Небо вдребезги

Джонни ухватил за руку ошалевшую Гретхен, и рванул в кусты на противоположной стороне гравийной дорожки.

Продираясь через фигурно выстриженные заросли лавра, он пытался сообразить, зачем ввязался в ссору с перворожденными, которые это дело так просто не оставят.

— Знаешь, Джонни, — произнесла Гретхен, когда они остановились перевести дыхание на мосту через Сену. — Теперь я выйду за тебя замуж, даже если папа будет против. Первый раз в жизни вижу, чтобы кто-то настучал по носу настоящему перворожденному!

— Боюсь, радость моя, — Джонни перевесился через перила, сплевывая липкую слюну, — Такое замужество тебя не обременит надолго. В лучше случае будешь носить мне передачки в Бастилию.

Дверь наверху со скрипом отворилась, и в пыльную темноту подвала упала широкая полоса света.

— Ну что, гроза эльфов, ты там еще не повесился? — насмешливый тон дяди вырвал Джонни из суматошного сна, в котором он убегал на огромной шутихе от оседлавших механических лошадей эльфов в митриловых доспехах. Лошадей, что характерно, Джонни сделал сам когда-то давно в Сен-Дье. Только тогда он думал, что это игрушки. Но самое страшное — заряды чинского порошка в шутихе кончались, и эльфы вот-вот должны были его настигнуть.

Исаак Кингсли спустился по лестнице с лампой в руке. Присев на лавку рядом с развалившимся на соломенном тюфяке Джонни, он бросил ему сверток.

— Одевайся, поедем на королевский прием.

— Чтобы Гальмирны прямо там меня сцапали? — Джонни прикрыл рукой глаза, защищая их от света лампы. — Так проще их прямо сюда позвать. Не много ли чести самому явиться к ним?

— Дурак, — тон дяди вдруг стал серьезным. — Никто не отдаст племянника Кингсли Гальмирнам, пока на троне Срединного Королевства восседает Гвендолен. Но ты, несдержанный идиот, нанес оскорбление Благому Двору и тебе как минимум придется принести извинения. На твое счастье, сатисфакцию засвидетельствует сама Гвендолен, чему ни один придворный прощелыга воспротивиться не сможет. Но вечерами по улицам, на твоем месте, я бы теперь ходил с осторожностью.

Ошеломленный Джонни безропотно принялся натягивать принесенный дядей выходной костюм, который не планировал надевать до свадьбы, ибо на всякого рода приемы приглашали только самого мастера Кингсли, а не его подмастерьев.

Карета с плотно занавешенными окнами и без гербов, запряженная четверкой лошадей, ждала их во дворе. Кингсли втолкнул Джонни внутрь и приказал не высовываться.

-На вот, почитай пока, — он сунул в руки племяннику газету.

Джонни развернул "Королевский вестник". Всю первую страницу занимали гравюры, иллюстрирующие парад в честь летнего солнцестояния, прошедший при Благом Дворе. Эльфы, вооруженные эльфы, хорошо вооруженные эльфы...

— Дядя, когда Благий Двор последний раз с кем-то воевал? — вопрос возник сам собой.

— Э-э... — Кингсли откинулся на спинку сиденья. — Ну, лет этак с пятьдесят тысяч назад, а то и больше.

— Тогда скажи мне, зачем нам столько вооруженных эльфов? — Джонни протянул газету с гравюрами. — И почему в Благий Двор никогда не берет на военную службу ни людей, ни младших фейри?

— Надо же, дорогой племянник, — Кингсли усмехнулся, глядя на мрачное лицо Джонни. — Никогда не думал, что пребывание в подвале заставляет мозг так активно трудиться. Надо будет учесть при наборе подмастерьев. А пока прояви немного терпения.

Он отвернулся к окну, приподнял занавеску и закурил трубку.

