Волжане (Волжане 4). Фрагмент

Волжане (Волжане-4)

Ветлуга, 1120 год от рождества Христова.

Пролог

Тихо скрипнула половица, и чье-то сиплое дыхание за стеной коснулось шершавых бревен, сползая вниз.

— Кхм...

Недоуменное покашливание, донесшееся от грубого дубового стола, освещенного ровным светом керосиновой лампы, прозвучало для лазутчика сигналом к молчанию.

На минуту в избе установилась звенящая тишина.

Белое гусиное перо едва слышно упало на лист бумаги и скользнуло в сторону, оставив за собой прерывистый черный росчерк. Толстая зеленая муха обожглась о горячее стекло, прикрывающее светильник, со стуком отпрянула в неказистый железный абажур над ним и скатилась на столешницу, засеменив лапками в сторону далекой, но спасительной тени.

Неожиданно шмыгнул заложенный нос, и щуплое тело метнулось в дверной проем, перекатываясь по свежему полу, сбитому из толстых сосновых досок.

— Хей-я!

Блестящие лезвия ножей один за другим мелькнули в свете лампы и вонзились в бревна чуть в стороне от темнеющей за столом фигуры.

— Э!.. Хоть бы сдвинулся на чуть, батюшка! А если рука дрогнула бы?

— А если я тебя хворостиной за то, что раздетым бегаешь? А, Бакейка?

Бесформенный силуэт, размытый падающей от абажура тенью, слегка отклонился туда, где торчали из стены костяные рукоятки железных перьев, и стала видна жилистая рука, исеченая тонкими, белесыми полосками. Чуть погодя человек придвинулся ближе, опершись локтями о край стола, и из полумрака медленно выплыло обезображенное клинком лицо. Глубокий, уже заживший шрам начинался от края глаза и рассекал всю левую щеку сидящего, теряясь в его густых усах почти над самой губой.

— Ну-ка, шмыгни носом!

Нехотя встав с пола, мальчик лет шести или семи тряхнул копной черных волос и украдкой вытер рукавом потекшую по верхней губе прозрачную жидкость.

— Да че... Апчх! Кха, кха... — к насморку совершенно неожиданно добавился кашель, но юнцу все было нипочем. — Я в этом... абажуре!

— Чего?!

— Э... ажуре! Ну, здоров я!

— Микулка!

В проеме двери бесшумно показалась фигура недоросля лет двенадцати, сразу склонившего свою голову.

— Тут, воевода!

— Долей земляного масла в лампу и прикрути фитиль!

— В лампу?! Нефть? Ее разве что дремучие арабы в свои светильники льют... — недоуменно поднятая бровь Микулки споткнулась о недовольный взгляд собеседника и ехидный голос виновато осекся. — Керосин, воевода, по твоему распоряжению выдается лишь мастеровым.

— Вот я свой наказ и отменяю! Неси!

— Все равно нет его, Трофим Игнатьич! Лодья Юсуфа с булгарской нефтью должна с Шешмы придти только дня через два, а то и три. Да и кто знает, что на этот раз соберут в ямах да колодцах?.. Хочешь, обычный масляный светильник принесу?

— Масло-то конопляное или льняное? — Воевода, кряхтя, поднялся, опираясь руками на стол, и зашарил рукой в поисках резной клюки, с которой не расставался уже почти полтора года. — Да ну его, вонять будет! Сначала приучаете к своим мудреным вещицам, а потом... нет, мол, все кончилось! Ладно, на улицу выйду... Дождь прекратился ли?

Микулка кинул взгляд на мутноватое оконное стекло, окутанное снаружи сгущающимися сумерками и веером мелких дождевых капель, и пожал плечами.

— Вроде бы. Да ты обопрись на меня, Трофим Игнатьич...

Кинувшийся к воеводе недоросль был мгновенно схвачен за ухо железной рукой, после чего ухмыляющийся глава ветлужцев отбросил посох и, чуть прихрамывая, потащил Микулку к лампе.

— Ой, ой, ой...

— Вчера на холодный ключ купаться бегал?! Малышню ледяной водой искушал?

— Нет в том моей вины!

— А чья?

— Уу-у-у...

— Что молчишь?

— Батя! — стоявший до этого момента столбом Бакейка, подпрыгнул и повис на руке своего приемного отца. — Я сам! Он меня предупреждал! Я один виновен, меня наказывай!

— Кхе... Ладно! — мгновенно отступился воевода, стараясь не выдать своего удовлетворения, все равно прорвавшегося наружу невесомыми искрами радости в глазах. — Пойдешь на конюшню, попросишь себе розг для вразумления... А потом в лазарет и чтобы ноги твоей в школе не было до полного выздоровления!

