Рассказ второй: предел Лассаля

Найденыш с Титана кроме имени Марк носил теперь и фамилию — Темпе. Так называлась долина, где Орфей впервые встретил Эвридику. Фамилию ему дал Бар Хораб, командир корабля, во время неофициальной беседы с экипажем разведчика. Собственно, не он так его назвал; найденыша назначили на должность второго сменного пилота "Гермеса" под этим именем, а командир держался так, будто ничего не знал. Лоджер отказался от авторства, точнее, ушел от ответа, отшутившись, что все они в равной мере прониклись духом греческой мифологии.

Пока позволяло постоянное при торможении тяготение, Марк часто бывал у Лоджера и слушал его споры с главными астрофизиками корабля Голдом и Накамурой — в основном, по поводу загадки "послеоконных" цивилизаций, тех самых, что отклонились от главного ствола диаграммы Ортеги-Нейсселя.

Поскольку об их судьбе ничего известно не было, они были богатым полем для воображения. Мнения людей, интересовавшихся этой загадкой, грубо говоря, делились на две группы: молчание объясняли либо социологией, либо космологией. Голд, хотя и был прославленным астрофизиком, отстаивал социологическую интерпретацию, причем крайнюю, называемую социолизом.

Она основывалась на том, что общество, вступая в эпоху технологического ускорения, сначала разрушает свою жизненную среду, потом хочет и может её спасти, но, поскольку консервационные приемы всегда оказываются недостаточными, биосферу заменяет — в равной мере по желанию и по необходимости — технобиота, полностью преобразованная, но не искусственная в человеческом понимании этого термина среда, ведь для людей искусственно только то, что они создали сами. Естественным остается то, что не тронуто или только поставлено на службу — как вода, вращающая турбины, или возделанная почва для сельскохозяйственных работ.

После "окна контакта" это различие перестает существовать, ведь если искусственным становится всё, то всё неискусственно. Производство, интеллект, исследовательские работы переносятся в окружающую разумных существ среду. Электроника или её неизвестные аналоги и продолжения заменяют учреждения, законодательные органы, администрацию, школьную систему, медицинскую службу. Исчезает этническая подлинность национальных групп, границы, полиция, суды, университеты, равно как и тюрьмы. Наступает "вторичный пещерный век" — век всеобщей неграмотности и безделья. Для того, чтобы выжить, не нужно иметь никакой специальности. Кто хочет, естественно, может её получить, поскольку каждый может делать всё, что ему нравится. Это совсем не обязательно означает застой: среда — послушный опекун, и потому продолжает меняться по желанию и требованиям общества. Но означает ли это прогресс?

Мы не в силах ответить на этот вопрос, ибо сами трактуем понятие прогресса по-разному, в зависимости от исторического момента. Можно ли назвать прогрессом науки ситуацию, когда специализация дробит любую деятельность — познавательную, созидательную, интеллектуальную, творческую так, что в любой специальности каждый выполняет свою, по-рабски узкую работу, уже не в силах объять целого? Если машины делают расчеты быстрее и лучше, чем живое существо, зачем ему уметь считать? Если системы хемосинтеза создают пищу более разнообразную и здоровую, чем земледельцы, пекари, повара и кондитеры, для чего возделывать поля и заниматься помолом муки или хлебопечением?

Почему же цивилизация при таком социолизе не рассылает во все стороны неба рецепты собственного совершенства и комфортности? Но зачем ей это, собственно, делать, когда она вообще уже не существует как сообщество вечно голодных желудков и умов?..

Накамура и сам Лоджер отстаивали космологическую гипотезу: кто познает Космос, тот в Космосе и пропадает. Не потому, что теряет в нем жизнь: афоризм имеет совершенно другой смысл. Астрономия, астрофизика, космонавтика — это лишь скромное начало. Мы сами уже сделали решающий шаг, овладев азбукой сидеральной инженерии. Речь идет не об экспансии, не о пресловутой "ударной волне разума", который, научившись основам астрогации, распространяется по Галактике, как звездная чума, населяя одну систему за другой до бесконечности. Зачем? Чтобы всё плотнее заселять вакуум?..

Но ведь Вселенную невозможно заселить; она безгранична, а раз так, то всякая экспансия теряет смысл. Так что речь идет не о "плодитесь и размножайтесь" во вселенских масштабах, но о деятельности, которой мы не можем понять, а тем более определить её значение. Может ли шимпанзе понять муки космогоника?..

