Бегство от Тени

Всматриваясь в ночное небо, усыпанное мириадами звезд, всегда есть шанс, что твой взгляд в какой-то момент покинет привычное понимание расстояния и устремится куда дальше, чем ты можешь себе представить. Там, на черном фоне космоса проявятся новые для тебя, но старые для мироздания звезды, что такими же маленькими, белыми точками россыпью снежинок зависнут в дали. Манящий дальний космос, до которого человечество доберется лишь после просветления и начнет рассекать неведомые черные просторы вакуума. Звучит романтично не правда ли? Но тьма опасна.

И я сейчас говорю не том, что находится там, далеко наверху, за стратосферой, атмосферой и прочими сферами, а о том, что совсем рядом с нами, таится в каждом углу, выжидая, урча, царапая и хрюкая. И наблюдая. Силуэты во тьме, принятые за игру воображения, шорохи, списанные на ветер или на пробегающих грызунов, писки, принятые за насекомых, даже если на дворе середина зимы, а также — неясные видения, принятые за размытые очертания предметов после сна. Детские страхи, галлюцинации, бред, сны, кошмары, игры воображения, столько всяких оправданий, но за ними скрыто одно — Истина! Все скрыто от взгляда обычного человека, недоступно тому, кто не прикоснулся до того к неведомому, пусть и неосознанно, пусть не сам по себе, а с чьей-то подачи. Такие как я.

Писать о первых моих днях мне очень тяжело, ибо стоит мне только взяться за листок и ручку, да подвести мысль к теме, как мои руки охватывает дрожь, пальцы сжимаются в судорогах, царапая кожу ладоней ногтями. Губы же мои начинают трястись и кривиться, словно у обиженного ребенка, а язык заплетаясь все силится выжать какие-то слова... Как-то раз я попробовал выжать из себя это нечто, вертящееся на самом кончике органа, но вышли лишь ругательства, а мне пришлось остаться с чувством неудовлетворенности и недосказанности. Но я пишу, несмотря ни на что продолжаю выводить эти треклятые буковки на чистенькой бумаге... Три карандаша, одна ручка. Столько стоили мне эти пара жалких предложений о моих ощущениях и чувствах, бурливших внутри.

Все изменилось в октябре 2013, точное число уже и не вспомню (да и не хочу вспоминать, что уж там). Я очнулся под вечер у себя на квартире, в собственной постели, хотя совершенно не помнил о том, как оказался там, прекрасно помня все до момента, когда прямо на моих глазах огромная фура, неведомым образом забравшаяся во дворы выскочила оттуда и буквально размозжила в труху черную, тонированную "Toyota Sprinter", вместе с сидевшими в ней двумя людьми, высунувшимися в окна покурить. Колеса громадины раздавили кузов, словно консервную банку прессом, а зажатые в стальной ловушке тела лопнули, как гнилые помидоры. Пруп! И все закончилось — кровавые ошметки вокруг, сталь покорежена, люди испуганы, а неизвестная фура скрылась с места ДТП.

Тогда я чудом не оказался у нее на пути, вовремя обернулся на окрик по моему имени чужим человеком, лишь плечо скользнуло по стальному боку. Развернуло меня знатно, плечо после этого болело просто ужасно и обзавелось царапинами. Но что еще более странно и пугающе — весь остальной день я провел словно в бреду, мечась между лихорадкой и опьянением, скача от яви к нави, чувствуя, как мое тело словно бы встряхивается в огромном миксовочном стакане бармена.

Не в силах больше терпеть тупую, ноющую боль, я все в том же мнимом бреду перебрался на кухню, где под воздействием таблеток и небольшого количества алкоголя мне удалось заглушить ощущения. Именно там я провел оставшиеся спокойные часы, лениво потягивая горьковатое, теплое пиво, думая о всяких глупостях и листая зачем-то купленную, впервые за долгие пятнадцать лет, газету.

А потом...

