Сны осени

Едва проснувшись, Йаати понял, что лето кончилось. За окном висели низкие серые тучи, а врывавшийся в форточку сырой холодный ветер рассеял последние сомнения. Точно по календарю, подумал он. Смешно...

Вспомнив, что сегодня — первое сентября, Йаати упруго вскочил, отбросив одеяло. И тут же вспомнил, что школа для него закончилась. Навсегда и бесповоротно. Она заняла восемь лет — больше половины его жизни — и казалась просто вечной. Теперь же она осталась за спиной, и это было неожиданно и грустно...

Наконец, Йаати вспомнил, что завтра его день рождения. Вожделенные пятнадцать лет, которые, казалось, никогда не наступят. Однако же, уже завтра ему торжественно вручат паспорт — и он официально станет вполне взрослым. Ещё не настолько, чтобы вступить в армию, купить дом или жениться — но вполне достаточно, чтобы купить билет и поехать в Тай-Линну. Поступать в Художественную Академию. Казалось бы, он должен был прыгать от радости до потолка — но ему стало вдруг очень грустно.

Йис вчера уехал в Суонику, вспомнил Йаати. В литературное училище. Йинс, ещё раньше — в Талзу. Ву — вообще в Сурней... Йюн ещё неделю назад отбыл в Тай-Линну. Родителей отправили в экспедицию в Суру — неожиданно и неприятно... Один я тут. И меня даже с днем рождения поздравить некому...

Нет, родители, конечно, оставили ему подарок и письмо с поздравлениями (и то, и другое Йаати твердо решил открыть завтра в полдень, в который и родился) и даже дали денег на торт (он едва ли не всю жизнь мечтал лично купить торт — и вот, завтра и эта мечта сбудется) — но жрать его одному, в пустой квартире, было уже как-то совсем грустно...

День рожденья — грустный праздник, впервые, наверное, подумал Йаати. Последний, блин, день детства. Ребенком я быть уже перестал, а взрослым мне быть ещё рано. И вся моя жизнь (моя детская жизнь, поправился он) — вообще-то закончена. Закончена школа, закончены игры с друзьями, закончена история всей их компании. Да и вся его жизнь в Лахоле в общем-то закончена. Всего через два дня он поедет в столицу — и кто знает, когда ему выпадет вернуться домой?..

Глядя на родную комнату, Йаати ощутил вдруг тоску, такую острую, что даже испугался. Но он видел эти стены едва ли не с рождения — и мысль о том, что он вернется сюда хорошо если через год и ненадолго, уже как чужак, откровенно пугала. А мысль о том, что и с родителями он, в общем-то, расстанется, пугала ещё больше. Пять лет учебы в Академии, подумал Йаати. А потом, если мне повезет с отличием её закончить, я пойду работать в Центр Мультипликации — и буду работать в нем до пенсии, а может, и вообще до самой смерти. И жить, разумеется, буду в столице. А сюда приезжать только в отпуск и эта вот комната, в которой прошло моё детство, будет стоять нежилой и никому, в сущности, уже не нужной...

От этой мысли Йаати стало совсем уже грустно и он недовольно помотал головой. Грустить ему совершенно не нравилось. Можно ведь и не уезжать отсюда, подумал он. Здесь, в Лахоле, тоже есть художественное училище, я могу его закончить и уже потом поехать в столицу...

Но это была мысль, порожденная трусостью, и он вновь недовольно мотнул головой. Остаться здесь, один, он тоже не мог. Да и поехать в столицу он мечтал лет, наверное, с пяти, и эта мечта стала едва ли не стержнем его жизни. Йаати твердо был уверен, что там его ждет нечто волнующее и невероятное. Может быть, даже некая дева, которая падет в его объятия и обхватит его не только руками, но и ногами...

При этой мысли Йаати покраснел, и, вздохнув, бодро отправился в ванную.

..............................................................................................

Привычный с раннего детства холодный душ, как всегда, добавил ему бодрости. Йаати отфыркался, растерся полотенцем и сразу захотел жрать. С этим никаких проблем не возникло — ещё вчера он купил килограмм пельменей с утятиной, часть которых сейчас и сварил. Лопая их, он задумался о планах на день. Грустить, лежа на диване, ему определенно не хотелось. Сидеть дома, собственно, тоже. Йаати вздохнул и пошел одеваться.

...............................................................................................

Едва он распахнул дверь подъезда, в лицо ему ударил сырой, холодный ветер, без слов говоря, что лето в самом деле кончилось. Над головой ползли тяжелые серые тучи. Дождь не шел, но асфальт кое-где был ещё мокрым и Йаати подумал, что дождь может пойти вновь. Сейчас, впрочем, это мало волновало его. Впереди, может, метрах в пятидесяти, между двумя пятиэтажками, виднелась густая полоса темно-зеленых деревьев — вдоль неё стояли огромные, темные, двухэтажные сараи родного детского сада. Эту картину он видел тысячи, тысячи раз — но этот был уже одним из последних...

.............................................................................................

Сунув руки в карманы, он зашагал, куда глаза глядят. Они, как оказалось, глядели на берег озера, сейчас пустой и безлюдный в такую погоду. Под ветром на нем разгулялись волны, на пляж накатывался вполне морской прибой. Вода под тучами казалась свинцовой, но этот хмурый простор Йаати нравился. Он остановился на гребне берегового склона, глядя на едва заметный в хмурой мгле далекий западный берег. Точнее, на возвышавшиеся за ним поросшие лесом холмы — сейчас они казались призрачными.