— Там же из самострелов... — на глазах у Бакейки показались слезы, но он незаметно вытер их тем же многострадальным рукавом и бросился прочь из дружинной избы.

— Как сопли пройдут, опять на дальний ключ его веди, как и договаривались... — нехотя выдавил из себя воевода после того, как за убежавшим юнцом хлопнула дощатая дверь. — Что он, не обтерся, а потом дурную голову под ветер подставил, чтобы просквозило? Или просто лень обуяла, и бежать не захотел?

— Трофим Игнатьич, может, отпустишь меня? — освободив свое покрасневшее ухо, Микулка сначала его растер и лишь потом нехотя пояснил. — Споткнулся он, захромал, пришлось на карачках тащить, вот и не прогрелся после купания. А так резвый малец и вовсе не ленивый.

— Улина говорит, что весь в родного отца, такой же бесеныш, — удовлетворенно кивнул головой воевода и неожиданно добавил. — Про твоего батю тоже кое-что сказывают...

— Что?! — вскинулся недоросль.

— Слухи ходят, что видели его в Абрамовом городке, что при слиянии Волги и Оки стоит...

— В Нижнем Новгороде?

— Иван схоже его называл, вот только не сказывал, почему нижний он.

— Так по карте...

— По карте... — Трофим скептически хмыкнул и повертел пальцами. — Переверни ту карту вверх ногами и будет он самым, что ни на есть, верхним, а то и серединным!.. Ладно! Послухи доложили, что осенью того же года, как отец твой названный пропал, каких-то полоняников тайно ввезли в этот городок на телегах. И по счету почти все сходится, и девица наличествует. А еще толкуют, будто бы инязор и панок1 местный к этому причастны...

# # 1 П а н о к — выборный эрзянский голова.

— Почему решил мне о сем поведать, Трофим Игнатьич? Ведь почти полтора года уже прошло? — Микулка спросил осторожно, пытаясь не пустить сомнение в дрогнувший надеждой голос. — Знаешь где он или весть недобрую сообщить желаешь?

— Не каркай, выслушай вначале!.. Сам ведаешь, что князь Юрий собирает на Булгар рать несметную, а посему ворота этой крепостицы вскоре затворятся, лишь только эрзяне соберут туда ополчение со всей округи. Все это больше для видимости, местные воеводы догадываются, что брать сей городок суздальцы желания не имеют, как и Ошель2, потому что... хм...

# # 2 О ш е л ь — Учель, будущая Казань.

— Потому что взять нечего, а еще из-за того, что наместники булгарские сговорились против своего царя и хотят чужими руками черное дело сделать. Я, конечно, мал, воевода, но...

— Но нагл не по годам и за уши я тебя мало таскаю, хотя греешь ты их аккурат под моей дверью!.. Так вот, там ли еще Иван с сотоварищами или нет, Бог ведает. Но как соберется ополчение, туда и вовсе не сунешься, опасно. Поход же суздальский может и до дождей проливных продлиться, а то и до зимы.

— А ныне?

— А ныне в крепостице почти все друг друга в лицо знают, и хода туда чужим нет. Приходящих баб для обслуги тоже не подменить, все местные, да наперечет. Детишки же на посылках проникнуть внутрь могут!

— Понял, Трофим Игнатьич! Но...

— Что, но?! В отказ идешь?

— Да нет! Как подумал только?! Просто выходит, что на восток хлопцы без меня уйдут... — В словах Микулки промелькнула неподдельная горечь. — Кто же там за ними приглядывать будет?

— Приглядывалка еще не отросла, чтобы к новикам соваться, — фыркнул воевода и ворчливо добавил. — От горшка два вершка, а гонора выше крыши!

— Так не новики они, а недоросли безмозглые, от мамкиных понев совсем недавно с плачем оторванные!

— А сам?..

— А я, воевода...

Рука мальчишки скользнула к боевому ножу на поясе, грудь вздыбилась, а щеки горделиво надулись, придавая ему напускную значимость.

— Я, воевода, твои очи, что будут взирать на этих щенят и направлять их на свершения бессмертные! Я твой глас, что...

— Как только дойдешь до ушей, наклонись ко мне, старому, ладно?

— Виноват, Трофим Игнатьич!

Микулка вытянулся по стойке смирно, однако его широкая ухмылка на половину лица довела до воеводы тот факт, что болевые ощущения не всегда помогают в деле воспитания молодого поколения.

— Шут гороховый! Вот найдется твой отец, я ужо напоследок... Ладно! Может, и на восток успеешь! От тебя только и требуется, что весточку нужному человеку в крепостице подать, да ответ его вернуть, а остальное Овтай на себя возьмет.

