Бегство от Тени

Всматриваясь в ночное небо, усыпанное мириадами звезд, всегда есть шанс, что твой взгляд в какой-то момент покинет привычное понимание расстояния и устремится куда дальше, чем ты можешь себе представить. Там, на черном фоне космоса проявятся новые для тебя, но старые для мироздания звезды, что такими же маленькими, белыми точками россыпью снежинок зависнут в дали. Манящий дальний космос, до которого человечество доберется лишь после просветления и начнет рассекать неведомые черные просторы вакуума. Звучит романтично не правда ли? Но тьма опасна.

И я сейчас говорю не том, что находится там, далеко наверху, за стратосферой, атмосферой и прочими сферами, а о том, что совсем рядом с нами, таится в каждом углу, выжидая, урча, царапая и хрюкая. И наблюдая. Силуэты во тьме, принятые за игру воображения, шорохи, списанные на ветер или на пробегающих грызунов, писки, принятые за насекомых, даже если на дворе середина зимы, а также — неясные видения, принятые за размытые очертания предметов после сна. Детские страхи, галлюцинации, бред, сны, кошмары, игры воображения, столько всяких оправданий, но за ними скрыто одно — Истина! Все скрыто от взгляда обычного человека, недоступно тому, кто не прикоснулся до того к неведомому, пусть и неосознанно, пусть не сам по себе, а с чьей-то подачи. Такие как я.

Писать о первых моих днях мне очень тяжело, ибо стоит мне только взяться за листок и ручку, да подвести мысль к теме, как мои руки охватывает дрожь, пальцы сжимаются в судорогах, царапая кожу ладоней ногтями. Губы же мои начинают трястись и кривиться, словно у обиженного ребенка, а язык заплетаясь все силится выжать какие-то слова... Как-то раз я попробовал выжать из себя это нечто, вертящееся на самом кончике органа, но вышли лишь ругательства, а мне пришлось остаться с чувством неудовлетворенности и недосказанности. Но я пишу, несмотря ни на что продолжаю выводить эти треклятые буковки на чистенькой бумаге... Три карандаша, одна ручка. Столько стоили мне эти пара жалких предложений о моих ощущениях и чувствах, бурливших внутри.

Все изменилось в октябре 2013, точное число уже и не вспомню (да и не хочу вспоминать, что уж там). Я очнулся под вечер у себя на квартире, в собственной постели, хотя совершенно не помнил о том, как оказался там, прекрасно помня все до момента, когда прямо на моих глазах огромная фура, неведомым образом забравшаяся во дворы выскочила оттуда и буквально размозжила в труху черную, тонированную "Toyota Sprinter", вместе с сидевшими в ней двумя людьми, высунувшимися в окна покурить. Колеса громадины раздавили кузов, словно консервную банку прессом, а зажатые в стальной ловушке тела лопнули, как гнилые помидоры. Пруп! И все закончилось — кровавые ошметки вокруг, сталь покорежена, люди испуганы, а неизвестная фура скрылась с места ДТП.

Тогда я чудом не оказался у нее на пути, вовремя обернулся на окрик по моему имени чужим человеком, лишь плечо скользнуло по стальному боку. Развернуло меня знатно, плечо после этого болело просто ужасно и обзавелось царапинами. Но что еще более странно и пугающе — весь остальной день я провел словно в бреду, мечась между лихорадкой и опьянением, скача от яви к нави, чувствуя, как мое тело словно бы встряхивается в огромном миксовочном стакане бармена.

Не в силах больше терпеть тупую, ноющую боль, я все в том же мнимом бреду перебрался на кухню, где под воздействием таблеток и небольшого количества алкоголя мне удалось заглушить ощущения. Именно там я провел оставшиеся спокойные часы, лениво потягивая горьковатое, теплое пиво, думая о всяких глупостях и листая зачем-то купленную, впервые за долгие пятнадцать лет, газету.

А потом...

