Томчин (Повелитель войны)

Томчин

Пролог

"Ведь это наши горы, они помогут нам.

Они!.. "

Глупые кяфиры. Рахмдил неплохо знает русский и некоторые песни Высоцкого ему нравятся. Некоторые. А шурави нравится надежный и опытный Рахмдил. Нравится уже три года. Хоп.

Доверие еще надо было заслужить. Он заслужил.

Рахмдил всматривался через прицел трофейной СВД в молодое лицо офицера-десантника , сидящего на броне головной БМП колонны. За этого заплатят. Много. Что-то неуловимо знакомое было в сочетании усов, бровей, носа русского. Губы? Нангйалай, старший брат, недавно привел в дом вторую жену . Тяжелый подбородок... Что-то в нем такое. Неужели почувствовал?

Рахмдил резко выдохнул, задерживая дыхание, и взял на прицел высунувшегося из люка. Пусть так. У этого типично русское лицо. Голова мальчишки в "пакистанском лифчике" поверх солдатского хб взорвалась, плеснула широкой струей крови. Через мгновение загрохотал крупнокалиберный ДШК c осыпи на другой стороне — еще, еще! — и какофония войны накрыла ущелье.

Над колонной вскинулись частые кусты разрывов.

Был теплый летний вечер, как говорится, к-хмм... смеркалось . Время бежит слишком быстро, век такой, и я еще не отвык от мягкого перехода в сумрак белых ночей. Жду их с апреля и в мае-июне стараюсь никуда не уезжать из Питера. Самое мое любимое время года: хорошо бродить в этом легком сумраке по улочкам вокруг университета на Васильевском. Шаги шелестят в тишине... Либо уехать в парки Пушкина или Петродворца, и наблюдать, почти в одиночестве, сначала — розовеющие облака, парящие над кронами деревьев пушкинской поры, а потом лечь в траву и, глядя в небо, открыть душу и запустить в нее состояние отрешенности и одновременного единения с миром.

В жарком летнем городе из-за человеческой скученности днем расстояние в толпе между людьми не более метра, а здесь всю ночь можно лежать в траве, и никто не появится вдалеке на дорожках. Вообще-то, парки открыты только до десяти вечера, есть охрана и собаки, но на мои любимые их уголки это как-то не распространилось. Человек в костюме за две тысячи долларов, гуляющий белой ночью по аллеям или лежащий на траве, даже издали не похож на бомжа, вот и не беспокоят.

Еще я люблю рыбалку, но и здесь мне важны не количество, величина или порода пойманной рыбы, а тишина и окрестные виды вокруг избранного водоема. Так в Эрмитаже фанаты живописи стоят у любимых полотен, часами не отрывая от них взгляда, так происходит и у меня, только вместо картины — природа вокруг, лес, вода, облака... Поэтому я не любитель рыбачить с набережных, хотя в детстве, помню, вставал, шел в пять часов к открытию метро и в шесть уже разматывал удочки. Ну, в детстве я и в парках на прудах рыбачил, родители одного больше никуда не отпускали. Счастье было. Но это все не то, народу слишком много и нет созерцания. Да, природа — природой, но клев должен быть, я все-таки не идиот, а то бы ловил рыбу дома в ванной, в одиночестве, любуясь повешенной на стену репродукцией Шишкина или Левитана.

Люблю я жареных мелких карасей в сметане, тех, что когда-то готовила моя тетя Маша, а так — вообще рыбу не ем и запах ее мне неприятен. Так что, рядом с водоемом желательно наличие деревеньки для ночлега и главного потребителя моего улова — кота. Некоторые хозяйки говорят, что им приятно смотреть, как ест их угощения молодой здоровый мужчина, и все такое. Вот и я люблю выложить свой улов у усов осунувшейся морды деревенского котяры и под его восторженное урчание сказать:

— Ну, зови друзей, одни не справимся.

Мне это действительно приятно — кормилец. В Пушкине у меня есть три-четыре знакомых белки, которых я подкармливаю. Я их не очень различаю, но они меня узнают и, когда днем появляюсь на их аллеях, выбегают встречать. Вечером, после восьми, по-моему, зверьки уже спят. Зато как занятно, когда из ветвей выскакивают эти рыжие хулиганы и начинают прыгать вокруг и ползать по мне, заглядывая в карманы. Случается, иностранные туристы, чинно гуляющие в тишине и высматривающие местную живность, чтобы показать своим детям или друг другу, хватаются за фотоаппараты и начинают ими стрекотать, вознося мне хвалу. Я тщеславен, мне это приятно, но делаю вид, что не понимаю языков, и пусть меня принимают за служителя парка, ответственного за беличью радость. Наши туристы и отдыхающие просто присоединяются к кормлению, кто и чем запасся. За время моего знакомства с белками у них сменилась пара поколений, но, видимо, я — переходящий приз. Жаль, что они так мало живут. И зимой редко приезжаю, как-то все не удается вырваться в самый нужный для беличьего народа период. Вот всегда у меня так.

Сегодня наметил провести разведку рыбных мест в Лужском направлении. Знакомый рыбак-любитель проговорился, расхваливая свою удачливость, и, пока он токовал, разводя руки в стороны, я осторожными вопросами вычислил маршрут от станции до рыбной сокровищницы. Сейчас сойдем с электрички и вчерне проверим, только поторапливаться надо с устройством на ночлег в ближайшей деревеньке, к девяти-десяти совсем стемнеет и будет неудобно стучаться на постой, а я в джинсах и рубашке по ночи намерзнусь, здесь не Крым, однако. Это там я как-то летом на пляже два месяца прожил без всяких палаток, матрасов и одеял, в дождь голову мыл, а что вы хотите — студенты! Такой народ. Дикари-с.

...Он просто не успевал увернуться. Этот хлипкий на вид интеллигентный дедок явно не видел броска ножа спокойно стоящего чуть в стороне смуглого парня и продолжал кистевым приемом удерживать на земле двух качков, растерянно вертя головой. Напрасно. Пять лет бандитского капитализма в стране отучили даже зевак интересоваться происходящим на их глазах криминалом.

Был все тот же лазоревый вечер начала августа, около восьми, платформа электрички почти опустела, деревянный станционный магазин светился тремя окнами, а пара ларьков рядом уже закрылись, несколько бабок толпились у автобусной остановки, у входа в магазин стояли трое пыльных "жигулей" и неожиданный, пожалуй, для такой глубинки джип. Четыре быка , с хозяйской ленцой выбравшиеся из него минуту назад, устроили разборку с представителем ненужной прослойки , неудачно, по их мнению, припарковавшимся у крышуемой гигантами секса денежной точки.

А мне не удалось в очередной раз вбить себе в башку, что это не мое дело... Черт! Нож пробил кисть руки, а головой я прилично приложился о бампер дедовой пятерки. Суки. Время пошло. Перекат, вырванный из моей руки клинок вошел в печень красавца с ремнем от Версаче. Какой, к черту, Версаче, о чем думаю, я на электричке приехал! Три метра — местный чингачгук получил свой нож в горло. Это я зря. Взгляд на деда. Пальчики мои на ноже. Стереть. Черт, закапался опять. Платок аккуратно набросить на кисть — потом избавлюсь. Шаг к лежащим: первому носком ботинка бью в висок. Проломил? И — дедова рука пытается пойти в захват. Дед, мне уходить надо, не мешай. Коленом, приседая, ломаю шею последнему. Смотрю на старика. Уходить надо. Бабки молча таращат глаза.

...Да, тогда мне повезло — в джипе торчали ключи, а у милиционера на платформе не оказалось телефона. А может, там нигде телефона не было, а бардак был. Год жил настороже, ругая себя — на рыбалку собрался, места посмотреть, знакомства завести, а сам? Начни я действовать сразу — и можно было бы попытаться обойтись как-то без крови. Или, все равно — нет? Но пожилой гражданин так уверенно управился с первой двойкой парней, один из которых попытался смять его лицо своей пятерней, что я остановился и оглянулся на лениво плетущегося по плавленому асфальту перрона унылого мента. И второй раз все повторилось. Год назад так же сорвался, выручая девчонку, но ее лица не запомнил, а вот дядю Колю...

На своем кордоне в Карелии, три года спустя, он только взглянул в глаза, и мне стало понятно — узнал. На другой день, когда мы оказались вдвоем в лодке, после двухчасового молчаливого наблюдения за поплавком я услышал:

— Спасибо.

Так в мою жизнь вошел и остался в ней навсегда мой второй друг.

Бывший доцент геофака ЛГУ, бывший член сборной РСФСР по самбо в легком весе, бывший ленинградец, а теперь — карельский егерь, Федотов Николай Егорович одиноко и достойно жил на своем кордоне в прозрачном от воздуха сосновом бору на берегу серебристо-черного озера Канаярви, вдалеке от хруста раздираемой государственной собственности, бурчания в желудках политической элиты, сытой отрыжки новых русских и громких пусканий газов, иногда — очередями — доносившихся при встречах братвы и ментов.

Народ безмолвствовал и забот дяде Коле тоже не доставлял. Редкие друзья друзей и их друзья, появлявшиеся порыбачить и послушать тишину, обеспечивали возможность не напрягаться для встреч с внешним миром. Начальство, похрюкивая, разрабатывало доставшуюся золотую жилу экспортной древесины, песчаных и гранитных карьеров, и на дядю Колю не отвлекалось. C душой было нехорошо, но поправить это не представлялось возможным — дядя Коля почти не пил. С ним можно долго молчать, мы как-то понимаем друг друга. Нам легче вдвоем.

В тот раз он привозил под Лугу для больной жены какого-то своего знакомого фирменные настойки, которыми потчевал всех, прибывающих на кордон. Что он в них мешал? У меня стойкая аллергия на прием любых неизвестных препаратов, ни разу не пробовал лекарство дяди Коли, но женщине помогло.

Мой главный принцип был нарушен — один из нападавших остался в живых. Я до сих пор в федеральном розыске, но реальных примет у них нет.

Наша доблестная милиция ищет меня и за предыдущее. Восемь лбов жгучим от мороза вечером на пустой автобусной остановке у СКК привязались к беременной с двухлетним ребенком, а я проезжал мимо. Хулиганы. Ребенок погиб, женщина попала в реанимацию, а меня ищут за то, что последних двух добил, когда они отползли метров на тридцать в сугробы, пока я вызывал "скорую", занимался девушкой и малышом. Они тоже хотели жить и стремились к культуре. По крайней мере, ползли по заснеженному газону к СКК, концерт уже закончился, и люди должны были выходить. Слушал про это по радио.

Я стараюсь меньше смотреть по сторонам или, по крайней мере, меньше видеть подобное, но, в принципе, меня можно искать и за будущее. Я живу в этой стране. Тот ТТ утопил, сейчас у меня "Гюрза" , но после случая с девушкой не ношу оружия. Это все, что я могу сделать.

Глава 1

Я, Томчин Сергей Петрович, не женат, не был, не привлекался, отмечаю свой юбилейный полтинник на кордоне у дяди Коли. Отмечаем плотно уже третий день. Из-за стола в лес, из леса в озеро, из озера в баню, из бани за стол и далее по кругу. А надо бы поспать и порыбачить одному и в тишине. Привез трех друзей детства и старого друга по Афгану, они его не знали — здесь познакомил.

Сейчас вечер, я выполз во двор и наконец-то могу спокойно подумать о своей судьбе, повспоминать, друзья детства меня затостовали. В доме тихо, угомонились. Звезды на темно-синем небе — всюду жизнь. Что было, что будет, чем сердце успокоится? Сам себе цыганка.

Детство. В детстве было хорошо: мандарины на Новый год, в Артек, правда, не ездил, но пианино купили в пять лет — я целый год ждал. Музыкальная школа, папочка с надписью Beethoven, лучший ученик класса в общеобразовательной. Член совета районной пионерской организации — хороший мальчик. Ботаник, как сейчас говорят. И нападающий дворовой команды по футболу, дружбан всей местной окраинной шпаны, с четвертого класса состоявший на учете в детской комнате милиции за драки и окончательно выбивший суставы и переломавший пальцы к седьмому. Тот год я спокойно прогулял, совершенствуясь в искусстве голкипера, и даже завел авторитетные для подростка знакомства, а потом, будучи пойманным за два месяца до выпускных ошеломленными родителями и язвительно улыбающимися учителями, за оставшееся время подготовил и сдал программу. За клавиши я больше никогда не садился. Недоумевающие — почему не провал на экзаменах? — учителя объявили меня юным талантом и стали аккуратно подпихивать к поступлению в музыкальное училище, с трепетом придыхая: а там и в консерваторию!

Дома отец скептически хмыкнул.

— Ты теперь взрослый, действуй сам, но с ворами тебе не по пути. Не прощу.

Мой мудрый отец... И я отнес документы в физико-математическую школу. Полгода об меня вытирали ноги, но потом все выровнялось, в десятку лучших (конечно, с большим вопросом) к выпускным я вошел. Первый взрослый опыт: не вопрос, что решение верное, вопрос — сколько времени ты его искал. Мои дворовые привычки встретили достойное возражение подготовленных физруком спортсменов-математиков, и после некоторой борьбы с уязвленным самолюбием пришлось полюбить новый вид спорта — вольную борьбу. А что? — руки больше не беречь.

В детстве была справедливость, та, описанная в хороших книгах, и за нее можно было драться.

В ВоенМех я поступил за компанию с другом детства. Он туда пошел, потому что там иногда читал лекции мой отец, а про физфак ЛГУ сомневался, что потянет вступительные и конкурс. А мне было все равно. Впереди лежала вся жизнь и лучшие ее годы — студенческие. Насчет лучших лет — оказалось правдой. Cтал я инженером-механиком, распределился в отраслевое НИИ и поступил в заочную аспирантуру на выпускающую кафедру. Отец рано умер — инфаркт, и я стал кормильцем семьи. Денег после смерти папы как-то не осталось. Так и прожил он свою жизнь после войны с военным девизом: "Все для Родины, все для Победы".

Ну что, Родина — Родина у меня была всем на зависть — отец постарался, оставил. Да вы, может, помните семидесятые — было чем гордиться.

Деньги не главное, а опыт работы грузчиком и связи на Сортировке у меня имелись давно. Решил я эту задачу и поступил на мехмат ЛГУ — знаний для построения математических моделей по теме диссертации не хватало. Коллеги по кафедре до сих пор помнят мою функцию Грина — спасибо альма-матер. В общем, мы жили хорошо в нашей стране.

А, вспоминать тяжело. Я влюбился. Нет, были, конечно, и раньше девушки, романы, пять или шесть, я же студент, как без этого? Да и в школе тоже, но там я маленький был. А здесь все — сразу и навсегда. Все у нас хорошо поначалу было, а я знал — нельзя так. Мне без нее жизнь не мила будет, что ж я так-то, как на минном поле? Ну, как там, на минном поле — я тогда тоже не знал. Зато знал, понимал, что она не идеал. Но себя потерять мог, только она не догадывалась. В общем, любил, но в разведку с ней не пошел бы. Душу открывать нельзя и общих детей нельзя. Вот беда какая. Но свадьбу заказали. Месяц оставался — она меня бросила, отправились к друзьям на вечеринку, а оттуда уже каждый со своим. Она — с будущим мужем, а я...

Ну, в общем, в восемьдесят третьем как раз сборы прошли, мне старлея запаса присвоили, три года с окончания института (месяца не хватало) , и я написал заявление в кадры, что желаю добровольцем в Афганистан. Дружок у меня служил в канцелярии штаба нашего военного округа, он сам так сделал и меня надоумил. Неудобно, конечно, друг из патриотизма, интернациональный долг исполнять, а я от несчастной любви, как в плохом романе. Смешно, тогда ведь как в армии было: хочешь — не пустим, а не хочешь — заставим. Но у нас все получилось. И поехал я в Ашхабад начальником полкового склада, а куда отправился мой товарищ, до сих пор не знаю, в Афгане я о нем не слыхал.

Матери денег оставил и высылать пообещал. Тогда ведь старлей вдвое против инженера имел, а больше никому ничего не сказал и маму просил говорить всем, что подался Серега на юг, на вольные хлеба. Или на север.

С полгода послужил — "пиджак" на жаре он и есть "пиджак", и образовался у меня роман с женой ашхабадского военкома. Это тогда не знал, что так любовь не лечат, думал, забыть поможет. Скандала не было, поговорили, и написал я опять рапорт — добровольцем в Афганистан. И военком тоже что-то написал, да грамотно, наверное, поскольку получил я назначение командиром взвода в самую задницу, как мне потом сказали, больше "пиджаков" на этой должности там не было никогда.

Шесть лет в Афгане — сначала взводным, потом роту дали. Капитаном стал, две "Звезды" — обе за ранения, "За отвагу" и ЗБЗ . Тогда и с Иванченко Юрой познакомились — он ко мне зеленым лейтенантом на взвод пришел. Дважды ему жизнью обязан, а сколько всего еще. В восемьдесят восьмом получил майора и все же ушел в штаб полка — звали давно. А там сразу подал рапорт и в восемьдесят девятом — на гражданку. Мама была очень рада. Я все отпуска с ней проводил, но переживала сильно — ранения скрыть не удалось. Юра остался служить, военная косточка, мой самый близкий друг. Из Афгана вышли, а дальше только переписка да телефон, изредка в отпуск приезжал. Тяжело временами было, но вот теперь — полковник, командир части. Конечно, он был прав — зря я его мутил своими предложениями.

Вернулся на кафедру блудный сын после северных приключений. Выделили стараниями шефа четверть ставки старшего преподавателя для завершения диссертации. Тяжеловато было все вспоминать, но через год дали ставку, назначили предзащиту — жизнь налаживалась. И опять мой характер — еще до армии накопал параллельно своей технической тематике математический эффект — учебники по вариационному исчислению пришлось бы подправлять. Промолчи и живи спокойно — а я давай грызть. Нарыл — академика надо звать на защиту — наши-то в этом не секут, в тензорах хромают. Это у меня два образования в одну точку — а они просто Ученый совет. Сунулся к знакомому профессору на мехмат:

— Сережа, а я думал, что вы давно защитились. Но нигде не вижу ваших работ. Даже странно.

Любопытный был и осторожный — имя! — но вариационное исчисление знал, я сам у него учился. Оставил ему решение своей задачи и пару раз за оставшийся месяц приезжал для пояснений. Он пришел и промолчал всю предзащиту. Так, пара фоновых реплик. Выходили вместе:

— Я думаю, вы правы, но о чем я им должен говорить, они все равно не поймут. Просто не обращайте на это внимания. Защититесь и забудьте.

И стал я кандидатом технических наук. Только скучно мне стало математикой заниматься — бороться за высокое звание доцента. Страну сносило с рельсов, и решил я окунуться в бизнес. Из института ушел — был тысяча девятьсот девяносто первый год. А учебники по вариационному исчислению так и остались неисправленными. Недавно заглядывал — все как раньше.

Дальше все было быстро и неинтересно. Трижды становился долларовым миллионером и трижды разорялся: в девяносто четвертом все вытрясли чечены, угрожая похищением или смертью матери, в девяносто восьмом кинуло вновь образованное государство, и сейчас, в две тысячи восьмом — не потому, что кризис и война, а потому, что все это надоело — край. Мать умерла и некому больше...

Надо было бросить это все раньше, но на мне постоянно висела сотня человек с семьями, и время для них было непростое. Пока вертелся на пузе эти семнадцать лет, помнил завет отца — "Не прощу". А вокруг шумел шабаш, уж мне изнутри виднее. Как, не воруя, стать миллионером среди воров, грабящих свой народ? Наказать на какую-то сумму каждого, пока не соберется миллион. Но они восполняют потери, воруя снова — и тогда зачем все это? Деньги для меня всегда были не средством отплатить миру за нищие детство и молодость, не доказательством успешности своего бренного существования самого-самого муравья в муравейнике, а квинтэссенцией свободы, но свободен ли я? Или деньги — та же лампа Алладина, и я раб лампы?

Я не понимаю этих людей.

Мне пятьдесят лет. У меня два высших образования и два ордена от государства, которого больше нет, шрамы на ноге и руке, о которых всегда спрашивают, два друга, около двух сотен тысяч долларов остатков на счетах, наследство, оставленное родителями — небольшая квартира в Питере, дача. И их могилы на Южном. У меня все нормально — почему же мне так горько и больно? За бесцельно прожитые годы? За страну, которую у меня отобрали? За мой народ, который я присягал защищать, но не выполнил присяги?

— Петрович! Чего грустный такой и один сидишь? — окликнул вышедший с Юрой во двор дядя Коля. — В философию ударился, на звезды глядючи? Ты, Юра, как такое объяснишь, смотри, звезды крупные, как в Африке. В Африке бывал? Ну! Воздух у меня здесь такой чистый, или сам не пойму. Пойдемте, ребята, прогуляемcя в лесок, и на боковую. Завтра рыбалку вам устрою, кто не проспит. Наша Карелия такое место — рыбалка лучше, чем в Астрахани. Зверь, птица непуганные. Живешь — как и не на земле, просто сказка. Ты, Юра, в инопланетян веришь? Вон, Сергей Петрович, ни во что не верит, сколько ни рассказываю, а у нас уфологи, как медведи бродят, даже чаще, чем они, попадаются — и все что-то видели. Тут одного на болоте нашел — за снежным человеком погнался, как только не утоп, слава богу, я услышал. Так уходить не хотел, следы замерял, шерсть искал, а какие следы в трясине? Так с выпученными глазами и уехал, не дай бог экспедицию привезет — все перетонут, а потом опять в газетах напишут, что у нас тут людей инопланетяне воруют. Я же один за всеми не услежу.

— А вы, Николай Егорович, снежного человека видели? — вклинился в монолог Юра. — У нас с Сергеем Петровичем в Афгане проводник был, Салим, тот говорил, что видел в горах, не врал, вроде. Серьезный был товарищ, ни разу не подвел, я его потом переспрашивал — сделал вид, что не понимает. Обиделся, может. Наверное, видел.

— Да, Юра, я уже человек пожилой, один в лесу живу, мало ли что привидится. Русалку, например, видел, но ведь скажешь кому — засмеют: сдурел старик без баб на кордоне. Вон, Сергею рассказывал, так и что? А снежного человека, йети, не видел, хоть в молодости и по Южной Америке, и по Африке поездил. И на Тибете был.

Минуту шагали в тишине, потом дядя Коля вздохнул и продолжил:

— Лесной человек тут живет, зимой следов нет, не попадались. А летом, иногда, смазанное движение краем глаза схватишь — и не обязательно в лесу. Вот мы к поляне сейчас выйдем, и на поляне тоже было. И взгляд иногда чувствуешь: до-олго смотрит, и по часу, и больше. Фигура мелькает человеческая, но точно больше двух метров ростом и кило на двести весом. В грязи и на влажной земле след не оставляет, бережется, а судя по расправляющимся в следах травинкам, покрупнее медведя зверь стоял. Я же его не пугаю, мирно живем, подхожу посмотреть, когда уйдет. И запах не медвежий, легкий такой запах. Я прикармливать пытался, не берет ничего и к дому не подходит. А деревенские боятся, говорят, по ночам в окна смотрит. Может, и так. Вот уфологи эти доморощенные понаедут, перегаром да дымищем на километр от них несет, так еще наушники от плеера себе в уши вставят — ищут они, понимаешь. А зачем его искать — живет человек в лесу, и слава богу.

— А я, дядя Коля, пару раз над Питером неопознанные летающие объекты видел. И Юре показывал, — кивнул я в сторону согласно улыбнувшегося товарища. — Он как раз тогда в отпуск приезжал. Мы в машине сидели, в пробке, на Славе, и НЛО прямо по курсу где-то в конце Ленинского висел, километрах в пяти от нас и на высоте километра в три.

— Ну, мы с тобой, Сергей, не спецы, — уточнил Юра,— может, действительно атмосферное явление, да и аэродром рядом, но посмотреть было интересно. Читать одно, а видеть... А инопланетяне-то в ваших местах, Николай Егорович, никак не проявляются?

— Да нет, пожалуй, хотя атмосферных явлений тоже хватает. Деревенские привыкли, а я поначалу, как в девяносто втором сюда перебрался, шугался от этого. Как-то в туман (ну, там, за лесом, низинка километрах в семи отсюда есть) зашел. Иду прямо, там и пройти-то метров сто, потом замерял. В общем, с полчаса через эту низинку шел. Так-то все нормально, но ведь за это время по прямой километра три сделал, не меньше. Потом раз пять в том же году в туман этот входил — и ничего, минуты через три выходишь, как ни плетись. Думаю, заплутал я тогда со страху, городской еще был. Деревенские, кстати, уфологам про огни в лесу лапшу на уши вешают. Ну как же: уфологу и молоко, и яйца, и жить где-то надо, покуда все не обследует с миноискателем, лозоходец. В общем, всем хорошо: и уфолог при деле, и деревня при деньгах. Такая вот любовь. — дядя Коля улыбнулся и продолжил.

— Ты вот, Юра, про семейство-то свое расскажи. Нас Петрович познакомил, теперь ездить с ним будешь, а то и один с семьей приезжай. Дочку-то куда поступать надумал — в Москву или в Европы? Может, лучше для отца-матери, если в Питере в универ поступит? И Сергей в городе присмотрит, не чужой человек, и ко мне летом, когда в охотку. Вот у тебя отпуск, ты с женой приедешь, и у дочки каникулы, живи — не хочу. На географический я ее поднатаскаю и с языками, а математику, физику — Сергей. Он еще может биологию добавить, слышал — пацаны в доме рассказывали, что в школе по биологии и истории больше всех знал?

— Нет, дядя Коля, это я уже забыл, так — школьное увлечение. А математику, физику, химию в школьном объеме — без проблем. Хотя математику Юра и сам может. Как у тебя Светка на мехмат смотрит?

— Да не знаю, мужики, — пожал плечами Юрка. — С оценками у нее все нормально, но школа в Хабаровске, может, для Москвы да Питера знаний маловато? Сейчас ведь в образовательном процессе каждый дудит в свою дуду. Мы-то учились по единым нормам для всей страны, разве что в какой маленькой деревне учителя-предметника не было, замена там какая-нибудь. У меня отец из сельской школы в Казахстане в Ленинградскую Корабелку без проблем поступил и окончил с красным дипломом. А сейчас новаторство какое-то пошло, все улучшают. Учебники, по которым два поколения отучилось, все переделали, совсем развалили систему среднего образования. Все зависит от того, какую школу окончил, смогли ли по новым методикам и учебникам тебе арифметику объяснить, или нет. Да и деньги надо на лапу платить за бюджетное место почти как за платное. Я слышал, и у бюджетников денежный конкурс. Совсем страна от жадности с ума сошла. Чтоб этих реформаторов доктора, окончившие платное отделение, лечили. Еще военные училища на платную основу додумаются перевести.

— Такое время, да... Правильно слышал, но тут мы сделаем так. У меня в универе, думаю, сохранилась негласная квота на поступление родственников, как у бывшего доцента. — Николай Егорович на секунду о чем-то задумался. — С Сергеем Петровичем съезжу в город, пройдусь по знакомым и уточню. Халявы, конечно, не будет, но и валить не станут специально. Поставят оценки, которые заслужит. Я же этой квотой ни разу не пользовался.

— Да мою еще уговорить надо. Слава богу, хоть не в менеджеры-юристы-экономисты метит. Просто поветрие какое-то. Говорит: "Вы в свое время всего сами добились, и я тоже смогу". А не понимает, что в теперешние времена ничего бы мы не добились. Вот ты, Сергей Петрович, если бы родился в начале девяностых и вырос сейчас, что бы делал с твоим-то характером?

Молчание подзатянулось. Кашлянув и отвернувшись, хотя все равно ничерта уже не было видно, сказал, хоть и не хотелось, честно:

— Воровал бы. Ну, может, спортом занимался... Но вы же знаете: у меня кости тонкие, выше третьего места никогда не поднимался, хоть и к.м.с. , техникой брал, да и жалели, не калечили. А сейчас, за деньги, сломали бы руки, и все. Кто бы меня держал в команде?

— У тебя же отец профессор университета, ты чего?

Судя по голосу — Юра явно обалдел.

— Так он умер рано, я же выучиться не успел, а денег не осталось, мать, семью, свой растущий организм кормить. Молодой ведь — девушки, шмоток хочется. Ты же спрашиваешь — если бы это было не тогда, а сейчас? Ну, грузчиком бы пошел, но сколько они теперь получают? На слесаря бы выучился. Или вот в стройотрядах у меня разряды были — плотника и бетонщика. Да, еще сварщик третьего разряда, но это совсем ничего. Я же больше в шабашках работал, а там крутиться надо было. Не до разрядов. А доучиться — откуда бабки? Сам говоришь — характер, что-нибудь придумал бы, смахинировал. Да какая разница — все равно бы сел. В общем, был бы в дерьме по уши.

Я помолчал, подумал еще...

— А и выучился бы — получила бы страна молодого хищного менеджера. То же говно. Или наукой заниматься? — здесь не надо никому, а на Западе — супостата поддерживать? Как бы там мои изобретения России аукнулись? Я же говорил вам про свою тематику.

Юра, похоже, решил замять неприятную тему и переключился на дядю Колю.

— А вот вы, Николай Егорович, вы же географ, кандидат географических наук, вы совершенно безопасно для страны могли продолжать свою научную деятельность на Западе. Почему же не уехали после случая с квартирой? Мне Сергей говорил, что вас приглашали в Сорбонну и в Эдинбург.

— Не только туда, но это было неважно. Обиделся я на них. За то, что они сделали с моей страной, обиделся. Вот так, по-детски, но детство, как это сказано у Грина, живет в человеке до седых волос. И я их не простил. Я пожилой человек — что еще могу сделать?

— Ладно, товарищи, — заключил Юра, — пойдемте на кордон. Поспать бы хоть немного. Николай Егорович, кто-то обещал завтра рыбалку. Во-сколько подьем?

— Видишь ли, Юра, хотя... да что тут увидишь... — задумчиво, с заметной озабоченностью в тоне, произнес наш егерь. — Мы уже минут пятнадцать идем домой к опушке, но леса что-то все нет. Вы будете смеяться, но я чего-то не понимаю. Зажигалки с фонариком ни у кого нет? Я бы на землю посветил, какая-то трава слишком высокая. Поляну-то мы давно насквозь пройти должны были, да и косил я здесь — месяца не будет. Вот что значит сказочное место — егерь в пятнадцати минутах от дома блудит.

— Дядя Коля, ты заблудился! — восхитился я. — А где туман? Вроде, и не сыро, тиховато только. Как шли — ветерок шумел в листьях, а сейчас не слыхать. И в связи с твоими егерскими затруднениями у меня как у математика сразу два предложения. Первое — за неимением зажигалки светим циферблатом Юркиных часов — хоть что-то для любопытных ботаников. Второе — в связи с абсолютной тишиной и близостью жилья громко орем в два голоса с Юркой, а ты оцениваешь наши вокальные данные и даешь рекомендацию в консерваторию. И твоя Жучка нас оценит и подаст голос. Соображать надо, дорогой товарищ Николай Егорович, а не шугаться, с тобой два ветерана. Юра, отдай часы исследователю. Предлагаю исполнить "По долинам и по взгорьям". Начали!

Мы честно пропели громкую песню, первый куплет даже дважды. Дядя Коля ползал где-то под ногами и чертыхался — подсветка циферблата не помогала. В образовавшейся тишине он негромко вздохнул:

— А трава то не кошена...

Ну, и где мы? Почему собака молчит?

Через полчаса, безыдейно прошлявшись метров по сто в разные стороны, еще раз покричав беспонтовое "Ау!" и даже поматерившись, решили дождаться близкого рассвета. На рыбалку как-то расхотелось, хотелось поспать в постели. Решили: сегодня днем спим, а на рыбалку вечером. Хорошо хоть, было не холодно и дождя, вроде, не намечалось. Придя к такому решению, легли на землю — чего ноги бить? Август — и в рубашках не простудимся. Не спалось. Нет, пятнадцать лет тут живет, а все как был горожанин, так и...

Глава 2

Только глаза закрыл — уже толкают! Да встаю я уже, встаю. Небо слегка утратило чернь и только начало синеть, до рассвета еще час, не меньше. А прохладно. Ну, что случилось?

— Сергей Петрович, ты туда посмотри...

Куда — туда? Ничего себе! Еще было плохо видно, но то, что в указанном направлении только степь, и ни леса, ни гор, ни озер... Да что творится-то?

— Дядя Коля, ты здесь хозяин. И как это понимать? Объясни.

Мы с Юрой уставились на Егорыча. Что за шутки, кудесник? Мы что — в степи? Егорыч молчал, и мне реально поплохело. Похоже, он сам был не в курсах о происходящем.

С детства у меня была третья, но для меня важнейшая сигнальная система, не считая головы. Дня за два-три до опасности или неприятностей, а иногда за час, у меня начинает ныть под ложечкой. Некоторые этот фактор называют: "задницей чувствую". У кого как, вещь полезная, но я чувствую брюхом. Это не язва, язва у меня была почти десять лет, вылечил в девяносто седьмом. Язву я знаю. Здесь другое. И опасности еще нет, и человек знать не знает ни меня, ни проблем, а брюхо мое уже ноет.

И вот иду я дня через три, весь настороженный, а он уже в засаде сидит, позицию выбрал, замаскировался хорошо, сейчас работу сделает, и в отвал. А фиг вам — брюхо сигнал дало, я варианты посчитал, откуда дерьмом несет, учуял и иду себе в другом городе, или даже с чердака (в доме напротив стрелка) жизнью его любуюсь. Было дело, уехать не успел. Про все случаи уже и не упомню, но в пять лет летом в одном гарнизоне c родителями жил, прочувствовал, отложилось. Эти три дня на горшке сидел у перепуганной мамы, а потом в песочнице, где меня играть устроили, штук пять пуль нашли, с полигона залетевших. Одну нашел я сам и побежал маме показывать. И от Налоговой неплохо помогало.

...В общем, под ложечкой заныло...

Ну, первое, пока не рассвело, определимся по месту. По звездам. Звезды на месте. Не слишком яркие, примерно так в Афгане было. Вон Большая Медведица, вон Полярная. Южного Креста не наблюдаю — мы не в Африке. Школьную астрономию давно забыл, а больше как-то и не требовалось — карты да компас. Не военный я моряк.

Внес предложение:

— Товарищи, смотрим на звезды, пока видны. Мне сдается, мы на Земле, на широте Афганистана. Какие мнения, кто что заметил? Дядя Коля, что там география говорит?

— Ни черта она мне по звездам не говорит, Сергей Петрович. На Земле, конечно, где ж нам быть. Яркость светил еще от чистоты атмосферы зависит. Углы наклона созвездий другие, чем у нас. Можно бы широту определить по восходу-закату, у нас часы есть, но нет привязки на местности. Плоская степь — горизонт километров тридцать пять, как-то от роста человека зависит. Давайте лучше выбираться отсюда, как пришли. Об этом думайте.

Ну ладно, паники нет, уже хорошо. А думать надо.

— Юра, ты что скажешь?

— Предлагаю отметить точку ночевки вещами и ходить по кругу, взявшись за руки, постепенно увеличивая радиус до километра. Может, и раньше в рамку портала попадем.

Странно, этот еще в себя не пришел. Рамка портала, говоришь? Сколько же часов мы, как идиоты, здесь кругами ходить будем?

— Хорошо. А сейчас давайте посмотрим, чем из вещей мы располагаем. Я имею в виду, что, кроме трех пар джинсов, трех рубашек, двух пар кроссовок и моих ботинок, у нас есть. Думаю, можно добавить три пары носков и трое трусов.

— У меня плавки, я искупнуться в озере перед сном хотел. Ну, про часы ты знаешь.

— У меня ничего. Нет, расческа, вот.

— У меня носовой платок. Да, товарищи офицеры...

— Дядя Коля, — я в очередной раз невольно огляделся. — Следи за солнцем, как край покажется, засекай время. Полностью выйдет из-за горизонта — снова засекай. Может, все-таки координаты определим. Сейчас, пока темно, аккуратно рвем траву на месте стоянки, без фанатизма, руки бережем, будем стожок для засечки места ставить. Солнце взойдет, ты, дядя Коля, попробуешь по нашим следам пройти, может, мы здесь не все затоптали. Где-то час походишь — ты все-таки следопыт, мы за тобой следить будем, если что — сразу же к тебе. Ну, и пока пусть каждый подумает, может, еще предложения есть. После восхода обсудим.

После короткой разведки Николай Егорович выглядел растерянно:

— Ну, что. Восход я засек, как ты просил, по следу прошел: метров двести он виден, а потом исчезает. Ну, видел, как я там крутился. Cидеть тут до заката не стоит. Чувствуешь, как солнце печет? Изжаримся мы за день. А закат — он сокрушенно покачал головой. — Даже вычислю я тебе координаты приблизительные, дальше-то что? Дорог не видно, следов цивилизации до горизонта не наблюдается, а нам нужны вода и люди. Да я и так, по земле, могу тебе сказать, что мы не в масайских степях Африки и не в пампасах Южной Америки, там почва желтая и красно-бурая, не говоря о растительности, я ж там был. Северо-американские прерии тоже отпадают. Про Австралию даже не говорю. Это могло бы быть похоже на даурские степи, но большая половина растений мне незнакома, да и не ботаник я. Повернувшись к Юре, продолжил — А ты, воин, должен знать, что в Европейской части таких степей, как здесь, не сохранилось. Но это все не важно. Юра, а ведь на той полянке, с которой мы сюда попали, я уж лет десять косил и ходил по ней во все стороны по пять раз на дню лет пятнадцать. Так что, появилось там что-то и пропало, не найдем мы твоего портала, даже если это место отыщем.

— Дядя Коля, — коротко кивнул я, — ну хорошо, уйдем мы отсюда, а куда? Ты воду сможешь определить? В какую сторону нам двигать?

Егерь отмахнулся:

— Здесь воды нет, ребята. Степь ровная, однотонная, без балок, без промоин, пятна темной зелени не выделяются. Лозоходцы нашли бы места, где метрах в трех-пяти до мокрого песка дороешься. Но рыть-то нам чем — расческой? Траву можно пожевать, когда очень пить захочется. Я покажу.

Вот и определились. Пора ставить задачу.

— Будем считать, что мы где-то под Читой. — Заключил кратко. — Предлагаю идти на север переходами по три часа с получасовым отдыхом. На закате отдых пять часов, вторая половина ночи — переход. Смотрим следы пребывания людей, может быть кострище старое. Все согласны?

— Ага, а Ашхабад — там. Кин — дза — дза.

Дядя Коля, конечно, уставал, мы его поставили в середину цепочки и менялись с Юрой каждый час. На северо-западе постепенно открывалась череда пологих гор или холмов. До заката я один раз видел норку суслика или змеи, да непонятная птица висела над горизонтом. Степь какая-то вымершая, одни цикады, даже мух толком нет. Вода и следы людей не встретились. Хоть бы самолет какой пролетел. Господи, хоть бы степное озеро.

Стемнело в восемь, минут за десять. Точно, мы на юге. Повалились в траву где стояли, ноги гудели — сил нет. Говорить не хотелось. Скомандовал:

— Всем разуться, снять влажные носки. Дядя Коля, спишь до часа. Юра — дежуришь до десяти, будишь меня. В час я вас поднимаю. Отбой.

Черт, опять будят! Уже десять, что ли?

— Тихо, Сергей, тихо. — Предупредил шепотом Юра. — Ухо к земле приложи — слышишь топот? Это кони, кажется. Тут кони рядом. Пастухи, наверное. Может, разбудим Николая Егоровича, определимся, в какой стороне... Э-э-х!!!

Я не видел того, кто бросился на Юру, и его самого не видел в темноте, но на меня навалились двое или трое. Пытавшегося схватить за руку я подмял под себя, оседлавшего меня сбросил в бок, заваливаясь и, кажется, ломая ему бедро, но тут же снова толчком был опрокинут, и чьи-то колени уперлись мне в грудь. Рядом слышались яростные хрипы и приглушенный мат Юры. Рот ему, что ли, зажимают, моралисты? Острый край железа вспорол мне кожу под кадыком, и сразу на груди стало влажно, пришлось замереть. Дальнейших действий хозяина ножа не последовало, и я прохрипел:

— Все! Все! Юра, прекрати! Это недоразумение, сейчас все успокоимся и разберемся.

Маты затихли, но возня с той стороны продолжилась. Я еще раз призвал к спокойствию и примирению, после чего меня ударили чем-то деревянным в основание черепа, швырнули лицом в траву и стали заламывать руки. Собственно говоря, я и не сопротивлялся. Ну, свяжите, раз вам так легче. Лучше бы фонарь принесли, ведь ясно же, что трое прилично одетых городских мужчин не коней у товарищей пастухов воруют. Ладно, сейчас разберемся, хоть попить дадут. Черт, не сломал ли я тут кому-то ногу?

Метрах в тридцати вспыхнул факел...

Господи, это куда же нас занесло? Это что же за портал такой? Может, у меня от жажды глюки, голову-то здорово напекло. Ну, нет на Земле таких рож. Уж каких только мусульманских чертей в Афгане не видывал — война людей не красит, да и в Питере в начале девяностых были некоторые личности, первая степень устрашения, но это-то — просто кино! Гоблины, что ли? А эльфы где?

Фигуры стоящих были вполне человекоподобными, разве что ноги коротковаты, а туловище длинновато для такого роста. Ну, да у моего знакомого то же самое, и жив-здоров. Обуты в сапоги с широким голенищем, далее какие-то шаровары, запахнутая длинная куртка или халат. У нескольких что-то вроде кожаного панциря, на плечах до кисти руки какие-то накладки, похожи на деревянные, один в малахае. Руки непропорционально длинные, в общем — "Планета обезьян". Другой — здоровило, с торчащей в распахнутом халате, покрытой шерстью, грудью. У ближайших морды в кровище. Над нами стояло около десяти особей, еще двое лежали в кругу света.

Рядом со мной оказались Юра и дядя Коля, оба без движения, руки и ноги также спутаны толстыми волосатыми веревками. Какая-то из тварей глухо рявкнула, подогнали лошадей, и нас животами вниз стали на них укладывать. Да они же маленькие все, я на голову выше любого, а Юра почти на две. На шею накинули веревку, я дернулся, и меня вырубили.

Очнулся от холода и ноющей боли в боку. Чем это меня? Так: сижу голый, ноги и руки связаны и уже затекли, на шее петля, конец намотан на вбитый в землю кол, головой не пошевелить. Еще ночь. Получается прохрипеть почти шепотом:

— Юра, дядя Коля, вы здесь? Отзовись!

— Сейчас, Сергей, я тебя развяжу, — послышался шепот Юры. — Николай Егорович плох, голова в крови, наверное, сильное сотрясение, опять сознание потерял.

Пока ночь, нам нужны вода и лошади. Лучше под седлом. Шесть лошадей. Десяток вдвоем тихо перебить не получится, или провозимся, или нас самих. Оружие — что тут у них? Я, кроме ножа, ничего не видел. Ну, разберемся.

Нас никто не охранял. Оставил Юру смотреть за дядей Колей, пригнувшись, двинулся по дуге на слабый отблеск огня, к палатке в полусотне шагов от нас. Часовой все-таки был, и я на него наткнулся. Сломал ему шею, разжился ножом, одежду не брал, все потом, все потом. Нам повезло, что они такие мелкие, с крупным мне сейчас не справиться. Двое у входа в палатку не спали, один сидел. Сколько-то еще в палатке, есть коноводы. Интересно, далеко? Стоявший у входа согнулся и шагнул в палатку. Ну, так мы можем, легко. Еще один нож и что-то вроде меча. Мечом не умею, в сторону. Зашедший вышел — еще минус один. Вдох-выдох и рывок в палатку — ну, сколько тут вас?

Было пятеро, и меня чуть не убили. Повезло, что бросок ножа левой рукой на этот раз прошел, обычно он у меня не выходит. А ногу мне разрубили, и здорово. И шум был. Пока я рвал найденные тряпки и перетягивал бедро, в палатку ворвался голый Юра с мечом. Ну и видок — хоть посмеяться напоследок.

— Меня вырубили — нога. — сообщил я. — Коноводы твои. Не знаю — где. Шесть лошадей нам, и хорошо бы, если бы никто не ушел, но шум был, ты же слышал.

В прошлый раз, когда ранили — не так болело. Вместо ноги бревно — так вот что значит хороший удар мечом, повезло мне, что замах у гада не получился, места было мало, а то отрубил бы ногу к черту. Может, остаться, не виснуть на ребятах? Все равно на этой обезьяньей планете шансов у меня нет, гангрена, вон какие тряпки грязные. Если лошадей достанут, попытаюсь прикрыть или увести погоню в сторону. Пару гоблинов урою, хотя они-то здесь причем?

Так, а что у нас здесь есть? Два бурдюка с молоком? Что-то типа кумыса — литров шесть. Нам на два дня. Наши шмотки в мешке — ну, джинсы мужики натянут, хорошо, что обувку, твари, сберегли. Сверху халаты — издалека за местных сойдем. А вот дохлые они, вроде, и нормальные ребята, монголоиды. О, у них и пояса есть — берем! Что-то на голову, вроде платка, из тех вот тряпок. Как тут огонь добывают — этими камнями, что ли? Из оружия cгодятся все ножи и вот эти два меча, вдруг Юре подойдут. Ни одного копья — дикари. А луки нам без надобности — никто не умеет. Ого, аркан! Все в сумку, как раз поместится. Все. Где Юра?

Выползаем и начинаем переживать. Хотя, ему-то что? Ножевому бою учил меня именно он, а не какой-нибудь сэнсэй. Вот против лучников, конечно... Ну, ничего, подождем, и все решится само.

Юра вынырнул из темноты вслед за шестеркой лошадей. Понятно, тоже, как и я, ездить не умеет. Он бы их еще хворостиной, как коров, подгонял.

— Было шестеро, это их лошади, оседланы, — сообщил тихо. — Трое ушло охлюпкой. Там табун голов сто. Но о нас все равно знают. Пока ты был в отключке, я видел, что двоих, которых мы покалечили, куда-то увезли. Наверное, недалеко, раз до утра дожидаться не стали. И эти трое, уверен, туда же поскакали. Думаю, у нас час-два, не больше.

Я кивнул:

— В палатке одежда и оружие. Попей, там кумыс в бурдюке, и давай дядю Колю паковать. Должны управиться за пятнадцать минут. Видел, куда этих уродов повезли? Вот нам — в противоположную сторону.

Что-то за нами погоня не поспешает. Едем уже часов шесть, почти шагом, я два раза падал, сейчас меня Юра привязал. Дядя Коля так ни разу и не очнулся. Нога кровит, совсем хана. И солнце палит, если так дальше пойдет, догонять нас не понадобится, сами сдохнем. Надо Юру отпускать. Все, товарищи, привал.

Хлюп! Стрела пригвоздила мою раненую ногу к коню. Прошла насквозь, и почти не больно, как в протез попали. По-моему, в ту же рану вошла. Конь начал падать, и перед глазами завертелось зеленое, и голубое, и погасло.

...Ну, что... Повезло мне, что стреляли охотничьей стрелой, а не боевой — той можно и ногу отчекрыжить. С везением все — в остальном придется дальше помучиться. Дядю Колю убили. Юра сам как-то умудрился убить одного гоблина, притворившись разбившимся при падении с лошади. Говорит, минут пятнадцать ждал, пока над ним склонятся. Привезли его в гоблинское стойбище, спину ножами изрезали, золой натерли и распяли на колышках — спиной кверху, на солнцепеке. Три дня лежал, мух кормил, и все стойбищенское население все это время ему на спину мочилось. Детишки очень потешались гоблинские, скучно им, хуже мух.

Теперь лежим в одной палатке, шаман приходит, лечит какой-то дрянью. Кормят мясом, пить дают. Я, везунчик, пока Юру мучили, лежал без памяти в палатке, и что со мной делал шаман — не знаю, но не умер и в сознание пришел. По нашей слабости и беспомощности никто нас не связывает, поскольку даже по нужде не встать. Каждый вечер какая-то старуха обтирает наши тела и меняет тряпки на повязках, но запах в палатке у нас такой, что в выздоровление я не верю. Да им это и не надо, главное, чтобы мы боль опять ощущать могли, сознание сразу не теряли. Второй акт марлезонского балета готовят. Это у местных вроде концерта, скучно живут, развлечений-то нет. Индейцы, блин. Юра так сказал, и я с ним согласен.

Задачу мы с ним согласовали, выздоравливаем, то есть, доходим до кондиции по меркам дикарей, одновременно, чтобы нас по очереди на мясокомбинат не таскали. Берем на это недели две, если повезет, и пару деньков сверху придуриваем, копим силы, чтобы метров сто по прямой пройти могли. Если все удачно — срываемся, убьют, конечно, но как птицу — в полете. Вот такая у нас светлая идея — фикс.

...Недалеко мы ушли. Все по плану, по прямой метров сто, ночью. Оказывается, нас дети караулили, какие-то уроды тут же выскочили из ближайшего вигвама или юрты, я в темноте не разобрал. Одного придушил, надеялся — убьют сразу. Думаю, и Юра своего сделал. Но жажда развлечений овладела народом прерий: нас связали и кинули в палатку.

...Утром настала моя очередь. Под радостное погыркивание толпы меня привязали к колышкам лицом к солнцу, и невидимый мне гоблин начал отрезать пальцы на ногах. Наверное, им понравилось, я не молчал. Кажется, отрезали все. Очнулся ночью, было тихо. Потом очнулся днем, дети тыкали меня прутиком в раны и совершали детские дела. Потом ко мне пришел Юра и лег рядом. Кожи у него не было.

...Думаю, я сошел с ума. В памяти какие-то отрывки. Вот я ползаю в пыли на четвереньках, дети кидают в меня конские яблоки, а я собираю их и прижимаю к груди. Вот я в степи, и какая-то коза тычется носом мне в лицо, хочу ее сьесть и пытаюсь укусить за щеку, а коза вырывается. Какой-то мальчик бьет меня палкой, я плачу от обиды, ведь он мой друг. Вокруг все грохочет, вода, мне холодно, прижимаюсь к собаке, а она рычит и кусает меня. Не знаю, сколько это продолжалось, месяц, два, год, но постепенно начал понимать, что это я, я жив, и живу — здесь и так.

Я — раб племени. Юродивый старый раб, пасу двадцать шесть коз вместе с мальчиком-рабом неведомого происхождения. У меня старый халат на голое тело, иногда я пью козье молоко, и мальчик на меня кричит, иногда он дает мне еду — сушеное мясо или какие-то лепешки. Очень холодно и постоянно хочется есть. У меня нет пальцев на ногах, при ходьбе я сильно косолаплю и не могу бежать за стадом.

Глава 3

Наверное, нас продали. Или подарили. Уже третий день мальчик ведет нас по степи, он впереди, за ним козы, сзади я подгоняю отставших. Толку от меня мало, когда коза удаляется в сторону — не могу ее догнать, и громко кричать мальчику тоже не могу — хриплю, но он не слышит. Похоже, мы еле ползем, еда вчера закончилась, завтра попробую попросить разрешить мне попить козьего молока. Нам нельзя этого делать, козлята с нами, и они не должны отставать. Молоко только для них и для наших хозяев, еду около стойбища нам оставляла старуха, доившая коз. Нас никто не охраняет, но если мы не придем — найдут и накажут, я это понимаю. Мы общаемся жестами, и мне непонятно, сколько нам осталось идти. Мальчик плачет по ночам, а я стерегу стадо. Ночью очень холодно, поэтому все равно не сплю. Без еды смогу идти еще два дня.

Кажется, мы пришли. В новое стойбище нас не пустили, кто-то прискакал на коне, и мы остановились. Здесь хорошая трава, козам нравится. Нам опять принесли еду, мне все равно, но голода больше нет. Все время трясет кашель, и я плохо помогаю мальчику, мне очень тяжело вставать. Это простуда или что-то еще, крови во рту не чувствую, может быть, поправлюсь. Мальчик опять плакал ночью.

Четыре дня нам не приносили еду. Я пошел в стойбище, мальчику надо есть, а пить молоко он боится. Мой рваный халат не спасает от холода и зимой я все равно умру. Мне стало полегче, кашель перешел в хроническую форму, но встаю и хожу легко. Первый труп я увидел метрах в ста от стойбища, между юртами и в юртах лежали еще трупы. Нашел сушеное мясо. Часа за два, пока искал еду, заглянул везде. Мясо, где оно и было, испортилось, или его сожрали собаки, бродящие вокруг. Одну лошадь загрызли у коновязи. Или как там называется этот столб, к которому ее привязали? Остальные кони, видимо, разбежались. Я вырезал из кобылы примерно килограмм мяса найденным в юрте ножом, сложил в прихваченный горшок, надо только кизяка потом насобирать для костра, и у нас будет бульон. Еще нашел что-то вроде муки, может, из нее делали те лепешки, которыми нас кормили, на всякий случай прихватил — просто насыплю в бульон, пока кипит. Потом вернулся.

Оказалось, мальчика зовут Цэрэн. Теперь, когда он сказал мне свое имя, я буду его так называть. Пока варили бульон, все время боялся, что горшок лопнет, а я не знаю, как еще приготовить еду. Нам нельзя много сушеного мяса, оно почти испортилось. Цэрэн давно не ел горячего, поэтому сразу уснул. Пошел дождь, я накрыл мальчика своим халатом и лег рядом, а ночью два раза вставал и поил бульоном, слушал его дыхание. Хрипов, вроде бы, нет, да он и не кашляет. Конина жесткая, откусить не удалось — только зря изгыз. Утром погоним стадо к стойбищу.

Позже я показал Цэрэну трупы и больных в юртах и попросил поймать двух лошадей в степи у стойбища. Мы давно обьясняемся жестами, и он меня все-таки понимает. Я не хочу учиться их языку и не хочу с ними говорить. Когда мальчик привел оседланных коней, отправил его искать пастухов, рассказать им об эпидемии, привести cюда десять рук коней и две руки овец. Еще мне понадобится человек шесть помощников, но я пока не знаю, как их оградить от заразы, поэтому приказал Цэрэну, чтобы никто кроме него, к стойбищу ближе двух перестрелов не приближался. В стойбище около ста пятидесяти живых, симптомы сильной простуды или гриппа, высокая температура, бред, кашель. Большинство без сознания, все очень истощены. Дети и старики почти все мертвы, у многих началось разложение, некоторые обьедены собаками.

Псов тут стая, голов тридцать. Начал стаскивать трупы в одно место метрах в пятистах от стойбища. Петлю аркана, намотанного на луку седла, затягиваю на ногах у мертвеца и, забравшись на коня, почти шагом бредем до места. Быстрее не могу, в седле еле держусь, и слабость, но лучше так, чем ковылять рядом с конем. Хотел вначале стащить трупы в одну-две юрты и поджечь, но побоялся, что не справлюсь с огнем, и погибнут все. К вечеру расчистил от мертвых стойбище снаружи и освободил три юрты. Нашел большой котел — мне его не сдвинуть, рядом штук пять котлов поменьше. Заколол одну козу, нарезал из нее мяса, не сдирая шкуры, и сварил бульон в небольшом котле. Кровь козы выпил сам, мне нужны силы. Бульоном напоил больных, кому досталось, пока тот не кончился. Потом поил козьим молоком. Собаки успели зарезать трех коз, пока я их не отогнал. Мясо пришлось оставить псам — они сильнее. Ночью приехал Цэрэн, с ним десяток пастухов, привезли двадцать овец и пригнали сотню коней. Пастухи поставили палатки метрах в шестистах от стойбища.

Я попросил Цэрэна взрезать яремную вену моего коня и, пока он его удерживал, наполнил приготовленный бурдюк примерно двумя литрами конской крови. Потом вскрыл себе вену на запястье и подержал руку над бурдюком. Небольшой найденной костяной ложкой перемешал содержимое и, передав бурдюк Цэрэну, заставил его отпить. Руку перетянул кожаным шнурком. У меня нет для них другого лекарства, кроме антител в моей крови. Если же не поможет... Приказал напоить этой кровью пастухов и возвращаться, наполнив выданные мною двадцать порожних бурдюков свежей конской кровью и захватив для меня новую лошадь. Всю ночь мы с Цэрэном поили больных этой смесью, я еле стоял на ногах, где-то литр крови отдал, наверное. К утру потерял сознание.

Когда очнулся, Цэрэн продолжал вывозить трупы, работал сразу пятью лошадьми. Он накормил меня бульоном и мясом, кровью и молоком. Собак с утра перебили лучники. К концу дня мы закончили вывозить трупы и приготовили в трех котлах наваристую шурпу из баранины, которую привез Цэрэн. Теперь он, в основном, занимался кормлением, а я лежал и готовился к вечерней дойке. Больные начали оживать, смертей больше не было. Повторили вчерашнюю операцию с кормлением кровью жаждущих. Я уже, буквально по капле на бурдюк, выдавливал из себя остатки, кровь почти не шла, можно было бы даже не перевязывать руку. Вскрыл вену на другой руке — та же картина. Насильно пожрал и вырубился.

На следующее утро не смог встать. Ночью моя болезнь вернулась. Всю работу по уходу за больными делает Цэрэн и те пастухи, или воины, которых он привез. Видел их у входа в юрту, где лежу с другими больными. Наверное, я ему это приказал, но точно не помню, в голове какая-то муть, плохо соображаю. Стараюсь пить бульон и кровь, но мне все хуже и хуже.

Вот уже неделю командую санитарами. Мы не общаемся, но когда мой взгляд натыкается на них, не отвожу глаз, я их просто не вижу. Не хочу видеть. Цэрэн им что-то объяснил, и ко мне они близко не подходят. В остальном пока претензий нет, установленный мной распорядок дня соблюдается неукоснительно: четырехкратное кормление населения стойбища, ежедневная санитарная уборка помещений — в доступном для их понимания варианте — как я надеюсь, хоть дерьмо выносят. Тут, правда, не уверен, что до Цэрэна достучался. Ну а в свободное время — дойка коз и отпаивание тормозящих в выздоровлении.

Эффект есть: больше никто не умер, отдельные личности, как мне сообщил Цэрэн, уже пытались выползать на улицу. Запретил. Сам я это делаю только по нужде. Пригнали еще две сотни всадников, они патрулируют окрестную степь, чтобы никто к нам не приближался. Никто и не приближается, донесений не поступало, правда, мне неизвестно, насколько глубок наш санитарный кордон. В стойбище всадникам доступ закрыт, общаются и передают мясо через повара-санитара, которому, в свою очередь, запрещено появляться в помещениях и контактировать с больными. Намудрил, но иначе не получается, на новую вспышку болезни никакой моей крови не хватит.

Гони, не гони от себя эту мысль, но, похоже, что источник эпидемии — я. Слишком схожи симптомы наших болезней. Я бы сказал, что у меня грипп с сильнейшей простудой, хорошо, что было мало дождей и обошлось без воспаления легких. И кровь моя помогла — умирать перестали. Только почему Цэрэн не заразился — не пойму, он без еды совсем слабый был, какой уж там иммунитет. Выбирать что-то надо — из этих предположений и приходится строить свою врачебную политику, хотя среди выживших (Цэрэн, рассказывая, аж глаза выпучивал!) даже шаман есть. Пусть скорей поправляется и принимает медицинскую ответственность на свою шею. А я коз пойду пасти, видеть их не могу. Не коз, козы-то здесь причем.

Сижу на солнышке, греюсь, коз пасу. Вчера сделал обход больных и ушел из стойбища, дальше сами поправятся. Цэрэн приволок мне подходящие сапоги, привез еду. Он в стойбище остался, да и мы с козами рядом. Санитары притащили и поставили палатку, устлали кошмами, двух коней оседланных пустили пастись, я ж пешком ушел. Стерегут меня, двое так и не уехали, спешились метрах в двухстах и костер жгут, а еще дальше, в паре километров, несколько десятков всадников в цепочку вытянулось. Думают, сбегу, что-ли? А коней для меня тогда зачем оставили? Да пусть делают, что хотят.

Приехал Цэрэн, опять крови просит. Вроде, всадники какие-то прискакали, в степи пять стойбищ от этой горячки перемерло, а пастухи и табуны остались, и там болеют, нужна кровь... В общем, надавил я ему в пятьдесят бурдюков по несколько капель и объяснил, что это в последний раз, больше не дам никогда, пусть обходятся, как хотят.

Если не поможет, эпидемию не остановить, и все впустую. Похоже, я у племени в дойную козу превратился, вот и пасут. Интересно, донесет до их хитрых голов Цэрен, что добром они от меня больше ни капли не получат? Или им все равно?

Через день конница покрыла степь по всему горизонту. Я и не подозревал, что кочевников здесь так много. Спасаются от эпидемии, жаждут припасть к живительному кроветворному источнику. Не передеритесь, дураки, все равно всем не достанется. Или передеритесь — хоть умрете быстро. Ну, что? Сидеть здесь и ждать, пока поделят и подвесят, как тушу на бойне? А, вашу пайку крысы съели, вот кровь и не пошла!

Залез на коня, голова кружится, но еще поиграем напоследок, я вас голыми руками рвать буду, зубами грызть буду, и вам придется меня убить. Я вам покажу, на что способна голая испепеляющая ненависть, и научу, что такое настоящий страх. Вас тысячи, и у меня нет шанса, но я приму свой последний бой. Кажется, даже запел.

Медленно, нагнетая в себе боевую злость, двинулся в сторону вражеской линии. Хватит осторожничать, что я себе — две жизни намерил? Пусть ветер поет в ушах свою прощальную песню, срывает слезы в уголках глаз.

За вечный мир, в последний бой

Лети, стальная эскадрилья!

Внешняя охрана расступилась, я пролетел мимо, даже не прислушиваясь спиной, пусть стреляют, им меня уже не остановить. Подошедшее к стойбищу войско выстроилось как на параде, тысячи по две в ряд, "от можа до можа", кто ж так очередь к донору занимает? Держитесь, ловцы человеков. Разогнавшийся конь в прыжке проломил ряда три, вокруг перекошенные рты, слетел с коня прямо на какого-то местного богатыря в железе, вырвал меч у него из-за спины — ага, тот даже среагировать не успел! — махнул им вокруг, справа, слева. Тяжелые удары в спину. Все!

...Надо мной склоняется небесная синь и ласково смотрит в глаза. Земля расстелила мне степь, травы нежно обнимают меня, звери приняли меня как зверя, птицы знают меня как птицу. Я прорасту травой, прольюсь на почву дождем, жадной пастью вкушу кровь трепещущей добычи, малым жаворонком разбужу жаркий летний полдень. Я принадлежу этой планете, я ее нелюбимый блудный и любимый приемный сын, и она никогда меня не отпустит. Я и мои друзья, у которых нет могил, мы навсегда вместе, здесь и сейчас. Пройдет время, прах мой примет планета-мать и смешает его с прахом моих друзей, и мы возродимся в ее творениях, и все это будет повторяться снова и снова.

Надо мной склоняются лица — женские и мужские, молодые и старые.

Мальчик тычет себя в грудь — Цэрэн, — потом показывает пальцем на меня. Ну и что, он меня уже спрашивал и знает, что я не хочу отвечать.

Но мальчик снова и снова взывает ко мне. Это планета желает знать мое имя, она, погубившая Юру, погубившая дядю Колю. И я хриплю ей в лицо:

— Томчин!

...Меня зовут Томчин. И будь ты проклята за то, что это услышала.

Глава 4

Какая-то из лошадей в образовавшейся свалке лягнула меня в спину и выбила дыхание и сознание. В общем, меня потоптали конями, больше ко мне никто и пальцем не прикоснулся. Да я, размахивая мечом и лежа на сбитом на землю богатыре, подсек паре лошадок ноги. Тоже никого не убил, не покалечил, богатырь сразу встал, помог разгрести кучу-малу и устроить на земле меня, потерявшего сознание от ударов копытами. Таким оказался результат моей бешеной одиночной атаки на развернутый, как для парада, тридцатитысячный отряд местечковой кавалерии.

Так Цэрэн мне передал, молодой еще, посмеивается над рассказами старших воинов, когда мне их излагает. Вот там я — легенда. Один всех побил, разогнал, еле спастись успели, а потом пал, пресытившись боем, на землю и уснул богатырским сном. Ну, что-то в этом роде. Надо запретить Цэрэну хихикать — прибьют еще.

Теперь у меня новая семья: мать, две жены, трое сыновей, сколько-то братьев и много кого еще — результат кровной связи со мной всех этих исцеленных, а еще всеобщей веры в то, что дух их почившего сына, мужа, отца и горячо любимого и уважаемого родственника вселился в меня. К этой умной мысли они пришли после всех обрядов и процедур, которые проделал надо мной поправившийся шаман в то время, пока я лежал без памяти после столкновения с победоносной конницей южан.