Боги, я до сих пор словно бы наяву вижу то, что случилось со мной тогда. Свет мигнул, что было обычно для нашего дома, — провода давно либо прогнили, либо были изгрызены грызунами и никто не собирался ими заниматься, — но то что творилось дальше не поддается никакому логическому объяснению. А на счет объяснений вы можете мне поверить, уж в них то я преуспел за долгие годы своей бесплотной, безрадостной и неблагодарной жизни. Все мое существование — одно большое неудачное объяснение.

Но игры света были не единственным событием этого вечера. Огромная тень чернильным пятном разошлась от раковины, но в тот миг, когда мне уже начало казаться, что это просто игра освещения, ровный до того круг дернулся. Словно в судорогах он то сужался, то расширялся и в конце-концов обратился хлыстом, перебросившимся от стиральной машины к раковине и исчезнувший глубоко в недрах открытого шкафчика. По квартире разнесся визг, сводящий зубы до судорог и врезающийся в мозг, словно шипы. Но совершенно не тот, что звучит при типовом дверном звонке, обеспечившем не мало боязливых вздрагиваний детям. Нет, в этом отвратительном, мокром визге было что-то живое, но столь отвратительное и не свойственное человеческому крику, что у меня даже на миг не возникло желания идти и выяснять, чей же это голос кричит из гостиной комнаты.

А феерия теней тем временем продолжалась, превратившись в настоящий бал. Силуэты всех мастей, что только возможны в мыслимом и немыслимом мирах танцевали на полу, стенах и ползли к потолку, играясь и сталкиваясь между собой, словно огромная куча мутировавших змей. По кухне начали ползать шорохи, но если бы раньше я принял их за возню мышей или шебуршание разворачивающихся пакетов, то сейчас я был готов завыть от мыслей о невообразимых тварях, что могут скрываться у меня в фурнитуре.

Можно было бы спихнуть все это на алкоголь и таблетки, что смешались в моем нутре, можно было списать все на ту же горячку, что мучила меня весь день и вечер. И я бы с радостью сделал это и еще тысячу вещей, чтобы избавиться от того отвратительно-липкого страха, что сковал мое тело от позвоночника до сведенного в беззвучном крике горла. Но ничто, ничто из моих доводов, приведенных в лихорадочно соображающем мозгу, не помогло сбросить наваждение или просто плюнуть на него и заняться своими делами.

А потом я вскочил с диким криком, разбудившим, наверное, всех моих соседей и ринулся через всю кухню, не задумываясь ни о чем другом кроме спасения. Нож и распятие, мирно висевшее до того над раковиной, оказались в моих руках просто мгновенно и даже высунувшееся вместе с выдвижным ящиком щупальце, вполне настоящее и просто-таки усыпанное маленькими, круглыми глазками с тоненькими точечками радужки без зрачка не помешало мне.

Туалет стал моей вотчиной на эту ночь. Маленькая комнатка, которую даже подросток мог ощупать, лишь вытянув руку, с полочкой под потолком, белым унитазом и лотком давно уже умершего кота был моей неприступной крепостью, пока за дверью плясали тени, мигал свет и радостно пищали, визжали, скрежетали и выли неведомые твари наводнившие мою квартиру. Пару раз мне казалось, что стены моего укрытия движутся и тогда я упирался в них спиной и ногами. Воздух просачивающийся в щель между дверью и полом, бывшей моей единственной обзорной брешью передернулся маревом и тогда я залепил ее туалетной бумагой, всей что была в комнате. Крышка унитаза, словно насмехаясь надо мной, щелкала и булькала скрытой под ней водой, покуда я, истово бормоча невнятные подобия молитв, и просто безбожно мешая их с ругательствами, сидел сверху.

А потом все кончилось. Сошло на нет, словно волны при отливе. Еще около часа я сидел в туалете, прежде чем решился выбраться наружу и обнаружить, что ничего в моей квартире не изменилось, словно и не было в нем всей этой пляски теней.