Как всегда, ему захотелось полететь туда, и Йаати вздохнул. Летать ему удавалось лишь во сне и это тоже было грустно...

...............................................................................................

Справа катился глухой, мощный шум, и Йаати невольно повернул голову. Под ветром шумела роща древних, могучих тополей. Их листва ещё не начала желтеть и казалась очень темной. Её шум и пробегавшие по ней от ветра волны ещё с раннего детства завораживали Йаати — казалось, что он смотрит на странное вертикальное море. Тогда, впрочем, его завораживало любое природное движение — плывущие облака, качание веток, даже просто рябь на луже. Любое самовольное движение неживых предметов казалось ему необъяснимым и потому даже пугающим...

Рядом с рощей стояла лахольская детская крепость. Её серые кирпичные стены казались очень светлыми на фоне потемневших от времени дощатых крыш башен — квадратных и круглых, островерхих, увенчанных флюгерами. Ему, определенно, повезло жить рядом с этим сакральным для всех детей Лахолы и её окрестностей местом — и Йаати, усмехнувшись, отправился в ту сторону.

..............................................................................................

Хотя крепость и называлась детской, она всегда казалась Йаати вполне настоящей — стена её была сплошной, высотой метра два с половиной, а арка ворот и вовсе поднималась метра на четыре. Сами эти ворота — закругленные сверху, массивные, из сбитых наискось в два слоя, крашеных зеленым досок — сейчас были закрыты. Более того — в честь начала учебного года с них свисал амбарного вида замок. В обед крепость, разумеется, откроют для страждущего поколения — но ждать так долго Йаати не хотелось. Воровато оглянувшись — сторожа рядом видно не было — он разбежался, подпрыгнул, упершись ногой в стену, и ухватился за её край. Ещё миг — и он перекатился через парапет, а потом быстро поднялся, осматриваясь.

Всё это Йаати проделывал уже далеко не в первый раз, но всё равно его охватило смешенное чувство: радость от собственной ловкости и стыд за то, что он всё же нарушает правила. Маячить на виду не стоило, так что он перемахнул через внутреннее, трубчатое ограждение стены, повис на руках, а потом мягко спрыгнул во двор. Вновь осмотрелся — но здесь, конечно, никого сейчас не было...

Сама по себе крепость имела довольно хитроумный вид — стена её была в форме улитки, то есть делала два полных оборота, сбегая к центру. Сходство дополнялось разделявшими двор поперечными стенами, попутно игравшими роль мостиков. Сами стены были толщиной метра в полтора — но, конечно же, не монолитными. В них были устроены галереи с узкими вертикальными окошками-амбразурами, где так весело было бегать, играть в догонялки и в пятнашки...

Вздохнув, он побрел по маленьким, утоптанным дворикам. Под двойными арками мостов были устроены входы в башни — и он, толкнув закругленную сверху зеленую дверь, сбитую из тех же досок, вошел в Сонную башню — так она, по крайней мере, называлась. Вдоль стен круглого, метра в три диаметром помещения стояли скамейки. Бесконечно долгими летними вечерами было очень здорово набиваться сюда всей толпой, травить анекдоты и страшные истории, да и просто сидеть, глядя друг на друга в таинственном полумраке...

Сейчас полутемное помещение оказалось сырым и неуютным, каким-то чужим. Тем не менее, Йаати плюхнулся на "своё" место у узкого вертикального окна — летними вечерами из него открывался роскошный вид на бесконечный закат за холмами. Сейчас из него была видна, в основном, висящая над озером хмарь и Йаати вновь вздохнул. Когда-то, страшно давно (лет восемь, наверное) назад он, сидя на этом самом месте, представлял, как будет сидеть тут, став уже взрослым — и в какой-то миг ему показалось, что он как-то попал сюда из того детства, а эти восемь лет ему просто приснились...

Он недовольно мотнул головой. Тогда ему казалось, что взрослым он никогда не станет, ведь время почти что не идет и каждый день он видит в зеркале одну и ту же мальчишескую физию. И вот, он словно чудом перенесся в будущее — и эта мысль удивляла и даже, пожалуй, тревожила... как удивляли и тревожили сны в совсем раннем детстве, когда стены невероятно огромных тогда комнат его родной квартиры становились вдруг фасадами зданий или даже здания занимали место мебели — и он мог спокойно входить в них, не замечая никакой разницы в размерах...

Вспомнив те далекие времена, Йаати вздохнул. Теперь ему казалось, что тогда, в возрасте трех-четырех лет, он жил в каком-то совсем другом, волшебном мире, где даже темнота под тумбочкой таила невероятные глубины. А лет в пять-семь он оказался в совсем новом мире, как-то вдруг открыв, что в нем, оказывается, есть множество других детей, со своими представлениями об этом самом мире. Тогда было страшно интересно обсуждать их — словно он разговаривал с пришельцами с каких-то других планет. Что-то смешило его, что-то злило, что-то казалось страшной ересью — но кое-что заставляло глубоко задуматься. А лет в десять-одиннадцать мир словно распахнулся перед ним, в основном потому, что ему разрешили гулять в одиночестве, — не только в пределах родного двора, куда его отпускали лет с пяти, а вообще по всему городу. Не всегда это кончалось хорошо — многие несознательные личности почему-то считали родные районы своей личной собственностью — но Йаати довольно быстро обнаружил, что меткий удар в ух или в нос часто рассеивает это пагубное заблуждение. Случалось, конечно, и наоборот — но не так часто, как могло бы. Всё же, он был выше и крепче большинства сверстников, да и решительности у него было побольше. К тому же, были и друзья — а пятерых начинающих юношей задирали почему-то гораздо реже, чем одного.

