Глава 47

Сказать, что эскадрилья с позывным 'лось' действовала совсем уж наудалую, значило бы погрешить против истины.

Во-первых, их командир получил сообщение: 'сто восемьдесят пятые' идут на выручку. И даже не так важно, сколько их будет нет, само осознание, что их не бросают, наполняло какой-то особенной яростью.

— Я 'Лось-один', — прохрипело в шлемофонах. — К нам идут 'маленькие'. Нам продержаться четверть часа. Атакуем по плану 'А'.

Насчет сроков капитан Петряев преувеличил. Истребители должны были подойти через десять-двенадцать минут. Но ефрейторский зазор был и есть в любой армии в любом из миров. Капитанский тоже существует.

План 'А' полагался командиром вертолетчиков чуть ли не козырным королем. Состоял он в том, что ракетное вооружение предполагалось пускать в ход против истребителей, а не бомбардировщиков. На то были причины.

Японские палубные истребители А6М (по американской классификации 'Зеро') отличались не просто хорошей по тем временам скоростью (до 565 км/ч) и маневренностью. Что важнее: на них помимо пулеметов винтовочного калибра имелись две двадцатимиллиметровые пушки, которые, по данным советской разведки, могли представлять опасность для ударных вертолетов. А вот палубные пикировщики и торпедоносцы — у тех крейсерская скорость была меньше трехсот километров в час, а вооружение представляло собой один пулемет калибра 7,7 мм.

Русская традиция блинопечения прямо-таки предписывает форму первого блина. Комом — и только так. Мы спрашиваем: кто такие советские вертолетчики, чтобы пытаться противодействовать этому правилу? Разумеется, нельзя возлагать всю вину на растерявшихся летчиков или косоруких штурманов. Виноваты только традиции.

Коэффициент полезного действия ракет первой волны едва ли достигал половины. Явно велика была дистанция, и часть ракет элементарно не дотянула до противника. Еще аж два японских истребителя лихим маневром ухитрились избежать попадания — правда, при этом одному попал случайный осколок в двигатель, который начал сбоить, теряя мощность.

Наиболее азартные советские экипажи подзабыли уроки инструкторов и растратили весь ракетный боезапас чуть ли не в первую минуту боя. Те, которые не поддались искушению прикончить противников одним молодецким ударом, пустили ракеты с дистанции прямо пистолетной — меньше километра. И вот там удача улыбнулась во весь набор зубов. Позже все умелые воздушные бойцы клялись всеми клятвами, что ни одна ракета не пошла в молоко. Им верили, но лишь до момента, когда видеозаписи были расшифрованы. смонтированы и представлены авиакомандованию. Из них следовало, что, по меньшей мере, две ракеты не попали туда, куда были нацелены. Правда, одна из них, потеряв истребитель, ухитрилась найти другую цель: бомбардировщик. Вот он-то не ушел.

— Я — 'Лось-один', я — 'Лось-один'. Беречь ракеты, по бомберам работать только пушками.

Петряев полагал, что все истребительное прикрытие сбито — и был неправ. Но выяснилось это не сразу.

— Здесь 'Иволга-раз', вас вижу, иду на помощь, — встрял знакомый голос.

— Наши! — радостно загалдели сразу несколько вертолетчиков, — уж теперь навешаем...

Цель одинокого японского истребителя, вывалившегося из свалки, выглядела оставалась непонятной. Он с очевидностью перенебрег задачей сопровождения бомбардировщиков. Вместо этого японец, оставаясь на большой высоте, упорно, хотя и не очень быстро (время тратилось на противозенитные маневры) пробивался к конвою. Это заметили в воздухе. Однако и 'зяблики', и 'иволги' сочли одинокий истребитель без бомб на подвесках не особо опасной и уж точно не приоритетной целью.

Дерзкого заметили и моряки. Первым оценил опасность командир тех самых странных зенитчиков на судне 'Аргунь'.

— Каримов, сбивай! — гаркнул он.