С этих пор моя жизнь превратилась в череду метаний, бездумных, безумных и неправильных. Днем я шатался по городу, появлялся иногда на работе, ничего не добиваясь, получал выговор и просто шел прочь, снова и снова слоняясь по улицам, паркам и закоулкам, стараясь продержаться там подольше и скрыться от того, что притаилось у меня в квартире. Но каждый раз возвращался, словно мотылек влекомый смертельным для него светом фонарика, бьющего из-под наэлектризованной сетки. Три ночи я провел в этом бреду, прячась в туалете, боясь слишком громко вздохнуть, двинуться или еще чего. Два раза я отключался прям там, в туалете, и приходил в себя в коридоре и на кухне, на третий раз я упал прямо на улице. Меня увезли в больницу и поставили диагноз хронического недосыпа и бессонницу, может еще что-то — я не слушал, ибо видел, как в темном уголке моей вечерней палаты перебирает маленькими, тонкими пальчиками шестирукий тощий человечек. Сгорбленный, с большими, выпученными глазенками без следа зрачка или радужки, бледный и большеротый, словно зубастая лягушка или сом, завернутый в какое-то подобие рваной больничной пижамки в горошек.

В тот же день я сбежал из больницы. Бросился прочь, словно угорелый, забыв о том, что на дворе ночь, а потому увидевший, что не только мой дом наводнили призраки и монстры. Они были ПОВСЮДУ! Каждый уголок этого злосчастного города кишел от движения этой ночью, напоминая собой осиный улей. Крыши, балконы, заборы, стены, потолки, окна квартир, спины прохожих, все это таило на себе от одного до трех существ. Они даже умудрялись принимать более телесный вид и шествовать перед людьми или подле них, словно полноправные хозяева, или добродушные питомцы на выгуле. У меня на глазах лениво развалившаяся на лавочке под крышей остановки кошка резко изменила свои черты, на какую-то секунду передернувшись маревом, словно воздух в жару и обратившись чуть большим своим собратом, но черным словно смола и с двумя беспорядочно мельтешащими хвостами.

Всю ночь и начало утра я провел в пивнушке, заливаясь алкоголем и вдыхая табак от гуляк, развалившихся за пару столов от меня и тихо бурчащих что-то невразумительное под немигающим взглядом бармена. Ничто не пропало, тени все так же плясали и образы красноносых чудиков всех комплекций все так же гуляли перед стойкой, а от алкоголя я добился лишь того, что мочевой пузырь начал давить на ремень и мне захотелось плакать от горькой тоски, охватившей меня. Там я и уснул со стойкой мыслью, что нужно с этим что-то делать.

Следующий день стал самым моим суматошным за всю сознательную жизнь. Расплатившись с хозяином заведения, я целенаправленно двинулся в сторону строительного, хозяйственного и продуктового магазинов. В моем мозгу за эту безумную ночь в алкогольном и простом бреду сложился план, с парочкой отходящих путей и я собирался действовать.

Я потратил последние деньги в своем кошельке и практически опустошил карточку, а потом двинулся домой, твердо уверенный в том, что все получится. Как, возможно, вы могли догадаться по ранним строчкам этого, с позволения сказать, письма — не получилось совершенно ничего.

Всю новую ночь я провел в борьбе за свои жизнь и рассудок. Вся квартира была завешана фонарями, окна глухо занавешены и свет попадал в каждую точку домика, не оставляя и шанса тени появиться. От такого количества света у меня даже в глазах замигали разноцветные пятнышки, а от гула всех этих разнообразных ламп начала болеть голова. Но ничего из этого не возымело эффект, ибо твари, что наводнили мой дом, были совсем не тенями, как мне виделось раньше. Они были реальны. Пелена спала с глаз и мое мироощущение изменилось на всегда, закрепившись там, где и должно быть. Каждая мохнатая лапка, каждый пальчик, усеянный блестящей чешуей, все эти выпученные глазки и безносые личики. Все было реально; до всего можно было дотронуться и каждое существо можно было ударить.