До этого меня считали юродивым лекарем, карающей и щадящей рукою бога, отделившей виновных от невиновных, чистых от нечистых, живых от мертвых, кем-то вроде святого, но не более того. То есть — поблагодарить, наплевать и забыть. Что я им там наговорил в бреду? А что бы вы хотели услышать? В голове поселился одессит и все время надо всем хихикает. А вы таки думали, там дух покойного?

Сказать, что я опять сошел с ума — ничего не сказать, от всего происшедшего нервно курю в сторонке и подозреваю, что давно пациент психбольницы. Забытый пациент. Вот сейчас откроется дверь палаты номер шесть, и придет добрый доктор ставить мне клистир. Вместо этого откидывается полог юрты, в которой я одиноко лежу вместе с двумя охраняющими мой покой мордами. Фу-у! Морды стоят по углам юрты, как каменные, а вот я действительно одиноко лежу, пока в юрту заползает на четвереньках Цэрэн. Мне с трудом удается сдержать усмешку, слабенький еще. Где же добрый доктор, он совсем меня забыл. Похоже, что шаман мою голову какой-то веселой травкой окуривал. Ха-ха, два раза, и все, хватит, а то привыкну.

Эта шкода Цэрэн опять сейчас в лицах будет мне новости изображать. Типичная мартышка по характеру, явные способности к абстрактному мышлению. Начинали — он на пальцах с трудом считал, а сейчас уже тысячи освоил. Надо будет ему счеты сделать и арифметике научить, принцип тот же, что и сейчас, только мы с ним травинки для обозначений используем. Когда земля замерзнет, как я ему на ней рисовать буду?

Иде я?! И-и-де я!!!

Хрен знает, где я! И никаких других идей... Жопа.

Что-то надо делать.

Постепенно прихожу в себя от всего, случившегося за последние полгода. Что же мы имеем в сухом остатке? Неизвестно как открывшийся межпространственный портал перенес меня и двух моих друзей на другую планету, или в другое измерение, или как там у портачей порталоделателей это называется. Перенос никак с нами не согласовывали, на нас не выходили, и, можно сказать, все произошло случайно.

Несчастный случай? Или то, что было — вообще неизвестное явление природы? Новая планета землеподобна, люди, по крайней мере, известные мне, похожи на людей Земли, конкретно — все признаки монголоидной расы с небольшими антропометрическими отличиями, как-то: руки и туловище несколько длиннее, ноги короче, чем в привычных мне пропорциях, в остальном — местные жители просто пониже земных аналогов. Хотя, попадаются и моего роста, называются — богатыри, наверное, сильные, "майку носят" . Ну, рожи их вообще дело вкуса, да и жизнь тут нелегкая, сам убедился. Кочевая жизнь. Раннее средневековье. Возможно, и животные в чем-то отличаются от наших, я не нашел различий, может, просто породы такие — не зоолог. Так же: не ботаник, не климатолог и так далее.

Похоже, занесло нас сюда где-то в начале лета, сейчас осень и, наверное, впереди — зима. Очень мешает точности оценок то, что какую-то часть времени я был без сознания или не в себе, проще говоря, не вел календарь, как Робинзон Крузо. Мы даже не успели определить продолжительность суток, как нас повязали. Сейчас у меня биологические часы уже сбились, в сутках может оказаться и двадцать, и двадцать шесть земных часов. Луна одна, никаких знакомых или запоминающихся пятен на ней нет. В общем, это мне тоже для определения времени ничего не дает, даже не высчитал количества дней в месяце — не было у меня пока спокойного месяца. С местными не разговариваю и не планирую учить их язык. Нет желания. Ну, это другая тема, сейчас опять заведусь. Все.

Все. Продолжим. Я на их земле, а не они на моей. Они здесь жили, и пусть живут дальше. К порталу явно отношения не имеют, то есть, не виноваты. Непосредственные участники событий первых недель, как я понимаю, все уничтожены эпидемией. Вылеченные мною с этим никак не связаны. Разве что, "те же звери из той же рощи" .

Разговаривать с ними не обязательно, но общие интересы могут быть. Оставляем для общения Цэрэна. Пока этого достаточно. Прогрессорством не занимаемся, не заслужили.

Далее. Они скотоводы. В основном — кони, верблюды, овцы, есть козы. Собаки, конечно, собаки. Вроде бы, все, что видел. Но, кроме кожаных деталей одежды и панцирей, имеются вещи, изготовленные из различных тканей. Очевидно, существуют другие страны и народы, которые это производят. Металл — аналогично: в обследованном мною стойбище никаких следов кузни, и при этом у них полно изделий из металла. Не булат, но вполне приличное железо на мечах. Котлы медные или бронзовые, даже наконечники у стрел металлические, хотя видел и костяные. Украшения: золото — точно, возможно, серебро. То есть, имеются шахты, металлоплавильни и, опять же, торговые связи.

Мука — ну это непонятно: что и из чего. Землепашество — вопрос пока оставим открытым. Религия — это ясно, шаманизм. Госустройство — не выяснил, мало информации. Армия — как ни странно, есть, и слишком большая для того гражданского населения, которое я видел. Армия неплохая, сплошь кавалерия, с этим надо будет заняться посерьезнее. С кем-то воюют, ждут нападения? Пожалуй, первое, что я объясню Цэрэну — что такое карта. Да. Это меня сейчас больше всего интересует, пусть поспрашивает и даст мне хоть какую-то карту. К тому же, нужны точные данные по эпидемии.

Я приказал, чтобы все выздоровевшие взрослые мужчины и женщины стойбища, вроде бы обладающие свежевыработанным иммунитетом к перенесенной болезни, сдали по двести капель крови из расчета пять капель на трехлитровый бурдюк конской крови. По два глотка на рыло вновь прибывшим. Сдавших помечать красной лентой на рукав и пока их больше не беспокоить. Ответственным за пересчет назначил Цэрэна, его все слушаются, недовольных пока не видно.

Выдал мальчишке свой лекарский жезл — костяную ложку. При такой человеческой скученности, порожденной подходом войск и еще бог знает кого на места недавней эпидемии, подобная профилактика, может быть, и даст результат. Попросил информировать меня обо всех случаях заболеваний в округе, хотя, конечно, идея с кровью — просто чушь. Спасти дикарей от болезней и вымирания могут только их боги. Так что, Цэрэн шамана предупредил — опасность! — пусть активнее работает.

Готовлюсь к встречам со своими новыми родственниками. Первой ко мне на аудиенцию попросилась моя старшая жена Бортэ. Остальные, вообще-то, после первоначального восторженного знакомства с лежащим в юрте чужим стариком с разбитой спиной совсем на встречи не напрашиваются и не заглядывают, прорывая кордоны моей охраны, и хорошо, и слава богу.

Цэрэн притащил грубую карту, начертанную ножом и углем на мягкой коже, и я в ней почти ничего не понял. Карту ему удалось буквально выклянчить, ее явно не давали, если судить по его кислой обиженной мордочке, и только благодаря Бортэ мальчуган получил желаемое. Думаю, старшая жена не интим со мной решила обсуждать: мы с нею принадлежим к разным видам homo sapiens, она не в моем вкусе, и я, хотелось бы надеяться, не в ее. Надо бы вытянуть из женщины какие-то пояснения к карте, или хотя бы узнать, кто их может дать, ведь кто-то пользовался картой местности, раз она есть? С другой стороны: кочевой народ, женщина, как это было сказано еще у диких древних германцев — киндер, кирхен, эм-м-м? Кухня. Ладно, посмотрим.

Но все-таки женщина, девушка, можно сказать. Второй раз видимся, первое свидание наедине. Прежнее впечатление обо мне, думается, было не очень, надо это поправить и хотя бы во второй раз соответствовать. Да, на самом деле — надо как-то выглядеть, женщины, конечно, любят ушами, но я так молчалив, что о ее несказанной красоте cмогу только рожи корчить, руками размахивать да профили девичьих головок рисовать. Эти профили, кстати, единственное, что у меня прилично получалось, пока я год посещал школу графики при Эрмитаже. Дамы потом всегда были в восторге — надо же, художник.

Утром Цэрэн приволок плоскую плошку воды, я в ней умываюсь обычно, а сегодня впервые на себя посмотрел. То, что на меня глядел старик со свалявшимися полуседыми волосами почти до плеч, усами, спрятавшими рот и сомкнувшимися с белой, без единого черного волоса бородой в две ладони, меня не поразило. Щеки с сеткой морщин — ну, догадывался, что не Ален Делон. Глаза, вроде, мои, обычные. Но то, что на меня из зеркала воды смотрел местный старик — это да, с этим надо было что-то делать!

В лихие годы гайдаровских реформ взял я к себе в бухгалтерию бывшую гримершу из дышащего на ладан Ленфильма. Окончила эта женщина, двадцать лет гримировавшая практически всю актерскую элиту страны, какие-то стандартные бухгалтерские курсы с бумажкой. Работала на съемках более пятидесяти фильмов, десяток из которых я готов смотреть и смотреть. Приехала на бывшую работу, к знакомым, поговорить, может, что слышно о выдаче задолженности по зарплате. Там я ее и подобрал, просто проезжал мимо, зашел и гулял по гулким пустым коридорам. Заглядывал в открытые помещения, никто меня не останавливал и ни о чем не спрашивал, да и видел я там всего с десяток человек. Парочка лиц была знакома, но сейчас уже не вспомню, кого узнал.

Так вот, пока гримерша у нас работала, стригла в конторе напропалую всех желающих. Любила свое дело, хотя как руководитель могу сказать: в бухгалтерии к ней вопросов не было. Старая рабочая закалка — и качество исполнения порученного, и дисциплина. По вечерам всех взлохмаченных приводила в божеский вид, я к ней раз пять под ножницы садился. Однажды она из меня Сталина сделала, просто постригла, задумавшись о своем. В другой раз татарский воин получился. Как-то бороду ненадолго отрастил — сделала из меня молодого Хэмингуэя. Скажешь — на ваше усмотрение, и такой вот результат. Потом я прекратил ходить к ней на стрижку — неудобно, директор, эксплуатация получается, а денег она за работу ни у кого не брала.

Отец у меня рыжеватый шатен, а мать блондинка из северных лесов. И, как следовало ожидать, родился я блондином с серыми глазами и жил себе блондином — поживал, лет до семи, о чем ярко свидетельствовало множество семейных фотографий. А потом начал темнеть и волосом, и кожей, и лицом, да так, что на летних фото солнце на моей поверхности стало давать блики, как на фотографии негра. Коричневого такого, бразильского. Хоть волосы не закурчавились, и то — ура! Правда, сейчас — курчавятся, если длинные отрастают. Никого это не беспокоило, тогда национальность роли не играла, сам видел детей фестиваля, с одним приятельствовал по Дворцу пионеров у Аничкового моста, изнутри помню чувство доброжелательного любопытства, а так — человек как человек. Нет, за негра меня никто не принимал, может быть — летом, издалека. Черты-то лица европейские. А к весне я отмывался от загара.

Тогда меня беспокоило, уж не приемыш ли я у двух белокожих родителей, в семейных архивах рылся, а архивы начинались только с военных фотографий отца и деда. Глубже — шиш, никаких документов, про меня — только свидетельство о рождении. Вроде, все правильно. Видя мое дрожащее беспокойство, после быстрого выяснения его причин и выдачи подзатыльника отец поведал, что мы из старого дворянского рода , а в тысяча семьсот девяносто шестом году мой предок женился на привезенной из похода турчанке, и теперь каждое четвертое поколение — так. В качестве пояснения к генетической теории Менделя откуда-то был извлечен портрет моего прадеда примерно в сорокалетнем возрасте. Сразу бы так, а то развели семейные тайны! Судя по прадеду, мне еще повезло, у меня легкая форма.

В общем, выкинул все из головы и жил спокойно дальше, дружил, не глядя на национальность, и ко мне никто с такими вопросами не лез. В армии считался гуцулом, каким-то образом выросшим в Питере и с негуцульской фамилией — но похож, усы, морда. Я в Карпатах не был никогда, не мне судить, а на актера Миколайчука похож, правда. После тридцати меня стали принимать за татарина, их в Питере много, и бизнес этому способствовал, только татары на этот счет помалкивали. Евреи, в основном, за татарина принимали. Мне, собственно, все равно, я на национальностях никогда не зацикливался, везде есть разные люди — и хорошие, и плохие. А глаза у меня круглые, разрез европейский, вот у моих друзей детства, корейцев — это да!

Не хватает мне сейчас гримера, не хватает. Кино-то историческое получается. Даже, где-то, боевик.

Волосы кое-как деревянным гребнем расчесал, видела бы мой парикмахер, в какой вид я ее укладку привел! Оброс, оброс... Ремешком голову обхватил, более-менее пристойно, хоть лоб виден, лицо обозначилось. Ножом бороду обрезал, щеки от щетины отскреб, не очень удачно, но армия всему научит. Сделал себе татарскую бородку — не так уж я и стар. Ну, полтинник, но не больше. Вот теперь видно, что я отношусь к другому видy homo sapiens — человек разумный.

Первая беседа с представительницей вновь обретенной семьи прошла ни шатко, ни валко. Дама оказалась весьма непростой. Нет, конечно, когда она переползла на четвереньках через порог юрты, распласталась ниц и что-то забормотала, я несколько заскучал — сейчас допросим сельскую курочку, прикажем привести ко мне достойного воина-картографа, и, утешив соломенную вдову обещаниями не забывать ее и писать письма, поручим передать привет Гюльчатай. Ай, как славно.

Но вдова поднялась, кивком подозвала Цэрэна и, более не отвлекаясь на театральные сцены, приступила к допросу. Если я правильно понял эту железную женщину, ее интересовали две вещи: зачем мне карта и не засланный ли я казачок. Второго она не озвучила, но все было очевидно. Похоже, в оценке своего семейного статуса я несколько перебрал. Никто не собирался следить за мной тщательно и кропотливо, устанавливать мои намерения и связи, поить коньяком в дорогих ресторанах и вежливо интересоваться самочувствием. Никто даже не испытывал родственных чувств. Вопрос в лоб — неверный ответ — и хана котенку. Вот так-то, благодарность этим людям не свойственна.

Я дал правильный ответ. Эпидемия, оценка площади распространения и ее скорости, превентивные меры на прилегающих территориях, заботы о здоровье армии, число потенциальных жертв на землях, принадлежащих клану. То есть, людей-то у вас в клане сколько? На какой площади живут, кто соседи, не от них ли зараза, много ли их, не нападут ли, пока у нас беда? Ответов не получил. Старшая жена опять рухнула и выползла на карачках из юрты. Вот и поговорили.

Думал я, думал, Цэрэна тряс, но на пальцах такого не объяснишь, маленький он, не знает ничего. О жизни знает немного, о людских отношениях, а вот жен моих и дочерей обозначает так, что любой догадается. Хорошо — Бортэ не видит. Международные у него жесты, насмотрелся, когда коз пас. Я все уже понял, пусть дальше словами говорит, имена употребляет, лучше запомню их и слова, черт с ними, а то будет ему секир-башка от... от... ото всех будет.

У меня такой расклад получается. Жили-были два племени, воевали между собой. Одно из них возглавлял мой предшественник, так неудачно скончавшийся и без почестей, за ноги, отправленный мною в могильник. Образовалась вакансия на должность вождя. Местечко должно переходить по наследству старшему сыну, но есть вопросы по поводу легитимности претендента со стороны других сыновей и их матерей, а также братьев покойного. У всех свои партии сторонников, и пока кого-то выберут — перережутся и передерутся основательно, часть племени отколется и откочует от неприятностей подальше, под крылышко к более сильным соседям.

Неизвестно, удастся ли выбранному президенту себя хорошо проявить, ведь враждебных племен может быть несколько, хотя главный враг, которого они очень боятся, безусловно, есть. И когда он появится, оставшийся народ, как говорил незабвенный Попандопуло устами Михаила Водяного, сам разбежится в разные стороны. А святое семейство останется один на один со своим ужасом и будет поголовно вырезано в соответствии с заветами предков местных дикарей, кровожадными наклонностями победителя и его здравым смыслом. В общем, все умерли...

И здесь появляюсь я, весь в белом.

Идеальный кандидат на временную замену. Юродивый лекарь не от мира сего, без малейших властных амбиций, не имеющий поддержки и родовых связей с каким-либо семейством в клане, бывший раб, пасший коз, судя по всему — пленный. Цэрэн единственный мог что-то рассказать о моей истории, но он промолчал, да и не знает он ничего, пастушок, коз пас, сам раб, о себе ничего не помнит. Возраст свой определить не может.

Как только военный вопрос потеряет свою остроту, меня тут же уберут, и никто не поинтересуется, почему помер — некому интересоваться. Семейное дело. И далее последуют нормальные легитимные выборы нового главы рода в семье, сопровождаемые, как водится, воплями и резней. А пока можно меня до дел не допускать, решать все самим, распределив властные полномочия между родственниками, в соответствии со способностями. Так я, убогий, получил общую поддержку семьи в назначении меня отцом народа.

Операция была согласована с шаманом, может, он и схему придумал, как объявить о свершившемся переселении душ. Боится, небось, что победитель у него погремушку отберет, у того ведь есть свой шаман.

Всей командой провели пиар-акцию под девизом: "Хозяин с нами, святой и герой". Все признали, никто не разбежался. Отец народа в своем шатре лежит, о народе думу думает, к победам готовится. Нация едина, как никогда. Признавай — или проиграешь.

Понятно теперь, почему Бортэ так встрепенулась, она мать основного претендента, глава партии власти, должна держать ситуацию под контролем.

Ох, что-то мне это все напоминает...

Надо приглашать Бортэ на переговоры.

Есть мнение, что пиар придется подправить. Это мнение есть у меня. С детства бережно сохранил в памяти сказку о коте и лисе, кажется, пора воспользоваться мудростью народа. Как говорится, мы тут посоветовались и решили. Будем советоваться. А то долежу в юрте со своей больной спиной до момента разрешения военного конфликта, и меня любая победившая сторона на радостях прикончит. Удрать не получится, в своей степи даже местный ребенок найдет и догонит, или стрела догонит. Значит, надо договариваться, вести переговоры, получать информацию, свободу перемещений — короче, работать на статус. Пусть растет, пригодится.

Исходя из данных Цэрэна, у нас имеется тридцать тысяч конницы. Кроме главного врага, есть несколько мелких, и при наличии карты, информации о местоположении противника и составе войск я способен продумать, каким способом нанести им поражение. Сила солому ломит, и враги не в крепости сидят, пятьсот всадников я тремя тысячами уничтожу на известной мне территории почти без потерь. Мявкнуть не успеют, второй стрелы послать, головой отвечаю, а как же иначе.

После пары-тройки таких демонстраций можно будет засылать послов к главному вражине-злодею. Предложим мир ценой полного подчинения, разоружения, сжигания знамен, что тут у них принято, главное — понаглее! Можно, нет — нужно! дань истребовать, да еще чтобы к сроку и в указанное место привезли. Сам принимать буду с верной тысячей, веревки подготовлю, на шею одевать, когда дань ко мне подносить станут. Место задолго до отправки послов подобрать надо, позиции занять заранее, замаскироваться — подойдут предгорье, балки, чтобы тысяч двадцать наших задействовать, пять отправим в засадный полк, пять в резерв ставки.

Ну не верю, что главный злодей сам такую наглую сволочь, как я, наказать не пожелает. Приедет и дань привезет. Весь приедет, сам, тысяч пятьдесят войска с собой прихватит и место двойным кольцом окружит, если не дурак. А дальше все от местности будет зависеть, если я ее правильно подберу, и от моих идей. Потери один к пяти, но можно подумать, как побольше народа в плен захватить. Это от доблести побежденных будет зависеть. Такой план на первую зимнюю кампанию. Годится? Бортэ женщина серьезная, но — женщина, не воин, какие-то мысли у нее возникнут, а значит, я получу карту и информацию. Осталось все это как-то через Цэрэна, помогая себе руками и рисунками, красочно изложить. Хуже не будет.

Теперь про мой образ в глазах будущих подчиненных и мирового сообщества. На данный момент мы имеем две проблемы.

Первая проблема: смута в рядах нашего воинства и прочих подданных, вызванная слухами о смерти во время эпидемии моего предшественника, обожаемого и победоносного, и переселением его духа в святого лекаря, спасшего правящий род или даже весь народ от болезни, отшельника, бессеребренника и просто очень хорошего, но никому не известного человека. Да, подселившийся дух уже подтвердил свое присутствие тем, что лекарь героически напал на пришедшее войско, победил его и рассеял, он признан семьей хана и духовенством, этого пока достаточно, чтобы не разбегаться. Но воевать под руководством такого лекаря с духом на серьезного супротивника народ не пойдет. И на моей Земле как-то плохо соглашались, без огонька. То есть, воинский дух армии такие полководцы не укрепляют.

Вторая проблема: прознав про такие прискорбные изменения с духом своего противника, все наши враги духом как раз укрепятся, и это касается не только руководства врагов, но и простых воинов, а такой боевой подъем поставит нас в заведомо проигрышное положение. Агрессии можно будет ждать в любой момент, более того, враги способны напасть одновременно или войти в союз для быстрого уничтожения ослабленного противника.

Мое предложение. Слить два образа в один. Отличная версия: хан остался живым во время эпидемии, более того, пожертвовав своей святой ханской кровью, спас свой народ. Хан в отличной форме, что продемонстрировал своей атакой подошедшей конницы, поприветствовав ее и проявив высокий боевой дух. Слухи еще не слишком расползлись, хана мало кто знает в лицо, а кто видел — в курсе проблемы. Значит, приводим меня в надлежащий вид, "гримируем" под хана, закрываем от лишнего общения охраной — все контакты через Бортэ и указанных ею людей, я же даже языка не знаю. Но каков эффект — смуты как ни бывало, а языкастых... Не мне вас учить. В общем, для народа — тот же хан, только святой и бодрый.

Теперь о злодее-супостате. Ну, во-первых, все союзы-комплоты против нас и преждевременные нападения сразу отпадают, а во-вторых — степь ждет сюрприз: это мои предложения о нововведениях в войсках, которые я озвучу после первых побед, и новизна военной тактики, ведущей к самим победам, если ее одобрит экспертный совет из уважаемых воинов, выбранных по указанию Бортэ. У покойного такого не было, его привычки и методика ведения войны врагам известны. Он уже святой, будет и победоносным, мне славы не жалко.

Вот, где-то так. А дальше — думай, Бортэ, думай.

Думай и давай мне карту, информацию и свободу. И я махнул рукой Цэрэну, чтобы тот подошел поближе. Будем приглашать старшую жену на рандеву.

Глава 5

Бортэ появилась через два дня, когда я уже не то что не ждал ее, а начал придумывать новые каверзы. Сегодня она, наверное, решила меня поразить, по крайней мере, я положительно воспринял перемены во внешности старшей жены. Вместо кочевницы в стандартных халате и шароварах, в которых здесь все ходят (судя по всему, это аналог нашей походно-полевой формы), в этот раз ко мне явилась царица. Роскошный халат до пят, под ним рубашка с длинными рукавами, скрывающими пальцы, под ней, наверное, майка.

У нас так обкуренные негры в кинофильмах иногда одеты, ярко, цветасто, все не по размеру, стиль такой в жизни. Те негры, которых я сам за границей видел, одеты, как все окружающие, а в Амстердаме или на карнавале в Рио народ поголовно валяет дурака, я сам валял, хотя в колготках, конечно, не ходил. Может, не с теми неграми общался, не туда ездил, правды жизни не искал? Шучу я, шучу, нервничаю сильно, свободы хочется. Сапожки Бортэ мне понравились, носки их выглядывают из-под халата. Великокняжеские сапожки. На голове какое-то медное, но, наверное, модное сооружение в виде трубы с перьями, стоящими в ней, как в вазе. Прическа. Очень красиво. Волосы в тонких косичках и по плечам лентами переплетены. Все золотом расшито, разноцветными камнями украшено, когда-то, маленьким, был в этнографическом музее — там примерно такая же байда напялена на экспонаты.

Так... Отставить разглядывание. Раз после прошлой встречи в мою стандартную однокомнатную юрту такой пришла, значит, не зря я старался. Теперь — работаем переговоры.

Бортэ переступила порог юрты, до нее все вползали, встала надо мной, лежащим на свернутом вместо подушки куске войлока, слушать готова. А вот это — подарок, это да, угодила. Дощечки, намазанные чем-то вроде воска, и медный гвоздь. Но Цэрэн все равно пригодится, он меня и мычащим понимает, хоть цифры до царицы донесет.

Два часа толковал, Цэрэна запарил, вроде, все, что хотел, два раза донес, но, поди ж ты, пойми — что ей в голову попало? Из нового. Учи язык ֫— и — лекаря пришлю! Уезжать пора на зимние квартиры, готовься. Да я встаю с трудом, как на коне поеду? А повозок нормальных у них нет. Не на телеге же по степи. А ехать далеко? Ну, как готовиться? Да пошла ты...

Опять под ложечкой заныло.

А переезд все-таки свершился, сейчас мы остановились в долине какой-то маленькой речки в предгорьях. Да какое предгорье, метров сто-сто пятьдесят выше степи, все жухлой травой покрыто, кое-где камень обнажился, видел пару осыпей. Но въехали в приличный котлован, все есть: пастбища, место для стоянки, вода. Чувствуется, что они здесь каждый год зимуют.

Ну и планета мне попалась, как тут только люди живут? Летом градусов до пятидесяти доходит, а средняя жара каждый день — тридцать пять. Почти пустыня. Думал, здесь зимы мягкие. Ага, как же! Двадцать градусов — это я спокойно бы воспринял, в Питере и тридцать, и ветер еще бывает, потерплю. А пятьдесят — не хотите? Был в Иркутске зимой при сорока пяти, могу отличить. Да, еще здесь снега мало. Юрту дали ханскую, большую, белый войлок. Охрана — шесть лбов за ширмой сопят, сменяются шесть раз за сутки.

Первый раз меня попытались убить часа через три после ухода Бортэ. Как раз прошла смена моего караула, и новая парочка замерла метрах в двух за моей головой, лицом к входу. Я своих охранников сразу так сориентировал, чтобы их не видеть. Уставшая пара у входа становится на четвереньки и выползает, новая вползает, распрямляется у моих ног и проходит за спину. Еще при прежней охране засунул два ножа за пояс и два зажал в руках, спрятав их под полы халата. Ножи принес Цэрен сразу после визита Бортэ, ничего другого я придумать не успел.

Паранойя, конечно, но кому-то надо верить? Я верю себе. Лежу, сплю, готовлюсь к походу. Когда новые стражники распрямлялись в юрте, открыл глаза, случайно поймал взгляд правого и все понял. Дальше — слушал его дыхание, минут через десять парень решился. На мечах я не дерусь, а молодому воину нетрудно с размаху зарубить спящего больного старика, тем более, что старик притворяется спящим. Мы оба знаем, что он знает, и так далее. Здесь у него ошибка вышла, именно здесь. Надо было колоть.

Как отомстила мне спина потом, когда все кончилось, отдельный разговор, но рывок из позиции лежа я совершил, и парень с вырванным из-за спины мечом пришел в точку соприкосновения с ножом, сам накололся, как бабочка. Интересно, что подкуплен был только правый. Левый меня решил убить из солидарности с товарищем, когда в палатку на его крик ворвалась внешняя охрана. Бабочка молчала — печень. С оставшимся было проще, я стоял на ногах, прижавшись к войлочной стене юрты и оскалившись, словно загнанный волк. Это мне, наверное, помогло, когда производилось их расследование, видели же, что я только защищался. Конечно, если это расследование было. Мне не докладывали. И дрожащий Цэрэн, наверное, что-то там пиликнул в мою пользу.

Я вылез из угла, снова лег и сделал вид, что меня все это не волнует, спрашивать бесполезно, я с вами не говорю. Быстро все убрать, кровь затереть, охрану сменить, всем лишним выйти. Надеюсь, что меня именно так поняли. Брюхо орало.

Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Началась конкурентная борьба за доступ к моей тушке. Не то чтобы я кому-то был очень нужен или чем-то ценен, но пусть, как говорят, у соседа корова сдохнет. Корова — это я, мне о себе и заботиться придется. Для начала прекратил есть то, что дают. Вот от мамы бы в детстве попало. Перешел на кулинарные экзерсисы солдатского котла, вместе с Цэрэном, естественно, куда ж я без него.

Цэрэн вытребовал для меня барана, и мы сдали его на кухню моей охраны. Помирать — так с музыкой и вместе, пусть и охранникам жизнь медом не покажется, если проворонят отравителя. Приказал пацаненку брать еду в середине раздачи, не торопиться, следить, чтобы по дороге в варево ничего не попало, при любых сомнениях — выбросить. Сомневаемся часто, сидим голодные. Охрана злится, про покушение помнит, похоже, тоже голодает. Или жрут где-то на стороне.

Второе свое спасение ничем иным объяснить не могу, только везением. Или — на фиг никому не нужен, в гробу меня видали. Решил разминаться потихоньку перед отъездом и просто ходить. Мне никто не запрещает передвигаться между юртами, охрана следует сзади, получается площадка примерно сто на сто метров, по которой я разгуливаю зигзагами. Пока отсутствовал — ну, сколько? — ну, час, одна сторона моей юрты оказалась даже не истыкана, а пробита стрелами. Около двадцати штук собрал внутри и передал охране. Часть стрел воткнулась в мою лежанку. Глупость какая-то, неужели стрелявшие не знали, что меня нет внутри? И куда внешняя охрана смотрит? Cкорее всего, кто-то кого-то подставил, стрелка можно определить по оперению. Да и проще для всех, если стрела придет в мою грудь из степного тумана, утром, когда я прогуливаюсь. Как я понял, здесь таких мастеров полно. Пора садиться на коня, опять учиться ездить. Вот, придумал! Могут мне еще бешенную лошадь подсунуть!

Что-то как-то несерьезно это все. Пугают, зачем?

Следующий случай произошел на третий день после свидания. Вспоминает Бортэ про меня, что ли? Ну, как такое объяснить? Я в этом стойбище уже месяца два. Племя к войне готовится, глава семейства здесь пребывает. Тридцать тысяч рыл в округе размещено. Должны быть настороже, и вдруг, во второй половине дня примерно триста всадников галопом вламываются к нам и начинают рубиться с охраной, с гражданскими — теми, кто выскочил, черт знает что вытворять, ломиться в юрты. Дикость какая-то. Как они здесь воюют? Что — опять провокация? Визг, крики, грохот на что-то налетевших лошадей. Один вояка ко мне в юрту сунулся, получил от меня брошенный нож в грудь и убежал. Охрана с воплями выскочила наружу и тоже исчезла. Я в юрте сижу, себя охраняю. Конская лава прошла, потише стало, эти обалдуи вернулись и опять за моей спиной стоят. У них что — все время так? Ни мозгов, ни дисциплины? Похоже, боевого охранения и разведки на дальних подступах тоже нет. Бардак.

Вечером после погрома без предупреждения явилась Бортэ с каким-то мрачным типом. Я его обозначил для себя — Генерал. Родственник мой, наверное. И стал я с Генералом в шашки играть. Генерал принес карту — местность более или менее читаемая, только нашего местоположения на этой карте нет. Расставил он двенадцать сотен вражеской конницы по холмам на карте, что-то вроде монеток использовал: сотня — пятачок, и мне выдал бусы на две тысячи конных стрелков — воюй. Я ему объясняю — сам воюй, а я погляжу, как вы тут лаптем щи хлебаете. Надулся, сейчас лопнет, скрипит, видно, что не нравится. Но Бортэ, сидящая рядом, легко его успокоила, начал потихоньку играться. Разобрали несколько схем, оба довольны, первый раз такое произошло. Только гости разошлись, тут и массажист пришел, третий день мою спину к походу готовит. Завтра в путь.

Ехали мы восемь дней. По меркам кочевников, наверное, просто ползли. В результате я справился с поставленной задачей, доехал сам, не упал, не заболел. В общем, молодец, свой парень кочевник. Ура, товарищи! Задницу стер, само собой.

Теперь серьезно. По дороге в палатке у меня постепенно образовалось что-то вроде Генерального штаба. Игрушечного, конечно. Кроме Генерала каждый вечер, часа через два после остановки обоза, являются ко мне трое Командующих дивизиями. В каждой дивизии примерно по десять тысяч всадников, но неровно, и называются они соответственно — левое крыло, правое крыло и центр.

Набор произведен по семьям или родам, в каждом из которых определенное количество юрт, поставляющих воинов. Все это как-то равномерно разбито на три части, но смысл очевиден — в каждой дивизии воюют воины одного клана, старые и молодые вместе, нет дедовщины и существует взаимовыручка. Командующих дивизиями я обозначил как Полковника, Майора и Капитана. Полковник старый, а Капитан совсем пацан, лет двадцать пять всего. Кроме них присутствует, но никогда не вмешивается в обсуждения Интендант. Это я его так назвал, думаю, так оно и есть.

Пока это похоже на семинар: они мне ставят задачки на различной местности, я их в меру способностей решаю. Своей информации дают мало, только Капитан иногда горячится и кое-что проясняется, как, например, с составом дивизий. Конница у них сборная, в части коней и вооружения разношерстная. Кто с чем пришел, тот тем и воюет. Оружие передается по наследству. Основное оружие — лук и меч, копий практически нет. Кони хорошие. По части коней всадники друг от друга отличаются только тем, что у большинства имеются три скакуна, есть, конечно, и однолошадные. Но чужого — не трожь.

Дисциплины практически нет, бандиты бандитами. Воинского конного строя не знают, нападают толпой. Стреляют по команде, но могут и без оной, увидел — пали, остальные присоединяются. Были случаи дезертирства во время боевых действий, наказывали, но без толку. Так и воюют. И в других местных кланах происходит то же самое. Главное имущество — скот, его и угоняют. Присутствует борьба за пастбища, красивых женщин и личные мотивы — месть. Воюют постоянно, охочи до чужого, собираются в стаи у хана, задумавшего набег. Легко меняют хозяина, сегодня у тебя тридцать тысяч, а завтра и нет никого.

Все как у всех, ничего нового. Но, считаю, за восемь дней — неплохо. Карты нет, свободы нет, но информация появилась. А степь — что степь? Снег идет иногда, буран почти постоянный. Или я не любопытный. Такие дела.

Всему хорошему когда-нибудь приходит конец. Еще вечер-два заседаний нашего Генерального штаба, и мои оппоненты заметят, что я начинаю повторяться в предлагаемых комбинациях. Перестановки туда-сюда, быстрая переброска сил и их концентрация на местах возможного прорыва противника, нереальная для исполнения с этой бандитской вольницей, и все, варианты закончились. Бобик сдох.

Я не заканчивал военного училища. И учила меня война. Шесть лет войны. На военной кафедре в институте преподаваемые предметы не оседали в памяти надолго, учеба там была вынужденной необходимостью, чтобы не вылететь, не более того. Пара по войне, запрет на посещение лекций, автоматическое исключение — вот что нам прочно вдолбили. Еще запомнилась шагистика по лужам в идеально начищенной обуви и отглаженных брючках. Нет, как правильно держать автомат при атомном взрыве, я усвоил, и кое-что еще, применимое в той реальности и неприменимое в этой. Остальное как вода — набрал в мисочку перед экзаменом, предъявил преподавателю, получил зачет, вышел за дверь, выплеснул.

А главное, нам не давали на военной кафедре истории войн и войск, тактики и стратегии кавалерии, всех этих Александров Македонских и их фаланг, то есть, того, что дают в училищах. Эти знания у меня только в объеме средней школы. Учили нас хорошо, сколько лет прошло, а если надо пообщаться на тему военных аспектов жизни кочевников, арабов, бедуинов, монголов, турок-огузов, о том же Чингисхане поговорить или о железном хромце Тимуре — справлюсь, тему поддержу, хотя не рвусь нисколько. С этими же справляюсь, беседуем. Да. Но, не две же недели.

Видятся мне два варианта завтрашнего завершения цикла лекций. Первый: пусть попробуют сами применить на практике проигранные нами схемы, прибегут побитыми щенками. Все прощу, лично приедем на места боев и разберемся. Переиграем. Второй: дайте конкретный практический пример, и на мою ответственность, отработаем. Лучше всего мелкий агрессор, беспокоящий мирных жителей пограничья, или крупная разбойничья банда до тысячи всадников. На выходе — моя свобода, должен же я что-то получить, а то все болтаем, болтаем. И информация, черт возьми, ну сколько так можно, ничего не знаю и не понимаю вокруг. Да при чем здесь знание языка, если никто ничего не говорит. Вот кто я такой, например? Опять — сам догадайся? С завтрашнего дня я — Томчин, и пусть произносят мое имя, когда ко мне обращаются!

...Чего-то депрессия навалилась. Типа: жизнь пошла скучная, неинтересная, бесцельная. Выпить нечего, кумыс их этот — дерьмо. Толку чуть, трезвенники. И вообще все — дерьмо. Надоело с этими козлами общаться. Объяснил им вместе с Цэрэном один раз свои предложения и замолчал. Не поняли — их проблемы. Не хочу я ничего. Цэрэн уже неделю грустный в юрте сидит, переживает. Зря. Все идет, как идет, и будет, как будет. Пора его арифметике учить. Сейчас и начнем.

...Приехали, праздник устроили, меня на пир притащили. Сижу рядом с каменной Борте, лег бы, да неудобно. И чего орут? Мяса не видели? Кого-то мелкого побили, а радости — полные штаны. Режутся друг с другом круглый год, гоняют табуны из рук в руки, а толку чуть. Лет двадцать-тридцать пройдет, кто был наверху — окажется внизу, а потомок пастуха станет ханом. У верблюда два горба, потому что жизнь борьба.

Почему они не понимают бессмысленности этого процесса? Все племена в округе на тысячу километров вряд ли насчитывают больше миллиона человек. Скорее, и того меньше. Эта степь могла бы прокормить вдвое, впятеро больше народа, если бы не людская жадность и дикость. Спокойно паси свои табуны, не бойся, что тебя убъют и детей твоих угонят в рабство, живи и радуйся, так нет. Или какой-то местный ханчик решит тебя пощипать, или сам, надувшись от жадности и гордости, почти рефлекторно потянешь жадные руки к чужому добру. Что за природа у человека (я не говорю — у этих людей, на моей родине не такого насмотрелся!). Это именно природа дикого человека, несмотря на все плоды цивилизации: нахапать побольше и гордо оглядывать всех с кучи добра. Не подходи — мое. Куда тебе все это, зачем берешь чужое? Ведь сдохнешь все равно. Ну, эти-то дикари не понимают, а у нас — что творилось после перестройки? Да и в последние годы рейдерские захваты напоминали месячной давности сумасшедший набег кочевников на летнюю стоянку. А, что говорить, дикари, не поймут-с.

Как говаривал Йоганн Вайс: — "Я хочу командовать многими и чтобы я подчинялся немногим". А я не хочу. Спать пойду. Надеюсь, имею я право и свободу хотя бы встать и уйти к себе спать? И нечего на меня так смотреть, Бортэ.

Достал я Бортэ воплями: "Я хан или не хан!" Провела ликбез. Недаром с Цэрэном язык учу потихоньку, сотню слов уже знаю. Хоть что-то начал понимать в этом сумасшедшем доме. Государства у них, как такового, разумеется, нет. Базовая единица общества — семья, называется это — "юрта", в среднем в ней человек пять — десять. В каждой юрте от одного до трех воинов, с учетом неженатой молодежи, остальные — женщины и дети. Юрты сбиваются в команду произвольной величины, назовем это родом, хотя национальные, языковые и родственные связи не обязательны, (тут я запутался!). Количество юрт в таком роде может быть от десятка до нескольких сотен, в зависимости от авторитета самостийного родового вождя и территории выпасов, которые эта орда способна удержать и защитить.

Следующий уровень — племя. Один из родовых вождей почему-то кажется остальным более перспективным для совместного нападения на соседние племена и становится племенным вождем, остальные приносят ему что-то вроде клятвы вассальной верности. Смешно. Такое племя может насчитывать несколько сотен тысяч человек, но все аморфно, постоянно кто-то приходит, кто-то уходит. Внутри каждого племени, рода, юрты идет резня из-за имущества и личных амбиций. Поскреби любого пастуха, и у него в предках и родне окажутся ханы и местные боги. Да и проснувшийся утром ханом может к вечеру одиноко пасти своего единственного коня, если за день все его соплеменники разойдутся по более сладким покровителям.

Существует местная аристократия, потомки всяческих героев легенд, когда-то удачно укравших у соседей козу или жену, и воспетых бардами за этот подвиг в веках. Мой предшественник был ханом с родословной и связями, но не слишком уважаемым своими вассалами, большинство из которых в собственных родах имели больше юрт, чем он. Имущество здесь распределяется по юртам, ничего общего, государственного — нет, и хан, фактически — это военный вождь, осуществляющий удачные набеги в военное время и успешно им противостоящий в мирное. И не хан, а каан. Ну, точно, индейцы, как у нас.

Но, если будет хреново нападать и обороняться, все выжившие приспешники от него разбегутся. Чего ж народ так цепляется за это каанство? А от того, что главный доход местного люда, особо им ценимый — халява, грабеж соседей, кто чего захватил, награбил, тот тем и живет. А каан сидит высоко, ему сверху видно все, где чего лежит, он главный потребитель трофеев. Жизнь проходит недаром, мясо ест каждый день, а не только когда в степи суслика поймает.

У кого скота много, тот, конечно, его подрезает, питается, а у кого мало — в основном охотой пробавляются, скотину берегут. Или жена каких-нибудь корешков накопает. У хана жен много, в общем-то, сколько хочешь, если пленников достаточно. Я думал — сколько прокормишь, но, оказывается, кормить не обязательно. Как-то сами едят, муж не заморачивается. Но главная — старшая жена, по ее детям род ведется. Остальные дети — родственники, не бастарды, как у нас, но все-таки... Родственники, одним словом.

Этот каан, который в меня вселился, собирался в конце лета в большой набег на соседей, с которыми у племени постоянные контры. То одни, то другие на чужое стойбище нападут, народ перережут и в полон заберут, скот угонят. Вражда многолетняя. Выглядят эти кровные враги как патроны из одной обоймы, отличия только в языке и одежде. Наши больше в степи живут, другие в горах, в лесах, у озер, в той же степи, есть те, что — в пустыне. У каждого племени мно-ого врагов. Пленные перемешиваются с победителями и через поколение азартно грабят и режут бывших соплеменников. Но можно отколоться от одного племени и уже через год в составе другой вражеской орды начать богатеть, угоняя табуны вчерашних друзей и союзников. Нормально живут.

Вселение духа казалось хорошей идеей два дня. На третий сразу несколько вассалов и союзников ощутили в себе силы возглавить срывающийся победоносный поход, а заодно и племя, и стали активно думать и зондировать почву в этом направлении. Соломенная вдова каждое утро просыпалась с опасением, что все уже откочевали, а ее позвать забыли, а может, и имущество семейное заодно вывезли и отогнали, поди докажи, что оно твое. Здесь действует закон стаи — кто сильнее, тот и прав. Повезло ей, соратники перессорились и не успели прийти к единому решению, а тут подоспело и мое предложение о слиянии в один моего и ханского образов.

Решили провести набег, а затем, по его результатам, вернуться к обсуждению, кто здесь главный перец. Руководителем войны избрали Генерала, тут пригодились наши семинары по тактике. Так что, я жил, жив и буду жить до завершения теперь уже весенней военной операции, пока я хан. Ну, нехай будет каан. Остальное понятно. "Лишь тот достоин жизни и свободы, Кто каждый день идет за них на бой" . И это таки верно сказано.

Глава 6

Предложил Бортэ соглашение о союзничестве. Пока она влияния своего не утратила, все хитросплетения местной политики понимает и впечатление у меня о ней, что умная и несволочная. Где-то я старшей жене даже сочувствую, мы в одной лодке, после войны шансов на избрание ханом у ее старшего сына нет никаких. Все поделит верхушка, состоящая из авторитетных родственников и крупных союзников, они же выберут нового вождя этой шайки. Бортэ и ее сыну в лучшем случае достанется мелкий род мужа с парой сотен верных сторонников, которые сейчас кучкуются вокруг нее, а то — и до юрты дело дойдет, если их верность не выдержит испытания бедностью и жадностью.

Что нам требуется. Продолжать запутывать народ слухами, сказаниями местных бардов о хане Томчине, по-разному описывать мою внешность, возраст, события жизни, раннюю биографию, включая параллельно в рассказы о реальных событиях из жизни ее почившего мужа множество баек и историй, случившихся с другими людьми. Поощрять разговоры о божественной сущности. При возникновении недоуменных вопросов ничего не подтверждать и не опровергать, кивать на богов — они все видят. Пусть люди судят по поступкам.

Это укрепит в простом народе уверенность, что с ханом ничего не случилось, рассказчики ведь cами болтают всякую чушь, в том числе и о мнимой смерти каана. Мне надо чаще появляться в войсках, в народе, пусть все видят, что хан — вот он, и выглядит именно так. И об этом рассказывают друг другу. Генералу и прочим этот ход преподнесем как введение врагов в заблуждение перед весенней кампанией, на случай, если слухи и лазутчики донесут до врага ненужную информацию обо мне. Самой Бортэ это выгодно, так как даже в не самом удачном для нас варианте — если меня не переизберут, но оставят в живых, большая часть рода останется с нами. Ведь если бывший хан, мужчина в полном расцвете лет и сил, жив-здоров — меньше народа разбежится, крупнее будет род. Вопрос про юрту — даже не рассматриваем. Не со всеми же мой предшественник за руку здоровался, а уж я как раз — постараюсь, по мере освоения языка. Ответственность за создание и несение нового образа в народные массы возлагается на Бортэ. Я на подхвате.

Второе. Кровь из носу, но я должен вместо Генерала возглавить и провести весеннюю операцию. О выгодах моего руководства для меня и Бортэ даже не говорю, возможно, удастся избежать перевыборов. Что получит наше племя и даже, может быть, племя нашего врага? Во-первых, мы, безусловно, победим, если у меня будут время на реализацию задумок и план местности. Мне требуется два месяца.

Постараюсь избежать больших потерь с нашей стороны и максимально снизить потери у побежденных. Попасут немного чужих коз, и все вернется на круги своя. Но лет на пять-десять эту конкретную резню между племенами прекратим. Во-вторых, на базе этой победы попытаюсь провести переговоры с другими врагами племени и как-то снизить накал борьбы. Может, обойдется данью, попробуем их напугать. Без дани наши головорезы все равно попрутся искать приключений на свою задницу. Но об этом подумаем потом. Сейчас — Генерал и остальные.

А Бортэ? Ей я могу пообещать удержать ханство и передать его ее сыну. Мне же не ханство на заштатной планетке нужно, а свобода... Интересно, сколько пастухов хотели бы оказаться на моем месте? Мяса — завались. Юрта — белая, личная охрана. Могу слуг набрать и девок местных. Павлины, говоришь? Хех!

Бортэ поверю на слово. Не потому, что больше некому, только себе... Ей я хочу верить, только подставляться не надо. Кто-то опять стрелял в меня издалека вечером и промахнулся. Ускакал во тьму бурана. Не учел поправку на ветер? Как дети...

А хорош бы я был в этой позе на стреле!

Светает. Затихли победные вопли наших всадников. Давно затихли панические вопли разбежавшихся противников. Сколько ни всматриваюсь в серую мглу, ничего не вижу. Тихо. А что я могу увидеть? Тихо грабят, несмотря на мой строгий приказ. Час назад, как Табаки из "Маугли" сорвался Генерал, как я понимаю, "только посмотреть", и он был последним. Терпел, наверное.

Вот и прошел мой первый отбор верных нам людей. Четыре моих телохранителя: Джелме, Боорчу, Мухали, Сукегай — эти имена я должен запомнить — перебороли основной инстинкт своего племени и остались со мной до утра. А Генерал, мой дядя по отцу Даритай, забыл, что еще ничего не кончено, и всех нас можно убить, и отправился мародерствовать. А надежды подавал.

Не знаю, что повлияло на то, что меня поставили во главе? Радость побед и сладость почти безнаказанного грабежа после использования Даритаем наработок нашего семинара? Со стратегической точки зрения разгром мелких родов, только номинально числящихся во враждебных племенах и промышляющих разбоем всех и вся, ничего не дал. В новостях об этом сообщили бы: стало спокойнее на дорогах. Но здесь нет дорог. И бандитов меньше не стало, здесь все бандиты. Часть из них разогнал Даритай, присвоив себе их имущество.

Может быть, все решил авторитет Бортэ? Или их общая любовь к халяве, желание поиметь что-то, не прилагая усилий, сохранив в чистоте свою незапятнанную репутацию? О карьере дальнейшей пекутся? Боялись собственной неудачи, поражения? Трудно сказать. Я чувствовал их полную уверенность в результате. Давай, побеждай быстрее, обедать пора! Роль военного вождя мне передали незамедлительно. И тут же выпучили глаза — а когда обед?

А обед будет нескоро. Несмотря на два месяца, полученные на подготовку, результаты ее пока сомнительны. Для чистой войны мне нужна дисциплина в войсках, чтобы никто не отвлекался на грабеж, пренебрегая своими обязанностями. Чтобы дальняя разведка не угнала первый же табун, который увидела, и не скрылась с ним вдали. Чтобы войска скрытно подошли к местам назначения, не поднимая шума и не отклоняясь от цели на те же грабежи. Чтобы боевое охранение перенимало всех встречных и поперечных, не убивало их, не грабило, а выполняло свою задачу и переправляло в наш тыл. Резюме: чтобы каждый знал свой маневр и не стремился грабить, пока товарищи воюют.

В общем, я выдал новый закон о разделе добычи. Принцип его таков — вся добыча собирается в одно место: это и пленные, и скот, и прочее имущество. Пересчет, раздел на доли — в соответствии с количеством наших воинов, выступивших в поход. Сначала погашаются все понесенные затраты, затем выделяются доли семьям погибших и раненых. Эти доли утроенные и удвоенные, соответственно. Затем хан, то есть я, делит остатки на число уцелевших участников похода, с учетом их весовых коэффициентов. Пришлось, родственники, аристократы настояли. Союзники, мать их. Два дня коэффициенты утрясали, пузами бодались, кто круче. Я, хоть и хан, за Бортэ спрятался, она объяснялась. Моя доля примерно равна доле тысячника. Но делю, по-честному, я.

С пленными такой расклад. Желающих вступить в наше войско принимаем с семьями и раскидываем по родам. Год плененные пашут бесплатно за еду, сразу по-минимуму возвращаем имущество за счет обогатившихся родов, в которые они поступают. Не желающих — в бессрочное услужение к новым хозяевам, преимущественно вдовам. Женщин, кроме красивых девушек, в услужение или во вторые-десятые жены, вместе с детьми. Пока, по опыту, непристроенных не оставалось, никто с голоду не умер. На девушек очередь, простым воинам, даже не женатым, вряд ли что достанется. Ну, ничего, в следующий раз. Не все сразу.

Да, вожди. Мужчинам-ханам секир-башка, с семьями поступаем по общему принципу. Что поделать, обычай. Обещали без зверства, но лучше им было бы умереть на поле боя. Вождизм тоже к чему-то обязывает. А племени без вождя больше не будет, и — конец раздорам. В результате — на большей площади будут пастись те же стада, и пасти их будут те же люди. Хватит драться.

Схема сражения у меня простая, отталкивался от местных привычек. Выезжают в чисто поле, толпа перед толпой, по сигналу кидаются друг на друга и по нескольку часов друг друга прилежно истребляют. Делают это днем, когда подготовятся. Крупных засад не практикуют, стараются показать товар лицом. Нас больше, мы победим, бойтесь. Складки местности не используют, разве случайно. На любую неожиданность реагируют стандартно: спасаются — потом, мол, разберемся. Если не преследовать, возвращаются — у вас там ничего вкусного не осталось? Вроде, все. Да, забыл, стойбища остаются неприкрытыми, все ушли на фронт.

Племя состоит из четырех родов, юрты раскиданы между двух рек стойбищами в радиусе пятнадцати километров. Одну дивизию Убилая, я его Майором называл, направил окружить район стойбищ редким оцеплением, пройдя им в тыл по берегам. Естественно, только после ухода местной воинствующей интеллигенции на фронт, до этого велел сидеть в предгорьях, в половине дня пути, и, выдвинув разведчиков, держать ситуацию под наблюдением. Подготовил два резерва по тысяче, на случай попытки прорыва из кольца, и тысячу придержал — на зачистку внутри, чтобы население не переживало и спокойно дожидалось нас, победителей, для описи имущества.

С воинственной частью племени разобрались так. Воинов у врага около тридцати тысяч. Подобрали место неподалеку от стоянок неприятеля, в устье реки, впадающей в озеро. Предгорья, складок местности навалом. Пятьсот всадников из дивизии Алтана, Полковника, кстати, сына какого-то очень знаменитого хана, нагло разбили там лагерь и приступили к выпасу, посылая десятки беспокоить чужие табуны.

К вечеру прибыло еще пятьсот, утром еще, а в результате к середине дня на нужное место приволоклись все тридцать тысяч обеспокоенных вражеских героев: мешать накапливаться нашим войскам, дать им по заду и совершить мощный набег на мою ставку, расположенную в полудне пути. Грозно напирали они толпой на моих ребят, загоняя их в треугольник: река — озеро, мои маневрировали, но не удирали, мол, биться будем. Биться — так биться, но тут ночь подошла, спать пора, кто ночью воюет? Грамотно перекрыли моим войскам пути отхода по берегам и спать приготовились. Утром эти две тысячи сами сдадутся.

Через час с тыла по ним ударила дивизия Капитана, Чжирхо. Нет, сначала минуту их лагерь осыпали стрелами все восемнадцать тысяч, а потом с визгом десять тысяч сабель Чжирхо обрушились на лагерь. Реакция на неожиданность у противника была стандартная — спасаться! И лазейку они нашли. Мои две тысячи встали насмерть на берегу озера, а берег реки оказался открыт — беги в предгорья. И ребята побежали прямо в лапы восьми тысячам Алтана. Обоз бросили. Они же без обоза воевать не ходят, и мы такие же. У меня при обозе три сотни, не дай бог, напорется такой же умный, как я. Все это происходило в темноте. Сейчас рассветет, и посмотрим, чему я их там научил. Надо собрать хотя бы две тысячи наших и организовать преследование. Ведь кто-нибудь, да убежал?

Сидим на совете, подводим итоги, пьянка длится второй день, никак до дела не дойти. В плен захвачено от ста до двухсот тысяч только гражданских, около пятнадцати тысяч военных. Мужская часть семьи хана перебита. Примерно десять тысяч воинов противника уничтожено стрелами, порублено в атаке, погибло при панике в давке. Около пяти тысяч разбежалось в разные стороны, никакого организованного сопротивления. Каждый думал только о своей шкуре. Среди гражданских сопротивления не было и, как результат, почти нет жертв. С нашей стороны погибло менее тысячи. Количество табунов и прочего добра не поддается быстрому подсчету.

Я пытаюсь донести до этих баранов, называемых советом, что наше племя просто удвоилось, и надо не делить барыши, а наискорейшим образом ассимилировать людей в новых условиях. Пока их держат на месте прежних стоянок силами одной дивизии. Но кто бы меня слушал, эти мелкопоместные царьки, считающие за доблесть украсть чужого коня или отнять понравившуюся женщину, а потом долго токующие об этом холодными зимними вечерами, как о величайших событиях своей жизни, цифры, которые я называю, просто не могут переварить. Для царьков это — много, очень много. Вот когда видно, что в юрте сидят дикие, неграмотные пастухи, примитивные бандиты, мародеры.

Мой дядя со своим сыном отличились, нарушили приказ, нахватали без счету добра и через своих прислужников уже организуют его вывоз. Командир дивизии Алтан поступил аналогично и вовсю грабит воинский обоз побежденных. Оба аж багровые — "не трожь, мое!" Снять меня пока не успели, а Капитан и Майор оказались моими людьми. Убилай охраняет пленных, его воины всячески препятствуют мародерству, но оно все растет. Видя, что такие! люди не слушают моих приказов, и другой народ потихоньку тащит все, до чего дотягивается. Чжирхо отобрал почти все, награбленное дядюшкой Даритаем, его сынком и Алтаном.

Но дальше-то что? Я же не могу их казнить, как обещал казнить всех мародеров и дезертиров? Вес у меня не тот. Кто же знал, что эти уроды полезут грабить, а за ними и половина моего войска. Кого казнить-то? Всех убью — один останусь? Пока весь этот бардак продолжается, население, естественно, оказывает сопротивление при мародерских наскоках на свое добро, попытках изнасилования и похищения, видя, что часть моих воинов этому препятствует. Количество жертв с обеих сторон растет на глазах, а этим — только кумыс жрать.

И в этот момент братец Бельгу, снизойдя к моим призывам обсудить судьбу пленных и переживая, что я мешаю ему есть и пить, предложил решить вопрос кардинально — перебить плененных, и дело с концом. Вот сука какая! Заткнул ему пасть, пообещал, что за каждого убитого сдуру пленного буду вычитать по два барана из его доли добычи. Ну и как прикажете следить за этим уродом, чтобы чего-нибудь не натворил? А остальные что, лучше?

В лагере пленных восстание. Около двадцати пяти тысяч мужчин собрались, вооружились как могли и кинулись на прорыв. Убилай не стал их удерживать, умница, мог стрелами всех выкосить, пока восставшие до предгорий доберутся. Рассчитывал, что выдохнутся, уймутся и — назад вернутся, к семьям. Ведь ни коней, ни вооружения, ни организации. Но в течение дня никаких положительных изменений не произошло, и пришлось бросить две дивизии на прячущихся в редких деревьях и траве удальцов.

...Пологие склоны, трава уже достаточно высокая, тополя, березы, заросли кустарника, но спрятавшегося видно всаднику с коня. Оставлять в тылу такую массу противника нельзя, вся операция пойдет насмарку, разобьются на банды и начнут мстить, воссоединяясь с семьями. Снова в плен удалось взять около десяти тысяч. Пятнадцать погибло, а к ним — пало пять тысяч наших. Сопротивлялись беглецы отчаянно, одними ножами резались, но кто бы мне говорил, что может сделать человек с одним ножом. Двадцать тысяч смельчаков полегло из числа лучших людей этого народа.

Да, народ, все-таки, один. И в этом народе нашлась одна сволочь, мой братец Бельгу. Пьяный, съездил к пленным (надо же было похвалиться, покуражиться), и сообщил им, что он брат хана, был на совете, и его предложение — вырезать всех мужчин племени — принято и советом, и ханом. Вы дерьмо, а я крутой, всех вас резать будем. Я твою маму, и папу, и бабушку, и так далее. Те проверили, поспрашивали у наших — действительно, брат хана, поверили и поперли на выход. А что им оставалось делать? Достаточно посмотреть на морду Бельгу.

Так одна сволочь уничтожила двадцать тысяч лучших бойцов своего народа, которые должны были его защищать. Сволочь, за всю свою предыдущую жизнь убившая по одному несколько человек, подло, из-за угла или в стае. Мое появление дало ему возможность перейти от действий рядового мясника, бычары, — сразу к геноциду. Об этом уцелевшие пленные рассказали, один сам все слышал.

Выбил Бельгу пинком под зад из юрты совета, исключил навсегда и запретил на совете появляться. Лишил всей доли в добыче. А что я еще могу? Заодно и дядю Генерала из совета исключил, благодаря его бездействию бардак получил развитие. Он, видите ли, мародерством занимался, некогда ему было пленных обустраивать. Я бы их всех поисключал, но тогда мне проще самому из юрты совета выйти.

Дальше вся работа с пленными и дележом добычи прошла по плану. Единственное отличие — вопрос о вступлении мужской части покоренного племени в наше войско даже не поднимали. Мои волками на пленных смотрели после таких потерь, несколько лет должно пройти, прежде чем вместе в одном строю воевать будут. А пока побежденным оружия лучше не давать. Настроение — как в бочку с дерьмом окунулся. Похоже, с моей наукой побеждать этих дикарей один на один оставлять нельзя. Опять надо думать.

Глава 7

Основная часть добычи ушла на обустройство пленных, особенно семей, утративших кормильца, и на компенсации семьям наших погибших и раненных. Теперь на Бельгу, нанесшего такой ущерб многим карманам, практически все смотрели зверем, он быстро собрал свои манатки и куда-то, не попрощавшись, откочевал. И правильно, скотина, целее будешь!

Несмотря на то, что в целом богаче мы не стали, народу в войске прибавилось изрядно. После первых побед к нам присоединилось много родов, главы которых принесли мне присягу. На их присягу можно не обращать внимания, но тысяч сорок за три дня мы сможем выставить, хотя, по-прежнему, это будет орда ордой. Вывод: нужно готовить грамотных офицеров, а уж они пусть формируют свои подразделения, исходя из поставленных задач. Готовлю только лично мне преданных людей. Алтан, мой дядя и с десяток других — урок на будущее.

Насчет грамотных занятно — письменности у них нет. Может, наш алфавит ввести, а то я нормальный приказ с вестовым не могу передать, только устно, что запомнит гонец. Учить кочевников некому, я один не потяну, пока Цэрэну арифметику вдолбил, понял — ну не учитель я.

После победы вопрос о моих перевыборах не поднимался, как-то спокойно и естественно за время подготовки к войне я перетек в шкуру хана, все привыкли, и вроде даже забыли, что я — это я, сумасшедший старик лекарь, обнаруженный прошлым летом в вымирающем стойбище. Похоже, всех устраивает настоящее положение дел, им так проще и спокойнее за свое будущее. Акыны Борте работают, кое-что слышал сам и вполне доволен.

В целях объединения населения и для поднятия своего престижа объявил всеобщий праздник и пир. Выдал для этого из своей доли почти всех баранов без согласования с Бортэ. Не знаю, как тут принято, я за хозяйством и имуществом семьи не слежу. Пусть меня побольше народу увидит и лично запомнит. Большинство богатеев жадные, от них такого не дождешься, но много ли раз в своей жизни бедняк наедался досыта? А здесь такой случай: подходи, угощайся, на хана любуйся, личность запоминай.

Да и люди должны расположиться друг к другу: на пир приглашаются все — и победители, и побежденные. Мир будем праздновать, на десятилетия — мир. За столом рядом со мной, на местах жен сядут две дочери хана разгромленного племени. Демонстративно роднимся, покажем всем, что принятые в племя — те же люди, за одним с нами столом сидят. Тьфу, на кошме. Надеюсь, праздник хоть как-то снизит накал страстей после приснопамятной резни.

Младшая, незамужняя, дочь хана досталась мне при дележе как руководителю проекта. По этому поводу после долгого кряхтения обратился за разъяснениями к Бортэ, боялся какого-то взрыва в наших уже наладившихся отношениях. Девушка — самый ценный приз, как на пиру — глаз барана. И ведь не передашь никому, сочтут за неуверенность в своем праве. Глаз барана также пару раз выкинуть не удалось, пришлось давиться. Бортэ отнеслась ко всему философски: подержи, пока не надоест, а потом сплавь куда-нибудь по-тихому. Обещала помочь с этим сплавом, когда обращусь. Слава богу, никаких сомнений во мне, мыслей о возможном нарушении нашего соглашения, если увлекусь молодой юбкой. Ей-то бояться нечего, но женщины славятся своим умением на пустом месте раздуть скандал. Подержу месяца два и потихоньку избавлюсь, отправим поближе к родне.

В первую же ночь после раздачи "призов" подарок был переправлен мне в юрту. Ну, что сказать, я, конечно, без женщин уже почти год. Вычтем проблемные времена, когда я об этом и подумать не мог, остается месяца четыре. Прижимает, само собой, сны по ночам снятся. Тяжеловато, и выхода из этой ситуации пока не видать. Но снятся мне женщины, женщины моего мира, женщины Земли, а здесь... Как бы не совсем женщины. С ними можно общаться, говорить, но вот желать их... Слава богу, я до этого пока не дошел.

Здесь вообще для секса условий нет. О мытье я просто не говорю, одежда не стирается и запах от меня, я подозреваю, еще тот. Конечно, притерпелся, внимания не обращаю, все равно ничего не сделать, на пиру, как все, пальцы вытираю о халат. Почему не о волосы моих подданных или о свои, как какой-то из монархов в европейском средневековье? Потому что волосы грязнее пальцев. А халат можно поменять на менее грязный. Но что толку думать об этих подробностях личной гигиены, если гигиены нет. Вот будем проезжать хвойный лес, нарву себе веточек и стану неделю, пока не пожухнет хвоя, зубы чистить. А в степи в зубах только травинкой или костяной иглой удается поковыряться. Некоторые, видел, ножом ковыряют. И ем я руками, потому что вилок нет, а ногами неудобно. Будет дождь или водоем — искупаюсь. Я в этом мире один раз купался в речке на другой день после последней битвы, минут пять: весна, вода холоднючая. В остальном — умываю два раза в день руки, лицо, когда вода есть. Или снег. С волосами: очень удобно косички заплетать, меньше пачкаются и не такие грязные. Мне служанка Бортэ тоже заплела, ничего, нравится, и лысина мне не грозит.

