1+. Камень на дне (shade)

— Рышар, не надо так громко...

— А почему? Разве я не прав? Ведь вокруг нас, под и над простёрся город лайтов; а любой лайт счастлив по определению, так как иначе он — уже не лайт. Счастье для всех и каждого, даром... это же естественно, как воздух, которым мы дышим! Где шейды в этом царстве света, за исключением меня? Нигде! Нет таких! Ничто не нарушает гармонии местного эфира... опять же, за вычетом меня, но это такая мелочь...

Рышар перевёл дыхание и улыбнулся мальчишке лет десяти, глазеющему на него со смесью страха и любопытства с безопасной дистанции в двадцать метров. Увидя улыбку и уловив сопутствующие ей чувства, мальчишка обалдело выпучил глаза, и Рышар отвернулся, чтобы ненароком не передать тому новую порцию эмоций, с ещё большей долей насмешки.

— Итак, Анжи, здешний эфир полон света. Но взгляни внимательнее и оцени: каковы жители сего града? К их услугам превосходная медицина, способная выправлять даже генетические дефекты. Им не надо, как их не столь уж далёким предкам, тратить своё драгоценное время на труд ради пропитания — и, следовательно, они могут уделять гораздо больше внимания поддержанию себя в должной форме. Увы! Нетрудно заметить, что половина жителей счастливого града наполовину состоит из жира, да и остальные...

— Рышар!

— Ты не согласна? Между прочим, это увесистый комплимент в твой адрес. Пока ты жила в космосе, ты не могла бросить ежесуточные многочасовые упражнения. Если пренебречь ими в невесомости — никакая медицина не восстановит здоровья. Но по возвращении ты могла бы смягчить режим, уже не боясь вымывания кальция из костей и дистрофии миокарда. Могла? Да. Но поступила наоборот. И теперь имеешь законное право жалеть этих... шарообразных.

— Перестань. Злословие тебя не красит.

— Оно никого не красит. Но я не злословлю, Анжи.

В голосе и чувствах Рышара действительно не было злости. Только печаль: отрешённая, почти абстрактная, но вместе с тем глубокая до боли. На свой, тёмный лад Рышар был больше, чем просто эмпатом. На мгновение Анжи без тени сомнения различила родство "своего" шейда с тёмной и холодной основательностью тверди. Камень. Надежность и опора. Фундамент...

Камень? Да нет, человек. Непростой, но — человек. Шейд... единственный на всю планету шейд со "стажем" больше года.

Уникум. Реликт.

— Я не злословлю, — повторил Рышар. — Я гляжу и оцениваю, и се — землю воистину унаследовали кроткие. Слава анкаверу, слава! Аминь.

Черпнув краем сенса его эмоции, Анжи непроизвольно вздрогнула.

...Потом они взяли в автодоставке по порции мороженого. Потом — долго бродили по галерее цикловидов. Причём один из циклохудожников даже довольно долго терпел близость Рышара ради острой дискуссии о перспективах личного творчества в эпоху "культурной сытости" и об искусстве как таковом. Слушать увлёкшуюся пару было крайне интересно, хотя девушка не понимала и половины приводимых аргументов.

После галереи Анжи и Рышар наскоро перекусили (наскоро потому, что восстанавливать запас калорий рядом с шейдом находилось мало желающих). Затем они спустились к городским корням, к содержащимся в некотором небрежении и пребывающим в полумраке наземным улицам. В царстве обслуживающей автоматики, среди гула, посвистывания, жужжания и уханья они, начисто игнорируя обстановку, спорили на темы истории новой и новейшей. Анжи стояла на том, что полноценное освоение межпланетного пространства не могло стать реальным в эпоху преданкавера; Рышар же стоял горой за экономическую целесообразность термоядерной энергетики и плазменных ракетных двигателей.

В итоге они сошлись на том, что анкавер повлиял больше на структуру общества и культурные стереотипы, чем на глубину воздействия человека на природу. Под конец Анжи даже признала, что чисто технический путь развития обладал большим, так до конца и не раскрытым потенциалом. Что же до экологии — если можно штамповать на автофабриках относительно дешёвые редукторы кинестатики, то почему нельзя создать на той же или близкой технологической основе генераторы кинестатики? Хотя бы самые простые, вроде пресловутых антигравов...