И я бил. Размахивал сначала молотком, а потом купленным днем топором словно заправский дровосек в бамбуковой роще. Стены, потолок, пол, стол, гарнитура, все-все-все по чему ползали твари превращалось под моими ударами в труху, оставляя на себе обрубки, мокрые склизкие пятна и лужицы пахучей крови. Но ничего не помогало, я лишь царапнул парочку из них, что даже не уворачивались, спугнул самых мелких и безобидных из существ и заставил повеселиться особо ловких. Больше всех среди последних выделилась совершенно крохотная (не больше среднего пальца, я бы сказал) девочка с черными провалами глазок на месте белка, радужки и зрачка, с просто-таки кукольным личиком и скачущая с места на место в развевающемся белом платьице под хихиканье ее сестричек, засевших на тарелках в подставке над раковиной.

А потом, под полночь, вновь раздался тот нечеловеческий вой из гостиной. Вой пробирающий до костей, страшный настолько, что даже самые смелые из ночных жителей моей квартиры попрятались, оставляя после себя лишь погром и флегматичных, совсем уже нечеловеческих существ, что замерли в одной и той же позе, не обращая внимания на всю вакханалию, творившуюся вокруг. Я бросился в гостиную, прихватив с собой молоток, нож и все тот же топор, совершенно не задумываясь зачем это делаю и что же ждет меня там. И место безобидного бедлама заняло безумство.

Все вокруг ходило ходуном, визг и крики мешались с рыком и шипением, изредка уступая ругани. Щупальца извивались вокруг меня, касаясь своими склизкими, липкими резиноподобными боками. Отвратительные пасти на длинных, подвижных и гибких, словно шланг, шеях клацали челюстями вокруг меня, разрывая одежду и оставляя следы укусов, что, не смотря на адскую боль, буквально рвавшую конечности изнутри, выглядели словно обычное аллергическое раздражение.

И среди всего этого вихря из плоти, фиолетовой жижи, слюны и железа прыгало нечто, что затмевало собой всю виденное мной до того нечисть. Оно было похоже и на человека, и на пса, на свинью и козла, а так же умудрялось совмещать в себе что-то от тех уродливых марсиан из глупого фильма, где собаке приделали голову женщины, или что-то вроде того. Субтильное тельце с выпяченным бочкообразным животом, все покрытое розовой кожицей с черной, короткой щетиной, беспорядочно торчащей в стороны, с головой, смешавшей в себе все самые отвратительные черты от упомянутых существ, и двумя кривыми, заплывшими глазками, расположенными столь далеко друг от друга, что можно было подумать, будто еще чуть-чуть и они налезут на виски. И широкий рот с иглоподобными зубками, подвижными словно трава на ветру завершал эту ненормальную картину.

Остаток ночи остается для меня загадкой, ибо до сих пор я не могу вспомнить что-то большее чем мутные силуэты, и уж тем более различить в них что-то. Могу сказать лишь то, что под утро кто-то из моих соседей все же не выдержал всей той какофонии и прочего безумия, что я творил у себя в квартире и вызвал наряд полиции. Те приехали, когда уже начало светать и оперативно выломав двери, скрутили меня, по их же словам: "Развалившегося на полу и дергающегося так, будто нарик вколол себе больше чем раньше и словил передоз.".

И в это утро я потерял надежду. Твари уже не прятались в тени, как это было совсем недавно; казавшиеся до того лишь странными тенями образы приобрели четкость и превратились в монстров, что скрывались под лавочками, машинами и личинами животных. Узнай прошлый я о том, что большинство виденных мной существ были совершенно не опасными — расплакался бы. Да что уж там, когда я разузнал о том, что многие сущности (особенно любящие лакомиться человечиной) — способны принимать людской облик то впал в часовую истерику, перебирая в голове лица и повадки всех своих знакомых, соседей и прохожих, просто встреченных на улице или в маршрутке.

Двое суток я провел в больнице, проходя обследования, скрывая все то что вижу. Клиника была наводнена существами. Они были другими, совсем не такими что бродят по улицам или притаились у меня в квартире, а какими-то бледными, понурыми, разочарованными. Маленькие человечки разных полов и совершенно уж неопределенного вида, постоянно крутились или около врачей, или возле больных, которых выводили в коридоры, заботливо поглаживая первых по головам, а последних по ногам и щекам. Именно тогда я начал задумываться, а все ли так просто в этом мире, как я себе представлял? Не совершил ли я больше ошибок, чем правильных выводов?

