123

Не, тут либо у меня что-то произошло с организмом, либо, на самом деле, все люди во всех мирах устроены одинаково. В таком случае, матрица эта универсальна и подходит любому. Ну, это-то легко можно проверить! И у меня даже есть подходящий подопытный кролик. Я о Сан Саныче, если что.

Весь следующий день я сидела на работе, как на иголках. Даже тетки это заметили. Когда я на больших электрических часах над входной дверью часовая стрелка с легким щелчком перескочила на цифру "5", я подскочила с места, и принялась стремительно собираться.

— Поди, на свиданку торопишься? — с ехидцей заметила самая старшая из бухгалтеров, Валентина Гавриловна. Она уже почти что на пенсии, официальная бабка, у нее куча внуков и есть подозрение на ожидающихся правнуков. Но характер... Ей бы яд в баночку сцеживать, да в аптеку сдавать как средство от радикулита. Вот только против начальника высказаться — кишка тонка.

— Угу, — согласилась я, уже вылетая за дверь.

Ну а что? Предстоящая встреча с Санычем вполне сойдет за свиданку. Деловую, разумеется.

Тренер был занят. В его кондейке, куда я мельком заглянула, в большом количестве сидели и стояли какие-то солидные взрослые мужики в дорогих костюмах. По сравнению с ними, сравнительно щупленький Сан Саныч в своем трико и футболке выглядел как-то несерьезно. Я, состроив многозначительную рожицу, махнула ему свернутой в рулон схемой и убежала в раздевалку.

Сегодня занимались старшаки. Среди них мне для спарринга партнеров не было — слишком разные весовые категории. И я, размявшись, принялась сосредоточенно избивать и запинывать мешки с опилом и макивары. Но я же любопытная, я же нетерпеливая! И почему бы мне, такой продвинутой, не попытаться "включить" при этом свою новоприобретенную энергетику? Я попыталась. И тут же головка у меня поплыла. Чтобы не пугать народ, я тихонько-тихонько, по стеночке, удалилась в раздевалку и уже там позволила себе сползти на лавочку. Сколько я так просидела — не знаю. Наверное, с полчаса, не меньше. Потом крыша прекратила свое неторопливое вращение и потихоньку-полегоньку встала на место. Возвращаться в зал было уже поздно, до конца тренировки оставалось совсем немного. Поэтому я быстренько прошмыгнула в душ, наскоро сполоснулась, и когда у нынешней группы закончилась тренировка, я уже свежая и переодетая стояла у Санычевой кондейки.

Солидные люди в дорогих костюмах успели слинять, и тренер сидел в одиночестве, задумчивый и даже озабоченный, вертя перед собой пустой стакан. Подстаканник стоял на полке, и из него торчали ложки, сразу три штуки.

— Что, Кнопка, — спросил он, увидев мою физиономию, — Как ты смотришь на то, чтобы нам всем клубом переехать в современный, просторный, светлый полностью оборудованный зал?

— Я смотрю, конечно, положительно, — осторожно высказалась я. — Но чем за это придется платить?

— Во!

Саныч отодвинул от себя стакан и поднял вверх указательный палец.

— Правильно думаешь, в самый корень зришь. А требуется за это всего лишь... — он скривился, словно проглотил хрень в три раза кислее лимона, — тренировать пару-тройку десятков людей. По-полной тренировать.

Каратэ, что бы о нем не говорили, изначально заточено на максимальную боевую эффективность. Как, собственно, и любая другая система рукопашного боя. Каждый полностью проведенный прием либо убивает, либо необратимо калечит противника. Это сейчас принято на соревнованиях танцевать, лишь обозначая удары. А тренировка по-полной означала в понимании Саныча обучение именно изначальному, убийственно-жестокому варианту.

— Это... не очень хорошие люди? — рискнула я предположить.

— Это ты неверно выразилась — не очень хорошие. Полные отморозки!

— И что, — я начала понимать, в чем дело, — отказаться не выйдет?

— Просто так — не выйдет. Ты видела костюмы, которые сегодня у меня тут э-э-э... гостили?

