|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Ближе к обеду мы вышли из топи, хотя тронулись, как только болото проснулось, и чуть забрезжил, розовый рассвет. То же вопрос к нашим учёным. Ночью гадь, была в каком-то своём не понятном для меня оцепенении, а как только время подошло к раннему утру, трясина стала оживать, шипеть и булькать своим ужасным зловонным дыханием. Видно земля-матушка тоже стала просыпаться по не многу.
Повязки свои не снимали, пока не вышли на твердыню, в редкий осиновый лес. Не знаю, насколько они спасли нас, от газа, но избавится от них, я всё же не рискнул.
Свежий порыв тёплого ветра степенно ударил в лицо.
— Земля... — прокричал я и присел возле небольшого деревца, прильнув к нему спиной, как тот адамов-змей искуситель.
Этой ночью никто из нас не сомкнул глаз, на чёртовом болоте. Лярва всё время дрыгала своими задними ластами и пугала нас в темноте до икоты. Живучая скотина оказалась, хоть и с перебитым позвонком. Да и страшный смрад демона по имени Гугуль, недалеко лежащие обезглавленное тело, тоже сильно напрягал наши с ребятами нервы. Скажу вам: было как-то не уютно. Привет от Одина... Похоже нас ждали. И обложили ведьму со всех сторон, как дичь на охоте. Вот, вот, собачки гончие должны нарисоваться...
Даже арийка и та припала к земле, не в состоянии занимается своим марафетом, сил не было вовсе. Все сильно устали. Почитай сутки в болоте и три дня под проливным дождём, который сменялся сильным буреломом и крупными кусками льда. Видно ребята попали под тропический циклон.
Воды для нас было за эти дни ну очень много, просто до жути, но снаружи, а вот для употребления вовнутрь она закончилась.
Немного передохнув, я заметил, что жаркое летнее солнце, стало припекать, и поджаривать мои штаны, своими ультралучами, которые стали превращается понемногу в деревянные, от мути болотной. Да и зараза, какая-та, меня всё время грызла между лопаток, и не только... Нежно так сказать, покусывала сволочь такая. Так что нам всем был нужен хороший привал и полноценный отдых. Но нужно было с начало найти драгоценную влагу. За прошедшую ночь, нами были выпиты все её запасы. Видно из выходящих в атмосферу болотных испарений, всех мучал сушняк, а сушняк дело страшное и первоочередное, знаю не понаслышке. Можно сказать — эксперт в этом деле...
Я приподнял голову и осмотрелся. Небольшой подлесок заканчивался рывком, за которым была видна пожелтевшая полоса бескрайних степей, которая была похожа на волнующие и перекатывающие живое покрывало, матушки-природы.
У меня сразу же засосало под ложечкой, напоминая мою родину. Цветущие степи, не имевшие конца и края, были похожи на отчий дом. Мне кажется и Ставрополье назвали краям, из-за того что, где-то начиная с самого великого Дона, они уходили своими перекатами к подножию терпкого и грозного Кавказа. Чем вам не край земли? А!.. Нас же дальше нет... Вот и выходит, край Великой Руси.
У многих с непривычки от этих простор, глаза разбегались. Где чувствуешь себя чуть-чуть вольным человеком: вот где казачья вольница ковалась. Мда... Там минимум ощущается замкнутость густых лесов центральной полосы России, или того же Урала. Каждая лягушка своё болото хвалит, скажу вам, так и я, чувствую себя грязной жабой, которой нужна срочно чистая и глубокая лужа. Ой! О жабах молчок... Хватит на сегодня бестий рогатых...
— Вода! — порыв ветра донёс до меня звонкий девичий голос Фриды. — Мальчики, вода...
Вот же неугомонная и когда только успела. Я приподнялся на локти и посмотрел в сторону нашего проводника. Фрида стояла метрах в ста от нас, и размахивала нам своими руками. С трудом перевалив себя на четвереньки, я пополз в её сторону.
— Вода... — радостно шептал я, облизывая пересохшие губы.
Вода, это было сильно сказано, мы с Горыней переглянулись. Перед нами в небольшой впадине, с трудом прорываясь сквозь глинистый грунт, ели заметно глазу, пульсировал, маленький родничок, крохотный совсем.
— Я уже напилась! — Прострекотала эта стрекоза.
— Угу... — промычал наш богатырь и припал к источнику столь драгоценной для нас влаги.
— Он видно недавно, народился..., — Фрида указала рукой на мелко бегущую его струйку, — видишь..., ещё порослью не порос по берегам. Да и зверь тропу не успел натоптать к нему. Представляешь..., он только родился! — она улыбнулась и присела к истоку.
Вот же радость какая. Ей богу дети...
Я вытащил свой меч и стал кощунственно им работать как лопатой, роя метрах в пяти небольшую заводь. Наберется скоро..., если для постирушек этого мало будит, но хоть лица свои от тины болотной обмоем.
— А я ещё суслика не далеко видела!.. — Копец..., бедный суслик, был да сплыл. Жизнь штука такая, нехорошая..., особенно если ты по жизни жирный суслик, который у всех на виду.
Стоя на четвереньках, я зачерпнул водицы и сделал жадный глоток. Студёная..., аж зубы ломит. Не хватало ещё ангину подцепить. Пока я аккуратно глотал воду, место для постирушек уже заняли. Ну и ладно, ей видно нужнее.
Я стал, выбираться из своей стальной рубахи, когда все уже немного привили себя в порядок.
— Горя! Отцепи её, а то она меня съест... — я подставил ему свою спину. Горыня счистил ножом пиявку.
