оставляя меня с болью во всем теле и онемевшим горлом. Прокашлявшись, понял, что голоса у меня не будет пару дней, даже если я все травы оставшиеся заварю и выпью.

Уже привычно вслушался в мир, не открывая глаз и не шевелясь под плотным тяжелым покрывалом.

И первое, что услышал сквозь размеренный топот копыт и шум перемещающейся повозки, были слова Лирши:

— А почему наш мастер Бард, а вы Менестрель, — и звания явно были произнесены с большой буквы.

Ответил мастер Рейс:

— Потому что таков ранг твоего мастера.

— А почему у него такой ранг?

— А сколь долго вы у мастера своего учитель?

Короткий миг раздумья:

— Достаточно, чтобы получить наказание...

— Но, видно недостаточно, чтобы изучить цеховые звания.

Я вздохнул, осторожно поднимаясь. Вот уж точно, о званиях еще не рассказывал. Слишком уж эта информация... цеховая. Не для дороги.

Ришли поинтересовался:

— И какие есть звания?

— Ученик, подмастерье, мастер менестрель, как во всех иных гильдиях, — я слышал улыбку в голосе старого менестреля, — ну а бард — это просто очень талантливый менестрель. Очень талантливый и очень много знающий.

Близнецы согласно что-то пробурчали.

— А что такое масочник? — опять Лирши подал голос.

— А это бард или менестрель, который творит, скрывая лицо.

— Но мастер никогда не скрывал лицо!

— Но знали ли вы или кто-то еще, что он мастер-бард?

— Не-ет, — растерянно протянул Ришли.

Я хмыкнул и открыл глаза.

— Так то, — наставительно заметил старый менестрель. — На мастера-барда учиться дольше, творить он может не только, да и не столько музыку, и спрос с него строже, и дел у него больше, чем просто по дорогам ездить да песни распевать. Но о том вам мастер сам расскажет, как поправится.

И уважения к ним больше, от простых менестрелей. Только если это не придворные барды, да проклятые масочники в одном лице. Придворные шаркуны, пусть и вынужденно. Отец мой так от этого клейма не избавился. У меня, быть может, есть шанс.

В повозке я, оказывается, один. И отдыхал душой и телом на одном из сундуков, застеленном меховыми покрывалами. Прочие также были завалены одеждой и прочими пестрыми атрибутами кочевой менестрельской жизни. Ткань изнури расшита петлями и разноцветными кармашками на веревочках, крючках и клапанах, на вид — заполненных всякой мелочевкой.

На опорных и поперечных балках были закреплены кожаные и деревянные футляры с инструментами. В легком сумраке можно было разобрать, что одних скрипок да альтов у Рейса было с полдюжины. Футляры маслянисто поблескивали медными заклепками, прекрасно защищая от воды. По лакированным деревянным коробкам с лютнями, барабанами и флейтами тянулся выжженный цветочный узор. Аккуратный высокий сундучок напротив со встроенным в крышку плоским камнем — путевой костерок, на котором можно приготовить что-то, не прекращая движения.

Осторожно дотянувшись до закрепленной в выемке кружки, снял крышечку и вдохнул знакомый горький аромат. В несколько глотков опустошил кружку, и, поежившись, в два шага добрался до выхода.

Откинув грубое полотнище, перешагнул сиденье и осторожно опустился на козлы рядом с возницей. Огляделся.

Фургон катил среди наполовину убранных, разгороженных на полосы, полей, ясное небо, окрашенной в нежные закатные тона не предвещало скорых дождей. Пара тяжеловозов, помахивая хвостами, легко тянула повозку, направляемые точной рукой мужчины лет сорока. Курчавый, темноволосый, смуглый и голубоглазый, в расшитой алым клином рубахе и плотном кожаном жилете. Он что-то напевал, выстукивая ритм кончиком сапога. Теплый приятный баритон.

Рейс и дети едут верхами слева. Золотоволосая Мирана и Рейс— младший, вероятно, сзади, где, я слышу, трусят как привязанные мои лошадки.

— Я Аврис, — чуть скосив на меня глаза, прервал напев возница.

Я кивнул, извиняюще коснувшись рукой горла.

— Понятно, но серьезно, я хотел поблагодарить за снятое наваждение.