Конечно, не всегда им удавалось совершать экспедиции в полном составе — но обычно даже Йиса и Ву вполне хватало, чтобы свести драку хотя бы вничью — хотя Йис был откровенно трусоват и помогал обычно только громким криком, подбадривая товарищей. Впрочем, и он как-то совершил свой подвиг, оторвав от забора штакетину и треснув по затылку здорового, гораздо старше Йаати парня, который оседлал его и принялся методично бить по морде. Если бы не эта штакетина и не дикий боевой вопль Йиса, он, Йаати, имел все шансы остаться без зубов — а может, и без ещё чего-нибудь...

Вспомнив те веселые годы, Йаати усмехнулся. Теперь, в пятнадцать лет, он превратился в здорового лося, имеющего, к тому же, крайне скверную репутацию в среде любителей чужих часов и денег. Сознавать это было приятно — хотя и время свирепых битв в парке или где-нибудь в чужих дворах тоже подошло к концу. Участвовать в чем-то таком Йаати было уже несолидно — да и просто глупо, почти все "потенциальные противники" были уже младше его и победа над ними не доставила бы ему совершенно никакой радости...

Он вдруг с удивлением понял, что сидеть тут, в сыром холодном полумраке, ему просто наскучило. Вздохнув, Йаати подошел к отвесной деревянной лестнице и поднялся по ней на второй ярус башни — круглую площадку с деревянным полом, обведенную кирпичным парапетом. Над ней, опираясь на мощные, потемневшие от времени столбы, нависал полый конус дощатой крыши, расчерченный внутри балками и поперечинами. Летом он таинственно сиял сотнями щелей и вкусно пах нагретым на солнце пыльным, чуть влажным от дождя деревом. Теперь же в его глубине таилась зловещая даже темнота...

Вздохнув, Йаати вспомнил тот теплый летний вечер, когда мама долго несла его, тогда ещё совсем маленького, на руках. Они возвращались из гостей, с чьей-то дачи, и сперва долго шли через поле, за которым, на фоне алых закатных облаков, таинственно и тоже немного зловеще чернели опоры ЛЭП. Потом тропинка нырнула в темную лесополосу, потом они по узкой деревянной лестнице поднялись на насыпь железной дороги — которая тоже таинственно убегала к закату, а с другой стороны, на востоке, в ещё более таинственной темноте, струились и мерцали далекие-далекие синие огни вокзала. Узкий деревянный мостик вел через заросший по краям камышом ров с непроглядно-черной водой. Дальше, вверх по склону, несколькими маршами вела другая деревянная лестница, втиснутая во что-то вроде небольшого овражка. В нем было бы уже почти совсем темно, но с низких столбов тут свисали голые желтые лампочки. Их свет терялся в зарослях и они поднимались словно бы в таинственной пещере, где Йаати стало бы, наверно, даже страшно, не сиди он на маминых руках...

А потом они вышли на улицу, окруженную старыми деревянными домами, где такие же лампочки горели уже на высоких столбах и их свет таинственно мешался с багровым сиянием заката, и тогда Йаати вдруг — впервые — показалось, что они зашли вдруг в какой-то совершенно другой мир, волнующий и необычный, но какой — он уже никак не мог вспомнить...

..............................................................................................

Вздохнув, он повернулся, глядя на башни внутренней стены. Они были квадратные, двухэтажные, высотой метров в пять, с тоже квадратными островерхими крышами. От внешних башен к их вторым этажам через двор вели стены-мостики, упираясь в зеленые дощатые двери с закругленными под арки верхом. Но на них откровенно висели замки — здесь размещалась полуофициальная резиденция лахольского детского яхт-клуба, всякие "капитанские комнаты" и мелкие мастерские, в которых Йаати страшно любил когда-то бывать. Но в сам клуб он так и не попал — сначала просто потому, что был ещё слишком мал, потом же обнаружил, что для поступления в него надо обладать хорошей успеваемостью и отличным поведением. Но если с успеваемостью у него было ничего так (дураком он всё же не был, что бы про него ни говорили), то до отличного поведения ему было как до солнца пешком.

Правду говоря, Йаати вообще не верил в мальчиков с отличным поведением (даже Юхани, педагогическая икона их класса, был как-то раз замечен им на мачте ЛЭП, едва ли не у верхушки), — но, так или иначе, доступ в это высшее общество для него оказался закрыт. Зато, как образцового хулигана, его прошлым летом заслали в спортивный лагерь (которым отличников, типа того же Юхани, откровенно пугали). Но и там жизнь у Йаати не сложилась — в первый же вечер после приезда он (ладно, вместе с возмущенным коллективом) основательно отпинал троих придурков, которые почему-то решили, что отсутствие поблизости родителей дает им право отбирать деньги и вкусности у честных юношей. Йаати был признан зачинщиком и на следующее же утро отправлен в новосозданную секцию рукопашного боя, — для "элиминации агрессии". Секцией руководил смурного вида мужичонка, в боевых качествах которого Йаати немедля (и вслух) усомнился...

Вспомнив дальнейшее, он невольно усмехнулся. Оскорбленный в лучших чувствах мужичонка немедля вызвал его "на ковер", то есть в центр поляны, где проходили занятия, после чего предложил Йаати ударить его, очевидно, имея в виду показать на нем некий Секретный Прием.