И они поднялись из царства механических звуков, царства резких запахов и вечной, затянутой бледными испарениями полутьмы — потом, ближе к вечеру. Они поднялись, всплыли, вознеслись обоюдным и одновременным желанием — в царство праздника, созревшего, как бутон, и, как бутон, вот-вот готового — начинающего — распускаться.

Огни, огни, огни: белые, синие, изумрудные, золотые, всякие. Смех — как эхо, блуждающее среди кривых зеркал, стихающее там, возрождающееся там, на несколько секунд рассыпающееся дальше и прилетающее назад. Музыка, музыка, музыка: сверху, снизу, со всех сторон, ритмами барабанов, танцевальными изгибами, струнными волнами и медными всплесками. Эфир чужих эмоций: бурное море света в глазах Анжи, бликами над непроницаемым зеркалом глаз Рышара. Карнавал! Буйство! Забвение! Вихри и хороводы, воронки и фейерверки.

По воздуху в лихом танце — трёхметровый горбун в глухом плаще, машущий всеми четырьмя руками, вверху поперёк — стая лиловых птиц, осыпающая дорогу цветным снегом конфетти. Хор гномов в алых кафтанах и зелёных шапках выпевает неясно что: устроившееся напротив гномов трио звездооких сирен заглушает гномов и заглушается ими плюс молодым парнем, почти беззвучно раскрывающим рот под ласки, расточаемые лежащей на его коленях клавиатуре синтезатора. А внизу, в каком-то десятке метров, тёмно-зелёный дракон, изрыгающий призрачное пламя, преследует антрацитовый бескрыльник с бело-голубыми молниями на боках.

От этажа к этажу, выше и выше, неспешно; хмельная без вина юная парочка почти налетела на Рышара с Анжи. Лицо парня искажается, его подружка бледнеет, оба проваливаются вниз и прочь с блестящими расширившимися глазами. Праздник перебивает, гасит сгусток шейда в душе Рышара, снимает часть разделённой тяжести с сердца Анжи... и всё же, замечает она, даже сейчас шейд отгораживает, держит веселье на дистанции, как магическая сфера, созданная злым проклятием; и вторгающиеся внутрь этой сферы платят минорными нотами, без предупреждения вклинивающимися в музыку души.

Ну а я сама?

Я уже едва замечаю этот конфликт. Мой внутренний оркестр — круг за кругом, круг за кругом — качает мелодию на оси симметрии. Наверно, это и есть равновесие...

— Столетие! — почти кричит Рышар, чтобы быть услышанным. — И наш личный маленький юбилей: первые сутки знакомства. Как бы нам отметить это совпадение? Поцелуй за идею!

А он, подумала Анжи среди шума и блеска, что чувствует он? Откуда-то пришёл медленно растаявший образ: тёплая живая ладонь над водой — и камень, холодный твёрдый камень со дна — на ней. Он хочет забыть, что шейд и чужак, — решила Анжи. Хотя бы ненадолго. Хотя бы обманывая самого себя.

Я бы на его месте — хотела.

— Есть идея! — Рышар взмахивает рукой, привлекает Анжи и целует в краешек губ. Ответить она не успевает. — Вверх, вверх, только вверх!

Рывок. От встречного воздуха брызжут слёзы. Мешанина цветных пятен, метания и рискованные виражи — на пути вверх. Сквозь кипящее облако толпы, сквозь ароматный дым и бесплотные техномиражи — вперёд, аж в ушах сжимает, находя путь не столько глазами, сколько с помощью сенсов.

— Вверх! — кричит Рышар. Лицо у него яростно-красное, душа — падшая звезда, летящая домой, и Анжи ловит себя на растянутом:

— Вве-е-е-е-е-ерх, быстре-е-е-е-е-е..!

