Детство, отрочество, юность

Раннее детство. Алферьево и Ступино.

Родился я в 1952 году в семье офицера. Мой папа служил военным летчиком — истребителем в войсках ПВО страны. Родился я в городе Орле, но прожил там всего 6 месяцев, после чего отца перевели в полк, базирующийся вблизи деревни Алферьево в Волоколамском районе Московской области.

Поскольку СССР был страной огромной, климат в его разных частях был, мягко выражаясь, весьма разнообразным. От теплого курортного в Грузии, до крайне сурового с сильнейшими морозами и страшенными ветрами в Заполярье. От жесткого континентального с иссушающей жарой летом и морозами зимой в Средней Азии, до влажного муссонного в Приморском крае.

Чтобы выравнивать условия службы офицеров, которые служили в армии не менее 25 календарных лет, их постоянно, через каждые четыре примерно года, переводили из одного места службы в другое. Переезжали они, конечно, вместе с женами и детьми.

В Алферьево отец служил 4 года, соответственно, я там жил до 4 лет и мало что помню. Помню небольшой поселок из одноэтажных домиков в лесу. Жили семьи летчиков и техников в сборных щитовых домиках на две семьи, называемых 'финскими'. Все коммунальные удобства — на улице. Отопление — печное, еду готовили на керосиновых плитках, называемых 'керогазами'.

Помню, как к Новому году вырезали из журналов по выкройкам бумажные елочные игрушки, склеивали их и вешали на елку. Мелкая пацанва весь день с утра до вечера и летом и зимой копошилась на улице. Помню, как однажды зимой лизнул стальную дверную ручку и, конечно, примерз к ней языком.

Помню, один из офицеров купил автомобиль Москвич-401, вероятно, первый личный автомобиль в гарнизоне. Он что-то делал с машиной, а мы, пацанята, вертелись вокруг. Я засунул палец в дверной проем, а хозяин машины, не видя этого, захлопнул дверь. Палец защемился. Я, конечно, заревел, офицер испугался. Помню мой палец, когда его освободили, был слегка сплюснут и имел коричневый цвет. Но, все отделались легким испугом. Пальчики у детишек тонкие.

В гарнизонном клубе по выходным вечером солдатам показывали кино, два или три сеанса. Выпускали зрителей из зала через три широкие двустворчатые двери. Однажды летом мы с приятелями решили посмотреть кино, и проникли через эти двери в зал, когда солдаты выходили. Мы спрятались между рядами. Когда двери закрыли, свет в зале выключили. Мы по малолетству не разбирались во времени, а летом долго светло, и не знали, что прошедший сеанс был последним. В ожидании сеанса мы уселись на стулья, и вскоре уснули. Родители обнаружили, что дети пропали и подняли тревогу. Весь гарнизон бросился на поиски. Долго искали, пока кто-то не вспомнил, что пацанята вертелись у дверей клуба. Там нас и обнаружили, спящих.

Меня с раннего детства тянуло к странствиям. Как то я пошел по дороге, входящей в гарнизон. В одиночку. Вокруг лес. Прошел не знаю сколько, может — с полкилометра, для малыша метры длинные, и дошел до КПП. Солдатики обрадовались такому развлечению, завели меня в караулку, угощали чаем, ирисками и печеньем. А в гарнизоне опять начался большой переполох: ребенок пропал. Долго искали, пока кто-то не позвонил на КПП, что бы узнать, не проходил ли по дороге ребенок. Там меня и нашли.

Авиационный полк, базировавшийся на аэродроме Алферьево, давным-давно расформирован. Сейчас там располагается спортивный аэродром МАИ.

Когда мне исполнилось 4 года, в 1956 году, отца перевели в авиационный полк, базировавшийся на аэродроме Крутышки Ступинского района Московской области. Помню, как мы погрузили все наши пожитки в грузовой автофургон синего цвета. Мама с новорожденным младшим братом ехала в кабине, а я с отцом — в фургоне, лежа на матрасах и узлах. Ехали ночью через Москву. В фургоне были маленькие овальные окошки, через которые я любовался видами ночной Москвы. Больше всего мне понравились светофоры, таинственно перемигивавшиеся красным, желтым и зеленым светом. В Ступино приехали утром.

Перевод офицера на новое место службы отнюдь не означал немедленное обеспечение его семьи жильем. Поэтому, папа снял домик — времянку в частном секторе города Ступино, именуемом 'Хап-городок'. Ступино был молодым городом, построенным в 30-е годы, вместе с двумя военными заводами: металлургическим, выпускавшим алюминиевые детали самолетов и пропеллерным, выпускавшим винты для самолетов. Большую часть жилого фонда составляли двухэтажные 'засыпные' дощатые бараки, построенные еще до войны. Правда, в бараках имелось паровое отопление, вода и канализация.

Хап-городок состоял из одноэтажных домиков, кирпичных и деревянных, которые строили себе те работники заводов и служащие, кто был посостоятельней финансово. Семья хозяина жила в таком доме, а временный домик, построенный во дворе, сдавала внаем. В домике из удобств было только электричество, все остальное — во дворе. У хозяев было двое пацанов, чуть постарше меня, с ними я подружился.

Примерно через год отцу дали 20-метровую комнату в четырехкомнатной коммунальной квартире в только что построенном доме — сталинке. Со всеми удобствами: паровое отопление, газ, горячая и холодная вода, канализация. Квартира была огромной, за сотню метров площадью, с большой кухней, большим коридором, просторной ванной с высоченными, за три метра потолками. Сама ванна тоже была большой, для малышни — целый бассейн. После домиков без удобств — просто рай.

Правда, в квартире проживало три семьи. В двух смежных комнатах жила семья военного с двумя дочерьми, уже большими, лет по 10 — 12, в четвертой комнате жила семья с почти взрослой дочерью, лет 15-ти. У них было настоящее чудо — телевизор КВН с маленьким экраном и большой, наполненной водой стеклянной линзой перед ним. К ним все ходили смотреть новости и художественные фильмы. Дом казался огромным: пятиэтажным, трех подъездным, буквой 'Г' в плане. Детей всех возрастов в доме было огромное количество, и все они целыми днями с визгом и писком носились во дворе. Играли, ссорились, слегка дрались. Мальчики водились с мальчиками, а девочки — с девочками.

Я целыми днями пропадал с приятелями на территории стадиона 'Металлург', начинавшейся через улицу от дома. Территория эта была огромной, заросшей деревьями и кустами. Лишь малую её часть занимали спортивные сооружения: футбольные, баскетбольные и волейбольные поля и Дворец спорта. Туда мы, пацанята, перелезали через высокий забор из фигурной металлической решетки. Для нас, малышни, это была целая страна для игр. Зимой нагребали под забором кучи снега и прыгали в них с высоких каменных столбов забора. Даже сальто крутили. Летом играли в кустах в войну, салочки и прятки. Весной пускали в канавах и ямах самодельные кораблики с бумажными парусами.

Во дворе тоже было чем заняться: лапта, 'расшибалочка' свинцовыми 'битками' на медные копейки, гонки на самодельных самокатах с колесами из подшипников. Зимой — хоккей самодельными клюшками и самодельными шайбами. Из окна верхнего этажа подъезда по натянутой медной проволоке запускали вниз самодельные деревянные самолетики. Что интересно, двор такого же, как наш, соседнего дома, был для нас запретной территорией. Там держала власть другая 'банда' пацанвы. Эту территорию приходилось обходить стороной. Нарушителя границы могли поколотить. Впрочем, на нашу территорию мы их тоже не пускали.

Помню свои первые 'достижения': научился завязывать шнурки от ботинок, правильно одевать свитер и рубашку через голову.

Когда младшему братцу исполнилось два года, мать начала его выпускать во двор, поручая мне присмотр за ним. Это было плохо, поскольку я был в компании 6-7-леток, а он в компании 2-3-леток. Я сам хотел играть со своими дружками, а приходилось смотреть за братцем. Довольно часто мне перепадали подзатыльники от мамы, за то, что братец чего-то сотворил, лоб разбил себе, описался или еще чего, а я не досмотрел. Иногда перепадало и ремнем по заднице и от отца.

Помню, первые пару лет на улицах было очень много инвалидов войны: одноруких, безруких, одноногих на костылях, совсем безногих на самодельных тележках с колесами из подшипников. На этих тележках они бодро катались по асфальту под страшный грохот подшипников. Для передвижения они обеими руками отталкивались от асфальта специальными приспособлениями вроде штукатурных шпателей, подбитых автомобильной резиной. Они стояли у магазинов, 'стреляли' подачки на выпивку. Часто были 'поддавшими'. Потом, году в 57 — 58 они все куда-то пропали. Лишь не так давно я прочитал, что их всех принудительно вывезли в специальные закрытые 'санатории' для инвалидов. Выхода им оттуда не было.

Еще помню отношение взрослых к детям. Если мы особенно озорничали, ну там, слишком громко кричали или дрались, любой проходящий взрослый хватал ближайшего мальца за ухо и больно выкручивал. В назидание. Мы это воспринимали как должное. Ибо понимали — за дело наказаны. Сейчас, даже страшно такое себе представить. Тут же, откуда ни возьмись, выскочит мамашка с диким воплем: ребеночка обидели! Хотя, когда этот ребеночек безобразничал, отбирал у малыша игрушку, матерился или еще как пакостничал, мамашка сидела тихо, как мышь под веником.

Автомашин на улицах было мало. В основном грузовики. Была у нас, дурачков малолетних такая забава: Завидев грузовик, встать на обочине, а потом перебежать дорогу перед грузовиком. Водитель тормозил и сигналил, а мы развлекались. Во дворе дома вечерами стояла единственная на весь дом легковая машина — бордовый Москвич-403, принадлежавший пожилой даме, начальнице, к тому же, хромоногой инвалидке. Очень эта машина нам нравилась.

Основная масса семей жила бедновато. Шоколадных конфет детишки почти не видели. Куриный суп был на столе только по выходным. Даже у нас в семье. Хотя, военным летчикам платили очень хорошо, по сравнению с другими профессиями. Помню, лет в пять мне купили красный трехколесный универсальный велосипед. Тогда мало у кого такие были. Вскоре папа отвинтил третье колесо, и я рассекал по двору на двух колесах, дружкам на зависть. Впрочем, покататься я им тоже давал, не жадничал.

Тогда же папа купил телевизор марки 'Знамя'. Чернобелый, пятиканальный, с большим экраном — сантиметров 30 по диагонали. Показывали по нему всего два канала: первый и московский. По первому вечером шла детская передача, с главными героями — куклами Шустриком и Мямликом.

Помню, как мы всей семьей лазили на крышу дома смотреть пролет первого Спутника. Тогда объявляли в газетах, на каких территориях, и в какое время его будет видно. Весь дом вылезал на крышу смотреть на это чудо.

Выходя во двор с большим куском белого хлеба, намазанного шоколадным маслом, а это считалось лакомством, или бутербродом с вареной колбасой, владелец этого деликатеса должен был громко крикнуть: '41 — никому не дадим!'. А если он забывал про этот лозунг, можно было быстро подойти к нему и провозгласить: '48 — половинку просим!'. В этом случае забывчивый был обязан отломить просителю половину бутерброда.

Как то, родители решили отметить мне 'День рождения' и позволили мне пригласить приятелей. Посидели за столом, попили чай с печеньем, а на прощание каждому выдали по конверту с несколькими шоколадными конфетами. Это был шикарный жест.

Невдалеке от нашего дома располагался вход в обширный городской парк с летним кинотеатром, читальным залом, танцплощадкой, зонами для игры в шахматы, шашки, домино, нарды и детскими качелями — каруселями и колесом обозрения. При входе в парк по бокам центральной аллеи, украшенной роскошными цветочными клумбами, стояли две статуи: Ленина и Сталина. Статую Сталина вскоре убрали. А потом, уже в 90-е годы, убрали и статую Ленина. Однако, на центральной площади города статуя Ленина осталась по сию пору.

Серьезным недостатком города для ребятишек было отсутствие в пешеходной доступности водоема для купания. Река ока протекала километрах в пяти от города. Чтобы искупаться, нужно было ехать на автобусе до деревни с красивым названием Соколово-Пустынь. Летом в жару автобус в выходной день набивался битком. Ехать в нем было тем еще 'удовольствием'. А сами мы были еще маловаты, чтобы ехать на Оку без взрослых.

Однажды я там чуть-чуть не утонул. Ока около Ступино — крупная река с быстрым течением. Дно песчаное. Текущая масса воды формирует в песчаном дне волнообразный рельеф, в нем песчаные отмели — косы чередуются с довольно глубокими ямами. На отмелях глубина взрослому по колено, а ребенку — по грудь. В ямах — взрослому по грудь, а ребенку — с головкой. Эти косы и ямы постоянно смещаются вниз по течению, поскольку песок с отмелей смывается течением в ямы. Причем, верхний склон ямы формируется только что принесенным, еще не успевшим осесть вниз песком, фактически — песчаной трясиной, совершенно не дающей опоры ногам.

Топаю я вдоль бережка по отмели вниз по течению. Родители загорают на берегу с братцем. Иду, иду и вдруг бухаюсь в яму с головой. Только что вокруг был яркий солнечный день, сверкает белый песок, слепят глаза солнечные блики на воде, голоса детворы, плеск волн. И вдруг — в глазах темная серая муть и тишина. Попробовал выскочить по дну назад — песок под ногами вязко проваливается, течение сносит назад. У маленьких детей головы относительно большие и тяжелые, поэтому маленьким плавать трудно.

Но, я не растерялся, повернулся, встал на дне на четвереньки и быстро побежал вниз по течению. Эти ямы обычно имеют ширину не более десяти метров. Я ее быстро пересек и вылез на следующую песчаную косу. Встал на ноги. Смотрю: всё кругом снова ярко сверкает, все кругом спокойны, никто и ухом не ведет. Родители на меня не смотрят. Никто и не заметил, что мальчонка чуть не утонул. В тот момент я совершенно не осознал серьезности ситуации. Даже не рассказал об этом никому. Лишь много позже, вспоминая об этом, я осознал, что смерть прошла совсем рядом. Если бы я запаниковал и продолжил выбираться из ямы против течения, то нахлебался бы воды и утонул бы, как пить дать.

В 1969 году я пошел в школу в 1-й класс. Школа располагалась метрах в пятистах от дома. Класс был большой, учеников 45, насколько я помню. Пожилая и опытная учительница, Прасковья Михайловна, держала нас в строгости. Приходилось и в углу постоять. Трудно пацаненку удержаться от шалостей. Помню, как тяжело было идти в школу зимой спросонья: холодно, темно, портфель тяжелый, по сторонам улицы снежные валы высотой выше моего роста.

А после окончания мною первого класса отца опять перевели в другой истребительный полк, на аэродром Истомино в Горьковской (теперь Нижегородской) области.

В 90-е годы авиаполк на аэродроме Крутышки был расформирован. Сейчас на этом аэродроме базируются частные легкомоторные и спортивные самолеты. А в засыпных бараках до сих пор люди живут. Их в Ступино еще много осталось. В Московской области, в 2023 году...