— Готово! — отозвался здоровяк. — Больше негде нет?.. — и лыбится зараза стоит. — А то меня энтово, там..., грызнула подлая... — и он многозначительно почесал ягодицы.
После помывки стало намного легче, и я стал себя чувствовать на слабую троячку. А раз так, тогда наш проводник решил нас вести в глубокую опалённую жгучим солнцем степь. Ну что ж, идти, так идти, оставаться тут, я тоже смысла, не какого не видел. Фрида пообещала, что ближе к вечеру мы выйдем к приграничью Мюрквида, и у нас будит полноценный привал.
— М-ю-р-к-в-и-д... — обкатал я это на языке. И оно мне как-то сразу не понравилась, звучит как угроза.
По степи двигались быстро, хоть и были мы на открытой местности, но не какой тёмный зверь на солнце не выйдет, у них на ультрафиолет сильная аллергия, так что мы были временно в безопасности. Только где-то стадо степных джейранов обошло нас стороной, да могучий тур, повстречался, с двумя молодыми тёлками. Горыня кивнул в их сторону, но арийка сказала: нет, нам столько не надо. А мне даже представить было страшно, что бы снами сделал этот телёнок с метровыми рогами. Фрида рычагом взвела самострел и на отмаш выпустила стрелу в пожелтевший ковыль. Раздался характерный звук тетивы и под выцветшим пучком травы, жалобно пискнули. Не дай бог, в следующей жизни, в суслика попаду! А я могу... я такой...
Солнце стало уже нестерпимо печь лицо, когда на горизонте показалась чёрная полоса леса, чем ускорила мой шаг. Я заметил, что Горыня стал по немного отставать от нас.
— Давай сумму понесу! — и я перехватил лямки, перекидывая её через своё плечо.
— Ёк макарёк! Ты что сюда песка речного насыпал?
— Да нет..., — богатырь пожал своими плечами, — это же соль. Что не помнёшь? — и тут же осёкся.
— Помню..., но не сразу. — загадочно ответил я.
Вот так, самое ценное в нашей жизни, это не серебро и злато, да камни самоцветные, а самая простая соль. Соль всему голова. Так что ведьма думаю, будет довольна нашими потугами.
— Волхв ей ещё гостиниц передал. Только он у тебя... — и он указал на мой свисающий мешок. Я многозначительно в ответ кивнул: мол, сам знаю. Остановимся на ночлег, надо бы поковыряйся в сумочки у Олега.
Перед нами стоял лес Мюрквида, раскинув свои объятья от края до края, корявой стеной, словно огромный сказочный великан. Не какого желания у здорового человека зайти в него, не могло даже в голове родиться. Особенно у меня! Сразу же заныла нижняя чакра, предвкушая очередные для себя приключения.
Покалеченные навью, изогнутые стволы деревьев, не реальными узорами закручивались и переплетались в тугие узлы, которые протягивали свои ветви к синему небосводу, словно они умоляли несокрушимые небеса, прося у них помощи. Явно это была аномальная зона, как тут говорят, перекресток мира Нави. И над всем этим нависло прозрачное купольное небо, немного искажая пространство, чем-то напоминая, стеклянный пузырь. Меня от этой картины всего передёрнуло.
— Бабка моя рассказывала... — только начал свою песню Горыня, как его сразу перебила арийка.
— Да заткнёшься ты или нет, со своей Агафий! И так боязно чего-то, ещё ты каркаешь. — здоровяк сразу сник. Люди они суеверные и пугливые, особенно если чего не понимают. Я выпендриваться перед ними тоже не стал, у самого играло...
Мы в метрах пятисот остановились на постой от опасного и дремучего леса, инстинктивно поглядывая в его сторону. А он притягивал всё время мой взгляд. Что больше всего меня настораживала в аномалии, так это отсутствия птичьего песнопения. Чаща была нема. А вот со стороны степи, пел в небе, не видимый глазу, радостный жаворонок. Вот же горлохват неугомонный!
Сбросив с натруженных за день плеч тяжёлые мешки, мы выбрали небольшую прогалину для костра. Решения приняли единогласно, ночь проводим тут, идти в темноте по этому лесу равносильно самоубийству. Моя нижняя чакра сразу успокоилась: правильно, мол, думаешь Серёжа, всё правильно...
Проводник наш сразу определил, в каком направлении вода и отправился на разведку. А я пошёл в сторону леса собирать хворост. Кушать было охота так, что мои легкие отползли ближе к гландам, от моего желудка, брюхо подводило, как у гончего пса Одина. Тфу... нечистый... и я стал гнать эти мысли от себя по дальше.
— Тернистый будет через него путь... — Горыня стал рядом, задумчиво вглядываясь в искалеченную чащу.
— Я тоже так думаю, что без приключений не обойдется...
— Бабка их называет Сквоки... — и он стал собирать волосы в конский хвост.
— Это кто такие? — не сразу расслышал я. Горыня показал рукой себе по пояс. — На людей сильно смахивают, вроде обезьян, только лютые сильно и зубастые, да по веткам скачут, что копьём не достать. Бабка в дорогу напоследок шепнула: бойся Горя копий ихних, ядом крепким обмазаны они, что путника заплутавшего обездвижат. А когда человек упадёт от стрел отравленных, только глаза свои пучить сможет, да глотку безмолвно драть. Вот тогда они и навалятся на тебя всей стаей, с сотню ртов будет, не меньше, тварей этих, и человека живьём поедают, вроде муравьёв хищных. А ты только и можешь смотреть на долю свою ужасную, да криком немым изводится...
Я представил эту картину, почувствовав как подлый холодок, пробежал по спине.
— Ладно, давай хворост собирать, ночь впереди.