Универсум не схож с огромным пирогом, а цивилизации — не дети, стремящиеся разделаться с ним как можно скорее. Поэтому мысль о вторжении со звезд — это проекция вовне агрессивных черт хищной, неотесанной человекообезьяны. Поскольку она сама охотно устроила бы ближнему гадость, то и высокую цивилизацию воображает по своему подобию: флотилии галактических дредноутов с космическими пиратами обрушиваются на бедняжки планетки, чтобы выгрести тамошние запасы долларов, бриллиантов, шоколада, и, разумеется, красоток. Никто из сочинителей лихих боевиков про межзвездных ковбоев не задумывался, что даже по чисто биологическим причинам они подходят пришельцам не больше, чем нам — самки крокодилов.

Ну так чем же занимаются те, "послеоконные"? Чем-то таким, чего мы не можем понять; но одновременно мы не можем согласиться с тем, что деятельность Тех окончательно вышла за пределы нашего понимания. Пример? Пожалуйста. Из тридцати известных человечеству цивилизаций по-видимому ни одна не превосходит сколь-нибудь явно земную. Причины этого очевидны: Природа накладывает множество ограничений на экстенсивный путь развития, таких, как конечная скорость переработки информации или же скорость света. Они определяют некий "потолок" развития технологий, по достижении которого оно может идти вширь, но не вглубь. Он получил название предела Лассаля, хотя его существование оспаривалось: некоторые ученые указывали на то, что хотя законы Природы накладывают жесткие ограничения на устремления разумных существ, они сами не являются неизменными. Так называемые "универсальные постоянные" вовсе не постоянны. Из теории Голенбаха следует удивительный вывод: если ту энергию, которую земная наука вкладывает в изучение элементарных частиц, увеличить в миллиард раз, то ИЗУЧЕНИЕ это, то есть, выяснение существующего порядка вещей, превратится в ИЗМЕНЕНИЕ этого порядка. Вместо того, чтобы познавать законы Природы, мы бы сами их изменяли, и в этом нет ничего невозможного: проблемы на этом пути скорее технические, чем принципиальные. Мало кто сомневался, что деятельность "послеоконных" цивилизаций сосредоточена именно в этом направлении: изменении слишком суровой для жизни структуры мироздания.

Однако из основ космогонии следует, что возраст Вселенной составляет пятнадцать миллиардов лет. Первые звезды, подобные Солнцу, сформировались двенадцать миллиардов лет назад; таким образом, возраст древнейших цивилизаций вдвое больше, чем возраст Земли.

Из этого следует пугающий вывод: к настоящему времени уже ВСЯ Вселенная является преобразованной, искусственной средой, построенной по чуждым человеку, но всё же логическим, и потому хотя бы отчасти познаваемым принципам. На этом строятся новейшие теории инстенциальной физики, уже подкрепленные множеством доказательств. Почему же, в таком случае, она накладывает суровые ограничения на предел могущества цивилизаций?

Причины этого нам невозможно понять, — и, в то же время, они очевидны. Цивилизации, разделенные непреодолимой пропастью световых лет, смогут, быть может, обмениваться информацией, но их непосредственные встречи — и тем самым, вероятность конфликтов — сводятся к нулю. В самом деле, интеллектронное моделирование подтвердило, что Вселенная, лишенная ограничений Эйнштейна, была бы гораздо более бедной разумной жизнью, чем обладающая ими. Таким образом, физика Космоса становится лишь отражением его, Космоса, социологии. Культуры, способные отказаться от собственного безграничного развития, обрекающие себя на бесконечное "прозябание" в тисках созданных ими же ограничений ради того, чтобы в мироздании царил мир, наглядно показывают нам, чем же ДОЛЖНА БЫТЬ цивилизация.

— Почему же тогда стала возможна экспедиция "Эвридики"? — спросил пилот.

На это у Лоджера был готовый ответ: едва ли вероятно, чтобы одна, возникшая первой культура, одна цивилизация смогла овладеть всей Вселенной, просто в силу её непредставимых размеров. На заре мироздания должно было возникнуть множество рас, множество локально контролируемых областей, обитатели которых, разумеется, стремились к разным целям. Возможно, и даже вполне вероятно, что между ними разыгралась борьба, превосходящая всякое воображение, и что те отголоски взрывов квазаров и распадающиеся галактики, которые мы наблюдаем в миллиардолетнем пространственно-временном отдалении, суть только отголоски этой, уже ушедшей в небытие борьбы. Некоторые цивилизации, несомненно, должны были в ней погибнуть; уцелевшие, осознав бессмысленность борьбы, пришли к некому единому образу действия, — но, будучи разделенными громадными расстояниями, не смогли его полностью согласовать. Именно поэтому в физике мироздания остались не законопаченные "лазейки", позволяющие наиболее предприимчивым из юных цивилизаций обходить наложенные на них ограничения. Возможно даже, что между законодателями мироздания продолжается тайная борьба, в которой одни хотят опрокинуть ограничения, а другие — ещё более укрепить их. Множество возникших позже цивилизаций, несомненно, также стремяться перекроить законы мироздания на свой лад; таким образом, весь Космос представляет собой арену титанической битвы за сохранение мира.