Один из немногочисленных свидетелей заметил тусклый огонек, мигнувший на трубе (или стволе). Прочие успели лишь разглядеть, как боец вскинул орудие на плечо. Почему-то он при этом оглянулся, хотя сзади никого не было.

Полыхнуло желтое пламя. Ракета рванула, на глазах набирая скорость..

— Что он делает??? Ведь под свой же снаряд попадет!

Крик относился к советскоой винтокрылой машине. Дернула же нелегкая ее командира встать почти на одну линию с японцем. К удивлению зрителей, ракета сама чуть довернула, не обратив внимания на советский вертолет, и рванула огненным шаром, ударивши в лоб вражине. От того лишь мелкие обломки полетели. Радостный рев свидетелей, разумеется, заглушил грохот разрыва.

— А ведь на таран шел, — как-то уж очень хладнокровно заметил меткий стрелок.

Эти слова попали в рапорт. Там же не без гордости было саказано 'полный разгром'. Считалось, что доблестные советские авиаторы уничтожили всю авиаэскадру противника. Эти слова не вполне соответствовали истине.

Один из бомбардировщиков вынужден был вернуться на аэродром, обнаружив пожар в правом двигателе. Летчик проявил как высочайшее самообладание, так и отменное искусство пилота, посадив горящую машину на полосу (кстати, пожар очень быстро потушили). Весь экипаж остался жив и даже почти не пострадал, если не считать кашля от дыма.

Палубный истребитель, получивший повреждение в ходе боя, почти дотянул до авианосца, приводнившись на расстоянии трех кабельтовых от него. При этом он не разбил машину (что уже само по себе виделось чудом). Летчика подняли в первую очередь, а потом японские стропальщики героическими усилиями смогли вытянуть из воды и самолет.

Примечательно, что адмирал Гото даже не стал дожидаться доклада от сбитого пилота. Он приказал немедленно идти на восток — самым полным эскадренным ходом.

Были и другие обстоятельства. Хотя техника была почти полностью уничтожена, но кое-кто из летчиков спасся на парашюте. Одного из них подобрали японские рыбаки на деревянной старой калоше, которая вряд ли стоила одной очереди из автоматической пушки. Правда, на сем корыте имелась недурная рация — в те времена все рыбацкие шхуны прирабатывали на японскую разведку — по которой и ушло сообщение о подобранном летчике. Стоит отметить, хотя сообщение передано было открытым текстом, но использовался окинавский диалект. Те, кто перехвватил радиограмму, не смогли разобрать ее быстро. В результате японское морское командование узнало о попытке тарана раньше советского. В любом случае эта информация стоила хорошего обдумывания для обеих сторон. Однако японские военачальники не только приняли к сведению сообщение, но и сделали практические выводы. Советские всего лишь приняли к сведению. Даже в докладе в Ставку это событие не упомянули.

Но этим событием битва не закончилась. Трепеливо ждавшие своего часа подлодки класса 'Н' открывшихся возможностей не упустили. Если гнаться за точностью, то формулировка была бы чуть иной: подводники ухватились за свой шанс и предоставили возможность отличиться надводному флоту.

При огромной скорости японской эскадры нечего было и думать о сколько-нибудь длительной атаке. Задача была поставлена недвусмысленно: уменьшить скорость самых крупных кораблей, при некоторой удаче — повредить до потери боеспособности. А если уж неслыханно повезет, то и утопить.

Если бы капитан-лейтенант (уже) Александр Маринеско сохранил свое пристрастие к выпивке, то рано или поздно секрет сиреневого камня выплыл бы наружу. Но нет. Командир 'Н-11' молчал о талисмане вглухую, хотя сам был твердейше убежден: тот таинственный Сергей Васильевич полностью прав. Удача стояла рядом. Не то, чтобы происходило нечто сверхъестественное — нет, просто принимаемые командиром подлодки решения оказывались наилучшими.