Как и положено, забился мой "подарок" в угол: сейчас страшный старик набросится и насиловать бедняжку начнет. Я, пока она все это себе придумывала, спать лег. Уже засыпал, когда девице в голову новая блажь ударила. Теперь она жертва, гарант жизни племени, сама на все согласна. Смешно, конечно, и жалко ее, но еле уговорил отстать. Так до утра в углу на коврике и переночевала. Ну, дальше пришел день, заботы, вечером опять спать в юрту вернулся. А там уже другая тигра сидит, жертву из себя изображает. Что такое, в чем дело? Оказывается, первая газель решила, что меня недостойна, и во спасение племени организовала поиск и похищение у мужа своей старшей замужней сестры. Малышня всегда старшим завидует, думает, что они красивее и фигуристей. В результате: то ли наши, то ли вражеские боевики разыскали парочку по наводке сестрички, мужа или убили, или прогнали, а новая жертва, воспламенившись сестринскими доводами, сидит на коврике в моей юрте и жаждет комиссарского тела. Дурдом.

Объяснил обеим, что зачисляю их в жены, ставлю на довольствие и посещу при первой возможности. Племя они спасли, могут этим гордиться, любовь моя к ним безмерна, и я их очень уважаю за героический поступок, пусть всем рассказывают. Так что, на пиру велено сидеть рядом, всем улыбаться, жизни радоваться, а то — смотрите у меня!

На другой день после пира один из бывших пленных прямо в стойбище захватил в заложники младшего сына Бортэ, мальчишку лет десяти, и поволок между юртами, приставив нож к горлу. Хорошо, что это увидела моя названная мать и закричала, созывая мужчин. Второй раз хорошо, что недалеко были по своим делам двое из моих ближайших телохранителей, и один из них, Джелме, зарубил террориста топором. Причиной нападения, скорее всего, была месть. Расследования не проводили — и так ясно, что ничего у меня из затеи сдружить племена не получилось.

Из большого соседского племени к нам прибыл посол. Жизнь-то налаживается, выходим на международный уровень отношений, послы пошли. Посол — послом, но на самом деле это звуковое письмо. Заучил наизусть обращение ко мне соседского хана и передает один в один, не занимаясь отсебятиной. Ответ так же озвучит. Бортэ растолковала смысл послания: предлагают заключить военный союз для совместного грабежа прочих соседей и вместе охотиться, если что.

Охота меня мало волнует, если наше племя не будут тревожить хотя бы несколько лет, табуны и отары на пастбищах снимут продовольственный вопрос окончательно. У нас в племени народ на охоту идет только с голодухи, или я просто не видел пока, как богачи охотятся. Искусство владения луком у степняков такое, что понятно — их предки когда-то были охотниками и били суслика в глаз. Умение полезное, постараемся сохранить, а сусликов, надеюсь, со временем оставим в покое. Пусть люди баранину едят, все-таки — монголоиды, а это обязывает.

Но соседний хан предложил военный союз, да еще по-доброму — за это надо хвататься двумя руками. На союз племен не всякий враг решится напасть, а совместную агрессию попытаемся отложить, пока племя не восстановит силы и я уже не смогу сдерживать их грабительские наклонности. Вот тогда и союз пригодится, уменьшим наши потери до неизбежного. Для пущей надежности мы с Бортэ предложили скрепить будущий союз браком ее старшего сына с дочерью старшего сына уважаемого хана, а старшему внуку его отдать в жены одну из дочерей Бортэ. Хан помрет, все в силе останется, раз породнимся с его старшим сыном. По-моему — хорошее предложение, им и зарядили посла в обратный путь.

Недалеко соседи живут, посол за неделю обернулся. По поводу наших с Бортэ матримониальных предложений ответ прозвучал примерно как — пошли вы в жопу! Вообще-то даже более оскорбительно, что уж здесь говорить о возможном союзе. Н-да, чего-то я вокруг нас и в оценке наших дел явно не доглядел.

На другое утро пришла плохая новость. Нас покинули мой драгоценный дядя-мародер со своим сыном-мародером Хучаром и господин Полковник — Алтан, уведший практически всю свою дивизию. Дядя и двоюродный братец тоже увлекли с собой более пяти тысяч воинов. С учетом погибших в резне у меня осталось менее одной дивизии из тех трех, с которыми я начинал поход. С отбывшими тронулись в путь все их домашние, а также табуны, отары и прочее движимое имущество, поскольку недвижимого здесь нет и не предвидится. В один день я потерял почти половину войск, оставшись с неполной дивизией ветеранов и примерно пятнадцатью тысячами разного сброда, который тут же начал расползаться. Хитрые дядя и Алтан кочевали своими таборами по нашей совместной племенной территории, кочевали-кочевали, и как-то незаметно перекочевали за ее границы, отправившись искать лучшей жизни и более щедрого покровителя. И, очень похоже, они его найдут в лице соседнего хана, только что пославшего меня в жопу.

Следом пришла информация о многочисленных поджогах на пастбищах на всем протяжении границы с соседом. А я по прежнему ничего не придумал и не мог решить: сниматься нам со стоянок и уводить гражданское население вглубь территории, или подождать дальнейшего развития событий. Народ ускорил темпы расползания. Что-то будет. Расставил частые патрули под командой надежных людей по горящей границе и стал ждать новой информации.

И она пришла, дурацкая и неприятная до невозможности. Соседушка дал согласие на предложенные нами браки, взял жопу назад и пригласил меня в гости лично, с небольшим эскортом. Господи, до чего меня эти азиатские хитрости задолбали! Вот сидит старичок и думает, что я поверю его ласковым посулам, и он меня зарежет. Он азиат хитрый, а я лох. Баран он, я могу его просто так зарезать, без хитрости, мысль такая в голову придет — и амбец старичку-обманщику. Чтобы кого-то зарезать, дед, не обязательно его обманывать, просто воткни нож в правильное место и не парься. До нервного срыва довел, гаденыш! Послал людей, чтобы проехали пол-дороги, имитируя меня с охраной, а потом вернулись. И пусть думает.

Досиделся! С утра прискакали разведчики: войска хана пересекли нашу границу. Примерно пятьдесят тысяч, может, больше, с ними пятнадцать тысяч бывших наших. Темпы продвижения конницы мне известны, приказал всем все бросать, садиться о двуконь и срочно уходить вглубь нашей территории, на восток. Ведь ясно же все было, чего тянул? Сам с дивизией Чжирхо остался невдалеке, прикрывать отход гражданских. Надо было посмотреть на состав войск и действия противника и прикинуть возможную операцию, но без реальной подготовки Генерал и Полковник на раз раскусят мои ходы. Что делать?

Двое суток мы пятились, отступая, прикрывали отход, угрожали ударом то на левом, то на правом фланге, избегая входить в соприкосновение с противником. Постепенно это стало бессмысленным: все, кто хотел и мог спастись — спаслись, пришло время подумать о дальнейшем ведении войны. Я оставил две тысячи воинов под командованием Джелме для прикрытия нашего отхода в отрыв от противника. Их задачей было только временное сдерживание, затем Джелме мог действовать по обстановке и уйти на север. Мы же, наконец, вырвались из-под давления основных сил вероломных соседей и галопом ушли на самый восток наших владений, в предгорья хребта, синеющего на горизонте. Там дали отдохнуть и подкормиться измученным лошадям, люди валились с ног от бешеной скачки последних дней.

Но недолгой была тишина отдыха, на третий день, вдали, у степного горизонта, показались клубы пыли, враг настигал нас. Оставив в лагере двести всадников для охраны запасных коней, я во главе оставшихся восьми тысяч выступил навстречу судьбе нашего племени. Биться до последнего с противником, захватившим почти всю нашу землю, выполнить свой долг перед доверившимися мне и поверившими в меня людьми, или смириться с исчезновением моего народа, который растворится в ордах захватчиков, подобно многим и многим, прошедшим этот путь до него?

Не знаю, что бы я выбрал еще полгода назад, но, давая слово Бортэ, внутренне я дал ей слово офицера. Сейчас это решит мою и их судьбу. Врагов было около двадцати тысяч, увидев нас, они остановились и стали традиционно выстраиваться для атаки, тасуя разноплеменные части, со стороны не поймешь, слабого или сильного выставляя на ее острие. Наших бывших коллег было не видно, наверное, разлетелись по дороге, не удержались от традиционно любимого занятия, как и остальные приблуды, отправившиеся пограбить на халяву тех, на кого в другое время опасались даже тявкать из-под забора. Нашу участь это не слишком облегчало, перед нами оказался костяк, наиболее сплоченная и профессиональная часть войск соседнего племени, многие годы воюющих бок о бок умело и жестоко. Ветераны против ветеранов, только моих в два раза меньше, и нам некуда отступать. Никакого выигрыша от отсутствия Генерала и Полковника я не получаю, идей все равно нет, как нет и пространства для маневра. Голая степь и две толпы друг против друга, большая и маленькая, а играть придется по их правилам.

Единственный наш шанс — использовать состояние бешеной злобы наших воинов, схожее со злобой загнанного охотниками волка, ощутимо реющее над последней дивизией. Я буду четырежды бросать по две тысячи этих берсеркеров в самый центр наваливающейся на нас толпы и, уверен, каждый перед смертью уничтожит гораздо больше двух воинов врага.

До заката я наблюдал, как сносило ураганом и буквально растворяло вражеские эскадроны на пути моих отрядов. Как постепенно их продвижение замедлялось, направленные с флангов удары начинали сдвигать их несущие смерть ряды, и я снова слал очередное подкрепление. Мы никуда не хотели прорваться, мы хотели как можно больше их уничтожить. На закате я повел последние наши силы в атаку, и все повторилось, потом сопротивление ослабло, и мы увидели спины наших врагов. Они бежали. Наступила ночь. Поле битвы осталось за нами.

Более-менее собрались, поискали раненых и скрытно выдвинулись к назначенному ранее месту сбора — лагерю. Всю ночь подъезжали отставшие, израненные, потерявшие сознание в битве и каким-то образом очнувшиеся позже. Нас осталось две тысячи восемьсот, из них две трети ранены, многие тяжело. Из известных мне лично преданных воинов погибло более двадцати. Второй сын Бортэ ранен, тяжело ранен Хоилдар, один из моих офицеров. Потери соседей меня не интересовали. Много, наверное.

Утром снялись из лагеря и ушли в предгорья, буквально копытами коней встав на нашу границу. На всякий случай: мы не знали, в каком состоянии враги и что они опять предпримут. Раненым нужен был хоть какой-то покой, а в степи мы не сможем их защитить. Думаю, и здесь не сможем, но делаю все, что могу. Вокруг отличные пастбища, имеется лес, можно охотой добывать пропитание.

Хоилдар скончался. Из тяжелых умерло около двухсот человек. Остальные поправляются. Прискакал перебежчик — и такие еще есть! Сообщил, что соседи готовят новое наступление. И, в который уже раз выручила Бортэ — предложила выйти в район кочевий ее рода (откуда она выходила замуж), там передохнЕм. Через две недели мы расположились на отдых в стойбищах рода Бортэ.

Глава 8

Уже неделю мы здесь, мои люди неплохо размещены и накормлены, раненым оказана помощь, и скоро они будут в строю, лошади отдохнули и набирают вес на великолепных пастбищах. Я благодарен великодушному главе рода, который, несмотря на очевидную угрозу из-за нашего пребывания на земле этих гостеприимных людей, предоставил нам кров и заботу друзей и родственников.

Пора и мне задуматься о путях возвращения наших земель, восстановлении сил племени и изгнании захватчиков. Отсутствие идей еще не повод для бездействия, его губительность уже доказана. Нужны план борьбы и его неуклонное воплощение, а не разовый фейерверк выигранного сражения. Восстановление будет постепенным, одним наскоком и даже истреблением части оккупантов, проблемы не решить. Для начала нужна какая-то ниточка, ведущая к пониманию причин круговерти, происходящей на этой земле. Моя неудачная попытка создать островок временной стабильности провалилась не случайно. Стечение обстоятельств слишком быстро разрушило созданный мир, так и не успевший дать ощутимых для всего народа плодов. Но конец этого мира был закономерен, как и крах всех моих предшественников.

Бортэ объяснила, что всю землю их народа населяет множество племен, родов с различными самоназваниями, их сотни — больших и маленьких, они постоянно враждуют и истребляют друг друга, но мне кажется, что это все же один народ и объединяет его один язык. Есть какие-то различия в произношении, варианты местного говора, но ситуация близка к тому, что было в моем мире. Россия, Украина, Белоруссия. Каждый из нас понимал каждого, на каком бы языке он не говорил.

Эта страна так же разделена на три части. В восточной, в степи и предгорьях, после победы над своим соперником-ханом совсем недавно правил я. Но, кроме подвластных мне родов и племен, принесших вассальную присягу, есть масса других, которые просто живут, кочуя в бескрайней степи, от пустынь на юге до лесов на севере, воюют, рожают детей и снова воюют, и так век от века. В срединной части земель, в степях и пустынях, над моим народом властвуют два хана. Один из них, как оказалось — названный отец моего предшественника на посту, и есть напавший на меня сосед, хитрый дедушка. Второй не лучше, и я не удивился, когда узнал, что он тоже участвует в нападении, ведь он мой названный брат, что-то вроде побратима. Бывший муж Бортэ славно повоевал и с ними, и против них, и с каждым из них в отдельности против другого, и, что интересно, втроем — против хана западных земель, в лесах и горах.

В западных землях только один хан, так уж сложилось, и он считает срединных и восточных собратьев грязными дикарями. Меня это не поразило. Похоже, так дело обстоит везде. И вся эта земля одного народа усыпана свободными кочующими племенами, дружественными по отношению к одним, враждебными по отношению к другим, но не принесшими присяги никому и вырезающими всех по своему собственному выбору и почину.

А вот и идея появилась. Первое, что я обязан сделать — выполнить свои обязательства по отношению к Бортэ. Я обещал передать сыну Бортэ ханство, а где оно? Первое — надо его вернуть. Идея проста — "Тот, кто нам мешает, тот нам и поможет. Не правда ли, шеф"? В смысле, помогут круговерть и нестабильность, царствующие здесь. Я разбит, обескровлен, сброшен вниз к подножию пирамиды, а мои враги на ее вершине, в зените могущества. Ха! В этой стране ничто не вечно.

Начну с врагов. Им не удержать захваченные территории — не местный уровень. Нахапать и утащить на хазу пропивать награбленное, это пожалуйста. С землей и людьми работать нужно, но это не цель их жизни, своего хватает. Армию я им поубавил, а западный хан не дремлет. Для грабежа много времени не потребуется, рука набита, скоро вынуждены будут уйти. Далее: их двое. Бандиты никогда не довольны своей долей, только если один обокрал другого, тогда да, один доволен. Скоро перессорятся, начнут резаться и придут ко мне просить союза — один против другого. Совести-то нет. Надо немного подождать.

Теперь — проблемы. У меня две тысячи шестьсот всадников. На днях ко мне начнут стекаться обиженные и недовольные срединными ханами. Придется брать всех и отдавать под команду моих офицеров, а их у меня теперь две тысячи шестьсот, проверку они прошли. Придется пока принимать у недовольных их халявную вассальную присягу, но если я хочу что-то исправить в жизни этих людей, нужно думать о личной и ответственной. Чтобы не разбегались и не разбойничали. Но об этом я поразмышляю потом.

Совсем другое дело, а ты боялась!

Во второй половине дня ко мне в юрту пришел глава рода с сопровождающими воинами и торжественно принес вассальную присягу. А вот это плохо, это не от недовольства захватчиками, он меня испугался, моих ветеранов. Страшно неудобно, мои себя, вроде бы, тихо вели, но страх появился, этого не поправить. Принял присягу с благодарностью и приказал назавтра выдвигаться в новый лагерь, подобрать место с учетом возможных пополнений, на вырост, желательно у реки, и чтобы пастбища были не хуже этих. Надо пожалеть наших гостеприимных хозяев, загостились.

Бортэ готовит послание ко всем нашим врагам. Все-таки мне никогда не понять женщин. На что она надеется, усовестить их, что ли? Моих аргументов женщина просто не воспринимает, ей кажется, что она сейчас разъяснит плохим дядям всю глубину их падения, и они дружной толпой кинутся исправляться и каяться. А, с другой стороны, она открыла мне новый взгляд на их мир. Конечно, они звери, но есть и Бортэ. Счастливчик я, везет мне в жизни на хороших людей.

Послание пойдет от моего имени, и запретить ей этого я не могу — ханство я еще не вернул, и она имеет полное право как может, содействовать его возвращению. Так что, как только отправим гонцов, лагерь тут же придется менять, а жаль — прибыло уже шесть тысяч воинов, но места и пастбищ хватило бы для тридцати. В речке вода прелесть, в меру холодная, как я люблю. Конец курорту. Пользу можно извлечь из всего: гонцами отправлю Архая и Сукегая, у них головы варят, разведают, что смогут, а Сукегай был одним из четырех моих телохранителей, не бросивших меня в ночь первой битвы. Ему я верю, не предаст точно. Послушал еще раз сочинение Бортэ. Сопли.

Сам виноват, соображать надо было.

Гонцы вернулись. Точнее — один гонец; Сукегай остался во вражеском лагере, продался и предал. Что сказать? Как вы яхту назовете, так она и поплывет. К матери его претензии. Архай привез в свернутой бересте посылку от дедушки, его кровь из пальца. Старый пень совсем с ума сбрендил, он бы мне еще другие свои анализы послал. Или у них это что-то значит? Я вообще их всех своей кровью поил, и ни одного "спасибо". Бортэ несет какую-то пургу, расстроилась, опять нас послали. Снова отдал приказ о переносе лагеря, скачем, как зайцы. Меньше писем, больше дела, а то нас и свои желающие записаться на войну не найдут. Третий лагерь за две недели, на нас речек не напасешься.

...Залезли почти в болото. Разведчики обещали озеро, но все пересохло, на поверхности плавает вонючий ил, и, чтобы напоить коней, его надо отгонять. У нас бы от такой воды и люди, и кони передохли, а эти ничего — пьют, правда, добавки не просят. Загнали сами себя этими письмами на северную границу, выступать рано, народу пока мало собралось, а вода дрянь. Разведка уверяет, что других надежных мест, где на нас не донесут и тут же не прихлопнут, нет. Чертовы письма, не дай бог, болезни начнутся. Хоть выпасы приличные, без коней нам нельзя. Интересно, сколько я на своих кривульках за час проковыляю? Километр? Два? Пока не проверял и не хочется.

Прибыл мой дядя-мародер. Прогноз сработал, в лагере противника разброд и шатание, хитрый дедушка ночью хотел прихлопнуть всех своих друзей по несчастью, но, наверное, как и в случае со мной, сам себя перехитрил. Все успели разбежаться. Второй срединный хан, мой побратим, а с ним сын дяди Даритая и Алтай-Полковник рванули под крылышко западного хана, а не ощущающий никакой своей вины в том, что другие не пришли с войны, дядя Даритай решил присоединиться ко мне. А может, просто делает вид, что бессовестный дурак, а на самом деле — очень даже расчетливый прохиндей, мне воины нужны, и он привел три тысячи. Улыбаемся и терпим дядю, как он терпел, когда очень хотелось пограбить, но было нельзя. Что, сволочь, стал богаче? Бортэ в восторге, просто летает. Какие все-таки хорошие люди, почти все раскаялись! Вот и попробуй, тронь гада. Уверен, вся эта шайка-лейка сама планировала замочить дедушку, он просто первый успел.

Кроме дяди прибывают и очень достойные люди, надо будет их в деле посмотреть, но впечатление очень хорошее. Явился голодный и оборванный, с горсткой своих людей, мой родной брат Хасар. Говорит, что был в плену и, бросив там всю свою семью, бежал, чтобы присоединиться ко мне. Устроил семейный пир по этому поводу. А дядя Даритай сразу нашептал, что никакого плена не было, братец добровольно перешел на сторону врага. Шпион, получается? А как проверить?

Легко. Берем гонца и сообщаем дедушке от имени брата, что искал он меня, искал, и не нашел. Ни слуху обо мне, ни духу. Растворился я в пространстве, исчез, может, даже помер где — как собака, никто не знает. Война окончена, вы победили, а я, несчастный Хасар, хочу воссоединиться с семьей и прошу вашего на это согласия. Пришлите проводника, пусть он меня к вам приведет. Вот таким макаром. Есть, конечно, шанс, что сами гонцы меня предадут, надо их встретить на полдороги, а дальше посмотрим. Гонцов двое: один — Хасара, другой — мой человек, на всякий случай. Сразу выдвигаемся на место предстоящего рандеву с гонцами, его я предварительно присмотрел, сможем там качественно встретить даже тысяч двадцать карателей, если гонцы и Хасар — предатели. Им, пока, ни слова.

Все прошло штатно, гонцы получили проводника и бересту с анализами хана для Хасара, повязали проводника по дороге и в таком виде доставили нам. Какая неожиданная встреча! Решил предоставить возможность Хасару самому разговорить пленника, все-таки подозрения есть подозрения. А я рядом посижу, понаблюдаю, о чем беседа пойдет. Может, и о Хасаре что-нибудь интересное услышим? Дерзай, брат, он в твоем распоряжении. Р-раз! И нет головы у проводника. И что я должен по этому поводу думать? Что у меня в родне одни идиоты? Или я идиот?

Послушаем теперь, о чем нам поведают гонцы, а Хасара пока с глаз вон, пусть погуляет, нервный он какой-то. Оказывается, дедушка поверил в сказку, объявил праздник и всей приближенной толпой отмечает мою преждевременную кончину в специальной палатке, расшитой золотом. Вот дает, даже палатку для такого случая заготовил! А ведь это, кажется, удача!

Расслабившись от ощущения наступившей безопасности, враги решили провести отдых на пленэре и разбили лагерь в чудесной своей красотой горной местности с прекрасным ущельем, языком вдающимся в живописные горы. Выпивают, закусывают, на посторонние шумы не реагируют. Охрана по минимуму. Надеюсь, тоже себя не обижает, прихватила кумыс, и под вяленную конинку его, с чесночком. Благодать! И, главное, расположились перед самым входом в это дивное ущелье, немного их туда подтолкнуть, и какой шикарный мешок получится! Там тысяч двадцать-тридцать, у меня с собой пятнадцать, в лагере пять, но народ постоянно подтягивается.

Сейчас первая половина дня. Скакать надо примерно сутки, если все быстро вчерне спланирую, разведку пошлю, то она туда сегодняшней ночью прибудет. Осмотрится, местность уточнит, немного охрану почистит. Пять тысяч под командой Архая отправлю вперед о двуконь, дадим им самых свежих лошадей. Прибудут ближе к утру, перекроют пути отхода, обозначат и сосредоточатся на направлении главного удара.

Я с десятью тысячами появлюсь утром, но надо постараться прибыть еще в темноте и, сходу, на изнемогающих конях, (потерпят еще немного) по обозначенному Архаем направлению нанести удар. Шар упадет в лузу, то есть в ущелье. Начнется паника, как же без нее, инстинкт предков. Внутрь не пойдем, окружим и станем медленно душить, нужно беречь людей. Постоянно подходят подкрепления из нашего лагеря, и надо организовать посты на всем пути следования, пусть всех желающих повоевать заворачивают к нам. Тысяч десять еще подойдут в течение суток. Определимся с составом для проведения блокады и организуем работу по сменному графику: восемь часов повоевал — еда, отдых, покой. Новые табуны подойдут, лошади свежие. Может, враги сами сдадутся, поглядим. Ну что, погнали?

...Гладко было на бумаге, да... Не только кони выдохлись в этой скачке, но и люди. Поэтому наш первый удар отразили, и пришлось резаться всерьез. С трудом, но загнали врага внутрь ущелья. По поводу запланированной пересменки тоже пришлось облизнуться, не судьба пока моим неграмотным товарищам попользоваться плодами просвещения и цивилизации. Только-только хватило народу держать периметр.

Стойкость, в данной ситуации, враги проявили необычайную, трое суток, день и ночь, резались и не сдавались — без еды, без отдыха, без надежды, без организации. Хитрый дед бросил все свои усилия на спасение себя любимого и преуспел. Говорят, ночью, второй или третьей, скрылся со своим узким кругом. Вот как он это сделал — не говорят, не знает никто, и я не пойму. В общем, к концу третьих суток подыхали от усталости обе стороны, но сдаваться пришлось той, которой просто некуда было деться. Количества жертв пока не знаю. Выйдем из ущелья, и на отдыхе будем считать наши раны и потерянных товарищей. А пока — победа. Победа!

Воевали — веселились, подсчитали — прослезились. Что-то мне пословицы все в голову лезут, наверное, такая голова. Пустая. Из моих более-менее подготовленных пятнадцати тысяч осталось чуть больше десяти. Из двух тысяч шестисот офицеров пало примерно триста. Остальных, лежащих в ущелье, уже друг от друга не отличить, тысяч тридцать погибло с обеих сторон. Это на глаз, никто не хочет заниматься подсчетами.

Кроме десяти тысяч, в которых уверен, к концу недели я располагаю примерно сорока тысячами воинов, принесшими мне присягу. Это и бывшие вражеские воины, и подошедшие наши, и даже с той стороны границы подтянулись неизвестно чьи племена. По уже сложившемуся правилу, в каждую присягнувшую группу назначаю командира из преданного мне корпуса, иногда нескольких — на ключевые руководящие посты, от сотника и выше. Бывший вождь остается в своей группе кем-то вроде комиссара, но мое нововведение в корне отличается от института комиссаров гражданской войны. На нем теперь снабжение и регулирование гражданских дел внутри рода. В военные вопросы — ни-ни. Не рядовой, конечно, но с правом только совещательного голоса. Остался мой дядя Генерал без своих трех тысяч воинов. Кроме сиюминутной выгоды с дисциплиной преследую следующую цель — по окончании военных действий роды расползутся по степи, все забудут и начнут своевольничать. При наличии внедренного мною руководства никуда им от обязательств не деться, а убьют кого — приду и накажу, ибо — бунт!

Фактически, я раздаю все роды в аренду, пользование, собственность доверенных лиц, образуя новую касту — служилое дворянство. А действую так, чтобы было понятно, все они мои: и бывшие хозяева родов, и офицеры, и народ, и воинская добыча — вся моя, я ей сам распоряжаюсь, награждая достойных. И попробуй теперь один из моих офицеров напасть на другого, на его род, на мою собственность. Всей массой навалюсь, ибо царь! Хорош разбойничать, работать надо, табуны пасти. Меняем феодальную раздробленность на просвященный абсолютизм. Надеюсь, в этот раз не шило на мыло. И уж совсем робко надеюсь, что абсолютизм получится просвященным, я все-таки кандидат технических наук.

Никто не протестует, хоть с маслом их ешь, сами намазываются. Восток дело тонкое. Любую мягкость, доброту, воспринимает как слабость, и сразу — нож в спину. А сожмешь в кулак, чтобы только писк раздавался — видно понимание в глазах. Тем более, что после последней битвы мой авторитет в их глазах, то есть кулак у носа — о-го-го!

Нет критики, приходится все самому изобретать. Наверняка чего-то не додумал. Кому такой подход не по нраву — вон из моей степи. Сейчас еще недельку передохнем, и проведем победоносный рейд по всему возвращенному мне свободному Востоку, а далее двинемся в бывшие срединные ханства принуждать племена к миру, рассылая во все стороны гонцов и разведчиков с лозунгом: присягай, или проиграешь. Цель — выгнать всю недовольную шушеру в западное ханство, пусть потом мой коллега с ними мучается. Объединю Восток и Центр, буду ханом грязных дикарей, а он, на Западе, ханом культурных.

Не вижу я у присягнувших мне вассалов возможности продолжать грабить и убивать, слишком большие силы я себе под руку собрал, не устоять разбойникам против государства. Эксцессы, конечно, будут, но это и хорошо, мы их показательно устраним. А у моих офицеров появятся в подчинении верные войска, дай только срок. Сами научатся устранять эксцессы. И только попробуй напасть на одинокую юрту в степи, пустыне, предгорьях, угнать последнего коня у бедняка или изнасиловать его дочь. И пограничную стражу введем. Казна и армия в одних руках. Пока нам важна добыча, а начнем перевооружение, народ подкормится в мирные времена, введем налог на содержание постоянной армии. Как-то так, посмотрим.

Наконец, война закончена, страна потихоньку приходит в себя после летних потрясений. Вот и осень. Вторая моя осень в этом мире. Может, хоть теперь, осенью и зимой, удастся спокойно поразмыслить о происшедшем со мною? Сейчас нахожусь в центральном ханстве, отработаем пиры, подправим структуру управления, и — можно возвращаться к себе на Восток. Уже говорю — к себе. Привык.

Может, так и лучше: постепенно привыкать, пропускать через себя все происходящее, а то иногда ловлю себя на мысли, что действую — как в кино. Как хороший актер в самый ответственный момент должен поднять в красивом жесте руку и произнести героическую речь, так и я поднимаю, и произношу, и вижу себя со стороны, и мне даже интересно, что будет дальше с героем. А не пора ли герою — со съемочной площадки — домой? Или хотя бы на зимнюю стоянку, где не надо каждый миг ощущать на себе сотню взглядов, а можно надеть свои старенький удобный халат и растоптанные сапоги и сидеть у себя в юрте, думая о происшедшем со мной. И даже охрана не видна, а только тихонько сопит за ширмой. А я — это я, сам с собой.

Зачем Бортэ постоянно напяливает на меня шикарные шмотки? Какой в этом смысл, если все знают, что страна принадлежит мне, и они сами принадлежат мне. К чему эти хвастовство и кичливость богатством, у нас еще много проблем, и глупо стоять над униженно склоненной спиной бедняка, лежащего перед тобою на ковре, в сапогах ценой в три коня. Что я ему этим доказываю? Недостижимость для него власти и богатства? У него и так жизнь нелегкая, а здесь еще я со своими сапогами и халатом. Вот если бы иностранные послы... Так нет же послов!

Провели пенсионную реформу. Ну, это я ее так громко называю. Здесь письменности нет, все на слово приходится делать. С трудом, но собрали данные о всех пострадавших, потерявших кормильца семьях, и выделили им помощь из доставшейся мне собственности срединных ханов. Еще послали глашатаев по всему Центру и Востоку — созывать жалобщиков к хану. Столько же их набралось... День послушал, а потом просто приказал каждому зашедшему просителю выдавать по два барана или вещами, если прибыл издалека и баранов к себе ему гнать в лом. Вроде, справились.

Глашатаи предупредили всех моих назначенцев, что строго спрошу за смерти подданных от голода, болезней и притеснений, зима же на носу. А мне воины будущие нужны и матери будущих воинов. Уже по родам ведут учет всех семей, где от пяти и более детей. Бортэ страдает — состояние двух ханов по ветру пустил, семью разорил. Трофейную юрту с золотым шитьем простым пастухам подарил. Не пастухам, а уже дворянам, и не только юрту. У меня еще много добра осталось, а по весне отары и табуны удвоятся. Я же знаю, она добрая. Вот у моей названной матери кроме четырех родных сыновей, считая меня, есть два моих сводных брата и целых четыре приемных. Это не считая дочерей. Здесь не принято бросать детей без поддержки, какая война прокатилась, но безпризорников нет, всех сирот по юртам распихали. По-всякому живут, но живут.

А вспомнить миллионы беспризорных в начале девяностых у нас в России, да и в новом тысячелетии от брошеных детдома ломятся. Это как? И я этих дикарей еще буду учить любить детей? Введу государственную поддержку материнства. Со следующего года все инвалиды войн, мыкающиеся по стойбищам, будут поставлены на государственный кошт с обязательством учить подрастающее поколение. Поколение здесь шустрое, само подрастает, но мои вояки не так будут бояться превратиться в калек и повиснуть на шее своих домашних. А здесь это быстро, самому в прошлом году чуть ногу мечом не отрубили. Госслужащий — это не жалкий инвалид-попрошайка. Статус! И, аналогично, про старух, заслуженных матерей — пусть молодежь воспитывают. Посмотрю, что получится.

Манилов.

В числе прочих мне принес присягу родной брат старого хана центральных земель, хитрого деда. Опасаясь осеннее-зимних восстаний, не очевидных, но все-таки возможных, выказал ему всяческое уважение, единственному из вассалов сохранил высокий пост и оставил право владеть личными бывшими подданными, направив десяток своих для контроля в среднее и высшее звено. Обсудив с Бортэ мою весеннюю свадьбу с дочерьми бывшего восточного хана-конкурента, решили продолжить традицию и просватали двух дочерей этой марионетки: одну за меня — понарошку, а вторую — всерьез, за младшего сына Бортэ. Вообще-то, мальчишке десять лет, но для него — всерьез, есть у Бортэ какие-то планы, а для меня, убогого — понарошку. Я ничего не имею в виду, но все-таки, почему? Не понимаю женщин, мы же обо всем договорились?

Свадьбы состоялись, хорошо погуляли, и за последующий месяц мой тесть успел возненавидеть меня, составить заговор, собрать недовольных, поднять небольшое восстание и попытаться меня убить. Азия-с. Вот так, добротой и лаской. Как сказал великий мудрый Черномырдин: "Хотели, как лучше, а получилось, как всегда". Мне бы магнитофон, и крутить эту фразу по утрам, вместо зарядки. Чжурче получил указания не церемониться, войска, и в приятном для меня стиле (не даром учил) завлек дедова брата в западню, где и завершил мой неуместный приступ соплежуйства.

Мне-то что — Чжурче забрал свою награду, мою нареченную, попытавшуюся при расставании захватить с собой повара, выданного ей на время, чтобы меня не домогалась. Повара отобрал — должны же у хана быть хоть какие-то маленькие привилегии. А вот как сынок Бортэ со своей собирается жить, если ей от такого папаши хоть что-то передалось в характере? Конечно, это его дело и Бортэ, но ведь жалко мальчишку, маленький еще, пропадет.

С западных рубежей пришла информация, что при переходе границы убили хитрого деда. Сопредельные пограничники зарубили его по ошибке, слишком неказистым и завалященьким показался им бывший хан. Вот и закончилось наше противостояние. И пограничников он попытался обмануть, а потом передумал, решил раскрыться и... не успел. Хитрый дед. Эх...

Глава 9

Дело было уже на Востоке, в предгорьях, на зимней стоянке, но еще осенью. Можно бы сказать, что мы готовились к долгому и приятному зимнему сну, сладко позевывая, расслабленно поглядывая вокруг и доброжелательно относясь к окружающим, не собирающимся нас размаивать от наступающей дремоты. Я тоже старался не психовать.

Зимовать был вынужден вместе со всей своей ближайшей родней, возвышение рода не оставило их равнодушными, и я каждый день наблюдал все новые и новые прибывающие лица, абсолютно не знакомые или слишком знакомые, век бы их не видать. Приперся даже братец Бельгу, совершенно забыв о моем подзаднике и опасениях за свою жизнь. А что поделать: по проводимой в жизнь новой концепции это — аристократия нашего народа, раз уж я его хозяин, сыновья Бортэ мои наследники, и весь прочий гнус — наши родственники. Количество народа вместе с чадами и домочадцами перевалило за десять тысяч, воздух ощутимо загустел. Высший свет убивал время на пирах, балах и охоте, заново узнавая друг друга, выстраивая новые приоритеты по степени близости к моему телу, договариваясь о новых свадьбах, союзах, строя козни — шла простая размеренная жизнь кучки надутых индюков, считающих, что они правят миром. Шучу только про балы, дворцов пока нет. За что боролись?

Сначала прискакали ребята с западных пограничных кордонов, потом пришла информация от дальней разведки, затем поступило сообшение от охранной тысячи и, наконец, у моей юрты появился настоящий посол. На все про все двадцать три дня. Молодцы мои ребята, одинокий посол через всю страну проехал, и никто его не схарчил. Да он и не видел, наверное, никого, боялся, бедняга. Но хвалить себя рано, без моей охраны волки бы его доедали, все-таки нам еще работать и работать, народные привычки так просто не исчезают. И что же такое важное случилось, если кто-то в предверии зимы присылает мне не стандартную говорилку, а целого посла, они же на западе даже читать-писать умеют, только я их цидулок пока не видал, любопытно посмотреть, любопытно.

Опять война, хоть рот не открывай. Западный предел переполнился моими врагами, изгнанными с Востока и из Центра, и теперь все это варево при поддержке западного хана грозит выплеснуться на нашу территорию. Надо наносить упреждающий удар: раньше лета они не соберутся, значит — весной. Зимой умные люди не воюют, померзнут все к черту. Опять отдых побоку, за зиму готовим по картам схему весеннее-летнего наступления и захватываем западное ханство. И правильно, все равно это надо было бы делать, терпеть этот клубок змей у себя под боком, эту вечную Чечню — просто себя не уважать и время терять. Подтягивай потом западную территорию до уровня реформ восточной, вечная окраина в перспективе. Будем сбивать патриотов в кучку. Как там Геббельс, кажется, говорил: одна страна, один вождь, один народ. Пора приглашать уважаемого посла, оголодал и замерз, бедолага, столько с коня не слезать.

А посол-то иностранный оказался, совсем интересно, я думал, кто-то из своих предателей подлаживается, хотя ведь знают, что не люблю. Недавно слуга сына хитрого деда приехал с супругой, хвастался, как ограбил и угнал коня у своего опального господина, хоть жена его и останавливала, просила пожалеть хозяина. За наградой приехал, и я его наградил — голову с плеч долой. Ведь предупреждал, что у нас в степи грабить и угонять коней нельзя? Ни у кого нельзя! Предупреждал ведь? Всех же предупреждал? А вдову, за честное следование нашим законам, наградил. Народ шепчется, обсуждают. Черт знает что они поняли, но грабить нельзя и предавать нельзя. Я им эту мораль вколочу.

Все, чего и ожидал, с поправкой, что инициатором будущей агрессии является сам западный хан. К своим южным соседям он обратился с просьбой поддержать его замыслы и ударить меня одновременно с ним с юга. Грамотно оценив ситуацию и события последнего года, южане не пожелали таскать каштаны из огня для уважаемого хана, предводителя культурных краснокожих, и слили информацию мне. В общем, очень приятно было познакомиться. С благодарностями и подарками отправил посла назад, выдав ему теперь уже официальную охрану. А сам, два денька подумав, собрал семейный совет: пусть и они хоть что-нибудь скажут, живут ведь здесь давно, подробностями владеют, воевали с гадюкой, и вообще. Пусть задницу оторвут.

Приятно, когда тебя так любят, уважают и поддерживают. Вот рассказал я о намерениях Запада по отношению к нам со слов уважаемого посла, и все дружно и громко завозмущались. Наверное, в тоне у меня что-то такое было. Сообщил о своих планах на весенне-летнюю кампанию, и все меня дружно поддержали. Все, кроме самого младшего приемного брата Отчигина. А это интересно, вроде, глупостей я не говорил? Может, подскажет что-то, чего его старший брат не заметил? Молодой совсем. Отлично себя показал в прошедших боях. Нет, все нормально, просто горячится. Кричит, что у всех кони отощавшие, а у него сытые, готов хоть сейчас! Не вопрос, отпустил бы, пусть поздней осенью воюет, да в одиночку западного хана ему не одолеть, а пулемет я ему пока не дам. Но внимание стоит обратить, летом получит серьезную командную должность, только в подчинение ему надо дать часть с проверенным командиром и окружить опытными людьми, а так — толк из парнишки будет. Не собирается за спинами отсиживаться.

Инициативу стоило поддержать, и я похвалил младшого. И надо же, не все ко мне присоединились. Вот брат Хасар продолжает настаивать на весеннее-летней компании. Молодец, не боится противоречить, за дело болеет. Тоже надо учесть его в своих планах. А ну ка, даванем на него, посмотрим грозно. Ох ты, как все раскричались. Тихо! Молчать! И — тишина. Только у входа в юрту совета слышны крики непропущенного братца Бельгу о немедленном выходе на врага его, героя! Как он их всех ограбит, угонит их табуны, ах, какие табуны! Ну, хоть с юмором здесь в порядке, улыбаются все. Громко благодарю и сообщаю, что с такими родными и соратниками никаких врагов не надо. Но все же воевать будем летом, а зимой займемся подготовкой к войне. Радостно кричат. Так все-таки, что у них с юмором?

Вот и опять весна. Время белых ночей, застывших в граните каналов, холодной серой Невы... Где это, где?..

А здесь конец весны, считай, — разгар лета по-нашему. Кони за два месяца на сочной траве набрали идеальный вес, неутомимы, но пока не перекормлены, выдержат запланированный переход и еще будут в годном для атаки состоянии. Двигаемся по бескрайней степи на запад, по густой траве, полной цветов. Запах цветущей степи ни с чем не сравнить и не передать. Это как запах розы — сам по себе эталон для сравнения. Степью пахнет... Пройдет совсем немного времени, и под палящими лучами светила эта сочная зелень пожухнет, порыжеет, перестанет радовать глаз проезжающего всадника, а запах останется. ...Как же легко дышится здесь...

Скоро потянутся низкие вершины холмов, начнутся солончаки, песчаные дюны с корявыми деревцами, мы выйдем к отрогам гор на самом западе наших земель. И вот она, заграница. Двигаемся походным порядком: в авангарде дивизии Чжирхо и Убилая, когда-то Капитана и Майора, соответственно. У них самые подготовленные и сработавшиеся войска, и за зиму их подготовка только улучшилась. Далее идет основная группа из четырех новых дивизий, сформированных в преддверии этой кампании. Командиры Джелме, Мухали, Собутай и Боорчу. Они со мною с самого начала и, очень надеюсь, что меня не подведут. О Джелме даже не беспокоюсь, здесь я уверен. Последняя, седьмая дивизия, прикрывает обоз в арьергарде, командует ею Архай, в нем я тоже уверен. Вот и все, что я решил взять в этот поход, немного, но качество достойное.

Три дивизии новобранцев под командованием Наи, Борохула и Чжурче остаются для поддержания порядка в стране, выполнения охранных функций и несения пограничной стражи на дальних рубежах. Есть еще оставшееся в родах местное ополчение, но эти пусть лучше сами себя охраняют да вовремя сообщают профессионалам о возникающих проблемах. Надеюсь, пока будем воевать, в нашей стране сохранится покой, и народ получит первое мирное лето за многие годы. Люди хоть как-то подправят свои дела, прибогатеют. Переложим тяготы войны со своего населения на плечи супостата. Сами сдадутся — очень хорошо, ханское состояние пойдет на раздачу местным беднякам и мои социальные программы. Не слишком программы идут, и не воруют у меня, а как-то дела идут не слишком. Конечно, пока не было времени этим плотно заняться, попросил Бортэ приглядывать, а остальное — после войны.

По данным моей разведки, придется опять нам побеждать в меньшинстве. Противник напрягся и для агрессии подготовил более ста тысяч вояк, своих и беглых из наших пределов, да еще зарубежных племен сколько-то привлек. Так что, быстрота и натиск — опять единственные наши союзники, да еще маневр может помочь. Когда же мы, наконец, кого-то просто тушей накроем и придавим? Надоело прыгать вокруг медведей мелким хищным зверьком. И людей надо беречь. Как это все у меня получится, пока даже не знаю. Вот упрутся рогом, как тогда в ущелье, и что? Решат, к примеру, культуру защищать от диких варваров — до последнего. Ну ладно, вот и граница, скоро первые стычки пойдут.

На этот раз меня явно боялись. Нет, произошло это не сразу, конечно. Первые захваченные пленные из западных дозоров поливали нас грязью, демонстративно принюхивались, морщили носы и свысока, пренебрежительно, смотрели на восточных варваров, цедя сквозь зубы ответы. Они сообщили нам, что культура все равно победит дикость варваров востока, тем более, что нас так мало, и что, прознав о нашем приближении, западный хан перенес лагерь своих войск в степную часть страны, подальше от границы, на сочные выпасы. На конницу упор делает, я же говорю — один народ.

Весь этот балаган напомнил мне поездку в девяностом году в Латвию, только специфического прибалтийского акцента поборникам культуры и демократических свобод не хватало. В середине восьмидесятых мы с матерью три года подряд отдыхали в Лиепае у дальних родственников, оставлявших нам свою квартиру и перебиравшихся на это время в Ленинград. Таких пляжей я больше нигде не видел, но это не к теме. Жили мы там как местные жители и никаких проблем ни с языком, ни с национализмом. Один только раз удивился, что у соседей по лестничной клетке, крайне дружелюбных, гостеприимных и приветливых людей, младшие дети пяти и трех лет не говорят по-русски.

Потом сообразил, что — правильно, сохранение национальных традиций, пусть сначала малую Родину полюбят и примут в себя, а потом уже и весь Союз воспринимают. И никто этим порядкам не мешал и не заморачивался. А в девяностые — нате вам! Нет, может, я не понимаю чего, у всех свои тараканы в голове, но у меня один дедов брат Зимний брал, а другой — белогвардеец, и при немцах служил, что же нам, в семье — перерезаться, что ли? Оба в лагерях насиделись. А я и у того, и у другого в детстве на коленках сидел. Вот между собой они не общались, меня же это никак не касалось, я — внук их младшенького.

... Отправились мы вслед за ханом, встали так, чтобы видно нас было на линии горизонта, нам тоже коней подкормить надо. После долгого перехода к границе наши войска подрастянулись, я выдвинулся с авангардом, с основной частью оставил брата Хасара, чтобы присматривал взаимно за ними и не давал отвлекаться, а к обозу и к дивизии Архая подбросил младшенького Отчигина — молодой, горячий, не даст им особо отставать, а то без него война закончится.

В первую же ночь, пока остальные наши не подтянулись, приказал всем двадцати тысячам воинов разжечь каждому по пять костров. Не надо думать, что нас мало. Покажем товар лицом, как это здесь принято. Бойтесь! Следующие две ночи, по мере подхода основной группы войск, костры запылали до самого горизонта. Может, перебор получился, такого количества воинов во всей стране нет. И это еще обоз не подошел. Как настроение у оппонента?

Хреновое у него, похоже, настроение, оппонент попытался скрыться. Желание нас не видеть у него, определенно, пришло в противоречие со здравым смыслом, потому что, убегая, он расположил новый лагерь вблизи скал, перекрыв себе пути к отступлению в случае элементарного охвата. К этому охвату я сразу и приступил, направив дивизии Чжирхо и Убилая в обход левого фланга врага, а дивизии Джелме и Собутая — правого. В центр, для лихого безбашенного налета и дальнейшего панического отступления отправил готовиться дивизию Мухали.

Снял с обоза почти всю дивизию Архая и поставил ее в засаду, пусть Отчигин сначала поучится терпению и подождет под руководством своего наставника, зато потом от души оторвется, взяв в кольцо преследователей Мухали. Себе оставил дивизию Боорчу, в резерве, для удара в переломный момент. То есть, если бы враг ничего не просек в моем плане, в лоб на раскинувшийся стотысячный лагерь налетела бы дивизия Мухали, обстреляла бы его и прошла по краю, нанося максимальный ущерб. Когда ошеломленные, но уже пришедшие в себя западники впали бы в ярость и дали отпор, вот тогда дивизия Мухали в панике рванулась бы от них, заводя самых резвых и смелых врагов в засаду Архая. Там мои две дивизии спокойно могли перемолоть тысяч тридцать воинов врага. А тем временем по перебаламученному лагерю с флангов должны были ударить еще сорок тысяч, выдавливая в степь беглецов и прижимая к скалам неудачников. И, наконец, моя резервная дивизия способна была переломить ход борьбы, если кто-то бы слишком упирался. Хороший план. Не случилось. Опять ушли, заметив наши передвижения. Мы не настаивали, подождем.

И что этого хана все к скалам тянет, на что он намекает? Может, вон тот вертикальный утес на поднятый палец похож? Или называется он, например, "чертов палец"? У него ведь такая же конница, что и у меня? Сначала в предгорья залез, а сейчас — вообще загнал себя на гору и по мере продвижения двух моих дивизий преследования лезет все выше и выше. Там же, наверху, места мало, вершина там, идиот! Где там твоим войскам разместиться? Ну, прямо смешно, как отец Федор. Верни колбасу, я все прощу!

Пять дивизий окружили подножие горы, на которой сидит западный хан со своим стотысячным войском. Напоминает ситуацию с котом, которого пес загнал на дерево. Только кот в два раза крупнее пса и сейчас сверзится и убьется. Табуны у западного хана давно брошены, тысяч пятьдесят уже, по-моему, спешил, карабкаясь по скалам. Как там остальные верхом держатся? Мои две дивизии преследования идут позади отступающих без боя войск хана именно верхом, и потому так медленно, но успевают осыпать новоявленных верхолазов стрелами, практически безответно.

Может, хан решил, что лесистые склоны горы — это крепость, и он, как из бойниц, из-за лесных стволов и завалов перестреляет моих ребят? Было бы так — отвел бы войска и задушил бы его блокадой. Но пока ползем сзади и взываем: "Сдавайтесь!" Покричать, как немцы в войну: "Вас ожидают сытный обед, теплая постель и наше радушие"? Так это неправда, их так много, у нас и у самих всего этого нет. Денек еще подожду, потом придется открывать лазейку для спасения малодушным, а с ними и всем желающим, пусть разбегаются, а с остальными будем разбираться по-взрослому. Жестко.

Через день после открытия обещанной лазейки, когда много уже вытекло и продолжало течь во все стороны, ближе к вечеру западный хан решился на свое первое действие в этой войне. Чувствовал, похоже, что все разбегутся, и придется одному воевать. Хорошо, что сам начал, а я вроде бы как сдачи даю, иначе было бы похоже на сценку, в которой мелкий дворовый хулиган лупит беззащитного интеллигентного подростка, а тот даже не сопротивляется. Зато за день мы очень продвинулись, потери небольшие, и завтра, думаю, завершим этот этап летней кампании.

Уговаривали сдаваться — до последнего, но — опять часть воинов из ближайшего окружения хана резалась до конца. Не прикрывали его отход, просто не хотели сдаваться. Хан погиб в бою раньше, в начале дня. Правильно сделал, что погиб в бою, хотя, я думаю, ему этого не хотелось, случайно вышло. Итак, потери: около двух тысяч по всем дивизиям, больше всего в дивизии Мухали, на ее долю выпало дежурство, во время которого начались боестолкновения. В этот раз я все-таки пересменку организовал, а то что бы получилось — одни преследуют врага, а другие — в оцеплении и при обозе припухают? А как награды, так всем одинаково? Не обижать же целые дивизии, и народу приятнее — повоевал, и отдых, хан заботится.

Дальнейшее повторило рутину прошлого года: дивизии скакали по стране и организовывали принесение присяги племенами, брали под контроль ситуацию внутри и на границах ханства, а я даже не выезжал из лагеря, принимал посланцев и анализировал информацию. Вооруженное сопротивление разбежавшихся встретилось еще в трех местах, но мои дивизионные генералы справились даже без дополнительного вмешательства соседей, и на цифрах потерь это практически не отразилось. Самое серьезное усилие для наведения порядка выпало совершить многострадальному Мухали, он нарвался на ханского сына, пытавшегося закрепиться в горах, зацепившись за цепь ущелий, но Мухали сходу вышиб его и заставил бежать вон из страны. Теперь уже — из единой Страны. Война закончена. Мир.

Глава 10

Уже давно пора было переходить к планированию мирного строительства в собранной мною стране, "глубоко задуматься о" или хотя бы систематизировать предстоящие реформы, но, видимо, сказалось постоянное напряжение последних двух лет, и я устал. Нет, физически я был в форме, никаких проявлений болезни, как говорят, ничего у меня внутри не оборвалось, но я затягивал время перехода к обдумыванию, находя для себя все новые причины влезать в текущую работу на вновь захваченной территории. Буквально — во всех бочках затычка. Тем более, что все шло не слишком гладко.

Поскольку мы обошлись без массового уничтожения войск противника, часть людей убежали за рубеж, но беглецы постоянно возвращались и вели привольную жизнь кочевого народа. Другая часть побежденных дала положенные клятвы, но была недостаточно испугана — не видела резни, и поэтому на эти клятвы плевала и разбойничала. Наконец, третья часть, довольно крупные племена и роды, просто играла с нами в прятки. Жили на своей территории, в руки не давались, присягу не приносили. И, естественно, тоже разбойничали.

В восточной части страны и в центре все шло хорошо, в соответствии с планами, там моего присутствия не требовалось, и я стал играть в догонялки и борьбу с басмачами, забирая то одну, то другую дивизию и уничтожая крупных и мелких жуликов вместо того, чтобы подумать и разом решить все накопившиеся вопросы такого рода, используя мощный кулак кавалерии, имевшийся у меня под рукой. В общем — как ребенок, занимался игрушками и никак не желал перейти к серьезным делам.

Одним из последствий подобной жизни оказалось то, что наш лагерь украсили две дамы. Первой появилась главная или старшая жена погибшего западного хана. Нет, все-таки главная. Именно она в высшем свете исчезнувшего ханства наиболее активно выражала всеобщее западное мнение о своих центральных и восточных соотечественниках, как о стаде грязных животных, недостойных существовать рядом с западной цивилизацией. Не совсем недостойных существовать, а близко находиться — воняют. Считалась дама самой красивой женщиной страны. В общем, я заинтересовался, хотелось побеседовать о возможном интеллектуальном влиянии на взгляды местного общества.

После краткой встречи, когда она подтвердила свое мнение о нас, отправил даму в специально организованную юрту, придав ей статус жены и всех ее бывших служанок и прочих прихлебал. Чтобы ко времени нашей второй встречи сохранилась в первозданном виде. А может, зря, о чем беседовать, это просто испуганная женщина, лишившаяся покровителя и возможности говорить глупости, пожалеть ее надо, может быть, пусть Бортэ ее куда-нибудь пристроит?

Разгромил уже осенью, в степи, где мы хана кострами пугали, одно мятежное племя, удачно в свое время воспользовавшееся лазейкой на горе и приписавшее себе это деяние как подвиг, пример хитрости и коварства. С этим и жить продолжили, пригибая слабых и гордясь своей безнаказанностью. Обычное дело при азиатской психологии, месяца три погордились, и я им этот праздник поломал. Большая часть попала в плен и в разбивку была отправлена на восток, к козам. Главный герой бежал за рубеж, что называется, в одних трусах.

Его жену я переслал Бортэ для второго сына, она ему понравилась, пусть пока для него придержит, а ускользнувшая, "как Микоян между струйками" , часть племени решила срочно породниться со мной, отдав мне в жены дочь своего вождя. Здесь у нас уже опыт имеется, схема наработана, вторая дама украсит наш лагерь, а воины получили новых командиров и отправились в центральные районы, осваивать дисциплину. Это все понятно. Занятно было увидеть, как командир дивизии Ная, прибывший на замену Мухали и доставивший дочь вождя в лагерь, оправдывался за трехдневное опоздание вместе с невестой. Красные оба. Целовались, наверное. Не знает Ная своего счастья, вот ему ее потом и передам. И без Бортэ справлюсь.

А из полезного — есть у них письменность, есть! Взял я в плен, а потом и на службу бывшего хранителя печати покойного ханства. Будет мне сыновей Бортэ грамоте учить, а потом и прочих, кто по судьбе достоин и потянет. И к интеллектуальной работе со мной привлеку, как только мой интеллект очнется.

Начинаю приходить в себя. Например. Моих новых родственников, как приличных людей, недолго потренировав, то есть, не слишком помучив дисциплиной, поставили охранять обоз с добычей, следовавший из Запада в Центр. Конечно, они его тут же разграбили и подались в бега, в родные леса и горы, забаррикадировались всякими завалами и прочей ерундой. Сколько ни женись — история одна.

Так вот, сам я никуда не поехал, а поехал Чимбай, взяв столько людей, сколько посчитал нужным, все сам и быстро сделал, а бунтарей поштучно рассеял по всей территории страны. А я даже не поинтересовался, как он это провернул. Молодец, конечно, но неинтересно, так и должно было быть. Выздоравливаю. Государство обязано работать без меня, а я должен сидеть у входа в свою юрту, любоваться осенним небом и степью и думать о высоком. О всех нас...

За полгода мирной жизни выяснилось, что оптимальное количество дивизий для поддержания порядка и боеспособности армии в стране и на рубежах,— двенадцать. Пробовали набирать тринадцатую, но сразу ощутили напряжение в гражданской среде. Явно стало не хватать мужчин на земле, что допустимо только во время военных действий. Поэтому набранных в новую дивизию срочно раскидали по старым, тем более, что пришло время, когда часть воинов пожелала вернуться к мирной жизни на постоянной основе — старые раны, возраст подошел, понять можно.

И меньше двенадцати дивизий держать не получится, народ такой, все воины по природе. Иначе — опять появятся самоорганизовавшиеся боевые отряды, считай — банды. А так мы молодежи и суровым мужчинам предоставим все условия для доказательства своих мужественности и благородства с пользой для всего народа. Карьерный рост обеспечим, будет где себя показать. В мирное время для порядка и охраны границ постоянно в строю стоит держать только четыре дивизии, остальные по одной ежемесячно будут менять уже отслуживших.

Вот и получится, что каждый воин четыре месяца в году отдает службе в армии, а восемь месяцев находится с семьей. И мы приобретем сто двадцать тысяч профессиональной конницы, которую сможем выставить за три дня, давая отпор любому внешнему врагу. А очень надавят, да на своей территории — до полумиллиона, если старики и подростки сядут в седло. Не боись!

Для поддержания боеспособности проводим учения. До настоящих крупных учений народ, конечно, не созрел: перережут в шутку друг друга, стрелами закидают. Поэтому, для отработки взаимодействия дивизий проводим охоты, неделями организовывая оцепление и загоняя зверье в петлю. Хитрость в том, чтобы из района, обложенного тремя дивизиями, ни один зверь не ушел и не был убит. Слаженность действий колоссальная, вот уж, действительно, природные охотники. Недели за две зверье сгоняется в кучу, и можно с ним делать все, что угодно. Зверство, конечно, но как их по-другому учить — просто не знаю. Я себе двух маленьких котят гепардов подобрал, пока в юрте у меня живут. Кстати, сусликов мы оставили в покое, они в норки прячутся и в учет не попадают. А люди после прошедшего мирного лета перешли на баранину поголовно.

Учения внутри дивизий проводят командиры: различные перестроения, походный порядок, развертывание в лаву. Стрельба залпами, навесная и прицельная, при строенном проходе по дуге. Не знаю, как это все по военной науке называется. Что-то сами изобретают, что-то я из кино вспомнил или где-то прочитал. Даже парад через год провести смогли бы, но не будем — некому показывать. Генштаб работает, игра в шашки получила большое распространение. Дела идут.

Есть задумки освоить атаку рыцарской конницы с копьями, но это далеко идущие планы, у меня пока один кузнец на тысячу и лекарь на дивизию. Перевооружение надо производить, типовой образец воина легкой и тяжелой кавалерии продумать, но это дело очень долгое и дорогое. Пока никто не нападает. Да и с напавшими, надеюсь, мозгами бы справились.

Сложнее всего было согласовать график службы, но выход нашли быстро. Каждый командир дивизии получил кошель, куда бросает ежедневно по одному камешку или другому предмету по своему выбору. Набралось двадцать четыре руки — свободен со всей дивизией, пока не позовем. Календаря основная масса не знает, живут временами года, годы обозначают названиями животных, — кто как, что-то вроде нашего китайского календаря. Племен очень много, от этого и путаница, чуть ли не у каждого все по-своему. Своего точного возраста никто не ведает, считать не принято — незачем.

Стараемся перемешивать население. В армии примерно десятая часть людей, так что всего у нас в стране от миллиона до полутора миллионов человек. Естественно, все по-прежнему помнят, из какого они рода-племени, но здесь у меня есть идея, как объединить их в один народ. Пока кочевники пользуются своими самоназваниями, а я хочу предложить назвать наш народ монголами. Ну, очевидно, раз монголоиды. И страна — Монголия. Будет напоминать мне о моей Земле. Будет у всех нас общее самоназвание, сплачивающее народ. Будут гимн, знамя. Как вводить — еще не придумал. Пока запустил проверку по племенам: нет ли у них такого слова — монгол, вдруг у кого-то оно вызывает неприличные или просто неприятные ассоциации. Жду информации, через год будем посмотреть, здесь все очень медленно происходит, а ошибиться в таком деле никак нельзя.

Хе! Еще назначить кого-нибудь Чингизом и — чем не Земля?

Мои социальные проекты получили поддержку благодаря гигантскому состоянию западного хана, доставшемуся мне. Для вознаграждения моих воинов, участвовавших в походе, хватило имущества родов, которые никак не могли смириться с новыми реалиями и желали сохранения той вольницы в грабеже и убийствах, которая существовала при прежнем правителе. В результате теперь пасут коз по всему Центру и Востоку, и в имуществе пока не нуждаются, хозяева кормят.

Никак не могу понять западного хана, как можно называть себя культурным демократом при той нищете, которая царит в нижней прослойке здешних кочевников, при абсолютной незащищенности людей от произвола власти и сильного соседа? Да этот хан сам был главным разбойником, а не государем своего народа. Умный он, налоги с людей драл, а куда же они делись? Только пальчиком подтолкнул, и все его государство развалилось. Армия была — просто курам на смех. Где деньги, Зин? И я их нашел — в тумбочке хана. И опять почти все рОздал.

Основную часть — западным беднякам перед послевоенной зимой, все-таки мы здесь крепко повоевали. Для выравнивания уровня жизни до среднемонгольского. Остальная часть пошла на прошлогодние программы в Центре и на Востоке. С Западом решил немного повременить, пока не почувствую реальной поддержки от стариков и семей, потерявших кормильцев. Все-таки те кормильцы убивали моих воинов, вот их семьи и поддержим по максимуму. Через годик придут в сознание, ощутят себя частичкой единой монгольской нации, тогда и распространим на них все привилегии, как это положено в цивилизованной стране. А пока, вся помощь — беднякам, которые всегда ни в чем не виноваты, а все шишки валятся на них. Тем более, что вернул им только то, что наворовал этот эстет.

Так я пустил на ветер состояние еще двух ханов, так и не увидевшее хозяйственных рук Бортэ. Двух, потому что вместе с западником на горе сидел и утек второй, срединный хан, мой названный побратим. Воины его в полном составе, без всяких вяков, перешли под мою руку, а состояние, которое он так старательно переправил на Запад, пошло в Центр и на Восток — на социалку. Вот так. Прислал мне посланника с сообщением, что это он меня так расхваливал западнику, что тот совсем упал духом и в результате помер. По-моему, нахал, на долю в добыче намекает. Что с людьми жадность делает.

На зимнюю стоянку встали в предгорьях, недалеко от тех мест, где Мухали вышибал из страны сына прежнего хана. Тот далеко не ускакал и, по слухам и донесениям, собирает у границы всех мною обиженных и угнетенных, вроде того вождя, который убежал в одних трусах. Как всегда, обидеть я успел многих, так что народу у них набирается порядочно, тысяч до десяти. Это сейчас, а к весне, может быть, еще подойдут. Поэтому остался на зиму здесь, пусть боятся — я рядом. А весной к ним загляну, и мы еще раз поговорим.

Не надо мне никакой войны на моей территории, пусть люди спокойно живут. На Западе, пока, держу две дивизии, на Востоке и в Центре — по одной. Думаю для беседы одной дивизией Убилая обойтись, вроде, весна на его дежурство выпадает. Но вообще — все хорошо. Я по деревьям соскучился. Береза, пихта, еще какие-то, на кедр похожие. Немного, но я себе лесочек недалеко от лагеря присмотрел, езжу в него, катаюсь. Как в парке, и думается там легко. А воздух здесь горный и не пахнет ничем.

Весной, откуда-то прознав про предстоящую превентивную маленькую победоносную войну, в наш лагерь стали отовсюду съезжаться мои родственники, подчиненные и просто знакомые, считающие, что мне без них никак не обойтись. В своих президентских посланиях к народу с разъяснениями и замечаниями по хозяйству я ни словом не упомянул о предстоящей беседе с собравшимися у границы недовольными. Надо что-то делать, болтун — находка для шпиона, и этот болтун, похоже — я. Не говорил, но! — и не скрывал. Пора задуматься о статусе государственной тайны, а то у нас планы правителя скоро старухи и дети по стойбищам обсуждать будут. Это мне на заметку — раз!

