Театр

ТЕАТР

Я перечитал написанное и пришел к выводу, что тут не столько о театре, сколько обо мне самом. Но тут уж ничего не могу поделать. Видеть мир чужими глазами я совсем не умею. Подняться надо всем, посмотреть с точки зрения Вечности ... это не для меня, уж простите.

* * *

Не могу себя назвать таким уж театралом, но совсем не встречаться с театральной сценой я же не мог. Началось с того, что года в три меня повели в Молотовский (нынче он Пермский) театр оперы и балета на "Бахчисарайский фонтан". Идти было недалеко, от дедова дома метров триста. Все было хорошо, но, когда на сцене стали развеваться лоскуты материи, обозначающие пожар, а под ними закружился кордебалет, изображающий собой набег крымских татар хана Гирея с саблями, я испугался и зарыдал, хорошо, что хоть не описался. Пришлось тетке меня забирать из ложи и вести домой, на ходу объясняя, что это все не взаправду. В следующей моей встрече с театральным искусством я уже оказался на сцене. Было это километров на триста южнее, в небольшом рабочем городе Черниковске (теперь это часть столицы Башкирии Уфы). Дело в том, что я с пяти лет стал преданным читателем Детской библиотеки. Заодно тогда же я себя идентифицировал в национальном смысле. Надо было заполнять библиотечный формуляр, где среди прочего была графа "национальность". Надо что-то ставить. Я проконсультировался с мамой и написал "еврей". По Галахе так не получалось, но в пять лет я о существовании Галахи не знал.

Так вот в нашей библиотеке к Новому году была поставлена самодеятельная "Красная Шапочка". Мне досталась ответственная роль Второго Таракана. На меня надели коричневый мохнатый комбинезон, и я громко призывал других тараканов насыпать Волку песку в ботинки. В итоге все мы, лесные животные, птицы и насекомые совместными усилиями спасли Шапочку и победили хищника. После окончания спектакля актерам выдали по куску торта и я, сколько помнится, начал его есть, не сняв комбинезон, прямо лапками. Орал я так сильно, что получил общегородскую славу. Мама жаловалась, что за ее спиной слышен громкий шепот: "Тараканья мама идет!"

Между прочим, я такой инсценировки этой сказки больше никогда не видел. Если учесть, что в нашем городке селили многих репатриантов из Харбина и Шанхая, не исключен вариант, что ее автор был из русских эмигрантов и до нас ее ставили там, за кордоном.

Дальше я время от времени выступаю на смотрах художественной самодеятельности, но не в сценках, а с чтением стихов, по большей части — Маяковского. В Уфе театры были, даже не один: Башкирский театр Драмы, Республиканский Русский Театр, Театр Оперы и Балета, но я туда как-то не очень ходил. Ну, уровень вы же себе представляете? Иногда приезжали гастролеры. Тоже почему-то в памяти не отложились. Разве что однажды Ленинградский Театр Комедии привез "Ревизор", где Осипа играл любимец всей страны Сергей Филиппов. Помню, как он перекладывался и потягивался на барской кровати. Но и то, сказать, чтобы спектакль очень много добавил к впечатлению от чтения пьесы ... нет, не получается.

В 15 лет мы с моей мамой поехали в Москву. Разумеется, для просвещения провинциального подростка были куплены билеты в Малый и МХАТ. В Малом мы смотрели какую-то чепуховую советскую комедию, что-то вроде "Карточного домика". На что я был неопытным, но и то понял, что лабуда. А во МХАТЕ мы пошли на шиллеровскую "Марию Стюарт", где Марию играла Тарасова, а Елизавету Степанова. Ну, тут совсем другое дело. Не потому, что Народные, а действительно две великие артистки.

Но был один момент ... в общем, я спросил маму: "Слушай, а сколько им лет?" Что-то я об их успехах в 20-30-х годах уже слышал. Когда узнал, что за шестьдесят, то немного загрустил. Собственно, эта традиция и до сих пор сохранилась. Те артисты, которые пришли на сцену или эстраду еще во время Оттепели, продолжают за них держаться. Может быть, чтобы не упасть.

