Боги Яви. Рождения Князя. Глава 5

Значить стоит этот дом. Мы метрах в ста залегли. Позёмка в глаза метёт, не черта не видно. Только прожекторы с часовых вышек, ночь чёрную, лучом режут. Перевёртыши, уже в огромных волчар опрокинулись и тенью в пургу метнулись, по сторонам осмотреться. А мы лежим, ждём значить, разведку свою. Тут меня и подзывает капитан Снежок.

— Рядовой Громов... — шепчет мне, — видишь берёзу большую, — я киваю, — а ну сопля замороженная полезай на её...

Я ели сдержался от злости и в ночь не завыл.

— Я сказал говно беличье бегом... — цедит сквозь белые зубы, — это приказ... И чтобы как сыч, глаз с дома не сводил. Как понял меня рядовой?..

— Понял... — бурчу обиженно в шапку, что бы ни заматерится в слух.

— Смотри у меня... Твоя задача щенок потвердеть уничтожения врага и дойти живым до высоты. И не какой самодеятельности... Ты должен выжить рядовой Громов, слышишь меня, любой ценой. И что бы ни произошло... в бой не ввязываться...

Мне показалось, что у него даже глаза, синим туманом пошли, от злости. Делать нечего..., зубами заскрипел и пополз по сугробам к берёзе. Залез на неё кое-как, метров на пять. Взгромоздился. Сижу как кукушка, смотрю. А через бинокль не черта не видно. Ветер снег в морду мёл, так, что оптику забивало. Минут двадцать не чего не происходило. А потом взрыв страшенный, да не один, тут же другой. Я чуть с дерева не свалился, от неожиданности. Да и взрывной волной хорошо обдало жаром. Сразу MG -15 немецкий застрекотал с вышки, потом второй, третий. Смотрю дом этот, в щепки раскидало по округе. Только брёвна огнём полыхают. Ор поднялся, крик, сирена воет, Фашисты подвору мечутся. Где-то ППШ застрочил. Ещё один взрыв. Наш отряд как на ладони оказался у них. Смотрю, по снегу богатыри заметались. Перед домом пустырь голый был. Не укрыться негде. Тут же прожекторы их стараются высветить из темноты. Недалеко вой жуткий раздался. Стон. Хрип. Стрельба. Кому-то слышу, глотку порвали. Кровью захаркал. Снова стрельба. Перевёртыши наши против оборотней немецких в шкуры вцепились друг другу. Уже кровью харкают. Охрипли... Где-то мечи лязгнули. Один прожектор погас. Из парней кто-то выбил. А потом Серёжа я посидел... Звери на ферме, от морока Поводыря, отходить стали. Просыпаются... Такой вой затрубили! У меня сердце в пятки ушло, ноги ватные стали, и душа от тела отделилась. Пятьсот голов Индиго разом проснулись. Они в стойлах на цепях стояли. Да чего там эти висюльки, разве демона удержишь ими. Понимаю головой бежать надо, а руки берёзу проклятую намертво держать, ноги дрожат. Не разжать не как их с морозу. Не могу спрыгнуть в сугроб, хоть ты тресни. Зуб на зуб не попадаю. Совсем околел на этом ветру. Слышу треск в округе пошёл. Первый демон ворота выломил. Панцирный носорог. Охотники его Чёрным Принцам прозвали, за окрас литой. Рог шипами железными обшит. На груди пластины стольные. Такого в лоб только с противотанкового орудия брать надо. И то сомнительно, рикошет обычно. Его только в глаз бьют, а они маленькие, зыркают. Обычно связку гранат под брюхо кидали, глушили. Потом в глаз добивали. Охотников десять надо, что б с Принцем справится. Под прожектор попал, стоит паром пышет, да оглядывается, в себя приходит. Головой трусит, значить от ментальной хватки Пастуха отходит. Ухом повел, затрубил. Тут и фашисты сообразили, что Поводыря убило. Одно стадо не управляемое остались, без демона своего. Даже грызня прекратилась. Ну и врассыпную разом, да все вперемешку. Жить всем охота Серёга, и людям, и хунам, и оборотням. В общем, все против всех. Каму карта как ляжет. Морем чёрным твари полезли из четырёх ворот. Через минуту белый снег в алое пятно превратился, в красную кашу, от крови пролитой. Половина тварей, меж собой загрызлись, остальные на живых кинулись. Уж и не знаю, как отлип я от берёзы. Но пришёл в себя, когда по сугробам полз на четвереньках, в сторону сопки берёзовой. Где-то слышу не далеко стрельба. Рык жуткий. Крик человеческий. А я ползу, зуб на зуб не попадаю, толи от страха, толи от мороза. Даже сопли замёрзли. Только слова капитана Снежка шепчу в темноте: выжить любой ценой... выжить любой ценой... Словно я в страшном сне оказался. Слышу сзади шорох. Уже ППШ вскинул на тень промелькнувшую, а на курок надавить не могу. Руки околели от мороза! Кажется, даже сердце остановилось. Всё думаю... пусть жрут! Сил больше никаких нет.

