Напряжение: том 7

— Единороги... — прислушался я к оживлённому шептанию старика и поймал взгляд его красных воспаленных глаз. — Единороги! Я должен спасти единорогов!

— Йохан, единорогов нет. — Терпеливо попытался достучаться я до его сознания.

— Нет? — Спросил он с наивным взглядом ребенка.

— Совсем нет. — Подтвердил я.

— Значит, я не успел! — Пригорюнился Йохан.

Пришлось надевать на его пальцы парочку перстней из тех, что постоянно носил сам, и терпеливо ждать, пока продукты интоксикации исчезнут из крови.

— А что я здесь делаю? — Похлопал старик глазами, когда эффект артефактов основательно прочистил ему мозги.

— Стираете белье в кокаине, — терпеливо пояснил я, указав, соответственно, на тазик и мешок.

— Никогда со мной такого не было... — автоматически произнес он. — А где Марта?

— Зависит от того, какие она использует духи, — задумался я, а затем подошел к черному пакету. — Вы мне не поможете слить это в канализацию?

— А-а... — Завис Йохан, переводя взгляд от тазика к мешку и обратно.

— Тут миллионов на двадцать, — приподнял я отраву.

— А можно — я? — С затаенным дыханием попросил хозяин отеля. — Подумать только, в моем отеле сливали в канализацию...

— Не вздумайте хвастать! — Жестко прервал его я.

— Только внуку! — Пробормотал он, аккуратно скидывая содержимое мешка в огромную стиральную машину. — Сейчас мы его пару раз быстрой стиркой... И, ваше сиятельство, если это важно: Марта не терпит туалетную воду и духи.

— А вот это уже скверно. — Быстрым шагом направился я узнавать текущую диспозицию в отеле.

Вышел из подвала с техническими помещениями, поднялся в холл, где и был перехвачен взволнованным Раулем.

— Имя? — Напряженным тоном произнес я.

— Не знаю. — Отрицательно замотал он головой и виновато посмотрел наверх.

— Вы же были, когда они представлялись!

— Они вообще не представлялись! Зашли вдвоем пять минут назад прямо через защиту отеля, сказали, что к вам, и сразу поднялись наверх! Один — огромный такой, как медведь!

— Твою же... — рванул я по лестнице наверх, отмахнувшись от попыток Рауля оправдаться.

Потому что я знаю человека таких габаритов, который спокойно проходит через защиту, созданную для Шуйских. А второй... Вторая... А у меня еще там духами пахнет!

* * *

Виною тому неправильно поставленная стопа или незалеченная травма, но к третьему десятку ступеней нога вновь начала отдавать болью.

Первый гость ожидал на изгибе третьего пролета, ведущего на четвертый этаж. Вернее, он весь пролет и перегораживал — широкий, чуть сутулый из боязни низких и таких хрупких потолков Шуйский Артем вид имел миролюбивый и слегка виноватый.

— Прошу, не обижайся, но я должен был это сделать. — Поднял он руки раскрытыми ладонями ко мне, стараясь успокоить.

С его плаща из серой кожи стекали капли — за окном был дождь. В расстегнутом вороте поверх рубашки был виден широкий медальон из золота с вычеканенным гербом Шуйских — лучший документ в любом городе мира. Даже неграмотный сходу определит статус владельца.

Я же молча смотрел за спину Артема, прозрачно намекая, что самое время посторониться и дать пройти.

— Я обязан был привезти человека, способного уберечь тебя от безумств. — Пытался он быть убедительным.

— Где моя жена?

— Так... В Румынии, — растерялся он. — Там ни связи, ни интернета. Ей никто ничего не говорит. Уверена, что с тобой все хорошо, и ты в тюрьме... Подожди. Ты решил, что я Нику привез? С ума сошел? Она же беременная!

-Светлану? — Запнулся я.

-А можно было?

— М-м... Тогда кто там?

— Завуч. Школьный. Руслан Артемьевич.

— А-а... Ну, привет ему. — Я развернулся и принялся спускаться вниз по лестнице.