Детство. Истомино.

В сентябре 1960 года, когда я перешел во 2 класс, мы переехали к новому месту службы отца, в полк, базирующийся на аэродроме Истомино в Балахнинском районе Горьковской (ныне Нижегородской) области. Свободного жилья в гарнизоне снова не оказалось, и папа снял избушку в соседней с военным городком деревне Истомино. Избушка была старой, бревенчатой, маленькой, с русской печкой. Все удобства — во дворе. Хозяева избушки жила тут же, в более новой избе. Во дворе у хозяев были сараи, курятник и погреб. Помню заваленный снегом двор, с узкими прокопанными тропами, заросшие льдом изнутри маленькие окна избушки, к котором крепились жгутики из марли, по которым талая вода от стекол стекала в стоящие под окнами банки.

У хозяев родители покупали яйца и кур. Помню, как папа доверил мне отрубить курице голову. Делалось это в сарае. Если курицу положить головой на чурбак и провести мелом линию от ее клюва, она перестает биться и замирает. Такое у кур интересное свойство. Голову я отрубил топориком с одного удара. Курица начала сильно биться, я ее не удержал и она вырвалась. Дверь сарая была закрыта, но над дверью было небольшое квадратное отверстие для света. И безголовая курица, мечась по сараю, умудрилась вылететь во двор через эту небольшую дырку. Но, во дворе угомонилась и затем попала в суп.

В избушке мы прожили целую зиму, а потом отцу предоставили служебную трехкомнатную квартиру в пятиэтажном кирпичном доме. После избушки — райские условия. Просторная квартира с центральным отоплением, водопроводом и канализацией. Единственный недостаток, вода была только холодной, горячую воду для ванной приходилось греть в дровяном титане. Но, это уже мелочь.

Военные городки представляли собой весьма интересные образования. Находились они, как правило, в отдаленной сельской местности, но, условия жизни в них приближались к городским. По количеству жителей городки были небольшими. Гарнизон авиационного полка состоял из собственно авиационного полка, батальона аэродромного обслуживания (БАО), радиотехнического батальона (РТБ) и, как правило, строительного батальона, поскольку аэродромы непрерывно совершенствовались: строились ангары, капониры для самолетов, расширялись и бетонировались взлетно-посадочные полосы и рулежные дорожки.

В авиаполку было обычно порядка 30 самолетов. На каждый самолет офицер — летчик, офицер — техник, плюс десятка три офицеров в штабе и в командовании полка. Всего — примерно 100 офицеров. В БАО офицеров было меньше: ротные и взводные командиры, начальники аэродромных служб, всего порядка 30 офицеров. В РТБ — примерно столько же офицеров, как и в БАО. В стройбате — примерно 20 офицеров. То есть, в гарнизоне всего насчитывалось около 200 офицеров. Плюс примерно 200 старшин-сверхсрочников, ныне именуемых прапорщиками, как правило, из числа местных жителей. Старшины заведовали складами и командовали разными мелкими вспомогательными подразделениями. Отсюда получаем количество семей в гарнизоне — 400, отсюда следует численность и детей школьного возраста.

Большая часть офицеров гарнизона — лейтенанты и старшие лейтенанты, дети у них дошкольного возраста. Лейтенанты после училища начинали служить с 22 примерно лет, очередное звание при отсутствии нареканий по службе присваивалось офицеру каждые 4 года. Старшины-сверхсрочники были разного возраста, соответственно и дети у них были разновозрастные.

В школе гарнизона обучалось примерно 200 — 300 детей. В эту же школу ходили дети крестьян — колхозников из соседней деревни. Еще человек 50. Так что, в начальной школе было по два параллельных классов, а в средней школе — только по одному классу, поскольку в ней учились дети капитанов — майоров, а их в гарнизоне было немного. Школы были восьмилетками, поскольку в 9 и 10 классах учились только дети полковников и подполковников, а их в гарнизоне было совсем мало. Старшеклассникам приходилось каждый день ездить в райцентр.

В гарнизоне работали и гражданские служащие: поварихи и официантки офицерской столовой, учителя, работники клуба, продавцы магазина, работники бытовых служб, уборщицы. Все эти рабочие места были заняты, как правило, женами старшин — сверхсрочников.

Женам офицеров работы было мало. Только учителями и клубными работниками, поскольку для этого требовалось высшее образование, а у жен старшин — сверхсрочников его, как правило, не было. Моя мама до замужества закончила учительский институт и получила диплом учителя начальной школы. Потом, она заочно закончила педагогический ВУЗ и стала работать в гарнизонной школе учителем литературы и русского языка.

Все офицеры имели высшее образование. В советское время профессия военных была престижной, а конкурс в высшие военные училища был высоким. Летчики считались элитой военных, а истребители — элитой летчиков. Из летчиков — истребителей набирали космонавтов. Конкурс в истребительные училища был запредельным. Отсюда следовал высокий интеллектуальный уровень офицеров.

Выйти замуж за военного, а тем более за летчика, для девушек было завидным достижением. К тому же, летные училища располагались в довольно крупных городах. Поэтому, выбор подруг у курсантов был широким. Значительная часть жен офицеров тоже имели высшее образование. Так что, военный городок был довольно культурным поселением. Дети офицеров были способными к учению, а их учителя были квалифицированными.

Военный городок был оазисом культуры в окружающей сельской местности. Гарнизонный клуб работал весьма интенсивно: разнообразные кружки для офицерских жен, киносеансы, богатая библиотека, лекции на разные темы, вечера отдыха с танцами для лейтенантов, среди которых были и не женатые. К тому же, гарнизон был совершенно безопасным местом.

Вход в гарнизон был перекрыт контрольно-пропускным пунктом (КПП), посторонние лица на территорию не допускались. Конечно, забора вокруг всей весьма обширной территории аэродрома не было, имелась только охрана локальных объектов: складов, казарм, стоянок самолетов и техники. Однако, любой посторонний человек на территории был сразу заметен. Все всех знали в лицо. Помимо караула на КПП, по территории гарнизона ходил патруль.

Рядовых и сержантов срочной службы в гарнизоне было, вероятно, порядка тысячи, но, они обитали на огороженных территориях и в городке попусту не шатались. В клуб на киносеансы или для выполнения каких-либо работ на территории гарнизона их водили строем под командой старшин.

О семье. Папа мой был родом из Забайкалья, из Читинской области. Из крестьян, а точнее, из казаков. В гражданскую войну мой дед по отцу был красным партизаном. Мама — родилась в зажиточной крестьянской семье в Тамбовской области. В 30-е годы их семью раскулачили и выслали в Сибирь, потом через несколько лет разрешили вернуться. Папа был старшим в своей семье, а мама — младшей. В войну папу призвали в армию и направили в училище авиационных техников, а после его окончания — в училище военных летчиков. А там и война закончилась.

Папа был чрезвычайно ответственный человек, на все руки мастер. Служил и летал без нареканий со стороны командования. За освоение новых реактивных самолетов и выполнение сложных заданий командования был награжден двумя боевыми орденами и двумя медалями.

Папа на каждом новом месте службы быстро находил общий язык с местными сверхсрочниками, ездил с ними на рыбалку, узнавал грибные и ягодные места. И меня с собой брал. Ездили зимой на Волгу, на подледный лов. Летом меня знакомый старшина-сверхсрочник по просьбе папы тоже брал на Волгу на рыбалку. Как то раз, я поймал 20 штук крупных 200-граммовых окуней. Даже превзошел самого старшину. Повезло мне.

Летчикам ежегодно давали путевку в военный санаторий, расположенный на Черном море в городе Сухуми на полный месяц. Поскольку мама не хотела отпускать папу одного на курорт, она ехала с ним. Женам офицеров давали возможность купить путевку в этот же санаторий. А поскольку нас с братом оставить было не с кем, бабушек и дедушек рядом не было, мы тоже ехали в Сухуми на поезде. Покупали целое купе. Это были восхитительные путешествия. Поезда тащили огромные черные паровозы, пускающие черный дым на трубой, пыхающие паром на остановках. Мы с братом глазели в окна. В Сухуми родители пристраивали нас к какой-нибудь бабке поблизости от санатория на квартиру с питанием. Днем они заходили за нами, и мы все вместе шли на пляж санатория. Море, блеск волны, жара — полный восторг. Ловили крабов в камнях, ныряли под набегающую волну.

Привилегированное положение военных летчиков было вполне оправданным. Полеты на реактивных истребителях были чрезвычайно трудными физически из-за перегрузок и требовали большого расхода нервной энергии. К тому же, это было очень опасным делом.

Если для пассажирских самолетов главным требованием к их конструкции была надежность, то для военных самолетов главным была возможность достижения самых высоких параметров полета: скорости, маневренности и высоты. Поэтому все элементы конструкции истребителей были самыми новейшими, а, следовательно, в недостаточной степени отработанными в производстве. Как следствие, двигатели и другое оборудование самолетов довольно часто отказывали.

Летчики в таких случаях катапультировались. Но, удавалось это не всегда. Объявление траура в связи с похоронами погибшего летчика в гарнизонах было не таким уж редким событием. У папы была групповая фотография их учебной эскадрильи при выпуске их из училища. У некоторых фотографий стояли крестики. Я поинтересовался у папы, что они означают. 'Значит, этот летчик разбился', — ответил папа. Таких было примерно четверть выпуска.

В полку, помимо истребителей, был маленький связной самолетик типа Як-12. Использовался для полетов командиров в штаб дивизии и воздушной армии. Однажды, играя во дворе школы во время большой перемены, мы заметили, как этот самолетик поднялся с аэродрома. Поднялся не высоко, а затем резко пошел вниз. Оказалось, что у него отказал двигатель. Самолет разбился и все летчики в нем погибли.

Однажды мы летели из Горького на самолете Ту-124 в Адлер с промежуточной посадкой в Волгограде. Я сидел у окна по правому борту над крылом с двигателем. Через несколько минут после взлета из аэропорта Волгограда, самолет едва набрал высоту около километра, раздался громкий хлопок, и из двигателя, над которым я сидел, стали выбиваться языки пламени. Ремни еще не расстегивали. По салону в хвост самолета пробежал бортмеханик. Самолет сразу стал разворачиваться над Волгой. Папа сказал, что, в крайнем случае, пилот посадит самолет на воду.

Однако, этого не потребовалось. Очевидно, пилоты заглушили правый двигатель, и совершили посадку на аэродром, благо улетели мы от него недалеко. Полдня просидели в аэропрорту. Вечером нас посадили в винтовой самолет Ил-14. Поскольку он был меньше, чем Ту-124, одного пассажирского места не хватило, и моего брата взяли в пилотскую кабину. Там он и летел до Адлера. Вот ему повезло!

Во время службы в Истомино папу по состоянию работы списали с летной работы. Он стал заместителем начальника, а затем и начальником штаба полка, подполковником.

В 1963 году командование за успехи полка в боевой подготовке выделило папе для приобретения автомобиль Москвич-403. Цвета 'слоновая кость'. Помню, папа пригнал машину рано утром, часов в пять. Мы с братом сразу вскочили, влезли в машину и просидели в ней все утро, трогая разные рукоятки и рычаги. Помню восхитительный запах новой машины. На задах гарнизона папа построил гараж для Москвича.

На этой машине мы ездили в отпуск на Украину, к маминой старшей сестре тете Лене. Отлично проводили время. В первую поездку её муж дядя Витя был председателем сильного колхоза. У них было двое сыновей старше меня на два и четыре года. На двух машинах, а у председателя был служебный 'газик', каждый выходной выезжали 'на природу'. Ловили бреднем в колхозных прудах раков, на удочку ловили карпов, которые брали даже на простую тряпочку. На природе улов варили, жарили и ели. Мужчины брали себе ящик пива, а детям — ящик лимонада. Красота!

А во второй приезд дядя Витя был уже председателем районного исполкома, у него была служебная Волга. Снова ездили на пикники в его бывший колхоз.

Родители, как сельские уроженцы, осенью охотно и умело занимались заготовками. У каждой семьи в гарнизоне имелся сарай с погребом. Закладывали в погреб картошку, морковь, свеклу, квасили капусту. Пилили и кололи дрова на зиму для титана. Я в этом принимал полноценное участие.

Осенью и летом ездили за грибами, их тоже заготовляли на зиму. Зимой всей семьей катались на лыжах, которые папа брал в спортивной базе гарнизона.

Летом после пятого класса папа принес мне с работы спортивный пистолет системы Марголина под патрон калибра 5,6 мм. В мои тогдашние годы у себя на родине папа уже работал курьером на почте и ездил в районный центр на лошади с почтой, имея при себе револьвер типа наган. Он рассказывал, как ему пришлось однажды отстреливаться от стаи волков. Так что, доверить подростку пистолет он считал делом обычным. Мама не возражала. Патронов для пистолета было сколько душе угодно. С этим пистолетом я расхаживал по гарнизону, с дружками ходил в лес пострелять по мишеням и по воронам. Никого в гарнизоне это не 'напрягало'.

О гарнизонной школе. Одноэтажное здание, П-образное в плане, располагалось на самом краю городка. Из удобств в школе, насколько я помню, было отопление и электричество. Уборные — во дворе. В школе — рукомойники. Зато, в школе был столярная мастерская с токарными станками, слесарная мастерская и школьный огород с садом. На уроках труда мы точили на станках деревянные балясины, делали железные кронциркули, копали огород, сажали и убирали урожай. Мало того, мальчиков и девочек учили шить, штопать, вязать крючком, делать поделки из папье-маше и бумажные цветы.

Учиться мне нравилось. Начальную школу закончил с грамотой за отличную учебу. Да и потом учился на пятерки, изредка разбавленные четверками по русскому. Особенно я любил арифметику и природоведение. Не любил чистописание, поскольку, написать текст перьевой ручкой, макая ее в чернильницу, и не посадить кляксу на страницу, было практически невозможно. К тому же, писать требовалось по прописям, с постоянным наклоном букв, меняя толщину линий.

Директором школы был однорукий фронтовик, Василий Павлович, с орденом и медалями. Очень авторитетный человек, для нас школьников, практически — Зевс-громовержец.

Помню два эпизода с его участием. Как то он заглянул в наш класс на урок, и задал вопрос:

— Кто ел яблоки? — именно в такой неопределенной форме. Я, однако, руку не стал поднимать, странный, думаю какой-то вопрос. Все мы ели яблоки, поскольку дело было осенью. А мой друг Димка Созанский, непоседливый и шустрый мальчик, тут же вскочил:

— Я! Я ел яблоки!

— Ну, тогда, пойди и убери в коридоре с пола огрызки.

И Димка пошел, хотя именно сегодня он яблоки не ел, и огрызки в коридоре накидал не он. Спорить с Василием Павловичем он даже не попытался.