— Видела. Как по мне, так чересчур они богатые.

— Вот именно, — помрачнел Саныч. — Такие люди не понимают слова "нет". В случае отказа они начинают давить. Сперва деньгами, потом — кулаками. А самых непонятливых и вовсе прикапывают под ближайшей елочкой. Или отправляют купаться, предварительно замуровав ноги в тазик с цементом. А в крайнем случае, могут и просто прострелить башку в родном подъезде или подколоть в темном переулке. Вот только мне это не светит. Я этим господам нужен, поэтому страдать будут те, кто рядом. В качестве инструмента давления на меня.

— Сан Саныч, а почему именно вы? Полно ведь хороших тренеров.

— Тренеров-то полно, — вздохнул тренер. — Вот только я... я по молодости да по дурости засветил некоторые свои умения и возможности. Вот теперь и расплачиваюсь. Не подходят этим уважаемым людям другие, им меня подавай.

— И что делать?

— Пока не знаю. Но в любом случае попробую побарахтаться.

— А если попробовать откупиться? Ну вот тем кинжалом?

— Ты что, — махнул рукой тренер, — этим шакалам только палец покажи, оттяпают руку по плечо.

И видя, что я не понимаю, пояснил:

— Если они увидят у тебя или у меня эту вещицу, то просто и незатейливо отнимут. Могут даже сперва сымитировать покупку, а потом пошлют следом бригаду, отберут деньги, а глупых бывших владельцев расколют до донышка, и они сами отдадут все, что у них еще осталось, после чего тихо помрут. Ну а для полиции все будет обставлено, например, как нападение наркоманов. И наркоманов этих неподалеку обнаружат, скончавшихся от передоза.

— И что, на них нет никакой управы?

— По закону — нет. А без закона — это сходу пожизненное. Если, конечно, жив останешься.

Саныч вздохнул, потом резко встряхнулся, отгоняя тяжелые мысли, и уже совсем другим, знакомым и привычным голосом спросил:

— Ну, рассказывай, что ты там такое притащила.

Я развернула лист с анатомией в разрезе и принялась объяснять. Тренер слушал внимательно, не перебивая, хотя пару раз ему — я видела — очень хотелось переспросить. Я закончила излагать, он поскреб подбородок, и проницательно спросил:

— И как, получилось сегодня попробовать?

Я честно призналась в своем фиаско.

— А что ты хотела? — хмыкнул тренер. — Такие методики годами разрабатывают, десятилетиями. Так что не переживай впустую. Ты схему точек и меридианов составила — это, считай, половина успеха. За это тебе мой большой поклон.

Он действительно выбрался из-за стола и шутовски поклонился.

— А теперь надо будет потихоньку, по шажку, нащупывать способы применения всего этого хозяйства.

— Угу, — огорченно вздохнула я, но моя показная скорбь осталась без внимания.

— Я так понимаю, ты мне эту картинку оставишь? — спросил Саныч, проворно сворачивая мое творчество в трубку.

Вопрос был, само собой, риторический. Судя по тому, как он вцепился в схему, отобрать ее сейчас не смогли бы и две бригады бандитов. Можно было даже не сомневаться: сейчас он прискачет домой и примется пробовать проявить эти точки и линии у себя. Хорошо, если перед этим поужинает, а может и так, натощак. Так что я пожала плечами и повернулась было к выходу, но Саныч меня остановил.

— Тебе действительно большое спасибо за это, — он махнул свернутой в трубку схемой. — Но имей в виду, что эти знания стоят не меньше того ножичка, а, может, и больше. По одной простой причине: кинжал один, а имея вот это, — он снова махнул бумагой, — можно сразу многих людей сделать гораздо сильнее обычного боевика. А теперь представь, что у тех вот пиджаков появится... ну хоть с полсотни бойцов, изучивших эту технику. Это же будет суперкозырь, их потом без танков и не победить. А, может, и танки не помогут — кто знает, на что способен человек, овладевший Ци. Так что уходя из дома... ты тайник сделала? Так вот: уходя из дома, убирай в тайник все материалы до последней бумажки. Договорились?