На мой вопросительный взгляд Аврис ответил:

— Это действительно было наваждение. Заезжий, наемный маг откуда-то с юга, весьма знающий и в гильдии не состоящий. А причиной всего-то послужил спор между двумя родами. Градоправитель и владетель окрестных земель из Рувейлов, они с Тейлами из-за шахт серебряных поспорили. Вот и... устроили тут. Захват.

Как расточительно!

Я хмыкнул и раскашлялся, едва не свалившись с козел.

Тут же, услышав шум, налетели мальчишки, перескочили с седла на приступку фургона, загалдели.

В голову стрельнуло болью, я тут же, страдальчески нахмурившись, зажал обоим рты. Запрокинув голову, улыбнулся свесившейся с крыши женщине. Теперь, когда Мирана не заворожена уже чарами, видно, что лицо у нее живое, подвижное, и каждая эмоция, как на ладони. Беспокойство, благодарность, любопытство, настороженность, любовь. Последнее чувство направлено, между тем, на Авриса.

Я встал, помог менестрелю спуститься, и, поманив мальчишек, вернулся в теплое нутро фургона. Надо все же узнать, что происходило, пока я был не в себе.

Близнецы оправдали ожидания, и, захлебываясь словами, вывалили вперемешку события, впечатления, догадки и восторги. Что прошла ночь и уже целый день, что они не знали о том, что барды умеют колдовать, что путешествовать с ними так здорово, что мастер Рейс и его спутники были так добры, что взяли их с собой, накормили, помогли с лечением, и с вещами все в порядке, и вообще...

Пришлось немного разочаровать их, с этими менестрелями нам немного не по пути. В ближайшем городе мы, скорее всего разойдемся. Кроме того, барды не умеют колдовать. Потому что барды — не маги, это буквально невозможные, взаимоисключающие вещи. И научиться играть и петь так, чтобы спадали наваждения — может любой менестрель. И ту-дуаре слушать может тоже любой человек. В конце концов, королевские глашатаи самые обычные люди. А доброта эта — настоящая цеховая солидарность. Потому что кто еще протянет тебе, путешественнику без крова и дома, руку помощи? Только такой же как ты, путешественник. Так помоги и ты, чем сможешь...

И, кстати, это всего лишь фургон с тканевыми стенками, и слышимость здесь хорошая.

Вещи, сложенные в углу фургона, действительно в порядке, и, одевшись, я выбираюсь наружу. Хочется есть, спать и кажется, петь, но надо двигаться вперед.

Впрочем, все эти желания вполне можно удовлетворить. Ближе к ночи.

На горизонте медленно вырастали стены Ливлеи, коронного города, славного своими веселыми разудалыми ярмарками и ювелирной гильдией. Мы, конечно же, сворачиваем к утоптанному ярмарочному полю, где уже устанавливаются пестрые шатры передвижного цирка и торговых рядов. Голосят зазывалы, кругом снует народ и в воздухе гремит музыка. У каждой палатки и фургона уже горит по фонарю, а то и не по одному. Блики разноцветного стекла слепят глаза.

Беспорядком уверенно командует кто-то из местных.

Мягко спрыгнув с козел, на которых просидел, кутаясь в плащ, всю дорогу до города, осмотрелся.

Это будет беспокойная ночь и в первую очередь потому, что придется следить за ошеломленными учениками. Едва успел поймать за воротники обоих мальчишек, завороженно двинувшихся к зверинцам.

Угостив обоих подзатыльниками, усадил за длинный стол у фургона, исходящего из всех щелей ароматным дымом. Менестрели мастера Вейса и он сам, тихо перешучиваясь, присели рядом чуть позже, видно, сперва найдя место для стоянки и выступления. Передняя часть полотна была откинута и видно было, как повариха, судя по комплекции, совмещающая в своей труппе эту работу с местом нижнего в пирамиде, с улыбкой помешивает нечто явно съедобное в большом котле.

Я, вздохнув, достал фляжку. Полюбовался на дрожащие пальцы. Сегодня совершенно точно не смогу петь, аккомпанировать и вообще — двигаться.

Дети, однако, очень хотели повеселиться. Ну, что они видели во дворце? Празднований, торжеств и формализованных до невозможно балов — по несколько десятков в год, но такой ярмарки — точно нет. И спать они не лягут этой ночью.