Но вообще я в ту пору имел дело с театром главным образом по радио. Началось с передач Детской Редакции, была там в ту пору редактором Роза Иоффе, вот она и выпускала чарующие постановки по "Старику Хоттабычу", "Малахитовой шкатулке", "Приключениям Буратино" и так далее. Ну, а потом и более взрослые спектакли из серии "Театр у микрофона". Помню волшебный голос Бабановой, постановки Шекспира, что-то из Льва Толстого про "изюминку". Я еще очень любил оперетту, помню бойкие куплеты Канделаки, какую-то постановку "Сильвы", ну, и "Вольный ветер", конечно. Но желания обязательно увидеть это все глазами почти не возникало. Параллельно с этим шла школа, а в ней, разумеется, был театральный кружок. Ну, а я куда только в ту пору не ходил. Во-первых, матшкола и республиканские олимпиады, потом химия — я был ярым активистом в школьном химкружке, но еще и ходил в городской дом пионеров и тамошнем кружке был старостой. Помню, как на вечере химии мы показывали простенькие фокусы на уровне "схождения благодатного огня". Еще радиокружок, но я скоро перестал туда наведываться и мастерил простенькие радиосхемы на дому, благо родители это поощряли. И вот еще театральный. Началось с "Недоросля", в котором я играл резонера ... не то Правдина, не то Стародума, уже и не вспомню, а мой приятель Фима — няню Еремеевну. Потом было, конечно, "Горе от ума", где я изображал полковника Скалозуба и очень горевал, что голос у меня высоковат, тут нужен бы бас.

Но больше всего мне нравилась роль иркутского генерал-губернатора в некрасовских "Русских женщинах". Княгиней Трубецкой была моя одноклассница Эля, которая мне очень нравилась. По ходу постановки я должен был целовать ей руку. Опыта ни у нее, ни у меня не было. Поэтому нам пришлось после уроков запираться в классе, чтобы отработать ситуацию. Ну, привыкли, перестали краснеть и в итоге славно сыграли роли — она в платье с открытыми плечами, а я в сюртуке с эполетами из школьного чулана. Театральной карьеры впоследствии ни у меня, ни у Элечки не образовалось, но интерес к театру это поддержало. Я потом водил ее на концерты приезжавших в Уфу джаз-оркестров Рознера и Лундстрема. Надеюсь, что и у нее остались об этом неплохие воспоминания.

В шестнадцать лет я впервые съездил с родителями на юг в Кисловодск. Там опять встретился с акимовским Театром Комедии на гастролях. Мы сходили на постановку модной комедии "Опаснее врага". Ну, такая сильно оттепельная комедия, где действие происходит во ВНИИКефира, положительные молодые герои разрабатывают кефирные таблетки для космонавтов, их пожилой завлаб по фамилии Иззагардинер им всячески сочувствует, но и предостерегает, ссылаясь на личный опыт начала 50-х, а один из главных врагов это завкадрами, который запускает к себе за перегородку посетителей возгласом "Введите! В смысле — войдите". Смешно, конечно. Особенно, если это не тебе иметь дело с таким начальством. В общем, понравилось, я пришел к выводу, что хороший театр — это интересное времяпрепровождение.

* * *

<

Между тем школа взяла, да и закончилась. Пошел я в итоге в нефтяной институт, благо и отец нефтяник, и вырос я в городе нефтепереработки, и в прошлом были химкружки и еще воскресная химическая школа при университете. Ну, я несколько метался между возможными специальностями от физмата до истфака. Может быть, еще и то сказалось, что до нашего Нефтяного мне идти было шесть минут.