Боги, я до сих пор словно бы наяву вижу то, что случилось со мной тогда. Свет мигнул, что было обычно для нашего дома, — провода давно либо прогнили, либо были изгрызены грызунами и никто не собирался ими заниматься, — но то что творилось дальше не поддается никакому логическому объяснению. А на счет объяснений вы можете мне поверить, уж в них то я преуспел за долгие годы своей бесплотной, безрадостной и неблагодарной жизни. Все мое существование — одно большое неудачное объяснение.

Но игры света были не единственным событием этого вечера. Огромная тень чернильным пятном разошлась от раковины, но в тот миг, когда мне уже начало казаться, что это просто игра освещения, ровный до того круг дернулся. Словно в судорогах он то сужался, то расширялся и в конце-концов обратился хлыстом, перебросившимся от стиральной машины к раковине и исчезнувший глубоко в недрах открытого шкафчика. По квартире разнесся визг, сводящий зубы до судорог и врезающийся в мозг, словно шипы. Но совершенно не тот, что звучит при типовом дверном звонке, обеспечившем не мало боязливых вздрагиваний детям. Нет, в этом отвратительном, мокром визге было что-то живое, но столь отвратительное и не свойственное человеческому крику, что у меня даже на миг не возникло желания идти и выяснять, чей же это голос кричит из гостиной комнаты.

А феерия теней тем временем продолжалась, превратившись в настоящий бал. Силуэты всех мастей, что только возможны в мыслимом и немыслимом мирах танцевали на полу, стенах и ползли к потолку, играясь и сталкиваясь между собой, словно огромная куча мутировавших змей. По кухне начали ползать шорохи, но если бы раньше я принял их за возню мышей или шебуршание разворачивающихся пакетов, то сейчас я был готов завыть от мыслей о невообразимых тварях, что могут скрываться у меня в фурнитуре.

Можно было бы спихнуть все это на алкоголь и таблетки, что смешались в моем нутре, можно было списать все на ту же горячку, что мучила меня весь день и вечер. И я бы с радостью сделал это и еще тысячу вещей, чтобы избавиться от того отвратительно-липкого страха, что сковал мое тело от позвоночника до сведенного в беззвучном крике горла. Но ничто, ничто из моих доводов, приведенных в лихорадочно соображающем мозгу, не помогло сбросить наваждение или просто плюнуть на него и заняться своими делами.

А потом я вскочил с диким криком, разбудившим, наверное, всех моих соседей и ринулся через всю кухню, не задумываясь ни о чем другом кроме спасения. Нож и распятие, мирно висевшее до того над раковиной, оказались в моих руках просто мгновенно и даже высунувшееся вместе с выдвижным ящиком щупальце, вполне настоящее и просто-таки усыпанное маленькими, круглыми глазками с тоненькими точечками радужки без зрачка не помешало мне.

Туалет стал моей вотчиной на эту ночь. Маленькая комнатка, которую даже подросток мог ощупать, лишь вытянув руку, с полочкой под потолком, белым унитазом и лотком давно уже умершего кота был моей неприступной крепостью, пока за дверью плясали тени, мигал свет и радостно пищали, визжали, скрежетали и выли неведомые твари наводнившие мою квартиру. Пару раз мне казалось, что стены моего укрытия движутся и тогда я упирался в них спиной и ногами. Воздух просачивающийся в щель между дверью и полом, бывшей моей единственной обзорной брешью передернулся маревом и тогда я залепил ее туалетной бумагой, всей что была в комнате. Крышка унитаза, словно насмехаясь надо мной, щелкала и булькала скрытой под ней водой, покуда я, истово бормоча невнятные подобия молитв, и просто безбожно мешая их с ругательствами, сидел сверху.

А потом все кончилось. Сошло на нет, словно волны при отливе. Еще около часа я сидел в туалете, прежде чем решился выбраться наружу и обнаружить, что ничего в моей квартире не изменилось, словно и не было в нем всей этой пляски теней.