В чем-то я им готов позавидовать.

Отодвинув парящую ароматным дымом миску, расстелил на столе обрывок пергамента, и деранул мальчишек за уши. Улыбнувшись, принялся заполнять листок вопросами.

— Мастер? — озадаченно посмотрел на меня Риш.

Я просто постучал грифелем по столу.

— Ваш мастер дает вам задание, — перевела присевшая рядом золотоволосая менестрель.

— Но я, мы... — неожиданно смутился Лирши, глянув на меня исподлобья и схватив брата за руку, — не очень хорошо понимаем, что тут написано.

Он аккуратно провел пальцем по строке, пытаясь разобрать вопрос.

Я кашлянул, выразительно вздергивая брови.

— Хорошо, мастер, — поник мальчишка.

Зато Риш встрепенулся:

— Это же на всю ночь!

Кивнув, успел поймать крысенка до того, как он нырнул в толпу. Ткнул лицом в полную миску.

— Да, мастер! — хором выдали близнецы, мгновенно устраивая соревнование, кто скорее доберется до дна. Несколько ударов сердца спустя я проследил за мальчишками, пытающимися припрятать свиток с вопросами и грифель, одновременно чинно вышагивая в сторону шатра циркачей.

— Не потеряются? Они же едва-едва ученичество приняли и в дороге — совсем недолго, — озаботилась женщина. Аврис, усевшись по другую руку от меня, согласно хмыкнул.

Я пожал плечами, принимаясь за еду. Это не маленькие дети, это дворцовые крысеныши, пусть и в необычном для себя месте. Не пропадут. А если решат сбежать, что ж... будут и другие ученики.

Поежившись, когда порыв холодного ветра пробрался под потрепанный камзол, побрел искать фургон Вейса. Отчетливо заметный озноб мне совсем не нравился, как и скапливающая с груди тяжесть. Они не давали сосредоточиться, ни на внешнем мире, ни на зове проклятья. Единственное, что можно было разобрать — король был еще жив. У фургона на миг застыл, прислонившись к теплому лошадиному боку, слушая мерное гулкое биение здорового, живого сердца. Тяжеловоз что-то ободряюще фыркнул, я встряхнулся, запалил фонарь и, повесив его на одну из балок, взялся за балладу о постоялом дворе.

Пора подумать о расплате за гостеприимство.

Работа ни со словами, ни с музыкой не заняли много времени, и после того, как ночь перевалила за половину, я уже спал. И не мешал мне ни гром фейерверков, ни музыка, ни шум яростно веселящихся и столь же яростно торгующихся людей.

Утром, ближе к полудню, очнувшись от недолгого сна в уже движущемся фургоне, в очередной раз собрал себя по кускам, и, безжалостно разбудив придремавших рядом учеников, взялся их опрашивать.

Слушая сбивчивый рассказ, оделся, привычно заварил и выпил травы и, выбрался на свет. Мальчишки остались в фургоне, пытаясь допить свой крепкий, вяжущий, отдающий дубовой корой напиток и привести в приличный вид пергамент с вопросами. Это безнадежное дело. Залитый сидром и заляпанный грязью лист теперь только в растопку и годится.

Но детей надо учить. Логика, последовательность изложения и способы запоминания. Подслушивание, перевоплощение, поведение. Тяжело вздохнув, перебрался на лошадь и чуть отстал от фургона.

После полуденного привала мы расстанемся с этими менестрелями. Мастер Рейс отправляется прямо, через поля, луга и сады в приграничную Риллею, большой наемничьей вольнице, где владетели ближайших герцогств не брезгуют нанимать на службу целые отряды, мы же сворачиваем к Тавлее.

Окинув взглядом поскрипывающий впереди колесами фургон, задумался. Возможно, стоит сменить направление? Нет... В Риллее нет большого ту-дуаре.

Пестрая бахрома на заднике фургона задрожала, откинувшись, крысеныши скучающе высунулись наружу, дружно ойкнули, заметив меня и снова исчезли внутри.