Испытывать его на себе Йаати совершенно не хотелось, так что он просто лягнул мужичонку в живот — ногой с разворота. Тот упал и сложился, словно перочинный ножик, после чего целую минуту лишь икал — а потом разразился возмущенной речью на тему, что настоящие мужики дерутся только кулаками. Йаати умудрено заметил, что драться нужно всем, чем одарила природа — в том числе безжалостно кусать противника, если выпадет возможность. На этом история "секции боя" и кончилась — дружно заржавший при виде падения лжеучителя (он и впрямь оказался каким-то проходимцем без диплома) народ решил, что учиться у него нечему...

Сам же Йаати за столь вопиющее надругательство над старшими был извергнут из святыни спорта, пострижен в добровольную пожарную дружину и до конца дней (то есть, до конца смены, на целых две недели) был заточен в Башню Генджей — для наблюдения за фактом наличия присутствия возгораний. По идее, это должно было стать Страшным Наказанием, — но, вспомнив о нем, Йаати вдруг ухмыльнулся. Башня была высотой метров в тридцать и вид с неё открывался просто зафигительный. Он в чем мать родила валялся на её плоской бетонной крыше, честно наблюдая за лесами — а также принимая воздушные ванны и получая роскошный загар на всё тело. Когда ему надоедало это, он (всё ещё в чем мать родила) бродил по лесу вокруг, жрал лесную землянику, которой вокруг башни уродилось просто неприличное количество, и купался в протекавшей в овраге под башней же речке. По вечерам же к нему впирались Йинс и Йюн, приносили пожрать (столько, что хватило бы на десятерых), после чего они втроем устраивали обжираловку и подолгу сидели на крыше, болтая обо всем на свете и глазея на бесконечный летний закат. И уж это точно были едва ли не лучшие часы в его жизни...

Йаати вздохнул, вспомнив, как потом долго лежал там же, на крыше, всем нагим телом чувствуя прохладный ночной ветер, глядя на полосу негаснущего летнего заката и на редкие летние звезды. Там его посетил (то есть придумался, конечно) Звездный Принц — наследник звездной империи Валерия, который борется со своим старшим братом-узурпатором, Звездным Вором. Выпросив у друзей карандаши и толстую пачку бумаги, Йаати принялся упоенно рисовать историю о войне в космосе, со всем, что полагается — эпичными битвами и прочими "лучами смерти". Потом ему придумались "Робинзоны Вселенной" — история четырех подростков из будущего, двух пацанов и двух девчонок, улетевших в космос на угнанном ими звездолете, которые мотаются, ясное дело, по Вселенной и преодолевают всевозможные трудности, получая полезные советы от оставшегося на Сарьере гения — доктора Йаати...

Это было, наверное, не вполне скромно — но Йаати утешал себя тем, что имя всегда можно сменить, а такая вот история — научно-популярная, но со множеством всевозможных приключений и схваток со злобными инопланетянами — наверняка тепло будет воспринята в Центре Мультипликации, и, если ему повезет, даже и экранизирована, может, и при его прямом участии...

Вспомнив о Звездном Принце, Йаати снова вздохнул. Всевозможных рисунков у него набралось, наверно, с тысячу — десять разных папок, тянувших килограмма на три. Тем не менее, он был твердо намерен взять все эти сокровища с собой — для предъявления на экзаменах и просто для души. Не всё, понятно, он собирался предъявлять (о том, чтобы показать хоть кому-то истории о крайне близком общении с девами некого крайне похожего на него юноша не могло быть и речи), — но один взгляд на эти труды его рук здорово поднимал ему настроение и побуждал к новым творческим подвигам...

Проходивший мимо крепости мужчина как-то подозрительно посмотрел на него — и, едва он скрылся, Йаати быстро спрыгнул на землю, опасаясь появления сторожа. Отойдя в сторону, он снова посмотрел на крепость — на сей раз, с неожиданно острой печалью. Летом, когда с совсем близкого пляжа туда набегала толпа мальчишек (и начинающих дев, одетых лишь в купальники — а случалось, и меньше) — там было очень весело, шумно и интересно. Но сама крепость была всё-таки ненастоящей — и теперь это очень бросалось в глаза...

Вздохнув, Йаати снова вспомнил детство, огромный двор у дома тети Шуфы, занятый в середине старым фортом — наследием Веков Безумия, когда вся Лахола была крепостью, грозным форпостом Директории Линна против Сурнейской Империи. Зимой он часто сидел на скамейке на краю его вала, словно на берегу какого-то странного сухопутного острова, глядя на голые стройные деревья за серой бетонной стеной похожего на овраг рва. А за ними поднимались почти сплошь окружавшие двор желтые четырехэтажки — только сейчас, зимой, их и можно было отсюда увидеть. А совсем рядом со смотровой площадкой была составленная из кольца вертикальных стальных труб смотровая же вышка — и, если подняться на неё, можно было увидеть бесконечные кварталы одноэтажных деревянных домишек на востоке, похожий на застывшую волну зеленый вал хребта Анса на юге и темный ковер северных лесов, где-то бесконечно далеко сливавшийся с темнеющим небом. На западе же, за железными крышами, поднималось плоское, увенчанное исполинским карнизом, белое здание облсовета с его невероятным главным залом...

Уже быстро шагая по улице, Йаати вспомнил, как они с друзьями катались на санках с крутых откосов двух внутренних дворов форта. Но попасть в его подземелья, конечно, было нельзя — все ведущие внутрь тяжелые железные двери были, казалось, навечно закрыты изнутри, а в бетонных казематах бывшей казармы обосновался продовольственный склад главного городского гастронома и маленький тогда Йаати часто наблюдал за работой биндюжников, которые спускали или поднимали тюки, туши и бочки по деревянным желобам с ручными лебедками и тросами. Бог весть отчего, но эта работа казалась ему невероятно привлекательной...

