Восточный поход Юлия Цезаря

— Если заговор против Цезаря существует, то все его участники должны быть жестоко наказаны. Тут не может быть никакого иного мнения. Если диктатор ждет нас, то нам следует немедленно отправиться к нему. Децим, отправляйся к Цезарю и передай ему, что Друз Скрибоний вместе с верными ему сенаторами прибудут в храм Минервы.

— Хорошо, сенатор принцепс. Я передам диктатору твои слова — Брут почтительно склонил голову и собирался выйти из зала и столкнулся с Марком Антонием.

— Гай Юлий Цезарь прислал для господ сенаторов две турмы конницы. Для его полного спокойствия — известил Антоний сенаторов.

— Зачем так много!? Значит, заговор есть!? Скажи, консул! — вновь тревожно зашумели сенаторы.

— Заговор есть. Об этом Цезарь узнал из поданной ему подробной записки. Разве Децим не сказал об этом Сенату? — удивился Антоний.

— Мне неизвестно содержание записки — с холодным непроницаемым лицом произнес Децим, и это стало последней каплей переполнившей чашу терпения у Публия Каски.

— Ах, неизвестно! — выкрикнул он и, выхватив спрятанный под одеждой кинжал, бросился на Децима. Молнией он подскочил к префекту и попытался ударить его в горло. Однако в самый последний момент Каска поскользнулся, и вся сила его удара пришлась на плечо Брута. Не ожидавший нападения, претор рухнул как подкошенный. Каска замахнулся, чтобы его добить, но подскочивший Антоний схватил его за руку и стал её выворачивать, с криком: — Что ты делаешь, подлец Каска!?

— Помоги, брат! — выкрикнул Публий и к нему с кинжалом в руке бросился Луций Цимбр, у которого сдали нервы. Увидев надвигающуюся на него опасность, Антоний ни раздумывая, отбросил Каску под ноги Цимбру. Бежавший на него сенатор запнулся о тело своего товарища по заговору и упал.

Падение нисколько не охладило пыл сенатора. Не выпуская из рук кинжала, он попытался встать, но подоспевший на помощь Антонию легионер, одним ударом обезглавил Цимбра.

— Ты поторопился Секст! Я сам бы с ним справился! — недовольно воскликнул консул в адрес защитившего его воина. Антоний рывком отбросил в сторону затихшего Цимбра и склонился над Каской. Он собирался как можно скорее допросить выдавшего себя заговорщика, но едва он окинул его взглядом, как проклятия сорвались с его губ. Падая, Каска напоролся на свой кинжал, который ушел в его грудь по самую рукоятку.

— Говори! Кто с тобой в заговоре!? Кто!? Говори!! — потребовал Антоний у умирающего Публия, но вместо слов, с его губ слетали кровавые пузыри.

— Назови имена! Назови и клянусь богами, никто из твоих родных не пострадает! Говори! Говори! — кричал консул, но Каска презрительно скривился, зайдясь кашлем.

— Говори, собака!! — взревел озлобленный Антоний и сдавил грудь Каски. — Говори!!

Причиненная им боль была такова, что позабыв про кашель, раненый взвыл, и это подтолкнуло стоявшего в стороне Брута. Он бросился к Антонию стремясь защитить своего товарища по заговору. Кинжала у него в руке не было и это спасло префекту жизнь. Стоявший рядом с Антонием солдат, ударил Брута тупым концом копья и сильно разбил ему голову.

— Взять его! — вскричал Антоний, и солдаты дружно навалились на Марка Юния, выкручивая ему руки. — Что и ты, Брут, пошел против Цезаря?

Консул отошел от переставшего дышать Каски и приблизился к молодому человеку. Крепко схватив его залитое кровью лицо, Антоний громко произнес, так, чтобы было хорошо слышно остальным: — Прав был Цезарь, говоря, что тучные и полнокровные люди ему не опасны и вся опасность исходит от худых и бледных. Вроде тебя и Кассия.