Трое старших менестрелей сидели на крыше, кто-то из наигрывал на лире простую дорожную мелодию. С одной стороны дороги поля сменились небольшими рощицами, начались владения лорда-зверолова, как его насмешливо звали при дворе. А тот всего лишь очень любил охоту, для которой предусмотрительно разводил живность. Разводил, выращивал и выпускал на волю. Волков, лис, кабанов, мелочь всякую, типа зайцев, иногда — крупных кошек. Что странно, все эти звери, вопреки тому, что говорили матерые звероловы о выращенных в неволе, прекрасно чувствовали себя на свободе, гоняли по полям егерей и размножались, породив уже пятое или шестое поколение хитрых, опасных и умных тварей.

Которые успешно сопротивлялись попыткам их отловить, да еще и принялись в отместку разорять поля.

Вот крестьяне их и подзабросили.

А вдоль дороги — на магов разорились и вроде даже чары навели, отпугивающие.

Зато угодья этого лорда пользуются теперь невероятной популярностью у охотников всех мастей, от высоких аристо до мелких звероловов. И за разрешение на охоту ему еще и приплачивают.

Впрочем, эта недостоверная то ли байка, то ли слух людей от тракта не отпугивает. За то время, что я задумчиво обозревал окрестности, мимо промчалось три гонца и прошествовал купец Ювелирной гильдии со свитой, охраняющей ценный груз.

Мы же обогнали длинную цепь груженых телег, очень неспешно выворачивающих с полей под громкую пронзительную перекличку возчиков. Даже менестрельские тяжеловозы нервно пряли ушами, а уж пегие крестьянские лошадки просто приплясывали, вытаптывая и так редкую траву на обочинах и периодически сползая в канаву, вызывая тем еще более громкие вопли.

Тем временем, вновь выглянули мальчишки.

Спрятаться я им уже не дал, приказав устраиваться поудобнее снаружи.

Чем бы их занять? Несомненно, еще одним уроком.

— Мастер Рейс, — чуть повысил я голос, улыбаясь и резко выворачивая пробку из фляги с тягучим зельем, — можно ли вашими бонго воспользоваться?

Отчего бы для начала не повторить ударный канон? А потом пройтись по правилам построения классических баллад?

Я буквально видел, как надежда расслабиться и отдохнуть покидает мордашки крысяток. Что же, раз не воспользовались возможностью удрать, продолжим работу.

Развилка и момент расставания приближались. Ученики, переодеваясь в дорожное платье, недовольно морщились. Попытки держать лицо после выволочки, пары подзатыльников и получения нового задания, на сей раз, на бумаге из-за благорасположения мастера Вейса, отдавшего в наше распоряжение целую стопку сероватых грубых листов, в их исполнении были весьма наивны. Но — это дело практики.

Баллада была дописана, а тугой рулон упакован в небольшой непромокаемый тубус и запечатан моей личной печатью. Тихо постукивая по пристроенному на седло бонго, перебирал активы.

Хватит ли средств на дорогу до Раваны?

Не придется ли выступать? Или лучше — использовать векселя?

Мелодия под ладонями неожиданно обрела завершенный ритм, следуя за едва слышными впереди голосами.

Я поторопил лошадь, обогнал фургон, обогнул небольшой холм с одинокой сосной на макушке и притормозил, уткнувшись в хвост пешей наемничьей колонны, перегородившей почти всю дорогу.

Пешая полусотня под черно-рыжим треугольным флагом неспешно маршировала, поднимая тучи пыли. Практичные серые полумундиры, рыжие эполеты и самое разнообразное оружие в походном положении. На пиках легонько колыхались черные флажки, медяшки на перевязях, начищенные до блеска, сияли даже сквозь поднятую пыль. Лица, на миг обернувшиеся ко мне, были отражением всего мира. Смуглые от рождения и загорелые, светловолосые, рыжекудрые, сверкающие шикарной черной волной из-под шлема, кое-кто — с татуированной лысиной. На некоторых жилетах можно было разглядеть нашивки в виде птички.

Отряд Либри. Не самый крупный, не самый знаменитый, но самый честный, отрабатывающий договор с нанимателем до последней буквы. Иногда их щепетильность приводила к забавным казусам. Был случай, когда Либри вынуждены были наняться к одному вольному герцогу, да вот что-то не понравился им наниматель, а особенно его привычки и отношение к подданным. Контракт они отработали от и до. А потом просто сложили оружие и ушли. Срок договора по охране закончился буквально накануне штурма родового замка герцога — соседом.