Второе: прибыли, слава богу, без сопровождения, но гостей набралось человек пятьсот, и все желают знать мой мудрый план разгрома противника. Обижаются, когда отказываю, думают — не доверяю, удаляю от своего тела. А плана-то и нет, я и не задумывался о плане, придем на место — разберемся по факту. Всю зиму голова была занята размышлениями о мирных делах, о сплочении страны и народа, об укреплении государства. Надо было хоть какой-то левый план набросать для предъявления страждущим. Вывод: нельзя разочаровывать свой народ, могут потерять уверенность в вожде или, как сейчас, в себе, в моем благосклонном к ним отношении, и это — два!

Три! — полезно, если будет возможность, как сейчас, создать группу наблюдателей из моих военачальников, пусть на конкретных примерах во время боя рассмотрят действия своих коллег и проведут разбор полетов. Чтобы дурость каждого была видна и могли учиться, перенимать военный опыт друг у друга. Забираем у Убилая две тысячи в охрану добровольных помощников, будущего экспертного совета. Пусть работает с оставшимися восьмью и радуется, что тысяч пять народа на охоту не приехало. Справится, и я, если что, помогу. Помощнички — охотнички, вашу мать, как будто у себя на местах дел нету! Вернемся — проверю!

...На полноценный бой происшедшая стычка никак не потянула. Увидев нас, прошлогодние враги снова вспомнили свои страхи, и через несколько минут борьбы с ними и рубки с моими всадниками бросились удирать. Кстати, могли бы хоть засаду сделать, а так — повторилась история с котом и псом. Но Убилай — молодец, понимал, сколько людей наблюдает за его действиями, очень чисто поработал. Организовал безупречный охват и загнал эту толпу в разлившуюся в половодье реку. Кто из степняков и горцев умел плавать — переплыл. Говорю же, любое приобретенное знание и умение полезно, а они учиться читать и писать не хотят. И зря. Вот же, пример.

Основную часть народа мы из воды выловили, тех, кто желал, само собой. Мы же не убийцы. Очень даже много желающих получилось. Тысяч двенадцать, на первый взгляд.

Вскоре после разбора полетов, никто из гостей еще уехать не успел, прискакали пятеро, привезли связанного человека. Им оказался мой названный побратим, бывший срединный хан. Впервые человек такого ранга попал ко мне в руки. То, что он меня сразу не узнал, или узнал сразу, что я не его названный брат, было ясно, и я попросил оставить нас в моей юрте вдвоем. Ситуация вышла немного дурацкая, я как-то сжился со своим ханским образом, и работа Бортэ была выше всяких похвал. Так что, с одной стороны, его надо бы выпереть за границу под обещания: никогда и ни за что — а с другой стороны, он мне такой скандал с Лжедмитриями может организовать, ни боже ж мой. Дилемма.

Названный братец пытался со мною говорить, но мне-то с ним о чем шептаться? Не понимает он моих проблем. А я придумать ничего не могу. В это время он меня отвлек, попросил друзей или приятелей своих наказать за предательство. Вышел, отдал приказ, и на пять свидетелей моего непонятного замешательства стало меньше. Народу-то вокруг сколько собралось. Подозвал одного из малознакомых, приказал взять из юрты пленника, ничего ему не говорить и снести голову, заведя в юрту совета. Так, чтобы народ не понял, вроде, пленника на дальнейший допрос повели. Глупо как-то получилось. Что-то не так я сделал. Труп убрали ночью, поползли слухи всякие... Похоронили на вершине холма, как хана, со всеми почестями, народу было много, ничего, вроде, не упустили. А иначе что — гражданская война, самозванец? Но ханов казнить не то что бы нельзя, но лучше бы — не надо. Особенно мне. Переживем, а что делать?

Второе мирное лето на Востоке и в Центре, первое на Западе и во всей Монголии. Про себя я страну уже называю так. Жизнь входит в нормальное русло, и, если до зимы ничего экстраординарного не произойдет, количество скота удвоится, и с меня на следующий год спадет большая половина обязательств по поддержке беднейших слоев населения. Люди начали поднимать голову. На Востоке и в Центре отары могли бы учетвериться, но народ, надеясь на меня, так хомячит баранину, что реально пока только удвоение. Вот что называется настоящими реформами. Время, отпущенное для роста наших табунов, ограничено: при таких темпах все упрется в площадь выпасов, но это неважно, драться за них между собой я им не позволю. Будут богатеть за счет продажи скота за рубеж неорганизованным братьям по разуму. Купечество начнем развивать, мои караваны первыми пойдут. Зато армия вся теперь имеет по три коня на всадника, третий конь под вьюки и добычу. Скорость переброски войск радует, четыре дивизии на страну — в самый раз, их содержание в следующем году буду перекладывать на состоятельных людей, богатеющих на мирных просторах. Обложим умеренно, но рассчитываю, что мои вояки о такой гарантированной добыче даже не мечтают. Этот вопрос практически весь продуман и вчерне решен.

Главное, разбойничать почти перестали, я очень боялся, что не удастся быстро перебороть инстинкт. Чтобы не потерять население, за грабеж, похищения и изнасилования назначил порку, и только за убийство монгола — смерть. Пока действует: эксцессы незначительны, порки еще много, но казней — за прошедший год менее трехсот. Надеюсь, сохранив таким образом жизнь нескольким десяткам тысяч монголов в год, где-то через десяток лет будем иметь удвоение населения и никаких проблем с продовольственным вопросом.

Да, это все не касается воинских преступлений, там практически за все смертная казнь, порка за небрежный уход за конем, общую леность и прочую недисциплинированность. Так у военных в результате почти нет эксцессов. Иначе с такой массой организованных вооруженных людей было бы просто не справиться.

Бортэ лепит из меня народный образ, там такая страшилка, просто — Зевс, выходит! А я что — я ласковый и пушистый, почти никогда с ней не спорю... Пошутил насчет страшилки. Бортэ у нас теперь министр пропаганды, стимулирует в народе разговоры о моей божественной сущности и моих достоинствах как отца нации. Народ жрякает баранинку и поддакивает. Всячески пропагандируется патриотизм, народные певцы поют славу мне и моим полководцам. Культивируется образ врага — диссидента и закордонника: сбежавших ханов не осталось, вместо них покинувшие наши просторы племена, не пожелавшие жить по нашим законам.

Вообще-то Бортэ настоящий министр, под ее крепенькой ручкой развернулся почти целый женский батальон ближних и дальних родственниц. Если так пойдет, то скоро в нашем народе одна половина будет яростно в чем-то убеждать другую, не зная, что обе работают на одного хозяина, Бортэ. У нее хорошие организаторские способности, и когда я ей объяснил схему: больше детей — больше воинов, здоровые матери — здоровые дети, она сразу прониклась и не ворчит, когда отправляет очередную партию скота для поддержки этих программ.

По-моему, не слишком себя афишируя, она эту программу и контролирует, иначе ни черта бы у меня не получилось. Несмотря на мою сумасшедшую филантропию, кое-что у нас в семье осталось и приносит хороший приплод, поскольку бедности, не только в стране, но и у себя в семье, не ощущаю. Жену западного хана, самую красивую женщину ханства и так далее, Бортэ куда-то пристроила, я даже не успел с нею второй раз поговорить, да и ладно. А моя новая жена, родственница неисправимых разбойников, пока находится с нами. Все-то у меня руки не доходят поговорить об этом деле с Наей. Пока так. Да, всех пленных лекарей — в стойбища, как говорится — лекарь в каждое село.

Вот и осень, четвертая осень в этом мире. В голове крутится какая-то песенка Земли, все слова уже стерлись из памяти, а фраза "четвертая осень" осталась. А была ли там она? Заунывные песни акынов меня не привлекают, пару раз заставал себя напевающим старые песни на людях, но никто не проявил интереса. Их наши песни не привлекают или мое исполнение? Еще первым летом сорвал себе голос, и теперь хриплю под Высоцкого, только не столь приятно для слуха. Поскольку Высоцкий пел, а я хриплю.

Ладно, не отвлекаемся. Все у меня получилось с социалкой, а что не получилось — продолжу грядущим летом доделывать, значит, с наскока такое дело не решить, специалисты нужны, а нас всего полтора миллиона, и мы читать не умеем. Нормально, люди стали жить лучше и веселее. Никто на нас не напал в этом году и, похоже, уже не нападет. Радуемся. А то народ смотрит, решит, что проблемы впереди...

...Таки есть у меня проблемы. Власть у меня нелегитимная, не ощущает себя страна единой, захватчиком меня считает. Войны давно не было, люди спины распрямили, не только бедняки, но и солидные, уважаемые люди, и первый вопрос, который начинает брезжить в их отупевших от обжорства и пьянства мозгах — почему не я? Оторву себе кусочек пятьдесят на пятьдесят километров и стану царствовать на нем. Пара тысяч подданных — тоже хорошо. И объяснение есть: присягу от страха дал, а теперь не боюсь, хана много раз видел, плевал я на хана, я сам себе хан.

Суверенитета они себе желают, сколько смогут его взять. Национально-освободительного и племенного. А я нисколько не дам! Я вообще почти не пью и с ума не сошел. В общем, выборы надо проводить всенародные, от всей страны, хватит этих: Центр, Восток и Запад. Пусть все в открытую в ногах валяются и ханство принять униженно просят. Иначе опять — кровь и все назад.

Ну что, с Бортэ это надо обсуждать, к весне коронацию готовить — и будем нашу страну Монголией объявлять, людей — монголами, меня — великим ханом, а знаменем — мое копье с девятью конскими хвостами. И с церковью надо все согласовать, свинья я, ничего им от добычи не дал, сложными будут переговоры. Шаманы еще и лекари первостатейные, тут явная моя ошибка и недопонимание ситуации. Их слово для народа, может, важнее, чем слово вождей. В общем, опять — Бортэ, выручай! А гимна не надо, петь его некому.

С одной стороны — приятно, что все можно передать в надежные руки Бортэ, а самому наблюдать за процессом со стороны, подтверждая и озвучивая отданные ею приказы и распоряжения для подготовки страны к выборам и организации этой страны в государство. А с другой стороны — мандраж. Вдруг ошибется, я поправить не смогу, сам в этом ни бельмеса. Нельзя ошибаться.

Хорошо, что Верховным шаманом Востока оказался тот самый шаман, которого я вылечил во время эпидемии в стойбище. Не потому, что он был благодарен за выздоровление, и не мне его укорять — сам, скотина, за три года шаманам ничего не присылал, а они мне спину лечили. А потому хорошо, что умница Бортэ не забывала все это время отправлять ему все необходимое, плюс к тому — все, что он требовал, плюс — долю с добычи, которая даже не попадала к Бортэ, но кто поверит? И еще хорошо, что шаман со мною уже работал, был полностью в курсе происшедшего и видел для себя перспективу. Возможность которой я с удовольствием (правда!) подтвердил.

Да, именно он — достойнейшая кандидатура на должность Верховного шамана новой Монголии, а все прочие шаманы Центра и Запада должны ему подчиняться. Мне действительно приятнее работать рука об руку с человеком, который знает меня и понимает ситуацию досконально, без недомолвок. В этом мире присутствуют еще две религии, как минимум. Представители одной из них встретились у болота, когда мы накапливали силы после cражения на Востоке. Мне было не до исследования их религиозных воззрений, я только понял, что они иные, чем здесь принято. Главное — не шпионы. Другую религию исповедовало и племя хитрого деда. Помня о религиозных войнах в средние века, я просто не стал совать нос в этот вопрос и не разделяю подданных по вероисповеданию.

Так и сказал шаману, когда он пытался надавить на меня, требуя, чтобы все религии, кроме его шаманизма, у нас преследовались. Не выгонять же мне половину населения из страны, и Варфоломеевская ночь нам не нужна. В общем, удалось договориться о свободе вероисповедания. Обещанная доля со всей будущей добычи сказала свое веское слово. Если я ее ему одному отдам, то руководителям остальных конфессий вовсе ничего не достанется. Они и не просили. Здесь он прав, он первый очередь занял. В конце концов, именно он будет меня благословлять на великое ханство. Когда завершали разговор, шаман спросил, если народ и страна принимают новое имя, то не стоит ли и мне объявить свое новое имя народу? И я, не подумав, произнес — Чингизхан. Ляпнул. Устал, перенервничал, пошутить захотелось? Хорошо, пусть будет так. Кажется, договорились.

Всенародное собрание назначили на конец весны. Кони западных и центральных избирателей должны успеть набрать вес, чтобы легко выдержать путешествие. Местом выборов единогласно определили Восток: никаких народных волнений, гарантированы только праздник и пляски. Армия присмотрит за своевременными отправкой и прибытием всех выборщиков. Нет-нет, только безопасность передвижения прогарантирует, никакого принуждения. И никаких волнений на местах во время отсутствия уважаемых хозяев. Армия берет под защиту детей и женщин, спите спокойно, в смысле — езжайте. И еще. Граница — на замке.

Это утро, воистину — утро великого дня рождения новой страны. Я вглядываюсь в высокое синее небо над степью — сегодня я им поклянусь в верности моему народу и сам принесу присягу служения. Я настоял на этом. Пока стоящий рядом со мной глашатай своим классическим оперным басом будет повторять мои слова, так, что их услышит каждый из двадцати тысяч собравшихся представителей степи, у меня останется время подумать над ними, и все-таки, я хочу дать клятву моему народу. Сейчас, утром, я могу это повторить: я полюбил тебя, мой народ, и я восхищаюсь твоими мужеством и стойкостью перед любыми невзгодами, мудростью старейшин, сохранивших племена в страшные века междоусобиц, и гордым самопожертвованием матерей и детей, никогда не становившихся рабами. Я горжусь тем, что я ваш хан, я монгол, и клянусь вам в этом Вечным Синим Небом.

Участок степи площадью примерно пять на десять километров был подготовлен нами для проведения всеобщего собрания племен и последующего праздника. Разбили около двух тысяч гостевых юрт, шатров и палаток, выделили место под развертывание городков для гостей, прибывающих с большой свитой, и место для передвижных юрт и шатров для менее обеспеченных приглашенных. В центре расположили мой золотой шатер, окруженный в три ряда юртами ближайших родственников и военачальников, у входа я водрузил наш флаг и символ власти — бунчук с девятью конскими хвостами.

Всего ожидалось около пятидесяти тысяч человек. Первыми появились слуги вождей самых крупных племен и приступили к оборудованию городков для приема хозяйской свиты. За десять дней все пространство вокруг, куда не кинешь взгляд, покрылось шатрами, огромные табуны выкашивали ближайшие выпасы, и мы приступили к процедуре принесения присяги. Толпы празднично одетых людей три дня подряд, при всеобщем стечении народа приносили мне свои клятвы верности, а потом Верховный шаман Монголии Кокочу всенародно провозгласил меня Чингизханом, ханом Монголии волею Вечного Синего Неба. И я принес клятву верности своему народу.

Глава 11

Празднование затянулось еще дней на десять. Народ никак не торопился разъезжаться, и атмосфера праздника, подготовленного Бортэ, постепенно захватила даже тех, на лицах которых при принесении клятвы нельзя было прочесть ничего. Вот я тоже хочу научиться делать такое непроницаемое лицо, но меня глаза выдают. Шел, практически, фестиваль творчества народов, горцы даже водили что-то вроде хороводов, чем-то похожих на русские. Каждый народ хотел показать, сколь красивы его девушки и отважны юноши. Ежедневно проходили скачки, соревнования по стрельбе из лука и бросанию аркана. Два дня шли соревнования по борьбе, и мне ужасно хотелось принять в них участие, все забросил и сидел у ковра, не отходя.

Жаль, что ежегодные Олимпийские игры ввести не удастся, слишком много пока у нас нерешенных проблем. Мы никого не торопили. Подготовленные отары у Бортэ таяли на глазах, но надо было дать людям пообщаться друг с другом в атмосфере праздника, побрататься, завести новых друзей из удаленных уголков страны, обсудить хозяйственные проблемы, наладить будущие связи, а может, и договориться о свадьбах для своей молодежи. Памятуя о действиях американских президентов на своих партийных съездах, я старался пообщаться в менее формальной обстановке с как можно большим количеством людей. Постоянно ко мне подводили все новые и новые делегации, и я бил язык, расхваливая по подсказке Бортэ и ее подручных всех и каждого.

Здесь не приняты рукопожатия и поцелуи, так что слава Брежнева мне не грозила. Можно, конечно, лизнуть в щеку, но лизаться я не стал. Какой-то из американских президентов, кажется, это был Кеннеди, допожимал руки до того, что потом был вынужден обратиться к врачу — отдавили. А я язык сносил. Постоянно лез в народ, охрана бесилась, но, слава богу, обошлось без покушений, а может, вовремя вспомнил о судьбе Кеннеди и не стал нарываться. Просто устал, уже не мальчик, да и ежедневные пиры, при всей моей умеренности, здоровья не добавили. Но, как радушный хозяин и свежеизбранный повелитель, старался от всей души. Всех моих ближних и дальних представлял и расхваливал перед гостями. Счастья всем, и пусть никто не уйдет обиженным!

Во время праздника я сделал собравшимся два объявления.

Первое:

"Мы молодая страна, но у нас уже есть закон. Этот закон непреложен для всех монголов и прочих людей, находящихся на нашей территории. Я нарекаю его Ясой, Ясой Чингизхана. Многие из присутствующих, если не все, знают те законы, которые я ввожу более трех лет, и те законы, которые нам достались от предков, и я подтверждаю их справедливость и непреложность. Теперь эти законы будут записаны, и запись их будет вести мой приемный брат Шиги. Он будет вести нашу книгу законов и строго следить за их выполнением в нашей стране. Он назначается Верховным Судьей Монголии. Он же будет записывать в свою книгу все новые законы, которые мы станем вводить, и все мои слова, которые я посчитаю важным донести до народа страны. Да услышат меня все и каждый! Мой народ, вы должны приходить к судье, и он разберет ваши тяжбы, и примет справедливое решение, и внесет о том запись в книгу. И решение его должно быть исполнено, потому что так велит закон. Каждый из моих наследников и наследников их наследников, прежде чем станет вашим ханом, должен поклясться Вечным Синим Небом в верности Ясе Чингизхана и править вами только по законам, записанным в ней."

Второе:

"Я объявляю о создании гвардии в нашей стране. Это будет новая дивизия, в которую будут набираться дети самых достойных и уважаемых наших людей, лично преданных мне и делу нашего государства. В нее же могут быть зачислены воины, проявившие героизм на полях сражений, вызвавшие восторг своими подвигами у всего воинского братства. Я сам буду отбирать в гвардию людей из действующих дивизий. Основой гвардии послужат сто пятьдесят воинов моей личной охраны, которые с этого дня становятся гвардейцами. Командовать дивизией буду я сам или мой заместитель, по моему повелению. Дивизия размещается там, где присутствую я, то есть, в моей Ставке. Звания в гвардии будут на одну ступень выше, чем в остальной армии. Гвардейский десятник по своему положению соответствует армейскому сотнику. Содержание гвардейцев ложится на те дивизии и племена, из которых гвардейцы прибудут. Ответственными за содержание гвардейцев назначаются командиры дивизий, их интенданты и главы племен. Да послужит гвардия образцом воинской доблести и примером преданности для всей нашей страны."

С Ясой понятно, раз я — Чингизхан, то... Назвав волка собакой пол его не изменишь. Сергей Петрович Томчин, был и есть. Первое, что мне пришло на память — это Яса Чингисхана. Мне она особенно нравилась тем, чего я не встречал ни в каких законах и уставах наших армий, в том числе самых победоносных. Смертная казнь за оставление товарища в беде, даже если ты нашел его оружие, видел владельца и не вернул ему сразу. В нашей Монголии я еще добавил пункт — за оставление путника в беде (прививаю привычку к гостеприимству).

В моей армии нет дедовщины, полная взаимовыручка, настоящий Чингисхан меня этому научил, спасибо. Пока войны нет, и никто не дергается, ввел положение, по которому за трусость одного казним весь его десяток, а побежит десяток — всю сотню. Нечего свою шкуру спасать, когда за спиной женщины и дети. Думаю, до тысячи никогда дело не дойдет. Пусть приучаются, что храбрость — естественное состояние воина.

Наконец-то законы можно не только заучивать, но и записывать. Точность возрастает. Пока Шиги единственный из моих родственников, кто выучился читать и писать, ему и быть Cудьей, хотя, сам запишет — сам и прочитает, я не умею. Контроль за процессом законотворчества и записи относительный, буду, конечно, привлекать хранителя печати, но пока веры ему полной — нет. Пусть дальше грамоте наследников учит, что-то подозрительно медленно у него дела идут. А брат будет стараться, такой статус надо оправдывать. Какой помощник у папы Карло в искоренении воровства, грабежей и обмана! Какой есть. Плохих не держим.

Когда-то, когда в меня только-только вселился дух моего предшественника, без всякой, замечу, для меня пользы, лежал я с больной спиной в своей юрте под охраной, предоставленной мне моим новым дядей, и было охранников аж восемь человек. Дежурили по двое, посменно, в конце концов их осталось шесть, поскольку одну смену зарезал, защищаясь. После этого Бортэ взяла меня под свою опеку, и я получил сразу тридцать шесть охранников, которые, уже сменами по шесть человек, меня берегли. И не просто берегли, а поддерживали по жизни, потому что все они, за редким исключением, и сейчас со мной: возглавляют дивизии, сидят в нарождающемся госаппарате.

Это были не просто телохранители, — весь цвет рода, к которому принадлежали Бортэ и ее бывший муж. Я не обращал на них внимания, они все были для меня на одно лицо, но до момента моей первой битвы на меня посмотрели, охраняя, около двухсот человек. Именно этому обстоятельству я и обязан тем, что столь легко прошло мое внедрение на место хана нашего рода.

После восстановления нашей власти на Востоке я расставил их всех по новым ключевым должностям, а из пришедшей ко мне массы войск отобрал сто пятьдесят личных телохранителей, семьдесят из которых меня посменно охраняли днем и восемьдесят — ночью. При отборе в первую очередь советовался с моими боевыми товарищами, и в результате за все прошедшие годы ни одна из попыток убить меня не увенчалась успехом, случаев предательства не было, хотя за это время из них погибло тридцать два человека. Они действительно были телохранителями и просто закрывали меня собой, хотя могли бы отбиться и спасти свои жизни. А у меня было слишком много врагов. Это война.

Теперь, в новой стране, я как Верховный Главнокомандующий не хочу дергать у своих генералов части, выполняя решения, которые принял. Мне нужна одна своя дивизия, абсолютно преданная мне лично, отвечающая за свои действия только передо мной. А с генералов буду спрашивать за состояние вверенных им частей без всякой скидки на обстоятельства, связанные с отвлечением части войск по моим указаниям. И привлекать, если уж потребуется, стану всю дивизию, вместе с генералом. В остальном — все, как я и сказал: стране нужна гвардия. Все как у всех.

Население потихоньку прибавляется и тринадцатая дивизия постепенно наберет свой состав, торопиться не будем, а то можно было за пару дней прошедшего всемонгольского собрания завершить ее формирование. Желающие — все. Я действительно собираюсь знать в лицо всех своих солдат и также знать причины, приведшие их в гвардию. Тысяча человек реально будет меня охранять, но есть у меня люди, которые не переставали это делать никогда.

Вот и лето закончилось. Новая зима не за горами. В государстве тишь-гладь, только перья скрипят, учится народ, прониклись моими указаниями, судье нашему завидуют. А мне что делать? Хандрю потихоньку.

Как-то тихо и незаметно все социальные инициативы отошли под крылышко Бортэ и благополучно под ним существуют. Сунешься проверить — А! как я у вас в глубинке сейчас бедного сироту найду, воина калечного, в нищете прозябающего, старуху, выкинутую родными за порог! А и нет никого. Конечно, какой из меня инспектор, впереди трубачи скачут, а перед ними, километрах в тридцати, дозоры гвардейцев рыщут. В общем, по приезде обнаруживается, что это никакая не глубинка, а чуть ли не столица, то есть, моя Cтавка, и все готово к прибытию повелителя. А глубинка теперь там, откуда я уехал.

Шутки шутками, но в стране все действительно нормально, похоже, я хороший антикризисный управляющий, а Бортэ — идеальный президент мирного времени. Она про себя этого не знала, потому что мирного времени не было, воевали все вокруг. А когда скот так пошел размножаться, что все затраты Бортэ на весеннюю инаугурацию уже сейчас покрыты и в стране намечается перепроизводство мяса, ей больше ничего не остается, как просто его перераспределять нуждающимся. Вот нуждающиеся и закончились. Все равно, как если бы у нас, на Земле, нефть за год в два-три раза подорожала. России — денег девать некуда.

Здесь, в Монголии, денег своих нет, а зарубежные пока как-то не в ходу. Вместо рубля — баран, так населению привычно. Я и Бортэ не стремимся убедить простодушных монголов, что баран — ерунда, а монетка — это о-го-го! Убедить можно всех и во всем, и баранов, и друг друга на бусы поменять, мол, там, где бусы печатают, производство баранов крайне дешево, такая цена на рынке сложилась. Жрать они после этого бусы станут? Не нужны им бусы, а бараны нужны — детей кормить.

Так что, экономику будем развивать с умом: думать, чем, за что и с кем торговать. Зато мой народ счастлив, этого за деньги не купишь. И, мне кажется, это не они идиоты. Бортэ привыкла вертеться, концы с концами с трудом сводить, каждую копеечку считать, страна совсем нищей была. А тут просто праздник какой-то: рубль вложишь, а он двумя возвращается. Это я о вложении в социалку. И сам причин не понимаю, просто мы все лучше и лучше живем. Мы — я не про семью, я про Монголию. Знаю, это годы такие удачные, начнется засуха, поголовье может упасть в разы, и тогда — голод. Зимой буду думать. Так что, не нужен я никому, все и без меня прекрасно, вот и хандрю потихоньку. В Питере в театр бы сходил или в кино, или пиво попил бы с друзьями...

Со старшим сыном Бортэ — Зучи, у меня не очень складываются отношения. Когда познакомились, ему стукнуло лет семнадцать на вид, Бортэ говорила — девятнадцать, может, и так. Что-то у него в отношениях с родным отцом было не в порядке, и эта настороженность на меня перешла. Подростковый и юношеский возраст вообще штука сложная, стараюсь скрытое в нем как-то преодолеть, надеялся — с годами сгладится. Думал, к матери меня ревнует, повзрослеет, во всем сам разберется. Но холодок все равно сохраняется.

Может быть, с отцом меня постоянно сравнивает, сравнение не в пользу отца, и это его обижает? Я его берегу как могу, а могу — все время, поэтому в походы старался не брать — старший сын, первый наследник, а если совсем прижимало, как тогда на восточной границе, оставлял в лагере. Но кто-то должен был охраной лагеря командовать? Второго сына брал с собой в атаку, так его и ранили, чуть не умер. Хорошо, что яд от стрелы отсосать из раны успели. Может, в этом причина, думает, я сознательно держу его на дистанции, трусом считаю? Неплохо бы в этом разобраться, снять все недоразумения и недомолвки между нами, после двадцати он в возраст вошел, пора его учить управлять государством, готовить к тяжести, которая когда-нибудь упадет на его плечи и может сломать. Жить для других — непростая судьба.

По всей протяженности северной границы страны тянутся бескрайние леса. Они населены множеством племен, говорящих на нашем языке, почти неотличимых по внешнему виду от нас, но ведущих совершенно другую, хоть и кочевую, жизнь. (Неотличимых — неправда. Легко. У них ноги прямые.) У них нет юрт и палаток, они не используют для передвижения в лесу лошадей, вообще не держат скота, добывают мясо охотой. (Зимой по лесу на самодельных лыжах бегают, но пользуются не двумя палками, а одной. Мне в третьем классе друг отца из Сибири камусные лыжи подарил, подбитые кусками шкуры, короткие, третьекласснику по плечо, и широкие. Я на них всех обгонял и бегал вообще без палок.)

Живут в шалашах из коры и ветвей, разбросаны по гигантским территориям, потому что при большой скученности в лесу — просто не прокормиться. У нас идет небольшая меновая торговля мехами, больше об этих племенах практически ничего не известно, потому что предмета для интереса к ним не было, у всех своих военных забот хватало, а с этих, мол, что взять? Во время войны за Центр и Запад они стояли на стороне наших противников, и часть выпертого из страны народа спокойно ушла в северные леса благодаря этой поддержке.

В общем — лесные монголы, только еще менее цивилизованные, чем их степные братья. Живут почти первобытным строем, занимаются охотой и собирательством, до звероферм и огородов пока не дошли. А у нас, совсем немного, даже землепашество есть, все очень примитивно, но в Центре и на Западе, в южных районах, небольшая часть народа засевает поля каким-то зерном, я посмотрел — такого растения не знаю. На овес похоже. Переняли у южных соседей. Поддерживаем землепашцев, конечно, раз занимаются этим делом, значит — выгоду видят. И народ их продукцию с удовольствием потребляет, проблем со сбытом нет. Зерно в ступках в муку толкут, и хранится эта мука годами.

Отвлекся. Так, о чем я? О северных монголах. Хочется мне их включить в наше государство, завершить объединение. Хочется, надо это признать, иначе не лезли бы мне постоянно в голову мысли о них. Что это, старые советские замашки, наследие "империи зла"? Живут себе в лесу — ну и слава богу. Нам-то они зачем? У нас и без них все хорошо. Меха нужны — наменяем сколько угодно, у нас скот некуда девать, шкур полно, и сушеное мясо они берут с удовольствием. Могу научить пеммикан делать. Покончим с голодом в лесах навсегда: при правильном хранении запас годами не портится. Продукт питательный, но на вкус — дрянь дрянью.

Кстати, по этому поводу. Можно организовать небольшой заводик по его производству на границе леса, только рабсила пусть лесная будет. Мои для заводов не годятся, психология не та, взбесятся раньше, чем продукция пойдет. Им волю подавай. Но с сырьем перебоев не будет, это мне Бортэ досконально объяснила, когда мы обсуждали возможные природные катаклизмы и их влияние на потерю нашего скота. Там все зависит от величины и качества выпасов, а, главное, — от профессионализма пастухов. В засушливый год количество выпасов сокращается, приплод падает, но катастрофы нет. Больше скота поступит на переработку, так как возникают проблемы с его прокормом. Максимальные потери приходятся на богачей, а бедняки со своими двумя-тремя десятками овец и максимум десятком коней переживут засуху спокойно. Главное — отследить, чтобы богачи, вылупив глаза от жадности, бедняков не притесняли. А на это у нас армия есть. Спи спокойно, дорогой Чингизхан, и не лезь в дела, в которых не понимаешь, без сопливых разберемся, для этого пастухи существуют. Голода не будет — Бортэ сказала!

Итак, экономически нам северяне не нужны, скорее, мы им, как гаранты от голода. Лечить? Их свои шаманы лечат, и, думаю, не хуже наших, степных. Россия да будет прирастать Сибирью? Полезных ископаемых у них нет, хотя, конечно, есть, но нам до их разработки еще семь верст пешком киселя хлебать. Нет потребности у нас в полезных ископаемых, наверняка и в нашей степной земле месторождений немало скрыто, и что? Пусть пока так лежат.

Угроза агрессии? Трудно представить, как из дремучих лесов на мои легионы выкатывается озверелая толпа диких германцев, размахивающих дубьем, и лихо крошит нашу степную цивилизацию. Эти копатели корешков больше мне напоминают Дерсу Узала. Конечно, себе на уме, в лесу живут, стрелки отменные. Но даже для набора в мою конницу не годятся, на лошади не усидят. Если объединимся — так и останутся жить у себя в лесу, и степняки без коней к ним не поедут.

Что же у меня получается? Желание объединения есть, но только на добровольной основе, никакой агрессии с нашей стороны. Единая Монголия, северная — лесная и южная — степная, пустынная и горная. Что это дает нашему народу? Наверное, у нас будет больше мехов, если мы освободим соплеменников от необходимости добывать пропитание только охотой, а наш мясной товар получит нового благодарного потребителя. Добыча мехов может дать еще один вид валюты для торговли с другими соседями, на Руси шкурки соболя и куницы заменяли деньги. Название хорватской куны произошло от шкурки куницы, а я ее сам в руках держал и даже расплачивался.

Что еще мы можем предложить нашим собратьям? Защиту от агрессии? Хорошо бы, но вряд ли кто на них нападает, я бы знал. Может, далеко, на их западной или восточной границах, есть обидчики, насмешничающие над природными монголами? Пилюющие на них, беззащитных? Вряд ли, а жаль. Всегда приятно защищать слабого, особенно, если силу девать некуда. На севере у них, похоже, все враги вымерзли, раз даже у нас такая зима холодная. И совсем уже стыдоба, если такие предложения наведут на мысль, что наша защита им требуется от нас самих. Только крышевания мне здесь не хватало. Лучше этот вопрос вообще не поднимать.

Приятельствовал я с одним исполнителем. Банк, от которого он работал, имел со мной общие деловые интересы, а я любил покопаться в новинках, изготовленных по спецзаказу, или в редкостях, в паре экземпляров попавших к нам из-за рубежа. Банк не жался. Как крыша — не давил, отношения были вполне ровные и доброжелательные. Но наступил момент и я два дня просидел дома затылком к окну, ожидая разрешения ситуации. Мучиться не хотелось. Взгляд моего приятеля скользил по волосам, ощущения были как от легкого касания пальцев. Сам полгода назад крутил и вертел в руках винтовку из Англии, через прицел которой он сейчас смотрел на меня. Из Волги, припаркованной недалеко от моего дома, ожидая телефонного звонка. Машина крутилась, минуты складывались в часы...

Когда все закончилось и я перестал интересовать его хозяев, через неделю после наступившей тишины, он нашел меня. Что-то пытался объяснить. Мы стояли у стенда на выставке ЭКСПО, я не смотрел на него, молча читал рекламные плакатики. Так и промолчал, пока не перестал ощущать его присутствие рядом.

Все-таки, он считал себя моим другом. Может быть. Так, наверно, и было...

Еще гитлеровский аншлюс Австрии Германией в голову приходит. Да, сравнения возникают — хоть куда! Может, эти ребята совсем со мной объединяться не хотят, а желают сохранить самобытную культуру своих племен. А я — захватчик, и со мною надо воевать, освобождать родные леса. Сделаешь глупость, и получишь в ответ вторую партизанскую Белоруссию, раз спокойно не сидится. Мыслитель хренов!

Я их культуру и пальцем трогать не собираюсь, но кто мне поверит? Та же Прибалтика — живой пример. Я им буду заводы для производства пеммикана строить, а они мне в лицо плевать и в спину стрелять.

Ладно, еще союз дает им наше гражданство и те гарантии уровня жизни и ее защиты, которые у нас существуют и всем нашим нравятся. За это меня подданные и хвалят. А именно: нищих монголов нет, вся страна за это в ответе, а я персонально. Вытянули западные области — и север поднять сможем: бесплатно накормим сирот, вдов, увечных, стариков. Как говорится, наши проблемы. Это — раз. Два — гарантия жизни.

За смерть монгола только одно наказание — смерть. Кто бы ни был виновен: богач, посол, воинский отряд сопредельного государства, которое только и ждет, чтобы втянуть нас в конфликт и разгромить — за убийство монгола смерть. Никаких штрафов, откупов, выкупов, виновный должен быть уничтожен и те, кто этому препятствует — также, как сообщники и соучастники убийства. Самое ценное, что есть в нашей стране — это наш народ, и мы готовы пролить не только чужую, но и свою кровь, чтобы внушить врагам: не трогай монгола.

Мы живем в диком мире, и законы его суровы. Помню, как про Россию говорили, что в ней несовершенство законов сглаживается необязательностью их исполнения. У нас нет такой цивилизации и демократии, мы просто грязные кочевники, но живем в этом мире, и пусть законы наши несовершенны, исполняются они всегда.

Гражданство у нас не только дает права, но и накладывает обязанности. В частности, жить по нашим законам. И это не нравится даже некоторым у нас. Но ничего другого нашим северным братьям я предложить не смогу. Надо встречаться и разговаривать. Зима закончится, и по весне начнем готовить встречу.

Под тяжестью приведенных Бортэ улик, запутавшись в собственных показаниях, сломался и рассказал женщине о своих планах освоения Севера. Опять на переговорах буду расшвыривать государственное имущество, а ей отвечать за мою щедрость. Слово Чингизхана — золотое слово. Недодумано у меня это дело, так — наметки планов.

Есть в моей гвардии сотник Буха. Бухает, как все, но только вне службы, это имя у него такое, а не кличка. Бывал в северных лесах, знаком с вождем основного племени. Или у них там союз племен? Планировал сделать его посланником, пусть передаст мое предложение о встрече лесному царю Хутухе. Все-таки удобнее его "лесным царем" называть, а то меня их имена с мысли сбивают. Так и с большинством местного населения, каждый у меня ассоциируется с чем-то мне понятным, а имя подскажут, если забыл. Вот, собственно, и все, все планы. А Бортэ показалось, что вовсе нет.

Разговор наш до этого шел о Зучи, где-то в русле того, что надо больше уделять времени будущему хану. При этом мы друг друга убеждали в одном и том же и никак не могли убедить. В результате, подробно разобрав мою схему объединения лесных и степных монголов, Бортэ ее одобрила и предложила, чтобы этот процесс возглавил ее старший сын. А что — шаг исторический, отец создал базовое национальное государство, а сын завершил его строительство, собрав окончательно всех монголов под одной крышей. Я подробно рассказал, какая бывает крыша, и предостерег, что молодой по горячности может под нее северян просто загнать, а это не победа, а путь к долгой и кровопролитной братоубийственной войне. Разошлись думать.

После многократных бесед втроем пришли к такому решению. В лес отправится Зучи с половиной дивизии Боорчу, взятой в качестве личной охраны наследника престола. Командовать будет сам, но при этом советоваться со своими тысячниками. Проводником пойдет Буха. Зучи обязан выполнять все его рекомендации до встречи с лесным царем. Потом проведет предварительные переговоры, и с представителями лесных монголов вернется в степь, где переговоры продолжу я, а он будет сидеть рядом и учиться. Никакой стрельбы, никаких стычек, умоляю... И не дай бог тебе... Вышли. Сижу теперь, трясу коленкой. Нервы надо лечить.

Все-таки хороший сын у меня растет, есть чем гордиться, приятно. Конечно, за полтора месяца его отсутствия весь извелся, народ на меня с сочувствием смотрел — как за сына переживает! Знали бы они, мимо какой войны мы проскочили, по какому минному полю прошли. Бортэ как-то поспокойнее к этому отнеслась, судя по всему, я действительно сына недооценивал, а она была в нем уверена.

Все хорошо, что хорошо кончается. Зучи встретился с лесным царем и мирно с ним поговорил. Что там мирно — удачно! Лесной царь сразу принес присягу, но кроме того, выступил нашим гарантом и проводником перед прочими племенами, более самостоятельными, не входившими в его союз. И теперь всем народом, с массой представителей, с подарками и открытой душой, они прибыли к нам. Аргументы о пользе вхождения лесных монголов в единое государство были восприняты нормально, а для закрепления нашего союза двух дочерей Бортэ, то есть, моих дочерей, выданы замуж за сыновей лесного царя. Завоеватели берут дочерей завоеванного народа, а мы отдаем. Наш народ един, все получилось.

Но и это еще не все. Зучи, непослушный мальчишка, не остановился на достигнутом, продолжил движение на Запад и вышел там еще на один союз племен, частично живущих в лесу, частично в степи. Новую степь нашел, поганец! И здесь ему повезло: племена без боя принесли ему клятву верности и прислали представителей для заключения мирного договора о вхождении в нашу державу. И за все время — никаких потерь, никаких столкновений. Вот они стоят с подарками: белыми кречетами, белыми конями, связками соболей. Не монголы, но что поделаешь, будем принимать.

Так и хочется сказать: "Но и это еще не все!" Да, не все! Мы еще на халяву подраспухли. Прослышав про дипломатические успехи Зучи по воссоединению монгольского народа и добровольному присоединению немонгольских, но малоотличимых внешне товарищей, просто говорящих на другом языке, но вполне лесных и степных, проникся идеей воссоединения еще один сосед. Соотечественник нашего грамотея — хранителя печати, хан страны, письменностью которой малоуспешно, но старательно уже которой год пытается овладеть весь наш высший свет, после недолгого обмена любезностями во взаимных посланиях и послах решил добровольно присоединить державу к нашей Монголии.

Договор о присоединении сопровождался подарками: золотыми и серебряными изделиями, украшенными жемчугом и перламутром, златотканой парчой и шелками, чеканными узорчатыми сосудами, в которых я сейчас роюсь, пытаясь определить место их происхождения и способ изготовления. Все-таки приятно иметь дело с культурным человеком. В ответ он получил в жены одну из моих родственниц, Бортэ подбирала. Если так дело пойдет, то незамужние родственницы у меня скоро закончатся. А их подделка карается по нашему закону, как и иное мошенничество. Так что, грамотность у нас в стране резко повысилась, целые районы почти поголовно грамотные. А Зучи по-прежнему читать не умеет. И я, конечно, тоже.

Жизнь, все-таки, штука полосатая. Нет бы, началось все хорошо — и пусть и дальше так идет. Вроде, судьба такая, деньги к деньгам. Ан, нет, не судьба. Тут же какая-то гадость случится. Вроде, хорошо все, кончился брежневский застой — так нет, сразу горбачевская перестройка начинается. Только с Афганистаном развязались — и тут же, бах! — развал Союза. И все время так — большие надежды и... облом! У каждого своих примеров наберется. Хорошо хоть, если удачи большие, а дерьмо потом на голову падает маленькое. Но совсем без этого никак не выходит. Философия. Жизнь...

Одно из северных племен послов для подписания мирных соглашений о вхождении в наше государство не прислало. Как потом выяснилось, они решили, что не покорятся. Как будто их кто-то покорял. Мой сват, лесной царь, рассказал, что племя — так себе, среднее, живут на холмах, далеко в лесу, в непроходимых дебрях. В остальном — как у всех: что найдут, то и едят. Руководит ими не вождь, а его вдова. Дальше я уже и не спрашивал.

Отправил своего приемного брата Борохула для беседы со знойной вдовушкой, мне все шуточки. Все хорошо, Борохул взял в охрану двести всадников из тысячи в дивизии Мухали и спокойно поехал к вдове. Вечерело, тропа, по которой он ехал, шла через густые заросли, и, когда брат достиг дозоров племени, они его просто убили. Моего свата, ехавшего рядом Борохулом, захватили в плен. Наши воины вернулись назад, начинать войну указаний не было.

А это и не война. Одного монгола убили, другого захватили в плен. Хотел сам поехать, но Боорчу и Мухали отговорили, поехал Дорбо, взял свою тысячу и всех ребят Борохула. Действительно, дебри непроходимые, завалы древесных стволов, перепутанные зарослями дикой смородины, а посреди этого чуда, на полянке, все племя пировать в безопасности устроилось. Но звериные тропы остались. И одно дело — монгол, едущий в гости по тропинке, и совсем другое — монгол на военной тропе.

Сто воинов этого племени было казнено на могиле Борохула, не считая павших при оказании сопротивления. Нельзя убивать монголов и укрывать их убийц — нельзя! Думаю, среди павших и казненных были все убийцы Борохула. А вдову я подарил свату в компенсацию за плен. Кстати, у нее была кличка — Толстая. Племя примучили (вспомнил я это слово из времен Ивана Грозного), прав им не дали, оставил все на усмотрение свата. В общем, наелся из самых благих побуждений дерьма с этим северным народом.

Как известно, история повторяется дважды: первый раз как трагедия, а второй — как фарс. Хорчи, назначенный на тысячу Борохула, пожелал набрать себе гарем из тридцати красавиц пресловутого племени и, уже после процедуры примучивания, выехал за ними туда. Его, опять-таки, взяли в плен и даже посадили на цепь, как вора, сколько ни вопил, что он мой посланец, и не размахивал приказом. И только появление других воинов, поехавших его разыскивать, освободило Хорчи от цепи. Заплаканного, вместе с красавицами, его доставили домой. Это я опять начинаю пошучивать. Хорчи никогда не плакал. Но на цепи сидел, правда. На этот раз все обошлось без жертв. Не пойму, как с ними быть дальше, вроде, царь и бог у них теперь — Чингизхан, а приедешь — на цепь посадят и скажут, что не узнали. Может, у них юмор такой?

А пеммикан по вкусу дерьмо, сват со мной согласился. Приготовили ему на пробу по моему рецепту. Толченое сушеное мясо с большим добавлением толченых сухих лесных ягод и орехов. Приготовленное, попробовав, забрал с собой, поблагодарил за рецепт. А завода не надо, не дай бог дожить до времен, когда пеммиканом придется питаться. Лучше уж сразу в плен к Толстой.

Конец лета в степи — вообще прелесть. Жара уже не та, и прохлада по утрам прямо стремится с небес. Цвет травки не радует, но мы за пару месяцев привыкли к пробивающейся сквозь зелень желтизне и ничего отвратного в этом не находим. А очень захочется — всегда можно доскакать до какого-нибудь изумрудного лужка. Свобода — вот за что надо бороться. В степи это чувствуется, как нигде. Свободен — и летишь на коне в любую сторону, и ветер свистит в ушах. Люблю скакать на закат и минут двадцать выдерживаю, потом уже не в удовольствие.

К чему я это все? А к тому, что в приличном королевстве конец лета, осень и зима — время балов и развлечений знати. Урожай собран, овин забит, стога сметаны, что там еще?.. В общем, князья и графы, отложив вилы и топоры и омыв натруженные руки и лица, отправляются отдыхать и искать развлечений.

Далее, что можно сказать? Так это — в приличном королевстве. Там и знать — люди приличные, друг к другу на "вы" обращаются, сморкаются в платок, а не в ладонь, и не плюют на сапоги собеседника, а аккуратно сплевывают в плевательницы. Ну, может быть, слишком часто, но аккуратно. А что мы имеем у нас? Знать имеем, а она своим поведением имеет нас — в политическом отношении. Например, Верховный шаман Монголии — знать? Еще какая! Духовная знать, минимум на кардинала Ришелье во Франции тянет.

И эта знать, не хочется употреблять другого бранного слова, собравшись со своими шестью братьями, кстати, армейской знатью, избила моего брата Хасара. Можно себе представить, что Ришелье с шестью гвардейцами подкараулит в подворотне брата короля и набьет ему морду? Хасар тоже хорош, позорит мое имя... Интересно, что бы сделал настояший Чингисхан, произойди такое? Да у него такого никогда произойти не могло, крут был. От одной мысли все без голов остались бы! Ладно, я терпел, когда он нагло нес чушь о своем влиянии на выборы Чингизхана. Кто поверит? Болтает о раздорах в нашей семье, нагло врет, но прихлебатели членов семьи верят и плохо посматривают друг на друга. Наврал моей здешней матери, что я собираюсь арестовать Хасара, простодушная женщина поверила, приехала и отчитала меня. Расстроилась и у нее плохо со здоровьем. А еще эта сволочь говорит, что я его боюсь. Я — шамана испугался! Попробовать, поговорить? Пусть Хасар организует нам встречу.

Еще не легче! Люди моего младшего родного брата Темуге перешли на службу к шаману, а когда он послал офицера привести их назад, эти уроды офицера избили. Брат приехал разбираться — его поставили на колени и заставили извиняться перед шаманом. Это уже похоже на зачатки бунта! Темуге всегда был дураком и трусом, но он мой брат. Шаман считает, что окурил меня травкой, и я стану таким же? Что он себе внушил? Попробую и я кое-что внушить нашему трусу.

Я сидел в моей юрте с Темуге, когда в нее вошел Кокочу со своими братьями. Неужели думал, что хан будет с ним драться? Когда они нагло, по-хозяйски расселись, встал Темуге, схватил шамана за ворот халата и сломал ему спину. Братья вскочили, ворвалась моя охрана и окружила меня. Тогда они заплакали. Они думали, что их брат мертв, а я ускользнул от возмездия и не скоро им удастся... Мы вышли из юрты. Бортэ говорит, что ночью дух мертвого шамана покинул юрту вместе с его телом, которого не нашли утром.

Дух шамана покинул его тело перед утром, когда я перерезал ему горло, а тело вынесли по кускам, незаметно. Но нашлось целых шесть кусков шамана, очень заметных и узнаваемых, и все эти куски, по одному, получили его братья, вместе с просьбой о молчании. Я не убью их сразу, они изгрызут себя сами изнутри от страха за свою жизнь и жизнь своих семей, и только тогда их добьют люди, назначенные мною в наблюдение. А предатели из свиты Темуге разделили судьбу шамана, хотя их никто не будет добивать. Дня два у них есть, так мне объяснил мой приятель, майор милиции, научивший меня этой казни в далеком сумрачном городе. Я пришел из другого мира, но, думаю, он не менее жесток, вам есть чему у нас поучиться.

Глава 12

Когда-то давно, лет двадцать назад, сидел я на даче у нашего самодельного камина, смотрел сквозь огонь и думал о том, как все могло быть в этот тихий семейный вечер. Что нас сейчас — двое с матерью, а вокруг могли звучать детские голоса, и мама что-нибудь ласково выговаривала бы старшему внуку, не желающему сидеть рядом с бабушкой и пить горячее молоко перед сном, потому что еще не поздно и все играют на улице, а его не пускают: "Ну, правда же, баб?!" Задорный мальчишеский щебет и крики за окном подтверждали — правда.

И мой младший сын мог ползать по мне и моему любимому старому креслу, выражая полное согласие со старшим братом, что только дай ему, и сейчас он первый поползет к свободе, вот только ходить еще плохо умеет, но все равно научится! И пахло бы от него детством и маминым молоком. А моя несостоявшаяся жена с иронической улыбкой смотрела бы на эту идиллию, и глаза ее светились любовью, покоем и счастьем. Голоса звучали у меня в голове, голоса людей, которых никогда не было и которым не суждено появиться на свет. А улыбку младшего сына я видел как наяву, даже зажмурившись изо всех сил.

Я знал, какое это было бы счастье и не надо было матери меня в этом убеждать в тот вечер, который мы молча провели у камина. Внуков она так и не дождалась.

У меня всегда был мой дом. Светлый, просторный в солнечную погоду, теплый и надежный в ненастье. Перед домом лежала большая поляна, отделенная от окружающего мира забором из штакетника по грудь, с резными широкими воротами, от которых вела дорожка до самого крыльца. Вдоль забора тянулась дорога, а за нею простирались леса, поля, горы, моря — весь мир, населенный людьми. В детстве я жил в этом доме с родителями, на поляне гомонили, бегали, играли и боролись мои друзья, на заборе с нашей стороны сидели, как воробьи, приятели и весело переговаривались с друзьями друзей и их друзьями, со своими приятелями и их приятелями, и просто со знакомыми по жизни, пробегавшими по дороге по собственным делам, спешащими в туманные дали или только что вернувшимися из пионерского лагеря и хваставшимися открытым миром.

Поляна была огромной, забор невысоким и прозрачным, а мир добрым, удивительным и справедливым. В четвертом классе мама впервые разрешила мне самому пригласить на день рождения своих друзей, и я пригласил. В нашу малогабаритку явились с поздравлениями все сорок пять человек. Это были мои школьные друзья, почти вся моя дворовая команда и, наверное, половина ребят моего возраста из нашего микрорайона. Пришли даже двое ребят из деревни, которая доживала свои последние дни, а сейчас ее имя носит городская окраина. Пришел и сын путевого обходчика нашей станции. Станции давно нет, вместо нее теперь метро. Мы постоянно дрались, но он тоже был моим другом. И это — только мальчики, своих музыкальных девочек я приглашать постеснялся. Я тогда вообще стеснялся девчонок. Мы всех приняли, спасибо маме, и получилось весело, очень хорошо и совсем не тесно. Это был самый большой мой день рождения, и я его запомнил на всю жизнь.

На поляне стояли столы, за ними сидели наши родственники и знакомые родителей, постоянно кто-то вбегал и выбегал — из ворот и в ворота, шла счастливая и такая естественная жизнь. И никаких киношных спецэффектов, грозы или внезапной тишины, которыми режиссеры любят предварять наступление 1941 года! К окончанию института количество друзей на поляне снизилось человек до тридцати, кто-то пришел, а кто-то тихо ушел по своей взрослой дороге, в доме мы с мамой остались вдвоем. Потом война начала заполнять кладбище в тенистой роще за домом, а в дом пришел и стал жить в нем Юра.

Послевоенная жизнь мало что изменила, кроме возраста суровых или юморных и шебутных мужчин на поляне. Зато забор весь был увешан любопытными носами, за ним постоянно шел праздник, гремели тосты и салюты, призывы всем пережениться и выпить за здоровье молодых. Запах шашлыков доносился до крыльца и отвлекал от умных мыслей сидящих на его ступеньках шахматистов и математиков. Человек пять коммерсантов все-таки перелезли через штакетник, присоединившись к нам, и от всей души угощали собравшихся вояк, поэтов и мыслителей. Потом в дом пришел дядя Коля, ушла мама. Потом ушли все, и я остался один.

Сейчас я спрашиваю себя, когда же Бортэ поселилась в моем доме? Я перестал о нем думать, жил и не ощущал его вокруг. По науке это все называется "личное пространство". Дом исчез, и пространство сжалось до точки в моей груди.

Я спрашиваю себя, но — что сказать? Я не знаю. Когда мир меня снова заинтересовал, дом уже был и Бортэ жила в нем. Кто она мне? У меня никогда не было родных братьев и сестер, мне не с чем сравнить, но точнее всего будет сказать, что Бортэ — моя сестра. Не старшая или младшая, я никогда не искал у нее защиты или совета, никогда не пытался вести по жизни. Приемная сестра, одногодок. Ровная и спокойная помощь без просьб, обязательств и назиданий, принятие моей помощи без благодарности и влюбленно-преданного взгляда младшей. Мы существуем в моем доме естественно, не доставляя друг другу неудобств и стеснений, каждый свободен в своем выборе пути и примет, поддержит выбор другого. И не надо слов, чтобы это объяснить.

Бортэ привела на поляну всю свою семью. Мою семью. Я привел Боорчу и Мухали. Дети Бортэ — дети моей сестры, я заменил им отца и учу их жить в обществе мужчин. Моя приемная мать — мать мужа моей сестры, а ее сыновья, родные и приемные — дяди сыновей моей сестры. Так я воспринимаю свою семью, так ее чувствую, и семья отзывается мне, я стал для нее родным. Но в моем доме есть пространство только для Бортэ и еще двоих. Дом не маленький, просто поляна очень большая, а я долго жил в одиночестве. Наверно, я не привык доверять многим людям? Главное — за забором снова шумит дружелюбная толпа. А за спинами толпы опять простирается целый мир — степь, леса, горы, и где-то моря, моря! И у меня опять есть мой дом.

Иногда я думаю — а если бы вновь открылся портал и я смог вернуться к себе на Родину, как бы я жил без этих людей, неба, степи? Без своего народа? Вернулся бы? Да. И всех бы оставил здесь, расстался бы с ними навсегда? Да. Одного человека я взял бы с собой туда, в свой мир, если бы она согласилась. Бортэ.

Как-то так случилось, что не пристроила Бортэ никуда моих комических невест Есун и Есуген, доставшихся при первом сражении с восточным ханом. Говорила, что сразу война началась, все собиралась, а потом не до того стало, самим спасаться пришлось. Говорит она так, а делает всегда — как считает нужным, недавно опять к этой теме возвращались, и аргумент прозвучал уже другой. Мол, не по закону поступить велишь.

Есть у нас закон о наказании за измену мужа жене и наоборот, соответственно. Сам в Ясу включал, пресекая разврат, не то что бы царивший в обществе, но очень уж заметный. Мы не звери, не в лесу живем, а семья все-таки ячейка общества и не надо ее разрушать. В общем, нравится — не нравится кому, закон такой у нас в степи есть. Хотя, я ничего не имею в виду и ни на кого пальцем не показываю, но в некоторых других случаях закон помехой устройству личного счастья достойных женщин не оказался. Например, с бывшей женой западного хана, самой красивой женщиной той державы, мне второй раз увидеться так и не удалось. То есть, мой потенциальный гарем находится в очень жестких ручках и напрямую мне подчиняться отказывается. А Бортэ ни при чем, Бортэ божий одуванчик и всегда на моей стороне. Вот сколько раз я просил ее продумать схему передачи разбойницы Хулан в руки Наи? В связи с моей и его большой загруженностью второй год не пересекались. Раз пять, по-моему? А воз и ныне там.

Сразу после моего назначения Великим ханом Монголии обнаружил я в кольце юрт охраны и прочих понятных мне по назначению юрт несколько новых сооружений очень фривольного вида: рюшечки, цветочки, хиханьки-хаханьки доносятся, девицы разные шныряют, отвлекая суровых воинов от несения караульной службы и размышлений о будущих победах над врагом.

Я, вообще-то, хан простой и неприхотливый в содержании. Мне этих всяких ханских штучек на фиг не надо. Если бы не Бортэ с ее представлениями о приличиях, давно бы ограничился двумя халатами: повседневным и домашним, и носил бы те сапоги, в которых мои ноги себя уютно чувствуют и дышат. Свалить все государственное имущество в кучу, залезть на нее сверху и сидеть, не дыша, боясь свалиться — не мой стиль. Завести себе резиденции и на травах, и на водах, и для отдыха снизу, и для отдыха сверху — не греет. Без пояснений. Пять лучших жеребцов во всех концах Монголии держать, вдруг моя задница туда доползет, и пусть самый лучший свежий жеребец под нею окажется? Да я никогда в такой бедности не жил, чтобы, став ханом, на эти подвиги пойти. Не хочется мне тратить время на подобную ерунду, доказывая подданным свою исключительность и реализовывая несбыточную мечту детства о белом мерседесе. Я в детстве о другом мечтал.

И подданные, надеюсь, по делам моим меня оценивать будут, не все же акынов Бортэ слушать, что-то и сами понимают. Я перевел на досуге стихи Семена Гудзенко "Нас не нужно жалеть", они у меня с войны в памяти крутятся в исполнении Высоцкого. Адаптировал под местные условия. Здесь народ неграмотный, привык все на память хватать. Сначала прочел Мухали, Борохулу и Ахаю, а они потом по всей армии разнесли. Вот и весь смысл нашего служения народу. И не надо больше ничего о нас говорить. И командовать нашими людьми не надо, с ними надо вместе идти в бой, и чтобы все знали — за что.

В юрты я заглядывать не стал, но у охраны, естественно, поинтересовался, что за бардак намечается в Ставке. Не бардак, отвечают, а как положено — жены и их служанки размещаются в соседних с ханом юртах. Вообще, у нормальных ханов в шатре есть женская половина. Это ты у нас такой воинственный, что один всю юрту занимаешь, даже обслуживающий персонал и охрану высочайшим указом удалил. Один остался.

Мелькнула на горизонте Бортэ, и теперь у меня в юрте в любой момент можно обнаружить щебечущих и хихикающих Есун, Есуген или Хулан, а то и всех троих сразу. Прислуживают своему мужу и повелителю, разгоняют морщины на его челе и, вообще, для настроения. Да и ладно, настроение, действительно, чувствуют — когда надо, и подумать не успеешь, уже повыбегали. Нормально, я привык. Действительно, сижу один — бирюк бирюком, не дело. Жизнь вокруг, и вообще...

Есть у меня маленькая слабость, грешен, что уж говорить. Люблю дарить подарки. Конечно, не всем подряд. Но почему-то подарок часто приносит больше удовольствия мне, чем имениннику. Легче всего осчастливить ребенка, взрослому, конечно, так просто не угодить. Подарил Убилаю в прошлом году меч, думал — долго объяснять придется, что такое узорчатая сталь. Да, здесь где-то есть свой Дамаск, несомненно. Переживал, пока подарок не вручил, но даже демонстрировать эффект не пришлось. Знаком Убилай с достижениями местного разума, заикаться стал от благодарности. Порадовал меня, этого я и добивался. Два именинника — я и Убилай.

Убилая наградил за то, что в процессе преследования и выдачи смачного пинка нашим западным объединенным, а потом добровольно разъединившимся противникам, он не дал их довольно большой группе собраться с мыслями и вынес врага за наши южные рубежи. Да так удачно вынес, что, не вникая особенно в предмет границ, степь — она и есть степь, никто ее колышками не размечал, раздевал противника до трусов уже на сопредельной территории. Проскочил за ними в какой-то оазис, немножко пустыни прихватил, в этом оазисе и произвел процедуру. Прикинул, что нам пригодится из имущества, остальное вернул начинающим нудистам, дабы стыд прикрыли, и бодро порысил назад. Пинок означает то, что все прошло мирно, сами сдались, ни мы, ни они никого не убили. Но залет был. Поэтому Убилай получил саблю почти через год, ждали последствий. Соседи смолчали — ладушки. При случае извинимся. Сам грешен, в чужую речку народ купаться загонял.

Есуген мне сына вот-вот родит, как без подарка? И остальным своим женам, родственницам и просто достойным женщинам нашего народа я до сих пор ничего не подарил. Ну, не наградные же доспехи им раздавать? Выбор небольшой, и все на виду. Хотя таких шуб из соболя, какие они зимой надевают, у нас на Земле ни у одной миллиардерши не было. Но не мои подарки, сват расстарался.

Мысли у меня все кривые и начинаются уж очень издалека. Набрался здесь у народа привычек, загадками говорю. Караван я собираю с дарами леса и степи. По нашей южной границе, изредка забредая к нам, караваны ходят. Прелести цивилизации несут в нашу глушь. К нам изредка добираются, а вот через оазисы южного соседа — часто хаживают. Хан грамотеев, тот, что к нам в государство вошел, — восточный хан своего народа. Есть еще и западный хан, как у всех, цивилизованный и культурный. Но это их национальные проблемы.

Я о другом. Караванный путь длинный, он тянется через государство западного хана, потом проходит через оазисы одних наших южных соседей и попадает к другим, тоже нашим. Вот бы в цепочку эту включиться, повести караваны по нашей южной границе. Абсолютная безопасность, моя охрана или даже охранная грамота это гарантируют. Был в городках у грамотного восточного хана, посмотрел на их жизнь после степи, по караванной торговле проконсультировался. Село селом, а какую перевалочную базу отгрохать можно! Ведь — расцветут города. Хан гордо провез меня через все свое наиболее выдающееся богатство, города Турфан, Харашар и Куча. Он гордится, а меня на смешки пробивает. Особенно Куча достала. Ассоциации, куда от них деться. В общем — все удачно, показал хан сюзерену-кочевнику товар лицом. Хвалил, конечно, восхищался, я же гость. Дикарь, что с меня взять. А государство, куда мой первый караван пойдет, называется Си Ся. И ничего смешного!

Глина, песок, мелкие камни и цепляющаяся за это убожество чахлая трава. Прямо не верится, что она когда-то зеленела. Хорошо хоть, что оазисы здесь часто встречаются, не реже дня пути, иначе коням пришел бы конец, а потом и людям. И вода недалеко. Надо в дальнейшем обзавестись деревянными лопатами, можно колодцы рыть до метра глубиной, не мечом же копать. Потом подумаю. Сейчас не до этого, подарки своим иду отбирать, дарить пора. Веселое у них оказалось государство, Си Ся эта. Правила и законы занятные.

Отправил я караван и через две недели получил назад половину караванщиков и охраны. Избитых, обворованных и без подарков. Ну, мои простаки так рассказывают: напали разбойники, стали требовать денег, потом навалились на охрану — кто успел, тот убежал и спасся, а караван остался и пропал. Таможенников вы ребята не видали, вот пока и не делаете различий. А различия есть: таможенник — он государственный служащий, он, когда грабит, не только о себе, но и о государстве думает. Вам таможенный сбор предложили уплатить и размер установили — караван. Отдали бы и шли спокойно, куда хотели, а дальше, может быть, вас и настоящие разбойники встретили бы и вырезали, или в рабство забрали. У таможенников связи во всех сферах. Но государство здесь было бы ни при чем, не обязано оно о всякой нищей швали заботиться. А вы что? Не захотели сбор платить, устроили сопротивление и драку, вот половину вас таможенники и ухайдакали. Валите отсюда и можете жаловаться!

Правильно, отвалили и мне пожаловались. Вообще все правильно. Если утремся и смолчим — так и зачем нам караван? Нормальная пошлина. Переговоры проведите цивилизованно, в международный суд подайте жалобу, и вам, возможно, что-нибудь вернут через год или два, если были не правы и товар не разворуют. Эх, поступил бы я цивилизованно, сам за закон стою, да времени у меня нет. Есуген рожает и срочно подарки нужны. Так что уж, я не в суд, а сразу к государству Си Ся обращусь, в его пользу таможенники старались, и хоть что-то из моих отцовских ресурсов, предназначенных для женщин и младенцев, ему да перепало. Нет, но до чего привыкли ребята пинать монголов! И ведь слухи про меня, наверно, дошли, а не удержались, хапнули.