Пака я разводил костёр, Горыня принёс три небольших камня и установил на них котелок, литров на шесть. И тут же, сразу нарисовалась, сияющия арийка.
— А вы чего, мальчики, обмываться не будите?..
— И так сойдет... — проворчал Горя.
— Ну, ну, вшей значить кормите... — присела она рядом.
— Колдун Сергей... А как в твоём мире молодицы одеваются? Что носят? А живут как? А подворье какое? Поскольку деток рожают? А как гадают на суженого? Расскажешь... — она сверкнула любопытными глазами.
Я быстренько подскочил, расправив свои плечи. — Ты лучше за костром присмотри, а мы с Горыней пойдем вшей погоняем! — я гордо развернулся и направился к небольшой речушки, в метр ширины. А то чувствую этот репей, не отцепится от меня до самого утра. Любопытная баба попалась, однако...
Подойдя к ручью, я первым делом скинул кольчугу и рубаху. Вода в нём была тёплая солнцем прогретая, да и чего ей холодной быть то, глубиной покалено всего. Я с удовольствием сполоснул лицо, да тело своё, и замер. Олега я не видел не когда. Из кривого ручья словно из зеркала, на меня смотрели, нет, не голубые глаза, они были синие, цвета северного океана. Прямой нос и чуть припухлые губы, немного с ямочкой подбородок. Довольно приятный молодой человек. Русый волос, который свисал прядями, чуть волновался на ветру и, его мимика лица, что-то с ней не так, он не улыбался. Я попробовал растянуть рот до ушей, чем сразу стал похож на лягушку.
— Не печалься... — я провёл рукой по водной глади. — найдем мы твоё потерянное солнце, обещаю.
Зачерпнул в ладони воды и окатил своё лицо. А вот и руки мои, а то не как мне не осмотреться, всё как-то не до этого, с гонкой этой, по болотам и степям.
Ладони были мозолистые, особенно внутренняя сторона, возле запястья, да и сами запястья крепкие, бугристые. Я потрогал пальцам часть ладони, жёсткая, как у музыкантов, словно струной натёрта. Немного постояв в раздумьях, я вынул из ножен меч и обхватил его ручку, своей ладонью. Тютелька в тютельку головка меча упёрлась в подушку ладони. Я осмотрел вторую: две близняшки. Такие же мозоли были и на другой моей руке. — Обеерукий?.. — прошептал я.
— Нет, колдун Серыйгей! — Рядом стоял Горыня и внимательно разглядывал меня. — Он не бился двумя мечами. Он работал одним. Но одинаково хорошо и левой рукой и правой. Ты можешь им биться, в паре: меч и щит, или копьё и клинок, что даёт существенно большее преимущество, если ты не один и друзья прикроют от врага твою спину. — богатырь нахмурил брови.
— Но я не Олег... — не отводя своего взгляда от его голубых глаз, ответил я.
— Будь тем, кем ты родился на самом деле... Найди в себе силу и выполни до конца, своё предназначение. — он развернулся и стал снимать с себя броню. — Когда отец уходил на снежный перевал, это последнее что я запомнил от него. — и он сделал шаг в тёплый ручей.
Такой серьёзности, от этого простодушного здоровяка, я совсем не ожидал, но делать нечего. Я немного расслабился, плюнул, и тоже сделал шаг в своих сапогах, в прохладную воду, которая холодной струйкой скользнула к натертым ступням. Я прям, застонал от этого удовольствия. Дайбожечь ты мой, да как они ходят в них на босу ногу!..
Снимал я эти сапоги, матерясь, на чём свет стоит. Тужится пришлось так, что вены на лбу вздулись и чуть не лопнули. Даже у нашего богатыря челюсть отвисла. Выражения такие видно первый раз слышал, а вот значения их видно усёк сразу. Даже заулыбался. Но шокировало меня, не это, то, что народ ходил в сапогах на босу ногу, нет. Когда я снял первый сапог, я чуть не блеванул. Мама моя дорогая! Сапожная вонь клубами ударила меня в ноздри и чуть не сбила с ног. Даже голова закружилась. Трое суток не снимая, воняла от них так, хуже, чем от самого болотного демона Гугуля. Не в сказки сказать, не пиром описать... Надо было сапог думаю снять и поднос изуверу кинуть... Гугуль бы сразу издох.
Чую..., чую..., дух Ивана царевича! Вспомнил я к месту сказку народную и улыбнулся. Ещё бы его не чуять, после того, как мужик месяц брёл по болоту. Да если хоть один такой сапог скинуть, все Лярва бы передохли в радиусе пяти километров, а это уже было, похоже на запрещённое биологическое оружие. А я бы ещё в довесок к этому и второй снял...
Горыня тоже был уже раздет и обмывал своё мускулистое тело. Да он не только крепок смотрю в плечах был... Ух! Силушка русская богатырская, так вот ты какая... Таким и пришибить можно, если аккуратно. Аж жаба мая зелёная проснулась, и на желчь давить стала, сука поганая.
Ноги свои я обмыл и столкнулся для себя ещё с одной вселенской проблемой. Ногти мои были как у хищника лютого, можно по деревьям лазить, видать месяц были не стрижены в походе. Я вылез на покатый бережок и присел на зелёный его край.
— Горыня! А как вы ногти на ногах обрезаете?
Горя сразу напрягся.
— Так это..., — промычал он, — чурбак не большой нужен, или пенёк какой, да по крепче. — он стал выбираться на сушу.
— А чурбак зачем?.. — не понял я его сразу.
— Вот положим сейчас пальцы твои родимые, на пенёк, раз мечом аккуратно и срежем поскудные... — он потянулся за своим клинком.