Ну, теперь в тех краях другой властитель, а наниматели и Либри стали гораздо осмотрительнее при заключении договоров.

Аккуратно сдвинувшись к краю дороги, неторопливо последовал в одном ритме с замыкающими.

Огляделся. На горизонте воздвигались вышки охотничьего поселения, с дороги убегала тропа, тянулась между пологих холмов, заросших гибкой темно-зеленой лозой. В низинке пряталось какое-то поселение, видны были только трубы и коричневые крыши. Было тепло и как-то благостно.

Сзади нагонял фургон, мерно топали копытами размером с миску гнедые тяжеловозы. А в первых рядах кто-то тихо прокашлялся, заводя еще одну песню.

Я улыбнулся.

Ни эта мелодия, ни эти слова мне незнакомы. А я всегда готов узнать что-то новенькое.

Любопытство мое — неистребимо.

Итак, Либри...

Я невольно поторопил лошадку, чтобы она попадала в такт.

Простые, понятные слова. Вечная история дороги, что вьется между холмами, дороги что ведет от дома и домой. Круг жизни, движимый ногами наемника.

Четкий ритм, печатающий шаг.

Два голоса перекликаются, переливаются один в другой в идеальной гармонии. Дополняют друг друга, позволяя вплести с мелодию ровный голос бонго.

Барабаны тихо поддерживают, голоса рокочут, набирая силу, как камни, ломающиеся под копытами боевых коней. Барабанная дробь нарастает, это топот сотен ног, уверенно марширующих в сторону сражения.

Я крутнул рукой. Здесь вступает еще один барабан, гулким громом поддерживая четкую зовущую в движение мелодию.

И он вступил. На миг обернулся. Мастер Рейс, уперев ногу в поперечину фургона, и кинув поводья младшему, с усмешкой резко коснулся ладонью малого джембене.

И снова мелодию ведут бонго.

Либри — не мешают, они и есть эта мелодия, эта песня, это их жизнь, и они продолжают идти. Это дорожный марш...

Это долгая, долгая дорога домой, по каменистой неровной дороге...

Лошадка послушно печатает шаг, подчиняясь приказу. Мелодия летит и ширится, накрывая мир. Те, кто поют видят меня. Я вижу их краем глаза. Это пара — светловолосые и голубоглазые пикинеры. Что-то смутно знакомое чудится мне в их лицах. Один из них поднимает руку. Ладонь сжата в кулак.

Взмах рукой, рокот нарастает.

Второй куплет.

И здесь в марш вступает старшая скрипка. Густая, мерная мелодия тянет душу их тела, оставляя голый скелет, остов мыслей. Она поет, соглашается, зовет, требует, просит, рыдает. Встречает, радуется и страдает.

Я отступил на обочину и пропустил вперед фургон. Это Мирана, она стоит на крыше, ветер треплет простое серое платье, струятся золотые волосы. Смычок сосредоточенно летает по струнам. Она видит мелодию, я смотрю на нее, ровно поддерживая ведущий, главный ритм, давая ей опору.

На несколько ударов солнца смолкают голоса, бонго. И есть только ветер, солнце, дорога и скрипка.

И — барабаны рычат, и вот тут, да, по мановению руки их рокот взрезает старшая лютня.

И снова — слова, простые и понятные слова, сложенные так удачно, что утягивают куда-то совсем в другое измерение, и все не кончаются, они ведут по широкой каменистой дороге жизни, приказывают, заставляют двигаться, именно им я следую. Именно для них играет бонго. Именно туда я веду всех остальных.

Скрипка почти рыдает, терзая душу слезами. Лютня разбивает топот и рокот на осколки, на отдельные такты, ручьями стекающие к земле, откуда вновь вздымаются пылью от сотен ног.

Либри идут вперед, чуть замедляя шаг. Подчиняясь мелодии, словам своего менестреля. Будущего барда...

Рокочущий гром джембене в последний миг взмывает в безоблачное небо, и голоса смолкают.

Недолгий промежуток тишины. И радостный гомон и свист наемников едва не вышибают из седла, сгоняя наваждение.

Великий Бард...

Я запомню этих светловолосых, и мастеру Рейсу посоветую их не упускать из виду. Дар у них есть, и преяркий. Только вот занятие опасное, недоброе. Ну, может из цеховой солидарности вольные менестрели присмотрят за ними и подучат?