— Громов живой! —

Это Мишка наш оборотень догнал меня. Весь в крови. Шкура с серых боков подранными лентами висит. Дыхание слышу тяжёлое.

— Не ссы сопля, прорвемся. — рычит он и зубами своими от боли адской скрипит.

— Мешок с сигнальными ракетами у тебя? — Киваю. Уже говорить не могу. Язык к зубам стал примерзать. Сам бы точно не дополз до высоты. Мишка помог. Схватил меня за холку зубами, как мамка своего зверёнка, и тащит. Подвывает от боли, и всё одно не отпускает меня. Только следы по белому снегу кровавые пускает. Льёт с него. Не знаю, сколько он меня тянул по сугробам, как щенка слюнявого. Я счёт времени потерял. Чую в спину кто-то тяжело задышал. Мишка бросил меня, обернулся.

С сзади нас, стаял, расставив широко в стороны четыре лапы, тяжело дыша, такой же как и Мишка, немецкий окровавленный оборотень. Оскалился. Я так понял Мишка с ним на ферме и сцепился. Он и выследил Мишку по ране его. Здоровый немец. Рыжий... Откормленный. Не то что наши... суп да щи..., хоть палец полощи!

— Рядовой Громов... — донеслось до меня, — ты своё дело знаешь парень, немного осталась. Поживи за нас... Иди! — и он бросился на немца, вцепившись ему в глотку. Драка, вой, шерсть дыбом, клочья в стороны летят. Ползу... Мне осталось не много. Совсем чуть-чуть... Последний ледяной рывок. Сигнальную ракету раньше запускать нельзя. В такой пурге её не заметят. Не знаю, сколько времени прошло, но я дополз до сопки. Осталось только вещь-мешок развязать. А как?! Пальцы совсем околели. Зубами пришлось рвать его. Пол языка онемевшего отгрыз! — Градомир высунул свой розовый язык, показывая его мне. И действительно я некогда не замечал этого. Сбоку от левой щеки у него был вырван кусок его плоти, примерно с пяти рублёвую монету. Такой вот полумесяц от войны остался.

— Перевернулся на спину, поднял ракетницу в небо, а выстрелить не могу. Палец курок не жмёт. Досада до слёз душит, которые на ресницах сразу в стеклянные льдинки замерзают. Ведь дошёл! Сопли локтем от обиды утираю, и не как мне не осилить курок. И тут вспомнил капитана Снежка, и братьев своих погибших. И такая меня злость лютая Серёга взяла, такая обида скрутила, за кровь пролитую, невинную! Думаю за что всё это нам? И я нажал на курок. За всех! За живых! За Мишку... Держите суки! Я выстрелил. В небо взмыла ракета, зелёного цвета. Я чувствовал, что её видят за линией фронта. Я знал..., что наша смерть была не напрасна... А это для меня самое главное.