Локально это требует столь мало энергии, что заметить признаки битвы невозможно никаким образом. Но для изменения физики в космических масштабах нужна и космической мощности энергия, сравнимая с мощью квазаров, или даже значительно большая. Конечно, в масштабах всей Вселенной физика изменяется очень медленно. Как ни велика мощность этих таинственных машин, совершаемые ими изменения становятся заметными лишь за миллионы лет. Это очень много, даже для миллиардолетних цивилизаций. Но борьба не прекращается никогда.

Темпе ответил, что эта концепция слишком антропоцентрична: если даже на Земле за немногие сотни лет удалось сгладить казавшиеся неразрешимыми государственные антагонизмы, то представляется невероятным, чтобы на протяжении многих миллиардов лет величайшие разумы Вселенной не смогли прийти к тому же.

Лоджер возразил: все люди генетически очень близкие родственники, чего о космических цивилизациях сказать никак нельзя; к тому же дальнейшее их развитие не сближает, а ещё дальше разводит их друг от друга, что следует хотя бы из диаграммы Ортеги-Нейсселя. А когда дело доходит до различий в политике строительства мироздания, то взаимопонимание становится невозможным даже в теории, — в силу основополагающих принципов кибернетики, которые оказались более универсальными, чем даже законы физики. Даже просто передать сообщение в область другой физики невозможно в принципе, ибо для этого необходимо прежде понять развившийся там разум, а если возможны разные типы физики, возможны и разные типы логики, сознания, столь же несовместимые.

Поэтому, хотя эти сверхцивилизации, конечно, не стремятся к взаимному уничтожению, установить во всей Вселенной единый вид физики, а потом стабилизировать его, по сути наугад, нельзя. Нельзя даже отличить, где сопротивление мертвой природы переходит в разумное противодействие. Одна изменяющая физику цивилизация может уничтожить другую, не подозревая о её существовании, и, тем более, не имея никаких враждебных намерений. Просто одно событие для них имеет два принципиально разных смысла, и оба они истинны.

Поэтому эту битву нельзя назвать войной. Скорее, её можно уподобить лесу, в котором деревья живут в симбиозе, и, в то же время, душат друг друга в борьбе за свет, однако неточно: масштаб и сложность этого явления, — роста, взаимного проникновения и борьбы искусственно созданных физик, — превосходят все представления о нем. И это содружество/противостояние непознаваемых друг для друга цивилизаций идет уже семь миллиардов лет.

Темпе сказал, что подобное изображение Вселенной, как арены вечной борьбы, не слишком привлекательно. Лоджер согласился: действительно, картина раздираемого противоположными стремлениями Космоса выглядит примитивно и даже мифологично, но нам не дано другого мира, хотя даже это не совсем точно: современная космология постулирует существование множества Вселенных с различным устройством физики, причем коллапсары исполняют роль соединяющих их "ворот". Теория чужого космоса, в который можно было бы попасть, если бы сидеральные инженеры нашли способ справиться с запредельной неопределенностью раздавленного пространства-времени "другой стороны" ядра Гадеса, уже перестала быть математической фантазией астрофизиков, упивающихся тератопологией — новейшей и самой модной правнучкой старой теории Кантора. Этот коллапсар даже собирались назвать Кантором, но его первооткрыватель предпочел обратиться к мифологии.

Мы собираемся проделать дыру в его темпоральной "луковице", — говорил Лоджер, — однако не ради бегства из родного мироздания, а чтобы вернуться домой. Мы хотим поймать цивилизацию Квинты, прежде чем она вылетит из "окна". Но полет "Эвридики" обошелся Земле в семь триллионов долларов — это при том, что первоначальные затраты оценивались в пятьсот миллиардов! Одна колонизация системы Сатурна стоила девятьсот шестьдесят миллиардов, не говоря о жертвах: восемь тысяч человек расстались с жизнью из-за несчастных случаев во время вековой постройки "Геркулеса". Если только мы не добудем из Квинты или из Гадеса невероятных сокровищ знаний, вероятность других подобных экспедиций, учитывая затраты, ничтожна. Если мы потерпим фиаско, наши потомки будут относиться к нам, может быть, и с уважением — как мы относимся к аргонавтам, поплывшим за золотым руном, но коллега Голд, скорее всего, окажется прав. По крайней мере, относительно нашего будущего.