Идти было, в общем-то, недалеко, да и ходил он очень быстро — вслед ему даже оглядывались — и всего-то минут через десять он зашел в знакомый до последней кочки двор. Форт всегда притягивал Йаати, как магнитом. Снаружи его ров был огорожен простой железной решеткой из тонких гладких прутьев — чтобы в него никто не свалился. В детстве он любил прижиматься к ней лицом и смотреть в глубину этого заросшего бурьяном рва, на крутой высоченный склон вала, у основания которого стояла другая решетка — высотой метра в три, из толстенных, загнутых вперед прутьев, усаженных страшными крючьями. Казалось, что там, в глубине, между этой могучей решеткой и бетонной стеной обитают некие чудовищные звери, причем, невидимые, — и его даже пугало, когда он видел гуляющих по дну рва детей. Туда можно было спуститься по двум древним деревянным лестницам, но он долго не решался это сделать — в земле там до сих пор попадались осколки стали и костей, и вовсе не звериных...

Попасть в сам форт было не так просто — фасадом-то он выходил на окна тети Шуфы, а вот чтобы войти в него надо было обойти полдвора и выйти в итоге на узкую площадь за громадным семиэтажным темно-красным домом, тоже похожим на крепость со своими полукруглыми бастионами на фасаде, — и уже с неё попасть на верхнюю часть форта по паре древних деревянных мостов, установленных на высоченных сваях. В настиле их кое-где зияли дырки и идти по ним ему каждый раз было страшновато. А потом ещё надо было подниматься по крутой широкой деревянной лестнице, которая поскрипывала под ногами. Это тоже было страшновато — и потому невероятно привлекательно...

Сейчас в заднем дворике форта никого не было — даже обычно играющих тут детей. Ну да, все они сейчас в школе — в школе, которая кончилась для него навсегда...

Миновав короткий П-образный проход (с наглухо закрытой броневой дверью в середине) Йаати вышел в один из двух передних двориков — и по второй древней деревянной лестнице поднялся на вал, к наблюдательной вышке. Она всегда притягивала его...

Вышка представляла собой кольцо из десятка толстых стальных труб высотой, наверное, метров в двадцать. Внутри него вверх, вокруг пустой сердцевины башни, тоже охваченной другими, более тонкими трубами, вела широкая железная лестница. В самой середине помещался круглый лифт, но он никогда не работал. Понизу между трубами были вставлены железные решетки и узкая решетчатая дверь почти всегда была заперта на амбарный замок. В такие дни Йаати оставалось лишь подходить к вышке и с тоской смотреть на такие близкие и такие недоступные ступеньки, ведущие туда, наверх, да трогать темно-коричневый металл древних труб, покрытых остатками облупившейся темно-синей краски. Лишь совсем редко ему удавалось подняться наверх, — туда, где деревья и крыши постепенно уплывали вниз и открывался совершенно неожиданный после замкнутого двора простор...

Сейчас, к его радости и удивлению, дверь оказалась открыта. Воровато оглянувшись — взрослых, готовых запретить ему безобразие, вокруг, к счастью, видно не было, — Йаати нырнул внутрь и быстро пошел, почти побежал вверх по ступенькам. Сердце у него вдруг забилось — в последний раз он был тут лет пять (целую вечность!) назад...

Башню венчал кольцевой железный балкон под конической железной же крышей. Выйдя на него, Йаати невольно глубоко вздохнул, когда сырой холодный ветер с силой толкнул его в лицо, потом замер, осматриваясь. Двор лежал под ним сплошным зеленым морем, замкнутым железными крышами домов. За ними же смутно темнела полускрытая хмарью полоса далекого северного леса. Глядя на неё, Йаати вновь вздохнул, вспомнив их летний поход. Он, конечно, увенчался ослепительным успехом (он, Йаати, даже удостоился статьи в областной газете! — понятно, с друзьями), — но сейчас его слава уже сгинула, как дым. Конечно, открытие их наделало массу шума — он даже удостоился чести служить проводником настоящей научной экспедиции! — но ритуальный нож черноверов Йаати всё же заныкал (он был зарыт на чердаке, вместе с прочими его сокровищами) — и сейчас его глодала совесть. И некие смутные опасения. Здравый смысл подсказывал ему избавиться от этой жуткой в самом деле штуковины — которой, наверняка, зверски зарезали множество невинных людей. Но он же говорил ему, что никаких проклятий, тем более на вещах, не бывает. А нож был нужен ему — просто для подтверждения факта, что он, Йаати, не фигня какая-то. Он совершает настоящие Открытия, у него есть настоящая Древняя Вещь (найденная им лично, между прочим!) и общепризнанные Научные Заслуги. И всё же, всего этого ему было слишком мало...