Другой запомнившийся случай произошел, когда я учился в шестом классе. В нашем классе обучались пятеро детей местных колхозников: двое мальчиков и трое девочек. Что про них можно сказать? Несчастные дети. Жили колхозники очень бедно, в некоторых избах были земляные полы! В 60-х годах 20 века!!! В сенях изб колхозники зимой держали скотину. Часто эти дети приходили в школу со вшами в головах. Их постоянно проверяла на этот предмет школьная медсестра. Одеты они были бедно, от них плохо пахло. К тому же, все они были некрасивыми. Девочки очень старались, но с трудом учились на тройки. Одна из них была косоглазая. А пацаны учились на двойки, с трудом переползая из класса в класс. Были они просто глупыми. Один из них был дважды второгодником, другой — даже трижды. То есть, нам было по 12 лет, а Сяве, так звали треьегодника, было уже 16.

К нам пришла новая англичанка, только из училища, молодая и красивая девушка. И вот, она ведет урок, ходит между партами. Сява, здоровенный детина, сидел один на последней парте. На уроках он не делал ничего. Совсем. Но, при виде новой англичанки у него взыграли гормоны. Он достал из штанов свой 'прибор', и начал заниматься онанизмом, прямо в классе, глядя на англичанку. Она, проходя между рядами, увидела это Сявино 'действие'. Заткнулась на полуслове, покраснела и опрометью выбежала из класса. Через несколько минут в класс влетел Василий Павлович, ухватил Сяву за шиворот, выволок его из-за парты, проволок по коридору на крыльцо и отвесил ему здоровенного пинка. Так, что Сява птицей слетел с высокого крыльца школы и пропахал носом землю. Эпического 'полета' Сявы мы не видели, но, работавшие во дворе на уроке труда очевидцы нам с восторгом о нем рассказывали.

Но, в общем, дети военных и колхозников между собой общались мало, образуя отдельные группы в классе. Колхозники вели себя тихо и не нарывались. Если Сява пытался 'быковать', мы его общими усилиями заваливали, вдесятером на одного. Как то раз, на перемене мы его затолкали в самую маленькую переднюю парту, а парты стояли по ранжиру, от самых маленьких в первом ряду, до самых больших в последнем. Парты с откидными крышками были тяжелыми, массивными конструкциями, из толстых и прочных досок. Застрял Сява в парте, туловище с руками внутри парты, плечи и голова торчат в проход с одной стороны, а ноги с другой. Сява ворочается, но, вылезти сам из парты не может. И тут входит в класс учитель. Хохма! Общими усилиями Сяву из парты вынули. Так то, он был парень флегматичный и не злой.

Тогда я деление детей на военных и колхозных воспринимал как должное, не задумываясь о причинах. Потом уже осознал, что колхозники жили очень бедно, платили им в колхозе совсем мало. Все деревенские жители, кто поумнее, устроились сверхсрочниками в гарнизон, а в колхозе остались только совсем глупые или сильно пьющие. Как правило, и то и другое вместе. Соответственно, и дети у них были 'детьми карнавала', туповатенькими и страшненькими. В деревне было четко видно: если дом добротный и ухоженный, значит, хозяева работают в гарнизоне, если дом — развалюха, значит хозяева — колхозники. Соответственно, в школу дети военных приходили чистенькими и хорошо одетыми, а дети колхозников — вовсе нет. Даже одинаковая школьная форма не могла скрыть этого.

У девочек тогда была красивая форма: коричневые приталенные платья с черными повседневными фартуками и с белым парадным, даже с кружевами. У мальчиков во время моей учебы в младших классах тоже была форма, по типу военной: серо-голубые брюки и гимнастерка с форменным ремнем, типа солдатского и фуражкой, типа офицерской. Помнится мне, класса с третьего для мальчиков вместо гимнастерок ввели кители, а затем обязательную форму и вовсе отменили, а для девочек ее оставили.

Дисциплина на уроках была железной, авторитет учителей — непререкаемым. Провинившихся учеников учителя ставили в угол, особо ретивых выгоняли из класса и отправляли в кабинет завуча или директора на проработку. Самое суровое наказание — вызов родителей в школу. А это вполне могло закончиться дома хорошей поркой. Сява после того случая, помню, на поротую задницу садился с большой осторожностью.

Сам я в школе учился отлично, только по русскому иногда четверки проскальзывали, но проказничать тоже случалось. Однажды я на спор выпрыгнул из окна класса в клумбу. Высота окна была под три метра, поскольку школа имела высокий цоколь. Девчонки на меня тут же наябедничали. Закончилось это вызовом в кабинет директора.

Другой случай был посерьезней. Тогда в школах пышно отмечали 22 апреля, День рождения Ленина. К этому празднику мы месяц на уроках труда изготовляли бумажные цветы. В этот день после занятий вся школа после уроков строем под пионерский барабан и горн топала в гарнизонный сквер, где стоял посреди клумбы бюст вождя. После речи директора цветы возлагали к памятнику. Классе в пятом, слоняясь в этот день по городку, мы с другом Димкой забрели к бюсту. И очень нам понравились несколько цветочков. Недолго думая, мы их забрали себе. На нашу беду, это видели девчонки. И, конечно же, нас 'заложили'.

Что после этого было!? На следующий день нас вместе с родителями вызвали к директору. В кабинет нас вызывали по одному. Там уже присутствовала моя матушка, работающая учителем в школе, классный руководитель и председатель школьной пионерской дружины. И начали они меня прорабатывать в четыре руки:

— Да как вы посмели?! Украсть цветы от памятника вождю!? Это вредительство и святотатство!! Чуть из пионеров не исключили нас с Димкой. Димку потом дома выпороли. Я чудом сумел отболтаться, ссылаясь на свое недомыслие. Но родители мне доходчиво объяснили, что шутки с вождями могут плохо закончиться для шутников. Тогда с этим было весьма строго.

По государственным праздникам в городке проходил парад воинских частей гарнизона и шествие учеников школы. К каждому празднику делали бумажные цветы и плакаты. После полета Юрия Гагарина к очередному празднику я сделал из плотной бумаги макет ракеты 'Восток'. На полковой метеостанции нам надули водородом гроздь воздушных шаров — зондов метрового размера. К этой грозди мы подвесили модель ракеты и гордо провели это сооружение на веревочке над колонной школы на параде.

О книгах. К началу второго класса я выучился бегло читать 'про себя'. И стал завзятым книгочеем. Благо, в гарнизонном клубе была отличная библиотека — тысяч 30 томов. В ежегодно подводимом библиотекарем итоге я неоднократно признавался 'самым активным читателем года'. Особенно мне 'зашла' фантастика. К концу 6-го класса я прочитал всего Жюль Верна, всего Уэлса, всего Беляева, всего Казанцева, само собой, детских писателей: Кассиля, Носова, Родари, Каверина, Катаева и всю школьную литературу.

Родители подписались на 'Детскую энциклопедию' . Роскошное издание из 10 толстенных и здоровенных томов яркого желтого цвета с отличными иллюстрациями и высокачественном полиграфией. Я зачитал до ветхости тома по истории, по искусству, по географии, по физике и биологии, да и все остальные тоже не обошел вниманием.

Кроме того родители выписывали журналы 'Наука и жизнь', 'Техника — молодежи', 'Юный техник' и 'Квант'. Вечером родители отбирали у меня очередную книгу и выключали свет в детской комнате. Но, я приспособился читать под одеялом с фонариком. В пятом классе заработал близорукость и мне надели очки. С детской мечтой стать летчиком, как папа, пришлось распрощаться. За это, в классе я удостоился почетного прозвища 'профессор'. За очки, ну и за общую начитанность, конечно.

О друзьях — товарищах. Классы в школе были небольшими, человек по 25 в среднем, что, конечно, способствовало повышению качества обучения. Учителя имели возможность уделять каждому больше внимания. Девочек и мальчиков примерно поровну. Конечно, класс делился на дружеские группы. Деревенские девочки и деревенские мальчики держались отдельно. У нас ними были разные интересы, да и общий уровень культуры сильно отличался.

Мальчики образовали две группы. В мою группу входили закадычные друзья Дима Созанский, Саша Дружков и Саша Полунин. Лидером группы был я. Наши увлечения: всевозможные самоделки, рыбалка летом, хоккей зимой, шахматы, походы в лес и на аэродром. Общий уклон группы был, я бы сказал, интеллектуальным и авантюрным.

Другая группа сформировалась вокруг Вовки Весельницкого, крупного и физически сильного мальчишки. Я то, был росточком ниже среднего. С группой Весельницкого у нас были отношения дружественного нейтралитета. Если Вовка пытался притеснять нашу группу, я ему не давал списать очередную контрольную по математике. Вовка честно получал пару или трояк, и все сразу налаживалось. Его группа была более проказливой, с большим уклоном в спортивные развлечения.

С двумя деревенскими пацанами, которые оба были физически здоровее любого из нас, мы вместе с 'весельницкими' придерживались отношений 'вооруженного' нейтралитета. Мы их не трогали, они не трогали нас. Но, при любой попытке с их стороны 'побыковать', мы с 'весельницкими' сразу выступали единым фронтом.

У девчонок были свои группки, но мы ими, по младости лет, не интересовались. Единственно, девочек мы не обижали, и деревенским не давали этого делать. Хотя, была в классе одна девочка, Ира Крюкова, известного, но, довольно редкого психологического типажа 'свой парень'. Эти девчонки вечно ходят взъерошенные, с ободранными коленками, рогатки предпочитают куклам и дружат с малолетства с мальчишками. Ира предпочитали водиться с нашей компанией.

Дети офицеров и дети сверхсрочников между собой никак не дифференцировались. В моей группе у Саши Полунина папа был сверхсрочником.

Что еще следует отметить? Мы в гарнизонах не знали, что такое 'национальный вопрос'. Совсем. Кто из нас какой национальности, мы и не знали. Хотя, были среди офицеров и украинцы, и армяне, и татары. Особенно в стройбате. Это я потом, по фамилиям учеников понял. Лет до 18 я считал, что слово 'жид', употребляемое в быту, является синонимом слова 'жадина'.

Вследствие замены офицерского состава гарнизона, состав учеников тоже постоянно менялся. Каждый год в класс приходили два — три новых ученика, и примерно столько же уезжали.

О развлечениях. Военный городок предоставлял детишкам неограниченные возможности для всевозможных игр и развлечений. Само собой, спорт: футбол, хоккей, лапта, городки, баскетбол, волейбол, настольный теннис, лыжи и т.д. Спортивные площадки для всего этого имелись в наличии. Помню, так 'нарубимся' в хоккей, что голеностопный сустав перестает держать, ковыляем от хоккейной коробки к дому, опираясь на свои клюшки, как на костыли. Но, все это есть и в городе.

А вот чего в городе нет и быть не может. С трех сторон от гарнизона был лес. С третьей, за деревней — поля.

Родители купили мне отличный велосипед 'Орленок'. Мы гоняли на велосипедах по извилистым лесным тропкам между деревьями на бешенной скорости. Экстрим, как сейчас говорят.

Если пойти через лес на юг, через несколько километров выйдешь на узкоколейную железную дорогу. По ней вывозили торф с торфяных разработок на ГРЭС. Впоследствии ГРЭС перевели на газ, торфоразработки забросили, железную дорогу разобрали. А в то время по ней ходили маленькие тепловозики, как на 'детских' железных дорогах, которые таскали за собой маленькие грузовые и пассажирские вагончики.

Ездили они медленно, на поворотах пути вполне можно зацепиться за поручни, залезть на тормозную площадку товарного вагона и прокатиться до старых торфоразработок. Они представляли собой длинные озера прямоугольной формы, отделенные друг от друга узкими перемычками торфяного грунта, заполненные водой. В них водилась рыба: плотва, караси, окуни. Летом мы целыми днями пропадали на рыбалке, даже в ночное ходили, без взрослых. Уже в пятом — шестом классе, конечно.

На от север от аэродрома находился купальный пруд, там были помосты для загорания, лестницы для спуска вводу. Пруд регулярно чистили.

Километрах в десяти протекала река Волга. Можно было доехать на автобусе до города Правдинск, который стоял на Волге.

Если обойти аэродром и пойти на юго-восток, через несколько километров выйдешь на 'Теплую речку' — охлаждающий водоем ГРЭС. С одной стороны с ГРЭС в нее сливалась горячая вода из градирен, пройдя весь длинный пруд, вода остывала, и ее снова закачивали в ГРЭС. Купаться в очень теплой воде было весело и приятно. В пруду, ближе к холодному его концу, тоже водилась рыба.

Прямо за школой, между городком и деревней, протекала маленькая речка Трестьянка, глубиной по пояс пацану. Но, рыбка в ней тоже водилась. В речке рыбу мы ловили корзинками. Как-то раз, апрель месяц был жарким. Протопав 22 апреля вместе со всей школой к памятнику Ленина, мы вспотели, и пошли на речку купаться. Вода оказалась уже вполне терпимой. Это рекорд для средней полосы, на моей памяти. Все мы чувствовали себя в воде как рыбы. Плавали каждый день в речке, в прудах и в карьерах все лето.

В лесу летом можно было жечь костры, строить шалаши, играть в войну, прятки и вообще во что угодно. Например 'парашютировать'. Лезешь по тонкой березке вверх до самой ее макушки. Когда долезешь до самой вершинки, она начинает сгибаться и плавно опускает тебя на землю.

Самоделки. Мы постоянно что то мастерили: кораблики, самолетики, пистолетики, воздушные змеи, рогатки, арбалеты, луки. Тогда можно было через 'Посылторг' купить сборные действующие и декоративные модели самолетов, планеров, катеров. Выписывали и собирали их. Особенно Димка Созанский хорошо умел их делать. Потом все это запускалось в воздух и на воду.

Стащив на стройке карбид, делали из пустых бутылок от шампанского взрывающиеся бомбы. Из фотопленки — дымовые шашки. Из авиамодельной резинки — хорошие рогатки. Потом, наделав из алюминиевой проволоки пульки, били по вечерам из рогаток лампочки на уличных фонарях. Детки бестолковые.

Зимой делали ледяные горки, строили снежные домики, копали в снежных кучах пещеры. Насыпав большие снежные кучи, прыгали в них с 3 — 4 этажа решетчатой водонапорной башни. Каждый этаж по два метра высотой.

В морозы и в метель ходили в гости друг к другу, играли в шахматы, шашки и другие настольные игры. Меня шахматам научил папа, играл я довольно хорошо. Сверстников всегда обыгрывал.

Если от городка пойти на север лесом, то метров полкилометра начиналась территория аэродрома. Она была обнесена 'колючкой', но охраны у колючки не было. На территории аэродрома тоже было много интересного.

Вокруг аэродрома в лесу валялось много старых аккумуляторов. Из них мы вынимали свинцовые пластины, расплавляли свинец на кострах и отливали его в формы, вырезанные из дерева. Отливали из свинца пистолеты, блесны и грузила рыболовные, кастеты и все что угодно еще.