Я сразу спрыгнул в воду и перебежал на ту сторону ручья. — Не надо меня, — говорю, — мечом. Может мне так удобней, вон, хоть на пригорок залезть..., мало ли чего в жизни пригодится!
Богатырь стоял на травки и помахивал своим оружием. — Ну хош, давай топорикам? У Фриды возьмём...
— Нее, — машу головой, — мне так больше нравится. Я люблю, когда у меня по пять пальцев, на ногах, мне с ними удобней.
— Так у нас у всех давно по два... — и он шагнул в мою сторону. — Стой колдун Гей!!! Ты куда?.. Да я шутканул чуток... Не..., не по два! По три! Я за пять лет всего лишь два раза промахнулся! Да стой ты... Я ж не поспею за тобой. Куда ушлый по бёг? Там же лес страшный...
Пока Фрида занималась всеобщим ужином, варя в котле трёх убитых сусликов, с какими-то травками хитрыми, я тем временем точил когти свои. Горыня улыбался как блаженный, поглядывая на меня как на дурачка. Я сначала их хотел обрезать ножом, но глянул на этот острый тесак, сразу передумал. Точно без пальцев останутся... Так что мне этот остроумный дал оселок, ну тем чем в наших деревнях косы точат, а тут, ножи и мечи. Сижу..., точу значить, чувствую к зорки утренней, управлюсь скоро. Фрида даже фыркнула глядя на эту процедуру.
Обычно мужики этим занимались только после славного похода на очередной выявленный прокол и охоты на нечисть чёрную, вернувшись в родовое поселения, живыми да здоровыми, к семьям своим. Ну, вроде там, хлеб, соль, банька, хорошо протопленная, мед сладкий да хмельной, деток потискать, да жёнку на ночь глядя согреть надо. А то серчают они в разлуки долгой, без мужиков своих. Грусть тоска их изнутри поедает. Ну а на следующий день, все вмести ходили к кузницу, вроде праздника у них. Вернулся мужик, уже хорошо..., а полностью целый, воздай хвалу. Кузнец мастер на все руки в деревни. И подкову прокуют если надо, и скотине копыта обрежет лишние, ну и за одно, мужикам нашим ногти на ногах обкромсает, а кому и подпилит чуток. Вот такой вот салон красоты у пращуров наших. Все при своём деле! Я бы сказал клуб по интересом...
— Сергей..., — рядом присела эта лиса, — а как у вас девицы ногти обрезают? — Фрида помешивала в котле, жирные куски, мяса суслика.
— Да так... — я стал показывать на своих руках. — Ножницы у них есть специальные для этого. Вот такие маленькие, в пол ладони твоей, вроде как у кузница, или щипцы, только крохотные. Тут ноготок подрежут, — я взял её руку и пояснял на пальцах, — тут вот заусеница болезненная. Вот это можно убрать ненужное, — я показывал на кутикулы, — ну а потом они их для пущай красоты, красят в цвет диковинный, алый, или сини, как сердцу угодно... — Вижу..., зря я всё это ей рассказал. По-моему думаю, я в этом мире себе всю жизнь испортил. Всё трындец, не отцепится теперь, не зря же ей прозвище дали Репей.
— Как лютики? — смотрит на мена преданными глазами.
— Ага... — киваю, — как Лютики. Или как синие море. Можно цветом морозной рябины, словно кровь. — Её зрачки расширились как у кошки голодной при виде жирного карася. Я не выдержал, и немного напел старую советскую песенку.
Ромашки спрятались, поникли лютики,
Когда застыла я от горьких слов.
Зачем вы, девочки, красивых любите,
Непостоянная у них любовь...
Всё вижу..., девка моя. Ваня..., я ваша на веки! Только стала, оглядываясь по сторонам, кому бы кровушку пустить, на краску, для коготков своих. Бедный суслик, или кто там следующий... А для меня плюс один. Теперь я её самый лучший друг на белом свети. Пусть только Гараун попробует меня обидеть... Она ему жопу на британский флаг своими самураями располосует. Ещё бы нашего богатыря расположить к себе. С этим труднее. Русы они такие..., хмурые, и чем ты больше балаболишь, тем меньше тебе веры. А я долго молчать не могу. Мне всё неймется... Только делом, больше не как. Видно это врождённое... Эх..., горемыка я горемыка... Как жрать то охота...
Я кушал руками..., нож только для меня был помеха. Хватал куски суслика жирными пальцами, впиваясь в него своими клыками, как тот дикий зверь, прихлёбывая горячий юшкой, смачно обсасывая белые косточки. Ещё немного и зарычу... Вкуснотища! Хлебушка бы сейчас. Но и так не плохо! Ох и наваристый бульон получился! Жирный конечно, как бы не пронесло... Всё больше не могу! Я откинулся на зелёную травку. В желудки стала разливаться приятное тепло, провоцируя меня на дремоту. Как спать охота...
— Колдун..., колдун Гей, вставай... — донеслось от куда-то из глубины моего сознания, бесцеремонно вырывая меня из моих сновидений, в котором я находился в городе Санкт-Петербурге. Меня аккуратно толкнули в плечо.
— Твоё время стеречь пришло... —
Я приподнялся на локти и огляделся. Тёмная ночь. Передо мной стоял Горыня.