Но хуже было то, что в одно утро, сидя в курилке, устало привалившись к холодному стеклу, я смог углядеть в пробившемся, сквозь редкую древесную ограду, свете восходящего Солнца медленно, но целенаправленно бредущую смутную тень того существа, с которым я боролся ночью. Оно тоже увидело меня. В несколько раз более уродливое, раздутое и израненное, но злое и желающее отомстить. Тварь уже двинулась ко мне, когда внезапно прошагавший мимо сторож что странно спугнул уродца и до самых первых дневных лучей мой кошмар не появлялся, как бы внимательно я не всматривался, судорожно сжимая подвернувшуюся пепельницу. Тогда то у меня и возникли первые ростки идеи.

Меня выпустили утром третьего дня, с диагнозом нервного расстройства и галлюцинаций на его почве, выписав не меньше пяти видов лекарств. Дорогих, словно золотые слитки. За каких-то жалких два дня я продал все свое имущество, еще и получив страховку за причиненный собой же ущерб. Удивительное дело, но то ли психом теперь быть прибыльно, то ли агентство просто подсуетилось узнав, что я хочу продать все свое имущество и обрадовалось, что сможет избавиться от еще одного жильца этой развалюхи и ускорить свой план по выселению.

Документы были оформлены в самые короткие сроки, какие только можно было увидеть в чиновничьем аппарате, а я получил деньги, забрал все свои небольшие пожитки и сбежал в другой город.

Как бы я хотел рассказать и описать тебе, мой дорогой читатель, какие думы преследовали меня, как протекала моя дорога и сколь красива была Рязань. А город-герой, приютивший меня в одной из своих дешевых гостиниц, был красив без меры. Хотел бы рассказать многое, но то от чего я бежал не отставало от меня. Существа были везде, их были множества, сотни и тысячи, их скопления были во множестве мест, но даже так я видел систему. Больницы, бары, старые здания — от места где собиралось их большинство, выглядевшее как что-то человекоподобное, иногда старое или совершенно аморфное и совершенно бесчувственное и незаинтересованное. Они просто были, обитая небольшими колониями в подъездах хрущевок и сталинок, иногда мелькая двумя тремя штуками в окнах частных, деревянных домов или населяя заброшки так плотно, что навряд ли можно было бы разглядеть пол и стены, если бы они не прятались за изнанкой взгляда. Скрывались в невидимом, даже для просветленного взгляда, состоянии, появляясь лишь тогда когда были уверенны, что находятся в безопасности.

Те же что обитали в больницах были редкими, почти что единичными на одну-две палаты изломанными, хилыми, болезненными и иногда уродливыми крохами. Они ходили словно тени рядом с уставшими людьми, иногда заглядывали в палаты радостно общающихся не сильно пострадавших и сидели там, наблюдая в недвижимом молчании, словно заряжаясь от бурлящей жизни и добрых эмоций, после чего вновь ли бродить по коридорам больницы, наблюдая за врачами и больными.

По мере своего бродяжничества, уже не ограниченного одними городами, я все больше постигал этот мир Изнанки. Я встречал людей, таких же, как и я, но встречал и куда более отличных, куда более опытных. Последние и стали для меня учителями и источником информации о том, что окружает меня.

Маги, чародеи, зельевары, шаманы, читающие руны, изгоняющие призраков, как только они не называли себя. Кто-то знал больше, кто-то не знал ничего, кто-то гнал взашей, кто-то приглашал остаться в их общине, меня звали присоединиться к ковену, приглашали пройти обучение в некоем Гимназии, давали книги, учили языкам. Но я всегда был в пути. Я не смел остановиться где-то больше чем на пару дней, ибо тварь что следовала за мной внушала мне ужас куда больший, чем внушали защищенность слова многих магов. Сейчас, выписывая эти строки и зная куда больше чем изначально я понимаю, что тогда во мне говорила банальная человеческая глупость, юношеская надменность, глупое недоверие людям и совершенно постыдная неосведомленность, завязанная на уверенности в моем всезнании. И конечно, пробравший когда-то страх перед тварью, смешавшей в себе все отвратительные стороны множества животных, и по звериной же обиде преследовавшую меня почти по пятам в течении года моего не прекращающегося пути.