Государственный грабеж — такое же личное и интимное дело, как и некоторые... прочие. Не грабежи, дела. За всем происходящим просвечивают две фигуры, две личности: моя и царя Си Ся. Можно, конечно, попытаться сейчас дойти до их столицы, но правильно ли меня поймут? Воевать со мной пожелают или мой караван по сусекам начнут разыскивать? Оно мне надо? Нет. Мне нужен караван подарков взамен отправленных товаров. Раз. Мне нужны убийцы моих людей. Два. Мне надо, чтобы такого больше не повторялось. Три. Все, инцидент исчерпан.

Сейчас времени беседовать с ними нет. Личные дела у меня, тороплюсь, пусть этих сисястых их мама учит, как долго и счастливо жить. Мне некогда, потому и взял с собой только свою гвардию — для поставленных задач хватит. Первая задача. Все встреченные караваны во всех оазисах приграничья заворачиваем к нам, потом разберемся, где чьи, и вернем хозяевам. Всем, кроме сисских грабителей. С подарками почти разобрались, и даже объяснили всем отпущенным караванщикам, при чем здесь Си Ся и ее таможенники, и где находится Монголия. Не там, где думает Си Ся. Женщины Монголии будут очень довольны, у них наступит восьмое марта. А у части мужчин, особо гвардейской части — двадцать третье февраля. Но это не все. Есть вторая и третья задачи. И если правители Си Ся не придумают сами, как разрешить возникший конфликт, мы вернемся и им поможем.

И подсказывать выход я им не собираюсь. Пусть хоть всех своих таможенников перережут, на слово не поверю. Си Ся, хватит жрать, пора думать.

Сын у меня родился! Есуген назвала его Чахуром. Это мой первенец. Мне не очень нравится имя, ну да ладно. Подарки пошли на ура. Здесь такое принято, но не с моим размахом. Сисских оказалось девять караванов, поэтому подарками завалил всех. Все чужие караваны с извинениями, богатыми дарами из сисских сокровищниц и специальной охраной, достаточной для небольшой войны, отправил назад, к их владельцам. Если не дождались в Си Ся и куда-то двинулись — догнать, вернуть и добавить даров из моего специального фонда. Справедливость — мое ремесло. А не надо обижать будущего молодого отца в столь ответственное для него время.

Си Ся помалкивает, как будто так и надо. А надо не так.

Сумасшедшие очереди собирались во времена Союза за цветами. На восьмое марта только мимоза выручала. Этого добра было — завались. Как-то, на восьмое, отстоял почти пять часов в очереди, чтобы купить три тюльпана матери, а достался один нарцисс. Человека за два до меня эти тюльпаны закончились, и один нарцисс — все, что удалось. Мать была благодарна. А уже на девятое мая (она у меня блокадница) букет гвоздик покупался без проблем, спокойно рылся, выбирал. На Новый год несколько раз находил ей вполне приличные розы, а уже с января по апрель — "бери что дают". И почему торговлю ими было не наладить? Вот за что Гайдару спасибо: убил не только экономику, но и дефицит. Любые цветы в любое время. Но если главное — внимание, то мой нарцисс, добытый за пять часов стояния в снегу на морозе, самый дорогой подарок, который я сделал.

Просто вспомнилось. Осень, цветов нет.

Ребенок умер. Две недели сначала мы, а потом шаманы пытались что-то сделать, но ничего не помогло. Может, мои гены сделали его не таким выносливым, как все они здесь? Вот и на этой планете у меня появилось место, где я сижу один, и не надо меня трогать. Они не понимают... я не понимаю... просто оставьте меня в покое и все.

Глава 13

Вот и зима пришла. Новый год примерно в эти дни проходит. Снег, снег, снег, снег... Вытащишь из сугроба голову, и полегче, все проясняется, только сосульки на слипшихся волосах. Все проходит, и это пройдет, надо только перетерпеть. Хулан беременна, надо жить дальше. Надо жить.

Разобрался с географией наших южных соседей. В первую очередь есть интересная и достаточно странная информация. Империя Си Ся на востоке граничит с Империей Цинь, в переводе — золотой империей. Сергей Петрович, это тебе ничего не напоминает, случайно? А то, что масса названий местности и городов, которые сообщает агентура, имеют явное китайское звучание?

Нет, китаи — народ такой, живет этот народ довольно далеко, на юго-западе, и западный хан грамотеев под их протекторатом. Допустим, случайность. А то, что у наших соседей есть аналог Великой китайской стены в четыре роста высоты, протяженностью вдоль всей нашей границы, а это побольше тысячи километров? С этим как быть? Конечно, все самому пощупать руками надо, но, все-таки, что — во всех мирах похожие чудеса света? И построена стена для защиты от кочевников, и охраняют ее кочевники, наши друзья, примерно так же, как вестготы охраняли Рим. Но что за мир такой странный? Надо к лету туда караваны послать, пусть обнюхают все, разведают и доложат. А пока — не знаю, что думать.

Я вырос в огромной благополучной стране. Может быть, мы не ощущали особого богатства, но детям действительно отдавалось все самое лучшее. Обладая массой друзей и приятелей из самых разных слоев общества, в том числе детей горьких пьяниц и абсолютно нищих неудачников в жизни, я никогда ни от кого не слышал о чьей-либо детской смерти. Над детьми реально тряслись, и если взрослые поликлиники и больницы вызывали массу нареканий, то детский человеческий капитал сберегался бережно и аккуратно. Мы все болели разными болезнями в меру заложенного природой и судьбой здоровья, но неизменно поправлялись и даже не обращали на это внимания.

В детстве я переболел почти всем, на обложке моей медицинской карты было отмечено для простоты, что я не болел свинкой. Весь этот болезненный забег был проделан до пяти лет. Потом спокойно калечился, не думая о последствиях, и меня аккуратно сращивали и зашивали. Без каких-либо махинаций и денег моих родителей меня исследовали и обследовали в специализированных институтах и клиниках только потому, что моему участковому врачу что-то там показалось. Мне же кажется, что все лозунги о нашем счастливом детстве, украшавшие скучные будни взрослых людей, были почти правдой. Детство у нас было здоровым. Потом пути становились разными, и некоторые уже в детстве от предчувствий будущего счастьем не лучились. Способностей мало, дело плохо — врачи не помогут.

Моя тетя, сестра матери, умерла маленькой в блокаду от голода, но это была причина! Статистику, конечно, в газетных передовицах не печатали, но я ездил по стране с родителями, пока к пятнадцати годам не надоело, и не слышал о смерти детей нигде. Конечно, когда вырос, тем более — в девяностые, мог получать любую информацию такого рода, но понимая, что происходит, не хотел этих знаний, потому что ничего не мог изменить. Знания ради знаний? Я столкнулся со смертью ребенка впервые. Хотя, дети здесь умирают. Когда утешали — говорили, что часто, пока не окрепнут. В мертвом стойбище насмотрелся, но там я и сам был мертв.

Опять неспокойно на северо-западе, накапливаются на границе изгнанные. Похоже, никто их не принимает, земля тесная, места мало. Или ностальгия замучила — тогда понимаю. Это и не враги уже, весной Чжирхо или Собутай выкинут их щелчком. Надо научить ребят отмерять расстояния не только в конских переходах, местность везде разная, а в километрах. Отбросить надоед на сто пятьдесят верст. Заселить прикордонье. А кем? Может, объявить государственную поддержку всем, кто поедет осваивать новые земли? Держать там постоянный гарнизон, чтобы оставили нас в покое? Укус комариный, но раздражает, каждый год кто-то лезет. Вот перебили бы тогда на горе все сто тысяч, и не несло бы тухлятиной с западных границ. Только нервы мотают.

Ладно, решение такое: дать по шеям и гнать километров сто пятьдесят, до заметного ориентира. Потом вернуться домой, пообедать, и снова съездить к ориентиру. Вернулись паразиты — снова дать по шеям. Домой, ужинать, и еще раз, в конце лета, съездить, дать, если не поняли. И будет буферная зона. Ответственный — Собутай. Точка.

Что-то Си Ся давно не видно. Я бы на их месте уже поинтересовался, где мои девять караванов, или реквизированный монгольский попытался вернуть. Или — выяснять бы приехал, кто виноват? Соседям пожаловался бы, что у нас тут ложки пропадают, монголы все блестящее себе в гнездо тянут. Послов бы послал "доброй воли", в конце концов. Как тут у них принято? Ждут, когда я сам к ним приеду? Дорожка-то знакомая, сейчас караваны с добром начну отправлять прямо в таможенные засады, ага. Кстати, а это мысль.

Пусть Чжирхо по прошлогодним оазисам проедется, сразу два дела сделает: проверит, что у них с колодцами на караванном пути, и сам немного землю покопает — какая там вода? Оглядится. Со встреченными караванами велю раскланиваться и желать доброго пути. А попадутся разбойники или таможенники — пусть попробуют у Чжирхо реквизировать дивизию в оплату таможенного сбора. Флаг в руки и барабан на шею. Можно предварительно поспрашивать: не встречались ли им в столице убийцы наших караванщиков? Два захода: начало и конец лета. И не спать, не спать.

А не напоминает ли мое поведение действия США в покинутом мною мире? Заменяем монгольские дивизии на авианосцы и начинаем охранять жизнь и покой своих граждан на всей планете, несуетливо откусывая по кусочку — то там, то сям. Так сказать, несем демократию в массы. Осталось обвинить Си Ся в изготовлении оружия массового поражения. Вдруг у них тоже нефть найдется?

Заскучал в Монголии? Кроме Си Ся, врагов не осталось? Китайскую стену охраняют друзья, предупредившие нас о готовящемся западном вторжении. А может, Чингизхан Петрович, тебе просто стареть неохота? Жены молодые, опять папой скоро станешь, вот и носишься живчиком, дела делать хочется, а по возрасту — пора на печке лежать и за поясницу держаться! Что, не нравится? Кольнуло? Это почки.

Что полезного нынешним летом ты сделаешь для Монголии? Нельзя, чтобы народ видел, как хан скучает и от безделья мается. Правильно угадал, почту делать будем. Соединим основные выпасы и группы племен в разных районах страны курьерами. Легче будет информацию для Бортэ собирать. Не только экстренные сообщения, но и в постоянном режиме. И с нашим родственником, восточным ханом, беседу проведем, двинем через него на Запад наши караваны. Товар — на усмотрение грамотного человека, а шпионы в караване — это уже наше дело. Мало мы еще знаем о мире, в котором живем. И ирония тут неуместна. Надо усиливать разведку. Третья цель — привлечь в страну ремесленников, в первую очередь — кузнецов и лекарей. Лекарей для армии и народа много никогда не будет, можно и китайских — пусть шпионят, главное, чтобы людей спасали.

В армии — один лекарь на тысячу, а у него должен быть десяток помощников, по фельдшеру или санитару на сотню. Этих я могу профинансировать столько, сколько удастся привлечь. Курсы подготовки надо организовать, чтобы хоть общие навыки народ усваивал. С кузнецами: идеал — довести до кузнеца на армейскую сотню и на каждое крупное стойбище. Добавить шорников в армию и обсудить проблемы питания. Как удобнее: чтобы каждый десяток отдельно питался, ежедневно меняя дневального, или ввести должность повара на каждую сотню? Но тогда со временем на сотне повиснет балласт — лекарь, кузнец и повар. При их выбытии баре растеряются с непривычки, и... Откатаем этим летом на свободных дежурных дивизиях, а к концу проведем смотр, все ошибки вылезут сами. И пару учений, то есть охот — надо провести. Не расслабляться.

Что-то у меня совсем с головой не в порядке. Радость в семье, у Зучи, старшего сына и будущего хана Монголии, моего наследника, сын родился — первенец. Все великолепно, парень крепенький, бутуз. Зучи гордо сияет. Третий наследный хан Монголии, третий, после меня и него. Он назвал его Бату. Бату, внук Чингизхана.

Занервничал, сам пошел с Собутаем громить остатки западной орды. Взял с собой только охранную тысячу гвардии. Мой интерес: пленные, допросы, поиск знакомых словосочетаний. Там были ханы и подханки найманов и меркитов, Тохтоа и Кучлук. Меркит Тохтоа убит в схватке, войско частично истреблено, частично в плену, немногие опять переплыли реку. Кучлук переплыл. На той стороне какие-то кара-китаи. На северо-западе — и китаи? Ничего не понимаю, имен таких не помню, народов не знаю.

Знаю, неправда, большая часть их у меня под рукой и верно служит, в том числе какое-то количество в дивизии у Собутая. Когда возвращались, пришло в голову, что если поменять в имени Собутай ударение на другой слог, звучит более чем знакомо. А Зучи — это Джучи. Такие дела. Да, у меня же кто-то из приемных братьев меркит, только не соображу, кто? Или найман?

Я всегда считал, что хорошо учился в школе. История одно время была моим коньком, но увлекался я больше рыцарскими временами. Ранним европейским средневековьем, Россией от пришествия Рюрика. Хорошо, что в Египет времен фараонов не занесло, там бы я вообще поплыл, как-то интереса не вызывали. Пирамида Хеопса и Тутанхамон; был я в Эрмитаже на выставке предметов, найденных в его гробнице. А кто из них раньше жил — не скажу. Но Египет давали в четвертом классе и даже в школе, на экзамене, знаниями по нему не интересовались. А битву на Калке я почти знаю. Тысяча двести двадцать третий год, лето. Чингисхан в лице туменов Субэдэя и Джэбэ. Джэбэ — это Чжирхо, мой Капитан. Стрела. Методика действий разработана мной, я их сам учил. Только о той битве не вспоминал, даже в голову не приходило. А покоритель Руси, мой внук Бату, лежит на развернутой пеленке из бараньей шкуры у меня на коленях и пускает пузыри.

По зрелом размышлении я сделал следующее. Взял гвардию, и вместе с дивизией Чжирхо посетил Си Ся. Кроме запланированных действий в оазисах, занял несколько городов на подходах к столице царства. В следующем году страну завоюю, и мне для этого понадобится плацдарм. Никого не грабили, не убивали, над мирными жителями не издевались. Хотя, как я иногда говорю — кто поверит? Все города взяты со стороны столицы, использованы внезапность и их открытые ворота, брали днем, почти без жертв.

Вояки местные стреляли, рубили и кололи моих молодцов, за что и пострадали, больше этого делать не будут. На шесть городов нашлось около двухсот таких агрессивных. Мой брат Хасар за двести шагов попадает стрелой птице в глаз, я сам видел, шаги считал, птица летела. Остальные не такие меткие, но в летящую птицу не промахнутся. Поэтому, не надо эксцессов.

Это — действия. К ним меня привели следующие мысли. Я не переместился во времени. Иначе получится замкнутый цикл истории, процесс этот бесконечен, обсуждать не буду. На моей Земле уже существовал Чингисхан, он совершил свой объем поступков и ошибок, и бог ему судья. Я не он. Я Чингизхан, и я даже использовал некоторые его понравившиеся мне мысли и идеи при разработке моей Ясы Чингизхана. Даже название позаимствовал.

Кто-то это все разработал, не бог же ему надиктовал, вывод: Чингисхан сам создал свою Ясу. Так? Как говорил персонаж Георгия Буркова в "Иронии судьбы": "Я никогда не пьянею и ничего не забываю. Будем рассуждать логически". А логически — я хозяин своей судьбы и не желаю ничего плохого ни живущим сейчас людям, ни всему миру, ни моей России. Реальность вокруг меня параллельная, ничего еще не произошло, ничего не предопределено. А с Си Ся я так и планировал — разобраться за второй и третий пункт прошлогоднего разбоя. Вассалами поработают, в следующий раз думать будут, на кого тявкать. Лет через двести.

В Китае, Монголии, Казахстане Чингисхан чуть ли не национальный герой. Наши учебники подробно рассказывали о трехсотлетнем монголо-татарском иге и роли Руси в спасении Европы от монголо-татарского нашествия. Грудью заслонила Европу, как Александр Матросов. Меня воспитали в любви и доброте, нормальным человеком, никто из сотен и даже тысяч моих друзей и знакомых не считал меня кровожадным чудовищем или маньяком. В Монголии народ только что не боготворит меня, очень похоже на отношение основной массы советских людей к Сталину при его жизни. Отец народа. Но я проводил эту линию в жизнь, добиваясь единения. Десятник — отец десятка. Сотник — отец сотни. Ну, и так далее. И у всех семьи и родственники, за каждым свои род или племя. И все мы едины, поддерживаем и бережем друг друга. А во главе я, мудрый, думающий, как улучшить жизнь всего народа, прекративший самоистребление нации, гарант защиты прав, свобод и закона.

Прошло слишком мало времени, еще никто не забыл своего прошлого. Можно сравнивать, смотреть в глаза своему соседу и понимать, что его могло бы уже не быть, если бы я не изменил время. Сталина развенчал Хрущев после его смерти. Беглый Кучлук вернется из-за реки и сообщит всем, что я пришелец, кровожадное чудовище, и надо плевать на мою могилу? Дурак он. Не только его дети, но и он сам может вернуться в Монголию и спокойно жить и работать. Без оружия и без грабежа. Вот это — проблема, без этого Кучлук жить не может, так воспитали. Кучлук молодец, а Чингизхан — чудовище, все кучлуковы банды истребил, землю их костями засеял. Неужели и на этой планете наши потомки будут такими?..

Кстати, а почему мы татаро-монголы? Монголов придумал я, а татар у нас нет. Из похожего по звучанию есть таты. Мои Есуген и Есун — татушки. Ну, держитесь, ребята, татушки — страшная сила. И их продюссер, кажется, Шаповалов, старался завоевать весь мир, пока остальные внутри страны себя нахваливали и пели себе осанну. Нашлись монголо-татары, это Есуген и Есун. Теперь мы непобедимы.

Предлагаю такой вывод из известной мне истории Чингисхана. Поскольку в Монголии, Китае и вообще — в Азии Чингисхан — герой и Повелитель Вселенной, нужно сосредоточить свои усилия именно на этих направлениях. Постараюсь постепенно создавать единое государство с едиными законами, удобными для жизни простого люда. Везде своя дикость и резня, это надо прекратить. Человеческие законы для спокойной жизни народа и мощная армия для защиты его интересов. Общая цель, вкратце.

Постараться объединить Китай в единую державу того образца, который существует на моей Земле. Трудолюбивые китайцы в мирной жизни наизобретают и произведут столько всего хорошего, что это даст серьезный толчок развитию человечества на несколько сотен лет вперед. А Европу и Русь трогать не станем, так и воспитаем наследников. Туда ни ногой. Жаль, а посмотреть бы очень хотелось. Но лучше даже послов не посылать. Не надо лишнего риска. Любопытной Варваре нос оторвали.

Служил у нас при штабе внук одного из сталинских маршалов, кузнецов Победы. С немаршальской фамилией — "маршал" по материнской линии. Тогда такое еще можно было встретить, редко, но попадались. Так вот. Обычная штабная крыса — говорить с ним, собственно, не о чем. Вроде бы всем доволен, он и не суетился — о происхождении помнил. Сказали мне, чтобы не лез, (от греха подальше), я и перестал его замечать. Тихий и, кажется, безобидный. Потому в поле зрения не держал, о произошедшем узнал только из рассказа. Подшутили коллеги над маршаленком, спустили "Приказ командиру части": нашему — "героя", и в звании на две звездочки, и в должности приподнять. Прямо на стол имениннику грохнули. И сопроводительные документы, мол — так и так, нельзя, чтобы маршальский внук фамилию позорил и в лейтенантах бессрочно пребывал. Государственный интерес! Дальнейшее понятно. Внук себя проявил, приказ одобрил и повел себя соответствующе. Убрали его подальше от скандала. Действительно, государственный интерес, ведь до анекдота могло дойти.

Что-то я раздухарился. Сам себя Чингизханом назначил, страну Монголией назвал, а теперь и планы пошли. Маршаленок!

У меня и Хулан родился второй сын. Назвала Хулугэном. Боюсь туда пока даже ходить. Даст бог, в этот раз все обойдется. На осень все дела откладываю, пусть командиры дивизий и Бортэ пока, как-нибудь, сами за страной присмотрят. Боорчу ответственный за восточную часть, Мухали за западную, пора им расти выше своего дивизионного генеральства. Пусть маршалами побудут, пообвыкнутся в шкуре политика. Не все им на коне скакать и шашкой махать, учитесь и гражданские проблемы на плечи взваливать, головой, головой работать нужно, и ножками, ножками... Так и пойдет.

Моя мать никогда себе и представить не смогла бы, что ее родной внук будет лежать в овчинной пеленке, в дымной юрте кочевника, зимой, и греться у открытого очага, на земле. Все это — моя заслуга. И никакого тебе роддома, детских врачей, и даже вода для того, чтобы подмыть его попку, натоплена из снега. Боже мой, до чего я докатился! Искупать ребенка — нереально. Эй, олигархи, у моего ребенка есть парадные пеленки из черных соболей, и играет он алмазом величиною с грецкий орех, потому что — не кость же давать, а мелкий алмаз он может проглотить. Тот, что я ему дал, в ротик не входит. Даже соски в доме нет. Что за жизнь...

...Вот и весна на дворе, папке на работу пора, воевать будет папка. А юный Хулиган, он же Хулугэн, будет с мамой расти, хорошо кушать и не болеть. Болеть нам никак нельзя. Да и не надо уже болеть, весна везде, скоро лето, а там мы окрепнем и ножками пойдем. И все у нас получится. Это все отцы такие ненормальные? Странно, за другими, вроде, не замечал, а сам — прямо трясусь над своим птенцом. Хулан цветет, тоже не видела сумасшедших папашек, у всех отцы как отцы, пока ребенок в два года на коня не садится — на него и внимания не обращают. Женский вопрос, пусть те с ним возятся. А я постоянно у юрты Хулан трусь, по пять раз на дню забегаю, о здоровье проведать, лобик младенца трогаю, всех руки мыть заставляю. Не отец, а повивальная бабка, те тоже все время сюсюкают. Но у женщин материнский инстинкт сильно развит, а у меня какой инстинкт? Должен пить с друзьями без просыпу, отмечать и все такое, а я опять в юрту к жене прибежал, на сокровище свое полюбоваться. Точно, ненормальный...

На протяжении моей жизни меня могли убить более ста раз. Считать и не начинал, но первые все сохранились в памяти. Первый раз это было в семнадцать, запомнил легкий укол ножа в подвздошную впадину и подтеки крови, на которые я по причине вечерне-ночного времени обратил внимание только часа через два, когда пояс на брюках стал темнеть. Молодой был, а жизнь казалась вечной. Ну и сам я, конечно, много раз мог умереть без всякой посторонней помощи, начиная с раннего детства. Характер свой не меняю, и, таким образом, все сказанное можно распространить на возможную перспективу состояния моего здоровья. У многих мужчин так. И вообще, характер — это судьба.

Жизнь не берегла меня для пути Чингисхана. Не стоит и сейчас забивать себе голову и готовить марафонский забег. Это моя дорога, и я хозяин своей судьбы. Делай, что должно...

...А тут и думать не надо, а надо брать! Беспокойное лето у нас в этом году намечается. Я Си Ся забодать собираюсь, о торговле и караванах беседы веду, замучил специалистов и — на тебе! Подарок Небес! У западных соседей нашего родственника национально-освободительное восстание. Ей-богу, мы здесь ни при чем. Оно само загорелось. Я гораздо позже об этом думать собирался, сначала Китай и государство Си Ся со столицей в Нинся, есть в этом какое-то китайское звучание, а все остальное потом. И, что приятно, надо только помочь объединению двух братских стран в одну. Нашу. Сбываются вековечные чаяния поколений! На всеобщее счастье — мы рядом оказались, и только снизойдя к многочисленным просьбам лучших представителей восточного и западного ханств, соглашаемся помочь. Добровольное присоединение! Нет, все-таки, какая удача!

Две дивизии Наи и Джелме срочно туда, и чтобы ни единого волоса не упало с голов наших новых сограждан! Этих подлых оккупантов китаев, под протекторатом которых сидел западный грамотный хан, не убивать, а, аккуратно попугав, как мы это умеем, выпереть к ним на малую родину. Ну, разве что при защите имущества и жизней наших подданных возможны отдельные прискорбные случаи. И не сметь мне города разрушать! Осенью, после Си Ся, приеду и проверю, починить не успеете. И западный хан мне нажалуется, если что! Ханы существа жадные, злобные и мстительные, за копейку удавятся. А этот вообще называется идикут. И имя у него грозное — Барчук! Ничего не напоминает? Собираем дивизии, и — аллюр три креста к нашему драгоценному родственнику на границу. Жду с победой. Все. Свободны.

Итак, что, собственно говоря, мы имеем с гуся? Мы имеем входящую в наш союз степную страну и степь, на юге переходящую в пески пустыни, посередине пересеченную рекой и окруженную горами. Пока ничего, узнаваемого по курсу школьной географии, нет. Ближе к горам система оазисов. Часть из них и так два года наши, остальные — получим сейчас. Хорошие сады, огороды, развито землепашество. Есть пшеница, другие зерновые — мне не знакомы. Виноград. На мой вкус — кислый дичок. Вино. Отвык, не надо. Отрезок караванного пути у нас был только северный, а сейчас будет и южный: по Лобнору, Хотану и Яркенду.

Теперь мимо нас не пройдешь, пошлину получим за провоз по нашей территории, и вклинимся в поток, подключим к его течению свои караваны в обе стороны. Размер пошлины сохраним на прежнем уровне, можно даже снизить, нужны консультации со специалистами-караванщиками, чтобы не поломать снижением пошлины торговлю. Оазисы кормят караваны и богатеют, а мы еще через эти городки впрыснем струю эксклюзивного степного товара. Можно бы начать процветать. Похоже, мы попали на отрезок Великого китайского шелкового пути, и это — совсем не фунт изюма. Это — гораздо лучше. Это наш кусок газопровода Уренгой-Помары-Ужгород.

Теперь что мы будем иметь, когда это сделаем с Си Ся? Конечно, огромное моральное удовлетворение и чувство выполненного долга. Перед всеми нашими гражданами, которых пообещали защищать. Сделаем. Что еще? Страну на Юго-Востоке. Пустыня, переходящая в степь с оазисами, в которых уже почти год стоят наши гарнизоны и не дают товарам Си Ся покидать страну. Только для благородных иностранцев. В смысле, благородных по сравнению с жителями Си Ся и их правительством. Не они же убивали наших караванщиков? Ну вот.

Думаю, торговля Си Ся уже порядком захирела и может скончаться прямо на глазах. Так поторопимся же, мне ее еще восстанавливать надо. Далее, что еще мы имеем? Еще одну степь, охваченную огромной петлей реки, на которой стоит их столица — Нинся. Берем, кроме моей гвардии, еще пять дивизий: Чжирхо, Собутая, Архая — из ветеранов; Бугу и Джебке — из недостаточно обстрелянных. Три дивизии остаются на хозяйстве, две на отдыхе. Да, а что вы хотели? Зимой отоспимся, а пока надо потрудиться во славу Монголии. Она у нас еще слабенькая, только что образована, и кто, кроме нас, ей поможет?

Работаем.

Как? В авангарде иду я, с гвардией. Архая привычно поставим на обоз — в арьергард. Остальные — основная группа вторжения. Одну степь нам уже отдали, при проникновении во вторую нас попытаются не допустить к столице, дадут сражение. После него проведем осаду столицы. Параллельно думаем, как на коне штурмовать десятиметровую стену и попытаемся вспомнить, как же Чингисхан проник за Великую китайскую стенку? Близко не подходим, чешем в затылке вдалеке. Может, сами сдадутся?

В который раз я тайно мечтал оказаться в большинстве и шустро скрутить вяло сопротивляющегося и отругивающегося врага, отвести от своего лица его слабенькие грабки и, нежно подтолкнув чуточку вперед, обрушить на его задницу всесокрушающий пендель. И опять облом. Опять со мною всерьез воевать собрались. Слушайте, если у вас есть семьдесят тысяч конницы, то где вы раньше были? Почему мои гарнизоны в оазисах не разогнали или просто не пришли ко мне в степь, поговорить за жизнь, в прошлом году?

Я, можно сказать, губу раскатал на легкую прогулку до вашей столицы и там собирался пугать жителей жуткими ночными огнями, чтобы сами все вынесли, сдали и сказали: забери это, только уходи, смотреть на тебя противно. А здесь? Хоронятся, конечно, по складкам местности, в кустарниках прячутся, выжимают нас потихоньку на равнину, но все-таки — семьдесят тысяч! Это вам как? Эй! Мои вас посчитали, мы вас видим, вставайте из травы и кустов, хватит прибедняться. Кстати, важный вопрос: скольких из вас я должен взять в плен, чтобы потомки в веках не ославили меня чудовищем, устроившим грандиозную бойню? Вас же больше на десять тысяч, чем нас? Вот как бы на моем месте поступила мировая интеллигентская мысль? И бежать зайцем от превосходящего численностью противника не хочется, и прослыть чудовищем — тоже не хотелось бы. Как там? "Есть хочется, худеть хочется. Все хочется". А у меня наоборот. И как только другим людоедам вывернуться удалось?

Ура! Нас не будут окружать. Нас убивать будут. Только перекроют дорогу от столицы, и все. И домой никого не отпустят? Стоило из-за этого по кустам лазить, сразу бы встали — и здоровье сэкономили. Готовы сразиться грудь в грудь всеми своими семьюдесятью против моих тридцати. Почему тридцати? Ну, сколько они нашли, столько и получилось. Мы не прячемся, к атаке готовимся. Будем домой прорываться! У них очень удобное построение. Мы сейчас их ударим в центр, они отойдут и сделают нам круговой охват. Грудка у них продавится внутрь, а левая и правая руки сожмутся на нашей шее. И больше нас не будет. Никогда.

Чем хороша монгольская лошадь: на полном скаку может остановиться и изменить направление движения. Чем хорош монгольский воин: он может со стопроцентной гарантией на полном скаку поразить стоящую в двухстах шагах мишень в любое место по выбору и на последней стометровке выпускает — три стрелы приближаясь, и три удаляясь. Мои выбрали лицо и шею. А ожидающие атаки, чтобы прижать нас к своей железной груди, выдержали три подхода и потеряли около двадцати тысяч. Хорошие доспехи. И только теперь кинулись догонять. Догоняет тысяч двадцать, я думаю, остальные или убиты, или удирают от моих запасных тридцати тысяч, ударивших их с тыла. Две дивизии Архая и Бугу ушли вправо и влево, а моя гвардия готовится к развороту. Дальше объяснять? Все-таки хорошо воевать на плато, движения десятков тысяч не затеняют панораму.

Уже неделю собираем разбежавшихся воинов Си Ся по всей степи. Убитых и умерших от ран оказалось около пятнадцати тысяч, а противостояло нам почти семьдесят две. Найдена и пленена пятьдесят одна тысяча, недостающих разыскивают мои летучие отряды. Надеюсь, еще сколько-то наловят, но мы уже начали переправлять часть несостоявшихся карателей в сторону их столицы. Потребуются фортификационные работы, а мои монголы хороши только на коне и с луком. Больше от них никакого толку, нет опыта. Копать лучше и не просить, наплачешься.

А правозащитники пусть запомнят, хоть на камне выбивай. Пятнадцать тысяч их воинов, и около тысячи моих. У них лучники хуже стреляют, а в прямую схватку я своим вступать запретил. И причина их поражения — не моя жестокость, а то, что при входе в новую степь разделил армию на две части, и сначала пустил живца из трех дивизий, который попался в расставленные сети войск противника, был вытащен на открытое пространство, чтобы враг, пользуясь своим численным превосходством, мог нас расстрелять, как крейсер "Варяг". Все правильно, но у меня разведка хорошая, а у них плохая, и наша ее всю переловила. Вот так. Доспехи и имущество побежденных не рассортированы, свалены в кучи на большой площади, не на чем вывозить. Транспорт нам самим нужен для наступления и осады. Не такой уж я и предусмотрительный. Придется страну Си Ся совсем завоевывать, иначе это добро пропадет. Вот так, еще раз.

Я не дал всех нас убить — и правильно сделал. Пришел на их землю требовать ответа за убийство моих караванщиков — тоже правильно. А вот сейчас, продолжая движение на столицу, что я хочу доказать? Пятнадцать тысяч погибших врагов — достойная плата за вырезанных караванщиков. Если только это... уймись. Нет. Через двадцать лет вырастет новое поколение, и они принесут кровь на землю Монголии. Местью будут гореть их сердца. Резня станет обоюдной, и сегодняшние жертвы покажутся малой кровью. Нельзя их оставить такими. Пусть вырастут монголами. Это поколение пролило кровь во искупление мирной жизни всех последующих. Это — не цивилизованная Земля. Победитель может быть только один, и никто из местных не успокоится, пока не выяснится, кто он. Но внутри все свербит, до сих пор я воевал с воинами, а сейчас впереди столица, набитая гражданскими. Как смогу найти верное решение? И как пойму, что оно — верное?

А грамотеев больше так называть не буду. Угры они, судя по всему, финно-угорская группа. Это и коми, и венгры, и финны. Общие корни в языке и месте, откуда началось переселение этих народов. Венгры. На Земле прототип моего внучонка Бату бил венгерского короля Бэлу. А здесь, наверное, они еще переселяться не начинали. Ну и ладно, всему свой срок.

Кажется, у меня появилась первая географическая привязка к местности, кроме Великой китайской стены, но той я, пока еще, не видел. Я открыл реку Хуанхэ, в переводе с китайского — Желтую. Если, конечно, здесь еще такой нет. Цвет совпадает, и река очень солидная. Столица Нинся стоит на ее берегу в окружении болот, заросших тростником, и множества ирригационных каналов. Каналы, наверное, для орошения прилегающих земель, но особых огородов в округе не видно. Может быть, они так заливные луга создают? Саму степь орошают?

В воде видны крупные кувшинки. Наверное, это и есть китайский лотос — цветков здесь целые заросли. Стены у города на вид земляные, но, возможно, камень внутри, а сверху насыпана земля. Нам все равно. Только через ворота, иначе на коне в город не въехать. Ну, что сказать? Небольшой китайско-азиатский городок, одноэтажный, за стеной виднеется несколько сооружений в три этажа, наверное, дворец правителя и какой-нибудь сенат. Бедненько все. Первую столицу вижу в этом мире. Ожидал большего. Если скученность такая, что стоят друг у друга на ушах, можно пленным поверить, тысяч сто здесь утрамбовали. Но, вспоминая афганские реалии, в городе от тридцати до пятидесяти тысяч жителей, райцентр. Вообще-то, больше, пригороды покинуты, мои сюда скачут — проверяли. Отойдем и от пригородов, разобьем военный городок, наладим охрану — свою и пленных, и будем смотреть на воду. Может, парламентера вышлют?

Что я делал с городом Нинся, столицей Си Ся, чтобы захватить его, заставить сдаться и свергнуть правящую династию? Условие: гражданских не убивать, город не разрушать и не жечь. Отчет для будущих историков и предупреждение всем клеветникам Монголии. А что я реально мог сделать? Ни-че-го. Стены по периметру высокие, на них лучники. Стенобитных машин у меня нет. Катапульт нет. Греческого огня нет, и как делать его — я не знаю. Лестниц нет, и материала для их изготовления тоже не завезли. Есть веревки, арканы, но за что их цеплять на стене? Тарана — и того нет, хоть головой о ворота бейся. Можно хоровод вдоль стены запустить и стрелами защитников сбивать. Потери, наверное, были бы один к одному, за счет качества моих стрелков. Можно просто бросить мою толпу на штурм ворот с криком "А-А-А!" Потери бы были выше. Можно пойти в атаку, гоня перед собой толпы пленных и следуя сзади на конях. Потери были бы ниже, но пленных всех перебили бы. Можно гордо уйти, подняв белые флаги. Можно попытаться выманить солдат из ворот, показывая им голый зад, чтобы оскорбились, или всем войском изобразить больную перепелку, чтобы защитники вылезли ее добивать. Дураков защитников перебили бы засадой, а взяли бы город? Не факт. Если все такие дураки, тогда откуда мы здесь такие умные? Можно выслать парламентера. Вот!

Выслал парламентера, и его не убили. Не дураки.

К нам прислали офицера, и я изложил ему свои мысли о происходяшем, чтобы он их передал руководству страны.

Затем, в течение двух месяцев, жизнь протекала так. Две тысячи всадников дважды в день и один раз ночью, произвольно меняя место и время, но не повторяясь, с энтузиазмом и визгом проводили ложные атаки ворот и периметра стен. Остальные их поддерживали криками и воем. В двухстах метрах от цели — залп, разворот, и — назад, в лагерь. Мои менялись каждые сутки, все успели поучаствовать.

Дважды дивизия проводила атаку всем составом. Нервы мотали обороне. Другая дивизия — демонстративно держала блокаду города. Менялись еженедельно. Еще одна — охраняла пленных рабочих, ежедневно портивших систему каналов. Надеюсь, обороняющиеся верили, что можно затопить их город, стоящий на возвышении у реки, роясь на ее берегу. Над рабочими реял белый флажок на бамбуковом шесте. Работы переносились в следующее место, когда я видел, что дальше копать — некуда. Остальные дивизии брали под контроль страну, следили за вывозом трофеев, обеспечивали поступление продовольствия в наш лагерь. Не скажу, что пятьдесят тысяч пленных за два месяца трудовой терапии поправились, но баранов на них ушло почти столько же, сколько и на мои шестьдесят. А армией им уже не быть, страх перед монголом будет бежать впереди их визга. Около тысячи пытались сбежать, вот и все потери, c голоду не умирали. Так что, мы занимались тем, чем и должны были заниматься в случае уже состоявшегося падения столицы. И планировали так жить еще месяц. А потом ушли бы. Пятьдесят тысяч трусов, трясущихся за свою жизнь, остались бы сидеть на берегу реки. Хороший подарок правителю.

Через два месяца Нинся открыла ворота. Ко мне в лагерь приехал правитель, мы двое суток обсуждали нашу будущую совместную жизнь. И за все это время ни один из моих монголов не пересек границы города. Дисциплина, а вы говорите...

К чему мы пришли через два месяца такой жизни, а могли бы прийти раньше, если бы не этот тугодум, жадина и невера в монгольские силы? Си Ся признает своим сюзереном Монголию и остается Си Ся. Верховным правителем назначаюсь я. Правитель остается моим управляющим в имении и продолжает им распоряжаться, стараясь хозяйствовать хорошо. Хорошо хозяйствуя и получая прибыль для страны, он часть этой прибыли регулярно отправляет в Монголию, караванами. Чтобы было с кем посоветоваться по хозяйству, я оставляю ему в столице десяток своих чиновников, и — все.

Никакой оккупации своего имения не производим. Это касается той части страны, в которой мы находимся. Более того, правитель восстанавливает армию, и по первому же моему требованию армия оказывает мне помощь, то есть, выдвигается туда, куда скажу, и воюет под руководством моих командиров. В остальное время — свободна и находится в распоряжении правителя. В оазисах остаются мои гарнизоны и следят, чтобы международная торговля не испытывала проблем от таможенников Си Ся. И вообще, присутствие Си Ся там не обязательно, разве что захотят поторговать на общих для всех основаниях. Тогда — милости просим, включайтесь в поток, отправляйте свои караваны. Без пошлины, мы свои люди, считай — в одной державе живем.

Собственно, это почти все. Дополнения такие. Оказывается, правитель искренне считал, что мы оба являемся вассалами соседней китайской империи Цинь, и ждал, когда хозяин приедет и разберется в нашей тяжбе. Да, вот такой наивный. Насчет Цинь — очень полезное для меня напоминание. Продумаем. Дома уточним. Затем — встреча с сыном, будущим правителем. Это он у нас войной командовал, а затем ходил, флажком помеченный, чтобы не потерялся. Возмужал, окреп, и теперь знает, что такое крестьянский труд с мотыгой, в болоте, на жаре. Не все ему сабелькой махать, на коне перед придворными красавицами красуясь, и на простой народ плетью замахиваться. У плетки два конца, может, вспомнит на досуге, каково это? И, в завершение, маленькая месть правителя, опять мне подсунул свою дочь в жены. Пришлось принять. Они искренне убеждены, что их женщины красавицы, не то что эти уродки — монголки. Ну — все, о неприятностях дома думать будем.

Глава 14

Хорошее это дело, домой возвращаться. И сразу все вокруг играет живыми красками. Та же степь, то же небо, а домой едешь после долгой разлуки — всюду праздничные цвета и родные запахи. "И дым отечества нам сладок и приятен!" А что, и дымком потянет, даже уверен — приятным покажется. Значит, стойбище рядом или пастухи. С хорошими людьми увижусь. Да и люди хана своего видят, радуются, привечают, кому же такое неприятным покажется? Дома оно и есть дома, тем более, что все у нас хорошо. Хулиган здоров и бузит, скоро говорить начнет, какое у него слово первым будет? "Мама", наверное. У всех народов звучит похоже и первым произносится. Уж не "дай", само собой, все-таки — мой сын. Чем мне здесь не дом? Семья, дети, сын родной растет. Жены любимые, а Хулан больше всех. Бортэ — не жена, сестра приемная, любимая сестра. "Я не знал, что у меня есть огромная семья..." И все правда.

Все-таки, проблему мне тангут подкинул со своей дочерью. Интересно, тангуты эти, которые Си Ся себя называют, это не аналог ли предков наших тунгусов, созвучно как-то? Как же их настоящий Чингисхан тогда разметал, что ни государства, ни городов не осталось, к девятнадцатому веку в Сибири в стойбищах прозябали? А я, значит, молодец? Как будто неизвестно, чем эти политические браки у меня кончаются? Раз дочь подсунул в мой гарем — жди бунта. Дома, конечно, бунта не будет. Бортэ выручит, не надо мне никаких дополнительных жен, больше в душе места для них не осталось, все Хулан, Есуген и Есун заняли. И блудить я не собираюсь. Пусть эта признанная красавица в отдельной юрте, под началом Бортэ где-то прозябает, если никому ее передать нельзя — политика. Не могу и не хочу заниматься устройством ее личной жизни, насильно мил не будешь!

Красивая женщина остается красивой даже через десятилетия. Самая распространенная мужская ошибка, когда за красоту мы принимаем очарование молодости и шарм. А красота — это порода, Бортэ уже можно выдать сертификат о благородном происхождении, какая-то из ее прабабушек была королевой — на мой европейский взгляд. Если бы она в молодости победила на конкурсе красоты, то сейчас никто бы не усомнился в честности и компетентности жюри. Думаю, Хулан обладает теми же достоинствами, и любовь к ней не влияет на мою оценку. Есун и Есуген — хорошенькие чертенята, доброта и ласковость, присущие им, с возрастом не исчезнут, как и моя к ним нежность. Скорей бы...

...И кто меня за язык тянул? Пошутил, значит! Как все было бы просто и понятно вокруг, если бы на вопрос шамана о моем новом имени, я ляпнул: "Тимур". Или: "Иван Петров, Петр Иванов". Кто мешал? Сказал бы, в конце концов, фамилию, имя, отчество деда по матери, и — никаких вопросов о будущем мировой цивилизации. Пока страну объединял и сколачивал — командовал войсками и горя не знал. Ни в чем содеянном не сомневался. А сейчас — выполз ночью из юрты. Что, не спится, кровавый деспот? Мальчики кровавые в глазах? Закурить бы...

Зря мы так завоевали Си Ся, ничего глобально нам это не даст. Моральное удовлетворение и какие-то временные материальные плюсы мы получим, но еще при жизни этого поколения с ними будет война. Плюсы для нас уже мелкие, на ногах мы крепко стоим, и тангутские караваны, которые пришли и еще будут идти несколько лет, для нас — некритичны. Хорошо, конечно, что благодаря реквизированным доспехам мы сможем создать три полноценных дивизии тяжелой конницы и довооружить легкую. Уже в начале осени можно начать тренировки в работе с копьем на коне. Три дивизии рыцарей — это не жалкий рыцарский отряд тевтонцев. Который, кстати, монголы помогали топить, но в нашей исторической литературе об этом не упоминалось, упор был сделан на Александра Невского.

Пока ехал к столице — понимал ведь, что только жесткая война на подавление и объединение может предотвратить будущую бойню, но — приехал, и сопли развел. Гражданских не трогать, город не разрушать! С такими настроениями лучше вообще войны не начинать. Ты что туда — грабить пришел, ты — нищий, тебя дома не кормят? Зачем тебе их имущество, олигарх ты наш? Цель же в другом — освободить будущие поколения от войны, дать земле мир и законы. А у тебя что получилось? Законы дал? Нет, местные богатеи сейчас выжмут бедняков, чтобы потери возместить и дань для тебя собрать. И законы у них под это заточены. Мир принес? Войну и ненависть принес, через пять лет их подростки в возраст войдут, они тебе мир и покажут. Сами сдохнут, но покажут, и твоих воинов с собой возьмут.

Выбирай — и больше ни шагу, если не готов идти к цели. Лучше сжечь эту добычу, чем допустить повторение такого похода. Или — пошел вон, в монастырь, в отшельники, на гору. Нельзя проводить полостную операцию маникюрными ножницами и пинцетом. Замучишь и зарежешь. Нужны нормальные хирургические инструменты, и больной останется жив, выздоровеет. Даже если эти инструменты пугают гламурных барышень до обморока. Туда барышням и дорога.

"...и почему Не нужно золота ему, Когда простой продукт имеет..." Пушкин. Евгений Онегин. Размышления о причинах процветания государства и экономических воззрениях Адама Смита. Так как там мое государство богатеет? Золото и прочие товары "повышенной роскоши" — это наш выхлоп от караванов в обмен на простой продукт степи и леса. Мой наградной фонд. Все остальное, необходимое и достаточное для жизни в лесу, горах и степи, в понимании нашего народа произрастает здесь, на местах. Металл нам нужен, железо, медь, бронза. Серебро, для оплаты приглашенным ремесленникам и лекарям. А с золотом и прочим надо завязывать, довольно. Того, что имеем, нам года на три достаточно. Только обменные операции типа валютных, товар на товар, по выгодному курсу, на наших форпостах и факториях, в оазисах на караванных путях. Сюда ничего этого не завозить, пусть на местах капитал крутится, стабилизационный фонд создает. На том и порешим. Хватит, награбили. Хоть бы одну лесопилку за это время поставил, кандидат технических наук. Так нет, там думать надо, вспоминать, заново изобретать. Налаживать, народ убеждать в полезности досок и их использовании для строительства жилья, соседям пытаться продать. А пограбить — никого убеждать не надо. Интеллигенция.

Арсенал нам требуется создавать, чтобы выданное трофейное оружие по домам не растаскивали, иначе все расползется по семейным кладовым. А это национальное достояние, для дела будем выдавать тем, кто в походы отправляется. Продумать надо с Архаем, другого начальника арсенала пока не вижу. Хорошее трофейное оружие в семье — только как награда за личную доблесть воина, как орден — за заслуги. Или, в другом случае — если сама семья часть накопленных богатств направит на создание личной оружейной. Страна в любой момент должна иметь возможность выставить подготовленные и прекрасно вооруженные полки, а не зависеть от того, с каким оружием хозяину со двора вздумается выехать. Хватит самодеятельности в этих вопросах.

Есть у меня мысль, обсудить ее надо с Бортэ, Мухали и Боорчу. Сыновья уже почти все взрослые, воевать рвутся. А страна не одной войной живет, не только победами. Надо нам детей мирной жизнью проверить, управлению научить, не все здесь словами объяснишь. Да и поймет не всякий. Сам такой был. Молодость...

Раздадим им в управление несколько районов страны, посмотрим, у кого лучше дело пойдет, кого народ больше полюбит, за кем потянется? Все под контролем, конечно, подскажем, поправим. Для этого и существуют отец и мать. Может, соревноваться братья начнут — у кого счастливей народ на земле окажется. И, опять же, дурость каждого будет видна. Сколько не объясняй, а пока сам не убедится — не поверит. Но народ нам точный ответ даст, кто здесь молодой хан, а кого лучше из дому не выпускать, чтобы семью перед людьми не позорить. Старшему побольше юрт в управление, младшим поменьше, без обид. Все мы для Монголии живем, хоть это я им в головы вложил, надеюсь?

Может, и вообще все идеально сложится, если у всех четверых таланты раскроются. Один — полководец признанный, другой — идеальный управленец, третий — экономист, хозяйственник, а четвертый — народный любимец, политик, вождь. Не потянуть мне одному все эти роли, по крайней мере — долго не потянуть. Надо постепенно перекладывать дела на сыновей. Пора взрослеть, ребята! Пора. Пора...

Если верить купцам, шпионам и кое-кому из наших знающих людей (а больше верить некому, никто в информаторы не набивался), Китай сейчас состоит из двух империй: северной — Цинь, граничащей с нами, и южной — Сун, расположенной за северянами. Живут, как везде, гадят друг другу на голову по-соседски. Поэтому о Сун пока не думаем и не насмешничаем, а сосредотачиваемся в размышлениях на Цинь. Как сказал Горбатый: " Я еще ничего не решил". Думаем, собираем данные.

Продолжим. Империя Цинь расположена за Великой китайской стеной на плодородных землях вдоль Желтой реки. С расстоянием от реки до границы с южной империей Сун — не определиться. Едут, едут, и вдруг — уже не Цинь вокруг, а Сун. Не страшно, приедем, померим расстояния. Самоназвание северных китайцев чурджены, созвучно нашим манчджурам, не важно. Два поколения назад они отрядами охотились на монгольские племена и захваченных людей увозили к себе в рабство. Немногие сбежавшие и вернувшиеся рассказывали обо всяких ужасах, которые чурджены с людьми творили, поэтому отношение к ним у монголов схоже с отношением русских к немцам после Отечественной войны. До сих пор живы те, при ком все это происходило, послушал их. Да... Так индейцев в Америке истребляли, и на ловлю африканских рабов для плантаций похоже. Таков исторический антураж.

Местная Великая китайская стена высотой в четыре-шесть человеческих роста и почти такой же толщины, с башнями и бастионами, расположенными на расстоянии прямой видимости друг от друга, тянется вдоль всей страны с запада на восток. Данных о возможности ее обойти слева или справа нет. В башнях и бастионах — гарнизоны. Там, где проходят дороги вглубь страны, имеются ворота, защита усилена дополнительной охраной. Это пока все.

Нас с Великой китайской стеной разделяет глинистая пустыня, переходящая в степь до самого подножия стены на западной части границы; и просто степь от нашей границы до самой стены в ее восточной части. Там, в степи и пустыне, живут наши братья кочевники, онгуты, когда-то предупредившие нас о подготовке Западной коалиции к интервенции. Жизнь и нравы у нас похожи, отношения доброжелательные, бесконфликтные. Но они не монголы, язык свой, законы свои. Охраняют стену от нас за китайскую плату. Воевать с ними совсем не хочу и завоевывать их тоже не хочу. Хорошие соседи, почти друзья. Варианты?

...Союзники! Вот решение вопроса. Надо просто уметь дружить. Предложим в жены сыну вождя нашу с Бортэ дочь Алахай и проведем осень в свадебных пирах и обсуждении союзного договора. Кочевник кочевнику — друг, товарищ и брат. На том стоит и стоять будет монгольская земля. Поскольку с мечом к нам, похоже, уже никто не придет. Долго не придет.

А тангут сисястый все-таки на меня настучал китайцам. На своего нового сюзерена пожаловался. Тоже — воин непокорный, за свободу бьющийся, только вид борьбы освоил специфический — офисный, подковерный. Оружием избрал перо и бумагу, и — кляузами нас, кляузами!

Оказывается, помер тут намедни, года два назад, старый китайский император, и в китайской столице всем было не до мелочей, не до нас. Путем... хрен знает, каким путем, на кочку залез новый властитель, и сразу распелся. В нашу сторону проквакано указание, чтобы подтвердили свое вассальное положение по отношению к Цинь и к нему, квакушке императорской, лично. Высылаются послы с бумажками, чтобы все — как у людей, с подписями и при свидетелях. Ну, а уже потом, или сразу, или до — обсуждение моих действий с "Сисей", срок за изнасилование и публичная порка загорелой монгольской попки. Будем Си Ся, как Россия Чечне, дань платить — на восстановление. Хорошая у меня разведка, не зря в нее столько усилий вбил, даже — через какие ворота в стене пройдут и приблизительный срок появления посольства, сообщили. И весь расклад.

А с "Сисей" — мы же договорились, что песенка спета, поезд ушел, и больше пострадавший никуда не жалуется, спокойно и вдумчиво трудится на благо своей страны и Монголии, утешаясь, что это был просто неприятный эпизод в его трудовой биографии. Правитель тангутов слово давал, клялся чем-то, в ноги пытался падать. Вот я ему — еще перед осадой обещал, что если договоримся, ни один монгол в его город не ворвется, никаких поджогов и разрушений, пленных отдадим живыми и непокалеченными? Слово демонстративно сдержал, тютелька в тютельку. Слово хана! А этот? "Все сожгли, все разрушили, всех перебили!!!" Гнида казематная. Так и будет кланяться и гадить за спиной во всем. Зря мы так Си Ся завоевали.

...Славно мы здесь погуляли, пора молодым и домой отъезжать, вот их и провожу. У нового свата погощу, еще чуток погуляем. Как раз посольство китайское недалеко от стены встречу, чего ему зря по степи ноги бить, у нас зимовать, неудобства терпеть от наших дикости и бескультурья? Перенервничаем только за зиму, обозлимся друг на друга. А зачем кричать и злиться, что это изменит, жизнь — она ведь по судьбе идет? Все по судьбе...

Смотрю я на этих послов и думаю. Думаю, что китайцы это, никакого сомнения. Еще в юрту мою ханскую, приехав в Ставку, не зашли, а китайские церемонии развели. Тысячелетняя империя, продумано все, кто за кем идет, как стоит, как рожи корчит. И мешать им не следует, пусть все по-своему делают, время у меня есть, подождем. Сейчас титулы пославшего зачитывать будут, это долго, наверное, вот мы все пока друг на друга и посмотрим. Не разбегаться же сразу, да и мне на здешних китайцев поглядеть хочется. Китайский шелк лучший в мире, или его где-то еще делают? Гавайские рубашки напоминает, но — там синтетика, а это все ручная работа. Мое почтение вашим мастерам.

Подарки вручать готовятся, а там и до другого дела дойдет, пора прекращать. Прервал и спросил имя нового императора. Не дай бог, снова Ниндзя какая, или Cамурая избрали. Ответили — Вышао. Средненько как-то, сразу ни с чем не ассоциируется. Все равно, выбора нет. Слышал я, что наше русское слово из трех букв, заборы украшающее, в нашем Китае имеет вполне нейтральный перевод и очень распространено. Интересно, как они перевели для себя мой спич? Знакомых звукосочетаний там полно. Ну, пусть думают, что передать императору. Сворачиваемся. Все свободны. Прощайте, господа.

Вот и опять Новый год приближается. Неплохо я по миру покатался, себя показал. Заодно выяснил, кто это нас татарами в будущем собрался называть. Китайцы придумали, и никакого акцента в звучании. Так они называют народ моего нового свата — онгутов. Союз заключен, появились монголо-татары, это не только я придумал монголов, это еще и китайцы татар выдумали. Вместе отвечать будем, если что. А пока — ничто. Впереди зима, и никаких обязательств. Слышать ничего не хочу, только семья, жены, сын. Как же я по ним соскучился!

...Наш Хулиган уже начал ходить и разговаривает. Орет, когда я его на руки беру, отвык от отца, но за зиму мы подружимся. Вот, думаю, а не начать ли с парнем говорить на русском языке, все-таки он для него такой же родной, как и язык матери? Окружение наше, когда слышит мое бормотание на русском — дичится, может, подозревают, что заклинания какие-то бормочу, темные же все, колдунов боятся, а от разговоров о моей божественности — до колдовства недалеко. У нас в степи за колдовство по закону смертная казнь, это мой ответ партии бывшего верховного шамана, ведь от шаманства до колдовства, направленного против человека, один шажок, да и то, как посмотреть.

Новый, назначенный мною Верховный шаман Монголии Усун — человек почтенного возраста, безобидный и знающий, внутренне очень порядочный. Стараюсь проявлять к нему максимум почтения, советуюсь с ним о сроках наших начинаний и имею его полную поддержку. Белый конь и белый наряд издали придают ему схожесть с волшебником из "Властелина колец" Толкиена. Имя забыл. Очень хороший организатор, и мне нравится, как он поставил на поток дело оказания помощи населению. Иногда я даже ищу у него моральной поддержки своим начинаниям, и мы просто разговариваем долгими зимними вечерами. Обо всем.

...Нет, пожалуй, не стоит осложнять сыну жизнь, обучая языку, на котором говорить в этом мире сможем только мы. Даже местные русские нас не поймут, это другой язык. Я их пойму, а они меня — нет. И на камне нет смысла выбивать послание потомкам, мало ли, как здесь сложится история и как это повлияет на будущую письменность. Хотел пошутить в своем стиле и на какой-нибудь заметной скале выбить геометрическое доказательство теоремы Пифагора. Пифагоровы штаны во все стороны равны! Знай наших! Мы, монголы — это о-го-го! Вот где зародилась древняя культура Эллады! И что-нибудь простенькое из дифференциального исчисления. Тогда будущие историки точно с ума сойдут. Мы с сыном не ханы, а Хулиганы!

Пожил с семьей на зимовке, порадовался жизни, насмотрелся в прекрасные глаза Хулан, оттаял душой с Борте, насмеялся проказам Есун и Есуген, и думаю: а пошел этот мир на фиг! Почему я должен жертвовать своим счастьем, которого у меня не было на Земле, ради неизвестных стран и народов? Моя Монголия обустроена и обихожена, еще десяти лет не прошло, а как расцвела. Люди живут и радуются, молодежь растет — гордая своей страной, никаких им других стран не надо. Свою любят, для нее трудятся. Сытые, радостные, благожелательные. Согласен, всех, кто "честно жить не хочет", мы убиваем, и поэтому количество тех, кто "кое-где у нас порой..." упало до исчезающе малых величин. Рецидива у наших преступников не бывает. Но меня-то палачом народа никто не называет, сами казнят отщепенцев, еще не разучились, за помощью к соседу не бегают: "Помогите зарезать барашка!" Меня в двенадцать лет обучили, а здесь лет с пяти почти все умеют, но еще слабы, чтобы его удержать. Простота нравов. Главное — поймать преступника, а правильно его приготовить может каждый.

Ну, и к чему мне эта мировая революция? Пусть гниют в своих странах, я-то им зачем? Всеобщий мир устанавливать, прогресс? Да меня за этот прогресс потом во всех учебниках истории ославят, как кровожадного дикаря.

Люди-то везде одинаковые, сколько ни сравниваю два мира — одна и та же мотивация. Те, кого власть правильно направляет, живут счастливо и в довольстве. Те, на кого законы ориентированы, под кого они заточены. Остальные считаются недочеловеками, не способными справиться с национальными пороками.

Вот я, человек из другого мира, взял под свое крыло дикарей, читать-писать не умеют, кровожадные, а как теперь живем? Просто у нас выгодно быть правильным и счастливым, соблюдай законы и трудись, будешь в шоколаде. Северные монголы постепенно сами переходят на питание степным скотом. Ну выгоднее шкурки добывать и менять на уже готовое мясо, чем носиться за лосями без гарантий на обед. Никто не заставляет, а в результате — все сыты, смертность снизилась, демографические показатели растут. Не сможет лес прокормить, зверя мало станет — степь всех примет, здесь природа прокормит. Может, и возникнут проблемы, но не знаю — когда. Нескоро. Почему науку не развиваем, поголовную грамотность? Да отдыхают все после стольких лет резни. В сытости и безопасности. Отпуск у народа. Почему из-за кого-то мы должны все это оставить? Кто нам спасибо скажет? Историки?

Есть у нас в Монголии священная гора. Живут на ней духи предков и, я не совсем понял, но, как мне Усун объяснял, сам дух Вечного Неба. Говорили мы с ним зимой о пути в широком смысле этого слова, и посоветовал он побывать на горе, может, мысли успокоятся, и Вечное Небо наш путь мне укажет. Второй день здесь нахожусь и, вместо дела, вечной красотой земли любуюсь. Зачем мы ей, наши города и сама цивилизация — ничто по сравнению с этим совершенством. Пройдут века, и так же величаво будут плыть облака, колыхаться степные травы, шуметь деревья у меня над головой. Разве могу я, ничтожный смертный, что-то привнести в эту красоту и не сломать ее очарование и скрытую силу? Какое счастье просто жить и любить на этой земле, не ломать ее, не калечить. И только для понимания и любви существуют на земле люди. В этом наше предназначение — любить друг друга. Это наш путь...

У Хулигана режутся зубки, он хнычет и не расположен играть с отцом. Есуген снова беременна, и весь мир крутится вокруг нее. Все ей угождают, поддерживают, справляются о ее здоровье и стараются потакать ее капризам. А она не капризничает, характер не тот. Притворяется иногда, но глаза выдают. Подшучивает над всеми нами. Хулан и Есун окружили ее своей заботой, целыми днями шепчутся с ней, хихикают. Бортэ царит над страной, как орел над степью. Внимательный взгляд и очень редкие взмахи крыла. Я просто живу. Вот и все наши новости. Если это не счастье, то другого я не знаю.

Глава 15

Степь похожа на море. Ветер несет волны на юг по бескрайнему зеленовато-серому простору. Катится, катится волна и скрывается за горизонтом, затухая на берегу реки и вновь беря начало за ней, и так до следующей реки, до следующей, до самого подножия стены. И осенние стаи перелетных птиц, пролетающие надо мной, смотрят на бескрайний океан степи и видят всю ее, целиком, со стальными жилами рек и голубыми и серыми глазами озер, с редкими скоплениями юрт и стадами скота, с одинокими цепочками припозднившихся караванов. Можно догнать волну и нестись вместе с ней, бросив поводья, широко раскинув руки, крича и завывая от восторга. Тогда действительно кажется, что отрываешься от земли вместе с конем и летишь, летишь на юг перелетной птицей, степным буревестником.

Сразу после зимовки, в начале весны, по традиции — на Востоке страны, я собрал большое семейное вече. Съехались все наши новые и старые родственники, неделю продолжался пир, а деловая часть была расписана так. В первый же день сделал краткий обзор экономического состояния Монголии, затем все обменялись мнениями, ведь наши новые татарские родственники и союзники впервые видели северных монголов и венгров, заведующих в нашем государстве торговлей и караванными делами. Общий вывод из результатов обсуждений первого дня: все были приятно поражены. Отсутствовал только внезапно заболевший наш новый родственник — кляузник тангут, но не потому, что не пригласили, а по уважительной причине. Скоро правитель сисцев отмучается, умрет — не жри что не попадя. Его заменит сын, столь славно отметившийся на земляных работах. Сына и будем иметь удовольствие видеть на следующих семейных собраниях, и даже флажком помечать не станем.

А пока — доклад по тангутам сделал я: караваны с нашей долей прибыли поступали и продолжат поступать исправно, в оазисах никаких замечаний от следующих по Великому шелковому пути нет, страна приходит в себя после принятия вассалитета перед Монголией. У венгров тоже все хорошо, сельское хозяйство цветет, торговля идет, народ сияет, вся наша канцелярия у них в руках, и письменность в нашей общей стране с годами будет венгерской. Северяне доложились о росте добычи пушной продукции и даже снизошли до обсуждения возможности строительства первых городков на их территории. Моя цель — привить ремесленнические навыки и создать города ремесленников: резчиков по кости, кузнецов, народных модельеров — шубников и кожевников. Будем давать в караваны не только сырье, но и готовую продукцию. По степи мне легко было отчитаться, это и так все знают. Так что, полезность принятых реформ признана всеми, и теперь уже дружно обсуждаются дальнейшие планы экономического взаимодействия. Таким был первый день. Ну, я его так вижу...