Вот и сейчас команда выдвинуться по азимуту двести семьдесят на десять миль дала отменный результат. 'Одиннадцатая' оказалась в наивыгоднейшей позиции для атаки... кого?

Погода была еще не штормовая, но, быстро оглядев горизонт в перископ, командир убедился: волнение может только усилиться. При пяти баллах легкий авианосец уже не сможет пустить в ход свое самое грозное оружие. Иначе говоря, крейсер выглядит более опасным. Вот он и попадет первым под раздачу.

Маринеско узнал уже намного позже, что решение было верное, но вот обоснование для такового — нет. Громадные потери в самолетах превратили авианосец в большой корабль сомнительной ценности для боя здесь и сейчас.

Как бы то ни было, две торпеды покинули аппараты. Весь командиры в центральном посту отработанным движением включили секундомеры. И контрабандная техника не подвела. Два взрыва услышали не только акустики.

Разумеется, Маринеско не стоял на месте после атаки. Наоборот, он неслышным ходом шел на юг, рассчитывая снова всплыть под перископ там, где не будет враждебных глаз. И почти угадал.

Но еще до этого посыпались доклады от акустика:

— Шум винтов крейсера стих...

— Эсминцы ходят переменными курсами, как будто круги наворачивают...

— Авианосец изменил курс, теперь идет примерно норд-норд-ост... аккурат на Фисановича...

Маринеско прикидывал в уме: раз шум винтов стих, то у крейсера — какое у него там название? — хода нет. Уж точно 'Кронштадт' своим главным калибром двести семьдесят пять изрешетит его с дальней дистанции, отделавшись при этом поцарапанной краской, в худшем случае японцы могут антенны покорежить или там зенитную артиллерию зацепить .

Тут же антенна выплюнула в эфир краткий импульс, содержавший в себе доклад.

Разумеется, командир 'Н-11' не знал и не мог знать истинное состояние поврежденного японского корабля. Но из докладов акустика ему стало известно, что крупных целей в радиусе действия торпед не имеется. Лидеры ушли вместе с авианосцем, а танкеры снабжения отсутствовали с самого начала — ведь никаких дальних походов запланировано не было. И все же кое-какая дополнительная информация вылезла.

— Александр Иванович, слышны были два взрыва.

— Дистанция? — отрывисто бросил Маринеско.

— Тридцать миль, плюс-минус пять. Пеленг...

Объяснение напрашивалось лишь одно. Авианосец попался на атаку. Чью? Наверняка Фисановича, это его зона. Но почему лишь два взрыва? Может быть недостаточно для такого корабля.

Пока командир прикидывал и вычислял, акустик влез со свежей информацией:

— Еще взрыв торпеды, Александр Иванович, но тот в стороне, пять градусов к весту.

Вот теперь дело прояснилось. Не иначе, Фисанович выпустил три торпеды, но одна прошла мимо. Зато захвачена была другая цель. Какая? Узнать трудно.

Уж по приходе на базу все командиры 'ниночек' узнали: под раздачу попал эсминец 'Манадзуру', отнюдь не новый (он был заложен в 1934 году). Ну, все же больше, чем ничего. Сказать по правде, судьба этого кораблика водоизмещением 750 тонн интересовала командный состав куда менее, чем то, что случилось со старшими собратьями.

Капитан-лейтенант Маринеско оказался прав и неправ одновременно. Да, легкий крейсер класса 'Оёдо' с его шестидюймовками, к тому ж без хода, никак не мог рассматриваться серьезным противником для 'Кронштадта'. Но флагман советского тихоокеанского флота банально не успел. Первая торпеда изуродовала винты и рулевое управление. Это бы еще ничего, а вот вторая, попав ближе к миделю, не просто вызвала огромную течь, но еще покорежила набор. Корабль мог бы продержаться на поверхности примерно пять часов, но лишь при условии, что волнение не усилится. Вывод стармеха был однозначен: даже если довести (на буксире, конечно) корабль до базы, то его ремонт обойдется как бы не дороже, чем строительство новой единицы Императорского флота того же класса. Разумеется, с крейсера сняли экипаж и ценные документы.