После сильных снегопадов взлетное поле и рулежные дорожки чистили роторные снегоочистители. Мощную струю снега они отбрасывали метров на пятьдесят. Под эту струю мы любили ложиться. Снегом нас засыпало полностью.

Экстрим. На краю аэродрома находилась свалка старых самолетных корпусов. Из них все ценное, конечно, было вынуто. Но кое-что интересное еще оставалось. Свалка была огорожена забором из колючей проволоки. У ее ворот в будке сидел караульный солдат. Задней стороной свалка выходила к лесу.

Запасшись отверткой, пассатижами и гаечными ключами, мы пролезали со стороны леса под колючку, по-тихому заползали в алюминиевые фюзеляжи самолетов, и высматривали, что бы еще открутить. Обнаружив какую-либо интересную деталь, осторожно откручивали ее, и так же тихо уползали. В чем экстрим? Крутишь осторожно гайку. И вдруг, она выскальзывает из пальцев и со звоном скачет вниз по гулкой трубе фюзеляжа. Караульный солдат, которому скучно охранять пустые алюминиевые корпуса, подхватывается и пытается обнаружить источник шума. Да где там! Корпусов целая куча. Побегав вокруг, солдат уходит. А мы продолжаем свою тайную деятельность.

В шестом классе я стал поглядывать на девочек. Чисто эстетически. Издалека. В нашем классе училась очень красивая девочка Наташа Клюкина. К тому же, умненькая. К концу 6-го класса у меня с ней стало завязываться что-то вроде дружбы. Ходили друг к другу в гости, обменивались книгами.

Однако, после шестого класса отца опять перевели к новому месту службы — на Дальний Восток, в гарнизон Унаши (сейчас — Золотая долина), расположенный километрах двадцати от порта Находка. Для перевозки машины папа сделал из бруса и досок большой контейнер и отправил его по железной дороге. Пришлось в очередной раз прощаться с друзьями и с Наташей. Упаковали вещи в стандартный железнодорожный контейнер, отправили их по железной дороге, а сами полетели самолетом.

Авиационный полк Истомино в 90-е годы был расформирован. Сейчас в городке расположен Нижегородский кадетский корпус, а на аэродроме — частный парашютный клуб с парой самолетов.

Отрочество. Унаши.

В июне 1965 года мы переехали на Дальний Восток в Приморский край в военный городок Унаши (ныне — Золотая Долина), в котором тогда базировался полк истребителей войск ПВО. На этот раз нас сразу заселили в двухкомнатную квартиру на втором этаже двухэтажного кирпичного дома. Бытовые условия здесь были похуже, чем в Истомино. В доме был водопровод только с холодной водой, но не было канализационной системы. Туалеты — на улице. Ведра с помоями приходилось выносить на помойку. Раз в неделю ходили в гарнизонную баню.

Штатный состав гарнизона Унаши был обычным: истребительный полк, радиотехнический батальон и батальон аэродромного обслуживания. Папу перевели на туже должность начальника штаба полка. Школа, как и в Истомино, была восьмилеткой и располагалась в двухэтажном здании, рядом с Домом культуры, на берегу левой крайней протоки Сучана. Относительно небольшая деревня Унаши располагалась за северной оконечностью аэродрома. Практически все ее жители работали в гарнизоне сверхсрочниками или наемными работниками.

Здесь для меня вся окружающая природа оказалась новой. Вместо привычной равнины средней полосы России военный городок окружали горные хребты Сихотэ-Алиня. Правильнее сказать, это были не горы, подобные Кавказу, а сопки высотой до 1000 метров, со сравнительно пологими склонами, поросшими лесом, с отдельными скальными выходами.

Взлетная полоса аэродрома была построена вдоль долины реки Сучан (ныне переименована в Партизанскую), ориентированной с северо-востока на юго-запад. Река эта была не привычной для меня спокойной равнинной рекой, а горной речкой, быстро бегущей по галечному дну. Километрах в тридцати ниже по течению река впадала в залив Находка Японского моря, в котором располагался одноименный город — порт. По широкой плоской долине, ограниченной с обеих сторон склонами сопок высотой до полукилометра, река петляла от одного борта до другого, образуя многочисленные рукава и старицы.

Климат там тоже был своеобразным, не континентальным, как в средней полосе России, а муссонным. Лето прохладное, обычно 20 — 25 градусов с преимущественно пасмурным небом и частыми обильными дождями, вызываемыми приходящими с океана циклонами.

Во время циклонов осадков выпадало так много, что река выходила из берегов, разливалась во всю пяти километровую ширину долины, образуя единое русло, по которому к морю несся бурный поток. При особо сильных циклонах вода подступала вплотную к домам гарнизона, и даже заливала взлетную полосу. Впрочем, поскольку уклон местности к морю был значительным, через несколько дней после прохождения циклона вода спадала и возвращалась в основное русло Сучана и в его протоки. И так три — пять раз за лето.

Зимние месяцы были ветреными, снежными, с морозами до 20 градусов. В сопках снега накапливалось очень много. А вот в долине его оставалось мало. Только в руслах проток и в зарослях вдоль них. Дующие с севера ветры сильно разгонялись между горами вдоль долины и сдували весь снег.

Продолжительность зимы, как и в средней полосе, с ноября по март. В общем и целом — климат своеобразный, но не плохой. Большая часть полей в долине были заняты сенокосными заливными лугами, а на более возвышенных местах местные колхозы выращивали сою, картофель, свеклу и лук.

Сентябрь и октябрь были солнечными, сухими и теплыми. Солнце еще грело довольно хорошо, поскольку географическая широта Находки соответствует грузинскому городу Батуми. Дождей в это время не было совсем.

Покрывающий сопки по большей части лиственный лес не походил на среднерусский. Помимо обычных в средней полосе деревьев: дубов, кленов, осин в нем росли дикий виноград, дикий инжир, лимонник, бархат и странного вида дерево элеутеракокк, представлявшее собой толстую вертикальную усаженную острыми шипами палку, почти без листьев.

В октябре все окружающие городок сопки были окрашены в яркие желтый, оранжевый и красный цвета. Местные жители почему-то обожали поджигать опавшую листву. Мы и сами этим баловались. По ночам на окрестных сопках виднелись тонкие красный линии огненных палов. Все палы были 'низовыми', поскольку хвойных деревьев в лесах было мало. Горела только опавшая сухая листва. Все местные породы деревьев эти палы переживали безболезненно.

Привычных грибов в этих лесах не было совсем. Ни подберезовиков, ни подосиновиков, ни белых. Росли только гроздями какие-то странные грибы, похожие на толстый мясистый мох. Местные жители эти грибы не собирали.

В лесах на сопках водились зайцы, бурундуки, белки. В долине Сучана в зарослях высокого тростника по берегам проток гнездились утки, куропатки и фазаны.

В новой школе я решил поменять свой имидж. Мне надоело быть отличником — 'профессором', и я решил стать слегка 'хулиганом'. Для этого следовало подружиться с местными хулиганами. Ждать этого пришлось не долго. Осваивая местность, на второй или третий день по приезде я перешел протоку Сучана по подвешенному на тросах пешеходному мосту и направился к основному руслу. Навстречу вскоре попалось трое рослых пацанов. Окружив меня, они остановились. Самый крупный из них, впоследствии оказавшийся Вовкой Краснокутским, заявил:

— О-о! Новенький! А вот мы тебе сейчас морду-то набьем! — Оценив обстановку: трое на одного, причем самый мелкий из троих был крупнее меня, я решил сильно не сопротивляться, только для демонстрации своей непугливости. Хотя, конечно, струхнул. Снял новую белую рубашку, положил ее на землю, сверху на рубашку положил очки, и сказал, приняв боксерскую стойку:

— Ну, давайте!

Средний по росту из них, оказавшийся позднее Вовкой Мормалем, спросил:

— Ты когда приехал?

— Позавчера!

— А в каком классе учиться будешь?

— В седьмом!

О! Так ты в нашем классе учиться будешь! — почему-то обрадовался Краснокутский. — Ладно, одевай рубашку! Это мы так пошутили.

Так и состоялось мое знакомство с местными хулиганами. Впоследствии все они оказались не плохими ребятами. Краснокутский был второгодником, но не тупым. Просто, отпетым лентяем. Мормаль щеголял блатными словечками, пытался бренчать на гитаре и петь блатные песни. Третий, Колька Железняков, вполне нормальный парень, впоследствии стал одним из моих дружков. Все они были детьми местных жителей. Через них я быстро познакомился со всеми остальными одноклассниками. Их было всего восемь человек. Я имею в виду мальчишек.

Лето пролетело быстро. Купались, бродили по окрестностям. Я осваивал территорию гарнизона, долину реки, ближайшую сопку, протоки, старицы и местные особенности рыбалки. Все это было замечательно новым и интересным. У меня появился и закадычный друг, шустрый парень примерно моего роста и комплекции Миша Потькалов. Его отца перевели в это же лето в Унаши, только из Севастополя.

Офицеры на Дальнем Востоке и на Крайнем Севере получали надбавки к окладу и ежемесячные продуктовые пайки. Очень хорошие, кстати. Помню, вселившись в квартиру, мы обнаружили целый ящик консервов 'камбала в томате'. Их выдавали в пайке. А предыдущие обитатели квартиры, видимо, их не ели. Мама побрезговала, и велела вынести ящик к помойке. Мы потом об этом пожалели, поскольку консервы эти оказались вкусными. Вообще, все рыбные консервы, изготавливаемые на заводах Дальнего Востока, были очень хороши. И даже сейчас, покупая рыбные консервы, я беру только дальневосточные.

В сентябре мама пошла работать в школу учителем, я пошел в 7 класс, а брат Вовка — в 3 класс. Мне теперь реже перепадало от родителей за то, что не досмотрел за ним, поскольку вращались мы с ним по разным 'орбитам'. Но, все же, время от времени, перепадало. Маманя его баловала. Младший братец, 'натворив' что-нибудь нехорошее, всегда старался свалить вину на меня. Последний раз я получил от отца ремнем по заднице в 7 классе как раз из-за братца. Я зачем то объяснил ему, откуда берутся дети, а он тут же похвастал новыми знаниями перед родителями, хотя и был предупрежден мною о необходимости сохранять это 'сакральные' знания в тайне от них. Мне и попало, как непрошенному 'просветителю'.

Наш школьный класс был небольшим, всего около двадцати человек, но дружным. Мальчиков было всего девять, из них четверо: Краснокутский, Мормаль, Железняков и Лисин из семей сверхсрочников, пятеро: я, Потькалов, Лавренов Палеха и Морозов, из семей офицеров.

Учился я легко, на пятерки. Домашние задания делал быстро. В классе среди соучеников я занял вполне достойное место одного из лидеров. Хулиганы меня уважали, а иначе я просто не давал им списать домашнюю работу по алгебре или по геометрии. У меня еще летом образовался круг ближайших друзей: Потькалов и Железняков.

Краснокутский и Мормаль считались хулиганами, поскольку учились плоховато, покуривали, иногда и выпивали. Лисин Вовка, добродушный, крупный, рыжий и веснушчатый парень дружил и с нами и с хулиганами. Лавренов и Палеха были просто хорошими товарищами, но, в наш дружеский круг не входили. Впрочем, в хулиганствах они обычно не участвовали. Лишь один Морозов был совсем в стороне. Его мать работала в школе учителем, вела у нас литературу и временами проявляла совершенно ненужную нам осведомленность о наших маленьких тайнах. Мы подозревали, что Морозов докладывает матери о наших делишках. Поэтому, мы старались в свои дела его не вовлекать.

Какие делишки? Однажды скинулись, купили бутылку портвейна 'Три семерки' и выпили на троих. Я и Потькалов впервые, а Железняков уже пробовал раньше. Просто, чтобы понять, что в этом так привлекает взрослых. Не впечатлило. Пробовали покурить. Оказалось, тоже ничего хорошего.

Лазили в Дом культуры на киносеансы, 'детям до шестнадцати' запрещенные. Для этого, залезали по пожарной лестнице на крышу двухэтажного здания, по крыше доходили до чердачного окна, залезали через него на чердак, по чердаку проходили к люку, который вел с чердака на 'хоры', это такой помост, расположенный над сценой. По лестнице спускались с хор на сцену. Соблюдая полную тишину, брали стоящие там стулья и садились на них сзади экрана. Экран из белого полотна висел между зрительным залом и сценой. Со стороны сцены изображение на белом полотне было видно ничуть не хуже, чем из зрительного зала. Так я смотрел фильм 'Брак по итальянски'. Помню, великолепная Софи Лорен произвела на меня очень большое впечатление.

Отливали из свинца кастеты — пистолеты, делали рогатки, 'чикалки' и 'поджиги'. Рогатки теперь делали настоящие, из резины от автомобильных камер. Стреляли из них стальными шариками от подшипников. Бой у таких рогаток был зверский. Шарик, выпущенный из рогатки малую птичку убивал наповал, а крупного голубя сбивал с ветки.

Чикалка изготовлялась из медной трубки. Один ее конец сплющивался, заливался расплавленным свинцом, и загибался буквой 'Г'. В трубку вставлялся гвоздь, тоже согнутый буквой 'Г'. Обе части соединялись кольцевой резинкой из автомобильной резины. Вынув гвоздь, в трубку начиняли серу от спичек, затем вставляли гвоздь и гвоздем натягивали резинку. Гвоздь вставляли под углом к оси трубки, так, чтобы он заклинивался, не доставая до серы. Резинка фиксировала эту конструкцию. Потом двумя пальцами резинку постепенно прижимали к трубке. В определенный момент гвоздь соскакивал и под действием натянутой резинки с силой бил в серу. Сера взрывалась, чикалка громко бабахала, имитируя звук выстрела.

Помню, как-то раз я изготовил 'суперчикалку'. Использовал для нее трубку с внутренним диаметром миллиметров десять, соответствующего размера гвоздь и зарядил в нее серу с половины спичечного коробка. Стрелять с руки не рискнул, опасаясь, как бы ее не разорвало от такого заряда. Зарядив, кинул ее на дорогу, надеясь, что от удара чикалка сработает. А она не сработала. Бывало так, что гвоздь соскакивал, но сера не взрывалась, если резинка была слабовата или сера не была достаточно плотно набита в трубку. Дело было поздним вечером, уже совсем стемнело. Я подошел к чикалке, взял ее в руку и поднес к лицу, чтобы посмотреть, что с ней не так. Оказалось, что гвоздь стоял слишком устойчиво и не соскочил с упора. И тут она сработала. У меня в руках. Гвоздь соскочил с упора, ударил и сера взорвалась. Весь заряд прямо мне в лицо. Хорошо, что очки прикрыли глаза и крупинки сгоревшей серы в глаза не попали. Но всё лицо они обсыпали. Меня изрядно оглушило. Слух пропал совсем. Но, минут через пять постепенно начал восстанавливаться.