В ответ на мои слова Мирана, Аврил и молодой менестрель почему-то смотрят на меня слишком уж восторженно. И, кажется, не хотят отпускать. Но мой путь другой, даже если и не похож на ожидаемый ими полет, а скорее на медленное осторожное бултыхание в болоте. Я, точнее мы, будем сейчас якорем, тормозом, лишним грузом для этого фургона.

Тем не менее, мы движемся вперед.

Ученики... в очередной раз — в восторге от возможностей менестрелей. И опять — разочарованы мною. Все это всего лишь жалкое подобие возможностей сыгранной квинты, которая в иных случаях может и гору, и армию с места стронуть. А здесь и сейчас простой аккомпанемент, и не идеально, всего лишь неплохо сыгранный.

И вскоре мы прощаемся. Объятие, рукопожатие, для мальчишек — по большому караваю напоследок.

От меня же недолгим попутчикам — искренняя благодарность.

Передавая озабоченному мастеру запечатанный тубус с нею, улыбаюсь:

— Не бросайте Либри. Они вам еще не одну историю для баллад, пожалуй, поведают. И увидимся, мир велик, но тесен. Хороших вам дорог.

Уже развернувшись и накинув капюшон, лукаво посмотрел на золотоволосую:

— Мирана, в балладе о Зовущей любовь, пожалуйста, ради Великого Барда, на полтакта быстрее припев.

И пришпорил лошадь, не дожидаясь ответа.

Нас ждет Тавлея.

Тавлея, юная приграничная красавица из белого камня. Ни разу ни опаленная войной, огнем пожаров и осадными дымами. Просто потому, что построена гораздо позже, после того, как так или иначе завершились все пограничные конфликты.

Поэтому стены ее не высоки, сторожевые башни изящны и ажурны, а ворота похожи на произведение искусства из красного дерева, и сияющей кружевной бронзы.

Те, кто хотят засвидетельствовать почтение свидетелям и жертвам пограничных войн должны отправиться дальше, на разрушенные и выгоревшие до основания останки Радна-Тавлеи.

Путь до приграничья занял несколько дней тряской рыси по виляющей между неожиданно частых деревенек. Одноэтажные домики, полосы скошенных полей и золотящихся рощ, зернохранилища и сеновалы, маленькие таверны и ночевки посреди нигде в заброшенных хижинах охотников.

Это было бы почти приятное путешествие. Если бы не необходимость спешить, и постоянно загружать учеников делами, чтобы они не лезли, куда не стоит, не думали о том, о чем еще им думать рано... Но ладно, думали, но о чем-то другом. Не о бесконечной петлей ложащейся перед нами дорогой.

И если бы не все быстрее истончающаяся нить жизни короля Изара и все более активное Проклятие, тянущее жизнь из меня.

Но вот — Тавлея. Успели.

Сегодня, мне кажется, это произойдет сегодня.

Даже если ожидание затянется, то ненадолго.

Что же, небольшой постоялый двор почти у самых ворот, на одной из широких улиц, с радостью предоставит нам временное убежище. Безликий в своей новизне, белостенный, отделанный изнутри светлым деревом, тем не менее он был тих, пустынен и уютен. Тяжелые двери надежно отсекали звуки, доносящиеся с улицы.

Мягкие скамьи, табуреты со светлой, в карминовый цветочек обивкой, столики. Длинные занавеси на окнах, плотные портьеры, перегораживающие второй выход и лестницу на второй этаж. Услужливый персонал в полосатых бежевых ливреях.

Цены. Почти столичные, даже почти дворцовые.

Однако мягкие постели, горячая вода, отличное меню и дополнительные услуги окупали затраты.

На меня самостоятельно наползла маска аристо из высокородных инкогнито спешащего в столицу из-за границы. Это понятно любому. Все аристо сейчас стремятся туда, хотят успеть к дележке большого пирога — королевства, столицы, дворца, места у трона новой династии.

Вот и хозяин города уехал, оставив наместником главу местной стражи. Отчего, как ни странно, дисциплина среди них упала. В воротах стояла всего пара, от одного отчетливо тянуло вином, второй — отчаянно зевал, придерживая пику.