Соответствующую информацию получил 'Кронштадт'. После расшифровки командир принял решение не насиловать движки ради добивания уже почти покойника, а выслать авиаразведку ради проверки. Если же состояние подранка окажется таким критическим, то надлежит взять курс на перехват авианосца. Тот сохранил ход, хотя в докладе не было упомянуто, в какой именно степени.

Капитан авианосца 'Дзуйхо' полагал, что ему сопутствует удача. Да, два торпедных попадания, но ни одно не оказалось смертельным. Пусть с креном шесть градусов, но ход корабль сохранил, хотя теперь двадцать один узел — это все, что выжимали турбины. Точно имелись хорошие шансы дотянуть до своего порта — не Сасебо, конечно, но уж точно до Хонто , а при удаче до Хакодатэ.

Эти перспективы очень скоро утратили розовый цвет и обрели куда более мрачный окрас. Радар засек одиночную воздушную цель, которая никак не могла быть своей.

— Дистанция двадцать... нет, уже восемнадцать миль, — принялся докладывать лейтенант, командующий над радаром, — скорость сто восмемьдесят узлов, идет пеленгом двадцать шесть.

Все старшие офицеры дружно сделали вывод: авиаразведчик. Судя по скорости, гидросамолет. Взяться ему неоткуда, кроме как с русского тяжелого крейсера. Тут же подоспел и другой доклад: с него яаво велась радиопередача, но разобрать ее не представляется возможным. В этом время пришел еще одни доклад от радарной службы: цель меняет курс, разворачиваясь на зюйд.

Авианосец шел под вымпелом адмирала Гото. Именно он принял решение: не терять времени на то, чтобы поднять в воздух истребители, все равно разведчик уже успел доложить. К тому же имелся некоторый шанс, что гидросамолет будет перехвачен группой, возвращающейся с задания. Связи с ней по-прежнему не было, но уж кто-то из группы должен был остаться, а у русского тихохода были весьма малые возможности выстоять даже против одиночного японского истребителя.

У командира авиаразведчика был однозначный приказ. Имея на борту прибор, указывающий на облучение радаром, он мог позволить себе вообще не приближаться к японскому ордеру на расстояние прямой видимости. Само срабатывание прибора однозначно указывало на присутствие авианосца, поскольку иных носителей радаров в этой эскадре не осталось. Лейтенант Вишневецкий (кстати, он был потомком не знаменитых польских магнатов, а всего лишь их белорусских холопов) немедленно велел штурману выдать соответствующее сообщение в эфир. Конечно же, штурман выполнил распоряжение.

Адмирал Дрозд имел, как ни странно, не так много вариантов для выбора. Первый был и самым простым: догнать покалеченный авианосец, навалиться всеми наличными силами и утопить артиллерийским огнем. Даже если на борту осталось несколько бомбардировщиков, то зенитным огнем вполне можно от них отбиться. Кстати, по расчетам их не может быть больше пяти — для зенитчиков цели не из опасных.

Вторым вариантом было разделение сил. Крейсер и лидеры с их ходом за тридцать узлов вполне могли дать прикурить авианосцу, имея явное огневое преимущество. Правда, надвигается шторм, при волнении даже в пять баллов лидеры (свои и чужие) вряд ли смогут вести полноценный артиллерийский бой, да и мощь 'Красного Кавказа' под сомнением. Перестрелка с дальней дистанции? Шансов нанести серьезные повреждения мало, вот тормознуть вражескую эскадру очень возможно. А там подойдет 'Кронштадт'. Уж ему-то пятидюймовые снаряды большого вреда не принесут. Но Валентин Петрович был искушен не только в тактике, но и в стратегии. Этот вариант сулил потери: часть кораблей младшего класса могла быть повреждена. А то и утоплена.