Уши закладывает уже всерьёз, но это, право же, сущая мелочь. Толпа редеет, городские конструкции редеют тоже, сходя на истончающиеся шпили и решётчатые башни. До земли не меньше полутора километров. Но площадка, куда они летят в обществе других летунов, раскинулась ещё выше. Собственно, это даже не площадка, как видится снизу, это целый комплекс в сотни тысяч квадратных метров: хрустально сверкающее угловатое облако на почти невидимой ножке-опоре. Остатками здравого смысла Анжи пытается разобраться в происходящем, и по коже прокатывается знобящая волна испуга...

Поздно. В числе прочих они уже внутри, и плотное марево коллективных эмоций вымывает из сознания остатки рассудительности. Озноб остаётся — но в руке возникает высокий, как мензурка, бокал; и она пьёт, и пьёт Рышар, и озноб тает в жаркой волне томления. Шейд? Лайт? Неважно! Страсть одинакова у всех — и одна на всех... всех...

Всех.

Рышару хотелось петь. Удалось! Хотя бы ненадолго, взяв в союзники эфир заёмной радости и опьяняющую химию в высоком бокале — но он обманул стократ проклятый шейд! С маковым отваром и факирской флейтой усыпил, подчинил, скрутил ядовитого гада в пещере своей души; теперь в пещеру можно зайти свободно — и вынести на солнце долго ждавшие своего часа сокровища. Радуйся! Радуйтесь все!

Я с вами!

Вот только пальцы Анжи в киселе толпы куда-то ускользнули, вывернулись из жаркой ладони... Где? Не видно... Глаза, лица, улыбки — всё не то, не те, не так... Проблеск рыжего: Анжи? Туман прячет формы... А ну-ка, расступись! Иду искать!

Рышар рванулся куда-то, и в сознание Анжи — слабо, в четверть прежней силы — толкнулась тревога. Но светлая пелена заглушила далёкий стук, человеческий прибой завертел Анжи, закружил, взметнул на гребень... и пало забвение.

Минуты? Часы? Неважно.

Минуло — и ладно.

Когда пришло отрезвление и память вернулась, Анжи выпуталась из вялых уже объятий, спихнула с себя ноги — очень пухлую шоколадную и слишком толстую белую, поднялась и отправилась на поиски общеСетевого терминала. Отправилась даже прежде, чем привела себя в порядок, ополоснулась и оделась. Перед глазами колебалась туманная серая муть, мысли путались уже не от возбуждения, а от усталости, и терминал всё никак не находился. Может, во Дворце их и вовсе нет? Анжи оказалась тут впервые и понятия не имела о здешних порядках. (А если бы и не впервые, плеснуло насмешливо в сознании. Во Дворец ходят не в Сети посидеть!)

"Но искать Рышара в растрёпанном виде и "ню" всё равно не годится". Анжи завернула в душевую, потом — наскоро — в косметическую, вместо безнадёжно утраченных юбки и блузки надела первый подошедший по цвету фалтох, после чего запросила у спецтерминала косметички физический адрес ближайшего общеСетевого.

Догадка оказалась близка к истине: на весь Дворец таких терминалов оказалось только три, да и те — рабочие. Чтобы не беспокоить персонал Дворца и не нарываться на шуточки, Анжи спустилась к одной из самолётных сеток, под зонтиком которой лепилась к опорной ферме гроздь голубых кабин. Влетела, присела. На дисплее возникло приятное, неопределённого пола лицо синтета. Но для общения с рабочими файлами инфоузла Анжи не были нужны услуги высокого интерфейса. Лёгкими касаниями сенса Анжи "пригладила" клавиатуру терминала, и лицо синтета сгинуло, как и положено призракам. Его сменили строки миди-режима, замкнутые в рамках графических окон.

Так... а вот и контроль обращений в каталоге текущей статистики...

ЗАПРОС: Данные по обращениям к периферии планетарной Сети пользователя "Рышар Мартин" (личный номер, код требования, опция времени — за 8 часов до запроса).

ОТВЕТ (данные в хронологическом порядке):

1. Обращение к общеСетевому терминалу (номер терминала, физический адрес, номер инфоузла), ввод программы поиска типа М-фильтр (объект — пользователь "Анжелика Недеева", личный номер, опция масштаба — в радиусе 25 км).