— Стоять. — Легла на плечо широкая ладонь. — Максим, вернись и прими свою судьбу. Он никуда не уедет.

Я постоял некоторое время на лестнице, переживая нахлынувшую волну чудовищной несправедливости — ощущение, всякий раз сопровождавшее мою встречу с завучем. Да, обычно до этой встречи что-то горело, взрывалось, падало, пропадало и находилось у меня дома. Но никогда все обстоятельства дела не изучались полностью! Я даже как-то ходил к нему с адвокатом — и что бы вы думали? Он даже адвоката заразил своим скептицизмом! Дескать, нашедшийся автобус с конструкторами Аэрбасса — это не повод для радости! Весь мир ищет — а они живые, здоровые, работают на нашей даче, ягоды свежие едят... Но нет — постоянная критика. И эти люди сами жаловались на проблему космической программы княжества!

— Я, кстати, ногу себе повредил... Может, я потом с Русланом Артемьевичем встречусь? И справку от врача принесу.

Должны же быть в этом городе врачи!

— А как ногу повредил? — С заботой поинтересовался Шуйский. — Руслан Артемьевич спросит.

— Забыли про ногу. — Я с невозмутимым видом развернулся и принялся подниматься по ступеням.

Правда, последние шаги уже откровенно подкрадывался ближе, стараясь не шуметь.

В гостиной комнате четвертого этажа мало что изменилось с прошлого вечера: разве что стоял над закрытым гробом Руслан Артемьевич в расстёгнутом черном пальто и с великой скорбью на него смотрел.

— Я знал, знал, что так произойдет, — с тоской шептал он, проводя подрагивающими ладонями над лакированным деревом. — Это моя ошибка...

Позади меня звучно откашлялся Артем.

Руслан Артемьевич встрепенулся и посмотрел в нашу сторону.

— Самойлов, вы почему не в гробу? — Строго уточнил он у меня.

— Виноват! — Браво рапортовал я, выпрямившись с руками по швам.

— Отставить!

Руслан Артемьевич заложил руки за спину, поджал губы и мрачно смотрел на нас Артемом.

Думать, что на Артема тоже — было как-то спокойнее.

— Самойлов, что вы обещали мне на выпускном?

— Э-эм. Вспомнить, где кейс с ураном, который я не брал? — Честно попытался я припомнить.

Ох уже это вечное 'Ты вспомни, вспомни!' — да кейс вообще чужой и пропал на другом континенте! И главное: никто не спорит, все верят, но 'ты все же вспомни...'. — Вторым пунктом!

— Не устраивать войну.

— Вот именно! И что я вижу сейчас?!

— Но это не я! — Возмутился уже совершенно искренне.

— А кто обещал принять в ней участие во вчерашних новостях?! — Гремел строгий голос, усиленный неплохой акустикой помещения. — Разве этому мы тебя учили?!

Вообще-то этому и учили, но я предпочёл маску покаяния и скорби, подсмотренной на картине Федора Решетникова. Обычно эта форма мимики уменьшала вероятность вызова родителей в школу.

Впрочем, ближайший родственник ходил где-то по городу и собирался убить местных хозяев. Вряд ли жаловаться ему имело хоть какой-то педагогический смысл...

— Я просто...

— Не оправдывайтесь, Самойлов!

Подавив тяжкий вздох, я приготовился минут десять разглядывать и подсчитывать орнаменты на обоях за спиной завуча. Между прочим, в нашей школе в кабинете директора были две тысячи одиннадцать вертикальных линий и двести сорок завитушек — в последний раз. Время от времени обои переклеивали — иначе я бы там рехнулся за пять лет.

— ... и хватит подсчитывать завитушки на обоях!

Я аж вздрогнул и с опаской посмотрел на завуча.

— Вы хоть понимаете последствия содеянного вами?

— Моего деда не убьют? — Осторожно предложил я версию.

— Причем здесь сеньор ДеЛара? — удерживая в глазах эмоцию, которая все эти пять лет безумным образом сочетала ярость и заботу обо мне, выговаривал мне он. — Вы собрали под одной крышей двадцать благородных княжичей! Вытащили на эту войну!