С этих пор моя жизнь превратилась в череду метаний, бездумных, безумных и неправильных. Днем я шатался по городу, появлялся иногда на работе, ничего не добиваясь, получал выговор и просто шел прочь, снова и снова слоняясь по улицам, паркам и закоулкам, стараясь продержаться там подольше и скрыться от того, что притаилось у меня в квартире. Но каждый раз возвращался, словно мотылек влекомый смертельным для него светом фонарика, бьющего из-под наэлектризованной сетки. Три ночи я провел в этом бреду, прячась в туалете, боясь слишком громко вздохнуть, двинуться или еще чего. Два раза я отключался прям там, в туалете, и приходил в себя в коридоре и на кухне, на третий раз я упал прямо на улице. Меня увезли в больницу и поставили диагноз хронического недосыпа и бессонницу, может еще что-то — я не слушал, ибо видел, как в темном уголке моей вечерней палаты перебирает маленькими, тонкими пальчиками шестирукий тощий человечек. Сгорбленный, с большими, выпученными глазенками без следа зрачка или радужки, бледный и большеротый, словно зубастая лягушка или сом, завернутый в какое-то подобие рваной больничной пижамки в горошек.

В тот же день я сбежал из больницы. Бросился прочь, словно угорелый, забыв о том, что на дворе ночь, а потому увидевший, что не только мой дом наводнили призраки и монстры. Они были ПОВСЮДУ! Каждый уголок этого злосчастного города кишел от движения этой ночью, напоминая собой осиный улей. Крыши, балконы, заборы, стены, потолки, окна квартир, спины прохожих, все это таило на себе от одного до трех существ. Они даже умудрялись принимать более телесный вид и шествовать перед людьми или подле них, словно полноправные хозяева, или добродушные питомцы на выгуле. У меня на глазах лениво развалившаяся на лавочке под крышей остановки кошка резко изменила свои черты, на какую-то секунду передернувшись маревом, словно воздух в жару и обратившись чуть большим своим собратом, но черным словно смола и с двумя беспорядочно мельтешащими хвостами.

Всю ночь и начало утра я провел в пивнушке, заливаясь алкоголем и вдыхая табак от гуляк, развалившихся за пару столов от меня и тихо бурчащих что-то невразумительное под немигающим взглядом бармена. Ничто не пропало, тени все так же плясали и образы красноносых чудиков всех комплекций все так же гуляли перед стойкой, а от алкоголя я добился лишь того, что мочевой пузырь начал давить на ремень и мне захотелось плакать от горькой тоски, охватившей меня. Там я и уснул со стойкой мыслью, что нужно с этим что-то делать.

Следующий день стал самым моим суматошным за всю сознательную жизнь. Расплатившись с хозяином заведения, я целенаправленно двинулся в сторону строительного, хозяйственного и продуктового магазинов. В моем мозгу за эту безумную ночь в алкогольном и простом бреду сложился план, с парочкой отходящих путей и я собирался действовать.

Я потратил последние деньги в своем кошельке и практически опустошил карточку, а потом двинулся домой, твердо уверенный в том, что все получится. Как, возможно, вы могли догадаться по ранним строчкам этого, с позволения сказать, письма — не получилось совершенно ничего.

Всю новую ночь я провел в борьбе за свои жизнь и рассудок. Вся квартира была завешана фонарями, окна глухо занавешены и свет попадал в каждую точку домика, не оставляя и шанса тени появиться. От такого количества света у меня даже в глазах замигали разноцветные пятнышки, а от гула всех этих разнообразных ламп начала болеть голова. Но ничего из этого не возымело эффект, ибо твари, что наводнили мой дом, были совсем не тенями, как мне виделось раньше. Они были реальны. Пелена спала с глаз и мое мироощущение изменилось на всегда, закрепившись там, где и должно быть. Каждая мохнатая лапка, каждый пальчик, усеянный блестящей чешуей, все эти выпученные глазки и безносые личики. Все было реально; до всего можно было дотронуться и каждое существо можно было ударить.