Йаати вновь вздохнул, понимая, что и сам не знает, чего именно хочет. Точнее, хотелось ему очень много чего — стать танкистом, стать знаменитым на весь Сарьер режиссером мультфильмов, стать первооткрывателем чего-нибудь такого, ну просто очень этакого, полететь к звездам на манер Сверхправителя — да просто потерять невинность, наконец! Но он никак не мог решить, чего ему хочется больше. Иногда одного, иногда почему-то другого. Сейчас, например, ему просто хотелось летать — просто так, безо всего, — и Йаати страшно злила мысль, что как раз эта вот его мечта несбыточна. Не далее, как этой ночью, он взлетел — причем, с этого самого балкона! Тогда, взмыв над крышами, он вдруг понял, что никогда ещё не вылетал за пределы города. В груди у него вдруг ёкнуло от мысли, что сейчас он может это сделать... и он помчался на юг. Низкие двух-трехэтажные дома заскользили под ним, потом город наконец оборвался. Йаати помчался над долиной неширокой реки, над какими-то дачами. Слева мелькнули обшитые темно-красным рифленым железом массивные корпуса какого-то завода с поднимавшимися к их крышам наклонными галереями. Их, словно крепостные валы, окружали огромные насыпи щебня, перед ними в два ряда тянулась ржавая железная ограда и неширокий заросший канал...

Потом завод тоже ушел назад, дачи оборвались — и перед ошалевшим Йаати открылся первозданный дикий простор, рассеченный лишь единственной дорогой, идущей к синевшим впереди горам. Сердце у него сладко замерло от мысли, что он сможет, наконец, узнать, куда она ведет... и он проснулся. Жутко злой от мысли, что не увидел самое интересное...

Впрочем, эти мысли тут же вылетели из головы, едва он понял, что лето уже кончилось — и от этого его настроение стало ещё хуже...

Вздохнув, он представил, как идет в жарком июльском мареве по широкому, пустому тротуару, между раздавшимися на полкилометра стенами многоэтажных домов, выбегает на ослепительно-белый песчаный пляж — и, сбросив с себя всё, бросается в прохладные волны...

Увы, от мыслей о купании его вдруг передернуло — очень уж некстати забрался под легкую куртку холодный ветер. Да уж, до весны бесконечных полгода — а до жары и того больше. Йаати в очередной раз вздохнул, вспомнив, как гулял этим летом с Йисом — на дачах за городом. Разувшись, они неспешно брели по прохладной пыли немощеной дороги, в тени нависавших над ней крон не слишком высоких, но густых деревьев. Пейзаж был довольно-таки роскошный: слева крутой склон, поросший этими деревьями, справа же — широкая, залитая солнцем долина реки Уйиу-Та. Оттуда налетали порывы жаркого ветра, забираясь под футболку Йаати и ероша ему волосы. Йис был доверху заполнен клубникой — как и сам Йаати — и потому пребывал в несвойственном ему благодушном настроении. Вместо всевозможных ужасов он трещал на неожиданную (для него) тему дев прекрасных — о том, что видел соседскую деву (его ровесницу!) вообще в нибезчего — и, быть может, даже совершенно не врал. По крайней мере вид данной девы был описан подробно — и совершенно натурально, насколько Йаати мог судить по своему (увы, небогатому) опыту...

Заметив внизу подозрительный взгляд пожилой женщины, выгуливающей у края рва здоровенную собаку, Йаати торопливо скатился вниз и почти что выбежал на улицу. Не то, чтобы он боялся скандала (вот ещё!) — но сейчас ему не хотелось портить настроение, да и вообще с кем-то общаться. Завтра он сможет сунуть кому угодно в нос свой паспорт и гордо заявить, что он отныне — взрослый человек, который имеет право ходить везде, где ему только вздумается — но сегодня он ещё оставался ребенком...

.............................................................................................

Добравшись до автобусной остановки, Йаати неожиданно задумался. Отсюда он без труда мог проехать к городскому пляжу и воспоминания вернулись против воли — чудовищно жаркое, влажное летнее утро, низко стоящее солнце, утонувшее в мутной розоватой мгле — ниже к горизонту она темнела и становилась синевато-коричневой. Предыдущий день был отмечен одной из наиболее яростных вспышек жары, диковинной для их широт — Йаати помнил белый, ослепительно режущий солнечный свет, стремительно растущие, словно столбы невероятных взрывов, облака и разразившуюся вечером чудовищную грозу — с неба обрушился целый океан горячей воды и адская жара не только не спала, а стала совершенно невыносимой. Ночь плавала в душном пару, словно не в меру протопленная баня, — и спал он в ту ночь очень плохо...

Не удивительно, что утром вся их компания поперлась на пляж. Он вспомнил, как, уже из окна автобуса, смотрел на необозримо огромный фасад девятиэтажного дома Йинса, облицованный белыми плитами — на них лежал влажный розоватый отблеск, на казавшийся очень маленьким — и очень высоким — балкон, на котором стоял нагишом всего пару часов назад, окончательно ошалевший от жары, глядя на затянувшую горизонт багрово-лиловую мглу. Он помнил, как полупустой автобус стремительно мчался по низкому берегу озера Уйуу, зыбкая гладь которого тонула в розоватом тумане, к синевшему далеко впереди массиву гор. Громадное облако, повисшее над озером, казалось невероятной воздушной горой, расплывавшейся в тумане смутной фиолетовой массой, словно они вдруг оказались на какой-то чужой, незнакомой планете...

Он помнил, как автобус остановился на повороте шоссе, как он с друзьями, одетыми, как и он, лишь в сандалии и шорты, тащившими на плече сумки с вещами, спустились с высокой насыпи шоссе, миновали распахнутые настежь ворота в высоченной решетчатой ограде, шли по ухоженной дороге, петлявшей между соснами, — к не такой уж большой восьмигранной площадке, со всех сторон окруженной деревьями и погруженной в полумрак. Над ней сплетался сплошной свод крон — а на самой этой площадке уже собирались парни и девчонки их возраста, чтобы поучаствовать в знаменитой Летней Битве — традиционном в Лахоле празднике, которым отмечали день Вершины Лета. Когда-то это была вполне настоящая битва — стенка на стенку. Теперь нравы значительно смягчились — две толпы (одна в красных повязках на головах, вторая в синих) просто напирали друг на друга, стараясь прорвать фронт противника. Победителям полагалось угощение за счет города, — причем, отнюдь не символическое, так что энтузиазма у сторон хватало. Но главным, разумеется, был сам процесс — так как дело происходило на пляже, все были одеты лишь в плавки и купальники — а дев с каждой стороны была примерно половина. С ними всласть можно было потолкаться — а если повезет, то и побарахтаться в возникшей вдруг куче мале. Да и сама атмосфера битвы — с шумом, визгом и дружным напором объединенных масс — Йаати очень нравилась...