Я кивнула.

— Ну вот и хорошо. Ты когда в следующий раз придешь? Послезавтра? Вот тогда и поговорим насчет этих твоих художеств.

Послезавтра — это очень долго. По крайней мере, мне так казалось. Это же целых два дня ждать, получится у Саныча или нет. Он-то не был "там", он не чувствовал буквально изнутри, что и как должно действовать. А рассказ... поможет ли? Нет? Хочется знать, аж зудит. Вот я в таком нетерпячем состоянии до дома и пробежалась.

На лавочках под фонарем было пусто. Как-то даже непривычно: никто блатняк не поет, никто прохожих не задирает, никто тупых анекдотов не рассказывает и, соответственно, не ржет на весь двор. Я проскочила до своего подъезда и принялась копаться в сумке, отыскивая ключи. Нашла, отперла дверь подъезда, автоматически сделала шаг вперед и остановилась: в подъезде было темно, как у негра в... в общем, вы поняли. Не горела ни одна лампочка. Ни здесь, в тамбуре, ни на верхних площадках. В голове тут же пронеслись нехорошие подозрения. Рассказывали знакомцы, как действуют гопники. И ситуация подпадала под картинку один в один. Впереди, в темноте тамбура что-то шевельнулось и я скорее угадала, чем увидела смутный силуэт. В этот момент я почувствовала движение и сзади. Зажали!

Гадать, кто, зачем и почему именно меня, было не время. Спереди и сзади непонятно кто. А я стою прямо в дверном проеме, и поэтому ни вправо ни влево сместиться не могу. Засада, млин! Единственное, что мне оставалось — присесть. Я так и сделала. И практически в тот же момент мне макушку словно холодом обдало, несмотря, что я была в шапке. А за спиной у меня кто-то странно ухнул. Я же не стала дожидаться, пока со мной сделают что-нибудь противоестественное, и прямо так, из приседа, от души пробила руками двойку по тому месту, что оказалось передо мной. Теперь ухнул тот, кто стоял спереди. Ухнул и с каким-то странным сипением начал заваливаться набок, прижав руки к ударенному органу.

Я сунула руку в карман, достала телефон, подсветила. На крыльце, слегка придавленный дверью, лежал совершенно незнакомый мужик. Судя по наколкам, профессиональный сиделец. Наверное, кто другой рассказал бы сейчас всю его бандитско-воровскую биографию, а мне хватило самого факта: бандит. В ливере у мужика по самую рукоять был воткнут солидных размеров хлеборез. Пострадавший был явно в отключке — скорее всего, болевой шок.

Я глянула второго, все еще корчащегося в тамбуре. Ба-а, какие люди! Да это ведь Олежек собственной персоной! Не иначе, как отомстить желал за принудительную стоматологическую операцию. А кореша, видать, позвал подстраховать, чтобы я не сбежала. Ну вот, я не сбежала. Кому теперь легче? Я добавила нашему дворовому зеку по кумполу, милосердно погружая его в наркоз, и тихохонько взбежала на свой пятый этаж. Задержалась только на первой площадке. Там, в квартире, что выходит прямо на лестницу, живет одинокая бабка, главный осведомитель всех наших многочисленных участковых. Я в дверь ей как следует позвонила — то есть, затрезвонила, как на пожар — и тихой ниндзей шмыгнула наверх.

Пока я открывала свою дверь, внизу раздались голоса, потом крики... Чуть позже заголосили сирены патрульной полицейской машины и скорой помощи. А я сидела у себя на кухне, пила чай с домашним печеньем и совершенно не испытывала угрызений совести. Вот ни малейших. И вот что странно: тогда, после главбуха, когда максимум, что могло случиться — порванная кофточка, меня штырило не по-детски. А сейчас, когда действительно была реальная опасность, я даже не дернулась. Вот как это назвать?

Я уже собиралась баиньки, когда раздался звонок в дверь. Но я же не ждала гостей, тем более на ночь глядя. Поэтому задала простой и логичный вопрос:

— Кто там?