— Им напомнили о долге, — попытался я уточнить.

— И теперь они на вашей войне, под вашим руководством, Самойлов. — Сменил Руслан Артемьевич тон на зловеще-мрачный. — И что же я увидел сегодня, всего лишь зайдя в здание?

Я предпочел отмолчаться. Хотя бы потому, что первым попавшимся ему человеком был разыскиваемый преступник.

— Я увидел разруху, Самойлов. Где часовой? — Вкрадчиво продолжил завуч. — Почему нас никто не остановил и позволил пройти внутрь? А тот единственный человек — без вопросов указал, где вы живете? Что я увижу, пробыв тут еще час? Самойлов, я вас спрашиваю!

Но до того, как успел возразить, открылась дверь в спальню, откуда вышел закутанный в алый бархат занавески князь Давыдов, задумчиво разглядывающий бутылку вина.

— Кто-нибудь видел штопор в этой дыре? — Попытался он уцепить пробку ногтями, потом, не выдержав, уцепился за нее зубами и с удивлением заметил гостей.

— Алкоголизм, — зловеще прокомментировал завуч. — Моральное разложение!

— Вот кстати о моральном разложении. — Оставил Давыдов бутылку в покое и с возмущением обратился ко мне. — С утра я обнаружил молодую парочку в своем гробу. Это недопустимо!

Ага, вот откуда запах духов...

— Вино тоже появилось после этого происшествия? — Меланхолично уточнил я, стараясь не смотреть на завуча.

— Оно лежало здесь на кресле! — Обернулся господин полковник к указанному предмету интерьера. — Полагаю, если эти два события связаны, то штопор внутри гроба. — Терпеливо предположил я.

И слегка вздрогнул, когда крышка немедленно рухнула вниз, слегка смягченная ворсом ковра.

— Вы были правы, ротмистр! — Возликовал Давыдов, перегнувшись через край, поерзав там рукой, и, вытащив нужное, принялся вкручивать в пробку на винной бутылке.

На побагровевшего Руслана Артемьевича было жутковато смотреть.

— А вы, простите, кто? — Мягким тоном уточнил завуч у Давыдова.

Он таким тоном кодировал несознательных людей от пьянства и курения на спортивной площадке школы.

— Я? Я — гусар! — Был краток господин полковник, но манипуляции с вином все-таки прекратил.

— Где форма? Почему без обуви? Как фамилия? Кто старший по званию?

— Так я и есть старший по званию, — замялся господин полковник. — Полковник Лейб-гвардии гусарского Его величества полка князь Давыдов! — Вытянулся он во фрунт, но щелкать пятками босиком постеснялся.

— Ваше сиятельство, какой пример вы подаете молодежи? — Сменил тональность Руслан Артемьевич на укоризненную.

— Если не я, то кто научит их грамотно похмеляться поутру? — Тихо возмутился князь, но тут же приосанился и выдал знакомым ревом. — А вы кто таков? Гусар?!

— Я — школьный учитель. — Мягко произнес завуч.

И весь напор господина полковника как-то сник, сменившись легким смущением.

— Шуйский Руслан Артемьевич. — Представился наставник.

— А вы, разрешите спросить, к кому? — Уточнил Давыдов.

— К Самойлову, — простер Руслан Артемьевич руку в мою сторону. — И вынужден проявить недовольство вашим подчиненным. Дежурные не назначены. Присутствующие не отмечены в журнале. Задания подчиненным не выданы, а их исполнение не проверено. Нет даже плана проведения занятий!

— Ну почему же нет, — встал на мою защиту господин полковник. — Сегодня мы хотели взять штурмом телеграф!

— Похвально, — слегка наклонил голову завуч. — Надеюсь, Самойлов подготовил маршруты движения по городу, провиант, медикаменты, транспорт, схему построения в колонне и пути отхода?

— А вы точно учитель? — С сомнением произнес его сиятельство.

— Я завуч. — Веско произнесли в ответ.

— А звучите, будто штабс-ротмистр...

— Работа звуча мало чем отличается, — перевел Руслан Артемьевич взгляд на меня.