Поджиг был более серьезным устройством. Из доски выпиливался 'пистолет' с рукояткой и ложем. В ложе делалось продольное углубление, в которое укладывалась такая же трубка, как для чикалки, только диаметром 10 — 12 миллиметров, с заплющенным и залитым свинцом глухим концом. Трубка крепко приматывалась медной проволокой к ложу. Сбоку трубки у глухого конца сверлилось запальное отверстие диаметром в 1 миллиметр. В трубку насыпался порох, утрамбовывался пыжом, затем насыпалась дробь или вставлялась свинцовая пуля, и вставлялся еще один пыж. У запального отверстия закреплялась спичка, так, чтобы ее головка точно прилегала к отверстию.

Направив правой рукой поджиг на цель, нужно было левой рукой чиркнуть боковиной спичечного коробка по головке спички. Спичка загоралась, через отверстие вспыхивал порох в трубке, поджиг производил выстрел. Поджиг — это уже настоящее огнестрельное оружие. В фильме 'Брат-2' главный герой сделал в Америке именно такой поджиг, когда отбирал у негров оружие. С поджигами мы охотились на птичек.

Как-то раз я сделал себе новый мощный поджиг, зарядил его и прицелился для испытания в птичку. Выстрелил. Заряд был мощным, а доска, из которой я выпилил деревянную часть поджига, оказалась недостаточно прочной. Ствол вместе с ложей оторвало от рукоятки, которая осталась у меня в руке. А ствол просвистел в нескольких миллиметрах от моего правого глаза и уха. Повезло, можно сказать.

Пороха у нас было много. Многие местные пацаны имели охотничьи ружья и сами снаряжали патроны. Я весь седьмой класс клянчил у родителей охотничье ружье, ссылаясь на то, что почти все местные парни такие ружья имеют. После 7-го класса мне ружье купили, курковую одностволку ижевского завода 16 калибра. А также гильзы, порох, капсюли и набор для снаряжения патронов. Стоило ружье 18 рублей, а купить охотничьи ружья тогда можно было совершенно свободно, не предъявляя никаких документов.

Пока не было ружей, мы охотились в зарослях в долине и в лесу на сопках на птичек с рогатками и поджигами. Зимой ставили проволочные петли на зайцев. Петли ставились на протоптанные зайцами тропки в снегу. Их в сопках было довольно много. Однажды в наши с Железняковым петли попались сразу два зайца. Чтобы убить попавшего в петлю зайца нужно сильно ударить его палкой точно по носу. От такого удара он мгновенно умирает. Я своего зайца прибил с одного удара. А Коля своему зайцу по носу промахнулся. Коля растерялся и запаниковал. Заяц бьется в петле, прыгает, Коля лупит по нему палкой, но, попасть по носу не может. Заяц под ударами верещит жалобно, как маленький ребенок. Добив своего зайца, я сразу побежал к Коле. Вижу, он в истерике лупит зайца палкой куда попало. Оттолкнув Колю, я перехватил петлю покороче, прицелился и с первого удара попал по носу. Заяц затих навсегда. Этих зайцев мы с гордостью притащили в свои дома и освежевали. Родители приготовили наши трофеи и мы их съели.

С ружьями у нас началась настоящая охота. Ходили на уток, на диких голубей, на куропаток. Как-то раз в ноябре пошли мы с Потькаловым и Железняковым на уток. Обычно утки сидели в небольших старицах, озерцах и протоках, окруженных зарослями тростника и кустами. Двое из нас очень тихо подходили к водоему, не выходя на берег, чтобы утки не заметили нас через кусты. Третий обходил водоем и с шумом лез через кусты к воде. Утки, если они были на водоеме, услышав шум, взлетали в направлении засевших в засаде охотников. Курки ружей при подходе к озерцу мы заранее взводили, чтобы произвести выстрел без промедления.

Уток на этот раз в озерце не оказалось. В таком случае курки ружей необходимо было разрядить. Делалось это так. Большим пальцем правой руки удерживаешь курок, а указательным нажимаешь на спусковой крючок. Затем плавно отпускаешь сработавший курок. Мишка при этом зачем-то упер свое ружье стволом себе в ботинок. А в ноябре было уже холодно. Руки у нас замерзли. Большим пальцем Миха не удержал курок, тот выскользнул из под пальца, ударил в боек, и ружье выстрелило. Сознание Миха не потерял. Он поднимает ботинок, а под ним в земле дымится дыра с кровью. Мы перетянули ему ногу под коленом жгутом, он закинул руки нам на плечи, и мы повели его в гарнизон, а там привели в медпункт. Мишка километра три мужественно скакал на одной ноге. Все, в общем, обошлось, но, Мишка потерял второй (указательный) палец на правой ноге. И, тем самым, стал не призывным.

Однажды пошли зимой на охоту с ночевкой группой человек в пять. Выслеживали зайцев. Прошли по глубоким снегам по распадкам до самой высокой горы, достигающей высоты одного километра, называемой Локаторной. Называлась она так потому, что на ней стоял радиолокатор дальнего обзора. При нем в домике жил расчет — отделение солдат. Поужинали у них, поделились с ними прихваченными конфетами, купленными в магазине. Солдаты приняли нас хорошо, им на горе зимой сидеть скучно. Лишь раз в месяц на вездеходе им подвозили продукты. Пообщались мы с солдатами и улеглись спать.

Утром пошли вниз, натолкнулись на след рыси и пошли по нему. Шли долго. Рысь петляла по распадку. След прошел под высоким скальным зубцом, торчащим на склоне. Потом, идя по следу, мы вышли к этому же зубцу, но сверху. Оказалось, что когда мы проходили под зубцом, рысь сидела на нем и смотрела на нас с него сверху. После этого нам сразу расхотелось ее преследовать, и мы пошли домой, выставив ружья во все стороны. Хотя, рысь обычно на людей не нападает, в отличие от тигра, которые там тоже водились.

Вообще же, подростки — народ жестокий. Сколько птичек мы постреляли! Из рогаток, из поджигов, из ружей. Как то, проходил я мимо помойки, что была за домом. На мусоре сидела целая стайка маленьких птичек, называемых 'чечетками', с красной 'шапочкой' на голове. Штук сто их там кормилось. Я зарядил в ружье патрон с самой мелкой дробью ? 10, 'бекасиной' и выстрелил по куче. Насчитал на куче 12 убитых птичек. Потом жалко их стало. До сих пор жалко.

Летом после 7-го класса мы впятером нанялись на пасеку на работу по сбору меда. Пасека располагалась километрах в десяти вверх по одному из боковых ущелий, выходящих к долине Сучана. На ней было около сотни ульев, в большинстве из двух — трех этажей. Работали в накомарниках и кожаных перчатках Пасечник вскрывал ульи и доставал из них рамки с сотами. Трое из нас брали у пасечника рамки и несли их к сараю, где стояла 'медогонка', — небольшая центрифуга, в которую входили четыре рамки. Четвертый участник крутил ручку медогонки и сливал мед в большие 20-литровые бидоны. Пятый таскал бидоны и помогал пасечнику снимать с ульев вершник части. Заполненные бидоны относили в сарай. Работали по 8 часов в день. Обед состоял из каши с мясом. На завтрак и ужин ели хлеб с медом 'от пуза' и пили чай. За 6 дней заработали по 15 рублей, по 2 рубля 50 копеек в день. На эти деньги родители и купили мне ружье.

Однажды за ударный труд пасечник налил нам после по кружке 'медовухи' — свежей медовой браги. Очень вкусной. По большой солдатской кружке. Медовуха оказалась крепкой, градусов, наверное, десять. Мы выпили, и нам 'захорошело'. После обеда пошли в 'омшаник', это утепленный сарай, в который ульи убирают на зиму. Легли на свои постели — матрасы, набитые сеном. А матрасы под нами качаются и все вокруг плывет. Пришел пасечник звать нас на работу, а нам и так хорошо и весело. Мы его вежливо 'послали' и на работу не пошли. Больше он нам медовухи не наливал. А жаль, она была хороша!

Аэродром располагался у подножия другой сопки, высотой метров двести, называемой просто Сопка. Она нависала над аэродромом и военным городком. На ней стоял радиолокатор 'ближнего привода'. Зимой к нему вела натоптанная тропа. Крутизна склона Сопки составляла в среднем градусов 30. Поднявшись на гребень, мы съезжали с сопки по тропе на санках. На санки мы ложились пузом, головой вперед, подруливая ногами, а не как современные спортсмены — саночники. Но, тогда этого вида спорта еще не было. Мы были его первопроходцами. Это была забава не для малолеток, поскольку скорость спуска была бешенной, а тропа — извилистой. Если не удавалось вписаться в поворот, санки вылетали в сугроб, а спортсмен саночник — в кусты кубарем.

Однажды я рискнул поехать с горы на лыжах, обычных, равнинных. Кончилось это сломанными лыжами. И хорошо, что не ногами, поскольку крепления ботинок к лыжам были жесткими, а не разъемными, как на современных горных лыжах. К счастью, ноги оказались прочнее лыж. Лыжи сломались первыми.

Рыбалка в Сучане обычным методом на удочку была плохая. Нормальных рыб: окуней, карасей, плотвы и других мне привычных, в нем не водилось вовсе. Водились гольяны, похожие на маленьких, граммов по сто сомиков и маленькие форельки. Но было их не много. Одну — две, максимум три штучки за утро поймаешь. В Сучане взрослые ловили проходную рыбу: симу, это местная разновидность лосося, и красноперку, крупную рыбу весом порядка килограмма, но не лососевую, без красной икры. Ловили эту рыбу взрослые мужики сетями, перегораживая всю реку. Браконьерили, короче говоря. Именно поэтому, в Сучане проходной рыбы тоже осталось немного. Но, у нас, пацанов, сетей не было.

Меня отец брал на рыбалку с местными сверхсрочниками. Поймав симу, ей разрезали брюхо, солили прямо в пузе крупную красную икру, ее там было не меньше полкило, и прямо из пуза ели ложками. Вкус изумительный. Консервированная икра из баночек ни в какое сравнение с этим блюдом не идет. Тушку симы тут же коптили в жестяной банке на костре, настрогав туда веточек бархата, и тут же съедали. Вкус несравненный.

Зато в море рыбы было полно. Папа брал меня на ловлю камбалы. Ловили ее с лодки примерно на десятиметровой глубине, привязав леску на палец. На крючок насаживали кусочек мяса ракушки. Прозрачность воды была такова, что мы видели как камбала подходит к наживке и хватает ее. Иногда наживку брала рыба навага.

Зимой из подо льда ловили зимней удочкой на мормышку с мотылем рыбку корюшку. Некрупная рыбка весом под сотню граммов, похожая по форме тела на уклейку. Выловленная, она имела сильный запах свежих огурцов. В сушеном виде корюшка хорошо идет к пиву. Она вкуснее и нежнее привычной всем воблы.

В общем, жизнь подростков в Унашах была интересной и разнообразной. Учеба у меня много времени не занимала. Домашние задания я делал за час. Вынос помоев и мусора и другие домашние дела занимали еще меньше времени. Читал я не так много, как в Истомино, больше проводил время с дружками на улице, на реке, в сопках.

О школе. На следующий учебный год мы перешли в самый старший, восьмой класс. Почувствовали себя совсем взрослыми и слегка 'распоясались'. Помню, берешь капсюли от охотничьего патрона, прикрепляешь его пластилином к иголке циркуля, и стукаешь тихонько циркулем по крышке парты снизу. Капсюль грохает. Все сидят смирно, учительница ругается, но, никто не 'закладывает' нарушителя порядка. Могли насыпать бертолетовой соли у доски. Она под подошвами туфель учительницы грохает. Забавно!

Однажды в сентябре нас послали убирать картошку. Привезли утром в поле и пообещали, что автобус за нами придет в 12 часов. До 12 мы поработали. Погода отличная, солнышко светит, тепло, хорошо. В 12 прекратили работать. Автобус запаздывает. Учителя говорят: давайте еще поработаем! А мы — в отказ. Они — ругаться. Поле располагалось на берегу Сучана. Мы разулись, всем классом перешли вброд на другой берег. Разожгли костер и стали печь картошку. Учителя бегают по берегу, ругаются, а воду не лезут, она холодная. Когда автобус пришел, мы снова перешли речку. Демарш прошел для нас без последствий.

Другой случай был посерьезней. Однажды, первым уроком была алгебра. Следующим уроком должна быть физика, но снова пришла математичка и сказала, что физичка заболела. А в конце урока сказала нам, что и третьим уроком будет алгебра, поскольку и эта учительница заболела. Я то, алгебру любил, меня это не напрягало ничуть. Но, весь народ возбудился, как это так, трудная алгебра вместо легкой литературы! Поднялся 'кипеж'. Большинством голосов постановили уйти с урока. Я сказал:

— Ладно, уходим, но Краснокутского и Мормаля давайте оставим в классе, а то, их сочтут зачинщиками, как бы на второй год их не оставили. — Народ проникся и согласился. Всем классом мы ушли на речку. Дальше была 'картина маслом'. Входит учительница, а в классе только два самых отпетых хулигана! Если бы они тоже ушли, их бы наказали слегка, и все на этом закончилось бы. А тут налицо прямой заговор и бунт!

Когда мы пришли на четвертый урок, его отменили и всех послали за родителями. А мне и ходить никуда не нужно было, так как матушка как раз присутствовала в школе. Поэтому, меня первого вызвали на ковер к директору. Присутствовали директриса, завуч, матушка и комсорг школы. И давай они меня 'полоскать':

— Позор! А еще отличник! Позоришь звание комсомольца! И так далее... Читали мне мораль минут двадцать.

Отстрелялись они на мне по полной. Последующим воспитуемым досталось куда меньше. Запал преподаватели на мне истратили.

О девочках. Подростки, лет 13 -15, я думаю, тем отличаются от детишек, что у них просыпается интерес к противоположному полу. Интерес частично интеллектуальный. Мы видим, что эти загадочные существа сильно отличаются от нас, мальчишек. У них другие интересы, другие игры. Появляется желание общаться и дружить с девочками. Частично, желание физиологическое, поскольку гормоны у подростков начинают играть. У девочек в некоторых местах возникают соблазнительные округлости и выпуклости, отсутствующие у мальчиков, и которые хочется погладить. Причем, в этом возрасте у девочек возникает интерес к мальчикам. Начинаются встречные поиски дружбы.

Я, почему-то, увлекся одноклассницей Красовской Светкой, хотя особой красотой она не отличалась. Разве что характер имела независимый и самоуверенный. Но, она меня игнорировала. А мне симпатизировала самая красивая девочка в классе, Быстрицкая Нина. И еще одна девочка, тоже вполне симпатичная, из класса на год младше. Но, я упорно и безрезультатно пытался 'бегать' за Светкой. Дурачок был.

В сентябре в 8 классе наша классная руководительница устроила нам поход в горы. Ну как поход? На вездеходе ГАЗ-66 нас отвезли километров на десять в горы, потом мы прошли пару километров вверх по ущелью до охотничьей избушки. Там весь день гуляли по сопкам, по распадкам, готовили еду на костре. Вечером допоздна сидели у костра, разговаривали. Потом пошли спать. С классной был ее муж, офицер. У них была палатка на двоих. Все девочки, человек восемь, легли на полати в избушке. Как раз все там поместились. А мальчики — у костра на одеялах. Спальных мешков у нас не было.