Спустя полчаса двери распахнули молчаливые грозные спригганы с алебардами, и Джонни первым ступил на выложенный узорной плиткой пол чертогов Гвендолен. Не будь он так подавлен перспективой вновь встретиться с братьями Гальмирнами, он бы обязательно попытался рассмотреть все вокруг. Но украшенные изумительными фресками и резьбой по белому камню коридоры слились для юноши в один тоннель, на конце которого находился тронный зал. Лишь там Джонни, наконец, ощутил величие эльфийской архитектуры, воздвигшей чертог, скрывающийся в облаках. Он успел рассмотреть лениво ползущее по лазурному куполу искусственное солнце и обвивающий малахитовые колонны золотой плющ... И вдруг оказался перед троном.

Эльфы-современники Джонни, почему-то не любили, когда с них писали картины. Поэтому единственному известному Джонни портрету Гвендолен было около шестисот лет и написан он был в день ее коронации после кончины предыдущего владыки Благого Двора Оберона. И только сейчас Джонни понял, как мало иногда могут передать кисть и краска холсту.

Облаченная в простое шитое серебром платье, королева походила на свой портрет так же, как человек на отражение в гонимой ветром воде. Джонни сразу показалось, что с глаз его сняли пелену, а рябь исчезла, оставив место чему-то светлому и яркому. В облике живой Гвендолен отпечаталась мудрость прожитых эльфами эпох, которая была присуща лишь королевской династии, и никакой самый талантливый художник не способен был подарить хоть толику этого света грубому холсту. Глядя на Гвендолен, Джонни поразился тому, как все-таки обмельчала внутренне эльфийская порода, если сравнивать королеву с отпрысками Гальмирнов.

Рядом с возвышением, на котором сиял хрустальный трон Гвендолен, стояли и сами молодые Гальмирны. Понуро опущенные головы свидетельствовали о том, что они так же рады сложившемуся положению дел, как и сам Джонни.

Последовавшая далее процедура живо напомнила ему экзекуцию провинившихся учеников господином Левепеном. Кратко изложив суть дела, королевский дознаватель перворожденный Илленгиль зачитал показания Джонни, братьев Гальмирнов, гремлина Омка и, что больше всего поразило Джонни, Гретхен Пинглиф.

— Что ж, — заговорила Гвендолен. — Полагаю, все присутствующие знают, что решение по этому делу я уже вынесла. Служитель парка Омк получит компенсацию серебром, братья Гальмирны отправятся на год в Руан за недостойное пажей Благого Двора поведение, а Джонни Трентиньяк, ученик матера Кингсли, принесет им свои извинения. Также он приговаривается к общественным работам сроком на полгода. Кто-нибудь возражает против этого?

Наступила красноречивая тишина.

— Я... извиняюсь за содеянное, — выдавил из себя Джонни, решив не оттягивать неизбежное. — И благодарю Ее Величество за проявленные мудрость и милосердие.

— От лица рода Гальмирнов мы принимаем извинения и благодарим Ее Величество за проявленные мудрость и милосердие.

Тон, которым было это произнесено, мог бы заморозить воду в Сене посреди июльской жары. Но теперь формальности были соблюдены.

Гальмирны преклонили колена перед троном и молча покинули зал, оставив Гвендолен наедине с Кингсли и Джонни.

— Ваше Величество, я искренне прошу прощения за недостойное поведение моего племянника, — горячо заговорил Кингсли, склонившись в глубоком поклоне. — Он юн и несдержан, хотя и чрезвычайно талантлив...

— А также весьма смел и обладает увесистыми кулаками, — смех Гвендолен рассыпался серебряными колокольчиками по залу. — Боюсь, братья Гальмирны не забудут их еще очень долго.

— Ваше Величество, — Джонни уперся взглядом в пол. — Я нижайше прошу простить свою несдержанность, но разве не ваши слова установили, что и говорящий гремлин, и человек и перворожденный эльф обладают одинаковыми правами?

Гвендолен с интересом вгляделась в склонившегося в поклоне юношу.

— Что ты хочешь этим сказать, дитя? То, что я дала право любому народу Срединного Королевства войти в Звездную палату, еще не означает позволение махать кулаками направо и налево.

— Но, Ваше величество, что я должен был делать? Позволить братьям Гальмирнам и дальше порочить Ваше имя? Разве хоть один городской страж, будь он богл, человек или спригган, решился бы остановить их?