Лежу на спине, смерть жду. Мороз совсем перестал чувствовать. Тепло... Тварь, какая та здоровая совсем близко пробежала, вроде крокодила, хвостом махнула, снегом припорошила. Помню только одно, ночь, тела совсем не чувствую, снег кружится, Морёну жду. Только пушистые снежинки летят из темноты и на носу моём тают. Если б демоны нашли меня, не шелохнулся бы. Не смог.

Спросишь, как я выжил? А так... Утром наступление началось, меня и нашла разведка, под снегом белым. Метрах в ста лежал немецкий оборотень, с разорванным горлом, и мертвого Мишку, который видно из последних сил прикрыл меня своим телом и тёплым мехом, спасая от ночного мороза. Так и согрел рядового Громова, своей смертью, и горячий кровью оборотня. — Град замолчал. Задумался...

Плеснул спирту до краёв в маленький стакан, отставил его в сторону и аккуратно его поджог, макнув сухую веточку, в пылающие живые языки костра. Спирт тут же вспыхнул голубым пламенем, превращаясь в миниатюрный вечный огонь.

— Это тебе брат... — леший ударил себя кулаком в сердце и поставил полыхающий рукотворный мемориал рядом. Градомир разлил еще в три стакана спирта и протянул нам с Федькой. Потом поднялся во весь своё не маленький рост и прошептал в чёрное небо, глядя на огромную жёлтую луну.

— Чтим память вашу братья мои! — и он одним махам опрокинул обжигающую жидкость себе в горло.

— Чтим... — шёпотам повторил я и тоже махнул.

— Чтим... — Фёдор повторил за нами, сразу окосел и через минуту уже мирно спал. Леший аккуратно его накрыл тёплой курткой. — Хиленький он у нас. Вот так в жизни Серёга бывает... — и он оскалился.

— Серёга... ты чего такой хмурый?

— Грустно... — отвечаю. — Капитана Снежка жалко...

— Грустно это когда ты от глупости своей кончился. А это за родину! Дело святое... Самопожертвования... Прямая дорога в светлый мир Прави. — леший вскинул голову на одинокую луну в ночном небе и почесался. — А что Снежка жалко? Погостим у волхва и к нему в гости на плато Путорано отправимся. На север. За полярный. Не век же нам у Гарауна под юбкой прятаться! Давно я у старого в гостях не был. Лет двадцать. Вредный зараза стал. Чем старее, тем говорят дурнее. Да и с настоящими жителями Сибири тебе Серёга пора уже знакомится...

— Так он жив?! — я даже встрепенулся.

— А что с ним станется... Мы с ним до самого сердце тёмной Лапландии дошли. Охотились. Или ты думаешь, война в Берлине закончилась? — и он загадочно оскалился.

— Но это уже другая история. В следящий раз расскажу. У нас времени много...

Мне иногда Града очень тяжело понять. Но я как мог, старался.

Мы ещё долго тем вечером с ним сидели и многое обсуждали. Я уже собрался уходить и оглянулся на лешего.

— Град..., я всё хотел тебя спросить. Да всё как то не как... А меня в детстве мама папа окрестили в церкви православной, когда мне месяц отроду было. Это не чего... Как теперь быть?

Леший повернул в мою сторону пьяную морду.

— Запомни Серёга... и запомни крепко..., на всю свою оставшеюся короткую жизнь, — он сверкнул волчьими глазами, — не важно в кого мы верим... кем мы являемся... и кому молимся... А важно... чью ты сторону принял! Усёк? — Я кивнул, потом икнул.

— Ну, почти понял... — откликнулся я.

И с легка покачиваясь на ветру, пошёл к маленькой палатки, произведённой китайской народной республикой, где-то там, на востоке, за большим и далёким восточным горизонтом, где я не когда не был.

— Гуд-бай китайцы о-о-о-о, где я не был никогда... о-о-о-о... ла-ла-ла