Второй день посвятил обзору текущего международного положения. У меня уже налажена приличная разведка, а наши родственники имеют данные в основном только по своему участку границы. Северяне вообще данных не имеют, поскольку ни с кем не граничат, только на западе, но им у себя в лесу — как-то не до того, на меня полагаются. Голову я им ерундой не забивал и дал расклад только по тем странам, с которыми наша Монголия имеет общую границу, или по странам, которые ведут свою внешнюю политику так, что такая граница может внезапно возникнуть. Про Европы и Африки промолчал, пока сам одними слухами питаюсь:

— Итак, на Западе и Юго-Западе мы граничим с государством кара-китаев. Вполне приличное государство, сравнимое по мощи с нашим вассалом Си Ся, но для нас, пока, нейтрально безопасное. Было бы, если бы не приняло в эмиграцию беглого найманского подханка Кучлука, великолепного пловца. Эта мокрая мышь нас не интересовала, пока не заполучила руку дочери главы государства, старого осла. Пригревший змею на груди, да будет ею ужален. В этом году Кучлук сверг своего тестя и вскарабкался на престол. Наш ненавистник получил под свою руку армию целого государства. Какое-то время у него уйдет на укрепление власти и подавление всяческих внутренних волнений, но мы должны быть готовы к тому, что он придет на нашу землю с войной, как пытался прийти, имея под рукой лишь жалкие банды отщепенцев до двадцати тысяч численностью. Новая война может оказаться более серьезной, и она не за горами.

Но есть одно "но". За спиной у Кучлука находится государство Хорезм во главе с хорезмшахом Мухаммадом, исповедующим крайне агрессивную политику по отношению к своим соседям. Войны идут с переменным успехом, но государство хорезмшаха постоянно расширяется. Несколько лет назад он очутился в плену у кара-китаев, бежал и сейчас яростно мстит за перенесенные унижения. Летом прошлого года Мухаммад в степной битве нанес серьезное поражение кара-китаям на Юге и захватил часть их земель. Думаю, смена правителя его не успокоит, и Кучлук будет вынужден защищать свои границы. Если хорезмшах захватит бывшее государство кара-китаев, следующими в очереди на расправу автоматически окажемся мы. А не захватит — на нас нападет Кучлук. Не более, чем в ближайшее десятилетие, эта ситуация для нас разрешится войной.

Все вы знаете, как проходил и чем завершился наш позапрошлогодний поход на государство Си Ся. Но не все там просто. Верхушка правительства и весь народ в южной части страны, которому мы не дали наших прав и законов, ненавидит монгольские племена как иноземных захватчиков и мечтает сбросить с себя позорное монгольское иго. Недалеко время, когда вспыхнут восстания молодежи, подогреваемой рассказами старших о подлости и мерзостях, творимых монголами на их благодатной земле.

Мы столкнемся с национально-освободительным движением. Это моя вина. Провел войну не на подавление и включение страны и народа в наш великий Союз, где каждый чувствует себя свободным и защищенным, принимая наши законы, а на ее унижение и сохранение сырьевой базы экономики в государстве, в дальнейшем существующем самостоятельно и лишь являющимся ресурсным донором для нашего Союза. Я отвожу десять лет этому очагу напряженности. При малейшем ослаблении Монголии, в связи с возможной агрессией на ее территорию и войной, этот нарыв лопнет.

Теперь перейдем к нашему южному соседу, империи Цинь. Происшедшие события привели к тому, что империя утратила сразу двух своих давних вассалов: нас и Си Ся. Я не жду от империи громких сиюминутных заявлений и решений. Тысячелетняя страна неповоротлива, она привыкла измерять свое время десятилетиями и столетиями. Но то, что на нашей земле в любой год могут опять появиться войска чурдженов — неизбежно. Они еще не получали отпора, слова есть слова, только разгром в сражениях способен отрезвить горячие головы и охладить наполненные жадностью сердца. Империя Цинь погрязла в военных конфликтах с империей Сун, находящейся еще южнее, но дайте срок, из-за стены в наши степи выплеснутся ее железные войска, и, возможно, если мы будем обескровлены другими войнами, нам не удастся их остановить. Дети монголов снова будут продаваться на всех невольничьих рынках Китая.

Двое из противников превосходят нашу армию в численности: Мухаммад и Цинь. Мы милитаризированный народ, у нас каждый мужчина — воин с рождения. Сегодня нас около четырех миллионов, наша армия насчитывает сто тридцать тысяч всадников. Государство Си Ся я не беру в расчет. Мухаммад уже сейчас может сосредоточить против нас до четырехсот тысяч воинов. Цинь имеет примерно шестисоттысячную армию, разбросанную по всей стране. Сун навряд ли меньше, но у нас нет общей границы, мы можем пока не думать о них.

Этими словами я завершил свой доклад, сообщив, что следующий день отводится для размышлений и консультаций по рассматриваемому вопросу, а на четвертые сутки я расскажу о своих предложениях и планах для всех нас.

Ну, вот он и настал, "последний день войны". С самим собой, с самим собой, с самим собой... Папарапам! Старая песня из кинофильма об Отечественной войне, пока даже некоторые слова помню. "С самим собой" — мое дополнение с учетом текущего момента. Сейчас изложу свое видение проблемы и ее решение, а дальше — как судьба повернется. Сейчас прольется чья-то кровь... Сей-чаас. Сей-чааас! Всегда посмеиваюсь в напряженные моменты. Не то что бы помогает, просто привык с детства держать хвост пистолетом. Начнем, все собрались, чего тянуть?

— Я предлагаю начать войну с Китаем. Не дожидаться, когда они на нас нападут, а самим приступить к военным действиям. Это будет Отечественная война, но наш народ станет мстить и воевать не с пришедшими на его землю захватчиками и поработителями, а с теми, кто мог бы прийти на нашу землю и уже не раз на нее приходил. Не дадим врагам собраться с силами и подготовиться, нападем первыми.

Сразу объясняю, почему начинать надо не с Кучлука или Мухаммада. Разгромив Кучлука, мы уже ослабленными попадем на свежее войско Мухаммада, нас просто добьют раньше, чем это положено по судьбе. А почему Китай, то есть Цинь? Потому что из Китая мы никуда не уйдем, мы останемся там, и Китай станет уважаемым членом нашего Союза, а дети теперешних китайцев будут играть в монголов. Не изображать, как они нас убивают, а играть, как мы все вместе отражаем нападение войск Мухаммада. Мы принесем в Китай наши законы, и через десятилетия никто не будет смотреть: китаец перед тобой или монгол, только личные качества человека будут определять его судьбу. Да, сейчас нас ждет война, и не только с Цинь, но и с Сун, когда дойдем. Нам нужен единый Китай, крупнейшая опора Союза, страна, на которую будут равняться не только у нас, но и во всем мире.

У всех возникает вопрос, как сто тридцать тысяч монголов смогут победить армию, превосходящую их численностью в пять раз? Я отвечу. Не более половины наших дивизий отправятся в Китай вести войну, нам все равно — в пять или в десять раз нас превосходит противник. Но смысл наших действий состоит в том, что враг должен стать нашим искренним другом, перейти на нашу сторону. Не предавать своих, а перейти на сторону добра, тех идей всеобщего равенства перед законом, которые мы несем. Никаких притеснений на религиозной или национальной почве, если это удастся — мы победим. Иначе нас размажут, но — что мы теряем? Все равно это произошло бы позже, подобное неизбежно при оккупации нас Китаем. Значит, от правильности наших действий зависит, растворится наша армия на просторах этой страны, или многократно возрастет, что даст нам шанс вместе противостоять Мухаммаду.

Но это еще не все. Война очень затратная вещь, а наша экономика пока слабее экономики громадного соседа. Чтобы выдержать нагрузку, мы должны разрушать экономический потенциал противника, не позволяя восстанавливать ресурсы для продолжения борьбы с нами. Только когда победа будет близка, мы сможем приступить к восстановлению китайской экономики. Она уже будет частью совместного экономического потенциала Союза. Подробности разъясню позднее, а пока нам всем надо обдумать мои предложения и успокоиться. Предлагаю собраться послезавтра и обсудить окончательно принимаемые решения.

Уф... Вспотел.

Есть человек, мнение которого может заставить меня отложить, а, возможно, и свернуть все что я здесь напланировал. Не говорил с ним заранее... Ни с кем не говорил.

Когда я впервые обратил внимание на Мухали, определение сложилось почти сразу. Рыба! Пара дней потребовалась. Губастый увалень. На сонном лице только глаза живые, да поди их, рассмотри. Длинный, тощий, с непонятным брюшком, выпирающим посередине мослатой ребристой фигуры. С годами кумыс придал загадочной возвышенности форму огромной проглоченной чарджуйской дыни. Пивное брюхо, один в один. А взгляд так и остался — не от мира сего. Ничерта не поймешь, слышит он тебя — не слышит? Не реагирует и все тут! Мастер меча. В схватке все эти кости и жилы мгновенно превращаются в смертельный вихрь, глаз за ним не успевает. И так же мгновенно, как только вопрос разрешился, вихрь утихает — и вот опять стоит "каланча" с выражением старой клячи на лице: сейчас нагнется и безразлично продолжит хрумкать жесткую траву под ногами, прощупывая ее вытянутой верхней губой и хрипло пофыркивая.

Не могу сказать, когда все это изменилось и я стал видеть настоящего Мухали. Когда он мне позволил. Уже не помню, может — год прошел, может — пол-года. Он разный. Тот, с кем дружу — только мой. Многие знают его как веселого мужчину, душа на распашку, бабника, лихого гусара. Для кого-то это хитрый и жестокий, но очень умный человек. Кто-то видит почти опустившегося алкаша, тряпку. Посол Си Ся, прорвавшийся в наши пенаты ради великой цели снижения дани, после нескольких суток общения с Мухали решил, что все монголы — невозможные пьяницы. Мухали заменил ему весь наш народ, больше у посла ни на кого времени не оставалось. Так и уехал, не протрезвев. Мухали интересует только результат, он великолепный актер и не слишком озабочен мнением окружающих о себе. Для каждого — по настроению, по ситуации, по тому, как сам оценил человека. Знаю, что политик, знаю, что не пьянеет, знаю, что честен с друзьями и предан им. Насмешник, юморист, собака! И когда повзрослеет?.. Много чего про него знаю. Таким и люблю. Нас всего пятеро — тех, кого Мухали пустил в свой мир. Я горжусь этой честью.

Мне кажется, он не анализирует предлагаемую информацию. Решение приходит сразу, никогда и ни в чем он не допустил ошибки, это не анализ.

Не знаю, что еще сказать о друге. Но мне важно, чтобы он меня понял. Очень.

Наверное, историкам и археологам мы с моим сватом онгутом-татарином оказали неоценимую услугу. Будут они когда-нибудь копаться в бастионах Великой китайской стены в поисках клада, выдернут снизу кирпич, и — бац!!! Вся стена разрушилась, осела, только облако пыли висит над кирпичными и глиняными обломками! Сломали, гады, национальную святыню от личной жадности, конец вам всем! Да, конец, если начальство сразу приедет, пока пыль не осела. А задержится — нет проблем у археологов. При чем здесь они? Это все Чингизхан переломал, когда конницей Великую стену штурмовал. Лично своим медным лбом все разнес, года два бился, упрямая скотина.

Я это к тому говорю, что после нашего прохода через Великую китайскую стену она все стоит: ломай — не хочу. Стена осталась целая. Ну да кто поверит? А все дыры — это раскопки любителей старины и сувениров. Мы, как нормальные люди, в ворота въезжали. И выезжали так же. Я, конечно, для себя экскурсию на въезде провел, но ни единого кусочка на память не брал и экспонат не портил. Что я — дурак, такую вещь ломать, ее даже из космоса видно.

Идея состояла в проникновении за стену под видом онгутов, они имели пропуск, как состоящие на службе у империи Цинь по охране ее границ. За много лет пограничная стража в гарнизонах у ворот к этому привыкла и спокойно пропустила несколько маленьких групп за стену. Не через одни ворота, конечно, а через трое ворот на расстоянии километров сорока друг от друга. Но у циньцев нет телефона и привычки созвониться хотя бы вечерком, поболтать и пожелать друг другу спокойной ночи. Так из-за их технической отсталости мы получили возможность собрать вполне достаточный отряд для штурма выбранного бастиона, прикрывающего вход в страну, со стороны самой империи, и при очередном проходе группы захвата первые ворота в стене оказались в наших руках. Ворота не дали закрыть перед носом моей кавалерии, что тут непонятного?

В результате дальнейших повторов за четыре дня все три интересующих нас крепости на стене сменили гарнизоны, я с гвардейцами и дивизия легкой конницы Чжирхо оказались на той стороне, а в степи, за стеной, разбили лагерь ребята Собутая. Потому что мы пока тоже не умеем защищать крепостей, а только — атаковать, так мы себя уверенней чувствуем. Если кто-то собрался бы взять штурмом теперь уже наши бастионы, Собутай разметал бы врага кавалерийской атакой. Меньше дивизии для атаки ворот с гарнизоном в сотню бойцов можно не приводить. Пустые хлопоты.

Сват онгут решил, что родня дороже денег, и провел всю операцию проникновения, но я тоже люблю родню, поэтому материально сват не пострадал. Денег у нас поменьше, чем у Цинь, а табунов побольше, я думаю. В общем, вот она, империя, перед нами, пора работать.

А чего бы не поработать, у нас даже проводники есть. Все прочие гарнизоны на стене не трогаем, не до мелочей. Проедемся, подразведаем обстановку, в мелких стычках себя проверим, инфомацию соберем, знающих пленных, и — народ попугаем, пусть страшные вести о нас разносят: монголы идут, бойся! Без солидной битвы нам эту войну не выиграть, а когда еще китайцы армию соберут? Может и не один год пройти. Вдумчивые они ребята, неторопливые. Соберешь армию, а нас уж нет, опять армию разбирай. У них так.

Вообще-то, Великая китайская стена возведена не в ровной степи или на пляжном песочке. Она возведена в горах. Вот если бы в степи — была бы она прямая и кидали бы через стену всякий мусор, как через заводской забор. Не случилось. Похоже, нас и Цинь разделяет в лучшем случае — местность с сильно пересеченным рельефом, а то и просто — горные хребты с многочисленными скальными изломами. Это хозяйство тянется с северо-запада на юго-восток и увенчано сверху стеной. Конечно, не так все страшно, это если в целом на стену посмотреть, а так — и проходы, и проезды, и подходы — сколько угодно. Но и от стены вглубь Китая такая же маята, без проводника все время возвращаться придется — не проехать на конях.

Проводников, к сожалению, у нас немного, надо их беречь, поэтому, по-братски разделив с Чжирхо двух самых знающих, разъехались с ним в разные стороны, хотелось побольше и получше успеть осмотреть страну. Он, вооруженный моими инструкциями, отправился на восток, а я тихо потрусил на юг, в центр, размышляя, как далеко так уеду. Вот не пожелают меня китайцы замечать, и проедет моя группка незамеченной до самого Индийского океана. Это у нас было: больше трех не собирайся, а здесь миллионов сто-сто пятьдесят населения, что мы им — туристы неорганизованные! Погостят и уедут. Посуду побъют — хрен с ней, с посудой, не отвлекаемся на мелочи, у нас тысячелетняя история. Вот как их завоевывать при таком отношении?

Но, наверное, мы все-таки привлекли внимание — своей экзотической фестивальной дикостью или завесой отрядов легкой конницы впереди, потому что через неделю, углубившись в страну километров на двести, чуть не наступили на пешее войско, уже построенное и готовое к встрече. Пешее войско, какая прелесть! Судя по всему, нас не хотели пускать осматривать гору у них за спиной. Чтобы не напоролись. Сразу заинтересовался именем горы. Еху! Приятное название, наше, земное. Свифт намекал на нас, судя по нашему виду. Дурацкая шутка, нервничаю. Комплексую? Нет, просто шутка — дурацкая. Кажется, китайцы только проснулись, было бы их тысяч пятьдесят — я решил бы, что губернатор провинции в курсе нашего появления. А так, похоже, только старосты соседних деревень. И ведь китайские лекари, шпионящие по нашей стране, их предупреждали, готовили. Не поверили, что ли, своим Рихардам Зорге?

Не знаю я тактику китайцев. Что они от нас хотели и зачем мудрено построились буквой П? Мои перебили основную массу стрелами, не приближаясь ближе двухсот метров, где-то в течение часа. Разбегающихся не преследовали, трофеев не собирали. Мне принесли на осмотр луки — слабенькие, доспехи бамбуковые. Есть мечи интересные. Ну, народ, что захотел — себе подобрал. Наверное, копья использовать собирались? Или колесницами нас по флангам давить? Я как-то и не понял, слишком быстро все закончилось. Им бы с такими замашками — да в древний Рим! Поймали несколько пленных, они сообщили, что рядом, буквально в нескольких километрах, есть город Банжоу — туда, мол, все и побежали. Проехали мы за ними — ворота открыты, дивизия спокойно зашла. Никакого сопротивления. Такая война.

Дивизия размещалась на постой в городе, а я решил попробовать принять ванну — впервые за прожитые в этом мире десять лет. На объяснения по этому поводу у меня ушла почти половина дня. Разместившись во дворце (кстати, действительно, дворце!) здешнего градоправителя, вынужден был отметать буквально каждую минуту просто сумасшедшие предложения согнутых в поясном поклоне китайцев. Ванну из крови младенцев и девственниц. Просто девственниц, просто младенцев, и все в таком стиле. Считали меня людоедом, тонко издевались, спасали город? Очень настойчиво спасали. Впечатление сложилось такое, что у них здесь это в порядке вещей, я даже вспомнил одно китайское национальное блюдо: подают мозг еще живой обезьяны, и надо его есть ложкой прямо из спиленного черепа. Не на пустом месте возросла такая кулинария. Наорав на болванов, получил ванну, а они поголовный инфаркт. Наверное, резаться разбежались. Вымылся и нормально уснул — впервые за два месяца.

Утро началось с проверки котлов, запрет всем еще на нашей стороне озвучивали. Никакого угощения от китайцев, потравят мне народ. Нам вообще пока от них ничего не надо, так — оглядеться прибыли. Грабить можно, но осторожно, нам ведь воевать, чтобы на скорости передвижения не сказывалось. Третий конь — для припасов. Этак превратятся из дивизии в стадо хомячков с раздутыми щеками, при встрече с врагом от страха за наворованное атмосферу загазуют. Враги перед нами будут кирпичи ладонями рубить, и — "кья!" — кричать, а мы портить воздух. Целых две армии клоунов.

Делом занимаемся. Все осматриваются, делают для себя выводы на будущее. Особое внимание укреплениям, стенам, у китайцев все стандартное. Что здесь увидим, то и в остальных городах и крепостях, отличия только в размерах. Напомнил градоначальнику, что за убийство монгола — смерть, пусть доведет до жителей, или будет виновен, что не довел, и попадет в соучастники.

По идее, надо бы сжечь несколько городов и городков, чтобы император скорее собирал армию, готовился к битве с нами. Небольшие армейские группы и гарнизоны мы можем уничтожать хоть до посинения, очередной весенний набор покроет эту убыль циньцев, единственный надежный способ — громить крупные войсковые соединения Цинь, заметные на общем кадровом фоне. Не менее ста тысяч воинов за год? И как это сочетается с необходимостью перехода под нашу руку крупных воинских соединений? С чего им к нам в объятия бежать? Под страхом смерти? Зачем нам тогда эти толпы неумелых трусов? Думай, Чингизхан, анализируй обстановку. Иначе — повторим судьбу Наполеона в России, даже выиграв здесь генеральное сражение и разрушив столицу. Местный Кутузов сохранит армию, и нас потихоньку, не торопясь, добьют по частям. Гибче надо, не упираться в принятые заранее довоенные догмы. Это как? Пальцем покажи.

На третий день стоянки мне представили пленного циньского офицера — специалиста по обороне и взятию крепостей. Очень хорошее впечатление произвел, вот таких бы нам побольше, но предлагать ему службу не стал, а сам он не попросился. Главное, к чему я пришел, беседуя с ним — всю политику в работе с армией надо вести, держа его пример перед глазами. Как он оценит то или иное наше действие, оттолкнет оно его от нас, или наоборот, склонит чашу весов в нашу сторону. Гордый, профессиональный и порядочный человек своей страны. Именно для него и его потомков предназначены наши теперешние деяния.

Не знаю, доведется ли встретиться вновь, но я его запомню. Очень мне помог, и не рассказами о своих чудо-машинах, способных метать камни аж на пятьсот шагов. Я задумался, забылся, и на его вопрос о моем впечатлении от китайской техники ответил почти автоматически, что — дрянь, ничего интересного. По-моему, он удивился. Вот так, дикарь не оценил, а он потратил на меня свое драгоценное время. Кстати, в чем-то прав, его осадные башни, камнеметы и стенобитные машины я, действительно, видел впервые в жизни, и за такое высказывание любой экскурсовод вправе был бы обидеться.

В тот день понял, что для достижения своих целей должен собирать не богатства и драгоценности покоряемых народов, я должен собирать людей. Именно они будут сверкать алмазами в моей воображаемой короне и приведут нас к победе. Деньги и щедрые подарки привлекут к нам многих толковых специалистов, но настоящее дело люди делают не за деньги и почести. Самый дорогой труд — это труд всей жизни, и это работа бесплатная.

Я думаю, Боорчу всегда был маленьким. В два года — самым мелким из ползунков, в десять — из травы не видно, в двадцать — проще под конем пройти, чем перепрыгивать. Не местный гном или лилипут, но на грани. Из таких Ленины хорошо получаются, есть такая порода мелких властителей. Но здесь не вышло, Боорчу власть не любил и ни в чем таком не нуждался. Из него вырос мелкий бульдог. Я никогда не сталкивался с подобным бесстаршием, он шел на толпу не с мрачной веселостью фаталиста, я как раз из таких. Убъют — так убъют. Нет, Боорчу шел сам убивать всех, кто угрожает его другу, встал на его пути и, надо сказать, делал это очень результативно. Настолько, что толпа, потеряв половину, явно желала пересмотреть требования к достаточности своей массы и, теряя уверенность, разбегалась от сумасшедшего психа. Остановить его невозможно, я сам один раз висел у него на плечах, вглядываясь в белые от бешенства глаза и пытаясь утихомирить. Показалось Боорчу, никто не хотел меня убивать. По крайней мере — все не хотели, а пара решившихся умерли в первые же секунды. Остальные были ни при чем. Висение ничего не дало, он таскал меня минут десять, пока я не отключил его ударом под ухо. Ничего другое не помогло, в малыша вселился железный гигант, у меня руки соскальзывали.

Для друга, а я его друг — он не считается ни с чем. Это не преданность своему вождю, не обожествляющая любовь восхищенного. Боорчу не разделяет себя и меня, для него мы одно целое. Так он меня чувствует.

Больше всего я боюсь когда-нибудь его подвести. Даже случайно. Может быть, он моя совесть? Да нет... Друг. А вообще — хороший юморной парень, вокруг таких всегда смеющийся народ. Шутник. Все его любят.

Зучи привел дивизию легкой конницы Мухали, с ним прибыли все трое братьев. Я разделил дивизию на три части и, поставив каждого из старших во главе своих воинов, отправил всех на Запад империи. Младшего оставил при себе в качестве второго заместителя. Опасаюсь доверять ему самостоятельное командование — слишком молод и может наворотить дел. Шанс попасть в плен велик, а война еще только началась, мы ничего не знаем о тактике действий армии Цинь. Пока это разведка боем, к концу лета все встретимся и обсудим достигнутый результат. Мы не будем оставлять гарнизоны в захваченных городах и городках, их слишком много, у нас просто не хватит людей — лишь распылим нашу армию по деревням. Пока даже невозможно определить, какой экономический вред мы наносим империи, сжигая тот или иной город. Слишком много империи для нас, или слишком мало нас для империи.

Фактически, метаясь по стране и пугая народ, создавая у китайцев впечатление о сотнях тысяч конных монголов, рыщущих во всех концах Цинь, мы так ищем ниточку, которая приведет нас к победе. Армия Цинь спряталась за стенами городов, которые мы не можем взять, и оставила в нашем распоряжении все пространство страны. По крайней мере — весь север и центр. Даже захватывая города, мы не получаем ничего, кроме добычи, которую не можем вывезти, ее слишком много, а города не удержим, не владея принципами обороны. Везде — не, не, не! — хоть из дома не выходи. Комар кусает медведя, бьется с ним смертным боем, а медведь лениво почесывается, отмахивается и не желает просыпаться. Просто разные весовые категории.

Захватили более десятка городов. Слишком быстро передвигаемся, китайцы не успевают реагировать. Чем брать город штурмом — проще доскакать до соседнего, где о нас не слыхали и не закрыли городских ворот. Мирное население сопротивления не оказывает, забиты, боятся солдат. Напоминают покорный скот, которому все равно, кто его зарежет. Пока так. Все хуже, чем я думал, здесь можно воевать лет двадцать без результата. Действительно, тысячелетняя, расшатать невозможно.

Будем набирать опыт взятия укрепленных городов и крепостей. Для этого придется таскать с собой все эти китайские машины, нужен обслуживающий их персонал. Наших и учить не стоит. Как только местные согласятся, начнем. Ну, надо же хоть что-то делать.

Чжирхо, действительно, — "стрела", ему такое прозвище очень подходит. В первое же лето войны доскакал до ворот столицы. С момента нашего расставания он двигался вдоль стены, не углубляясь далеко на территорию. Ударом с тыла разгромил достаточно крупное войско, с трепетом вглядывающееся в горизонт в ожидании встречи. Явно в этих китайских построениях что-то есть, но мы, торопыги, постоянно не даем нам этого объяснить. Ломаем игру и остаемся незнайками. Дошел до большой крепости Датун, пристроенной к стене и обросшей городом, не стал впустую ее штурмовать, вязнуть, и оттуда двинулся на юг. Как и я, без боя захватил город Чак... Чжоу?.. Неважно, как назывался город, он уже сгорел, отдохнули в нем и быстрыми переходами добежали до срединной столицы. Та же картина.

Гарнизоны заперлись за стенами. Армия, возможно, хочет дать сражение, но за нами не успевает, а мы не в курсе ее намерений. Братья, аналогично, проскакали по западу, пожгли деревеньки, объявляя их после сожжения городами. Захватили провинцию Шанси и, собственно, все. Желают слышать указания. На зимовку выйдем за стену, в степь, и будем думать. Сделано даже больше запланированного, но пока эффект — ноль. Почему?

Чего я требую от своих войск на этой войне? Нет, не так, не от войск, а от людей, которых привел на китайскую землю. Сохранения боеспособности, мобильности и дисциплины. Обычные требования, как в любой армии на Земле. Во время боевых действий — никакого грабежа, даже если идет штурм города. Уснувший часовой предается казни на месте. Разведка, допустившая отклонение от маршрута и отвлекшаяся от выполнения приказа — в зависимости от тяжести последствий. Минимум плети. И так далее.

Город поджигается, если в нем нет ни одного нашего воина. Ни грамма лишнего захваченного имущества, если это повлияет на скорость передвижения части или ее боеспособность, то есть — чтобы воины не выкинули запасные саадаки со стрелами и не набили вместо них вьюки золотом. Отставшие караются, как дезертиры. В принципе, железные отряды, скованные железной дисциплиной. Всю ответственность за действия моей армии несу лично я. Никакие они не звери, не кровожадные маньяки. Они выполняют мои приказы и действуют в соответствии с общими установками. С другими людьми я бы сюда не пришел. Значит, я — чудовище.

В чем отличие моих действий от действий любого генерала в войнах моей современности? Бывшей.

Я не произвожу расследования и не требую ответственности за действия моих солдат против гражданского населения. У меня нет за спиной демократической общественности.

Мои люди поступают с населением на захваченной территории так, как поступали бы с ними враги в подобных обстоятельствах. Жалость и милосердие к жертве отсутствуют в этом мире. Если можешь убить врага — убей, или он убьет тебя.

Я не прививал им понимания ценности человеческой жизни вообще. Ценна только жизнь монгола или его союзника.

Я вождь, а не проповедник, за другим они не пошли бы.

Даже та часть народа, которая подвержена влиянию здешних христианской, буддийской и мусульманской религий, никак не выделяется на общем фоне в отношении к населению на оккупированной территории.

Только целесообразность того или иного поступка, непротиворечивость его ранее выданным приказам и установкам, влияет на решение воина о жизни и смерти жертвы.

У меня такой народ и победу здесь мы должны добыть все вместе. Другого народа для этой войны у меня нет. Я привел их на эту землю и я отвечаю за все.

Да будет так.

Надо держать ответ за сделанное. И прокурор, и адвокат... И судья. Четкость формулировок приветствуется. Себе-то зачем врать...

А воины мои в таких филологических построениях не нуждаются.

Представляю себе выражение лица нашей исторички, если бы ей сказали, кому про Чингисхана на уроке рассказывает. Не помню, конечно, сам момент, но вообразить можно. Стою я себе, стою у доски, переминаюсь с ноги на ногу, про монгольское иго вымучиваю — че там в учебнике про них накалякано? Чистенький, стриженый, в отглаженном галстуке, с белым подворотничком. Может быть и трояк за свою тему получил. Вполне реально. Были у нас трения по некоторым вопросам: самостоятельный, слишком начитанный, зараза. Как-то заставила урок провести, раз так выпендриваюсь. А я чего? Провел. Эта балда в награду мне родителей к директору вызвала, кончились у нее аргументы. Или я — или она! Эт-ты кому же говорила, а? Чингизхану? Да может у нас в классе египетские фараоны учились, хеттские владыки, римляне! Или кто-то из французских королей, у кого в биографии темные пятна? Я что — один такой особенный? Какой только народ по нашим питерским улицам не ходил. Знал бы — приглядывался. Ишь, волю взяли — вождей учить, двойки ставить!

Хотя — да. Кто знает, может и я истории у какой-нибудь Екатерины Медичи учился. Молодая же еще была, вполне подходила. За грибами — и в портал, такая найдет. После школы потерял из виду, не приглядывал. Ни разу не встретил. Сходство-то определенно имелось — характер! Ить как нас жизнь закрутила потом... Все может быть.

Хе!..

Пионер — всем ребятам пример. В последний день нашего пребывания в Банжоу я лично, на глазах у многих сотен воинов и, наверное, тысяч местных жителей, зарубил градоначальника. Зарубил неумело, меч я так и не освоил, выручила заточка дамасской стали. Зарубил безоружного, долго кланявшегося человека после прощальной получасовой беседы, беготни его и прочих местных чиновников, выслушивания донесений моих командиров о готовности к выезду. Ни моего крика, никакого выражения недовольства, никаких претензий моих солдат или жалоб обиженных китайцев. Пора было трогаться, я тяжело встал из кресла, в котором сидел на площади, неторопливо достал меч и, взглянув в искательное лицо китайца, зарубил его. Подвели коня, я взгромоздился в седло, тронул поводья. В хрониках об этом эпизоде вряд ли упомянут.

Ночью я почувствовал дыхание рядом с собой. Чего-то подобного ждал, странно, что моя стража не успела даже вскрикнуть, уходя из жизни. Вокруг тишина, чернота ночи, и — только легкое дыхание моей смерти. Шаолинь? Убийцы китайских императоров, с детства тренирующиеся в искусстве проникновения за любые заслоны и уничтожении любого врага? Почему так? Почему не отравленная стрела или яд в бокале, почему именно сейчас, когда я только начал путь? Пришли легкое сожаление о несделанном, понимание бесполезности суеты. Касание отравленным кинжалом, и — мгновенная смерть, или долгое угасание? Протянуть руку к своим ножам на поясе я не успею. Вырвать нож из ножен на предплечье тем более. Рывок отчаяния, — и в руках оказалось обнаженное женское тело, рот закрыл поцелуем мой вскрик... И горячая волна, захватившая мое сознание.

Ей одиннадцать лет, у нее грудь, как у самых роскошных красавиц моей Земли, и лицо, которое постоянно стоит перед глазами и не дает мне ни о чем больше думать. И желание — заниматься только этим, только со мной, всегда. Я пытался заставить себя оставить ее в городе, я много чего пытался сделать.

Я зарубил градоначальника и ничего не сказал своим воинам.

Глава 16

Осенью собрались у стены, еще раз обсудили результаты наших первых походов и реакцию противника. Ничего нового, дающего пищу для размышлений. Те же засевшие гарнизоны, открытые настежь ворота городков. Грабь — не хочу. Пока не хочу, своего хватает. Но прихватили все-таки с собой захваченные под Банжоу многочисленные императорские табуны. Нам пригодятся, а император обойдется. За час или два разгромил генерала Елюя, и, таким образом, сломил сопротивление циньской полевой армии. В этих районах и на этот год. А потом?

Направил братьев с Октаем во главе еще повоевать — благо, за стеной климат, не в пример нашему, мягкий. Где-то с месяц себя еще покажут, и к нам, на зимние квартиры, вернутся. Пусть поучатся подчиняться младшему по возрасту в семье, каждому полезно побывать на военном руководстве. Зучи лучший тактик, на мой взгляд, а зачатки стратегического мышления, кажется, есть у Октая, третьего. Зимой буду с ним отдельно говорить, может, заметил что-то, что я упустил, или — идея образовалась, но скромничает, не верит в себя, слишком доверяет опыту старших. В этом году не пойдем зимовать на Восток. Останемся в степи под стеной, мало ли что.

А вдоль западной части границы, параллельно первой, тянется вторая стена, и она тоже набита гарнизонами...

...Пока я размышлял о природе стокгольмского синдрома заложника и возможности его применения для достижения наших целей, беседовал о событиях весеннее-осенней компании на пирах со своими генералами, потирающими лапки, как мухи на сахаре, и разгонял тоску, судьба сама все определила. Про Стамбул не скажу, не был, а Китай — точно, страна контрастов. Потому что, как и везде, здесь до черта племен и народов, и все они терпеть друг друга не могут, но как-то сдерживаются.

У власти чурджены, раньше были кидани. Но их самих чурджены кинули, и народ бывших властителей затаил. Китайцы оба народа терпеть не могут, но у них давно сложился свой подход к таким вопросам: "Подождем, может, все само рассосется." Я сам с этим столкнулся и очень недоволен, боюсь таких китайцев. А кидани решили не ждать и подняли флаг национально-освободительной борьбы против чурдженов, прислали к нам за поддержкой своих представителей. И дивизия Чжирхо в полном составе отправилась на юг, наводить справедливость. Как-то так, все само получилось, и у нас будет уже своя, дружественная китайская армия, скромная по размерам — для Китая, и достаточная, чтобы, например, захватить и удерживать всю Европу. Хорошо, что они не знают, где это.

Разработал, обсудил, утвердил и огласил план весенне-осенней компании на начинаюшийся год. В первую очередь поддерживаем наших союзников — киданей, и, совместными усилиями или — самим не трудно — уничтожаем карательные войска, высланные правительством на подавление восстания. Срочно образовываем на занятых восставшими территориях марионеточное правительство и заключаем с ним союзный договор о совместных боевых действиях против войск империи Цинь. На выходе получаем осадную технику с местным обслуживающим персоналом и начинаем тренировочные осады городов с запершимися в них гарнизонами.

Личный состав армии восставших используем в боевых столкновениях, но, все же, стараемся, чтобы к концу года от него хоть что-то осталось, поскольку нет сомнений в их неспособности противостоять войскам императора. Одна школа. Хотя бы немного ветеранов должно дожить до пополнения следующего года. Чжирхо использует тактику захвата городов, выработанную нами в предыдущий период. Скрытый подход и неожиданный захват при проникновении через ворота в укрепления. Мнимое отступление и неожиданное возвращение через несколько дней к уже открытым воротам города. Оставление у стен части обоза при отступлении и захват ворот, открытых простодушными грабителями для транспортировки наворованного в город. Да и вообще — все, что в голову взбредет, главное — минимум потерь с нашей стороны и максимум результата. Новое китайское государство должно иметь территорию, свободную от циньских захватчиков. Кстати, чем хорош или... плох Китай: южная страна, воевать можно круглый год. Пока не надоест. Шутка.

Сыновья продолжат набирать боевой опыт в западных областях Цинь, используя новые способы ведения войны, разобранные нами на зимних посиделках. В этом году повсеместно будем применять мою свежую установку: предложение сдаться под гарантии сохранения жизней всем горожанам и целости самого города. У меня маленький народ, и жизнь каждого из нас великая ценность. При оказании сопротивления защитниками жертвы неизбежны с обеих сторон. Если такое предложение не принимается и мои воины гибнут при взятии города, будет уничтожена вся захваченная верхушка его правителей вместе с семьями.

У отказавших нам не должно быть надежд на сохранение жизни в обмен на жизни подданных, которых они бросают в мясорубку войны. Пусть, испугавшись жестокости, сдаются сразу, а не бросают на смерть бедноту, надеясь, что хотя бы их дети выживут. Не выживет никто — и тогда следующие задумаются, губить ли свой род напрасным сопротивлением. Убил монгольского воина — зарезал свою семью. Пусть живет мой народ, а не чахнет и не страдает от потери кормильца, любимого мужа, отца, брата, когда побежденные вновь процветают из-за неразумности вождей, плохо воспользовавшихся победами, добытыми кровью рядовых воинов. До сих пор помню налитые здоровьем щечки немецких пенсионеров-туристов, наводнивших страну после распада СССР, и — глаза матерей и вдов павших солдат Отечественной, еще доживавших свой век на нищенскую пенсию девяностых. Да что говорить. Не трогай монгола.

Задачи для себя и своей гвардии вижу в нанесении максимальных потерь живой силе противника. Иду, захватывая города, на срединную столицу страны Жунду — там могут оказаться семья императора или он сам, если не сбежит. Это заставит его стягивать отовсюду войска, и я, по мере появления, смогу их уничтожать. Город, конечно, мне не захватить, не по зубам нам такие укрепрайоны, но, может, удастся часть войск выманить из-за стен, используя какую-нибудь веселую штуку, которыми мы уже славимся в здешних местах. Попытаемся захватить как можно больше городов, загнав войска Цинь только в те крепости, о взятии которых нам пока рано мечтать. А затем, зимой, начнем мечтать и планировать удары по конкретным очагам обороны противника, и через год каждый из них порадуем специальным меню, приготовленным индивидуально. Будет им эксклюзив!

Интересно, почему за десяток лет жизни в этом мире мне не удалось услышать ни об одном пришельце? Ну, пусть не с нашей Земли, а из какого-то иного измерения? Суть-то одна.

Никаких намеков, никаких зацепок, все вещи, которые посчитал нужным изучить, не имели отношения к будущему. Супер технологии не ощущались. Все в рамках допустимого — в моем представлении о средних веках. Хоть бы одна монета с гуртом нашлась. Так нет! Везде ручная работа, уж рукой махнул.

Не верится что я здесь один, кто-нибудь должен был еще влететь? Пусть хоть не наш, а пиндос какой-то. Или китаец? Хотя те сразу бы ротой ввалились, я бы уже почувствовал. Есть надежда, что крестьянствуют помаленьку, им не привыкать. Средние века — да какая им разница? Мотыга — она и есть... Но все-таки, что делать, если собрат по разуму попадется? Ясно, что — в плен, придержу пока. А потом?

Дойти до столицы большого труда и в этот раз не составило. Или составило? Дошли же. По дороге было шесть битв с заслонами войск, направленных императором. В среднем, состав обороняющихся не превышал тридцати тысяч воинов. Было и десять тысяч. В трех сражениях монголы могли быть рассеяны. Я не говорю — разбиты, мобильность китайцев оставляет желать лучшего, но шансы на победу у них были, и я вынужден поклониться полководцам императора, пытавшимся в бою, построенном от обороны, ликвидировать прорыв моей конницы в центр страны.

Указ императора, поставившего генералам задачу не допустить нас к столице, лишал их возможности маневра и не давал преследовать конницу, загоняя ее в предгорья и заставляя всадников спешиваться. Монгол на земле похож на краба на песке. По себе сужу — шустрый, но какой-то неуклюжий. И далеко от погони не уйдет. Только однажды путь перекрыли конные дивизии, но нам удалось заманить основную массу преследующих войск в ущелье и перемолоть их там. Попытки смять заслоны и прорвать блокаду в течение дня не увенчались успехом, и около тридцати тысяч всадников противника остались лежать на камнях, перебитые стрелами, летящими со склонов и вершин. Это были храбрые воины. Как жаль, что они служили не тому человеку. Примерно две дивизии тяжелой конницы могли положить конец всем начинаниям этого года. У меня только тысяча из десяти в тяжелой броне. При прямой атаке — никаких шансов, я и не рассчитывал, что враги попадутся на хитрость и начнут преследование. Просто делал все, что мог, в сложившейся ситуации. Иных идей не было.

В другом случае мы сами поспешили с атакой и попали под подготовленный фланговый удар подошедшего неожиданно противника. Вырвались из намечающегося котла буквально по трупам врагов. Привлекшая нас слабость, ускорившая проводимую атаку в лоб, нас и выручила. Часть, действительно, не обладала достойной моральной подготовкой и разбежалась, бросая оружие и выпуская дивизию из мешка. Опять для меня все плохо: слишком много генералов, слишком разные по качеству вооружения и подготовки войска. Каждая битва начинается с чистого листа, домашние заготовки не в счет. Потери на подходе к столице превышают тысячу бойцов, но разбито и разогнано втрое больше войск противника, чем в прошлом году.

Становлюсь машиной. Посмеяться бы, но как-то нет повода для юмора. Разве что — собственная мрачная морда, отражающаяся в бронзовом зеркале. Хи-хи. Пошел к черту!

Буду когда-нибудь сидеть у очага, смотреть на огонь и рассказывать внучатам, восторженно открывшим беззубые рты, как воевал в Китае. И пара засушенных седых китайских генералов, сохраненных специально для этих дел, станут трясти головами, как китайские болванчики, подтверждая: герой ваш дед, славно саблей намахал! Достойная цель великого похода. А больше пока ничего не получается.

Город Жунду сохранится в веках. Невозможно уничтожить и стереть в порошок такие циклопические сооружения. Интересно, какое название он получит в дальнейшем? В своей реальности я не слыхал ни о великих развалинах Жунду, ни о мегаполисе с таким именем. Как бы там ни было, деревенькой ему уже не быть, а нам пора стучаться на постой. Ну, например, в тот маленький на общем фоне бастион недалеко от центральных ворот: "Сами мы не местные, отстали от поезда, проявите жалость к усталым путникам, пустите переночевать!" ??? "Гоните деньги, козлы!" Вообще не знаю, что им говорить. Сидят у себя за стенами, как сычи, нас боятся. А чего так? Вон — совсем слабенькая часть, всадников триста, почти у ворот располагается, шатры свои нищенские разбивает. Разведут бомжи заразу, вонищу — и не продохнешь! Гнать их от подъезда, гнать, и никаких разговоров! Нечего у приличных хозяев под окнами клянчить, позорить город высокой культуры. Гнать — и не куда-нибудь, а на сто первый километр.

Ну вот, уже гонят, мои еле спасаются, палатки недоставленные бросили, рванули в лес. А сколько местного народа их от подъезда отгоняет? Сколько там примерно этих пузатых дядек в майках и золотой молодежи, оторвавшейся ради идеи искоренения бомжей от своих важных молодежных дел? Тысячи четыре, похоже. Нормально. Скоро догонят. А я пока еще поразмышляю, может, чего свеженького в голову придет.

Славно мы повыпендривались у стен героического города Жунду. Славно, но пока безрезультатно. Путем всяческих издевательств над беззащитной психикой юных и неопытных (в деле борьбы с монголами) горожан и прочих китайских воинов, нам удалось поубавить количество восторженных храбрецов тысяч на пятнадцать. Как говорил сытый медведь из анекдота про стройку и таджиков-гастарбайтеров — кто их там считает? По моим прикидкам, там еще много чего вкусного осталось.

Так и не смогли мы покорить сердца местной публики: костюмы подкачали, декорации не те и ни одного Киркорова в дивизии. Грустно это, девицы! Дали спектакль под самыми стенами и разогнали (прошу учесть, не перебили, а именно — разогнали) целый отряд подмоги, спешно явившийся на помощь своему императору. Спешно явились и так же спешно разогнались. Готовиться надо было, на вас народ смотрел, все стены городские усыпал. Я так рассчитывал, что нам, деревенским, городские морду бить побегут. Нет, покричали что-то обидное со стены и попрятались. Совсем нет гордости у людей, перед нами, сельскими, пасуют. Правда, к нам еще одна дивизия подошла, может быть, в этом причина?

Как всегда — выручил Чжирхо, развеял он нам хандру и придал серым будням новые краски. Пробудил почти затухавший интерес к жизни: каждый день — одно и тоже. Прислал осадные машины. Сразу все оживились, стали планы строить, возбужденно машины собирать, расставлять, разбирать, переставлять. Мужчины — те же дети. Все снова закрутилось и обрело смысл. А то — поднадоели мы уже друг другу с горожанами всеобщим однообразием и монотонностью. Я на них даже злиться стал.

После успешного разгона карателей, не успевших подавить национально-освободительное движение киданей в зародыше и бесславно сгинувших, так ничего и не сделав, Чжирхо грамотно поддержал создание нового свободного государства. Князь Елюй провозгласил себя царем киданей и сразу включился в нашу совместную борьбу. Циньцы закрепились в Ляоляне, наиболее крупном городе освобожденной провинции. Постояв несколько дней под его стенами, покричав, поругавшись и, может, немножко поплакав от бессилия, Чжирхо и его дивизия удалились, разводя безнадежно руками. "И, покуда я видеть их мог, с непокрытыми шли головами." Так сказал бы Некрасов, если бы это наблюдал. А что, китайцам тоже понравилось. Когда Чжирхо через два дня вернулся, они увлеченно грабили оставленный им обоз и ни о чем плохом не думали. Такое у них было настроение. Так что, получил царь Елюй свой Ляолян на блюдечке: целый и в упаковке.

Главная наша радость состоит в том, что Чжирхо заимел в свое распоряжение довольно много комплектов осадной техники с экипажами и уже удачно использовал их на вскрытии обороны нескольких маленьких городков размером со столицу Си Ся, во время чистки страны киданей от остатков засевших в них циньских войск. Часть полученного он срочно переправил нам под столицу, для апробации.

Не надеясь на быстрый результат, потихоньку стали долбить китайцев их любимым оружием. Дорог не подарок, а внимание — отношение к нам заметно переменилось. Из позиции конных дикарей, которые быстро появились, награбили — сколько унесут, и также быстро исчезнут, не причинив вреда главной ценности империи, смело скрывающейся в городах, мы мгновенно перешли в разряд серьезных врагов, владеющих техникой, способной разрушить величественные стены и дать нам добраться до сладкой сердцевины империи — ее божественного императора. Не сразу, конечно. Еще девять тысяч ведер, и золотой ключик будет у нас в руках. Но перспектива наметилась, это точно. Я говорю о той мысли, которая, по-моему, засела в императорской башке. Появился шанс еще в этой жизни отведать монгольского гостеприимства, а это уже — прединфарктное состояние. Диагноз.

Смех — смехом, а обороняющиеся повели себя очень грамотно: собрали в единый отряд лучших лучников, обеспечили их достойным оружием и раскидали по танкоопасным направлениям с целью выведения из строя командиров намечающейся атаки. Соотношение наших потерь было таково, что я перестал считать горожан за людей, расслабился и первым наступил на грабли. Прочие наши воины спокойно расхаживали по площадке, готовя очередной залп, боевое охранение находилось метрах в двухстах от стены, вело вялую перестрелку с противником. А я, до которого было метров двести пятьдесят, получил стрелу в ногу, и, что странно — не отравленную, а то каюк наступил бы сразу.

Вылазку горожане наметили, а пострадал только я. Конечно, после прибытия осадных орудий у нас были потери, как-то раз стрела из самострела пронзила сразу трех человек. Но, в целом, это были редкие, почти случайные попадания — в стычках мы теряли больше. Осада как таковая забрала около четырехсот человек, многие из которых прибыли с осадными орудиями. Рутина войны. Если бы убили меня, война была бы закончена, монгольское войско скатилось бы к прежнему состоянию конных дикарей и с добычей вернулось бы к себе. Необратимый перелом в сознании людей еще не произошел.

Как и положено нежному существу с другой планеты, свое сознание я потерял сразу, после удара стрелы, и пребывал в таком виде двое суток. Откачали. Затем снова чуть не убили при перевозке в лагерь за стеной — так растрясли. Снова откачали. На этот год война для меня закончена. Дальше, пока, как-нибудь сами.

Когда-то давно, не в этой жизни, я шел по набережной канала Грибоедова мимо Казанского собора. Только что закончилось то, что закончилось, был тысяча девятьсот девяносто первый год. От парапета отлепился молодой парень лет двадцати пяти и предложил посмотреть его альбом. Нищета еще только намечалась, но масса народа уже торговала всем, что могли найти по своим домам, и художники уже располагались в людных местах у метро, быстро соображая портреты прохожих. Что там у него? Марки? Открытки? Фотографии удачных работ? На фотографиях были девочки лет девяти-одиннадцати, голые, во всех позах. Мое лицо сыграло с ним злую шутку, и, не дожидаясь ответа, он стал объяснять, что детский дом находится рядом, минут двадцать ходьбы, но можно и... Я еще не привык, что это уже не мирный город, не мой мирный город, и на его улицах уже надо убивать. И я его не убил. Не хочу вспоминать, что с ним сделал. Не милицию вызвал.

А и чего бы себя не похвалить, пока в юрте лежу один. Никто не видит, а мне для выздоровления надо. Положительные эмоции. Не мясом единым жив человек. Хвалю. Я хороший полководец. В этом году к осени под наш контроль была взята вся северная и центральная часть империи. Лишь столица и десяток крупнейших городов на этой территории не попали в монгольские руки. Весь императорский двор трясся в летней осаде.

Были и у нас поражения, потому что теперь мы — это мы и кидани. Их, конечно, китайцы потрепали, зажимая в углах и мешая позвать нас на помощь. Зато, когда жалобное поскуливание и визг достигали наших ушей, мы гоняли обидчиков, как паршивых собак по полю, до ближайшего гарнизона. Иногда, к нашему удовольствию, гарнизон им добавлял от себя, если город был в наших руках. И им (гарнизону) весело, и нам не скучно. Но конец — все одно один. Осенью мы покинули все освоенные земли и дружными рядами вернулись к себе в степь, зимовать. Кони не люди, им нужен отдых. Города и уже освоенные осадные пепелацы переданы местным китайцам и киданям. Если смогут, пусть противостоят зимой своим поработителям — чурдженам. В следующем году новые будем доставать.

Полководец я хороший, а политик — так себе. Два года жизни провел на войне, а воз и ныне там. Кроме добычи — и нет ничего. Разве что, новое государство киданей образовалось.

На западной границе в наш Союз вошли племена карлуков, это было еще в прошлом году, а я до сих пор не знаю о них ничего. Даже не поинтересовался. Принесли свою покорность и принесли. Живем дальше.

Ладно, встаем, отряхиваемся и за работу. Боишься — не делай, делаешь — не бойся, не сделаешь — погибнешь. Как еще себя подстегнуть? "Наши цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи!" Наверняка, Хрущеву это какой-нибудь референт написал, но кто поверит? Ну, быстро, встал и пошел. Разминать ногу надо, само уже не пройдет, не молоденький. Хан должен быть весел и здоров в глазах подчиненных. А не кряхтеть и морщиться, залезая на коня. Давай, потихоньку: встал — сел, встал — сел... Не в первый раз и, может, не в последний. И морду лица держи, следи за выражением...

Сволочь. Хорошая идея, пришедшая в голову мне, была тут же украдена императором. ...Через два года войны, но для тысячелетней — это почти мгновенно. Он тоже призвал народы и племена Цинь сплотиться перед лицом чужеземного агрессора и ткнул пальцем в меня. Все препятствия для карьерного роста многоплеменного населения сняты, различия по национальностям упраздняются. Каждый может достигнуть любых постов, если достоин. Гад. Повторил действия правительств западных стран в начале двадцатого столетия, чтобы погасить идеологическое влияние на умы от появления на карте СССР.

Сразу все намечавшиеся революции сдулись, и только совсем отвязанные борцы за справедливость остались кричать на площадях. Гад. Нет, ну кто он после этого? И новоявленные циньские чиновники за полученные погоны мне спасибо не скажут. Я для них дикий варвар, кровожадное чудовище, сталинский палач. Купились на китайскую подделку. Это обойдется им и их близким в дополнительный год войны. Разворуют за зиму у меня города, придется снова циньские гарнизоны вышибать. Жечь заставляют. Думай Сергей, опять думай.

Зато Си Ся без всяких просьб и напоминаний этим летом накинулась на империю. Верят в меня люди, не то что чинушки мелкие, понимают, с кем Цинь связалась. Запомнил молодой правитель работу землекопа. Старается. И где-то он прав. Нет, точно старею, ишь, как завелся, угрожать начал. А как же мой принцип: угрожаешь — не делай, а делаешь — не угрожай? А никак, я же про себя, а не вслух.

Итак, фактически, мы потеряли все плоды своих завоеваний в империи за два предыдущих года и оказались в татарской степи, в местах, откуда начинали поход. Остались три неутраченных достижения прошедшей войны. Первое. Знание географии нашего противника и опыт ведения боевых действий на его территории. Теперь мы в равных условиях с защитниками Цинь, но качество войск и талант генералов дают нам неоспоримое преимущество. Во-вторых: удалось сохранить большую часть нашей китайской агентуры, завербованной в истекшие два года. Мы полностью информированы обо всех проводимых восстановительных и оборонительных работах империи, формировании и подготовке войск, слабостях командования и задачах, поставленных перед ними императором. Цинь считает, что произошло то, на что тысячелетняя рассчитывала с самого начала войны. Монголы ушли.

Спешно ремонтируются все крепости и крепостная защита городов, уже восстановлены гарнизоны, сформирована новая шестисоттысячная армия прикрытия северных границ. Империя почти восстановила статус-кво. Кроме одного. Вновь образованное государство киданей уже переименовано в империю, получившую название Железной, и создает стотысячную армию. На завоевание взбунтовавшихся провинций отправлен шестидесятитысячный корпус генерала Ваньяна, известного своими сокрушительными поражениями. Видимо, императорский двор считает это достаточным. А, между прочим, вся армия Цинь наводнена киданями, они занимают ответственные посты по всей стране. И у них теперь есть своя империя, а у нас с этой империей есть союзный договор. Это в третьих.

Как бы отнесся фон Нейман к тому, что его именем я назвал своего коня? Честно говоря, просто повторил в своей работе его подход с применением теории операторов к квантовой механике. Нырнул где смог и вынырнул где надо.

Как — как?! Не поверил бы. А зря.

Взял двухлеткой из табуна. Подарили, неудобно было отказываться. Выбрал за белую гриву, саврасого. Я ж городской, мне цвет понравился. Ткнул пальцем и только через неделю нашел время подойти к подарку. Сейчас кажется, что все командные жесты, которые я придумал для нас, он усвоил за один день. Вряд ли. Их больше десятка, наверное, месяц понадобился. У нас с ним своя алгебра. Подзываю, сжав руку в кулак, незаметно для окружающих, главное — чтобы он заметил. А если не видит — коротким цоканьем, похожим на сурчиное, только тихим. Метров за двести-триста меня слышит. Но и на голос — пожалуйста, все до тончайших смысловых интонаций. Абсолютная преданность. Собака. Иногда такое ощущение, что понимает язык, слов триста-пятьсот знает. Говорят, у монгольской породы это обычное дело.

Вывести такую мне кажется невозможным. Выносливы, неприхотливы, как лошади Пржевальского или куланы. Близко. Только те — дикие твари, хрен приручишь. Мне с одной пришлось поконтачить, так и через неделю зверем бросалась. Без толку.

А эти напоминают огромных псов, ласкающихся к хозяину. И отношение монгола к своему коню — как к члену семьи, другу. Я со своим даже боролся в шутку — закидывал передние копыта себе на плечи. Вес — килограмм триста. Ничем не балую, бывает — даю остатки того, что ем сам. Немножко, он любит... Мясо даю. Охрана следит, подкармливает, но в основном на подножном корму. Зимой разве что...

Толком никого кроме меня не подпускает. Теперь в мое отсутствие на нем сидит мой дух, сульдэ. По смыслу — бог войны, вселившийся в меня, как-то так. Но уже не бог, а я сам, мой дух. То есть, я — бог. Сложно это все. Дошептались.

Как собаку оставишь? Нейману почти десять. Стараюсь не думать про лошадиный век. Он у меня еще молодец. А для скачки под седлом держу еще пару могучих зверей. Старичка своего берегу.

Мне недавно китайцы сказали, что монголы коней как консервы используют. Ехал, проголодался, отрезал кусок, съел, сел и дальше поехал. Бред! Взрослые люди, а верят. Любит народ конину, но не друзей же ест. А у нас на Земле англичане писали, что монголы — людоеды и даже картинки распространили, как мы зубами кишки из живых пленников тянем. Монголов еще лет двести не видели, но лжеинформацию дали, формируя "мировое общественное мнение." Так то — англичане. Надо им было... Еще когда порода проявилась.

...Перехвалил. Было дело, цапнул разок за зад. И хоть бы сказал, за что!

Всякая война является потрясением для психики человека. Рядовой воин видит ужасы сражений вблизи и сам в них участвует. Полководец принимает решения и предвидит те ужасы, которые воспоследствуют от их выполнения. Два года я сам командовал сорокатысячным корпусом наших войск. Две дивизии в Центре, одна на Востоке и одна на Западе проводили мою политику огнем и мечом. Жертвы были, и их было много, но — недостаточно, чтобы переломить ход войны. Вот и получился грабительский набег. И воины мои довольны, и Китай. Такого в его истории было немало, даже стену пришлось построить. Через год-два зарастут последние следы нашего нашествия, и все пойдет своим путем. Тем же. Принесенные жертвы напрасны.

Боишься — не делай, делаешь — не бойся, не сделаешь — погибнешь.

В этом году военные действия начнем не весной, а летом. Не весной — потому что осенью они уже не закончатся. Мы дойдем не до столицы, а много южнее — до великой Желтой реки и будем воевать, пока не захватим всю часть Китая севернее нее. Это естественный водораздел, и пока переправить через нее конницу я не в состоянии. Мы отправим на войну восемь свежих дивизий, еще не принимавших в битвах участия, а четыре дивизии ветеранов отдохнут в родной степи.

Сват-онгут — в восторге и зависти от того вала добычи, который поступает из Цинь, упросил меня взять под свою руку две его дивизии. Командиров назначаю я. А командовать войной будет Собутай. Пора ему подтвердить, что не зря его прототип в моей реальности был назван монгольским маршалом Жуковым. Сыновья, получив две дивизии, по-прежнему займутся Западом. Чжирхо с двумя дивизиями — на привычный Восток. А центр отдадим Мухали, шесть дивизий, две из них — онгутские. И, под общим военным руководством — все на юг, к Хуанхэ, подрывать экономический потенциал. Собутай не я, университетского образования не имеет, но страну завоюет и до Хуанхэ дойдет.

Вот теперь Цинь увидит, что такое на самом деле стотысячное нашествие монгольских войск. Потому как — приказ. Или не будет у нас больше Собутая. А я, как повелитель, пойду немного позади, оценивая результаты побед моих учеников. А то у меня нервы не выдерживают. В Афгане я ротой командовал. Только ротой. Чуть-чуть батальоном.

Глава 17

Наверное, по характеру я все-таки обозный дедок. Ехать по степи на телеге с сеном, и чтобы ведро, подвешенное сзади на вбитый в доску гвоздь, мерно звякало. Тишь да гладь вокруг, покой и благоденствие. Птички поют — жаворонки, например. Везде зелень и синь, солнышко я-я-яркое. Дремлешь, дремлешь — и совсем уснешь... Аюшки, уже приехали? Распрягай, ко сну готовься. Ну, чем не жизнь? Днем отоспался — вечером посиделки у костра, рассказы о жизни, размышления обо всем. Людей послушаешь. Ну, интересно же! Да-а-а, хорошо-о-о... Живут же люди.

Первыми были взяты чуть вынесенные китайцами в степь, восстановленные и наполненные усиленными гарнизонами крепости Няошабао и Няоюеин, находившиеся немного севернее Датуна. Больше восстановить их никому не удастся, Чжирхо сравнял их с землей, полностью разрушил после взятия. Похоже, некоторые мои чувства передались ему. Мы в гневе.

Главный корпус под командованием Мухали, наступающий от озера Далай-нор, преодолев укрепления стены, приступил к операциям в близлежащих районах. В течение недели были захвачены округа Дашуй, Ло, Фэнь и Ли. Сразу прибыло китайское посольство с увещеваниями и просьбами о мире. Глава посольства Мингань передал, что велели, и тут же попросил у нас политического убежища, то есть, перешел на нашу сторону. Остатки посольства ретировались.

В качестве ответа на призыв мы разорили Байдын и, демонстрируя серьезность намерений, приступили к осаде Западной столицы Цинь — Датуна. Что-то вроде Питера для России, и тоже рядом с границей. По уровню укреплений входит в пятерку-десятку сильнейших городов, в нем обычно запирались самые ценные воины окрестностей во главе с главнокомандующим северной группой войск Хэшери Хушаху. В этот раз произошло то же, но что-то его насторожило, и он попытался пробиться из города вон. Город пал, войска Хушаху были разгромлены, а сам главком все-таки смог оторваться от преследования у крепости Цубэйкоу. Черт с ним, пусть бежит в столицу — докладывать. Там его пожалеют и придумают еще одну китайскую казнь.

Здесь мы обнаружили семью казненного онгутского хана, когда-то предупредившего меня о нашествии Западной коалиции. Отправил их к нам домой, под крылышко Бортэ. Хочу выдать за сына погибшего героя одну из наших внучек. Им будет спокойно в моей семье. Их муж и отец когда-то спас меня и зарождающуюся страну, за это был казнен, и теперь его семья под моей защитой. Одновременно нами были взяты крупные административные центры Фучжоу и Сюаньхуа, стоящие на продуваемом ветром плато в окружении гор. Это привело к падению менее защищенных и просто перепуганных Хуанчжоу, Сюаньпина и Чжанчжоу. В краткие сроки взяли все прочие городки и крепостицы области, и весь район полностью перешел под нашу руку. Продвижение возобновилось. Благодаря согласованности действий нашу власть признали все циньские округа от Пиньчжоу и Луаджоу на востоке до Цинсяня и Цанчжоу на юге и Синчжоу и Дайчжоу на юго-западе. Это была пощечина императору.

С детства замечал в себе черты занудности. Особенно — в предэкзаменационный период. Девок побоку, пьянки-гулянки завязываем и всей мордой в учебники. Интересно ведь, аж жуть берет. Главное — вызвать у себя этот интерес, пока к экзамену готовишься. Зацепиться и...! Эффект, что называется, превосходил все ожидания. Удавалось, прочитав учебник пару раз, запомнить его наизусть и можно было с горящими восторгом глазами бегом бежать на встречу с единственным единомышленником, который меня понимал — преподавателем. Первым сдавать экзамен! Правда к третьему курсу ко мне попривыкли и обычно уже сразу пытались забрить в добровольные помощники — принимать экзамен таки вдвоем быстрее. У меня шло автоматом, если соглашался разделить с препом тяжкую долю... Через раз соглашался. Само собой, подкидывал своим балл — так и преп понимал, на что идет.

Так что, император, интерес я у себя вызвал, предмет знаю. буду тебя экзаменовать. И, пока ты мне его не сдашь, думать о другом и сюси-муси разводить я не способен.

Вот так, а то — "тигр, тигр", нашли, понимаешь, для меня сравнение! Как с географией разобрались, так и результаты пошли. Вот и все мое тигриное коварство. Работать надо уметь — не отвлекаясь и ни о чем другом не думая. На результат!

Тигр? Последние годы седина совсем запорошила голову, вот и подкрашиваю волосы иранской хной. В "радикально черный цвет" (как Киса Воробъянинов) краситься не рискнул — слишком очевидно, цель просматривается.

У подданных тоже мода на окраску пошла. Представляю, сидит у костерка новоявленного парикмахера этакий и махнув рукой на природную масть — "А-а-а, давай под Чингизхана! Крас-с-сь!" Как раньше — "Брей под Котовского!"

В основном бородой увлекаются. У кого она есть.

Два генерала Ваньяна, Цзю и Чен, получили под командование четыреста тысяч солдат и двинулись нам навстречу, но благополучно застряли в гористой местности, в районе уже знакомой нам вершины Еху, замучив войска длинными переходами. Чем и воспользовался Собутай, обративший в бегство славные ряды местных бойцов могучим ударом тяжелой конницы. Армия Цзю была просто изрублена, а армия Чена спасалась бегством в Сюаньде. Наши разъезды и летучие отряды преследовали китайцев до самых ворот и перебили еще массу вояк, пока разоряли окрестности города. По предварительной оценке потери Цинь в этой операции составили около трехсот тысяч воинов. Собутай — это вам не интеллигентный Чингизхан, он разгонами заниматься не будет, воинской слабости и трусости не простит. Кушайте, на что напросились.