Джонни был уверен, что Исаак Кингсли обязательно оборвет его, поэтому и торопился, комкая слова. Даже по представлениям самого Джонни, его поведение не подобало смиренному посетителю королевского двора. Но, как ни странно, ни Кингсли, ни Гвендолен не прервали его тираду.

Дослушав юного Трентиньяка, Гвендолен грустно улыбнулась.

— Вы были правы, Исаак, — обратилась она к Кингсли. — У вас подрастает достойная смена, и Благому Двору скоро придется весьма неуютно. Я рада, что вы, наконец, изволили познакомить меня с этим замечательным ребенком. Хотя, полагаю, обстоятельства могли бы быть более приятными, верно молодой Трентиньяк?

— Простите, Ваше Величество, что-то я не вполне понимаю, о чем это вы, — Джонни, забыв о приличиях, уставился на королеву широко раскрытыми глазами.

Гвендолен сплела тонкие пальцы под подбородком и, слегка наклонив голову, посмотрела на юношу. Но заговорил Кингсли.

— Видишь ли, Джонни, — начал он. — Ты наблюдаешь отдельные части целого, но пока не можешь сложить их вместе и сделать выводы. Эпоха фейри, такая, как мы знаем ее из летописей и книг, подходит к завершению. Магия угасает, она уходит из этого мира. Это ощущают все фейри, даже перворожденные, пусть и в меньшей степени. Большинство народов младших фейри отказались от магии совсем. Многие годами ищут ответ на вопрос, почему это происходит, но пока безуспешно. Очевидно, по замыслу Создателя, в мире нет ничего вечного и неизменного.

— То есть вы хотите сказать, что, э-э... Благий Двор... Ну, того...

— Извините, Ваше Величество, похоже в замечательном образовании моего племянника обнаружился пробел, и мне придется отправить его на курсы риторики, — вздохнул Кингсли.

Гвендолен покачала головой.

— Не стоит уводить разговор в сторону, Исаак. Если уж вы решили посвятить юношу во все наши дела, то заигрывания с этикетом можно отставить, — королева повернулась к Джонни. — Благий Двор запрещает говорить об этом открыто, но мы теряем власть над огромными землями, такими как покинутая нами Гиперборея.

— Но ведь там всегда царила вечная весна...

— Благодаря магии. Однако Гиперборея уже много сотен лет как вернулась в естественное состояние. Там больше нет ни единого эльфа, — Гвендолен на мгновение прикрыла глаза и продолжила. — Зачем бороться за нее, если можно спокойно жить в Срединном Королевстве, в землях с мягким климатом, удобными дворцами и утонченными развлечениями? Которые интересуют нас больше, чем даже продолжение рода. Это застой, Джонни, как в покрытом ряской озере, которое рано или поздно превратиться в болото. Времена Первых Отцов и мироспасительных войн прошли, но мой народ продолжает тешить себя иллюзией, что заслуги прошлого открывают им путь в будущее. Он не хочет измениться и стать другим, а значит рано или поздно может исчезнуть. Я хочу избавить эльфов от завесы самообмана и для этого мне нужна помощь людей. Вы можете показать им, что игнорируя действительность, можно оказаться вытесненными на обочину.

— Но почему людей? Ведь на планете проживают еще множество народов — гномы, полурослики, гоблины, пикси...

— Джонни, мы опять возвращаемся к вопросу о частях и целом. Кто по крови твоя подружка Гретехен? — спросил Исаак Кингсли.

— Человек и... и пикси, — озарение вдруг замаячило где-то на задворках сознания. — А Хрунгир, у него же отец был фьёрдарский гном, а мать — женщина с Туманных островов, так?

— Вот именно, — кивнул Кингсли. — Если так дело пойдет и дальше, то скоро не останется истинных фейри, кроме эльфов да, может быть, еще пары-тройки народов.

— Но вернемся к делу, — вновь заговорила Гвендолен. — Для вас нынешняя ситуации тоже не сулит ничего хорошего. Консервативные настроения особенно сильны при Благом Дворе. Там мало верят в то, что будущее может принадлежать кому-то еще, кроме перворожденных, получивших власть над миром из рук Создателя. Как вы сами могли убедиться, выливается все это в презрение к другими народам, что мало соответствует тому, какими нам завещали быть Первые Отцы. Интересы людей и младших фейри все чаще сталкиваются с нежеланием Благого Двора признать их равными. Противостояние неизбежно вызовет кровопролитие. А так как нам, перворожденным, нечего терять, кроме собственных иллюзий, может случиться так, что мир просто опустеет. Ибо хотя наша сила угасает, она еще способна сделать эти земли безжизненными.