Для новых студентов без двухлетнего производственного стажа у нас был "хрущевский сэндвич". Начиная с конца октября мы на два года шли работать на здешние заводы. Те, кто был по специальности "Переработка нефти и газа" на Новоуфимский нефтеперерабатывающий операторами на установки, те, кто был по специальности "Контрольно-измерительные приборы" шли слесарями именно что КИП, а мы, нефтехимики, отправились на завод Синтезспирт, аппаратчиками тоже в цеха. Я-то попал в цех по производству изопропилбензола. Раньше это была самая эффективная высокооктановая добавка для авиабензина, а в мое время поршневые авиационные двигатели на бензине превращались уже во что-то вроде парусов. То есть, оно вроде бы и есть, но уже осталось на самых примитивных рыбацких шаландах, либо в виде спортивных или отдыхательных яхт. Так и в воздухе реактивные двигатели на керосине вытеснили поршень в любительские полеты и сельхозавиацию. Наш продукт уходил на производство альфаметилстирольного каучука, а после пуска нового цеха — на производство фенола и ацетона. Теоретически мы при этом продолжали учиться вечерами либо на специальных дублях лекций с утра для тех, кто работает в вечернюю смену. Ну, там ... по мелочам. Высшая математика не в очень большом объеме, история КПСС, теоретическая механика, еще что-то. Даже сессии сдавали, но при том темпе, когда материал одного семестра растянут на три, не сдать было просто невозможно, даже для самых тупых и ленивых. Никакого участия в жизни ВУЗа при этом, конечно, не было. На комсомольском учете мы были на заводах, встречались более не в институте на лекциях, а в заводской столовой по дороге на смену. К слову скажу, что на нас этот эксперимент закончился, как, впрочем, и прочие хрущевские эксперименты. А напрасно, с моей точки зрения. Мы о своей будущей специальности узнали не так мало, при этом — с позиции пролетария, которому крутить задвижку.

Но все кончается, кончился и наш трудовой процесс на заводах, мы вернулись под кров родного ВУЗа. Где-то к концу первого месяца нового семестра меня вызвала к себе в кабинет наша деканша Любовь Нисоновна Пиркис, по кличке "Тетя Пи" и сказала, что кроме прочего в институте предстоит конкурс худсамодеятельности — так что я и мои друзья можем сделать для родного факультета? Тут она, в общем, угадала. К тому времени уже сложилась довольно спаянная компания, имевшая базу в квартире уехавших в Индию на строительство НПЗ родителей нашего приятеля Лени. Пустая хата с фоно — понятно, что мы там не только пили ханку, играли в кости и тискали девочек, но иногда под мухой и пели нестройным хором, например, песни Анчарова, Окуджавы либо Визбора. "Спокойно, — так сказать, — дружище, спокойно. У нас еще все впереди".

Я сказал, что мы подумаем и, на всякий случай, попросил о свободном посещении лекций. Мы что-то не могли привыкнуть к обязательному хождению в институт на шесть-десять часов каждый день в одно и то же время. Ну, а вечером доложил о беседе своим дружкам. После некоторого обсуждения и пары трехлитровых бутылей "плодововыгодного" вина было решено сочинить и исполнить куплеты из известных оперетт со студенческой тематикой. Ну, вроде того, что студентка-староста группы распекает прогульщика: "Ах, мой друг, Вы отбились от рук. Пропустить Вы смогли целых лекции три ...". И далее в том же роде. Прогульщик же в ответ объясняется ей в любви. Кончалось это дуэтом: "Любовь такая, передовая, она по жизни будет вместе нас вести ...".

Были еще опереточные сценки, потом мы подняли руку на Вильяма нашего Шекспира. Последовали сценки, в которых действовали Гамлет-преподаватель, студентка Офелия и подсказывающий ей Полоний, Гертруда, сдающая зачет по аналитической химии и с горя выпивающая анализируемый образец. И так далее. Все это вместе мы нахально наименовали "Тени забытых предков" и выставили на смотр.

Скажу честно — был успех, и мы были им до невозможности горды. Правда, лично мне это принесло семейные неприятности. На районном партактиве наш ректор сказал моему отцу: "Я знаю Вашего сына, Александр Сергеевич. Он у нас в самодеятельности выступает". Гнев отца был беспределен: "Я думал, что мне про моего сына скажут, что он отличник, что он в студенческом научном обществе хорошие работы делает. А я слышу, что ты на сцене кривляешься!"

Я молча пыхтел, слушая его иеремиаду. Но с самодеятельностью не завязал, продолжал сочинять и ставить сценки в организованном нами СТЭМе, а уж особенно был горд, когда что-то вышло за стены нашего ВУЗа и появлялось на сцене в других институтах и даже за пределами нашего города. Побочным эффектом тут было то, что из наших отцов-основателей СТЭМа все, кроме упоминавшегося Лени и меня, через какое-то время вылетели из института. Ну, перешли на вечерний.