Ближе к полуночи костер погас, стало по серьезному холодать. Оставить дежурных поочередно поддерживать костер никто не догадался. Мы замерзли. И по одному, сначала самые нестойкие и самые наглые, стали заползать в избушку. В конце концов, все там оказались. Тьма в избушке была кромешная. Девчонки возмущались, но холод, как и голод — не тетка. Набились мы на полати почти в два слоя. И я туда тоже втиснулся. В конце концов, все как то, потолкавшись, уместились, угомонились и заснули. И я тоже заснул, положив правую руку на какую-то приятную округлость. Не знаю, чью.

Утром случайно услышали, как наша классная жаловалась мужу, что всю ночь боялась, как бы в избушке не сотворилось что-либо не дозволенное. Но, все у нас прошло вполне целомудренно. Дальше 'обнимашек' дело не пошло.

Перед весенними каникулами в классе провели олимпиаду по математике. Я победил. Меня послали в райцентр Владимиро-Александровское на районную олимпиаду. На ней я тоже занял первое место. На зимние каникулы поехал во Владивосток на краевую олимпиаду. Она проводилась в три дня: по математике, по физике и по химии. Я поучаствовал во всех трех олимпиадах. Совершенно неожиданно для самого себя, на них я занял второе место по математике и первое по физике. Кроме того, мне дали направление в летнюю школу физмат-школы при Новосибирском университете. После которой можно было поступить в саму физмат-школу интернат при НГУ.

Помню, приехал я после олимпиады в городок на автобусе. Вылезаю, нагруженный призовыми книжками, из автобуса, а на остановке стоят математичка, физичка и химичка.

— Ну как выступил? — спрашивают они.

— По физике первое место, а по математике второе! — с еле сдерживаемой скромной гордостью отвечаю я. —

Как они обрадовались! Только химичка огорчилась, что по химии я ничего не занял. Но химию я не любил совсем, единственный из предметов. Не нравилась она мне.

Честно говоря, результат был неожиданным. Математичка у нас была сильная, а физичка откровенно слабая. Помню, я ее изводил вопросом: какова природа ЭДС (электро-движущей силы). В учебнике это не было написано. Ответить она не могла. Возможно, на физике мне помогло чтение 'Кванта', 'Юного техника', 'Науки и Жизни'. Ну и конечно, 'Детской энциклопедии'. В 8 классе я сам занялся радиоделом, самостоятельно собирал транзисторные приемники. По алгебре и геометрии я ничего сверх школьной программы не знал. Но, в школе я произвел настоящий фурор! У них такого успеха никогда не было.

Потом, в составе краевой делегации я полетел в Москву, на всесоюзную математическую олимпиаду. Было нас всего трое: ученики 8-го, 9-го, 10-го классов, и сопровождающая нас дама от РОНО.

Этот перелет мне запомнился. Он был кошмарным. Летели на Ту-104 с тремя промежуточными посадками. А у меня был насморк. Давление в ушах не выравнивалось. Ни сосательные конфетки, ни глотательные движения мне не помогали. На современных авиалайнерах откачка воздуха из салона перед взлетом начинается еще на земле, и продолжается еще долго после того, как самолет наберет три тысячи метров. Аналогичная замедленная процедура проводится при снижении. На большой высоте давление в салоне самолета поддерживается соответствующим трем тысячам метров.

А в треклятой 'тушке' давление при наборе высоты соответствовало забортному. Высоту она набирала довольно быстро. А на высоте трех тысяч салон просто герметизировали. То есть, давление в салоне при наборе высоты падало очень быстро. При снижении — быстро росло.

Давление в ушах у меня не успевало выравниваться, соответственно, боль в ушах возникала страшенная. За час на промежуточной стоянке давление в ушах только — только подходило к норме. А тут, опять взлет! А через полтора часа — опять снижение! Короче, в Москве я вывалился из самолета в почти бессознательном состоянии, ничего не соображая от боли в ушах.

Олимпиада проводилась в главном здании МГУ. Весьма впечатлительно для школьника из глухой провинции. На ней я не занял ничего. Исключительно по 'подлянке' организаторов. Первую из пяти задач они дали не имеющую решения. Это была система из трех уравнений. Я, как ученик обычной средней школы, и не подозревал, что могут быть такие задачи. Считал, если ученикам дают задачу, значит, ее можно решить. Убил на эту задачу больше половины времени. Решал ее и так и эдак, исписал кучу листов бумаги. Не решил. Расстроился.

В оставшееся время успел решить две задачи. Ведущий олимпиаду с трибуны аудитории несколько раз просил обязательно сдать ВСЕ черновики. Они, видимо, хотели посмотреть, как ученики будут решать принципиально нерешаемую задачу. Но, сдавать черновики первой задачи я не стал, рассудив: чего их сдавать, если задача не решена. А зря, за три задачи конкурсантам давали поощрительную грамоту. Нуда, ладно.

Зато, потом проводился дополнительный конкурс на поступление в физико-математическую школу-интернат при МГУ. Конкурс проходил тоже в здании МГУ, в одной из аудиторий. К конкурсу допускались все участники всесоюзной олимпиады. Это испытание я прошел успешно.

Я, конечно, понимал, что мне крупно повезло с поступлением в эту школу, но не понимал, насколько.

Юность. ФМШ при МГУ.

Потерпев неудачу на Всесоюзной олимпиаде, я конечно, расстроился. Зато, потом участников олимпиады пригласили на дополнительные испытания для поступление в физико-математическую школу-интернат при МГУ. Проходили они тоже в здании МГУ, в одной из аудиторий. К конкурсу допускались все участники всесоюзной олимпиады.

Аудитория была довольно большая. Нас, претендентов, рассадили по одному за столы. Главный экзаменатор, по виду солидный преподаватель, а то и профессор, сидел за преподавательским столом, а с конкурсантами работали молодые парни, толи студенты — старшекурсники, толи аспиранты. Для начала, всем раздали по одной задаче на листочках. Решив задачу, следовало поднять руку и объяснить свое решение подошедшему студенту. Тогда он давал новое задание. Первые несколько задач я решил довольно быстро.

Работавший со мной студент подошел к экзаменатору и пошептался с ним. Принес мне еще одно задание, посложнее. Я его тоже решил. Потом еще одно, весьма сложное. С полчаса я над ним потел, но решил и его. Тогда студент, снова посовещавшись с преподавателем, дал мне новое задание. Я его помню хорошо. Задание было такое.

Дан выпуклый n-угольник. В нем произвольным образом расставлены пять точек, которые произвольным образом соединены между собой и с углами многоугольника. Однако отрезки, соединяющие точки между собой и с углами многоугольника, между собой не пересекаются. Требуется определить сумму всех углов образовавшихся при этом треугольников.

Я был ошеломлен. До этого мне никогда не приходилось решать задачи с такими неопределенными исходными данными. Неизвестно, сколько углов в многоугольнике, неизвестно, как расположены точки, неизвестно, каким образом проведены отрезки между углами и точками. Ничего не известно. Я, что называется, 'выпал в осадок'. Всё, капут мне, подумал я.

Посидев некоторое время, от безысходности решил пойти самым тупым методом. Нарисовал несколько разных треугольников, расставил в них как попало по пять точек, соединил их, и посчитал сумму получившихся углов. Затем я нарисовал несколько разных четырехугольников, поставил в них точки, соединил всё, как получилось, и подсчитал сумму углов. Получилось, что во всех треугольниках сумма углов была одинаковой. И во всех четырехугольниках — тоже. Студент время от времени подходил ко мне, смотрел, что я делаю, потом шел к экзаменатору и докладывал ему. Экзаменатор посматривал в мою сторону с интересом.

Затем я нарисовал выпуклый пятиугольник, расставил точки и соединил их. И тут до меня, наконец, дошло. Все углы нарисованных треугольников примыкают либо к вершинам многоугольника, либо к точкам внутри него. Сумма углов выпуклого n-угольника равна сумме углов n-2 треугольников, а сумма углов, примыкающих к пяти точкам, равна 360 градусов, помноженному на пять. И совершенно не важно, как стоят точки и как нарисованы отрезки. Отсюда, ответ задачи равен N = 180*(n-2) + 360*5. От радости я чуть не подпрыгнул. Написал решение задачи начисто и поднял руку. Студент подошел ко мне, послушал мои пояснения, затем отнес листок с решением экзаменатору. Тот подозвал меня к себе, пожал руку и поздравил с зачислением в школу-интернат. Но, это было еще в марте.

Я несколько воспрял духом, хотя и слегка горевал, что не удостоился наград на Олимпиаде. Я тогда не подозревал, что даже первое место на олимпиаде, не пошло бы по важности и необходимости для моей дальнейшей судьбы ни в малейшее сравнение с зачислением в интернат.

Весной этого года командование собралось переводить моего отца из Унашей на Чукотку в гарнизон Анадырь. Мама испугалась. По рассказам служивших там офицеров — жуткое место. Всего три относительно теплых, со среднесуточной температурой выше нуля, месяца в году. Постоянные сильные, часто ураганные ветры, в сочетании с сильными морозами зимой. По военному городку в зимнее время в ветреные дни можно передвигаться, только, держась за натянутый трос. Бывали случаи, когда взрослых мужиков ветром отрывало от троса и безвозвратно уносило в тундру. Находили их останки только летом.

Под давлением мамы папа залег в госпиталь. Как известно, здоровых людей не бывает, бывают только не полностью обследованные. У отца нашли хронические заболевания, и он на этом основании решил демобилизоваться. Полную офицерскую пенсию он уже выслужил. Поскольку, он уже отслужил в армии положенные офицерам 25 календарных лет, ему особо не препятствовали.

Уволенным в запас офицерам по закону полагалась квартира в любом городе СССР, кроме Москвы и Ленинграда. Долго обсуждали, куда ехать на жительство. Родителям нравились два города: Ступино в Московской области, где мы уже жили ранее, и Обнинск в Калужской. Однако, в Обнинске работала атомная электростанция, первая в мире. Поэтому, родители предпочли Ступино. В мае упаковали имущество в контейнеры и вылетели самолетом из Владивостока в Москву, затем поехали в Ступино на электричке. По-первости, сняли частный домик в Хап-городке, тот же, что и 11 годами раньше, у тех же хозяев. Папа встал в исполкоме в очередь на получение квартиры.

Я доучился в Ступино две недели в 8 классе, в том же, в котором ходил в первый класс. Получил аттестат за школу — восьмилетку. Что интересно, никого из учеников я не вспомнил. Или все ученики в классе поменялись.

У меня был не такой уж очевидный выбор: пойти учиться в физико-математическую школу-интернат при Новосибирском университете, которая работала под патронажем академика Лаврентьева и располагалась в Новосибирском академгородке, или в такую же школу при Московском университете, которую патронировал академик Колмогоров. По принципу географической близости, по совету родителей, выбрал школу при МГУ. Родители, надо сказать, мной весьма гордились.

Лето пролетело быстро. Отец купил недалеко от города дачный участок в 6 соток, с маленьким сарайчиком. Папа устроился на работу инженером в горкомхоз, а мама в общество 'Знание'. Мы начали строить на даче летний домик размером 4 на 6 метров. Строил живший там же на своей даче старик — пенсионер, а я ему помогал. Основой дома стал контейнер, в котором наш Москвич ездил на Дальний Восток и обратно. Он был собран из крепкого бруса и толстых досок.

Наконец, в конце августа я приехал в интернат. Полное его название — специализированная школа-интернат физико-математического профиля ? 18 при Московском государственном университете. Сейчас он называется 'Специализированный учебно-научный центр имени А. Н. Колмогорова при МГУ'. Таким образом, самостоятельная жизнь началась у меня в 15 лет. Ну, почти самостоятельная. В интернате мы жили на всем готовом.

Интернат тогда был совершенно новым по принципу набора учеников и по своим педагогическим принципам, в полном смысле экспериментальным учебным заведением. К тому же, он был совершенно новым по возрасту. Наш набор был всего лишь четвертым по счету и первым полнокомплектным, на полную проектную вместимость интерната. Предыдущие наборы были по количеству учеников значительно меньше. В нашем двухгодичном потоке было пять классов: А, Б, В, Г и Д. Был еще одногодичный поток из двух классов: Е и Ж, в который набирали учеников после окончания 9-го класса. В каждом из классов было примерно по тридцать учеников.

Сам интернат располагался в Филевском районе Москвы и состоял из двух четырехэтажных жилых корпусов и одного учебного, тоже четырехэтажного. Столовая и хозблок размещались в пристройке к учебному корпусу. Корпуса соединялись между собой теплым переходом на уровне второго этажа, носившем название 'кошачий бродвей'.

В первый день нас расселяли по комнатам, мы получали постельное белье и одежду. Всем выдали одинаковые рубашки, костюмы, ботинки, пальто и шапки. Руководила процессом классный руководитель — воспитатель Раиса Захаровна Анискова.

Я попал в комнату ? 401 на четвертом этаже. Познакомился в лицо с ребятами: Крутецким Олегом, Музалевским Володей, Овчинниковым Сергеем, Фокиным Александром, Никишкиным Валерой и Баландиным Сергеем. Оказалось, что все мы из подмосковных городов. Видимо, по этому признаку нас и поселили в одной комнате. В большой комнате стояло 7 кроватей, 7 тумбочек, 2 шкафа, стол и 4 стула. Кровати и тумбочки стояли вдоль стен, а стол — посреди комнаты.

Начались занятия. Для меня это стало тяжелым шоком. На всех предметах, кроме химии. Даже на английском.

В первый же учебный день нам задали пересказ текста под названием 'Number', что в переводе означает 'Число'. Текст, примерно, на полстраницы. Но, сложность его состояла в том, что большая часть слов в этом тексте была мне не известна. Попробуйте сразу запомнить несколько сотен неизвестных иностранных слов. Выход мы нашли такой: выучить наизусть весь текст. И параллельно выучить наизусть его перевод. Я и сейчас, через 56 лет, могу этот текст по памяти повторить. По крайней мере, его начало: 'Number is the basis of the modern mathematics. But what is number? What does it means to say that: one a half plus one a half equals one?' Ну, и так далее... Переводится это так: 'Число есть основа современной математики. Что означает: одна половина плюс одна половина равняется единице?'

Любой из выпускников интерната моего выпуска отбарабанит вам 'Number', даже будучи поднят с постели в три часа ночи. Не знаю, учили ли последующие наборы интернатовцев этот текст. Но, мы его запомнили на всю жизнь.

В курсе алгебры изучались: элементы теории чисел, комбинаторика, теория вероятностей, комплексные числа, элементы линейной алгебры. Геометрия и стереометрия тоже были весьма суровыми, намного более глубокими, чем обычная школьная программа. По математическому анализу мы изучили за два года практически всю программу первого курса института.