2. Обращение к медицинскому спецтерминалу (номер терминала, физический адрес), запрос на выдачу стандартной дозы препарата категории А ("Зелерин", 35 мг).

Анжи уставилась на дисплей. Голову заполнили гул и звон.

"Зелерин".

Рышар.

"Зелерин"! Спецтерминал, адрес...

Одна Анжи летела вниз быстрее, чем недавно возносилась ко Дворцу с Рышаром. Падать легче, чем взлетать — это аксиома. Уши закладывало немилосердно; если бы не принятый в косметической стабилизатор, слегка почистивший мозги, Анжи наверняка врезалась бы во что-нибудь или в кого-нибудь. На такой скорости — насмерть. Она и со стабилизатором чуть не врезалась несколько раз... но, как известно, "чуть" не считается. Может, ещё можно... может, Рышар получал тот самый "препарат категории А" в тот момент, когда она входила в голубую кабину... может, ещё не поздно...

Нулевой ярус, красный уровень, 210-78. Анжи затравленно огляделась. Не прошло и дня, как они с Рышаром прогуливались здесь, споря об освоении космоса. Полумрак, влажные, резко пахнущие испарения, механические звуки, приглушённый эфир... дно города.

210-78 — это вроде бы там...

Забыв о левитации, Анжи пробежала вдоль улицы с полсотни метров и ввалилась в медпункт, с трудом втягивая тяжёлый воздух сквозь распухшее горло. На бегу она наступила ногой на что-то острое, и теперь из пореза на босой ступне обильно текла кровь. Но сейчас ей было не до того. Она даже боли не чувствовала. Взгляд метнулся через небольшой зал к короткому ряду коек, остановился. Ощутив не столько взгляд, сколько посыл, мужчина на койке повернул голову, как подсолнечник поворачивается за дневным светом; в лице, глазах и незнакомом сенсе мужчины со знакомым лицом Анжи с жестокой ясностью прочла ещё нечёткие, недооформившиеся тепло и доброжелательность...

Рыжеволосая незнакомка отвернулась ТАК, что новорождённый лайт вздрогнул и съёжился. И почувствовал смутную вину неизвестно за что.

Анжи медленно вышла на улицу, в пыхтящую и рокочущую мглу. Запрокинула голову, но неба не увидела. Даже самого крохотного кусочка. И прозрачно-искреннее недоумение, и детская обида плеснулись в её душе, выйдя на свободу единственным выдохом:

— Почему?

Эпилог I

Гулкое эхо бетонных коридоров. Змеи кабелей вдоль стен — большей частью чёрные, с полустёртой маркировкой. Где-то упорно капает вода. Инженер подумала в который раз, что обслуживать технику Убежища почти некому, меж тем как автоматика рассчитана отнюдь не на века. Что износ берёт своё, он растёт с каждым годом, а люди плюют на всё и бегут в любезные свои гробы, чтобы не возвращаться. Что уйти насовсем получается лучше всего у самых ярких, самых талантливых... эти мысли были привычны, как дразнящая подземная капель, инженер свыклась с ними, как корова со своей жвачкой. Инженер была из тех, кто ещё помнил коров настоящих, живых.

Тихий зуммер линка прозвучал, как гром. Инженер подслеповато вгляделась в данные поясного дисплея, развернулась и неуклюжей рысью потрусила к стаз-блоку N 4А.

...Она ждала упорно, но, пожалуй, слишком долго. И теперь, даже успев к выходящему в срок, инженер не чувствовала ничего, кроме усталости да боли в суставах. А Он, выходящий, медленно открывший веки и так же медленно сфокусировавший взгляд, был и вовсе пуст, как младенец. Только на голове его было куда больше морщин и куда меньше волос, чем положено иметь новорождённому.

Витающее над ним в полутьме лицо всё же всколыхнуло в нём тень полузабытого. Что-то... кто-то... по-прежнему ясные карие глаза в сеточке морщин, редкие среди ничем не подкрашенного зимнего серебра рыжие нити...

Губы лежащего дрогнули.