Третий вариант заключался в предварительной обработке вражеской эскадры ракетами с ударных вертолетов. Слов нет, можно причинить еще большие потери японцам, но вот вопрос: взлетят ли эти машины в шторм? И, главное, смогут ли сесть обратно? Ответ от вертолетчиков был однозначен: взлететь при пяти баллах точно смогут, а при приземлении возможны небоевые потери. Адмирал Дрозд знал: подготовленных экипажей боевых вертолетов слишком мало (два десятка), и терять их — непозволительная роскошь.

А что же противник может противопоставить?

Первое, что напрашивалось: сделать так, чтобы эскадру не нашли. Будь то в открытом океане — задача не выглядела невыполнимой. Но в проливе Лаперуза простора для маневра куда поменее. А у Валентина Петровича был валет на руках.

'Ниночка' под командованием Видяева получила приказ сторожить противника дальше к норд-осту. К тому же приказ особо оговаривал задачу: только слежение. Никаких атак, даже если условия окажутся идеальными.

Командир 'H-3' не мог знать причин для подобных действий командования, но уж думать ему никто не запрещал. Догадка напрашивалась: не спугнуть. А кто тут напрашивается на роль дичи? Авианосец, понятное дело. Правда, капитан-лейтенант Видяев не мог знать наверняка, что зубы у этого хищника порядком выбиты, но кое-какие данные все же просочились. И все равно: корабль на пятнадцать тысяч тонн — вполне себе добыча. А кто еще? Крейсер должен быть, но тот, судя по перехваченным сообщениям, не боец и даже не ходок. А еще? Лидеры миноносцев. Вот эти вполне себе могут удрать. Подлодки серии 'Н' не созданы для подобных скоростей. Возможно, они попытаются защитить флагман от... кого? От атак подлодок? Пока здесь больше никого и нет. А что своя авиация? Не пытаясь обмануть самого себя, Видяев вынужден был (молча) признать: нет у него данных для прикидок воздушной атаки. Кто еще? Тяжелый крейсер — вот это да. Уж от его-то главного калибра мог бы отплеваться разве что тот самый авианосец, но только набитый самолетами под завязку. Да еще 'Красный Кавказ'; у него, правда, главный калибр не ах, но уж навести шорох среди эсминцев он может.

Видяев не имел никаких данных о скорости эскадры, но даже в самом лучшем случае она давала возможность для экипажа подкрепиться.

Первым идиллию мирного обеда нарушил акустику:

— Разрешите доложить! На поверхности шторм. Баллов пять, точнее сказать трудно.

Командир в учебе был не из последних. Он сообразил быстро и сразу же довел свои выводы до сведения командного состава:

— Похоже, авиаподдержки у японцев не будет. В такую погоду по инструкции не положено выпускать авиатезнику.

Федор Васильевич был не совсем прав. Хороший пилот мог бы поднять бомбардировщик с палубы, но посадка уж точно была под целой кучей вопросов. Но то относилось к американской и английской авиации. Советская в счет не шла, за отсутствием палубных самолетов. А вот японцы, получив приказ, без колебаний взлетели бы, даже зная заранее, что им предстоит дорога в один конец.

А какие еще выводы следуют из штормовой погоды на поверхности? То, что рыболовные суденышки даже если и вышли на ловлю, но по получении штормового предупреждения постараются укрыться. А уж если кто из них решится штормовать, то наверняка не под парусами, а заведут двигатель. Вот его-то вполне можно услышать. Иначе говоря, шансы на обнаружение уменьшаются.

Выводы эти делались одновременно с доеданием второго и опрокидыванием в себя третьего. Компот как раз был прикончен, когда акустик доложился в очередной раз:

— Есть сигнал, множественные цели, один большой, по картотеке тот самый авианосец.

Слово 'картотека' было самым привычным, и его употребляли гораздо чаще, чем зарубежное 'сигнатуры', хотя сам Видяев предпочитал более точное 'записи'. На вкус командира это было предпочтительнее. Недовольство выразилось в бурчании:

— Картотека у него... Бюрократ!