Да и я, честно сказать, был "на взлете". Один из главных по нашей специальности предметов "Процессы и аппараты" я сдавал сразу три части за один заход. Очень гордился тем, что явно недовольный хвостистом профессор все же поставил мне отличную оценку, правда, предварительно погоняв по всему курсу в течение пяти часов. Вообще я стипендию получил только на последнем курсе, уже сразу повышенную. Тут уж подействовало то, что моя жена была у себя в Московском строительном отличница, сдававшая всегда сессии досрочно. Ну, и меня заэжектировало.

От руководства СТЭМом я к тому времени давно ушел, у меня вообще "гена руководства" от природы нет. Старшим по команде стал мой задушевный дружок Малик, который тут же на встрече с молодым пополнением, желавшим у нас выступать, официально заявил: "В Голливуде говорят — путь на экран идет через постель режиссера. Разрешите представиться — режиссер СТЭМа Малик М.". Часть кандидаток после этого сразу отпала. Но никак не все.

Я же всем морочил голову Бертольтом Брехтом, на котором был помешан, прочитал все собрание его театральных работ, переведенных на русский, дочитался до "Покупки меди", его теоретической работы о "театре "отчуждения". К нашим простеньким сценкам все это не имело никакого отношения, скорей всего для нас недостижимым идеалом был райкинский Театр Миниатюр. Где-то в это время мне повезло попасть на Всесоюзный конкурс самодеятельных театров. По-моему, дело было в Челябинске. Или в Свердловске.

Ребята из местного студенческого театра пристроили меня в общежитие. А днем и вечером я вместе со всеми помирал со смеху, слушая один театр за другим. Нам там, конечно, делать было нечего, но мы и не претендовали, нам достаточно было городской известности. А там главными звездами были одесситы. Особенно один коротенький и крайне энергичный, а другой высокий и худой. Показали они пародийную "Принцессу Турандот", что вызвало некоторое смущение. Сидевший в жюри всеобщий наш кумир Аркадий Райкин высказался том смысле, что спектакль ему очень нравится, но вот у них Император Альтоун объявляет, что он "дарит принцу Калафу сто баранов, сто верблюдов и госпиталь". "Да, действительно, наша страна много помогает развивающимся странам, строит у них не только заводы, но и стадионы и госпитали. Но надо ли над этим смеяться?!" Из зала послышалось анонимное "Плакать надо, Аркадий Исаакович!" И наступила тишина. Ну, что он возразит? Сам же воспитывал, спасибо ему за это.

* * *

Однако, веселое студенческое время закончилось. Я спланировал, даже сьездил в министерство в Москву добивался, чтобы меня распределили на Ангарский нефтехимкомбинат. Это мне отец напел, что там будет настоящая работа, смогу найти со временем и тему для хорошей диссертации. Так что от предложения остаться при кафедре и там постепенно высидеть себе и кандидатский диплом, и, подразумевалось, докторский, а со временем пробиться в местные академики, я отказался. Но в любом случае я в Ангарск не поехал, а отправился в Краснознаменный Дальневосточный военный округ на два года под лейтенантские погоны. К тому времени выяснилось, что песня "Москва-Пекин, Москва-Пекин! Идут вперед народы" несколько вышла из моды, на Дальний Восток посылают новые и новые пехотные, танковые и артиллерийские части. А их нужно снабжать горючим: бензином, дизтопливом, маслами и прочим. Вот, значит, меня и кое-кого еще подхватили, выдали предписание и велели к концу августа явиться в Управление тыла КДВО в Хабаровске. Я провел свои два года на станции Березовский-Восточный в 40 километрах от Благовещенска. В связи с обострившейся советско-китайской дружбой большую часть времени проходил с кобурой на правом боку — округ был на повышенной боевой готовности. Могу сказать, что кое-чему я там и тогда научился. В частности, понял, что если отдаешь приказ что-то сделать, то надо и самому это уметь. Пожил впервые в жизни в сельской местности, увидел, как валютная культура соя уходит под снег неубранной, а потом пытался для любопытства узнать — зачем это так делается.