В ответ прозвучал замученный мужской голос:

— Откройте, полиция!

Я открыла. Дверь отворилась, насколько ей позволила цепочка и явила мне вид на молодого парнишку в форме. Парнишка, видимо, уже выдрессированный бабками с нижних этажей, сначала светанул передо мной развернутую, как полагается, книжечку в красном переплете и на автомате отбарабанил:

— Младший лейтенант Петров.

Пока я убеждалась, что лицо на фотке схожее, что фамилия названа правильно, ну и попутно проверяла еще пару моментов, лейтенант пытался преодолеть когнитивный диссонанс. Ну, это мне знакомо, это не в первый раз. Правда, нынче мой облик был усугублен пушистым желтеньким халатиком с капюшоном, нэко-ушками на том самом капюшоне, и такого же цыплячьего цвета мягкими тапочками.

Осознав увиденное, младший полицейский чин убрал документ и произнес:

— Девочка, позови родителей.

Я даже не стала возмущаться и скандалить, подобные сцены с моим участием происходят регулярно и в самых разных местах. Я просто скинула цепочку, распахнула дверь и отступила на два шага назад, приглашая лейтенанта войти. А сама выдернула из приготовленной на завтра сумки паспорт и протянула полицейскому. Он взял книжечку, полистал, недоверчиво глянул на меня, но потом все же смирился с очевидным. Смутился — аж покраснел. Взял под козырек, пробормотал что-то вроде "извините" и занялся, наконец, тем, ради чего взбирался на верхний этаж.

— Э-э-э... — он подсмотрел в паспорте, — Таисия Степановна, скажите, в котором часу вы пришли сегодня домой?

Я, не моргнувши глазом, назвала время на десять минут раньше взаправдашнего.

— А вы ничего необычного или подозрительного не видели в подъезде или около него?

— Ничего. Разве что...

— Что?

Лейтенант насторожился, как почуявший дичь пинчер.

— Да свет в подъезде не горел. Пришлось телефоном светить, чтобы ноги не переломать.

— Это все? Больше ничего не заметили?

— Ничего. Только через какое-то время внизу, в подъезде шумели. А потом как раз полиция приехала. А что случилось?

— Разбираемся, — развел руками лейтенант.

Я не стала его допрашивать. Только паспорт забрала, двери за ним закрыла и спокойно двинулась в кроватку. А потом был Сон. Я уже перестала ждать или как-то готовиться к этому. Случится — хорошо, нет — лучше высплюсь. Нынче случилось.

Мирланда ехала верхом на шикарной белой кобыле. Она настояла на том, чтобы сбрую оставили старую, фамильную. Ту, что была на растерзанном волками жеребце. Обозники выполнили приказ: собрали все, что было можно. И сбрую, и седло, и меч. Вот только кинжал разыскать так и не смогли. Ни тогда, ни сейчас, на обратном пути. Что ж, пусть это будет платой за ее жизнь. И если так считать, то плата эта не так уж и велика.

Впереди на милю, а, может, и больше — трудно было определить из-за пыли — растянулась колонна войск. Никакого строя, никакой маршировки. Просто шли люди. С оружием, но без доспехов: брони ехали рядом на повозках. По сторонам колонны рысили всадники, то выезжая вперед, то возвращаясь назад, к тянущемуся позади обозу.

Девушка устала, и ей было ужасно скучно. До остановки на ночлег была еще пара-тройка часов пути. Беседовать было не с кем. Ее нежданная слава, милости графа, оказанные почести были, конечно, приятны, но при этом словно незримой стеной отгородили ее от простых людей. Солдаты, не говоря уж о простых обозниках, рядом с ней неизменно впадали в ступор, говорить начинали сбивчиво и косноязычно. Даже Фарл, с которым она была знакома несколько лет, и тот рядом с ней чувствовал себя донельзя неловко и называл не иначе, как светлой госпожой. Поэтому Мирланда медленно ехала в середине колонны, стараясь не смущать людей, и размышляла о себе, о своей судьбе и о том, что ее ожидало в самое ближайшее время.