Хотел бы я рассказать о том, как бежал из страны через границу по воздуху или пересекал море, чтобы избавиться от своего преследователя, но увы. Единственное что тогда пришло мне в голову сомнительно толкового — была идея бежать на север, как можно дальше на север, туда где лапы монстра отмерзнут или туда где я найду того, кто уже сможет убедить меня в том, что способен помочь. Когда же в минуту спокойствия и отдыха где-то на заправке недалеко от поселка Березник, что в Архангельской области, до моего расслабившегося за бутылкой безалкогольного пива и разговором с дальнобойщиком мозга пришла идея о том, что из своего родного города я мог легко сбежать в Грузию, или на Украину. Но загранпаспорт делается неумолимо долго, что никак не позволительно в моей ситуации, а не только переезд в другую страну, но и бесконечный побег по ней может обойтись в десятки раз дороже. Возникшую было идею упросить капитана какого-то корабля в Архангельске идущего через Баренцево море взять меня до любого порта Норвегии — пришлось душить на корню, денег не было даже для того чтобы толком переночевать и даже то что я научился находить магов и помогать им за пару хрустящих бумажек или услуг в любом деле, которое обязательно да найдется у кого-то из этой сумасшедшей братии — не особо помогало. А потому я лишь продолжил свой путь до главного города Архангельской области, откуда уже перебрался на крайний север Мурманской. Где меня и настигло разочарование.

Тварь не отстала, казалось наоборот ее желание догнать меня возросло с новой силой. Потрепанная и в пять раз уродливей чем при нашей прошлой встрече, это мерзкое существо бесновалось в порту, пока небольшая грузовая баржа, на которую я набился уборщиком, отплывала от берега.

Высадившись в порту Кандалакши я уже знал свой дальнейший маршрут. По крайней мере я так думал, пока не взглянул на ситуацию в целом. И пусть денег у меня почти не осталось, а на севере маги словно повывелись, я был полон решимости и выйдя на трассу Е105 я поймал попутку по счастливому совпадению едущую почти до самого конца маршрута и пустился в далекий путь.

Добравшись до Заполярного, я двинулся пешком до поселка Никель, а уже там мне посчастливилось встретить добродушного дедка-мага, направлявшегося в Эвре-Пасвик на отдых и паломничество. Именно от него я узнал об Остром, который и решил сделать свой новой целью, и именно ему я решился рассказать сою историю. Не знаю почему именно тем душным, светлым вечером в "Ниве" камуфляжной расцветки из меня полился тот поток мысли. Может сыграла усталость, может понимание того что от твари, следующей за моими пятками мне все равно не сбежать, моет я просто слишком проникся улыбчивостью этого дедка, может скука и постоянная отстраненность окончательно доконали меня, но се же я выложил все без прикрас. Рассказал свою историю этому седому магу, ведущему старенький автомобиль. Старик покивал и через два километра машина остановилась на обочине, а потом резко вернулась и неведомым образом оказалась уже на опушке пышного леса, возле массивного, величественного, но совершенно иссохшего ствола то ли ели, то ли дуба, на котором в количестве десятков и сотен штук были вырезаны лица и какие-то знаки, даже корни, уходящие глубоко в рыхлую землю, казалось покрыты искаженными гримасами.