— Спать охота... — он зевнул и улёгся на расстеленный, на земле рядом с Фридой плащ и сразу же захрапел. Вот, Илюша даёт! Я потянулся и стал подыматься, время вижу..., ближе к утру подходит. Время Нави. Фрида то же спала, скрутившись калачикам, как кошка, поджав под себя ноги, только волосы рассыпались веером, по её красивому лицу, спасая его от надоедливых комаров. Замаялась она с нами мужиками, всё же девушка. Я зевнул и потянулся до хруста костей. Три раза присел, разгоняя по телу густую кровь. На больше меня не хватило. Не люблю спорт. Я слишком ленивый для этого благородного дела. Для меня лень, это мой двигатель прогресса, что я только не придумывал в своей жизни, лишь бы не чего в ней не делать. Одним словом, первый на деревни бездельник. Яркие звёзды раскидало бисером по чёрному вороному небу. Вон, вижу, и Маленькая Медведица смотрит на меня, улыбается. Да и большая Мать, не далеко расположилась от своего медвежонка. Земля... Северное её полушария, это точно. Я подкинул в небольшой костёр дров. А вообще, что я так раз переживался? Книги прочтёшь..., других вон в жопу какую забрасывает. А я на земле... А сверчки как стрекочут в степи, дух захватывает. Ночь стояла тёплая и душистая, насыщенная луговыми цветущими травами. Чабрец зацвёл. На правой стороне, не большой речки, её края пологого, прячась в траве-мураве, расположились светлячки, словно тысяча зелёных глаз, которые украдкой на тебя созерцают. Завораживает... Даже жутковато немного. Я ещё раз оглядел спящих товарищей и присел недалеко на травку, поджав под себя удобно ноги, пялясь, в страшный густой лес Мюрквида. Раз сказали бдить: я и бдю. Град всегда старался дежурить вместо меня. Я вздохнул. Как они там? Мы когда шли по дремучим лесам, пробираясь по горному хребту Урала, часто вот так, сидя у жаркого костра беседовали. Он много знал и рассказывал нам интересные жизненные истории, и не очень... Бывала и до боли трагичные. Эх... я сильно привязался к этому пожилому тёмному. Похоже как к своему деду Ивану.
— Помню самую долгую и страшную в моей жизни ночь Карачуна. — леший, не отрываясь, смотрел на лениво пляшущие жёлтые языки пламени. — День зимнего солнцестояния. — На мгновения он замер, словно вспоминая былое.
— Сорок первый. Декабря. Московская область. Деревня Большие Пески.
Нас было сформировано тринадцать диверсионных групп, для уничтожения немецких демонов-поводырей. Тринадцать групп... по тринадцать живых... — Градомир тяжело вздохнул и по привычки хотел пригладить свою гордость, заплетённую под хищной пастью, покрытую серебреной проседью бороду, которая так случайно сгорела. Конечно не без моей помощи. "Я же не знал, что борода и усы у леших отрастают пять долгих лет!"
— В самую долгую и морозную ночь. Немцы готовили самое большое наступление с помощью демонов. Можно сказать последний рывок, "Блиц-крик", надеясь прорвать последние рубежи Москвы. И сделать товарищу Сталину на его день рождения, вот такой подарок. Ранним утром, под покровом ночи, демоны должны были ворваться в спящий город, надеясь на то, что их железный клин, дойдёт, до красной площади, и этим поставив на роду руссов точку. Можно сказать, осквернив этим, их святыню. Это был их последний шанс. А быть точнее, они на это и рассчитывали с самого начала. Начав своё вторжения в самый длинный день. Набирая понемногу свою тёмную силу по нарастающему кругу ночи. С новым рождениям Коляды, когда день начинал по немного прирастать, Поводыри каждый день теряли силу, данную им Чернобогом и тёмным миром. Так что, по данным нашей разведки, фашисты готовились очень серьёзно, так сказать, подошли к этому делу педантично. Переброска демонов нави, скрытно велась второй месяц. Их штурмовые клеймёные отряды "KeiL", так их называли германцы, в переводе "Клин", были закованы в тугую броню тёмного мира. До пяти ста тварей в каждом таком клине. Страшная сила... Особенно когда самый крохотный день в году и самая длинная ночь. Немцами было создано тринадцать таких ударных, бронированных клиньев, которые, должны были разорвать западный фронт, под покровом ночи, разрезав его на многочисленные части, как капустный пирог. По распоряжению маршала Советского Союза Георгия Жукова, было сформировано противодействие тёмному вторжению. А это было оно. Я слышал, он на плато Путорана за Урал летал, к великим шаманам вечного севера. За советом... Что там было, никому не известно, кроме самого Жукова, — и леший махнул рукой, сверкнув своими клыками, — но они видно помогли ему. Сам Сталин за Урал не летал, говорят, побаивался старцев. Да и сам он рождён в эту ночь. А вот Жуков для них был в роду. — Градомир на минуту замер, в глазах его мелькнули кровавые отблески пламени, отражая немного не мала, а боль, боль..., этого сильного и прожжённого многочисленными стычками с миром нави борца, принявшую когда-то очень давно его стаей, светлую сторону вселенной, что бы защитить ставшей родной дом, и свой род, от ненавидящих всё живое, последователей Чернобога, несущею только для Явных миров, лютую смерть.
— Так что командованием Западного фронта было принято решения о формировании диверсионных отрядов для ликвидации Поводырей. А Индиго ты сам знаешь, без них, просто бестолковые твари, которые без разбору кидаются на всё живое, в том числе и себе подобных. Без своего пастуха, это просто неуправляемое стадо, которое будет действовать на своих базовых инстинктах хищника. Я по распределению, попал в девятый отряд. К капитану Снежку. — Леший оскалился, "это он так улыбается"
— И был по годам самым младшим в его группе. Можно сказать молодой. После ликвидации Поводыря, я должен был выдвинуться восточней деревни на два километра и занять безымянную высоту, шестьдесят два, на ближайшей берёзовой сопки. Зелёная сигнальная ракета означала для нашего фронта, что Поводырь ликвидирован. А красная..., что группы больше нет. И с этого направления надо ждать железный кулак Индиго, в полную его силу, под контролем высококлассного демона специалиста. — Град тяжело выдохнул.