— Вместе с городом?

— Что?

— И городок он себе заберет, Трофим Игнатьич?

— Не твоего ума дело! — отрезал тот, однако поймав ожесточенный взгляд Микулки, не очень соответствующий его залихватскому поведению, неожиданно смягчился. — Все узнаешь, как дело свое спроворишь! Геть отсюда! На рассвете с вещами на пристани!

Проводив взглядом бесшумно исчезнувшую фигуру недоросля, воевода тяжело опустился на лавку, откинулся на стену и в очередной раз попытался убедить самого себя.

"А мальчонка не так уж и не прав. Если уж брать, то насовсем, а не для того, чтобы панка на дыбу подвесить, да правду из него вытрясти. Нам с Овтаем лишь шаг остался для того, чтобы инязора как лису обложить в его норе. Многие старейшины уже давно готовы за верховенство выксунского рода проголосовать, да ответного похода со стороны Абрамова городка опасаются. Хоть земли там эрзянские и проживают в основном они же, но заправляют всем булгарцы, которые инязору благоволят...

И лишь пока в землях Булгара смута царит, да князь ростово-суздальский их в разор вводит, у нас кое-что может и выйти. Кое-что... А что потом?

Эхма, вопросы задаю, на которые самому боязно ответить!

Первым делом необходимо ставить крепость в устье Суры, дабы никто не отрезал Поветлужье от Вельдемановских земель. И на Костроме еще одну, чтобы закрыть проход на эту реку для суздальцев. А еще надобно осваивать край, что по нашей стороне Волги между Солигаличем и Абрамовым городком лежит, дабы князь Юрий в леса Керженца и Унжи не перебрался, мерю и черемисов под себя подгребая.

Так что? На Волгу, выходит, надо идти, как Ваня в свое время и предрекал? Ведь именно она, по его словам, должна связать воедино наши восточные и западные пределы, стать торговой дорогой меж хорезмийцами и латинянами, арабами и нурманами...

Вот только как нам на ней свой лик явить, дабы не только насельники местные в обиде не остались, но и жадные до чужого не помыслили, что мы их будущие приобретения отнимаем? Одно дело ходить по рекам как торговцы, и другое — встать на них хозяевами!

Тут же огребем кистенем по сусалам и от суздальцев, и от булгарцев. И юшкой на бороде они не удоволятся! Кости переломают за потуги наши княжеские!

Да и без их недовольства усмирить беспокойные волжские просторы, проложив по ним безопасные торговые пути, сплошная морока!

Причина даже не в разбойничках, что засели в непроходимых заводях по всей реке и мимо которых без дружины не сунешься. Зубы обломаем на княжих татях, что своими провозными пошлинами разорят любого купца!

В верховьях новгородцы соседей обирают, спустись пониже — суздальцы! На средней Волге, казалось бы, относительный мир и спокойствие. Но, поди, сунься за булгарские сторожевые заставы! И товар отнимут и тебе по шее надают, если не из их земель родом или не имеешь бумагу с разрешением от самого царя, что, как я слышал, невероятно само по себе!

И ведь мало сговориться с каждым из перечисленных о беспошлинном проходе, да уломать прочую мелочь на Волге, чтобы они не вставляли палки в колеса нашей торговли! Это мы, дай Бог, осилим! Не так уж и много времени минуло, как булгарцы на залесской Руси торговали свободно, многие помнят, как дело может обстоять.

Труднее примирить сии могущественные державы меж собой, иначе они теми же палками будут тыкать не в колеса, а в нас самих, обижаясь, что мы продаем оружие не только им, но и их противникам!

Ну ладно... Допустим, все договорились и примирились!

И тут я! На белом коне!.. Начинаю возводить крепости по Волге! А точнее, уже своей палкой лезу прямиком в их осиное гнездо! И начинаю там ворошить!

Уже второстепенный вопрос, сумеет ли бывший десятник переяславской рати справиться с озлобленным роем?

А ведь нужда толкает именно к таким свершениям. Точнее, не нужда, а неуемные траты мастеровых и наместников, требующих серебро для своих изысканий, и новые места сбыта для нежданно залежавшихся товаров.

И как совместить несовместимое? Справедливость мироустройства и купеческую жадность, иногда просыпающуюся даже во мне? Спокойствие на реке и попытку установить на ней единый покон?

Как же поступить, Ваня, дабы не только наши овечки остались целыми, но и волки окрест нас от голода лапы не протянули? Не стоит ли ветлужцам, как и прежде, поискать обходных путей? Да и ветлужцами ли станут нас называть, если мы закрепимся на Волге? Уж скорее волжанами..."