Антоний метнул взгляд в сторону Гая Лонгина, но тот мужественно выдержал его сверлящий взгляд.

— Увести! — приказал консул и, ткнув пальцем в грудь Секста, сказал. — Головой отвечаешь за его жизнь.

Затем Антоний склонился над раненым Децимом, помог наложить на его рану повязку и отправил домой под конвоем солдат, наказав вызвать к претору врача. Когда все это было сделано, он повернулся к застывшим от страха перед ним сенаторам и заскользил взглядом по их лицам, в надежде, что кто-то ещё, подобно Каске, Цимбру и Бруту не совладает с нервами и выдаст себя. Увы, на этот раз Судьба была более благосклонна к заговорщикам, чем к Антонию и у того не было повода ткнуть пальцем в человека и приказать солдатам арестовать его.

— Господа сенаторы, Гай Юлий Цезарь ожидает вас в храме Миневры, — медленно, с расстановкой произнес консул. — Не будем заставлять его проявлять нетерпение от встречи с вами.

Пеший, всегда уступает конному в быстроте передвижения. Когда сенаторы только подходили к храму Минервы, Цезарь уже все знал о том, что случилось в театре Помпея. Всегда славившийся приемом быстрых и нестандартных решений, Гай Юлий не оплошал и в этот раз.

Согласно его первоначальным замыслам, на заседании Сената должен был рассматриваться вопрос и провозглашении Цезаря римским царем. С учетом того, что совсем недавно сенаторы назначили его пожизненным диктатором, царское звание было красивым звучным фетишем, но никак не более того. Подобно магниту оно манило выходцев из старинных родов патрициев, соблазняя их надеждой сравняться по величию и значимости с легендарными правителями Рима. Не избежал этого соблазна и Цезарь, помня, как неблагодарное отечество отплатила своим сынам в лице Кориолана, Регула и Сципиона Африканского победителя Ганнибала.

Даже когда пример Суллы наглядно показал ему дорогу к власти, он продолжал цепляться за звучный фетиш, но открывшийся заговор показал ошибочность его желания. По его приказу народный трибун Луций Антоний стал созвать на Марсовом поле Народное собрание. Когда сенаторы пришли в храм, Цезаря там не было. Вместе с Антонием и Марком Лепидом он отправился на Марсовое поле, где уже стояли толпы взбудораженного народа.

Солнце уже миновало полдень, когда Гай Юлий Цезарь поднялся на наскоро сооруженный для него помост. Для общения с народом, диктатор выбрал именно его, а не привычную для себя трибуну.

— Сограждане, квириты! Ни для кого не секрет, что исполняя волю Сената, я собираюсь отправиться в поход на парфян. Чтобы их кровью смыть позор с римского оружия и вернуть орлов легионов, утраченных Марком Крассом. Любой поход — это опасное предприятие и никто не знает, вернусь ли я обратно в Рим живым и здоровым, ибо воля бессмертных богов нам неизвестна.

Слова о смерти вызвало глухое недовольство в рядах обступившей со всех сторон людской толпы. — Не надо о плохом! Не торопись к Харону, Цезарь! — раздались выкрики, но диктатор сделал вид, что не слышит их.

— Перед тем как покинуть Рим и уйти в поход, я хочу огласить свое завещание. Чтобы каждый из вас знал мою последнюю волю. Безмерно любя народ Рима, с которым связана вся моя судьба, я передаю в общественное пользование все свои сады, находящиеся на берегах Тибра! — услышав эти слова сотни глоток, принялись восторженно славить диктатора, превознося его имя на разные голоса. Дав возможность толпе пережевать эту новость, Цезарь поднял руку, и народ послушно замолчал.

— Кроме этого, я выделяю каждому жителю Рима по триста динариев из тех средств, что были добыты мною в походах в качестве военной добычи. Своим душеприказчиком я назначаю консула Марка Антония, который останется в Риме на время моего похода против парфян. Ему я отдаю часть своих полномочий на время своего отсутствия и прошу вас уважать его слово, как вы уважаете мое.