— Может выпьем?.. —
Молча киваю.
— Федька... в сумки у меня фляжка, давай быстренько... Только этих там, вечно трахающихся орков не разбуди.
Банник кивнул, и шустренько испарился в темноте.
— Примерно в семь часов вечера, двадцать первого декабря, группа из тринадцати живых, под командованием капитана Снежка, перешла линию фронта, взяв направления на деревню Большие Пески. По факту то и деревни не было, всё пожгли синим пламенем, когда отступали. Только два десятка печных труб, словно обгоревшие головёшки и торчали из белых сугробов. Даже псы деревенские и те, кто куда разбежались. Толи демоны их поели... Пурга слепая мела в лёт. Мороз злющий стоял, нос щепал, сил не было его терпеть не каких. Вышли налегке, только бронь одели, да маскировочный халат по верху натянули. Не стали в полушубки бряхатся, тяжело в них по огромным перемётам ползти. Можно сказать, по такой погоде, шли в один конец. Через час, от горячего дыхания, усы да бороды наши родовые в сосульки замёрзли. Приходилось ломать их, а то губы тянуло до слёз больно. — и леший постарался ухватить нашего банника Фёдора за щуплую бородку. Тот проворно юркнул в сторону. Зная уже тяжелый характер лешего.
— Шли долго и тяжело. Снегу волхвы нагнали с востока тьма, по самый пояс. У всей Сибири наверно отобрали. Но мне было легче, я был замыкающим отряда и шёл по протоптанным следам. А вот капитан Снежок, пёр первым как бык, пробивая для нас словно ледокол трапу, которую зразу же, на один счёт, за нами и переметало пургой. Матёрый лешак. На голову выше меня. Только с рождения у него, когда он был совсем молодым щенком, усы его сидеть начали, пепельного цвета стали. Да и уши. — Град потрогал свои, которые были похожи на бычьи, показывая нам с Федькой. Тоже смотрю проседью взялись.
— Так что у него уже молодого, была белая борода, в полметра длинной, да и усы, сантиметров под тридцать, седые, седые. В тугие красивые косы заплетённые. — леший горько вздохнул и покосился подозрительно в мою сторону.
— Родители его даже к шаманам носили: не чего не помогло... Они его и нарекли именем таким: Снежок... Мы та все бурые как медведи, а он вон, уродился какой смешной. — и леший опять оскалился. — Но здоровый... Во... как Фёдор наш! —
У банника только хилые плечики из под футболки торчали, да два глазика любопытные кругленькие блестели, от костра или спирта. Не знаю...
— Сгинь нечисть отседав! Больше не налью...
Фёдор обиженно заморгал осоловелыми глазами. Но не ушёл. Разве от початой фляжки теперь отгонишь кого. Ага! Щас-с-с..., разогнались. Только дальше от лешего пересел. На всякий не предвиденный случай, от греха подальше. Рука у него больно тяжёлая.
— Ну, так вот... — Градомир поёрзал и продолжил свой рассказ.
— Снежок в пространстве ориентировался словно демон. Серёга, а ты знал, что каждый темный чувствуют своим телом магнитное поле земли и всегда может определить, где север, где юг?
Я отрицательно мотнул головой и потянулся уже к налитому до половины стаканчику.
— Я слышал, так птицы дорогу домой находят. К своим гнёздам...
— Верно. Запомни. Может в жизни пригодится... — леший опрокинул очередную дозу спирта себе в пасть.
— Вышли мы часам к десяти к деревни. Как я уже говорил, деревни самой не было, а вот коровники и свинарники там остались от колхоза. Тёплые, добротные, да и дом для скотников и доярок целый остался, "отделение" называется, да войной не тронутый. Там и находился Поводырь. А демоны все по стойлам на ферме стояли. Вот в этом хозяйственном доме и расположилась его рота Хунов, охраняя этого Поводыря, окаянного. У нас тоже в отряди Волоты присутствовали. Четыре волота, три перевёртыша, и шесть лешаков. Чего глазками захлопал! Не встречал таких?
— Нет... — уже пьяненьким голосом отвечаю лешему, — и не имею малейшего желания.
— Вот и правильно... целей будешь. — Градомир хохотнул.
— Волот, это великан. Только человек. Как ты, например. Германцы это племя людское Хунами называют, ну а мы Волоты. Трёх метрового росту ребята. Сильные, крепкие, отличные бойцы. Народ на Руси из покон-веку считали Волотов славянскими богатырями и заступниками земли Русской. Много про них былин сложено да песен народом спето. Да куда нам теперь, позабыто всё, да травой степной поросло. Всё стараемся похожими быть на ящериц. Хорошие ребята были, душевные. А песни как горланили, аж слезу пробивало. Но, правда, когда бухинькие. Как накатят... песня, словно ручей весенний льётся. Сибиряки они, с под Омска откуда-то.
Значить стоит этот дом. Мы метрах в ста залегли. Позёмка в глаза метёт, не черта не видно. Только прожекторы с часовых вышек, ночь чёрную, лучом режут. Перевёртыши, уже в огромных волчар опрокинулись и тенью в пургу метнулись, по сторонам осмотреться. А мы лежим, ждём значить, разведку свою. Тут меня и подзывает капитан Снежок.