Про школьный курс математики за 9 и 10 класс преподаватели вообще не вспоминали. Где-то за месяц до окончания 10 класса, я поднял руку и робко спросил преподавателя:

— А когда же мы будем проходить математику по программе обычной средней школы?

Преподаватель ответил:

— А что там проходить? Сами возьмите и прочитайте.

Я удивился. Потом взял школьные учебники за 9 и 10 класс и прочитал их. Прочитал 'с листа'. За неделю. Как беллетристику. И удивился еще сильнее. Действительно, чего там было два года изучать?

То же самое было и на физике.

Занятия в интернате были организованы по институтскому принципу 'пар'. По каждому предмету по два урока по 45 минут и перемена между ними. Отдельно читались лекции и отдельно проводились семинарские занятия. Лекции читали для всего потока в актовом зале. Это было не очень хорошо. Поскольку, с задних рядов доску было плохо видно. Да и темп подачи материала был слишком высоким, по крайней мере, для меня. Я не успевал его осмысливать.

Некоторые лекции читал сам патрон школы академик Колмогоров. Честно, говоря, это было совсем не здорово. Андрей Николаевич был уже старенький, голос у него был слабый, а потому слышно его было плоховато, что еще сильнее затрудняло понимание.

Поэтому, лекции потом приходилось прорабатывать заново по учебникам 'дома', то есть в жилой комнате. За одним столом, имевшимся в комнате семерым школьникам, заниматься было невозможно, поэтому, занимались мы, лежа или сидя на кроватях. И только потом можно выполнять за столом собственно домашние задания.

Была в учебном корпусе большая аудитория с большими стеклянными окнами, выходящими в коридор, которую мы называли аквариумом. Предполагалось, что домашние задания ученики будут делать там. Но, практически, там было слишком шумно. Поэтому, мы занимались дома.

Зато на семинарах преподаватели 'доставали' до каждого. По математике уроки вели одновременно два преподавателя. Каждый работал с половиной класса. Организовывались семинары так. Сначала преподаватели давали каждому с десяток задач. Во время решения задач учениками они ходили между рядами и наблюдали за ходом мыслей испытуемых. Иногда помогали.

А тут обнаружилось, что некоторые из нас решали весь десяток задач за 15 — 20 минут, а остальное время проводили в беседах с преподавателями, обсуждая новые выданные им задачи, причем, обсуждая на равных.

В нашем классе выделились пять 'суперзвезд': Коля Никишин, Коля Кондратьев, Андрей Климов, Саша Таранов и Саша Фокин. Они соображали настолько же лучше меня, насколько я в своей Унашинской школе соображал лучше троечника Коли Железнякова. Кондратьев и Климов за время нашего обучения в интернате неоднократно брали первые места на всесоюзных и даже на международных олимпиадах по математике. Остальные трое тоже взяли бы призовые места, но их туда не посылали, по причине малости квоты, выделенной интернату.

А большинство из нас, и я, в том числе, за 45 минут урока успевали решить 3 — 4 — 5 задач из числа предложенных. То есть, мы оказались на положении троечников в наших старых школах. Лично меня это совершенно не задело. Не всем же быть гениями. Тем более, что многие из школьников прибыли из наукоградов: Сарова, Обнинска, Фрязино и других. Соответственно, и подготовка у них была значительно лучше, чем у учеников обычных провинциальных школ. Да и родители у многих были научными работниками, даже кандидатами и докторами наук.

В нашем Б-классе было 5 девочек и 25 мальчиков. Обнаружилось значительное расслоение среди учеников. Расслоение по интеллекту. Все мы привыкли в своих прежних школах быть 'звездами первой величины', на голову превосходящими по способностям других учеников. То есть, решать школьные задачи быстро и без труда, в то время как другие соученики над ними долго потели. За контрольные привыкли получать только отлично.

Наши 'звезды' учились без напряжения. Ну а мы, все остальные, упорно, напрягая мозги, грызли неподатливый гранит науки и тянулись за лидерами изо всех умственных и моральных сил. В общем, после развеселой жизни в военных городках для меня настало время тяжелой 'пахоты'. Учились шесть дней в неделю по 6 часов в день. А весь остальной день осмысливали и осваивали, то, что нам давали на лекциях и семинарах.

На какие либо развлечения времени, да и желания, практически не оставалось. Я сильно уставал. Через выходной я ездил к родителям в Ступино. Автобус, метро, электричка, автобус. Около четырех часов в один конец. Сяду в электричку и сразу 'вырубаюсь'. Сплю до Ступино, все два часа дороги.

Правда, было у нас и трое отстающих. Абдул из Дагестана, парень по прозвищу Кострома из Костромы и Симонов по прозвищу Симонас. Абдул и Кострома совершенно 'не тянули' предложенную нагрузку и безнадежно отставали. А Симонас был просто эпическим, эталонным 'раздолбаем'. Их троих отчислили после первого полугодия. Они вернулись в свои старые школы.

По таким поводам у нашего преподавателя русского языка и литературы Юлия Алексеевича Кима была сочинена песня. Там были такие строки:

'Что уж нам, где уж нам,

Дуракам, медведям,

К бабушкам, к дедушкам

Мы сегодня едем...'

По окончании 9 класса летом я жил на только что построенной родительской даче. Что интересно, все лето я вел исключительно 'растительный' образ жизни. Пил, ел, купался в пруду, ходил в лес гулять, немного помогал родителям в огороде, ловил карасиков в пруду на удочку. И не прочитал за все лето ни одной книги, даже художественной. Даже желания такого не возникло. Мозг не желал больше трудиться и хотел отдыхать. Правда, сделал самодельный телескоп из очковых стекол и глазел через него на луну. Зато, потом с новыми силами взялся за учебу.

Преподавателями по основным дисциплинам у нас были аспиранты и преподаватели с мехмата и физфака МГУ. Очень сильные ученые и сильные педагоги. Математику вели Сосинский Алексей Брониславович, умнейший и интеллигентнейший мужчина средних лет, и молодые общительные парни: Пахомов Валера и Женя Гайдуков. Все они были в полном смысле великолепными преподавателями, недостижимыми эталонами мысли для нас, середнячков. Но, наши классные 'звезды' общались с ними практически на равных. Я даже чувствовал гордость за себя, за то, что оказался в такой блестящей компании.

Правда, основное внимание преподаватели уделяли нашим 'звездам'. Конечно, если спросить у любого из них пояснение, они не отказывали. Но, я лично стеснялся отнимать у таких замечательных людей их дорогое время своими тупыми вопросами. После уроков можно было спросить пояснений непонятных моментов у наших собственных 'корифеев'. Они никому не отказывали. В нашей комнате из звезд жил Саша Фокин.

Физику вел солидный пожилой мужчина Катаев Георгий Иванович, преподаватель с физфака. Преподавал академично, в отличие от Пахомова и Гайдукова на равных с учениками не общался. Курс физики по содержанию тоже приближался к первому курсу физфака.

В девятом классе русский и литературу нам преподавал Юлий Алексеевич Ким, впоследствии оказавшийся Юлием Черсановичем, невысокий улыбчивый мужчина восточной внешности, лет около тридцати. Ким впоследствии стал всесоюзно знаменитым бардом, поэтом и музыкантом.

Но, бесспорным талантом он был уже в те далекие времена. Литературу он вел очень интересно. Поощрял наше вольнодумство в сочинениях по классическим произведениям. Но, к нашему глубокому сожалению, после девятого класса его от преподавания отстранили. Поговаривали, что по политическим мотивам, за антикоммунистические убеждения. Впоследствии выяснилось, что они подписал обращение против ввода советских войск в Чехословакию. Это событие произошло летом 1968 года. Я услышал об этом на даче по сделанному самостоятельно ламповому радиоприемнику. Приемник этот я сделал, чтобы сравнить его возможности в сравнении с ранее сделанными транзисторными. Я не осознавал тогда всей трагичности этого события, однако, у меня возникло стойкое интуитивное ощущение неправильности этого.

В десятом классе литературу и русский у нас вел преподаватель из МГУ, солидный и полный мужчина Герасимов Николай Иванович. Герасимов после Кима показался мне академичным и скучноватым. Он, в отличие от Кима, вольнодумство не поощрял. Как то раз, в сочинении я непочтительно отозвался о стихах Тютчева. За что был наказан тройкой.

Даже биологию у нас вел аспирант МГУ, к сожалению, не помню, как его звали. Он преподавал эту науку очень интересно, изо всех сил стараясь заинтересовать нас этой стезей. Он даже разбирал на занятиях статьи из новейших научных журналов. Но, мы были зациклены на физике и математике. В биологию никто из нас не пошел.

И только химию, почему то, вела заурядная школьная училка по фамилии Веденеева. Преподавала точно по учебнику для средней школы, весьма занудно, без 'блеска мысли', присущего другим преподавателям. Химию мы дружно терпеть не могли. Не раз писали ей на доске лозунг: 'Курица не птица, химия не наука', и слегка ее изводили. Она отвечала нам той же монетой. В аттестаты почти всем влепила по химии трояки, только корифеям, которые шли на золотые медали, под давлением директрисы поставила пятерки.

Особо следует отметить директора школы и по совместительству нашего преподавателя истории, Раису Аркадьевну Острую. В высшей степени внушительную и авторитетную даму. Фронтовичка, вся грудь в орденах, она воспринимала нас, школьников, как своих детей. Говорили, что в войну она командовала ротой связи. За интересы интерната в вышестоящих инстанциях она стояла 'горой'. Весьма строго нас воспитывала и внушала интерес к истории, преподавая её в духе истинного марксизма-ленинизма. Это я без всякой иронии пишу. Она была ярая коммунистка, а марксизм, как ни крути, является серьезной наукой.

Регулярно, несколько раз за семестр, устраивала нам зачеты по истории. Билеты состояли из четырех, насколько я помню, вопросов. Причем, объяснять все исторические события требовалось с позиций марксизма-ленинизма. Три вопроса по предмету. Последний вопрос был типовым: 'О прошедшем съезде компартии Швеции (Испании, или Гондураса, или Вьетнама и так далее). Стран в мире было много, и в каждой была компартия. И в них ежегодно происходили съезды. Запомнить, что там происходило на этих съездах, было в принципе не возможно. Но я наловчился лихо отвечать на этот вопрос. Я зазубривал только даты съездов. Остальное сочинял.

Допустим, вопрос о датской компартии. Дания — страна маленькая, население миллионов пять, примерно. Значит, делегатов на съезде не было слишком много. Я отбарабанивал: такого то числа в Копенгагене (съезд, конечно же, происходил в столице) состоялся съезд коммунистической партии Дании. Присутствовало на съезде 37 делегатов (это я наобум). Обсуждались вопросы внутренней и внешней политики компартии. Приняты решения: 1. О поддержке экономической борьбы трудящихся против гнета капиталистов (это обязательно); 2. О подготовке к выборам в парламент и мобилизации голосов избирателей (куда ж без этого); 3. О поддержке национально— освободительных движения в Родезии, Никарагуа и ... (где в это время происходили 'заварушки', я знал); 4. О поддержке мирных инициатив Советского Союза (эти инициативы тоже были всегда).

Что интересно, такие ответы всегда 'прокатывали'. Главное — вещать это все уверенно и без запинки. Не могла же Раиса Аркадьевна помнить, сколько там было делегатов, а даты я называл правильно, поскольку их заучивал. Получал за это всегда пятерки, мне кажется, она меня даже выделяла.

По причине напряженности учебных занятий, свободного времени у меня почти не оставалось. Только учеба и сон. Хотя, нашим корифеям учеба давалась значительно легче. У них свободное время оставалось. Коля Никишин ездил в МГУ заниматься большим теннисом, кто-то ездил в бассейн, кто-то в театры и музеи.

Помимо основных учебных курсов наши преподаватели вели дополнительные специальные курсы для углубленного изучения отдельных математических дисциплин. Ходили на эти спецкурсы, в основном, наши корифеи. У меня для этого не было ни времени, ни желания. Единственно, я ходил в кружок радиотехники, который вел студент — старшекурсник с физфака МГУ. На этом кружке мы изготовили систему громкоговорящей проводной связи между кабинетами.

Наш классный 'надзиратель' Раиса Захаровна за нами особо не надзирала. И не пыталась нас как-либо воспитывать. Она была вполне обычной доброй женщиной, и, по-моему, слегка робела 'вундеркиндов', собранных со всей страны под ее 'крыло'.

Однажды, уже под конец 10 класса, кто-то из нас принес порнографическую колоду карт с голыми дамами. Такие колоды тогда продавали в поездах дальнего следования. Вообще в карты играть запрещалось, тем более, с голыми дамами. Сидим за столом, играем. Тут входит Раиса Захаровна. Чтобы не увидеть нашу колоду, она обошла вокруг стола, глядя в стенку. И сразу вышла, не сказав ни слова. Иначе, ей бы пришлось как то реагировать, а ей этого не хотелось.

Отношения между учениками в классе были почти исключительно товарищескими, дружелюбными и дружескими. В нашей комнате я близко сошелся с Овчинниковым, Музалевским, Крутецким и Фокиным. Никишкин оказался замкнутым, жестким и некоммуникабельным парнем, таких обычно именуют 'сухарями'. Баландин — каким-то мутноватым и не особо контактным, что называется, 'себе на уме'. С ними двумя близкой дружбы не возникло.

Во время отбоя по комнатам проходил дежурный воспитатель и проверял выключение света. Возбужденные напряженной учебой, наши мозги не желали сразу отключаться, мы еще примерно с час разговаривали, обменивались своим небогатым жизненным опытом, рассказывали разные истории из своей 'доинтернатской' жизни, делились воспоминаниями о прочитанных книгах и просмотренных фильмах.

Олег Крутецкий в течение многих вечеров после отбоя пересказывал нам книгу 'Трудно быть богом' братьев Стругацких. Я их до интерната совсем не знал. Из серьезных современных советских фантастов читал только Ефремова.

Все мы были весьма впечатлены бурной судьбой дона Руматы Эсторского. После прослушивания книги мы присвоили себе почетные звания 'донов'. Мы стали называться донами Фокусом, Крутякусом, Старкусом, Воло и Офкосом. 'Офкос' произошло от привычки Сереги Овчинникова на многие вопросы отвечать по-английски 'Of course', что в переводе означало 'Конечно'. Остальные прозвания произошли от фамилий или имен. Что интересно, потом, когда мне в руки попала эта книга, обнаружилось, что Олег пересказывал ее практически слово в слово. Вот память была у человека!

В дальнейшем я прочитал все книги Стругацких. Перечитывал их многократно. Не будет ошибкой сказать, что из всего огромного массива прочитанной художественной литературы, именно Стругацкие оказали на меня наибольшее влияние.