И вновь толпа рукоплескала словам Цезаря, изъявляя ему свою любовь и долгих лет жизни. Видя, как удачно он разогрел плебс, диктатор перешел к главному, ради чего он и потребовал созыва Народного собрания.

— Поход против парфян очень опасное дело и трагическая судьба легионов Марка Красса тому подтверждение. Согласно пророчеству книг Сивиллы парфянского царя может победить только царь. Поэтому Сенат Республики решил назначить меня римским царем, но я не согласен с ними. Мне не нужен царский венец, ни царское звание! Мне, человеку связавшего свою жизнь с римским народом, покорным слугой которого я являюсь, нужна только его любовь и больше ничего! Однако чтобы не гневить богов и исполнить предначертание Сивиллы я прошу вас даровать мне звание народного императора, которое в моем понятии выше царского! Это позволит мне сравняться с парфянским царем по значимости и победить его! Согласны ли вы с этим!?

Выкрикнув эти слова, Цезарь сделал вид, что покорно ждет решения воли римлян, но и без этого было ясно, что его предложение будет принято возбужденным народом.

— Да, да, да!! Даруем! Даруем! Даруем! — в едином порыве скандировали люди, радостные своему единению со своим кумиром. — Слава Цезарю — нашему народному императору! Слава! Слава! Слава!!!

Дав римлянам время выплеснуть свои эмоции, Цезарь подал Луцию Антонию условный знак, и тот проворно поднялся на помост. Обычно на Народном собрании присутствовали два народных трибуна, любой из которых мог наложить вето на решение собрания. По стечению обстоятельств, второй трибун находился за пределами Рима, что давало Луцию Антонию право в принятии самостоятельного решения.

Вскинув руки над головой, он принялся призывать собравшихся на Марсовом поле римлян к спокойствию и постепенно ему это удалось.

— Правильно ли я понимаю, что народное собрание Рима решило присвоить Гаю Юлию Цезарю пожизненное звание народного императора!? — выкрикнул хорошо поставленным голосом Антоний и тотчас сотни голосов ответили ему: — Да, да, да!!!

— Как народный трибун я утверждаю ваше решение! Гай Юлий Цезарь — народный император Рима! — торжественно изрек Антоний, и римляне бросились к помосту поздравлять своего кумира с новым званием.

Так закончились эти мартовские иды, похоронившие надежды республиканцев на восстановление Республики, открывшие дорогу принципата династии Юлиев.

* * *

Шумно и громко было во дворце правителя Антиохии, где пожизненный диктатор, великий понтифик и император римского народа Юлий Цезарь давал торжественный пир по поводу предстоявшего похода против парфян.

Главной причиной этого похода было возвращение золотых орлов римских легионов Марка Красса разбитых парфянами десять лет назад. Так было официально объявлено всем союзным Риму царствам и городам Передней Азии, а также армянскому царю Артавазу, к советам которого не хотел прислушиваться римский полководец.

Об этом было заявлено и парфянскому посланнику Васаку, что прибыл в Антиохию от царя Орода, узнавшего от своих лазутчиков о приготовлениях Цезаря. С небольшой, аккуратно завитой бородой и внимательными, глубоко посажеными черными глазами, посланник Орода производил впечатление непростого человека, в чем Гай Юлий быстро убедился. Почтительно выслушав озвученную Цезарем причину, Васак без обиняков заявил, что не верит словам римского императора.

— Вы готовите свой поход не ради возвращения своих орлов. Вы хотите получить наши жизни и нашу кровь. Нашу землю и золото, до которого так алчен всякий римлянин. Даже, если наш царь вернет отобранные у вас знамена, вы все равно найдете сотню причин, чтобы напасть на нас — гордо заявил Васак, нисколько не смущаясь высокого ранга своего собеседника, не старался спрятать суть сказанных слов, за красивую словесную мишуру.

— Ты слишком горд и невыдержан для посланника, — заметил Васаку Цезарь. — Таким тоном, каким ты со мной говоришь трудно поверить, что твой царь ищет мира, а не войны с нами.