— Рядовой Громов... — шепчет мне, — видишь берёзу большую, — я киваю, — а ну сопля замороженная полезай на её...
Я ели сдержался от злости и в ночь не завыл.
— Я сказал говно беличье бегом... — цедит сквозь белые зубы, — это приказ... И чтобы как сыч, глаз с дома не сводил. Как понял меня рядовой?..
— Понял... — бурчу обиженно в шапку, что бы ни заматерится в слух.
— Смотри у меня... Твоя задача щенок потвердеть уничтожения врага и дойти живым до высоты. И не какой самодеятельности... Ты должен выжить рядовой Громов, слышишь меня, любой ценой. И что бы ни произошло... в бой не ввязываться...
Мне показалось, что у него даже глаза, синим туманом пошли, от злости. Делать нечего..., зубами заскрипел и пополз по сугробам к берёзе. Залез на неё кое-как, метров на пять. Взгромоздился. Сижу как кукушка, смотрю. А через бинокль не черта не видно. Ветер снег в морду мёл, так, что оптику забивало. Минут двадцать не чего не происходило. А потом взрыв страшенный, да не один, тут же другой. Я чуть с дерева не свалился, от неожиданности. Да и взрывной волной хорошо обдало жаром. Сразу MG -15 немецкий застрекотал с вышки, потом второй, третий. Смотрю дом этот, в щепки раскидало по округе. Только брёвна огнём полыхают. Ор поднялся, крик, сирена воет, Фашисты подвору мечутся. Где-то ППШ застрочил. Ещё один взрыв. Наш отряд как на ладони оказался у них. Смотрю, по снегу богатыри заметались. Перед домом пустырь голый был. Не укрыться негде. Тут же прожекторы их стараются высветить из темноты. Недалеко вой жуткий раздался. Стон. Хрип. Стрельба. Кому-то слышу, глотку порвали. Кровью захаркал. Снова стрельба. Перевёртыши наши против оборотней немецких в шкуры вцепились друг другу. Уже кровью харкают. Охрипли... Где-то мечи лязгнули. Один прожектор погас. Из парней кто-то выбил. А потом Серёжа я посидел... Звери на ферме, от морока Поводыря, отходить стали. Просыпаются... Такой вой затрубили! У меня сердце в пятки ушло, ноги ватные стали, и душа от тела отделилась. Пятьсот голов Индиго разом проснулись. Они в стойлах на цепях стояли. Да чего там эти висюльки, разве демона удержишь ими. Понимаю головой бежать надо, а руки берёзу проклятую намертво держать, ноги дрожат. Не разжать не как их с морозу. Не могу спрыгнуть в сугроб, хоть ты тресни. Зуб на зуб не попадаю. Совсем околел на этом ветру. Слышу треск в округе пошёл. Первый демон ворота выломил. Панцирный носорог. Охотники его Чёрным Принцам прозвали, за окрас литой. Рог шипами железными обшит. На груди пластины стольные. Такого в лоб только с противотанкового орудия брать надо. И то сомнительно, рикошет обычно. Его только в глаз бьют, а они маленькие, зыркают. Обычно связку гранат под брюхо кидали, глушили. Потом в глаз добивали. Охотников десять надо, что б с Принцем справится. Под прожектор попал, стоит паром пышет, да оглядывается, в себя приходит. Головой трусит, значить от ментальной хватки Пастуха отходит. Ухом повел, затрубил. Тут и фашисты сообразили, что Поводыря убило. Одно стадо не управляемое остались, без демона своего. Даже грызня прекратилась. Ну и врассыпную разом, да все вперемешку. Жить всем охота Серёга, и людям, и хунам, и оборотням. В общем, все против всех. Каму карта как ляжет. Морем чёрным твари полезли из четырёх ворот. Через минуту белый снег в алое пятно превратился, в красную кашу, от крови пролитой. Половина тварей, меж собой загрызлись, остальные на живых кинулись. Уж и не знаю, как отлип я от берёзы. Но пришёл в себя, когда по сугробам полз на четвереньках, в сторону сопки берёзовой. Где-то слышу не далеко стрельба. Рык жуткий. Крик человеческий. А я ползу, зуб на зуб не попадаю, толи от страха, толи от мороза. Даже сопли замёрзли. Только слова капитана Снежка шепчу в темноте: выжить любой ценой... выжить любой ценой... Словно я в страшном сне оказался. Слышу сзади шорох. Уже ППШ вскинул на тень промелькнувшую, а на курок надавить не могу. Руки околели от мороза! Кажется, даже сердце остановилось. Всё думаю... пусть жрут! Сил больше никаких нет.
— Громов живой! —
Это Мишка наш оборотень догнал меня. Весь в крови. Шкура с серых боков подранными лентами висит. Дыхание слышу тяжёлое.
— Не ссы сопля, прорвемся. — рычит он и зубами своими от боли адской скрипит.
— Мешок с сигнальными ракетами у тебя? — Киваю. Уже говорить не могу. Язык к зубам стал примерзать. Сам бы точно не дополз до высоты. Мишка помог. Схватил меня за холку зубами, как мамка своего зверёнка, и тащит. Подвывает от боли, и всё одно не отпускает меня. Только следы по белому снегу кровавые пускает. Льёт с него. Не знаю, сколько он меня тянул по сугробам, как щенка слюнявого. Я счёт времени потерял. Чую в спину кто-то тяжело задышал. Мишка бросил меня, обернулся.
С сзади нас, стаял, расставив широко в стороны четыре лапы, тяжело дыша, такой же как и Мишка, немецкий окровавленный оборотень. Оскалился. Я так понял Мишка с ним на ферме и сцепился. Он и выследил Мишку по ране его. Здоровый немец. Рыжий... Откормленный. Не то что наши... суп да щи..., хоть палец полощи!