До Фокус среди нас был самым умным, дон Воло — самым сильным. Боролись между собой мы часто, но только безударным методом. Помню, иногда, когда мы оставались на воскресенье в интернате, мы шли в спортзал, раскладывали на полу маты, и боролись. Я, дон Фокус и дон Офкос пытались завалить дона Воло. Иногда удавалось, но, чаще он нас раскидывал в разные стороны по матам. Потом мы шли гулять по центру Москвы. Однажды, прошли пешком насквозь Садовое кольцо от Киевского вокзала до Сухаревской площади.

Отроки не могут не бороться между собой. Юная физическая энергия требует выхода. Высокого искусства мы достигли в боях на подушках. Казалось бы подушка — предмет мягкий и для боя не приспособленный. Однако, если взять ее за один угол и хорошенько потрясти, то, перо спрессуется в противоположном углу в твердый ком. Если эти концом, набитым плотно пером, с размаху чиркнуть противнику по физиономии, то получалось весьма чувствительно.

Осенью из поездок домой мы привозили яблоки, варенье, пироги и прочие домашние заготовки. Как то раз, лежа на кровати, и при этом, поедая изрядный кусок белого батона, густо намазанный вишневым вареньем, я изрек афоризм: 'Вот так я представляю себе жизнь при коммунизме!', который произвел большое впечатление на друзей.

Год выдался яблочным и яблок после выходного мы привезли много. Однажды, по дури, лежа на кроватях, мы затеяли после отбоя метать яблоки друг в друга. Оказалось, поступили мы весьма опрометчиво. Разбиваясь о крашенные масляной краской стены, мелкие осколки яблоки засыхали плотными коричневыми сгустками. Потом нам пришлось их оттирать от стен. А оттирались они с очень большим трудом. Поэтому, мы перешли на метание после отбоя друг в друга тапок.

Дури из нас лезло много. Однажды, зимой мы решили закаляться и спать с открытыми окнами. Даже накрывшись одеялами с головой, промерзли за ночь весьма основательно. Из-за того, что спасовать первым и закрыть окна никто из нас не хотел.

С жителями других комнат, я общался значительно меньше. Времени для этого почти не было. Слишком высокой была учебная нагрузка. Хотя, товарищеские и дружелюбные отношения возникли со многими одноклассниками.

Почему-то, совсем мало времени уделялось на уроках тренировкам по решению типовых задач, задаваемых на вступительных экзаменах в МГУ, МФТИ и другие элитные вузы. Преподаватели говорили:

— Возьмите сборники задач соответствующих вузов и сами их порешайте.

В классах Е и Ж одногодичного потока такими тренировками занимались специально. Поэтому, на вступительных экзаменах они показывали лучшие результаты в сравнении с классами двухгодичного потока. Нас не натаскивали на решение типовых задач, а, прежде всего, приучали мыслить.

Культурная жизнь в интернате была богатой. Очень запомнилось мне публичное чтение романа 'Мастер и Маргарита' Булгакова. Он тогда только что вышел в журнальном варианте. Читал его Ким в актовом зале вечером, перед отбоем. Присутствовало человек 50 — 70. Свет в зале был выключен, горела только настольная лампа с зеленым стеклянным абажуром у Кима на столе, стоящем на сцене. Этот антураж весьма способствовал восприятию мистических событий, происходящих в романе. Иногда Кима подменял кто-то из молодых преподавателей.

Читал Ким выразительно.

'В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат...'. До сих пор мурашки по коже...

Не ошибусь, если скажу, что Ким был душой интерната. Он сочинил 'Гимн ФМШ'. Начинался Гимн так:

'Привет тебе, о ФМШ!

Бесспорно, ты всегда прекрасна.

Твои четыре этажа

Всегда светить нам будут ясно!

Твои три кубика,

О спецреспублика,

Ты так невелика,

Невелика,

Но твой зеленый шум,

Но твой ученый ум

Не смолкнут на века!'

Исполнялся Гимн на мотив 'Гаудеамус игитур'.

Он сочинил множество песенок об обычной интернатской жизни. А самое впечатляющее, он сочинил две полномасштабных рок-оперы об интернате. Сочинил либретто, музыку, мизансцены, даже хореографию, и поставил эти оперы на сцене. Исполнялись они в актовом зале МГУ во время празднования 'Дня рождения интерната', отмечаемого в первую субботу декабря. Исполнителями всех ролей были ученики и молодые преподаватели. Действующими лицами — ученики и преподаватели.

Когда мы учились в 9 классе, это была рок-опера 'Ходят слухи'. Начиналась она так:

"Ходят слухи, ходят слухи,

Что у нас открыли Интернат!

Это что-то в роде, в стиле, в духе

Учрежденья для цыплят.

В этом небольшом бедламе

Будет всё не так, как должно быть!

Там, представьте, между нами,

Там, представьте, между нами

Будут яйца курицу учить!..."

Опера состояла из потрясающих песен, была полна великолепного доброго юмора, самодеятельные актеры играли великолепно. И все это благодаря поразительному таланту Кима.

Слушал я оперу всего один раз, на этом праздновании. Однако, недавно мне попался текст либретто, и оказалось, что я почти все помню. В памяти она отлилась сразу и навсегда.

К следующему празднованию, когда мы учились в 10 классе, Ким поставил оперу 'Антимир', в котором ученики интерната после аварии звездолета попадают в Анти-интернат. Особенно хороши мне показались такие строки:

'— Well! Так и держать по этой кривой,

Ни перед чем, ни перед кем не отступая!

Нам, ребята, что ль впервой,

Я ручаюсь головой,

Вывезет кривая! Well!'

Эта опера была еще лучше первой. Если это вообще возможно.

Помимо чтений художественной литературы в актовом зале происходили вечера классической музыки. Вел их наш преподаватель Валера Пахомов. На хорошем стереофоническом проигрывателе он ставил пластинки и комментировал музыкальные произведения. Правда, я на них сходил всего пару раз. Классическая музыка меня не заинтересовала.

Тем не менее, несмотря на то, что преподавательский состав интерната был, без всякого сомнения, блестящим, мне кажется, что превалирующую роль в том глубочайшем влиянии, которое интернат оказал на меня, формируя мою личность, главную роль сыграло теснейшее общение с однокашниками, которые тоже были отнюдь не рядовыми людьми. Мы все влияли друг на друга.

Мы вместе сидели на лекциях и семинарах, вместе спали, вместе изучали лекционные материалы и решали домашние задания, вместе беседовали о всяческих вещах, за одним столом ели в столовой.

В возрасте 15 — 17 лет, я думаю, происходит окончательное становление личностей подростков. Думаю, в этом восприимчивом возрасте наши личности как-то синхронизировались между собой. Мы сохранили дружбу и душевное родство на многие годы. Мне кажется, нечто подобное произошло у Пушкина с его лицейскими друзьями.

В конце 10 класса нам сообщили, что приедут люди из Высшей школы КГБ, буду задавать тестовые задачи для поступления в эту школу. В то время, благодаря пионерско — комсомольскому воспитанию, у меня в голове существовал романтический образ этих 'рыцарей революции', 'с горячим сердцем, холодной головой и чистыми руками'. Этакие 'Железные Феликсы', аскеты, умирающие от голода на службе.

Из нашей комнаты пошли сдавать я и Крутецкий. Сдали. Потом нас вызывали на собеседование на Лубянку. Вроде, прошли мы его успешно. Нужно было ехать на окончательное собеседование. К 14 часам, как сейчас помню. Что бы успеть, выходить из интерната нужно было в 13 часов. А я лёг на кровать и лежу. Время идет, а я лежу. Уже 14 часов, а я все лежу. Сам не знаю, почему. Не хочу вставать, и всё. Отвратило меня что-то. Воля Господня, что ли?

А Олег Крутецкий пошел и поступил. И отучился там на техническом факультете. Но, занимался он, практически, прикладной наукой: засекреченной связью, разработкой шифровальных систем.

О девочках. В нашем классе учились пять девочек: Ира Колесникова, Соня Галимова, Таня Пронина, Таня Фискалова и Таня Кулакова. Хорошие девочки. Все они жили в одной комнате. Никаких романтических отношений , кроме товарищеских, ни у кого из нас с девочками не возникло. По причине слишком высокой учебной нагрузки, я думаю. Им приходилось так же трудно, как и нам. Было не до 'романтики'. К тому же, лично мне они казались слишком взрослыми. Сам себе, в сравнении с ними, я казался пацаном.

Исключение составили Валера Никишкин и Таня Кулакова. Таня отличалась от других девочек лихостью и даже некоторой 'безбашенностью'. К ней воспылал любовью Валера Никишкин, бесхитростный и прямолинейный по характеру. Однако, взаимности он не добился. Валера был обижен.

У парней именно в возрасте 15 — 17 лет происходит быстрый рост организма, костяк и мышцы из детских превращаются во взрослые. Сам я за эти два года прибавил в росте почти двадцать сантиметров, и соответственно прибавил и в весе. Наши организмы требовали усиленного питания.

Недавно я прочитал в воспоминаниях Валеры Пахомова, что Андрей Николаевич Колмогоров, пробивая в высоких 'инстанциях' создание интерната, добивался утверждения норм питания, соответствующих спортивным школам олимпийского резерва. Но, не преуспел в этом. Чиновники в кабинетах решили, что науки изучать — это не штанги выжимать. И оставили нормы расходов на питание на уровне обычных школ-интернатов.

Питание было трехразовым, вроде бы, достаточно обильным. Однако, интенсивная мозговая деятельность организма требует и высоких затрат энергии в калориях. Поэтому, кушать нам хотелось. Особенно по вечерам. К тому же, ходили слухи, что персонал пищеблока, как обычно в общепите, приворовывает. Вроде бы видели, как этот самый персонал выносит с кухни по вечерам сумки с продуктами.

В головах простого интернатского народа созрела мысль добиться улучшения питания, объявив голодовку. Мысль эта нашла горячую поддержку. Конечно, к 'голодовке' мы подготовились. Сходили в магазин, купили хлеба, сырков и колбасы. Так что, вместо голодовки у нас получился бойкот столовой. Шеф-повар утром лично стоял в дверях столовой и с ужасом смотрел на проходящих мимо школьников. В столовую никто не зашел.

Возник большой скандал. Слово 'голодовка' в кабинетах не употреблялось, только 'бойкот'. Понаехали комиссии из РОНО, парткома МГУ, Минобра. Скандал, благодаря усилиям Р. А. Острой, как-то замяли. В столовую стали назначать дежурных учеников, чтобы проверять соответствие нормам закладки в котлы мяса, масла и прочего.

Шеф-повара заменили. Питание стало лучше. Кроме того, вечером в столовой стали выставлять большие чайники с чаем, белый хлеб и масло. А варенье мы приносили с собой. Эти вечерние чаепития перед отбоем с застольными беседами, помимо насыщения, позволяли расслабиться перед сном.

По прошествии многих лет, я считаю, что создание в СССР системы интернатов для способных подростков было крайне необходимым и полезным для усиления притока талантливых специалистов в научные и технические сферы деятельности страны.

Обучение в интернате, несомненно, способствовало умственному развитию попавших в него школьников, и моему умственному развитию в частности. Не меньшую роль играло и нравственное воспитание юношей в коллективе равных.

Интернат приучал к любой возникшей задаче подходить творчески, не ограничиваясь стандартным набором решений.

Однако, должен заметить, что интернат в наше время был настолько хорош, как средняя школа, что уровень обучения в нем значительно превзошел уровень последующего обучения даже в лучших ВУЗах. Я, в частности, поступил после интерната на физико-энергетический факультет Московского инженерно-физического института (МИФИ). После интернатского 'полета мысли', обучение в нем показалось мне закостенелым и чрезмерно формализованным.

Субъективно у меня было чувство, как у артиллерийского снаряда, вылетевшего из пушки с огромной скорость, а потом, плюхнувшимся в болото. Кругом тишина, ряска и лягушки квакают. Уровень преподавательского состава в институте был значительно ниже интернатского.

А ведь МИФИ входил в тройку так называемых 'июльских' ВУЗов, вступительные экзамены в которые проходили в июле, а не в августе, как во все остальные ВУЗы. Это давало возможность попробовать поступить в них более широкому кругу абитуриентов, поскольку конкурс в них был запредельно высоким. МИФИ считался третьим ВУЗом Москвы, в области естественных наук, после МГУ и МФТИ.

Традиция собираться в день рождения Интерната в первую субботу декабря сохраняется у нашего класса до сих пор, вот уже 53 года. Каждый раз на встрече присутствует 10 — 15 человек. Только в ковидные года и в прошлый СВО — год мы не собирались. В ковид-пандемию из-за карантина, а в 22 году из-за общего крайне плохого настроения. Надеюсь, к декабрю этого года СВО — события закончатся, и мы снова соберемся.

Более-менее регулярно на наших ежегодных встречах, кроме выше поименованных, появляются все наши девочки, Сережа Денисов, Витя Солодов, Гера Гольдин и автор этих воспоминаний. Баландин, Посикеро и Грушевский появились на встречах лишь по разу — двум, а потом вестей о себе не подавали. Бесследно пропали с горизонта Антонов и Усматов. На ежегодные сборища они не появлялись и вестей о себе не подавали.

Мы уже понесли тяжелые потери. Ушли от нас навсегда Коля Никишин, Витя Кистлеров, Валера Никишкин, Миша Ткаченя и Саша Таранов.

Типовая карьера моих однокашников выглядит так: доктор или кандидат наук, преподаватель или завкафедрой вуза. Многие, включая Климова, стали программистами. Саша Блинов занялся строительным бизнесом.

Многие из нас уже на пенсии.

Из пяти наших звезд Фокин уехал в США, Кондратьев — в Германию. Весьма причудлива была судьба Коли Никишина. Один из наших суперзвезд, он учился в аспирантуре мехмата МГУ. Как то, я спросил у него, как он отдыхает от своих мозголомных занятий современной супер-математикой. Я, собственно, хотел узнать, какую художественную литературу он читает. Коля меня весьма удивил.

— Когда устаю от математики, читаю современных философов: Шопенгауэра, Юнга, Рассела.

Я офигел, мягко выражаясь. И спрашиваю:

— А когда устанешь от чтения философов, что читаешь?

— Читаю классиков:

— Гегеля, Канта, Юма.

Мое офигение достигло стадии полного ошеломления.

Аспирантуру Коля бросил. При встрече я поинтересовался у него, почему. Коля ответил:

— Ну, разработаю я некоторое развитие теории гомологических рядов (не помню точно, каким разделом математики он занимался). Во всем мире мою разработку смогут понять максимум десять человек. И что из этого? Мне это стало не интересно.

Коля уехал во Францию, закончил там православную семинарию и стал православным священником в Париже. Он организовал в Париже для паломников из России Паломнический центр. Написал исследование об истории 'Тернового венца' Христа. Светлая ему память. Такая вот причудливая и неожиданная судьба.

Интернат был преобразован в СУНЦ, живет и работает до сих пор. Однако, думаю, что значительная часть его выпускников сейчас уезжает за границу. По причине невостребованности в России, мрачной политической атмосферы и отсутствия перспектив. Так мне кажется.