Бывали там, конечно, развлечения и попроще, типа штурма дюны — защитники выстраивались в линию на гребне, нападающие поднимались по крутому склону, стараясь сбросить их вниз, битвы на плотах (где надо было спихнуть противников в воду с помощью длинных, обмотанных на конце тряпьем палок) — и, наконец, вечнозеленый пляжный волейбол. Версия "девы против парней" пользовалась особой популярностью — даже в те дни, когда солнца не было, а несчастные участники покрывались ознобом и мурашками. Впрочем, ради возможности посмотреть на Йалику в бикини, скачущую по песку на своих диковинных длинных ногах, Йаати был готов не то, что мерзнуть, но и вообще бегать босиком по снегу...

Вспомнив про девчонку, он вздохнул. С Йаликой совершенно точно всё — он никогда не увидит её, и это, почему-то, было очень грустно. Девчонок вокруг было множество — и далеко не все они смотрели на него равнодушно! — но ему была нужна только одна. А ведь прошлым летом между ними едва не случилось... что-то. В ту самую ночь, когда Йалика вернулась в Лахолу от каких-то родственников — а он, Йаати, естественно, вызвался её встречать. Под городом в то лето горели леса, всё вокруг было в сизой дымке, даже затянутое мглой небо было каким-то коричневым, с высоко парившим над землей белесым закатным заревом. В общем, он чувствовал себя так, словно оказался вдруг на какой-то другой планете, и ему на самом деле было очень одиноко, неуютно и страшно. Но возможность проводить Йалику до дому стоила, наверное, всего — и он героически топал к вокзалу. По дороге, правда, ему никого не встретилось — а девчонка отнеслась к его появлению с неожиданной радостью: верно, топать домой в одиночестве не хотелось и ей. Но разговора между ними (разговора, на который Йаати возлагал очень большие надежды) — как-то не началось. Он был смущен и отчасти напуган столь близким присутствием девчонки, она, наверное, так же стеснялась его. Несмотря на глубокую ночь, жара и духота (был уже июль) не спадали. На улицах — ни души. Желтые мигающие светофоры. Редкие синие фонари. Тишина... По дороге они опять не сказали ни слова и Йаати начал чувствовать нечто, очень похожее на страх — дорога эта очень скоро кончится, а второго такого шанса у него не будет никогда...

Затянувшая город сизая дымка, острый, будоражащий запах гари, необычность ситуации, — всё это очень возбуждало Йаати. Не вполне понимая, что делает, он вдруг потянул Йалику в ближайший подъезд. Это уж точно была дикая глупость — но он был буквально пьян от дыма и усталости, в том самом состоянии, когда в голове легкий звон и всё кажется чуть нереальным: грани между обычным и странным, между дозволенным и запретным размыты. Правду говоря, он уже не раз посматривал на двери подъездов — сам не понимая, зачем. А этот был в древнем трехэтажном доме, — и они поднялись на самый верх, к чердаку. Тишина стояла — как в склепе. Ни души, только по дороге им навстречу с криком бросились два кота...

Там, наверху, они замерли, глядя друг на друга. Обстановка вокруг них была достаточно унылая — тусклая лампочка под косым потолком, вторая — этажом ниже. Облезлая чердачная дверь. Такие же облезлые блекло-зеленые крашеные стены. Еле-еле — свет заката из полукруглого грязного окна. Щербатые каменные ступени. Чугунные перила. Пыль. Йаати бездумно положил руки на талию девчонки — и она не возражала! Так же бездумно он потянулся поцеловать её — не вполне понимая, как всё это делать, — и тут внизу вдруг страшно заорали коты. Йалика дернулась, словно очнувшись, — а потом, вырвавшись, влепила ему оплеуху, от которой в голове у Йаати всё вспыхнуло. А потом померкло. Он едва слышал быстрый топот убегавшей девчонки — и жить в этот миг не хотелось...

Он словно всплывал на поверхность. Лестница... тишина... холод... далекий-далекий шум идущего по магистрали поезда... Внизу, — где-то у самого дна, — дико кричат коты...

Вот же блин, наконец подумал Йаати. Я, наверное, вообще с ума схожу. Что я здесь делаю?.. Зачем притащил сюда Йалику?.. Что я от неё хотел?.. Но теперь — всё. Всё, кончено это, и это здорово на самом деле...

Ошалело помотав головой, он спустился вниз и вышел на улицу. Ночная прохлада странно просветляла мысли, — словно он только что родился на свет. Невероятно, но теперь он не чувствовал себя усталым, — ему хорошо и легко, только в голове тихонечко так звенит, то ли от оплеухи, то ли просто от дыма...

А ведь всё могло быть совсем иначе — в тысячный, наверное, раз подумал он. Коты удрали бы на улицу, я бы её поцеловал, она бы меня обняла — и... и... и...