— Рядовой Громов... — донеслось до меня, — ты своё дело знаешь парень, немного осталась. Поживи за нас... Иди! — и он бросился на немца, вцепившись ему в глотку. Драка, вой, шерсть дыбом, клочья в стороны летят. Ползу... Мне осталось не много. Совсем чуть-чуть... Последний ледяной рывок. Сигнальную ракету раньше запускать нельзя. В такой пурге её не заметят. Не знаю, сколько времени прошло, но я дополз до сопки. Осталось только вещь-мешок развязать. А как?! Пальцы совсем околели. Зубами пришлось рвать его. Пол языка онемевшего отгрыз! — Градомир высунул свой розовый язык, показывая его мне. И действительно я некогда не замечал этого. Сбоку от левой щеки у него был вырван кусок его плоти, примерно с пяти рублёвую монету. Такой вот полумесяц от войны остался.
— Перевернулся на спину, поднял ракетницу в небо, а выстрелить не могу. Палец курок не жмёт. Досада до слёз душит, которые на ресницах сразу в стеклянные льдинки замерзают. Ведь дошёл! Сопли локтем от обиды утираю, и не как мне не осилить курок. И тут вспомнил капитана Снежка, и братьев своих погибших. И такая меня злость лютая Серёга взяла, такая обида скрутила, за кровь пролитую, невинную! Думаю за что всё это нам? И я нажал на курок. За всех! За живых! За Мишку... Держите суки! Я выстрелил. В небо взмыла ракета, зелёного цвета. Я чувствовал, что её видят за линией фронта. Я знал..., что наша смерть была не напрасна... А это для меня самое главное.
Лежу на спине, смерть жду. Мороз совсем перестал чувствовать. Тепло... Тварь, какая та здоровая совсем близко пробежала, вроде крокодила, хвостом махнула, снегом припорошила. Помню только одно, ночь, тела совсем не чувствую, снег кружится, Морёну жду. Только пушистые снежинки летят из темноты и на носу моём тают. Если б демоны нашли меня, не шелохнулся бы. Не смог.
Спросишь, как я выжил? А так... Утром наступление началось, меня и нашла разведка, под снегом белым. Метрах в ста лежал немецкий оборотень, с разорванным горлом, и мертвого Мишку, который видно из последних сил прикрыл меня своим телом и тёплым мехом, спасая от ночного мороза. Так и согрел рядового Громова, своей смертью, и горячий кровью оборотня. — Град замолчал. Задумался...
Плеснул спирту до краёв в маленький стакан, отставил его в сторону и аккуратно его поджог, макнув сухую веточку, в пылающие живые языки костра. Спирт тут же вспыхнул голубым пламенем, превращаясь в миниатюрный вечный огонь.
— Это тебе брат... — леший ударил себя кулаком в сердце и поставил полыхающий рукотворный мемориал рядом. Градомир разлил еще в три стакана спирта и протянул нам с Федькой. Потом поднялся во весь своё не маленький рост и прошептал в чёрное небо, глядя на огромную жёлтую луну.
— Чтим память вашу братья мои! — и он одним махам опрокинул обжигающую жидкость себе в горло.
— Чтим... — шёпотам повторил я и тоже махнул.
— Чтим... — Фёдор повторил за нами, сразу окосел и через минуту уже мирно спал. Леший аккуратно его накрыл тёплой курткой. — Хиленький он у нас. Вот так в жизни Серёга бывает... — и он оскалился.
— Серёга... ты чего такой хмурый?
— Грустно... — отвечаю. — Капитана Снежка жалко...
— Грустно это когда ты от глупости своей кончился. А это за родину! Дело святое... Самопожертвования... Прямая дорога в светлый мир Прави. — леший вскинул голову на одинокую луну в ночном небе и почесался. — А что Снежка жалко? Погостим у волхва и к нему в гости на плато Путорано отправимся. На север. За полярный. Не век же нам у Гарауна под юбкой прятаться! Давно я у старого в гостях не был. Лет двадцать. Вредный зараза стал. Чем старее, тем говорят дурнее. Да и с настоящими жителями Сибири тебе Серёга пора уже знакомится...
— Так он жив?! — я даже встрепенулся.
— А что с ним станется... Мы с ним до самого сердце тёмной Лапландии дошли. Охотились. Или ты думаешь, война в Берлине закончилась? — и он загадочно оскалился.
— Но это уже другая история. В следящий раз расскажу. У нас времени много...
Мне иногда Града очень тяжело понять. Но я как мог, старался.
Мы ещё долго тем вечером с ним сидели и многое обсуждали. Я уже собрался уходить и оглянулся на лешего.
— Град..., я всё хотел тебя спросить. Да всё как то не как... А меня в детстве мама папа окрестили в церкви православной, когда мне месяц отроду было. Это не чего... Как теперь быть?
Леший повернул в мою сторону пьяную морду.
— Запомни Серёга... и запомни крепко..., на всю свою оставшеюся короткую жизнь, — он сверкнул волчьими глазами, — не важно в кого мы верим... кем мы являемся... и кому молимся... А важно... чью ты сторону принял! Усёк? — Я кивнул, потом икнул.
— Ну, почти понял... — откликнулся я.
И с легка покачиваясь на ветру, пошёл к маленькой палатки, произведённой китайской народной республикой, где-то там, на востоке, за большим и далёким восточным горизонтом, где я не когда не был.
— Гуд-бай китайцы о-о-о-о, где я не был никогда... о-о-о-о... ла-ла-ла
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