Тем проще мне будет.

Вечер тянулся бесконечно.

Ришли и Лирши, усаженные за один из темных дальних от света изящных канделябров столиков, клевали носами над горячим отваром. Стоит прогнать их спать, но мальчишки отчего-то проявили завидное упорство, отказываясь уходить и задавая бесконечные вопросы.

Такой поиск знаний, хоть и не к месту он, стоит поощрить, так что я отвечал. И нотную грамоту обсудили, и способности их предполагаемые, и чему им еще следует научиться, чтобы с полным правом считать себя учениками настоящего барда.

Как устроена гильдия, кто в ней самый старший, и где же те, кто ею управляют?

Представьте себе небо, бесконечное глубокое голубое небо, то затянутое облаками, то ясное, то дождливое, то темное, усыпанное мерцающими звездами.

Небо — отражение мира, по которому спешат в разные стороны фургоны менестрелей, словно облака да тучки. Иногда они сбиваются в большие полотнища, накрывая мир дождем или снегом, иногда расходятся, оставляя только пустоту. А иногда некто взмахивает руками и просит вежливо у тучек оросить влагой какое-то конкретное место.

И это — совет гильдии, полсотни лучших бардов и менестрелей, традиционно собирающихся в независимой, свободной Раване.

Пожалуй, с учеников довольно и этого знания.

И, все же, погнал мальчишек наверх, заставил улечься, не снимая рубах, на роскошное ложе, застеленное мехами и шелком. Они быстро заснули, уморенные впечатлениями. А я сидел рядом, в кресле, обтянутом алым бархатом, и смотрел как пляшет пламя свечи на их лицах.

Ришли свернулся клубком под светлой шерстью, сейчас он казался больше котом, чем вредным крысенышем. Лирши же раскинул руки и мерно дыша, чуть приоткрыв род. Под веками бегали зрачки. Сейчас по обоим до боли отчетливо видно, чьи они бастарды.

Эта тонкая кость, четкий абрис скул, форма носа. Не крысята, но боевые хивинские хорьки, которые вырастут в неплохих менестрелей, я постараюсь, ваше величество Изар из династии Руж. Не наследники, не бастарды, отрезанный ломоть, не тронутый всегдашним династическим проклятьем.

И мне чудится, что последняя связующая нить между моими учениками и столицей будет оборвана сегодня.

Я сижу, медленно тяну отвар из тонкостенного молочно-белого бокала.

Я жду, вслушиваясь в тишину.

И вот наступает этот миг, когда теплая, живая тишина сонной комнаты оборачивается мертвенной, ледяной.

За окном медленно движутся звезды, по комнате скользят тени, рисуя серебристые узоры на светлом дереве, изгибах и складках ткани, прозрачной мозаике стекла, а династия Руж собирается отправиться на суд веков, чьи жернова медленны, но неумолимы.

Тонкая нить натянулась и дрожала, дрожала, дрожала...

Когда небо стало чуть светлее, и призрак рассвета медленно поднялся над домами белесой полупрозрачной волной, она лопнула.

Два конца нити взметнулись и хлестнули наотмашь, острой болью прошивая виски.

Я задержал дыхание и выдохнул.

Прощайте, король Изар.

Настало время петь вам отходную.

Большой ту-дуаре стоял на площади, массивный диск из темного дерева диаметром в пять широких шагов на каменном помосте, за ажурной металлической оградой. Вверх вела короткая лесенка, истертая сотнями ног. Я перекатил босые ступни по камням и перепрыгнул через запертую калитку, поднялся наверх и плавно ступил на темную поверхность, прошел к центру. Дерево отозвалось едва слышным мягким гудением. Отдаленным гулом отозвались сотни барабанов.

На большой площади перед ратушей из белого камня, синева с которой медленно сходила под нежным напором нежно-лилового рассвета было пусто.

Стража громыхала пиками и мечами где-то на улицах, лучами сходящихся к центру города. Окна ратуши закрыты ставнями, как и окна близстоящих домов. Тень крыш медленно сдвигалась по фасаду, мир неспешно наливался светом нового дня.

Внутри же закручивается, желая вырваться на свободу, воронка.