— Общение с Марком Крассом, позволило нам хорошо узнать нравы римского народа, а тем поборам, что вы обложили сирийские города и то как грабили верхнюю Месопотамию, позволяют с уверенностью говорить, что золото ваша лучшая приправа.

— Видят боги — ты превратно судишь о римском народе, столкнувшись с одним из его полководцев. Нельзя судить только по одному частному о целом общем. Всегда есть риск получить отвратное представление.

— Вряд ли армянский царь Тигран и последнего правителя Сирии сильно разошлись бы в оценке действий полководца Гнея Помпея. Что до нитки обобрал армянское царство и лишил престола Антиоха Селевкида и все во славу Рима — едко уколол Цезаря Васак, но диктатор быстро нашел, что ответить.

— Вряд ли предки Антиоха Селевкида обрадовались, когда парфяне отобрали у него земли Месопотамии, а самого выгнали из столицы его царства Селевкии. Очень сомневаюсь также, что местные греки обрадовались тому, что царь Ород решил перенести столицу своего царства из Хорасана на берег Тигра и ради этого приказал выселить из Описа почти всех греков.

— Великий царь волен делать в подвластных ему землях все, что пожелает и удел каждого подданного повиноваться ему, ибо такова воля богов — пафосно произнес Васак и тут же получил ответный укол.

— Как благосклонны ваши боги к царю, что притесняет завоеванные народы, свергает с престола родных братьев, казнит своих полководцев, враждует с собственными детьми и, принимая беглецов из сопредельных стран, строит против них козни.

— Я долго ждал, когда ты назовешь более весомую причину для войны с нами и оказался прав — хищно улыбнулся Цезарю Васак.

— Ты ошибаешься. Квинт Лабиен не повод к войне, а справедливый упрек царю Ороду. На территории Римской республики нет беглецов из Парфии и тем более, никто из государственных лиц не оказывает им поддержку против вашего царя.

— Если Квинт Лабиен только упрек, что же в таком случает, будет поводом к войне? Набег на ваши владения царевича Пакора. Дружба царя Орода с армянским царем или что-нибудь ещё? Я теряюсь в догадках.

— Судя по твоему тону — это ты ищешь причину объявить войну Риму, а не мы парфянскому царству.

— Теперь ты неправ, Гай Юлий Цезарь, император римского народа. Мы не собираемся воевать с Римом. Цель моей миссии предупредить тебя от непоправимого шага, который в свое время сделал Марк Красс. Царь Ород не собирается переходить границу римских владений, но без промедления обрушит силу своего конного войска на любого, кто посмеет вторгнуться в пределы нашего царства. И тогда никому не будет пощады.

Десять лет назад, я говорил подобные слова твоему соправителю Марку Крассу, он не захотел внять голосу разума и жестоко поплатился за это. Двадцать тысяч его воинов пали сраженные стрелами наших воинов, заколотые копьями и мечами наших катафрактов, затоптанные их могучими конями, погибли от зноя и жажды. Примерно столько же сложило оружие перед шахиншахом, и было отправлено на нашу восточную границу со страной синов. Сам Красс и его сын, из-за жадности лишились своих голов, которые царь Ород приказал напоить расплавленным золотом. Не стоит повторять чужие ошибки, за которые, Риму пришлось так дорого заплатить.

От голоса Васака веяло таким нескрываемым торжеством, что у многих римлян присутствующих при этой беседе заходили желваки, а стоявший рядом с Цезарем претор Публий Вентидий Басс, сжал рукоятку меча, готовый обрушить его на голову наглеца, однако император не позволил ему это сделать.

— Ты призываешь нас не повторять прежние ошибки, посланник Васак. Я от всей души надеюсь, что и царевич Пакор услышит твой призыв, и больше не будет искать военного счастья в наших землях. Как это он делал прежде, пока проконсул Гай Кассий не разгромил его и вынудил отступить в Парфию.