Старик вышел из машины, но, когда это попробовал сделать я — дверь лишь болезненно скрипнула, но не поддалась. Я хотел крикнуть своему спутнику, но слова застряли в горле, когда с треском из лесной стены вырвалась тварь, преследующая меня. Отощавшая, лишившаяся нескольких своих уродливых щупалец и покрывшаяся гноящимися протяжными ранами, но словно раздавшаяся в два раза, выросшая и озлобленная. События понеслись вскачь. Монстр увидел меня, замершего на пассажирском сидении машины, увидел запертую машину и увидел старика, вставшего между ним и его целью. Большего этой мерзости не нужно было — выпученные глаза залились кровью почти до черноты, по уродливым, обрюзгшим щекам побежали маслянистые подтеки, а искаженный рот раскрылся в пробирающем вое и диком желании разорвать.

Старик встретил его поразительным спокойствием. Он словно водная гладь промялся под ударом существа, но в следующий же миг нанес удар ровно такой силы, какой был рывок противника. Как вода, встретившая пластом шмякнувшееся на нее тело.

Во весь выпуклый, обвислый живот твари появилось расползающееся словно сыпь пятно, из которого повалила сероватая дымка.

Деревья качнулись и затрещали, застонала земля и завыл ветер, туман скрипел словно разрываемый пенопласт, а крики и вой двух борющихся смешались в одно безумное нечто. Все это, казавшееся обычным набором звуков, ставших какофонией внезапно ударило по мне с невиданной силой. Машина покачнулась, и я налетел на холодное стекло. На миг за ним я смог выцепить нечто похожее на десятки огоньков и нечто напоминавшее протяжное лезвие и силуэт какого-то зверя. Меня замутило, в голове стоял гул, глаза уже не могли различить даже руки, не то что мельтешащие на улице действа.

Стыдно признаться, но я не смог стерпеть всего этого. Мой измученный долгой дорогой и стрессом разум не выдержал развернувшейся передо мной вакханалии магической битвы, кою я удивительнейшим образом видел от начала и до конца. Мысли разбегались не способные зацепиться за понимание того почему вот сейчас с монстром борется старик, а вот уже медведь с косами вместо рук, и уж точно не понятно почему все деревья вокруг склонились к поляне, непрестанно шевелясь и хлыща своими ветками и макушками мой все более вяло вертящийся ночной кошмар. Не понимая и лихорадочно вращая сухими глазами так, что даже казалось веки уже не способны сдержать глазные яблоки, я все же на миг смог взять себя в руки, моргнуть, погружаясь секундную темноту, выдохнуть... И очнуться совершенно в другом месте.

Это была небольшая, стилизованная одновременно под терем и кабак, гостиница "Доходный дом" притаившаяся за тонкой лесополосой на северо-востоке возле дороги ведущей в Острый о котором я столько слышал от своего старого спутника. Сам он, лишь доставив мое бесчувственное тело, скрылся дальше по дороге в одном лишь ему известном пути.

И пусть я не узнал имени своего спасителя, пусть практически все забыл о своей прошлой жизни в большом городе в местах потеплее, пусть мой спутник и оставил записку со всего парой слов о том, что помог мне по доброте душевной... Пусть все это было правдой, но я не мог просто ничего не сделать, не мог просто вновь попробовать заработать денег и просто поселиться в Остром или, что еще глупее, вернуться к "цивилизации". Я остался здесь, заняв пост помощника батюшки при местной церкви-монастыре. Пусть народ тут были скрытный, недоверчивый ко всем пришлым и не особо боголепным, но, как и везде, были те, кто приходил по тому или иному делу. Да и почему не приходить, ведь Острый это место что ближе многих находится к границе Изнанки и уж священник должен знать, что ответить не сведущему чтобы успокоить, и когда все же стоит вмешаться.

И я буду учиться, чтобы в нужный час занять место того, кто даст совет или изгонит нечисть. Ведь я видел многое и многое мне еще откроется.

А на этих строчках я все же закончу запись событий что привели меня туда где я есть. Может она станет хорошим чтивом для очередного непутевого ученика, что придет сюда чтобы прочесть что-то на сон грядущий, может я сам опубликую это в местной газете, или может даже издам сборник рассказов о том, что иногда вижу. Не знаю, все возможно, но точно ясно, что иногда происходит то что переворачивает жизнь с ног на голову и для меня уже никогда ничего не изменится.

И я рад.