Мальчишки, разбудить которых оказалось до странности легко, сидят верхом, держа на поводу еще пару лошадей. Непонимающие, растерянные, настороженные и невыспавшиеся, тем не менее, они быстро и послушно собрались, едва я коснулся обоих, неслышно спустились следом за мной в зал и на улицу.

Странно, но покинуть эту гостиницу оказалось очень легко. В призрачном мареве раннего утра нам встретился лишь сонный конюх, да пара поваров.

И мостовые были пустынны. Пара зеленщиков по прохладе куда-то тащили свои короба, та какая-то темная личность брела вдоль улицы, старательно сливаясь со стенами. Богатые, праздные районы еще спали. Ну а деловитые рабочие трущобы? Вряд ли, но что нам до них...

Я успокаивающе качнул рукой, улыбнувшись мальчикам. Все будет в порядке, позже все объясню. Крысята, закутанные по самые глаза, дружно кивнули в ответ.

Время...

Глубоко вдохнул, взглянул на небо. Глубокая темная синь отступала, съедая звезды.

Под ногами загудел ту-дуаре. Вскинув руки, пяткой начал отсчитывать ритм.

Тихо, очень тихо загудела поверхность, вибрация прошила тело, вплетаясь в водоворот внутри. Династия умерла и Проклятье умирало, уходило следом за ним. Зато рождалось новое.

Я потянулся, выгнулся, фиксируя взгляд на Утренней звезде.

Вдох.

Это не песня, не мелодия в прямом смысле слова. Это голый ритм, барабаны, что по традиции играют, когда катафалк Династии скользит, влекомый дюжиной аристо, меж рядов солдат в склеп.

Это приглушенное рыдание, когда слезы безудержно льются по лицу. Это окончательное прощание, развертывающееся волной и уходящее в бесконечность, это Проклятие Династии, уходящее в землю между ударов по ревущей поверхности.

Это ту-дуаре, несущий весть.

Это придворный бард, отпускающий нити.

Это смерть, это война, это мир, это бесконечность, это равновесие.

Я уже не контролирую это.

Я кричу.

Я отпускаю. Силу, проклятье, звучание.

Проклятье уходит.

Проклятье ищет.

Проклятье найдет. Наследника, носителя, династию...

Ту-дуаре гудит, и сотни их отзываются в безупречном резонансе. Уплотнившийся воздух вокруг меня дрожит, дрожат ставни на окнах местной ратуши.

И я вижу, как лопаются стекла на площади где стоит столичный ту-дуаре.

Ритм достигает крещендо, под ногами взрыкивает деревянный круг, принимая последний удар стихии, резонируя всеми своими бесконечно далекими собратьями.

И воцаряется тишина.

Пошатываясь, спустился с помоста, перелез через ограду, взобрался на лошадь.

Проморгался, огляделся.

По прежнему пусто, по прежнему — пусто. Только ученики выглядят испуганными. Сидят верхом, парой, как обычно, но Ришли вцепился в поводья пальцами до бела, Лирши прижимается к нему, мелко вздрагивая.

— Все в порядке. Династия умерла, да здравствует новая. Нам пора ехать, пока, — я махнул рукой в сторону надвигающегося по одной из широких улиц шума, натянул камзол яркой стороной, — стража не явилась. Я расскажу, свидетелями чего вы только что были. Вперед!

Неимоверная усталость тяжелым палантином лежала на плечах, но впервые после общения с большим ту-дуаре ничего не болело и еще странная, звонкая нервно дрожащая легкость наполняла изнутри. Исчезло постоянное, многолетнее давление Проклятья, подтачивающее тело изнутри. Исчезла дергающаяся нить связи, пропал поводок.

В голове тучами роились мысли, заботы, мелодии. Хотелось петь и немного танцевать.

Странно, но так, похоже, ощущалась свобода. Для меня, видимо, покой не предусмотрен.

Для меня — свобода и куча проблем.

Миновать стражу, пробраться трущобами до калитки контрабандистов, выбраться из Тавлеи, перейти границу...

Учить крысят!

Ну что же, справимся, да придворный бард, масочник Нис?

Справимся.

Я усмехнулся, сворачивая в темный проулок и потянул за собой мальчишек.

Я всегда справляюсь.

Нас ждала долгая-долгая дорога до Раваны.

И на этом конец)

Декабрь 2019 — январь 2020, Алексеева Яна