Йаати вновь ошалело помотал головой. Он вполне понимал, ЧТО могло бы случиться потом — и был, наверное, даже рад, что ЭТО не случилось. Но, в то же время, его грызло мучительное сожаление — словно он потерял некий уникальный шанс, которого больше и не будет. Нет, насчет Йалики это оказалось правдой — но ведь в мире есть и другие девы!..

Эта мысль вдруг показалась ему откровением — и почему-то испугала, словно он только что предал Йалику. Но между ними в самом деле было — всё. Всё кончено. Со стороны Йалики уж точно — да и его тут через пару дней уже не будет. А в Тай-Линне девы, говорят, намного более смелые...

Вздохнув, Йаати вдруг вспомнил, как не так уж давно, душным майским вечером, он поперся гулять. Легкий дождь только что прошёл, из облаков выглянуло закатное солнце, — лужи, мокрый асфальт, клейкие молодые листочки... Одет по жаре он был весьма легкомысленно, — легкие сандалеты на босу ногу, шорты и светлая рубаха в ярких цветочных узорах, под рубахой — ничего. Из-за неё-то всё, наверно, и случилось — некая, вполне взрослая дева вдруг попыталась познакомиться с ним. Но тогда он думал о Йалике и только о Йалике — и попросту послал её. Довольно грубо. Сейчас же его вновь терзали сожаление и стыд — и отнюдь не только потому, что он повел себя, словно свинья. Отнюдь. Теперь он уже не был так наивен и понимал, что девы на самом-то деле ничем не отличаются от парней — по крайней мере, в отношении... интереса к кому-то. К парням, проще говоря. В которых они вполне могут влюбляться — как и парни в девчонок...

А ведь я, наверное, красивый, подумал вдруг Йаати, вспоминая, как любовался собой в зеркале. И просто... ну, понравился ей. Даже очень понравился. И она, наверное, была не против... познакомиться поближе. А я, как последний дурак, упустил этот шанс, а выпадет ли мне новый — бог весть...

Он очнулся от воспоминаний, осознав, что ноги унесли его назад, к озеру, на прибрежное шоссе. Шоссе от домов отделяла довольно широкая полоса луга, поросшего кое-где низкими деревьями. На ней когда-то Йаати и его товарищи собирались последними теплыми вечерами вокруг костров, в которых горели палые листья, наполняя весь мир горьким, всепроникающим дымом... и легкомысленно трепались о девах, ещё и не подозревая, как это всё на самом деле...

Вот же заразы, подумал он вдруг с неожиданным гневом. С ними я совсем с ума сойду. Нет уж! К черту дев. Лучше помереть в одиночестве, чем так вот мучиться...

Эта мысль вдруг насмешила Йаати — наверное потому, что посещала его не в первый и далеко не в десятый раз. И он уже прекрасно понимал, что надолго её не хватит. Всё-таки он был парнем — да ещё в самом бедовом, как ему говорили, возрасте, и НЕ думать о девах попросту не мог. Как ни старался.

Но думать о них — это одно, а с ума сходить — совсем другое, подумал вдруг он. И лучше уж думать абстрактно, чем конкретно...

Он вздохнул, вспомнив один свой рисунок — лохматый, в нибезчего, юноша, видимый со спины — и босая девичья нога на его плече. Одна. И всё — но этот рисунок почему-то волновал его куда больше, чем другие, даже самые откровенные. То ли потому, что удался куда лучше других, то ли просто потому, что хозяйка ноги, да и сам юноша могли оказаться вообще кем угодно — да и оказывались, почти что каждый новый раз...

Интересно, будет ли ЭТО со мной, невольно подумал он — и вновь недовольно мотнул головой. От таких вот мыслей лучше ему отнюдь не становилось.

Наверное, про ЭТО всё врут, подумал он вдруг с ожесточением. И ничего ТАКОГО в ЭТОМ нет — наверняка, всё гадко, мерзко и уныло, как в подслушанном случайно разговоре об "еженедельном брачном долге". И вновь вздохнул, чувствуя себя в положении несчастного, который мог только думать о большой белой рыбе — или НЕ думать о большой белой рыбе. Вот же ж зараза, подумал он. Вокруг меня такой огромный мир — а меня заклинило просто на голых девичьих попах и всяком таком. Словно я — уже и не я...

Уже всерьёз разозлившись на себя, Йаати всё же смог переключить мысли на более насущный вопрос — что ему делать именно сейчас? Шляться по улицам в тайной надежде познакомиться с некой девой прекрасной было попросту бессмысленным идиотизмом — всё равно, через два дня его тут уже не будет. Да и вообще, от зловредного девичьего племени стоило держаться подальше — просто ради сохранения нервов. Возвращаться домой не хотелось — делать там точно было нечего. Все книги давно прочитаны и перечитаны, в телевизоре идет научно-познавательная муть. Разве что...

Внутри у Йаати вдруг словно зажглась лампочка. Да! Он нарисует историю о том, как Дикий Юноша спас целую толпу дев прекрасных от злобного тираннозавра (Йаати вообще-то был в курсе, что динозавры вымерли за дофига миллионов лет до появления первого человека — но ему было плевать, честно говоря), — после чего все девы предложили отдаться герою, как было, наверное, принято в тени темных времен. Но Дикий Юноша заявил им, что хранит себя для будущей Единственной и гордо удалился в закат...

Это будет мой ответ всему женскому роду, подумал Йаати, изо всех сил стараясь сохранить подобающее случаю Мрачное Настроение. Потом вдруг усмехнулся, и, развернувшись на пятке, быстро зашагал домой.