Гвендолен на мгновение замолчала, а затем продолжила:

— Люди появились последними и их жизнь короче всех остальных. У них есть стимулы к развитию. Мы же, эльфы, живем так, как жили тысячи лет назад, и ничто не способно изменить этот порядок само по себе. Убедите Благий Двор, что вы и без магии способны превзойти его. Докажите, что вы, люди, не лишние, не прихоть Создателя, что вы его достойные наследники. Сделайте так, чтобы эльфы поняли, что им уже никогда не быть такими как раньше.

— Но как это возможно? — голова у Джонни шла кругом.

— Думаю, на этот вопрос ответит твой дядя. Много лет назад я пригласила его в Монпар, будучи наслышана о его выдающемся уме. Я полагаю, что знакома с ним достаточно долго, чтобы утверждать, что именно сегодня он, наконец, скажет, как заставить мой народ открыть глаза на реальность.

Кингсли распрямил спину и в глазах его загорелся огонь.

— Все это время я искал, что способно потрясти устои нашего мира и заставить перворожденных поверить в силу людского разума. И, наконец, понял. Я собираюсь отправиться туда, куда не осмеливался попасть ни один фейри — к звездам.

Когда все собрались, на улице уже стемнело и в рабочем кабинете Исаака Кингсли пришлось зажечь свечи. Их неровный дрожащий свет выхватывал из сумерек склонившиеся над огромным дубовым столом лица. Люди и фейри — с большинством из них Джонни познакомился пока работал в удивительном доме своего дяди. Они довольно часто собирались здесь, когда Кингсли приспичивало провести коллективный мозговой штурм, однако сегодня царила особая атмосфера. Кроме того, эти стены еще ни разу не принимали у себя столь высокого гостя, как старший советник королевы Манхель Манве. Стройный рослый эльф — пышные перья с его шляпы едва не задевали закопченный потолок — совсем не чувствовал себя лишним в обществе существ, от одного вида которых половина завсегдатаев Благого Двора грохнулась бы в обморок. Возможно поэтому Гвендолен сочла возможным послать его к Кингсли вместо себя — как оказалось трон накладывал серьезные ограничения на свободу перемещения самой королевы.

— Все собрались? — провозгласил, наконец, Кингсли, окинув взглядом присутствующих.

Вопрос, конечно, был риторическим. Чужой сюда попасть не мог — работники Кингсли знали друг друга в лицо, а Манве привез сам хозяин дома. Но нестройный хор голосов все-таки ответил утвердительно.

Просто надо же было с чего-то начинать.

Большую часть кабинета занимали лакированные шкафы, которые внутри были куда как более объемными, чем могло показаться на первый взгляд. Несложный магический фокус, от которого не смог отказаться даже сам Кингсли. Такая же магия всегда держала их закрытыми от всех, кроме самого Кингсли, а о крепости заморского дерева, из которого они был сделаны, ходили легенды. Джонни как-то попытался выцарапать на шкафу свои инициалы, но лишь затупил перочинный нож. Шкафы эти занимали все стены кабинета, оставив немного места лишь для двери и окон, и обрамляли собой лабиринт из столов и тумбочек, на которых постоянно лежали какие-то чертежи, измерительные приборы, склянки с реактивами и толстенные книги. Даже часы здесь стояли не у стены, как в любом другом приличном доме, а плавали в подвешенном к потолку стеклянном шаре с голубоватым каменным маслом. Подобно подсолнуху вслед за солнцем, они поворачиваясь в сторону того, кто проходил мимо них, ориентируясь на природный магнетизм тела. Сейчас, сбитые с толку огромным количеством гостей Кингсли, часы вяло вращались вокруг своей оси, бросая красноватые блики на свисающие с потолка астрономические и чертежные инструменты Кингсли.