Ну а я... Если бы можно было провалиться сквозь землю или исчезнуть еще каким-нибудь способом — то уж поверьте, еще в школе бы наловчился.

— Так как же вы, Самойлов, собираетесь добиваться подчинения у двух десятков выскородных? Это сегодня они видят в вас ротмистра и старшего по званию. А завтра, увидев слабину, вспомнят, что их род — старее вашего, и это вам следует исполнять их команды. С таким коллективом вы проиграете свою войну, даже если ваш дед победит в своей!

— Полагаю, господа, будет разумным назначить Шуйского Руслана Артемьевича штабс-ротмистром! А вас, Самойлов, я прошу внимательно прислушиваться к словам многоуважаемого гусара! — Примирил нас Давыдов.

— Так точно, господин полковник! — Встал я по стойке смирно.

— С вашего разрешения, господин полковник, я проведу смотр личного состава и зарядку! — Коротко кивнул Руслан Артемьевич.

И под нашими взглядами, при полном молчании, вызвал лифт, его дождался и зашел внутрь. В последний момент вслед за новоиспеченным штабс-ротмистром юркнул Артем, и его маневр я одобрял полностью. Потому что документ у него на шее как минимум обозначит акценты происходящего и удостоверит звание спутника. Хотя Руслан Артемьевич и без этого умеет быть очень убедительным — вон, спецы из Аэрбасса у нас в школе до сих пор физику ведут...

— А наш штабс-ротмистр что изволил ранее преподавать? — Задумчиво смотрел на закрывшиеся двери лифта господин полковник.

— М-м... Вычитание, извлечение, сокращение, умножение на ноль...

— Математика, — с пониманием вздохнул Давыдов. — Беда у меня с этой математикой и вечные проблемы... Помню, воевали с турками за проливы. У них — пять кораблей! Так мы четыре потопили, два сожгли...

— Как же так вышло, ваше сиятельство. Кораблей же пять?

— О, тому есть объяснение! Я даже запомнил, там так дружелюбно еще называлось... Френдли... Френдли фойр, вот! — Почесал он затылок штопором и вновь задумчиво посмотрел на бутылку вина. — Надо отметить назначение штабс-ротмистра, пока он не видит!

— Господин полковник. — Кашлянул я, пока Давыдов вновь вкручивал штопор в пробку.

— Да-да?

— Разрешите личную просьбу, господин полковник.

— Слушаю вас внимательно, ротмистр. — Отвлекся он от бутылки.

— Вчера у меня был разговор с двенадцатью новоприбывшими. Вам должны были о них сообщить.

— Верно, юнкер Ломов доложил обстановку.

— Я имел с ними беседу ночью. Из оговорки княжича Куракина я понял, что спутники его, а также иных семей вольноопределяющихся, смотрят на земли Юсуповых. То есть, род Куракиных, вполне возможно, имеет планы поучаствовать в нападении.

— Это как понимать?! На семью командира?!

— Я полагаю, одной из причин прибытия некоторых благородных господ является выход из-под знамени полка для участия в войне. Кроме вас и императора от службы их никто отставить не может, а повод всегда можно найти... И в этом есть моя просьба, — опередил я рвущееся из Давыдова возмущение. — Я прошу вас не препятствовать этому выходу. Прошу отнестись к нему со всем терпением и равнодушием.

— С какой это стати я должен терпеть эдакую фронду?! — Чуть не разбил он бутылку резким жестом.

— Я прошу вас об этом. Это политика, господин полковник.

— Политику я люблю еще меньше математики... — Помрачнел его сиятельство. — Так говоришь, предадут?

— Не предадут... И не все... Но перед решительным моментом, я бы не стал на них рассчитывать.

— Вот как... — Погрустнев, Давыдов дошел до кресла и сел на его краешек.

Одним ударом по дну бутылки выбил пробку, даже не предав этому значения, и надолго приложился к горлышку.

Я за это время присел на соседнее кресло, отделенное от первого журнальным столиком.

— Ротмистр, у тебя есть любимая грустная песня? — Поднял он на меня взгляд.