Вот в тот момент командиру стало полностью ясно: надо срочно всплывать под перископ и передавать сообщение о координатах и курсе вражеской эскадры. Это и было сделано.

На 'Кронштадте' дали полный ход. Разумеется, экипаж знал о том, что произойдет. Но знать — одно, а прочувствовать на собственных костях — совсем другое. Рев дизелей был таков, что все присутствовавшие в рубке переговаривались исключительно знаками и записочками. Командный состав предпочитал не думать о том, каково же приходится трюмным. В результате, когда старшина радарного поста передал, что видит отметки кораблей противника, очень многие с трудом сдержали вздох облегчения.

Разумеется, на полном ходу даже и думать не стоило о сколько-нибудь результативной стрельбе на пределе дальности. Командир, зная это, приказал снизить скорость до двадцати четырех узлов.

У командира авианосца была не одна причина отказаться от использования авиации. И дело было не моральном состоянии летного состава. Нет, главной причиной был крен. В штилевую погоду, пожалуй, можно было бы поднять в воздух, а потом и посадить даже бомбардировщики и торпедоносцы, а уж истребители так наверняка. Но в пятибальный шторм — извините. Небоевые потери превысили бы все разумные пределы. К тому же адмирал отлично помнил распоряжение Ямамото-сама — беречь летный состав всеми силами. И потому все экипажи при самолетах получили приказ перебазироваться на береговые аэродромы. Тем же, которые лишились самолетов, перебрались на другие корабли — даже не лидеры, а миноносцы, командирам которых, в свою очередь, велено было добраться до своих портов, не ввязываясь в драки.

Адмирал Гото не питал иллюзий об исходе боя авианосца даже с одним тяжелым крейсером русских — а ведь у того имелась поддержка. Собственная артиллерия являла собой удручающую картину. Четыре зенитки калибра 127 мм — это и был главный калибр. Слабым утешением была возможность вести результативный огонь даже в условиях крена — угол подъема стволов позволял это. И все равно не смешно.

Вот почему адмирал отдал последний приказ по эскадре: всем кораблям уходить и не пытаться хоть как-то помочь флагману. Сам Гото знал, что этого боя ему не пережить. Зато семисоттонный эсминец имел хороший шанс уцелеть, а впоследствии — утопить при случае) 'купца'. Вряд ли у тех было сколько-нибудь серьезное вооружение, и уж точно там не могло быть толковых комендоров.

Японский адмирал почти угадал. Сам артиллерийский бой с 'Кронштадтом' длился двадцать минут. По истечении этого времени русские задробили стрельбу за полной ненадобностью таковой. Само собой, погиб не весь экипаж. В числе выживших оказался сам Аритомо Гото: с тонущего корабля его вынесли в бессознательном состоянии офицеры авианосца. Правда, контузия японского адмирала оказалась настолько тяжелой, что советские врачи дали крайне осторожный прогноз.

Выводы из состоявшегося морского сражения были сделаны кардинально различные.

У советских командиров реакция была той, которую Георгий Константинович Жуков в другом мире назвал 'Шапки набекрень'. Еще бы! Потерь в личном состяве не было вообще (правда, раненые имелись). Корабли отделались незначительными повреждениями на уровне от 'краску поцарапало' до начисто снесенной антенны главного радара на 'Красном Кавказе' и полностью выведенном из строя автоматическом зенитном орудии калибра 25 мм на 'Ташкенте'. Доказана высочайшая эффективность новейших подлодок класса 'Н' — и не только в бою, но и для разведки. Поистине, от таких успехов вполне могло начаться головокружение.

Настроения в японских штабах были куда более траурными. Почти полностью уничтожены две авиагруппы: одна сухопутная, другая морская. Утоплены легкие авианосец, крейсер, а также лидер эсминцев и малый миноносец. Еще того хуже была сорванная боевая задача: прекращение снабжения русских войск на севере Сахалина. А потому главная цель (получение источника нефти) оказалась столь же далека, как и в первый день наступления.