И потекли перебежчики. Целые отряды с северной границы во главе со своими командирами переходили в наш стан и усиливали атакующие возможности. Мы приступили к созданию первых пеших бригад на основе структуры пехотных полков моей России. Первые три из них возглавили полковники Лю Болинь, Гуалг Я и Чан Гэ. Каждому полку придавался эскадрон монгольской конницы, но командиром сводной бригады назначался полковник. Некоторые из перебежчиков, видя такое возвышение коллег, поспешно стали пополнять отряды надерганными отовсюду людьми: крестьянами, пленными и бог знает кем, надеясь добрать по численности до полноценного полка. Мы не препятствовали такому подходу, но ставили эти части на острие штурма, сберегая действительно подготовленных профессиональных военных. Так что, попытка формально преодолеть установленные требования к численности бригады упиралась в слабость выучки подчиненных новоявленных выскочек. Тем не менее, дело свое они делали, и количество взятых городов неуклонно росло.

Под крепостью Цюаньэльцзюй была разгромлена очередная трехсоттысячная армия под предводительством тех же генералов Ваньянов: Цзю и Чена. Такое ощущение, что кроме этой сладкой парочки, других генералов у императора не осталость, а войск — хоть лопатой ешь. Наконец-то взяли Сюаньде, куда сбежали остатки армий от предыдущего разгрома. На нашу сторону начали переходить кадровые части циньцев. Пал Дэсин. Все города в его округе немедленно принесли заверения покорности и замерли в страхе и ожидании. Чжирхо оказал помощь нашим союзникам и, в третий раз за сезон, побил по-моему непросыхающего генерала Ваньяна Чена, наскребшего себе несколько десятков тысяч народу и отправившегося к киданям поправлять репутацию. Репутацию сохранил. Вечный неудачник.

У меня генералы молодые, а Яса запрещает распитие крепких спиртных напитков до достижения сорока лет. Хотя, кто их считал? Но видно же, что генерал еще щегол, даже борода плохо растет. Только пиво, то есть кумыс. Шесть градусов, не больше.

Лето закончилось. Пока мы здесь воевали и осваивались, император собрал новую армию на юге и отправил к нам под командованием генералов Ваньян Цзина и Чжуге Гаоцзи. Это третий Ваньян на моей памяти. Количественный состав армии так и не был определен, но кое-что сказать можно. Благодаря моему лекарскому прошлому в наших частях четко блюдут некоторые санитарные правила. После битвы никто не приближается к тем местам, где лежат павшие, ближе двух перестрелов.

Мы ехали вдоль бывшего фронта битвы в районе города Хуайлай, догоняя ушедшие вперед войска. Скакали почти два часа, пока смогли повернуть, огибая гигантское кладбище. Около двадцати километров по фронту и примерно шесть в глубину. Думаю, даже больше трехсот тысяч южан осталось лежать здесь. Ответ может дать только император, пославший их в пасть к Собутаю. Уцелевших в битве китайцев преследовали до крепости Губэйкоу, где они благополучно спрятались. Но комендант крепости генерал Уланбар — кидань по национальности, крепость нам сдал без сражения и на этом для сбежавших все закончилось.

Доставили двух блондинов из числа захваченных в плен. Такой приказ действует уже три года — всех со светлыми волосами срочно ко мне. Не попадались, а тут сразу парочка. И — ничего! Китайцы, самые что ни на есть китайцы. Черт знает, что у них там в генах завернулось, даже не альбиносы — волосы слегка желтоватые, но глаза черные, никакой красной радужки. Не линзы — проверил. Родились, учились, работали — стандартная биография. Дядя и племянник. Больше ничего. Пообещал живьем сварить, если не признаются. Признались во всем. Переправил Бортэ, пусть пока...

Дальше на пути к столице стоит крепость Цзюйюнгуань. Коменданта киданя здесь не оказалось, пока идут ожесточенные сражения. Нас приостановили. А сам Собутай успокоился и прекратил тревожить меня цифрами, справляется и не желает, чтобы эти цифры приняли за его страх перед бесчисленными полчищами врага. Цели пока не достигнуты, а до зимы месяца три, не более.

Упрямую крепость пришлось оставить в покое, окружив кольцом блокады с отвлечением небольших сил. Сами сдадутся, когда все закончится. Не империей же им себя объявлять? Посидят, подумают и поймут, что они — только крепость. Сдадутся, и я их там же оставлю, возьму на службу к себе. Хороший гарнизон. Уважаю.

Пришлось двигаться к столице обходными путями на юго-запад, где в районе города Ухойлин нам преградила путь очередная китайская армия. Перед нами лежала дикая и мрачная теснина длиной около двадцати километров, зажатая горами и укрепленная фортификационной системой. Китайцы чувствовали себя уверенно, поэтому, когда дивизия Чжирхо в какой уже раз бросилась от них наутек, попытались догнать и напоролись на лобовой удар нашей тяжелой конницы. "Трупы лежали друг на друге, как поваленные деревья." Чжирхо рассказывал. Скучно слушать. Неужели трудно запомнить: не надо преследовать убегающих в панике монголов. Стойте, где стояли. Кхм. Правда, все равно стрелами выкосим.

В общем, армия была. После нее, наконец, мы вышли через проход в горах на бескрайнюю равнину, на которой находится столица Цинь — Жунду, со всеми своими башнями и дворцами. Город, из-под стен которого год назад меня еле вытащили. Для того, чтобы у императора не оставалось детских иллюзий, Мухали сходу взял два соседних города: Чжочжоу и Инчжоу. Вполне приличные укрепления. Смотри, император, так будет с каждым!

А императору было наплевать на наши разъяснения и намеки. Ему вообще было на все наплевать. Умер он. Явившийся в столицу после северного разгрома генерал Хушаху в связи с критическими днями Цинь был поставлен на столичную оборону, но ежедневно получал угрозы, пинки и тычки с намеками и разъяснениями: мол, разговор с ним еще не окончен. Подожди, уйдут монголы, и ты за все ответишь! Терпежка у опального генерала закончилась, он ввел свои войска во дворец, велел прикончить глупого императора Вышао и назначил нового. Естественно, Ваньяна, теперь уже — Сюня! Так и хочется сказать — четвертого. Но, поскольку при назначении императора у них, по тысячелетней традиции, меняются имена, этот получил имя — Удабу. Так себе имячко. Лучше бы, как Шариков, наследственное оставил.

С севера к нам на воссоединение под столицей выходила часть войск Чжирхо, и битый, но упрямый делатель королей Хушаху, собрав стотысячную армию, решил поприжать Мухали. Да не один, а взял себе в помощь тоже битого генерала Чжуге Гаоцзи. Разумное решение — не дать соединиться. Что ж ты раньше молчал о своих талантах? Сосредоточив армию на берегу реки Хойхе, он спокойно, через водную гладь, наблюдал, как мы накапливаемся. Утопить, наверное, хотел, но мы двинулись через мост, и генерал Чжуге, оставленный его охранять, ничего не смог сделать. На второй день мост был наш, переправа состоялась, китайские войска были приведены в большое замешательство. Для этого мы использовали стрелы и мечи. Соединение с Чжирхо у стен Жунду прошло успешно. Еще более успешное применение получил опыт генерала Хушаху. Испугавшийся ответственности за провал операции генерал Чжуге зарезал Хушаху так же, как тот — императора. Всегда бы так, нам работы меньше.

Решили: пока императорский двор занят таким полезным делом — не отвлекать их по пустякам от обычной дворцовой жизни. Пусть и дальше друг друга режут, травят, душат, форсировать штурм не будем, выделим дивизию для блокады и продолжим уже наши дела. Хотя кое-кто позволял себе сомневаться в изначально утвержденном плане и требовал немедленного штурма. Как же, все-таки грабить привыкли. И ведь видели, что я недоволен, молчу. Пару генералов пришлось отправить домой, в степь, остыть. Поэтому Мухали сам развивал наше наступление на юг от Жунду, захватив Бочжоу и занимаясь формированием вспомогательных китайских частей.

На юге от столицы проживают преимущественно китайцы, и никакого желания умирать за правящую династию чурдженов они не испытывали. Даже расхотели становиться чиновниками и офицерами империи Цинь, право на это им было даровано указом предыдущего императора. Оценили наши скромные успехи в борьбе со своими поработителями. Желающих вступить в непобедимые ряды монголов было столько, что Мухали организовал из них единую войсковую единицу численностью около ста тысяч бывших воинов империи. Командует ею потомственный генерал Ши Тяньсян. Она самостоятельно решала поставленные задачи и вскоре получила почетное прозвище — "Черная Армия". Это Китай, ребята, сотню здесь в микроскоп не видно.

Главным делом Мухали было координировать их действия в борьбе с чурдженскими армейскими группировками. Воевали хорошо, претензий к качеству нет. Вообще люди всегда воюют хорошо, если цель им ясна и близка, а командиры не идиоты и не скоты. Берегут людей и болеют душой за дело. А не дачи лепят и не ордена друг другу на грудь изобретают. В общем, ясно, без орденов и денег Черная Армия била чурдженские части в хвост и в гриву. Кроме них у нас уже было сорок шесть сводных бригад, разбросанных по всем фронтам. Треть имела в своем составе необученную массу крестьян, а тридцать были вполне профессиональной пехотой, в полтора раза превышающей по общей численности Черную Армию.

Если учесть стотысячную армию киданей и около тридцати тысяч пехоты Си Ся, на нашей стороне были сосредоточены китайские силы, ненамного меньшие действующей армии Цинь. Почти четыреста тысяч китайцев встали под наши знамена. Империя ответила на это массовым призывом крестьян, горожан и вообще — всех, кто ей попадался под руку. Эта плоховооруженная и необученная аморфная человеческая масса кидалась во все места наших прорывов, истреблялась и снова набиралась за какой-то месяц. Иногда возникало ощущение, что император готов положить на алтарь весь народ ради сохранения династии и кажущейся, опереточной, личной власти.

Никогда не понимал таких людей: власть ради власти, пусть даже в домоуправлении, собесе или иной жалкой конторе. Давить людей, упиваться их унижением. Как это роднило в моих глазах начальника задрипанного участка и некоторых товарищей и господ из высших эшелонов. И людей из высших эшелонов это роднит. Подумаешь, лапа волосатее. У каждого свой участок.

Вспомним, вспомним монгольские степи

Голубой Керулен, золотой Онон

Мы, внушившие страх и трепет

Тем, кто еще не покорен...

Приблизительно, если перевести на русский. Вот так за пять лет наши самодеятельные поэты переиначили песню Берковского, услышанную когда-то Боорчу в моем исполнении. Мелодию еще можно узнать, а слова для него тогда здорово подправил. С тех пор жизнь и война вносят в текст свои коррективы... Теперешний обратный перевод как раз на Гимн СССР ложится. "Славься Отечество наше свободное"... Но, все равно, как щемит сердце, когда на чужой планете бог знает через сколько лет поймаешь в ночи на излете знакомую мелодию в звучании хриплых мужских голосов и плохо различимые издалека слова сами складываются в такие родные строки, губы щепчут...

И, когда над ними грянул смертный гром,

Нам судьба иное начертала,

Нам, не призывному, нам, не приписному

Воинству окрестного квартала.

Вспомните, ребята, вспомните, ребята,

Разве это выразить словами,

Как они стояли у военкомата

С бритыми навечно головами.

Вспомним их сегодня всех до одного,

Вымостивших страшную дорогу.

Скоро кроме нас уже не будет никого,

Кто вместе с ними слушал первую тревогу.

Песнь воинов Чингизхана...

Настроение в песне сохранили, глубинный смысл, то о чем думаешь и о чем вспоминаешь. Что всех нас объединяет. Несмотря на разделяющие века и пространства. Мужчины.

Спасибо.

Общая цель на этот год была — взять под наш контроль ту часть Китая, которая находится к северу от Желтой реки — Хуанхэ. Дивизии Чагатая и Октая под общим руководством Зучи отправились к югу от хребта Тайханьшань, разорять всю срединную часть их любимой, изъезженной вдоль и поперек провинции Шанси, с конечной целью — выходом к Хуанхэ. В бассейне реки Фынь, делящей тот район пополам, с севера на юг, они должны взять главные на реке города: Биньян, Фучжоу и Сучжоу, а также захватить столицу края, хорошо укрепленный Тайюань. Как обычно: атакой с тыла или ворвавшись в открытые ворота. Их проблемы. Думаю, справятся.

Центральная группа под руководством Собутая, захватив Хэбэй и Шандунь, вышла на берега Хуанхэ, взяла штурмом все города и городки этих провинций, не успевшие вовремя открыть ворота. От стен столицы до самого берега Желтой реки тянутся бесконечные равнинные поля: рис, просо, неизвестные мне злаки. Зеленеют сады, каждое селение окружено кольцом огородов. Мы прошли не менее пятисот километров. Гигантский, благодатный край.

Достигнув Хуанхэ, двинулись на юго-восток, пересекли плодородную долину Шаньдун и заняли ее главный город Цзинань, где я с удовольствием посмотрел на китайскую средневековую жизнь и ознакомился с местными достопримечательностями. Нет слов. В моем мире ничего подобного не сохранилось, и все исторические реконструкции — жалкая подделка. Народ вызывает восхищение своим трудолюбием и талантом. На каждом сантиметре что-то выращивают. Каждая вещь проникнута любовью творца, мастерство не имеет границ. Люди не жалеют жизни для достижения совершенства во всем, чем занимаются.

А национальный характер подкачал. Доколе можно терпеть, что тобой помыкают? Веками? С другой стороны, если бы у китайцев был характер монголов, весь мир стерли бы с лица земли, аккуратно разравняли и чем-то засеяли. Не нравится? А какой бы был урожай!

Держа на востоке горный массив Тайхан, мы достигли самой южной точки провинции Хайдун и вышли к заливным землям, по которым Хуанхэ выходит к своей дельте. Поскольку Чжирхо отправился опекать братьев и учить их жизни на личном примере, его группа двигалась на восток под командованием Бота. Дойдя до морского берега, Бот повернул вдоль побережья на север, разграбил провинцию Ляоси и взял города Луаньчжоу, Цзиджоу и Пинпуань. Они там самые крупные и защищенные, остальные сами сдались.

Итак все три группы вышли на запланированные рубежи. А где Собутай? Да вон он, рожа веселая! С нами Собутай, куда он от нас денется.

В захваченном Мухали Мичжоу стали погибать монголы. Их находили утром с перерезанным горлом. Находили днем, утонувшими в колодце. Несколько человек отравились, установить, что они ели — не удалось. Помню китайские яды, которые действуют только через полгода. Один такой могу приготовить сам, буквально из подручных средств. Возможно, здесь его еще не изобрели. Причины таких действий населения непонятны. Никто не может сказать, что явилось отправной точкой. Перспективы как раз-таки ясны. Я отдал прямой приказ Мухали. В Мичжоу больше нет населения.

После захвата крепости Дайкоу оставил Мухали продолжать дело завоевания провинции Хабэй и отправился назад, к столице Цинь.

Таким был этот прошедший год. Тысяча двести... Мусульмане называют точно, какой этот год по хиджре, но не могут перевести на понятное для меня исчисление. Христиане ссылаются на дату сотворения мира и не могут сказать, сколько лет прошло от Рождества Христова. Нет привязки. Просто — таким был этот год...

Глава 18

Лет тридцать, пока жил в своем прежнем мире, когда заходил в православный храм, указывал в поминальной записке и ставил свечу за упокой души Евтихия. Конечно, не только ему, но и всем моим родным и близким, за эти годы список все увеличивался. Евтихий шел в нем сразу за моей бабушкой по матери. Настоящего имени его я не знал, никто не знал, спросить было не у кого. Они звали его Евтиш. В декабре сорок первого года в дом на Литейном, где они жили, попала бомба. Точнее, она попала в кухню, пройдя через крышу все этажи насквозь, и разорвалась в подвале. Когда дом осыпался, остались стоять две угловые стены, и бабушке объяснили, что взрыв был с той стороны. Мать в свои двенадцать как-то уже устроилась на почту, а младшие были с бабушкой, она работала в летном училище, и курсанты в обед подкармливали детей. Время было такое, бабушке выдали какие-то вещи и ордер на комнату в трехкомнатной коммуналке на Лиговке. Одна комната оказалась пустой, а в другой жил Евтиш. Он работал на хлебозаводе и, как все, опухал от голода. Нормы урезали до минимума, нечего было обменять на хлеб, комната стояла пустой. Евтиш последний раз сходил на работу и принес бабушке несколько буханок хлеба для детей. Сам он есть уже не мог и на другой день умер. Это было в январе тысяча девятьсот сорок второго года. Мама и одна из младших сестер выжили. Пока была жива бабушка, я как-то не задумывался об этом. Этот долг перешел на меня уже после ее смерти.

...За первых два зимних месяца начавшегося нового года наши войска по всему северному побережью Желтой реки заняли более девяноста городов. Теперь стало проще посчитать города, не занятые нами на оккупированной территории Китая, таковых, вместе со столицей, осталось четырнадцать. А без нее — чертова дюжина, что дает недвусмысленный намек. Взять столицу, и дело с концом! Страна получит долгожданный покой. Оставшаяся чертова дюжина мне кажется очень несчастливым числом. Все незанятые города или находятся в кольце осады, или у нас уже не хватает сил ее организовать. Добраться до них мы пока не в состоянии.

Если процесс затянуть, необрабатываемые поля зарастут сорняками, а где и соберут селяне урожай — пропадет. Обе стороны ведут активные боевые действия, не обращая внимания на суетящихся под ногами крестьян. Так продолжать нельзя, в стране может начаться голод. Императору уже все равно, а мне здесь еще жить. И народ хороший. Для начала — объявим передышку: пусть кони и люди отдохнут. Циньские войска вряд ли сейчас способны по собственному почину развернуть боевые действия и продолжить конфликт. Скорее, они воспользуются затишьем для зализывания ран и пополнения армии с ближайших полей и огородов. Но крестьяне хоть что-то соберут для своих семей, успеют припрятать, пока вновь конские армады не понесутся, разбрасывая копытами грязь, через их жалкие засеянные клочки за убегающим врагом, и толпы обезумевших людей в одинаковых доспехах не продолжат заливать кровью улицы и площади городов.

Мы же проведем эти месяцы у стен столицы, ожидая, когда у императора проснется совесть. Благоразумие. Страх. А ничего не проснется — начнем убивать по императору в месяц, замучаются новых выбирать. В столице миллион народа, только голода и эпидемий мне там не хватало. Брать эти укрепления в лоб — это сколько же народа я положу? А на пяток императоров у меня в столице людей хватит, это мы до императора доведем. Этот не поверит — следующего подождем. Пока умного не назначат.

Идем к столице и там подождем.

Когда-нибудь мимо нашего порога пронесут труп врага. Императора.

Занятная, вообще-то, вещь — геополитика. С людьми все понятно, стайные животные. А вот с таким проявлением на уровне государств интересно было столкнуться. Необычно. Не ожидал. Ну, то, что Си Ся официально объявила Цинь войну и заявила о начале полномасштабных военных действий с привлечением всех своих вооруженных сил — это понятно. Уже два года грызут дырку в боку империи, теперь желают войти в коалицию стран-победителей на законном основании. Шакалы, что с них взять. А вот поведение империи Сун, разорвавшей дипломатические отношения с Цинь в столь драматический для них момент... Это — да. Рассчитывают отмежеваться и доказать мне, что они не китайцы? Китайцы, но не те, которые?.. Пинают дохлого льва? Прямо как княжества древней Руси. Но те были мелкая шваль, многолетней сварой ослабившая свои карликовые государства, не с меньшим энтузиазмом вырезавшие собственный народ, не чуравшиеся прямого предательства национальных (чтобы они еще об этом думали!!!) интересов. А эти-то куда? Да, занятно.

Цели у нас, конечно, разные, а методы — одинаковые. Нет у меня других методов против Кости Сапрыкина. С первого года войны действовал запрет на убийство ремесленников: кузнецов, гончаров, строителей и прочего мастерового люда. И какая-то часть захваченных отрядами людей все время отправлялась в Монголию — для ассимиляции. Этот вопрос мы обсудили с Бортэ еще до начала военных действий, понимая, что пленные будут. Прибывших ремесленников разбрасывали по стойбищам. Едой и кровом на первых порах их обеспечивали, а дальше — старайся сам, на еду надо заработать. Нет привычного исходного материала — крутись, пытайся принести пользу людям. Тысяч до сорока в год таких мастеров переправляли. Своих ПТУ нет, а промышленность — хоть кустарную, заиметь хочется.

Большинство прижилось, хотя, конечно, внимания им уделяется меньше, чем коренным монголам. Но коз пасти не заставляют, люди видят свой интерес. Через поколение-два совсем перемешаются и, может быть, у народа появится какая-то техническая китайская жилка. Все же люди. Сколько не пинай своего раба, а правнуки у тебя с ним все равно будут общие. Мы, старики, внукам не указ. У них — Любовь!

Ну, а в этом году из-за захвата огромного числа городов надо просто спасать мастеров от голода. В эти времена их продукция здесь никому не нужна, могут не выжить. Количество людей на переходе границы с Монголией уже несколько сотен тысяч, особо и не считают. Трудный будет год для Бортэ, население ударно, на четверть, если не на треть, возрастет, и всех надо накормить. В письмах пишет, что справится. Не знаю.

Всех обнаруженных строителей, каменщиков — также вывозим, некому в Цинь будет восстанавливать разрушенные укрепления и стены городов. Этих отправим к северному свату, пусть хоть попытается что-то строить. Избы какие-нибудь. Бортэ кормежкой обеспечит, может — дело сдвинется? Писцов и прочих грамотеев отправляем к венграм на проверку, а потом уже назад, в нашу часть Китая, опять заберем. Придется людям эти годы по миру походить. Сначала туда, а успокоится здесь жизнь — сюда, назад границу откроем. Жертвы еще будут, организация хромает, не рассчитывал я на такой поток. Но голод и болезни на местах больше народу выморили бы, а так — все-таки шанс. Это я себя успокаиваю. Больше некому.

Дошло до императора мое послание. Вот и этот прыщ уже не сомневается: раз пообещал — выполню. Жить хочет, животное. Слово хана — золотое слово. Договоримся — и чего не жить? Всю мразь на земле мне все равно не уничтожить. А разная мелкая мразь и похуже императора бывает, на мой век хватит. Только, чтобы переговоры не затянул. Также скажется на его здоровье, как и молчание. Слово серебро, это верно, а молчание — смерть, а не золото. О золоте разговор отдельный.

Итак, что делаем мы: подписываем договор о перемирии, отводим войска от столицы и успокаиваем свои враждебные чувства. Реально? Да. Крестьяне урожай соберут, города накормят. Голода в стране не будет. Хорошо. Войска на плато отведем и малость к реке отпятимся. Проведем демаркационную линию километрах в ста-двухстах от Жунду и подождем, как дальше жизнь покатится. А там видно будет. Насчет чувств — тоже будем стараться.

Я Си Ся пять лет назад примучил и враждебные чувства к ней за это время у меня раза в два ослабли. Другими, правда, чувствами заменились, но выбора-то у меня — нет? Сами возникают. Так что, дайте срок, ведите себя хорошо — и враждебные чувства тоже успокоятся. Мы и без чувств нормальные парни и дело привыкли делать до конца. Все. Нет у меня претензий к нашим обязательствам.

Так, теперь, в чем обязуется империя Цинь в лице императора, в интересующем нас порядке?

Первое. Признается полная и безоговорочная независимость Железной империи киданей в существующих на данный момент границах.

Второе. Все присутствующие под столицей войска получают единовременный выкуп за снятие блокады в виде золота, серебра, тканей и товаров, столько — сколько смогут увезти.

Ну, золота и серебра много не дадут, товары постараются подсунуть, сбыт залежалого организовать. Что кочевники в качестве понимают? Придется на приемку наших китайских друзей поставить, пусть отбраковывают. Хитрый император, а дурак. Что мне стоит цепочку всадников организовать до ближайшего укромного места? Да хоть пятьдесят километров в цепочке, народа у меня хватит. Там товар сдадут перевозчикам и опять в круг встанут. Такой насос бесконечно долго может сосать.

Значит, вывод такой. Выкуп на мое усмотрение, пока не посчитаю достаточным. А тогда — и веревочку неси. В пути и веревочка пригодится. Все по Гоголю.

Третье. Пятьсот девочек, пятьсот мальчиков и три тысячи лошадей.

Генофонд раздает, количество едоков уменьшает, кавалерию ослабляет. Детей любых берем, даже если больных и ослабленных подсунет. Вылечим. Ну, а лошадей? Держись, император, лучших заберем!

Четвертое. Принцессу мне в жены.

Что ж, не долго быть перемирию... Только отдохнуть успеем и караваны в степь переправить. Все-таки надо подождать до конца лета, дать крестьянам собрать урожай.

А если — сразу чудить начнет? Потерпим, не развалимся. Ну, держись, император! Согласен. Подписываю.

Это уже даже не смешно. Не успела моя новая нареченная невеста, принцесса Цзи Гуо, добраться с обозом до Великой стены, как императора обуяла охота к перемене мест. Защита столичных стен его явно не устраивала, поверил, что, пожелай я его смерти, это не преграда, и рванул от меня подальше, за Хуанхэ, в южную столицу Кайфын. Укреплена южная столица не в пример слабее северной, но — когда еще Чингизхан туда попадет? А по немощности и старости, может, вообще не поедет. Климат менять в таком возрасте не стоит, город почти в тропической зоне. Надежда на мой кондратий при игре в догонялки показались ему вполне обоснованной.

Это произошло в середине лета, урожай еще зрел на полях, и я махнул рукой. Пропустили. А гаденыш решил, что не заметили. Или это перепады его настроений? Почувствовав себя в безопасности за горными хребтами, он сразу наплевал на наш договор о перемирии и разослал во все стороны депеши с указаниями войскам, еще сохранившимся под его контролем, начать наступление. И первый удар был нанесен по первому пункту нашего договора — независимой Железной империи киданей. Очередная четырехсоттысячная армия под командованием Пусянь Ваньну, губернатора Сяньпина, разгромила в тяжелых боях неокрепшую армию молодой империи, пользуясь четырехкратным превосходством в численности и отсутствием поблизости хотя бы одной монгольской дивизии. Столица Железной империи Ляолян (бывшая восточная столица империи Цинь) пала, император Елюй перешел к партизанской войне на крохотном кусочке сохраненной имперской территории. Хороший щелчок мне по носу.

Кроме того, император явил мне подтверждение того, что он умеет думать. Когда сильно допечет. С чего это я его так уверенно предупреждал о последствиях? Слово хана — золотое слово! Явно же, не на понт брал? Кто же его убивать должен был? А потом и всех последующих, неразумных. И, проезжая через Лянсян, расположенный к юго-востоку от столицы, император отдал приказ разоружить сопровождающие его гвардейские отряды, а оружие возвратить в дворцовые хранилища. Допер. Но на этом мысль у него иссякла. Гвардейцы взбунтовались, возмутились предательским бегством императора из дорогой каждому циньскому сердцу столицы и отказались разоружаться. Еще и командира гвардии убили. Выбрали из своих славных рядов новых командиров: Чжоду, Бэйшера и Джапара, тут же пославших мне гонцов с известием о сложившихся обстоятельствах, принесением мне покорности от лица всей императорской гвардии и за новыми инструкциями.

Приказал им возвращаться в столицу, ждать от меня подкрепления и потихоньку готовить осаду. Взять Жунду силами гвардии, даже императорской, не вижу возможности. Слишком большой город, перебьют моих бойцов до прихода основных сил. Информация в столицу просочилась, и генерал Ваньян Чен, старый неудачник, пытался остановить гвардейцев на мосту при подходе к Жунду. На том самом мосту, где подрались два генерала и один зарезал другого — не мог смотреть ему в глаза, стыдился поражения. Очередной Ваньян поступил мудро, с собой никого не брал, стыдиться нечего, никто из своих ничего не видел. А чужие все врут. Как бы то ни было, подошел, наконец, наш корпус Минганя, того самого, что был послом, а потом, не сходя с места, к нам эмигрировал, и совместно с гвардейцами приступил к очередной блокаде и осаде всем надоевшей столицы Цинь — города Жунду.

А я послал отряд преследования в погоню за сбежавшим императором. Может, поймают, пока через реку переправиться не успел. Вот же, гад!

Ни одно доброе дело не остается безнаказанным. А разной сволочи почему-то чаще всего удается выйти сухим из воды. Так... мысли вслух. Настроение...

СССР и Германия второй половины двадцатого века. Нас каждая тля тыкала мордой в дерьмо за оккупацию половины Европы сталинским режимом, а слегка раскаявшихся немцев быстро и ласково приняло в свои объятия мировое сообщество. Где бы они были, если бы СССР не сломал хребет гитлеровской машины? Или в каких-то своих расчетах обнаружили вариант спасения США? Даже новая, территориально и материально ободранная как липка, Россия, пару раз в год по-прежнему получала плевки за неизжитые грехи сталинизма. Привычно стучали по кумполу — лагеря, Катынь, имперскость. Всех не помню. Походя, между делом — щелбан по покорно склоненной стриженной голове. А как иначе? — мир спасли от коричневой чумы. Ну вот.

Впереди всех ждали осень и зима. Цинь, несмотря на разгром Железной империи, находилась в жалком состоянии, и я решил провести пересменку дивизий, вывести в нашу степь наиболее потрепанные части и дать им просто отдохнуть. Год войны лег на их плечи неравномерно, некоторые, не ощущая серьезного сопротивления, даже расслабились от вольготной жизни в гарнизонах. Другие же все это время, теряя товарищей, прорубались через стоящие насмерть китайские войска. То есть, я планировал забрать десять дивизий и вместо них ввести свежие шесть. Небольшие гарнизоны, оставленные по всей стране, решил поменять в течении года в рабочем порядке. Две своих уставших дивизии полностью менял на две свежие сват онгут. За год аж лосниться стал, глаз совсем уже не видно. Но дело свое знает, ни грошика, ни соломинки не пропало в обозах. И люди, дошедшие до него, все откормлены и переправлены дальше в степь.

Вроде бы, все хорошо? Только опять брюхо ноет.

Все-таки не зря брюхо сигналило, только предпринять я ничего не успел. Да и что предпринять можно за два дня? Раньше надо было думать, интеллигент паршивый! Брать из последних сил столицу, давить всю эту сволочь и оставшиеся тринадцать городов. Кровью бы умылись, но — и все! Закончилось бы. А сейчас — новый тур войны, и людей в нем погибнет никак не меньше. Сто тысяч в Железной империи уже мертвы.

Унося свою драгоценную задницу из столицы, император оставил там настоящую мину. Своего старшего сына, наследника престола и такого же дурака, как и отец. В ближайшее окружение прынца затесалось несколько квасных патриотов, восторженных юнцов, мечтающих о восстановлении былой славы империи, сокрушительных победах над врагами. В общем, несли всякий бред, но прынц загорелся идеей, решил возглавить национально-освободительное движение.

Бредом это называю потому, что для восстановления престижа империи не надо красть, пьянствовать и развратничать, надо работать. Экономика не разграбленная нужна, к людям надо по-людски относиться, а не пировать во время чумы, не торговать своими детьми и женщинами. Поменьше оргий, гламура и вечеринок с певцами — на папины деньги. Это для молодежи и прынцев. А взрослые и так все знают, но продолжают красть. У взрослых солидных циньцев такие речи только циничную усмешку вызывают. Уговорили идиота, объявил он себя Верховым Правителем Китая, то есть империи Цинь, пока папа отсутствует. Ну, объявил и объявил, чего я-то ругаюсь? А потому ругаюсь, что народ в Цинь простой, не испорченный и привык доверять вышестоящим. Получив такой призыв, он повсеместно возбудился и приступил к уничтожению моих гарнизонов, очередному захвату крепостей и городов. Так что, тонкий слой монголов, намазанный на китайский бутерброд, можно считать уже слизанным. Для нас о серьезных боях речи нет, оставшуюся в стране шушеру можно веником гонять, но погибли монголы, и теперь погибнет очень много китайцев. А за что? За глупую, пьяную болтовню этого мажора? И, ведь наверняка еще и улизнет, а то бы мы из него героя китайского народа сделали. Поймаем — сделаем!

Вот и придется мне рокировку дивизий производить в спешном порядке, а не в спокойном режиме, и порциями отправлять на войну. Одна часть вышла — другая зашла. А циньцы там людей избивают, пока помощь задерживается.

Осенью раскисшие дороги восточных областей империи заполонили наша китайская пехота и монгольская кавалерия. Это Мухали, получив две свежие дивизии, шел на выручку остаткам армии Железной империи. Сходу захватил Цзиньчжоу и, передохнув там от тягот пути по осенним разбитым дорогам, как всегда, обманом взял Ляолян. Столицу Железной империи. Вслед за этим нам сразу покорилась вся провинция Ляодун. Никто не удивлен, даже китайцы. Империя восстановлена в прежних границах. Непобедимый генерал Пусянь Ваньну, не вступая в сражение, отошел на восток к городу Цзюляньчену. И за что погибло сто тысяч солдат? Одну дивизию Мухали отправил на поддержку осаждающим Жунду, а сам остался зимовать в Железной империи, оказывая моральную поддержку киданьскому императору, занятому восстановлением армии и властных структур.

Еще четыре свежих дивизии получил Собутай. Его марш по северным провинциям восстановил прежнее положение в близлежащих к стене районах империи, но глубоко на юг он пока не пошел. Что сделано — то сделано. Что смогли сохранить — то сохранили. Выматывать свежие дивизии в боях я не стал. И так разогнавшийся Собутай прихватил кусок Кореи, но ехать на место и разбираться — у меня не было ни сил, ни желания. Нам бы с Цинь разобраться, а для этого — в следующем году возьмем столицу окончательно. От нее и будем плясать. Но, чувствую, что здесь волынка на долгие годы. Император за рекой, когда мы еще до него доберемся, а он все это время будет продолжать будоражить страну, слать резервы, гнать крестьян под наши мечи. Только силой этот нарыв можно раздавить. И жестокостью. Слишком много жертв. Это работа для Собутая. Не хочу туда больше ехать. Бесконечная война не для меня. Надо посмотреть, что в мире делается. И с собой разобраться.

...Я думал, такая длительная война тяжело отразится на Монголии. Объективных причин для этого не было, но на меня влияли привычные стереотипы разрухи и послевоенных будней России времен гражданской или Отечественной войн. Нет, все было не так. Наши потери за четыре года военных действий составили менее двадцати тысяч человек. Даже на призыв в армию образовалась своего рода очередь из юношей, вошедших в возраст воина. Боорчу, занимавший все это время пост военного комиссара Монголии, организовал что-то вроде соревнований по военным дисциплинам — для отбора лучших в очередное пополнение. На демографической ситуации война тоже не сказалась, по крайней мере — на отсутствие младенцев никто не жаловался. Возможно, сработали более-менее регулярные замены уставших дивизий, народ все успевал. Или штатские оказали поддержку?

Везде, где проезжали, видел очень много китайцев. Той радости, с которой меня встречали монголы, они, конечно, не проявляли, но притеснений тоже не заметил. Какая-то прибитость чувствовалась в их поведении и даже позах. Или это привычка ждать окрика и удара? Монголы завоеватели и монголы дома — это два совершенно разных типа людей. На родине монгол одевает сюртук запретов Ясы. У нас даже есть в одиночку, если присутствуют другие люди, нельзя. Едят все присутствующие и — ни один не должен есть более другого. Китаец просто по закону не может остаться голодным. Сразу после появления пленных на нашей земле я ввел в Ясу штраф за убийство китайца. Они еще не монголы. А воина карать смертью? Ему завтра в бой идти.

После Афганистана долго чувствовал себя неуютно. Рефлексы. Новым жителям нашей страны надо поднять голову, оценить реальность и снова жить. В результате гигантского поступления ремесленников нет никакого разговора о нехватке мужчин в мирной жизни. Трудолюбивы. Скорее, мужчинам монголам потом придется жаловаться на нехватку подруг. А пока каждый воин завалил семью трофеями. Так что, у всех монголов нормальная жизнь. И у китайцев будет, надеюсь.

Моральный настрой изменился. Люди опять привыкли к войне. Для них это нормально, никакого психологического дискомфорта нет. Тем более — победители. Дискомфорт только у меня, меня не здесь и не так воспитывали.

После всех этих лет Бортэ — единственная, с кем пока смогу и хочу говорить. Не доезжая до привычных мест наших стоянок, остановился и пригласил ее ко мне приехать. Не готов еще встречаться со всей семьей. При мысли, как их увижу... Что-то тяжелое в груди. Сначала буду привыкать к Бортэ, а там посмотрим. Я тоже китаец. Должен поднять голову и снова жить. С этим... Надо жить.

Каждый раз, когда, ужаснувшись количеству принесенных жертв, я пытаюсь приостановить эту вечную мясорубку войны, на меня наваливается бездна новых смертей, числом, превышающим все мыслимые пределы. Любое проявление моей жалости карается с невероятной жестокостью. Любая попытка сохранить их жизни, найти иные решения оказывается чудовищной ошибкой, приводящей к полному разгрому моих намерений и все новым и новым жертвам. Их уже миллионы. И я не знаю, как это остановить. Мы сцепились с империей в схватке, как два бешенных волка, ее горло в моей пасти, но если разожму челюсти — она меня загрызет. Мы не сможем остановить эту бесконечную войну, пока не победим. Впереди — еще больше смертей, и лишь холодная расчетливая жестокость может приблизить победу и прекратить весь этот ужас. Только мои потомки могли бы создать великий Союз Китая и Монголии, но я этого уже не увижу, на мою долю придется только война. Но где — не гарантии, а хотя бы надежда на то, что мои идеи о всеобщем равенстве наших народов перед человеческими законами в этом будущем Союзе будут воплощены моими преемниками?..

Не окажется ли Китай под пятой завоевателей монголов? Не положил ли я начала разрушению великой цивилизации толпами озверелых дикарей? Я начал дело, которое не смогу завершить, жизни не хватит.

Еще у меня теперь есть Люська. Люся — это имя устраивает и ее, и меня. Я ее так назвал. Имя как бы китайское, национальность не установлена. Ей уже четырнадцать. И любовница, и жена, и боевая подруга. Мне шестьдесят три должно было бы исполниться. Это — мой контролер всего груза вины, крови и боли, который повис на плечах за годы войны. Еще в первые месяцы я обучил ее многим способам защиты своей жизни и понял, что ее научили до меня. Ну, запас кармана не тянет. Каждую ночь, засыпая рядом с Люськой, знаю, что могу не проснуться. Я не боюсь смерти, мы оба это понимаем, но не хочу умирать калекой. Каждый день контролер решает, не превысил ли груз моих грехов все отпущенные пределы. Этот ребенок всю войну был рядом и видел то, что обычные воины не могут себе представить.

Вот такая у нас жизнь. Любит меня за что-то, могла бы уйти в любой момент, я бы золота дал и охрану. Может, начальство ей не позволяет? Давно появилось ощущение, что ее для меня специально вырастили и воспитали. Или империя Сун, или хорезмшах Мухаммад. Возможно, кто-то из Индии. Менее вероятен вариант Японии, Кореи и пресловутой Си Ся. Любит, но прикажут — убьет. Нет. Прикажут — не убьет. Убьет, если кровь на мне любовь ее перевесит.

Жаль, в окружающем мире жизнь не замирает ни на секунду. Никак. Все те же, все то же. Политические будни средневековья, ни сна, ни отпуска. В девяносто восьмом приятель выбрался на август в Марокко, таким павлином ходил перед отъездом. Жизнь! Хороша!!! Приехал, скупнулся, а через неделю все кредитки оказались заблокированы — дефолт на Родине. Цивилизации захотел, налом побрезговал. На зубах вполз в страну и тут же был арестован. Спустя пару недель выпустили, разобрались, что это оставленный на хозяйстве зам начудил в панике, прокладываясь фальшивыми векселями, фирму пустил по ветру, долгов понавешал. Сначала убили зама, менты не успели врубиться в тему, (целыми днями свою валюту переворачивали — время урожайное). А к концу месяца и "сам" отбыл на небеса. Такие деньги вернуть стало уже нереально, кредиторы дали отмашку, нужен был ясный намек для прочих. Остался в памяти — счастливый, гордый, предотпускной.

Ну, что тут у нас?

Самарканд два года назад разорен войсками Мухаммада. По уму правильно, хан Усман предал союзника, но такая резня... Надо же, в нашей истории я об этом даже не слыхал. Наверное, это только здесь произошло, особо злобный хорезмшах попался. Нам от этого не легче, эдакая гроза у западных границ гремит и сверкает. Уже к Газне подступил. Хана Газне, очевидно, зря не сдаются, может — не всех вырежет. И государство Гуридов, считай, умерло. Это он уже где-то в Индии? Хорошо бы, персами теперь увлекся. Отвлекся бы от нас.

Сельджуки, халифат, да — даже на восток через Мекран пойти? Есть же еще — куда. А если на восток, да за Отрар? Опять меркиты зашевелились, снова домой собираются. Не дай бог, с хорезмшахом в команде. И от империи Кучлука в любой момент можно ждать чего угодно.

Вот тебе и десять лет ожидаемой передышки. Что-то не выходит у меня пока десяти лет? С хорезмшахом надо как-то войну оттянуть. Сейчас не выдержим...

Не в ногах же у него валяться? Напряжем шпионов, пусть влияют на обстановку, золота им зашлем. Посольство бы надо собрать, но боюсь — только раздразним...

Двое сыновей у меня родились после начала войны: Харачар у Хулан и Хархад у Есуген, но не довелось мне их повидать, маленькими умерли, не перенесли первой зимы. Похоронили их рядом с моим первенцем, Чахуром. На могилках побывал. Вот так она, война. Вот так...

— Нашей стране нужна столица. Всякое нормальное государство в ней нуждается. А пока столицей является моя Ставка. Покажем окружающим странам, что кочевники — нормальный, цивилизованный народ. Может, потом продолжим еще города строить. Это первый аргумент. А второй — надо строить город мастеров. Место выберем в восточной части страны, на западе пока неспокойно, хватит — нахлебались мои мастера за свою жизнь всяких передряг. Строить станем в предгорьях, чтобы неподалеку открыть каменоломни, где камень легко добывать и вывозить, материал для строительства должен быть местный. Рядом должна протекать река, лучше — ее истоки, чтобы не пересыхала в засуху и воды было вдоволь круглый год. Дома возведут китайские строители. Прототипом взять их средний размер и качество в столице Цинь.

В первую очередь построим кварталы ремесленников, жилье для тех же строителей, и не времянки, а капитальные строения на десятки, если не на сотни лет. Все расходы берет на себя государство. Затем приступим к строительству кварталов торговцев и торговых рядов. Здесь государство оплатит строительство только для местных жителей, иноземные купцы должны будут рассчитываться по минимальным расценкам. Можно — с отсрочкой платежа, пока торговля не наладится. Улицы планировать широкими, прямыми, оставлять место для возможного расширения кварталов за счет степи. Далее — построим храмы для всех религиозных конфессий, чтобы будущие горожане не испытывали сложностей с отправлением религиозных обрядов в соответствии со своей верой. Предусмотреть их максимальное удаление друг от друга в черте города во избежание религиозных волнений. Следующим этапом должно стать строительство кварталов для зарубежных послов и их свиты. А затем — административных зданий государства Монголия. Только после этого можно приступить к строительству дворца для меня и обязать знать за свой счет возвести себе дворцы и хоромы. Пока — никаких стен и оборонительных сооружений, ограничивающих периметр города.

К весне создадим экспертную группу из самых уважаемых китайцев-строителей. Срок им для выбора места — три месяца. Повозить по востоку страны. С лета начать приготовления к строительству, и в начале осени приступить. Следующей зимой уже должны окончательно завершить свои прикидки и предоставить смету на наступивший год. Все, что скажут, получат из моих резервов — без проверки и отказа. Пусть ориентируются на двести-триста тысяч своих соотечественников в качестве столичного населения в первые пять лет. Там и монголы начнут подтягиваться.

Все это я обрушил на Бортэ к концу первого часа нашей встречи после долгой разлуки.

...Бортэ потихоньку от меня сына привезла. Большой уже, шесть лет исполнилось. Уже месяц тут сижу, никак для встречи с семьей не могу собраться. А Бортэ сама знает, как лучше. Явочным порядком. Вроде, уезжать уже хотела и, вдруг, раз — сын! Забыл меня совсем, здесь фотографий нет, только глазенками сверкает, дичится. Бортэ его тормошит, расшевелить пытается, а он зажался, молчит, исподлобья смотрит. Вырвался, рассердился, уже большой! Вот и сын вырос. А я его по-прежнему совсем крохой помню. Не я тебя на коня сажал, не я из лука стрелять учил. Так вот ты каким стал, Хулугэн-Хулиган. Ну что же, давай заново знакомиться. Я твой отец.

Глава 19

Сложнее всего оказалось всем объяснить, что такое моя Люська, а Люське объяснить — что такое моя семья. Пока шло это притирание, все остальное само сгладилось и нормализовалось. В пылу борьбы за Люськины семейные права я не заметил, как перестал виноватиться и тяготиться, находясь рядом с моими любимыми, уже не прятал взгляд от Хулан и ехидно пикировался с Есун и Есуген. Все произошло само собой, я снова принял их в свой мир, и они приняли меня. И, так уж и быть, Люську. Как нагрузку к долгожданному возвращению в лоно семьи мужа и отца. А Хулиган с Люськой даже подружились, может — сказывался близкий по годам возраст, или моя подача ее как героини войны? Бортэ обрела новую приемную дочь, жены — младшую подругу, но с осторожностью, сын — старшую сестру с непререкаемым воинским авторитетом. А Люську я попросил охранять и беречь их всех, потому что без них я умру.

Дома хорошо, но — что поделаешь? Не могу я сейчас расслабляться, пружину внутри себя распускать. Государство не бросишь. Висим, подвешенные на ниточке войны, и куда этот маятник качнется? Уж точно — не туда, только отвернись. Вот и приходится отворачиваться от бесконечно родного лица сына, от любимых жен — и смотреть на юг. Туда, где вновь разгорается пожар войны, где горе и смерть. Только горе и смерть. И поедем мы туда с Люськой одни. Не надо остальным этого видеть...

Успехи Собутая и Мухали в конце прошлого года произвели впечатление на китайских военачальников. Очередной год лишь наметился, мы еще только начали угрожающе рычать, не сделав ни шагу в направлении предполагаемой добычи, как приключился закономерный и ожидаемый массовый переход китайских войск на нашу сторону. То есть — чего уж ждать, лучше мы сами. Наиболее значимыми фигурами в этом процессе стали военачальники городов Сянчжоу — Ши Тяньин и Цзинчжоу в провинции Ляоси — Чжан Цин. Первый удар в начавшемся году наносил Собутай. Его целью была северная столица Цинь, город Дацин. Для разогрева. Командующий местной группировкой войск генерал Ин Цин пытался прикрыть город, но потерпел поражение в районе Хото. В этой войне монголы ни разу не проиграли ни одного сражения.

Упорство китайских генералов наводит на две мысли сразу. Первая. Оптимисты или склеротики. Вторая. Знают закон больших чисел: раз вероятность их разгрома не абсолютная, а нашего — исчезающее мала, то, когда-нибудь, им это удастся. Может быть. Но, не в этой жизни.

Дальше пошла привычная китайская армейская рутина. В штабах началась паника, склеротика Ин Цина убили собственные офицеры, выпихнувшие на его место из своих рядов вяло сопротивлявшегося полководца Илдуху. Илдуха все делал правильно, старательно укреплялся в Дацине. Не помогло. Подошла Черная армия, и после недолгой осады город сдался. Китайцы сделали китайцев, что и требовалось доказать. Мы поставили генерала Уэро главой местного гарнизона. Других изменений производить не стали, двинулись опять в сторону столицы. Взяли города Шуньчжоу, Чэньчжоу, Инчжоу, Тунчжоу и прочие чжоу, неохота вспоминать. Провинция Ляоси в очередной раз была покорена.

Волна иаших войск целеустремленно катилась к столице Цинь, где, с начала прошлой осени и до сих пор продолжалась ее блокада китайским корпусом Миньгана и столичной гвардией. Длина окружающей город стены — примерно сорок километров, в ней двенадцать ворот. Ворота, действительно, заблокированы, а за стеной не уследили. Золотой мальчик, самопровозглашенный Верховный правитель Цинь, ощутил дискомфорт, предал всех, кто ему поверил, и скрылся в ночи. Поиски ничего не дали. Кстати, население не в курсе, это данные моей разведки и поисковиков.

В этом году сижу в степи у озера Долон-нор, с нашей стороны Великой стены, общаюсь депешами, окучиваю информацию. Даже во взятую столицу Цинь въезжать на белом коне не собираюсь. Видеть ее не могу, обрыдла.

Мухали с оставшейся у него дивизией перезимовал в столице Железной империи киданей и, по свистку, распрощавшись с императором Елюем, ободрив его, пожелав всего хорошего, отправился как и все к столице Цинь. Непобедимый китайский полководец Пусянь Ваньну, отсидевший зиму в Цзюлянчэне и умело избежавший любых соприкосновений с Мухали, тут же занял Ляолян — столицу Железной. Могу предсказать, что Мухали опять возьмет город "хитростью", один в один повторив прежний прием. Китайцы скажут, что их снова обманули. Девичья память — четвертый раз берем. Император Елюй мог бы все-таки менее старательно изображать из себя нашу марионетку. Ему уже сопротивляться без нас лень. Придут монголы и вернут город. А мы там жить не собираемся. В конце концов, это его империя, могу рассердиться.

Хоть что-то сделал бы, убил Пусяня, например. Или на заборе ему нарисовал и оставил. Я бы оценил. А то — ведет себя, как Польша и Прибалтика. Что страны, что люди — характер один.

...Очаровательная блондинка, из тех, что догадались, куда девается свет, когда его выключаешь в комнате. Открой холодильник и — вот он где!

Какая страна ассоциируется с таким образом? Чтобы всем с нормальными мужскими наклонностями хотелось. Здоровая реакция организма, что мужского, что государственного. Знаю похожую шатенку в Европе...Блондинки не вспомню. Так жаль...

Россия? Раньше — Родина-мать с плаката времен войны. Наверное, каждый властитель привносит в характер, в восприятие державы что-то свое. Даже не властитель, а та прослойка, что его окружает. Министр иностранных дел, голышом купающийся в присутствии журналистов во время официального визита, президент, писающий на колесо своего самолета в зарубежном аэропорту... Как-то, в середине девяностых во Франкфурте средних лет челночница, сидя на груде пузатых клеенчатых сумок, во весь голос орала, что из-за таких как я нас здесь за людей не считают. Свободу почувствовала, расслабилась, позволила себе, а рейс-то прямой, без пересадки. Отсюда вылетим, туда прилетим... Выглядел я как турецкий бандит, чего, собственно и добивался, имея цели в той поездке. А по-нашему — новый русский. Рыкнул, не выходя из образа. Еле-еле даму успокоил мой коллега, одетый как аглицкий принц. Минут пятнадцать ей объяснял, что за великий человек скрывается под устрашившим даму черным кожаным прикидом, сколько он сделал для России. Поверила, закрыла свисток. Но товарищ всерьез говорил.

А Монголия? Это я. А еще — тот веселый молодой парень в синем халате, что-то шепчущий на ухо своему гнедому. С саблей в потертых ножнах — наверно, еще дедов клинок. Или вон тот, усатый, с поразительно красивым актерским лицом. Героическим. Местный Тихонов. Увидел бы на Земле — сказал бы, что школьный учитель...

Наконец, к середине весны императорский двор в изгнании смог выработать хоть что-то, кроме обычного... Он выработал план для прорыва кольца блокады вокруг столицы Цинь — города Жунду. Экономненький такой планчик, это не по четыреста тысяч войск за раз в никуда бросать. В первую очередь планировалась доставка продуктов, обозы с провиантом вверили генералу Ли Ину и для их прикрытия выделили сорок тысяч солдат. Еще два корпуса отправили для непосредственного участия в прорыве. Войска областей Чжуншань и Чжэньдин под командованием генерала Юн Си насчитывают около девяноста тысяч, а сборный корпус из Дамина и прочих юго-западных регионов составляет всего двадцать девять тысяч солдат. Командует им генерал Ухури Циншоу. Все эти воинства должны были соединиться у столицы и прорвать блокаду. Почему "прорвать" — не понятно. В лучшем случае — смогли бы соединиться.

Сначала хотел повелеть пропустить обоз, но, вспомнив, чем кончается мой гуманизм, приказал атаковать. Чем быстрее прекратится это все — тем лучше. Думаю, летом прекратится, кончится блокада. Генерал Ли Ин, прикрывающий обоз, был смертельно пьян во время нашей атаки. Смертельно — надо понимать буквально. Убили его. Почему пьянице поручают такое дело? Элита такая. Сама себя элитой определила и пьет дальше. Сопровождение обоза уничтожили. Два других корпуса развернутым строем бежали к местам прежней дислокации. Наши их не преследовали, разве что — китайцы, кто хотел.

Случались и накладки. Перебежавший к нам в начале года военачальник из Цзинчжоу в провинции Ляоси — Чжан Цин, получил под свое командование десять бригад, сразу сформированных в провинции, и приказ двигаться на юг. Не монгол, порядков наших не знает, в Китае вельможи на паланкинах передвигаются, а у нас галопом верхом. Промедлил с выходом и был казнен. Вельможа — это работа, здесь тебе не Китай. У казненного остался младший брат, Чжан Чжи, и он — обиделся. Брат предателя, сам предатель, а туда же, обижаться решил, уважения захотел. Вельможей назначим, а уважение — зарабатывать надо.

Взбунтовался Чжан Чжи, захватил фамильную резиденцию Цзинчжоу и еще несколько городов в Ляоси. Послали корпус такого же свеженазначенного Уэра, отвоевали все города, заперли Чжан Чжи в Цзинчжоу. Некогда, потом добьем. Действительно, некогда.

В начале лета китайцы из корпуса Минганя взяли свою бывшую столицу. Сама сдалась, узнав о судьбе обоза. А пропустил бы?.. В предчувствии неминуемого голода и прочих прелестей войны столичный свет охватила привычная паника. Свеженазначенный комендант Ваньян Фусин доказал всем, что он настоящий Ваньян, и покончил жизнь самоубийством. К несчастью, на наш век Ваньянов еще хватит, не последний. Его преемник поступил проще — сбежал из города со всей семьей. А мы никому не мешали: из города можно, в город нельзя. У кого здоровье плохое и диета противопоказана — встал и вышел. Если монголов не боишься. Генерал пропаганде не верил, сам для народа сочинял, поэтому встал и вышел через стену со всей семьей — и ничего! Ушли куда-то.

Столица, по сути, включает в себя четыре города, разгороженных стенами, так что — не все гладко, бои внутри были. Большой город, даже гигантский парк разбит недалеко от летнего императорского дворца. Императору летом гулять в тишине и одиночестве. Подожгли большой императорский дворец — наши или местные китайцы, не разобрать. Мухали держал внешнее оцепление за стеной, чтобы разбегающиеся горожане не разворовали казну. Забыл: выходить — можно, а выносить — нельзя. Что и сгорело — не пропало, красть не давали. Жертвы были, но после взятия столицы обошлось без эпидемии, хоть и лето, жара. Не так уж много погибло. Потом в город вошли войска Мухали. Архай и Шиги занялись описью, у них свои кадры. А Мухали поддержал отряды наших канцелярских и обозных крыс надежным мужским плечом.

Когда они приехали ко мне с отчетом, обогнав растянувшиеся обозы, мы поговорили вчетвером: Шиги, Архай, я и Хадай, бывший казначей императора. Двое очень удивились такой встрече.

После штурма Хадай предложил взятку Архаю и Шиги, выкуп за свою жизнь. Шиги отказался, дрожащий Хадай получил пинок под зад и полетел на свободу.

Через два часа Архай заблевал мне всю юрту, а через час все вернул. Вопрос: кто удивился встрече, если это не Хадай? Второй вопрос: почему Архай заблевал мне всю юрту, если я его пальцем не тронул? А Шиги я сразу отпустил — молодец, брат.

...Где-то через месяц после сдачи Жунду привели ко мне посольство хорезмшаха Мухаммада. Странное такое посольство бродило по недавно взятой столице империи Цинь, явно не знали, что делать, чесали затылки. Ну, прямо приезжие таджики на столичном вокзале, которых работодатель не встретил. Когда мои молодцы заинтересовались непонятными гастарбайтерами (может, купцы заблудились), те сразу во всем признались. Посольство они. Ко мне из Гургани приехали. А в Жунду попали, потому что не местные. Но точно, ехали ко мне, а не в Цинь. Подарки привезли, а на словах ничего передавать не велено. Подарки с благодарностью принял. Дрянь подарки. Загрузил ответными — та же дрянь, только местная, у них за экзотику пройдет. А на словах велел передавать привет от меня хорезмшаху и предупредить его, что свое посольство высылаю, караван с богатыми дарами скоро выйдет. С тем и отправил незадачливых послов назад, приказав сопроводить до границы и передать там нашим людям из рук в руки. Те уже дальше сопроводят, до самого Гургани, но не заметно, издалека.

И стал готовить свой ход.

Составил послание в духе наших русских застолий. Ты хозяин Запада, я хозяин Востока, ты уважаемый человек, и я уважаемый. Мы оба уважаемые люди, будем дружить и обмениваться караванами, развивать торговые и прочие внешнеэкономические связи, а воевать не будем, чего нам драться — на потеху всякой мелкоте? Пусть лучше хорезмшах нас культуркой побалует, соскучились мы по ней, а мы в ответ — нашей, местной экзотики в перьях вышлем. Подумал, и, вспомнив об особенностях азиатской психологии, добавил пассаж — о несомненности наших военных успехов, воинственности, многочисленности и непобедимости монгольского народа. В заключение — назвал хорезмшаха своим самым дорогим сыном. Все правильно, так и надо говорить с отморозком при встрече в глухой подворотне ночью. При удачно построенном разговоре он сам убежит.

Придавив "дорогим сыном", решил в подарках не жаться, компенсировать этот намек на порку — при случае и за дело. Подарки подобрал действительно царские: золотые слитки, безделушки из яшмы и слоновой кости, ткани из шерсти белых верблюдов, которые делают только в Си Ся. Шелка и всякую товарную номенклатуру — для создания объемности. Мехов подкинул: соболей, бобров и прочего. И в заключение отвалил золотой самородок — полметра на метр размерами, в специальном фургоне с усиленными осями. Двум богатырям не поднять. Слиток чуть больше спичечного коробка весит килограмм. А в этом самородке где-то с полтонны. Правда, там кварцевых вкраплений много, не чистое золото. Если бы мне это подарили, я был бы доволен. А у Мухаммада лямка отвиснет.

В качестве послов для поддержания имиджа страны направил трех подданных самого Мухаммада, постоянно проживающих у нас в Монголии и облеченных моим личным доверием. Махмуд из Гургани, Али-Ходжа из Бухары и Юсуф из Отрара. Эти не подведут, в обычаях не запутаются, мое послание донесут, скандала не допустят. Надежные люди. Проинструктированы, что отвечать при тайном личном допросе после официальной встречи с Мухаммадом. Сличение их показаний не даст ему ничего. Не впервой.

Незадолго до хорезмийских послов довелось познакомиться с интересным человеком. Знакомство состоялось у меня в юрте, куда доставили пойманного в столице императорского советника. Звали его Елюй Чуцай, тезка нашего царя Елюя — императора киданей. Как выяснилось, не только тезка, но и прямой потомок последнего настоящего императора из народа киданей, сохранивший верность угнетателям и поработителям своего народа — до последнего. Такой вот выверт сознания. Интеллигент, книжник и лекарь, что он мог насоветовать своему обожаемому повелителю? Оказалось, он еще и астролог, и на бараньей лопатке гадает.

Меня он натолкнул на мысль о создании культурной оппозиции в нашей стране. Возражать мне у нас не просто опасно, а никто даже не пытается. Я выслушиваю всех, но мое решение — истина в последней инстанции. Причина в том, что любая попытка оспорить мое решение будет воспринята в нашем монгольском военизированном обществе как попытка свержения старого, беззубого самца новым, молодым и созревшим для власти обезьяном. Как бы мне ни хотелось найти другое сравнение, но в этом вопросе наш народ не совершенен и пока напоминает стадо бабуинов. И он отнюдь не одинок в этом. Доминирующий самец. Доминирующая самка. Ну, и так далее, я не зоопсихолог. У Киплинга хорошо сказано: "Акела промахнулся". И цели свержения те же. Других в этом мире еще долго не будет.

Я подобрал его маленьким щенком. Гепардов считают за котов, но лапы у них собачьи, а уж характер — так и вовсе. Разве что не лает. Но бубнит постоянно, все обсуждает, разговаривает сам с собой. Мелкий такой попался, жалобный. Косточки тоненькие.

Для меня он так и остался щенком. Но — это для меня, остальные — только держись! На самом деле он тигр. Парень сразу решил меня охранять и, за неимением лучшего, посвятил этому жизнь. Даже охота — постольку-поскольку, да еще и мне сделать приятное, продемонстрировать скорость и мастерство. Задушив добычу тут же теряет к ней интерес, по-княжески презентует обслуге. Ест что дают (мясо, ессно), но предпочитает то, что побывало у меня в руках. Как-то раз схрумкал репку, просто потому, что я от нее кусочек откусил. Гадость полнейшая эта средневековая овощ, только попробовал и тут же наткнулся на умоляюший взгляд. На! И пришлось парню делать вид, что вкуснее ничего не едал.

Его брат ужасный трус от рождения. Не дружу, но прощаю эту слабость, люблю — как неудачливого дитятю. Страх исчезает только если видит угрозу мне. Кидается защищать, зажмурив глаза и задержав дыхание. Было такое всего один раз, а то совсем никчемным считал. Любит охоту, и — побегать под надежной защитой вожака (меня) и брата. Просто домашний питомец, тем и живет. Но экстерьер великолепен, величественное животное. Могуч, красив, его довольное мурчание при чесании за ухом разносится по округе словно грозное рычание, которого, как раз, по характеру выдать он не способен. Любой желающий может его гладить, толкать, чесать — если не побоится... Меня. Пожалуй, он еще и добрый по натуре, но это лишь мнение. Может быть, я это выдумал. Простец. Кот.

Обжора! Ест понемногу (оставляет), но раз шесть на дню. Не боялся бы клянчить чаще — ел бы восемь.

Вот опять покинул свой пост у моего импровизированного трона и — бочком, бочком. Типа — в туалет. Р-р-р-гх! К мисочке! На цепь посажу, ей-богу. Поз-зорище!

Мы понимающе переглянулись с парнем и одинаково вскинули правую бровь. Родственник, что поделаешь!

Иногда мне требуется принять более мягкое решение, но сам я этого сделать не могу. Непонятная доброта в нашем обществе воспринимается как слабость, с аналогичными последствиями. А если зарубежные властители прослышат про мою бесхарактерность, то вообще — сливай воду. Тут же набегут о Монголию ноги вытирать. Поэтому нужна мне интеллигентная высокоученая оппозиция, такая слабая, что снисхождение к ее просьбам о милосердии будет восприниматься подданными как снисхождение тигра к лягушке, просто побрезговавшего на нее наступить. Такая, своего рода, "общественная палата".

Я предложил уважаемому тезке императора стать нашим библиотекарем и кое в чем дальше мне помогать. На вопрос — почему? (вот же, интеллигенция!) выдал ему: "Царство, завоеванное на коне, не может управляться с коня". Пусть выучит, проникнется и собирает свитки, рукописи. Мои монголы получили указание сдавать найденную бумагу с рисунками, но, не видя в ней прока, бережно не хранят, жгут, теряют. Пропадают документы, будущее историческое наследие. Теперь все библиотекарю сдавать будут. У Чингизхана ничего не пропадет, сохранятся рукописи для следующих поколений. Я ведь читать так и не научился. Познакомится библиотекарь с нашим канцлером Чинкаем, через аппарат которого, не смотри, что монгол, все государственные документы проходят, и с учителем грамоты всей нашей знати, венгерским письменником Татотунгой, бывшим хранителем печати, а теперь — смотрителем государственного архива. Они его введут в свой круг. А мой брат Шиги, Верховный судья Монголии, присмотрит, чтобы все у них было ладно. А не справится — будет и мне на бараньей лопатке гадать. Лучше бестолковая оппозиция, чем никакой. Будем работать, длиннобородый? А куда ты денешься с подводной лодки?