И я бил. Размахивал сначала молотком, а потом купленным днем топором словно заправский дровосек в бамбуковой роще. Стены, потолок, пол, стол, гарнитура, все-все-все по чему ползали твари превращалось под моими ударами в труху, оставляя на себе обрубки, мокрые склизкие пятна и лужицы пахучей крови. Но ничего не помогало, я лишь царапнул парочку из них, что даже не уворачивались, спугнул самых мелких и безобидных из существ и заставил повеселиться особо ловких. Больше всех среди последних выделилась совершенно крохотная (не больше среднего пальца, я бы сказал) девочка с черными провалами глазок на месте белка, радужки и зрачка, с просто-таки кукольным личиком и скачущая с места на место в развевающемся белом платьице под хихиканье ее сестричек, засевших на тарелках в подставке над раковиной.

А потом, под полночь, вновь раздался тот нечеловеческий вой из гостиной. Вой пробирающий до костей, страшный настолько, что даже самые смелые из ночных жителей моей квартиры попрятались, оставляя после себя лишь погром и флегматичных, совсем уже нечеловеческих существ, что замерли в одной и той же позе, не обращая внимания на всю вакханалию, творившуюся вокруг. Я бросился в гостиную, прихватив с собой молоток, нож и все тот же топор, совершенно не задумываясь зачем это делаю и что же ждет меня там. И место безобидного бедлама заняло безумство.

Все вокруг ходило ходуном, визг и крики мешались с рыком и шипением, изредка уступая ругани. Щупальца извивались вокруг меня, касаясь своими склизкими, липкими резиноподобными боками. Отвратительные пасти на длинных, подвижных и гибких, словно шланг, шеях клацали челюстями вокруг меня, разрывая одежду и оставляя следы укусов, что, не смотря на адскую боль, буквально рвавшую конечности изнутри, выглядели словно обычное аллергическое раздражение.

И среди всего этого вихря из плоти, фиолетовой жижи, слюны и железа прыгало нечто, что затмевало собой всю виденное мной до того нечисть. Оно было похоже и на человека, и на пса, на свинью и козла, а так же умудрялось совмещать в себе что-то от тех уродливых марсиан из глупого фильма, где собаке приделали голову женщины, или что-то вроде того. Субтильное тельце с выпяченным бочкообразным животом, все покрытое розовой кожицей с черной, короткой щетиной, беспорядочно торчащей в стороны, с головой, смешавшей в себе все самые отвратительные черты от упомянутых существ, и двумя кривыми, заплывшими глазками, расположенными столь далеко друг от друга, что можно было подумать, будто еще чуть-чуть и они налезут на виски. И широкий рот с иглоподобными зубками, подвижными словно трава на ветру завершал эту ненормальную картину.

Остаток ночи остается для меня загадкой, ибо до сих пор я не могу вспомнить что-то большее чем мутные силуэты, и уж тем более различить в них что-то. Могу сказать лишь то, что под утро кто-то из моих соседей все же не выдержал всей той какофонии и прочего безумия, что я творил у себя в квартире и вызвал наряд полиции. Те приехали, когда уже начало светать и оперативно выломав двери, скрутили меня, по их же словам: "Развалившегося на полу и дергающегося так, будто нарик вколол себе больше чем раньше и словил передоз.".

И в это утро я потерял надежду. Твари уже не прятались в тени, как это было совсем недавно; казавшиеся до того лишь странными тенями образы приобрели четкость и превратились в монстров, что скрывались под лавочками, машинами и личинами животных. Узнай прошлый я о том, что большинство виденных мной существ были совершенно не опасными — расплакался бы. Да что уж там, когда я разузнал о том, что многие сущности (особенно любящие лакомиться человечиной) — способны принимать людской облик то впал в часовую истерику, перебирая в голове лица и повадки всех своих знакомых, соседей и прохожих, просто встреченных на улице или в маршрутке.