Не отвлекаясь на мелкие стычки и завоевание городов и городков, уже не раз побывавших в наших руках, попытался решить проблему Цинь одним ударом. Дал еще раз хорошенько отдохнуть практически не пострадавшему корпусу Собутая и в конце лета отправил его на завоевание Южной столицы империи Цинь — Кайфына, в котором укрывался сбежавший император. Так сказать, за ушко и на солнышко. Пусть народ и крестьяне Цинь занимаются пока чем хотят: выращивают урожай или сидят, напрягшись, в гарнизонах городов и ожидают очередной осады. У нас с императором свой разговор. Если получится, остальное — дело техники.

Сорокатысячный корпус Собутая двинулся в глубокий рейд на юг, не обращая внимания на запертые города, и дошел до заставы Туньгуань, намертво перекрывшей горный проход в долину Хуанхэ. И там встал. Неоднократные попытки продвинуться дальше не дали ничего. Надо было дело делать, а не лоб себе разбивать, и Собутай повел дивизии в обход, по горным тропам. Переход Суворова через Альпы, в данном случае — через хребет Суньшань, удался. Войска вышли в долину у города Жучжоу, но тут императора забила истерика, и из Шаньдуна был отправлен особый корпус — около двухсот тысяч солдат. Битва произошла у городка Синьхуаин, примерно в десяти километрах от южной столицы. Монгольские дивизии были вымотаны горным переходом, и продвинуться дальше не удалось. Впервые — ничья. Собутай был вынужден отступить. Он был в бешенстве, но сколько ни ори, лошади этих криков не понимают. Конская часть корпуса в горах выработалась в ноль. А пешие монголы не на много лучше китайцев. Похрабрее, разве.

На конец года нами было взято восемьсот шестьдесят два города и городка, окруженных стеной и прочими укреплениями, в том числе — срединная столица Цинь Жунду, а также северная и западная столицы. В восточной сидел Пусянь: надутый, важный и развоевавшийся, к концу года перешедший в наступление и отобравший у киданей еще Шэньчжоу и Гуанин. Руки до Пусяня у нас так и не дошли. В южной столице сидел император. Я сделал еще одну попытку поговорить и переслал ему предложение: отказывается от титула, признает Цинь вассалом Монголии и сдает все города, которые пока удерживает. Отказался. Прав. Я бы тоже отказался. Больше всех этому обрадовался Собутай, он у нас очень мстительный товарищ. Глядя на его лицо, думаю: может, и зря император так поступил.

Поеду домой, соскучился.

Мясорубки пока не изобрели, да и изготовить ее в местных условиях ни один литейщик и кузнец не возьмется. Поэтому доставленную лесным сватом кабанятину, оленину и лосятину просто очень мелко нарубили и перемешали. Тесто приготовил и пельменей наделал. Хорошо, что моя женская бригада помогла, быстро схватывают. У китайцев пока манты не изобрели, так что, сделал я все-таки вклад мирового масштаба в кулинарную науку. Прошел вклад на "ура". Сам Великий хан Монголии у котла стоял, лично помешивал. И лепил тоже. Не хухры-мухры. Потеплеет — на шашлыки съездим. Еще один вклад организую. А мариновать мясо буду в кефире. С уксусом боюсь намудрить.

...Вот посмеиваюсь я над Пусянем, захватившим в очередной раз восточную столицу Цинь. Ну, досталось человеку смешное имя, вид от рождения хомячковый, чем старше и толще — тем комичнее становится. Но ведь он борется с этим, идет поперек течения жизни. Настоящий мужчина, если по делам смотреть. Упрямый, настойчивый, смелый. А что, нет? Если — меня не боится? Или — боится, но все равно делает? Мужской характер. А то, что внешность подкачала, так что мужчине — внешность? Кутузов одноглазым был. Наверное, еще примеры можно вспомнить. Молодец, Пусянь! Так и надо.

По зиме явился ко мне в Ставку император Железной империи киданей, совсем в расстроенных чувствах. Морозов не побоялся. Не стал я ему выговаривать, что от семьи меня отрывает. Тяжело ему без столицы, и вообще, злой Пусянь замучил, хоть волком вой, жизнь не мила. Поутешил я его, сына старшего к себе в гвардию зачислил, подтвердил все наши договоренности и союзнический договор с империей, дал поручение Мухали. А тот уже перебросил указание одному из своих генералов — Суесяню, их у нас теперь много. Суесянь без всяких хитростей захватил многострадальный город Ляолян и выгнал Пусяня в исходную точку, Цзюляйчен. Без хитрости, потому что работали все-таки китайцы, а Пусянь удрал, так как эти китайцы — из группы войск Мухали. Передали cтолицу Елюю — владей, царствуй, успокойся. И поехали домой, зима на дворе, у всех отпуск. Тут же Пусянь отнял у Елюя столицу, да еще и провозгласил себя Небесным князем. Каково? Все, от приезда ко мне Елюя до провозглашения Пусяня, заняло месяц. Молодец, Пусянь! Но Елюю мы об этом не скажем.

Семь лет моему мальчику, настоящий воин, я в эти годы на пианино репетировал, в первый класс ходил, а мой маленький индеец летом в степи один неделю прожить может, а то и две. И воду найдет, и пищу себе охотой добудет. А я его так ничему и не научил, все брат Хасар старается, лучший стрелок, охотник и воин в нашей семье. Нечему мне моего сына пока учить, рано ему знать то, что потом в жизни пригодится, а что сейчас знать положено — тому мой сын еще меня поучит. Но в поход на лыжах по зимнему предгорью на две недели мы пойдем. Только вдвоем, моим ближе десяти километров я подъезжать запретил. Дежурная охрана на пределе видимости. Это они умеют: нас видят, а мы их нет. Палатка, мешок с припасами на неделю — и мы с сыном. Нет у меня возможности другое время выбрать, а откладывать нельзя. И у меня, и у него — такой возраст. Пусть сам рассказывает потом, какой у него отец был, а не героические песни слушает. Хоть на лыжах его бегать научу, это ему останется, а он меня охоте научит — еде через неделю конец. Или будем семь дней на морозе голодными пропадать? Мужская дружба и не в таких ситуациях спасала. Не даст погибнуть отцу, найдет решение. Правильное и быстрое. Будет гордиться, что самого Чингизхана спас. И это — в семь лет. Справимся, решим задачу, чтобы мама не волновалась. Вот такой у нас Артек получается.

Глава 20

Да нет другого решения. В этом году начинаем потихоньку снижать накал войны с империей и готовить страну к войне с Мухаммадом. Не успеваем мы добиться окончательного перелома в нашу пользу, еще надавим — завязнем. А Мухаммад уже на подходе, года два-три осталось, страна должна отдохнуть перед его неизбежным нашествием. Со следующей зимы минимум наших войск, в спокойном режиме и планомерно, продолжат душить императора. Главное — вести позиционную войну без какого-либо напряжения со стороны Монголии. Пусть наши китайские легионы бьются с императорскими. Но руки мне надо развязать. Этот год — год плавного перехода, он потребуется, чтобы и мысли ни у кого не возникло о возможном нашем отступлении.

Не будет этого. Додушим постепенно, не торопясь, но не завтра. Надо это как-то вдолбить императору и его окружению. Держим лицо. Со следующего года — две дивизии, максимум. Остальные мне понадобятся на западной границе, и очень скоро. Не слишком бы скоро. Ну нет, два года у меня еще есть, не стоит себя накручивать.

На заре туманной юности, на втором курсе института я допрыгался.

Как с цепи сорвавшись, крутил романы с десятком совершенно разных по всем параметрам девчонок, пребывая на разных стадиях этого захватывающего процесса. Благо — халтурки появились, денежку зарабатывал, мать только вздыхала, когда опять уходил в ночь на одну из работ. Их у меня только официально числилось три помимо учебы и, в сумме, по документам, я был занят двадцать четыре часа в сутки, плюс институт в оставшееся время. О как! Еще с десяток трудовых книжек однокурсников удалось пристроить в пару мест, куда мои товарищи раз в месяц за червонец являлись получать причитавшуюся мне зарплату. Маленькую. Работу делал я. Тот же метод, что и у Стаханова: придумки-наработки, а в основном — отсталость заложенных нормативов. сопряженных с тяжким физическим трудом. Крутился, но восемь инженерных зарплат, не покидая северной столицы... Папаша одной из моих пассий, солидный профсоюзный котяра, уточнив в первый же час знакомства мой финансовый статус студента-сироты, жирным тенором (по-отечески) посоветовал больше не маячить на горизонте. Ну я и завелся. Иногда все равно уставал. Еще на спорт время уходило.

Девушки появлялись, исчезали, жизнь била праздничным фонтаном. И вдруг — сразу два из пьянящих рОманов с самыми красивыми, такими, что в ресторан спокойно не зайти (даже оркестр играть прекращал — сбивались с темы), разрешились переходом в семейную жизнь. Практически одновременно. Блондинка и брюнетка с чарующими лицами и изюминкой в характере, фигуры обалденные. Тонкая, трепетная, чеканная красота славянского и европейского типа. Не принцессы — королевы! Пик породы, результат долгой счастливой жизни предков, только в Польше еще такое встречал.

Столько красавиц ходило по улицам... Вывезли их потом, в перестройку, что-ли?

Моим взрослым подругам было двадцать два и двадцать четыре соответственно. Как будто друг друга чуяли, соперничество пошло (господи — за что?!!) и я очутился в положении приходящего мужа сразу на две семьи. Прочих участниц сладких снов разметало могучим ураганом. Может быть, моя неопытная жадность к доставшейся красоте сыграла роль в рухнувшем на меня счастье буриданова осла? Считал, что люблю обеих. Кто бы спорил, когда на улицах оборачивались, а людей при знакомстве пробивало на косноязычие. Да что говорить! Или девчонки решили бороться за меня друг с другом, до конца, но... Ежедневно я доказывал той, у которой ночевал, свою любовь. Делом, чтобы никаких сомнений. А потом ехал якобы домой, работать-учиться, и оказывался в квартире второй, которая также не принимала в учет устных доказательств. Опять же — делом и с полной отдачей, чтобы никаких подозрений, что хоть каплю здоровья до дома не донес! Заврался совсем...

Эта круговерть продолжалась год. До сих пор не понимаю, что они во мне нашли. В самом начале, пережрав секса, я ждал, что все резко оборвется, сказке конец, не успею надышаться. Боялся этого — так и должно было произойти! Затем пришла мысль об их меркантильном интересе, меня охватило презрение.

Демонстративно швырял деньги, посмеиваясь, как будто голубей на площади кормил. Нет, скорее — как синичек с руки. Потом деньги кончились, а ничего не кончилось. Мы все больше врастали друг в друга.

Буйная семейная жизнь оказала ожидаемое воздействие на мой могучий, но, таки — юный организм, я спал с лица и перестал интересоваться другими девушками. Вообще... Даже глазом не реагировал на мелькающие соблазнительные мордашки и фигурки, поражая выдержкой приятелей. Институтских — на остальных не оставалось времени. Уже "по-пиву" перестали предлагать... Мои были лучше, а если что-то стоящее проходило мимо — так и пусть себе мимо идет. Обе моих прелести дружным фронтом выступали за тихие семейные вечера, все больше окружая уютом, заботой и негой. Кончились театры и рестораны. Магазины, аптеки, поездки к пока еще немногочисленным родственникам. На конец (года), не видя иного выхода, сделал предложение обеим и стал готовиться к совместной жизни втроем. Потому как по очереди было уже невозможно!!! Снял квартирку на оставшиеся после бурного года гроши — таки девочки были из благополучных и родители присутствовали. Был даже папа-генерал.

Мать давно настояла, чтобы завязал с большинством работ, а то уже на себя не похож, нервный, дома не бываю, ночью заснуть не могу. (Хрен уснешь — и тянет, и ломит). Так и с учебой проблемы пойдут. Не в деньгах счастье, а ей вообще ничего не надо.

И тут выяснилось. Дамы не желали делиться. Примерно через месяц я с чемоданами был выставлен из обеих гнездышек. Еще месяца два здорово болело (не там, в груди) — все-таки, за год они стали моими женами, родными, что бы я об этом впоследствии не думал. А еще через полгода у меня наконец наметился роман с гораздо менее яркой спутницей и жизнь пошла своим чередом. "Все что нас не убивает делает нас сильнее." Ницше? Далее жил с матерью и никуда из своей конуры не выезжал. Хватит, учи ученого.

Что странно, кроме непосредственных участников никто ничего не заметил. Мама — точно.

Почему-то вспомнилось именно сейчас. Два фронта...

Количественный состав войск на текущий год сохранил. Даже Ставку на том же месте оставил. Идеологию немного поменял. Мухали, получив две свежие дивизии взамен уставших, привыкает обходиться ими и своей китайской группой, решать четкие локальные задачи, имея в уме общий план кампании. Со следующего года он здесь останется один, будет моим Верховным представителем в империи со всей полнотой власти, наши китайские войска перейдут в его распоряжение. Если поставим задачу резко — может занервничать и даже запаниковать, привычно масштабно размахиваясь и рассчитывая на мою поддержку. А ничего сверх положенных двух свежих дивизий монголов я ему не дам. Соизмеряй желания и возможности, пугай больше, скачи меньше, и только туда, куда надо. Пусть задача небольшая, но доведи ее до конца и не теряй результат. Этот год потренируется, а дальше легче пойдет.

Задачами ему определим добить прошлогоднего мятежного молодчика Чжан Чжи, обидившегося на нас за казненного брата-предателя, а также — разрешить проблему киданей и Пусяня. Пусяня привлечь на нашу сторону, нравится он мне, здесь мы Мухали поможем.

А свежий сорокатысячный корпус Собутая вновь сбегает по осени к южной столице, как только Хуанхэ покроется льдом. Перспектива складывающейся традиции заставит императора весь следующий год сидеть тихо, как мышь под веником. Глядишь, и Мухали через год полегче будет — при смирном императоре.

Не знаю, почему, но толстяк Пусянь мне нравится, а молодой красавчик Чжан Чжи — нет. Молодости его завидую? Нет, но кто поверит? Не знает никто о моем сравнительном анализе. Мне кажется, что молодой — бесчестен и глуп, а толстяк — храбрец. Я, конечно, не дама, не мне судить. В начале весны Чжан Чжи пошел в атаку и захватил Синчжун. Похвалить его должен, а мне не по душе. Мухали отобрал город, красавчик спрятался в родовой крепости. Хитрости наши превзошел, за стены не показывается, штурмовать — людей терять. Что с таким умным делать? Только замуж за него выйти. Мухали замуж поздно, заплакал и ушел дальнюю крепостишку осаждать, да и с той проблемы. Совсем ослаб кочевник, ползает по китайской земле, и некому эту гадину с нее выкинуть. Гарнизон в крепостишке маленький, сотни не наберется. То ли дело у красавца — тысяч пятьдесят в городе. Не выдержала душа поэта, схватил веник и побежал гнать монголов от своей мелкой собственности. Тут его от родового гнезда и отрезали, армией дорогу перекрыли. Но нам он не достался. Свои офицеры проткнули и только потом сдались. И вся провинция сдалась, кто раньше не успел. Без комментариев.

А у императора киданей Елюя в довершение всех его бед появилась своя оппозиция. Не ручная и интеллигентная, взывающая о милосердии и прочем, что я ей укажу, а реальная, недовольная слабостью хозяина. Лидеры оппозиции Есыбу, Цынгоу и Цину открыто порвали отношения с Елюем, приступили к ведению боевых действий против него и заявили о создании собственной империи Ляо на захваченной территории. В императоры выдвинули Есыбу. Семьдесят дней с ними бился Елюй, пытаясь доказать бывщим и настоящим своим подданным. Потом пришел Мухали, потушил свет, и империя Ляо закончилась. Император Есыбу был зарезан своим окружением, Цынгоу бежал в южную столицу Цинь, а Цину был разбит Елюем и удрал в Корею. В этом мире оппозиция — как известная болезнь: запустишь — лечить труднее. Профилактикой надо заниматься. Хорошо, что доктор рядом.

Назначил я горе-императору столицу его Железной империи в Гуаннине. Пусть пока передохнет от жизненных неурядиц, а то очередная схватка с Пусянем его совсем доконает.

Мухали вошел в Ляодун, взял города Фучэн, Гайчэн, Гайпин и еще несколько, и, наконец, подошел к Ляоляну, где, замерев, как жаба на кочке, и тяжело дыша, сидел взволнованный Пусянь, ожидая решения своей судьбы. И таки он ее дождался. Я принял его присягу на верность, а старшего сына зачислил в свою гвардию. Молодец, Пусянь! Добился своего. Будет теперь и у меня, как у НикНика Дроздова, своя любимая жаба. Задача у него — охранять наши владения с юга от происков уцелевших гарнизонов империи Цинь. Уж Пусяня из Ляоляна никакими силами выгнать нельзя, не поверю. Наш человек!

По весне, как только открылись перевалы в горах, появилось, наконец, мое посольство к Мухаммаду. Ну, что сказать? Заинтересовался нами хорезмшах, главу посольства, Махмуда из Гургани, на другой день после официальной церемонии вручения подарков и посланий в своих подвалах лично допрашивал, в конце беседы даже камень из своего браслета подарил. Остальных его подручные трясли. Моего "дорогого сына" в обращении к нему списал на дикость кочевника, не понимающего, с кем общаться вздумал. Но переспрашивал, мимо ушей не пропустил. От моих подарков у него глаза на лоб полезли, жадный по натуре господин. Ему бы крокодилом или олигархом родиться, раз так халяву любит и людей. А вообще, все я правильно сделал, теперь нахрапом не полезет, будет разведку проводить: проверять и перепроверять донесения.

В основном его вопросы касались наших завоеваний и общего состояния армии. Никак не мог свыкнуться с мыслью, что мы завоевали Си Ся и находимся в столице империи Цинь. Об этих странах он слышал, а нас и за людей не считал. Пограничные вассалы завоюют — он и не заметит, если — без проблем. А Си Ся и Цинь интересовался, планы их завоевания строил. Так что, мимоходом нас теперь не разобьют, только по плану и целеустремленно, года через три-четыре. Время я выиграл. Монголами еще интересовался и мною лично. Разведки у него, считай, никакой нет, агрессор-дилетант. Бычара. Дикий совсем, но жестокий и хитрый. Круче всех. А тут какой-то Чингизхан империю с миллионной армией на колени ставит. И, вообще, откуда я такой взялся? Ага, так я тебе и сказал!

Ответных подарков я, конечно, не получил. Разрешили мне торговать с его подданными, караваны отправлять. Спасибо, барин, за щедрую пенсию, век будем помнить твою доброту и ласку. Эта отрыжка капитализма даже не в курсе того, что караваны сотнями ходят у нас туда-сюда, больше сотни его купцов у меня постоянно живут, здесь Китай и война. Людям домой съездить некогда, добычу переправляют. Большие караваны, до пятисот верблюдов, раз в месяц, как пароходы, отправляются, а мелкие, верблюдов по тридцать, как лодочки шныряют. И назад приходят не порожняком. Мои венгры так все отладили на караванных путях — залюбуешься. И товар нам его не нужен, он для нас транзитная страна, давно его тряпками насытились. Только его трофеи в обмен и берем: индийские и персидские, а местные — лишь камни и золото, иногда. Кажется, бирюзу. Нас арабы и мавры привлекают, десятикратный навар с оборота имеем. Жаль, что с Испанией я торговать запретил. Европа — табу.

Ближе к лету и Мухаммад, наконец, своих орлов прислал. Пришел скромненький такой караванчик, тридцатка, никто им ничего не говорил, путей не указывал, чужие. Так не спросясь до небольшого торга доковыляли, недалеко от китайской границы и моей Ставки, соответственно. Вот и все их координаты. Чужие у нас по стране не ходят. Ходят, конечно, но под присмотром. Эти ни пароля, ни рекомендаций к нужным людям не имели. Тамгой моей самой простенькой — не разжились. Хотя толку бы не было, они у меня номерные и по списку. Так вломились — дикая страна, варвары, дойдем до главного варвара у границы, ему и товар вотрем. И на него посмотрим. Что с Мухаммада взять — такие разведчики, других не нашел. Трое их, цену заломили, гонор проявили, на меня орлами смотрят. Прямо мистер Стэнсон из "Начальника Чукотки". Из нормального, фильм который. Сейчас трубу от граммофона впаривать начнут, на песцов менять. Вон их — целая горка. Песцов, конечно. А товар — тряпки х/б. Я же говорю, на фиг нам они нужны, на складах своих полно. И со мной так гордо один разговаривает, нет бы — на брюхо упасть и ползти, от ужаса завывая. Можно было, конечно, моим с ним пообщаться, чтобы оставшаяся парочка весь товар заблевала. Негоже так, принародно, отца нации провоцировать. Ну да ладно, во-первых — не монголы, при таком подходе просто с ума сойдут. А во-вторых, шпионы что-то должны пославшему сказать, чтобы без войны и обиды. Купец за что болеет? Верно, за карман. За честь мужчина болеет. Приказал я забрать у наглеца весь товар в казну, а остальным заплатить, что потребовали, и выставить из страны вон. Ребята, вы персоны нон грата. Думаю, Мухаммад не поймет.

А у императора Елюя что-то с головой не в порядке, или душа от всего пережитого болит. Казалось бы, сиди теперь спокойно, правь империей в безопасности за спиной у надежного Пусяня и в ус не дуй. Отдохни от войны, не твое это дело. Так нет, собрал девяносто тысяч воинов и пошел мстить Корее за укрывательство оппозиционера Цину. Дошел до крепости Куджу, нашел армию генерала Ким Чхире, получил несколько раз по морде и, хромая, вернулся домой. И что ты кому доказал? У меня друзья детства корейцы, очень дружелюбные ребята, всем улыбались. Корейской мафии вообще было не видно и не слышно. Знал бы ты, как их знающие люди боялись. Даже говорить об этом страхе не хотели, чтобы тишину не нарушать. Дурак ты, Елюй.

Тем временем корпус Собутая, расположенный на южных границах подвластных нам территорий Китая, занимался тем, чем было сказано — особо не напрягался. Скромные будни обычных рабочих войны. Завтрак, обед, ужин. Никого не захватываем, контролируем территорию, следим за порядком. Порядок не нарушают — день прошел хорошо.

Циньцы тоже использовали спокойное летнее время по назначению: переформировывали и доукомплектовывали армейские части, пополняли продовольственный запас в гарнизонах, латали дыры в стенах городов. Но синдром императора Елюя проник и в их нестойкий организм. Решили Си Ся наказать за... все! Она им слабой показалась, а долю добычи получила — о-го-го! Сама маленькая, а брюхо здоровое. И всеми накопленными силами организма рухнула Цинь на Си Ся. Только забыли они, что Си Ся — моя. Я и не напоминаю об этом никому: доля прибыли исправно поступает, даже из военной добычи, караваны идут, в оазисы сисцы не суются. Чего кричать, все нормально.

Армия Цинь вторглась на территорию Си Ся, в осаду попали административные центры восточных регионов. Удару подверглись наиболее густонаселенные области и сельскохозяйственные районы, урожай на полях вытаптывался, гибли люди. Из столицы понеслись жалобные писки в нашу сторону. Корпус Собутая выступил на Кайфын, император тут же отозвал все свои войска из Си Ся, но было поздно. Собутаю сходу удалось занять заставу Тангуань, считавшуюся неприступной в прошлом году и, фактически, разрушившую наши планы. Если у императора каждый год будет повторяться такая паника, какая охватила там всех, кондратий в Кайфыне хватит не меня, а его. Подтверждая сложившееся о нем мнение, император сосредоточил свои армии только на обороне столицы. Себя, сладкого. Все города на пути к ней брались легко и с удовольствием. Много городов. Разгромы мелких соединений только увеличивали хаос. Авангард Собутая уже жег предместья Кайфына. И пока он занимался экономической войной, к столице подошли войска, наносившие удар по Си Ся. Пора было возвращаться домой. Захватить город такими силами мы не могли. По некоторым оценкам численность стянутых и находящихся в Кайфыне войск превышала нашу в пятнадцать, если не в двадцать раз. А что они будут кушать зимой — это забота императора.

Но тут появился тангутский корпус, радостно преследовавший войска обидчиков от самой своей границы. Догнал, и был в пух и прах разбит в битве при Динси. Тут до императора, наконец, дошло, сколь велико преимущество в численности тех, кто спасался от нас. Тангуты объяснили. Пытаясь избежать окружения, Собутай спешно переправился через Хуанхэ, но уйти не успел, и у города Пиньян был остановлен армией генерала Сюй Дина. Собутай потерпел поражение, с большими потерями все-таки сумел оторваться и уйти от преследования. Он лишился четверти состава корпуса, фактически, целой дивизии. Это было наше первое поражение от китайцев, и их численное превосходство нас не оправдывает.

Ни меня, ни Собутая. Наш промах в планировании кампании: недооценка сил и грамотности противника, непродуманность путей отхода. Вот такой я хороший полководец.

Летом все время мечтал сходить с сыном на рыбалку. Или его ко мне на озеро привезти, или самому вырваться — дней на двадцать домой съездить. Один он у меня. А я, в заботах о государстве, совсем с ним не бываю. Зимой разве, но сколько той зимы? Сначала итоги подбиваю, потом планы строю, а сыну — остатки? За что ему это? А если бы мой отец меня забросил, в академики рвался, выше головы хотел прыгнуть, кому-то что-то доказать, а я его видел урывками? Мне же нормальное детство дали, я его своему сыну передать должен, не имею права растрачивать то, что сам получил. И мой папа мог сказать, что — все для науки, для прогресса человечества, цель бесконечно далеко. Не может маленький человек со взрослым спорить. Тем живет, что ему уделяют. Почему я его лишаю знания и понимания происходящего, он тоже человек другой эпохи, как и я, у него в том мире могилы деда и бабушки остались, там он тоже родной. Как случилось, что это происходит, и я ничего не могу исправить? И опять мне выбирать, мой сын или жизни сотен тысяч людей — только потому, что я не успел додумать.

Перевел несколько детских песен, которые вспомнил — так, по одному-два куплета. Сыну напел. Главное, в них мелодии бодрые, жизнерадостные, а текст постарался сохранить максимально добрым, хотя для некоторых слов аналогов просто не подобрать. Я же для чего стараюсь про себя по-русски разговаривать и думать? Если совсем перейду на их язык — скоро и в остальном превращусь в "замшелое средневековье". Здесь-то оно, пока, раннее, а я по возрасту, бесспорно, сразу в замшелое войду. Радует, что сын с первого раза мелодии ухватил, распевать начал. Такой музыки этот мир не слышал. Я еще потихоньку пытаюсь ему классический репертуар напевать, на ля-ля-ля. Он у меня вальс Шуберта поймал на слух c одного раза. Это в моем хрипе и шептании мелодию разобрал — какой талант! Не скажу, что абсолютная музыкальная память, но "Сентиментальный вальс" Чайковского продолжил на два такта дальше, чем я ему пропел. Я пошел по пути акынов, горлом мычал. И нравится ему это все, напевает теперь постоянно, радует отцовское сердце. У Есун и Люськи тоже очень хорошие голоса, оказывается. Но у Есун со слухом проблемы, или она опять над нами подсмеивается. И не поймать!

Эти кара-китаи потому так называются, что государство их образовано беглыми из Китая киданями. Образовали новое государство, стали всех вокруг воевать, и так успешно, что даже хорезмшахи им дань выплачивали. Сильнейшая страна получилась. Круче всех стояла, пока Мухаммад в гору не попер. Он им корни и подрезал. Правящая верхушка в державе, кара-китаи — так называемые неверные, а население в основном мусульманское. На этом все и построилось. Мухаммад дважды ходил освобождать единоверцев. Первый раз девять лет назад — неудачно, был разбит и сам попал в плен, но Самарканд до этого у них оттяпал.

Из плена бежал, долго занимался возникшими в его отсутствие проблемами. Подчинил Хорасан, взял Герат, почти уничтожил государство Гуридов и казнил его султана. И тут к нему кара-китаи за данью приехали, по привычке, не помня зла, причиненного другим. У нас в этом мире все такие. Да и в том. Кто деньги любит. Налоговую инспекцию порубили на куски, у этих ребят всегда наглость зашкаливает. А кара-китайскую армию, отправленную кара-китайским гюрханом Елюем наказать злостного неплательщика, защитники истинной веры, при полной поддержке поголовно мусульманского населения раздолбали вдоль и поперек. Живые попали в плен. Вся область Мавераннахра отошла хорезмшаху, приказавшему разрушить многие города вокруг Ферганы. Это случилось шесть лет назад. Мухаммад после победы присвоил себе титул — "Второй Александр Македонский". Вот так невзначай узнаешь, что здесь и первый был.

И тут на сцене появляется наш дорогой Кучлук. Великолепный пловец, можно сказать — разрядник и бывший комсомольский работник, подобный тем, которые осваивали богатства одной страны после ее развала. Распада? Путаюсь. И — просто красавец! Явив свои прелести гюрхану Елюю и его дочери, он женился на них. На ней. Не важно. Со своей найманской бандой грабит подыхающую страну, пользуясь отсутствием разгромленной Мухаммадом армии — нет никого, чтобы дать ему в морду. Грабит не по-комсомольски, а на коне и с мечом, поскольку университетов не кончал. Но результат от этого не изменился, Кучлуку удалось захватить почти все владения гюрхана. Формально гюрхан остался на престоле, фактически страной владеет и правит его советник Кучлук.

Посмотрел на все это Мухаммад и потребовал у Кучлука выдать ему гюрхана, а также — всю казну государства. А мусульман своих пусть пока себе оставит. Знал, что попросить, но не учел — у кого. Гюрхана-то не жалко, но тот как раз умер, а вот деньги отдать? Только что наворовашемуся — нереально. Кучлук предложил разделить подвластные ему земли, и Мухаммад сделал еще шажок к нашим границам. Было это в прошлом году.

И какой из этого вывод? Остался шажок. Кто и когда его сделает? К этой зиме Мухаммад полностью подчинил себе персидский Ирак, Мазандаран, Арран, Азербайджан, Ширван, Фарс, Керман, Мекран, Мангышлак, Кеш, Сиджистан, Гур, Газну и Бамиан. Фу-у-ух! Дальше — мы? В походы берет четыреста, иногда даже — шестьсот тысяч воинов. В следующем году собирается пойти на Багдад, хочет добиться, чтобы его признали султаном Ислама. А потом надо искать и бить неверных — нас. Слонами топтать будет. Ловим мышей?

Последнее тихое лето перед бурей я проведу с семьей. Кто как готовится к грозе. Бегают, суетятся. К чему это, когда все решено. У нашего государства есть характер, мой характер. Мужчина не должен склоняться перед грядущим ударом судьбы. Посмотреть еще раз в глаза дорогим людям, полюбоваться красотой жен, послушать заливистый смех сына. Нам этого достаточно. Наверное, потому мы и монголы. А смерти нет.

Глава 21

Все бы ничего, если бы не был Мухаммад маменькиным сынком. Папаша у него был лихой мужчина, а маменька — так вообще. Ей бы пивом в розлив торговать, да по вечерам, да у проходной. В результате: сидит мамаша в прежней столице, а Мухаммад в Самарканд перебрался. Не получается у него рядом с ней командовать. Народ постоянно к маме бегает, переспрашивает. С ним поссоришься — есть еще шанс в живых остаться, ежели у мамы — в родственниках числишься или в фаворе. А с мамой — без шансов, даже если ты шахский лепший друг. Были примеры. Мама у нас из степняков, из кипчаков. Помню, у Яна читал — такая мегера! В моем мире ее Чингисхан в конце жизни на цепи держал, титул себе присвоила — самой главной женщины мира. А смысл? Старуха уже. Даже, может быть, старше чем я. Меня сколько на цепи не держи — характер и взгляды не поменяю, поздно. Сдохну и все. Может в этом и смысл?

Мамаша Теркен-хатун из кипчаков, а инстинкт материнский никуда не делся. Сыночку помочь завсегда готова. А тут в степь кипчакскую вывалились все гады, которых мы из Монголии повыгоняли. Приняли их, поддержали, да с умом. Лучших проводников и следопытов, знатоков лазеек для прохода в Монголию — не найти. Основная масса беглецов — меркиты, но там всех родов всякой твари по паре найдется, и моих родственников, в том числе. Не в национальности дело, а в характере и воспитании, ну да ладно. У меня родной сын меркит наполовину и что? Получают у кипчаков не только кров и подачки, а и вооружение, к походу на нас готовятся. Я вначале думал — обычный набег, опять в речке искупаем. Нет, под контролем ребята, сигнала ждут. Есть у меня накладка в понимании ситуации. Гнали мы их к кара-китаям, с Кучлуком, потом разведка сообщала, что они дальше, к куманам ушли. Так не пойму: кипчаки и куманы — это одно и тоже. или разные племена? Куманов трогать бы не хотелось, а отщепенцев наших надо добивать. Мне здесь батальон "Бранденбург" или "Нахтигаль" не нужен. Гнать от местного Алтая до здешнего Урала, если он есть. Чтобы духу их поблизости от нас и Мухаммада не было.

Собутай получил одну дивизию. Свою. После прошлогоднего разгрома это лучшее для нас решение. Для обоих. С ней он отправится на северо-запад, в долину Иргиза, на земли кипчаков, народа матери хорезмшаха, и найдет там меркитов. Тех, кто вместе с Кучлуком бежал от нас в последней битве на Западе. Тех, кто ждет возвращения на землю своих отцов, чтобы принести мщение, кровь и слезы. Тех, кто ждет Мухаммада. Не дождутся. Сыновья Тохтоа не должны больше увидеть нашу степь. Не будет у Мухаммада поддержки в степи, не будет проводников, не будет будущих полицаев, пятой колонны, ничего не будет. Не только они, но — их дети и дети их детей должны запомнить, что здесь для них земли нет. Нет земли для предателей своего народа. Собутай должен догнать каждого и каждому объяснить, даже если придется скакать за ними несколько месяцев. Никто из них не должен вернуться. А всем встреченным племенам предлагать нашу руку и дружбу, если они не встанут на сторону беглецов. Тогда дружбы не будет. Но Собутай должен привести свою дивизию назад. Потерь мы себе позволить не можем. На каждого нашего воина у хорезмшаха приготовлены пять, а наш равен двум шахским. Хотелось бы думать что трем, но это будет неправда, а новый Кайфын или Пиньян мне не нужен.

Думал ли я, отправляя Собутая и давая приказ — как он поймет меня? Что значит — догнать каждого? Как пройти тысячу километров или больше, преследуя врага и уговаривая его никогда (никогда!) не возвращаться? Думал. Собутай меня правильно понял. Что он объяснит своим командирам — не важно, но с этой стороны Монголия удара может больше не ждать. Другое меня беспокоит. Хитрый Чжирхо всегда найдет лазейку и превратит врага в друга. Собутай просто убивает врагов, думать для него — работа. Только в одном он превосходит людей моей эпохи: в умении воевать, а считать последствия не умеет. Десять тысяч монголов не могут победить народ кипчаков или куманов. Если там еще окажутся войска самого хорезмшаха, то Собутая я могу не дождаться. Стоит ли истребление потенциальных предателей такого ослабления нашей армии перед битвой?

Понял ли меня Собутай? К осени узнаем.

С Чжирхо приятно работать. Конечно, приказ выполнит, но при обсуждении планов кампании — дал более десятка очень удачных предложений. И это сходу, а я-то голову ломал. Если Собутай — Жуков, мясник, конечно, но надежный, как топор, то Чжирхо — Рокоссовский, тонкая, интеллигентная рапира. Итоги те же, а крови не видно, узкий разрез. Захват остатков империи кара-китаев он мог бы провести без меня, достаточно было отдать приказ и указать рукой направление. Результат был бы тот же. У обоих установка на сбережение людских ресурсов, но Чжирхо прекрасно понимает, что десяти тысяч враги бояться вдвое больше, чем пяти, и дорожит каждым свои воином. Собутай тоже это чувствует, но при случае — идет на размен, выполнить приказ для него важнее. Да и врагов не щадит, просто за людей не считает.

У монголов еще до меня сложилось национальное правосознание, что смерть на войне естественна и за удаль в бою не судят. А пока монгол на коне и саблей машет — он на войне и ведет бой. Когда это понимаешь, все становится на свои места. Хочешь без жертв у гражданского населения — давай четкий приказ, за нарушение которого — смерть. И, по концу битвы, изволь срубить головы всем, кто не подчинился. Прямо там, в окружении населения только что взятого города, подбадриваемый криками возмущенной жестокостью захватчиков толпы. Они тебе в ладоши похлопают, правозащитнику. Потом посмотри в глаза своих воинов и детей тех, кого приказал казнить. И воюй дальше, сволочь.

Склонность к предательству считается здесь наследственным признаком. Как у нас цвет кожи. Никакой пощады носителям этого генотипа. Зато я ввел правило, что самым доблестным противникам, попадающим в плен, предлагается прием в монгольское войско с правом выслуги, и это было принято абсолютно естественно. Вчерашний враг, буквально, попадает под опеку того, кого чуть на тот свет не отправил. Еще от ран не оправился, а трогательно заботится о новом боевом товарище. Надо понимать свой народ и любить таким, какой он есть. Я ему клятву давал и я монгол.

Наша с Чжирхо установка в войне против Кучлука была полностью украдена у Мухаммада. Кучлук преследовал своих подданных мусульман, их вероисповедание его раздражало. (Просто повод нашел, чтобы тиранить — на вероисповедание ему было наплевать. Но, уши за что-то резать надо?) То, что в нашей стране между людьми не проводится никаких разграничений по религиозному признаку — знают все соседи. Давно живем. Это позволило нам выступить в роли освободителей братьев мусульман от религиозного тирана Кучлука и, даже, привлекло на нашу сторону нескольких военачальников его армии. Всех уже достал.

Чжирхо наступал на Кашгар и Хотан, легко разгромил силы Кучлука в одном крупном и нескольких мелких сражениях, далее силы совсем закончились. Хитростей не применял, громил в лоб тяжелой конницей, легко брал в плен и тут же принимал в наши победоносные ряды новых товарищей по борьбе с тиранией. Загнал его с горсткой сторонников в горы Гиндукуша и там один из отрядов, случайно наткнувшись на них, перебил всех. Плавать Кучлук умел хорошо, но в горах это не помогло. В этот раз и уплыть бы не дали. Работали на результат. Население активно помогало, все передвижения группы Кучлука тут же становились известными: "Дяденька! Вон, вон он побежал!"

Остатки некогда грозной державы кара-китаев со столицей Баласагун в Кашгаре вошли в нашу Монголию. Мы получили участок границы с Хорезмом. Никаких ответных действий со стороны Мухаммада и не предусматривалось, он был занят Багдадом. Операция заняла три недели. Народ получил монгольское гражданство и был счастлив. После смерти Кучлука обнаружилась даже армия, которая стала бодро записываться в наши дивизии, не желая изменять любимой профессии. Приятно с Чжирхо работать.

Почему-то у меня государство Си Ся никак с мужским психотипом не ассоциируется. Как Си Ся — так сразу она. А ведь в ней миллионов десять народу живет и половина из них мужчины. Наверное, это потому, что характер их политики — женский. Нелогичный в чем-то. Повоевала Си Ся года три с Цинь. По своему почину. Я мог приказать, есть такой пункт в нашем договоре, но — зачем, если сами инициативу проявили? Сами воевали, сами добычу получили. Молодцы. Но за все хорошее приходиться платить и Цинь, в прошлом году, пыталась изнасиловать Си Сю на полянке. Не получилось. Погналась Си Ся за обидчиком: может — костюм порвать хотела, может — плюнуть ему, гаду, в рожу, пока я его за руки держу. А обидчик развернулся на своей территории и ткнул Си Сю ножом в живот. Корпус тангутский под Динси положил. И мне в задницу нож воткнул, почти дивизию уничтожил. Какая у нас реакция должна быть? Разная? Я ошибки учел, новых допускать не собираюсь, воюю дальше. А Си Ся решила в переговоры за моей спиной с Цинь вступить, новый союз против меня создавать хочет. Как это в мужском обществе называется? Ладно, пусть будет — слабая женщина. Но, я бы добавил — на передок.

Самое смешное, что Цинь Си Се на встречу идти совсем не собирается. Си Ся, по-женски, не в курсе, а надо бы разведку завести, чтобы сдуру серьезным людям под руку не гадить. Горит циньское сердце обидой на Си Сю, а разгром корпуса подтверждает сердцу, что все совсем не безнадежно. Не будь монголов, имела бы Си Ся проблемы на свою вздернутую задницу. В общем, хочет Си Ся иметь китайцев — будут ее иметь китайцы. Есть у меня такая Черная Армия, под командованием знаменитейшего уже в Китае генерала Ши Тяньсяна. Я бы сказал, что это пешие монголы, настолько мне не стыдно за ее боевые успехи. Раз китайцы, ребята, то их, естественно, много. Сто тысяч в этой Армии и пока она у Мухали месяца на три свободна. Связываться с ней никто не хочет. Сходит эта Черная Армия к столице Нинся и, еще разок, подпишет наш договор, раз память у Си Си такая короткая, девичья. А что такое сто тысяч китайцев на полях, когда они только едят и ни фига не работают, пусть Си Ся посмотрит. Если уж так, невтерпеж, пусть с империей Сун контачит. Та с удовольствием против Цинь хоть с чертом договор заключит. Места надо знать.

Самый неутомимый у нас в этом году — это император киданей Елюй. Его уже два раза корейцы били. Нашел себе человек развлечение: раз в полгода ходить бить корейцев. И никак ему этого сделать не удается, все наоборот получается. Бьют его корейцы и как-то по-тихому. Вроде и шума не слышно, битв гремящих, а ползет уже от границы Кореи Елюй, за спину держится. Или за голову, что у него там — ниже спины? Хоть бы письмо корейцам написал, объяснил, чего его туда к ним тянет? Может, они сами отдадут, а то ведь совсем уже на императора не похож, гладиатор травмированный, на нем заживать не успевает. А много раз битый император теряет почтение у своего народа и может умереть от профессиональной болезни вождей. Зарежут.

Прибыл наш дорогой товарищ Жуков — всеми любимый коллега Собутай. Хоть с коня сошел, а то и мне бы досталось. Ишь, как хочется о выполнении приказа доложить. Чувствуется, повоевал — где-то под тысячу народа не хватает.

Ладно, проблему с отщепенцами он решил, но при этом маленькую войну начал. Сыновей Токтоа догнал и уничтожил на реке Чуй. Приказ выполнил. На реке Иргиз куманы оказались недовольные. Не понравились им методы внушения Собутая, не благородно он себя повел. Это да, но мы его еще будем воспитывать. В общем, шутки шутками, а война у нас теперь с куманами. Побил их пару раз Собутай, а потом и они его разок побили. Тогда он домой поехал, от границы — далеко, решил возвратиться. А в оправдание говорит, что сам наши границы раздвинул, но показать, насколько, не может, карты нет. Так что придется нам по местам его похода Зучи сгонять, с его дивизией. Пусть посмотрит и объяснит, что наш славный генерал с ноль классами образования объяснить нам не может. Так вернее будет. А пока — пусть отдыхают. Нелегкое это дело: предателей истреблять и границы расширять.

И генерал Ши Тяньсян отчитался. Здесь все штатно. Взял несколько городов, осадил столицу Си Ся, провел переговоры, все им объяснил, переподписал договор и удалился. Сейчас отчитывается. Вот — все бы так. Где тут Собутай? Позовите, пускай послушает.

И аккуратный Мухали потихоньку город за городом у Цинь откусывает, городок за городком, тихо и не торопясь. Нормально ведет дела. На такого друга можно положиться.

Поздней осенью прибыл Зучи. Он дошел до мест, где Собутай разгромил меркитов, хотел двигаться дальше, но на него напала армия Мухаммада. Именно на него напала, боевые действия начались неожиданно. У Мухаммада было около сорока — пятидесяти тысяч, большинство пешие, легкая кавалерия. Не смотря на мой приказ не вступать в боестолкновения, Зучи ничего не мог сделать, войска было уже не расцепить, висели на плечах. Тогда он принял решение наступать, у него половина кавалерии тяжелая, рыцарская. В атаке практически неудержима местными.

Пять тысяч рыцарей — этого сейчас ни у кого почти нет. За трое суток непрерывных боев потерял более двух тысяч личного состава, потери противника оценивает в двадцать — двадцать пять тысяч. После подхода конных куманов принял решение отступить. Его больше не преследовали. Пленные, канглы и карлуки, говорят, что войска возглавлял сам Мухаммад. Подробностей не знают, шел к меркитам. Как такое может быть, Мухаммад должен находиться с армией под Багдадом? А границы действительно раздвинули, до самых кочевий куманов. По-моему, сейчас нам это радости не принесло. Тут не знаешь, что с хорезмшахом делать. Не до куманов.

В Кашгар, в бывшую столицу государства кара-китаев, пришел очередной караван шпионов от Мухаммада, совсем запоздали, уйти уже не успеют — перевалы закроются. Зимовать останутся здесь, может, так и было задумано. Уже не таких наглых прислал и товар привезли нормальный. Учится Мухаммад, дрессирует разведку помаленьку.

Вот и кончается последний мирный год. Такой вот — мирный. Зато с семьей не расставался. Во всем можно найти что-то хорошее. Главное, не надо вешать нос.

Махнул рукой на все и решил нарисовать себе на память портреты Хулан и Бортэ. Бумаги у канцлера набрал, тушь двух цветов: обычную и красную (для императорских документов, наверно) и приступил. Был о себе лучшего мнения. Первую кипу бумаги извел меньше чем за неделю. И тушь, соответственно. Постоянно лезут в голову образы из прошлого и накладываются на наброски. Один раз отпустил себя, просто: ну на, на, рисуй! И занялся оттачиванием здания биржи на стрелке Васильевского с ростральной колонной на ее фоне.

Была же мысль, а я ерундой занимаюсь.

Так два месяц и убил, пока, наконец, удовлетворительный вариант получился. Но — не то это... Совсем не то. Раньше легкость линии была, а теперь куда-то исчезла. А старательный рисовальщик из меня никакой. Не вышло ничего — плохие копии с совершенных оригиналов матери природы. Нет души. Только похожи. Рвать не стал, оставил на память Есун и Есуген. Пусть хихикают. А то все рычал на них, из юрты выгонял. Не вышло из меня художника. И на что, дурак, рассчитывал?

Мухаммада не было на Иргизе. В это время он находился во главе своих сил, выступивших на Багдад. В поход было отправлено около шестисот тысяч воинов, из них четыреста тысяч всадников. На Асадабадском перевале вблизи Хулвала сначала пошел, а потом просто повалил густой снег и ударили морозы. Три дня армия замерзала, пали все верблюды, многие воины отморозили себе руки и ноги, а снег все не прекращался. Наступление было сорвано. Местные племена кочевников и курды бросились уничтожать разрозненные беспомощные войска отступающих. Хорезмшах спасся и сейчас находится на дороге в Нишапур.

Захваченные нами в битве при Иргизе пленные принадлежали к тому же роду канглов, из которого происходит Теркен-хатун, мать Мухаммада. Похоже, это она прислала войска в поддержку меркитов и куманов. Кто командовал — не известно, но были распространены слухи, что во главе сам Мухаммад. Кстати, куманы и кипчаки — одно и то же. Название кипчаки пришло к нам по линии гурганийской агентуры, так там называют племя родственников матери хорезмшаха, активно внедряемое ею на все государственные должности. Куманы, судя по всему, те, кто не покинул степь и ведет прежнюю кочевую жизнь. Мама сама решила нас повоевать. А у сына проблемы. Потерь не знаю, но, скорее всего, армия у него ополовинена и за год восстановлению не подлежит. Надо продумать. Предмет есть?

По весне отправил посольство без подарков, со скромным текстом пожелания взаимных успехов и развития торговли. Ждал реакции Мухаммада на прошлогодний инцидент. Никакой реакции. Мухаммад, уже больше месяца, находился в Самарканде и, по-моему, совсем не знает, чем без него здесь занималась матушка. Формальный, ни к чему не обязывающий, ответ и подтверждение согласия на обмен караванами. Живем уже совсем рядом, посольство за месяц обернулось. Кажется, после Багдада ему сейчас ни до чего.

Вскоре от хорезмшаха поступил первый нормальный большой караван с настоящими купцами и хорошим, неформальным товаром. Первый, о котором, наконец-то, знает и сам хорезмшах, так сообщил глава каравана. Встречали его в Каракоруме, новой столице свободной Монголии. Теперь все посольства можем принимать здесь. Кварталы ремесленников, купцов — построены и продолжают расширяться. Настоящий город мастеров, с достойным для здешнего мира производственным потенциалом и торговым оборотом. Made in Mongolia. Черные камни — неплохое название для города. Надеюсь, город у нас первый, но не последний. Этот достроим — можно и для следующего место подбирать. Не при мне уже, конечно.

Вроде и нормально все. Чего бы так не жить?

Зучи сказал, что мои войны, которые я постоянно веду и планирую, привели к гибели большого числа людей во многих странах. Сошел с ума Чингизхан от старости. Пора решать вопрос о передаче власти в Монголии в руки первого наследника и срочно оказать помощь Хорезму в восстановлении сил после постигших страну бедствий под Багдадом. Быстрее заключить союз с Мухаммадом. Примерно так. Сказал своему второму брату, Чагатаю. Не знаю пока, что думать. Все из рук валится. Хорошо, хоть Чагатай не донес на брата.

Итак, что у нас на этот год, по уму. В Китае Мухали полностью овладел обстановкой и результаты его деятельности только радуют. Перспективы на год хорошие, каких-либо неожиданностей он не допустит, можно об этом не думать. Мое решение — дать ему титул Правителя Китая, кажется мне верным, оно четко определяет его статус и развязывает ему руки в общении с нашими чиновниками. Предельно ясно: все, что касается Китая — к нему.

Далее. Си Ся. Продолжая делать уже вялые намеки на возможный брак с империей Цинь (которая таки по-мужски недоумевала, о чем, собственно говоря, идет речь), чисто по-женски, нечаянно, захватила Ланьчжоу. Думаю, циньцы тоже от этого обалдели, как и я. Зато указание пальцем на Сун, как на возможного контрагента по переговорам, дало немедленный результат. Завязалась активная переписка по поводу координации военных действий против Цинь. Читал в списках и остался в восторге от их взаимных прожектов. Еще бы Луну захватить пожелали и спорили, кто первый полетит. Обе стороны готовят друг друга на роль снаряда. Ну, дай им бог.

Третье. Елюй и Корея. Надо ввести войска и разделить этих петухов. Придержать петуха Елюя, это он туда бегает. Попрется опять — примем меры: у него скоро поля зарастать начнут, весь народ войной замучил. Ох ты, как... Перерыв.

Вот и сердчишко барахлить начало. Сколько мне? Примерно щестьдесят семь. Уже давно отца и дедов обогнал, живучий попался. Ладно, Мухаммад и кипчаки. Мы не умеем обороняться, да и негде нам — в наших-то степях, с детьми и обозами. Индейцев — в такой ситуации, в Штатах, почти всех перебили. Мухаммад вряд ли в резервации будет загонять, много чести для неверных. На нашей территории нам с ним не справиться, даже, если удастся затянуть наше истребление. Вдвоем с Китаем доконают и прочая свора присоединится. Порвут, как Тузик грелку, голова Мухаммаду отойдет, а Китаю, как всегда — задница. Разберутся.

Снимаем с рассмотрения пораженческий вариант, рассматриваем атаку. Умеем, и города научились брать. Тяжелой конницы нашего качества нет ни у кого в мире. Война на два фронта? Или, даже, на три — считая куманов-кипчаков. Если попытаться разбить их по частям — может получиться. Только Мухаммада — первым и пожестче. Вряд ли кипчаки на нас накинутся, пока перевес в битвах всегда был на нашей стороне. А на самоубийц они не похожи. Для этого тоже характер надо иметь. Мой. Но шансы невелики. Война на два фронта возможна, если мы очень быстро задавим Хорезм. Год, максимум — три. Нет, три не выдержим. Максимум — два. Если очень жестко, то может получиться. А если это не только Зучи? Хорошо, что Хулиган не имеет никаких прав на престол. Похоже, его бы уже убили. Хватит сердце рвать. Перерыв.

Зучи уже тридцать семь лет, вот и надоело ему ждать, когда власть в руки упадет. Как бы там ни было, но это — обычный кочевник из небольшого племени, когда-то приличного коня не имевший, что ему наши дела? Жизнь проходит, а на пути стоит старик и не отец совсем. Мучит своими запретами. Почему Мухаммад делает, что пожелает, а Зучи должен... А-а, что говорить. Все понятно. Молодой самец и так далее. Но, все равно, сердце щемит. Он сын Бортэ. Останется жить, сделаем вид, что... Ничего. Ни-че-го. Бортэ жалко. Я ей обещал передать ханство сыну. Из четырех зверей более всего подходит третий — Октай. На него ориентир, стратегическое мышление присутствует. А Зучи весь мир передушит, с радостью или без.

Один из пленных передал Зучи сообщение от Теркен-хатун. Что было в сообщении — неизвестно. Пленный мертв. З-зучи!

Эта старуха нанесла мне удар, не сравнимый ни с чем. Она отравила своим ядом сердца членов моей семьи. И с этим я должен жить.

Гори оно огнем, ничего в этом году делать не буду. Пока душа не пройдет. Зучи... Если бы не Бортэ...

Чертов Елюй поперся опять в Корею. Я его предупреждал о своем неудовольствии всем происходящим в последний год? Не внял. Отправил дежурную дивизию. В стычке (сражением это трудно назвать) Елюй убит. Мои разграбили несколько корейских городов. Видимо, отдавая приказ, я был несколько не в форме. К Корее претензий нет, вопрос был только в Елюе, он находился на чужой территории, грабить было не обязательно. Не надо было. Хорошо я к корейцам отношусь, но, что поделаешь, так вышло.

Оставили в Корее своего посланника и с ним триста человек, для быстрейшего изучения корейского языка. Будем формировать полноценное посольство. Реакция корейцев на все произошедшее: добровольно признали свой вассалитет и решили выплачивать мне ежегодную дань. У меня, последнее время, настроение неважное, шучу плохо и чужих шуток не понимаю. Включил их в сферу Мухали и попросил его как-то урегулировать дань до минимума. В память о моих друзьях из другого мира. Ну, не так сказал, конечно. Корейцы себе такую дань заломили, что самим на еду не останется. Цель у Мухали поставлена: постепенно разойтись бортами с Кореей, безущербно для репутации обеих стран. А срок не поставлен. Каждый год как-то заново выкручиваться надо. Вот что Елюй натворил. А кого вместо него — пусть опять Мухали думает, а то у меня только Пусянь в голову лезет, но он не кидань. Не варит у меня голова в этом году.

Нельзя умирать, нельзя болеть, нельзя раскисать. Первое. Выполнить клятву, данную стране и народу моей Монголии. Защищать всеми силами, не допустить уничтожения людей, поверивших в меня, людей, доверивших мне свои жизни и жизни следующих поколений. Народа, который принял меня в свое сердце, и сердце которого бьется в моей груди. Живи, Монголия. Пока жив я и живы мужчины нашего народа женщины и дети не увидят войны на своей земле.

Второе. Бортэ. Слово офицера.

Ее дети получат свое ханство. Я не трону Зучи, не трону и остальных. Никто не узнает. Получат. Но, не сейчас. Сегодня эти дикари лишь передерутся друг с другом, вырывая из пасти брата самый сладкий кусок. Страна еще не способна противостоять их жадности и глупости. Этот даже с Мухаммадом согласен, главное побыстрее... Какой, все-таки, дурак! Эх... Погубят все начинания. За десять лет вернут все к прежнему состоянию раздробленности, нищеты и всеобщей ненависти. Столько жертв и все напрасно. Старый дикий варвар, мечтавший о завоевании мира... Даже понять не способны. Чтож, каждый судит по себе.

Третье. Мои проекты о создания союза стран с общим законодательством и хорошей защитой для мирной жизни. Этим не надо. Не только я их воспитывал и не всех смог воспитать. Поэтому. Я должен оставить страну такой, чтобы даже наследующие мне варвары не cмогли сокрушить ее своими примитивными инстинктами.

Надо дать им армию, которая продолжит дело объединения стран под общей властью закона. Не смогут удержаться, продолжат.

В этом году я изменю Ясу и сделаю невозможным отклонение от ее заветов для будущих подханков. У меня еще будет время для корректировки и я приложу все усилия. Ишаки пойдут туда, куда я их поманю клочком сена. Я их заставлю продолжить дело моей жизни в этом мире. Даже утопая в роскоши они и после моей смерти долго еще будут ползти в нужном направлении.

Хотя, какая там роскошь у этих несчастных. Тот же красный пиджак и так далее. Скорее, к власти рвутся. Во всех мирах. Но, это не мне исправлять. И контроль, еще раз контроль, не давать делать глупостей. Никому.

Очередь оборвалась неожиданно. Не было тишины, был хруст осыпающихся справа мелких камешков, шумное дыхание Кисы и молотки в висках. Потом я услышал стон мальчика. Это был мальчик, ребенок. Только это я успел подумать, подбегая к нему. Он уже умер, стон был последним и единственным. Лет двенадцать. У уткнувшегося рядом лицом в землю старика вывернуло наружу перебитый позвоночник. Киса толчком в плечо перевернул его и придержал сапогом. Старик молча смотрел на меня, а я смотрел. Не мог отвести взгляд от мальчика. Почему они нас так ненавидят? Это сказал Киса. Внуки не понимают, почему я никогда не рассказываю им о войне.

Глава 22

Все когда-то кончается, кончилась и эта зима. Побежали ручьи, побежали и караваны. Через перевалы Алтая и Гиссароалая, спускаясь к плодородной Ферганской долине и междуречью. Туда и оттуда. В числе первых туда побежал караван шпионов Мухаммада. Или его матери. Нам все равно. Я так думал. В голове прояснилось, не пью, завязал. Вскоре, после его ухода, вышел и от нас из Каракорума большой караван-пятисотка.

За зиму у всех накопились дела и вопросы. Накопились и у меня. С вопросами с караваном в Самарканд шли Омар из Отрара и Гамаль из Мараги, а по делам туда же был отправлен мой личный официальный представитель — Ухуна. К Мухаммаду, лично, и возвращаться был не должен, а должен был сделать собственные выводы из ответа на вопрос: кто стоит за подготовкой нападения на нас? Этому человеку я доверял делать выводы, на основании которых был готов к поступкам.

Караван исчез, не дойдя до Самарканда. Потом — новые данные. В Отраре нападение, Ухуна и Омар убиты, Гамаль спасся один. Убиты более сотни караванщиков, имущество захвачено наместником Мухаммада и отправлено в Бухару для продажи. Зря мне было все равно, чьи это были шпионы. Наместник Отрара Хайдар-хан — протеже Теркен-хатун, ее племянник и пристроен ею туда подальше от глаз Мухаммада. Он сообщил Мухаммаду, что прибыл караван лазутчиков Чингизхана, и тот отдал приказ. Деньги забрал себе. В Отраре крупный базар. Весной и осенью кочевники пригоняют скот, рабов. Меняют на ковры, меха и все прочее. Наш караван был новостью только для Мухаммада, с его непомерной жадностью. Отрар такого насмотрелся, только товар уходил мимо носа, не для этих мест предназначен. Торговле конец. Вот и ответ.

На два дня съездил в горы — успокоиться. Не горячиться. Гнев — плохой советчик, и я — не железный человек, мне тоже свойственна слабость. Не на людях. Я знаю, что мы не готовы. Но, сколько не думай — и так край, и так. Не отвяжется от нас эта старуха. Да и смысл, затягивать? Мухаммад только лучше подготовится. Мобилизацию проведет. Горе слабодушному.

Если не справимся за год — всему конец, раздавят. Подождем еще год — все равно раздавят, может и раньше. Давно решено, а начинать — рука не поднимается. Лучше бы в Египет занесло, хоть бы отдохнул, камни поворочал. Шутить надо, чаще шутить.

Сделал себе последнюю уступку, отправил в Самарканд посольство: Богру с двумя помощниками. Ничего не решит, но все-таки, вдруг — какое-то чудо? Хотя, какое может быть чудо, если требую выдать племянника — убийцу. И так весь народ косится, не понимает, почему медлим и не вырежем в отместку этот проклятый Отрар. А потому не вырежем, что название мне знакомо и не хочу я в эту Среднюю Азию — сил нет. Если бы не клятва...

В общем, посидел опять на горке и на степь посмотрел. И — как воевать с превосходящими силами кровожадного мясника Мухаммада иначе, чем это делал настоящий Чингисхан — я не знаю. В этот муравейник только на танке можно. Висит на мне Чингисхан, за руки цепляет, по земле сзади волочится.

Выбор у меня, конечно, есть. Или мой народ — или его. Пока я свою страну обихаживал, даже город построил, эта скотина и Бухару, и Самарканд, и Газну, и черте сколько городов пожгла, а свалят на меня. И Богру он казнит. Отправлял — в глаза смотреть не мог. Кому такую судьбу пожелаешь? Все, решение принято. Осталось только узнать результат.

Богра убит, помощники обриты наголо и выброшены в степь. Лучше бы убил или хозяйство отрезал, все — воинское увечье. А так — ребята будут смерть сами искать, в первом же сражении. Но волю проявили, до нас все-таки добрались, чтобы сообщить. Не стали, оружие найдя, назад возвращаться для последней битвы. В прошлый раз, объявляя войну Китаю, семейный совет собирал, объяснял, рассказывал, к выводам подводил. А сейчас — не надо. Любой монгол поймет. Тяжело теперь воинам Мухаммада придется, плохо их будут в плен брать. Уж не знаю, какой героизм им потребуется проявить. Народ уж второе десятилетие с честью живет, кланяться не приучен, такого не стерпит. Хорошо, но сначала Отрар.

Времени, конечно, мало, но для семьи — всегда найдется. Малышка Есун решила его использовать правильно и, после долгих велеречивых рассуждений и славословий, поинтересовалась: кто страной будет править, когда я кони двину от военного перенапряга. А хорошо поинтересовалась, вовремя. Пока я только злой, а для войны надо еще и веселым быть.

Не стал я откладывать свое веселье и пригласил всех четырех братьев на дружеский серьезный разговор. Повеселят, дурака поваляют. Интересно же посмотреть, на что я столько времени потратил и результат увидеть. Предложил Зучи высказаться, но не успел тот себя похвалить и царем назначить, как второй брат, Чагатай, набросился на выскочку и обозвал его бастардом, не стесняясь присутствия опозоренной им матери. Драться решили, сцепились будущие повелители судеб, как два пьянчуги у пивного ларька.

Разогнал, пристыдил и назначил Октая. Придется старшим теперь стараться, из штанов выпрыгивая и злобно поглядывая друг на друга. Тут уж не до советов Теркен-хатун. Не хотел, чтобы Бортэ все видела, но — необходимо. Понимает, видит — рано. Может, больше меня понимает, но что поделаешь — дети. Потом вдвоем решать будем. Может, какой-то выход пока поищет? Заодно призвал брата Шиги, передал надиктованные писцам дополнения к Ясе. Пусть в единый кодекс сведет. Братья грамотные, потом сами прочтут. Война и рассудит, и даже помирит. Не получается пока развеселиться. Ну, злость — тоже хорошее дело, бодрит.

А есть ли у вас план, мистер Фикс? Есть у меня план, давно уже есть, да войск у меня, как всегда, мало. И для плана моего, и для войны с Мухаммадом — в целом. Свои две свежих дивизии для Китая Мухали получил. Нельзя его беспокоить, он и так — делает все возможное. А вот тридцатитысячный корпус, артиллерию мою осадную — он мне в прошлом году собрал, лучших спецов туда выделил и все они у меня стоят в бывших кара-китайских владениях, на самой границе с Хорезмом. Друг. Все технари получили статус граждан Монголии и, в случае победы, передадут его своим семьям. А у китайцев семьи — это не семьи. Это батальоны. Этак, через пару лет, если нам повезет, весь север бывшей империи Цинь коренными монголами будет заселен. С правом выслуги у мужчин и всей социалкой, положенной прочим нашим гражданам и гражданкам. Вот тогда вместе о Сун начнем думать. А пока — пусть думают, как города в Хорезме брать. Как свои халабуды на место доставить. Полезные размышления, скоро пригодятся.

С Китаем — все. В Монголии оставим три дежурные дивизии: две уставшие — от Мухали и прошлогоднюю — Зучи, потрепанную главной дамой. Отдохнут, весенним призывом пополнятся, за порядком последят, если что — наготове будут. Боорчу за страной присмотрит и за младшим моим братом, Темуге. Этот от меня остается — головой кивать, если Боорчу потребуется поддержка брата самого Великого Хана Монголии. Не хочу его с собой брать, а так — при деле будет.

И чем мы тогда располагаем для нанесения пинка в живот объединенным вооруженным силам Хорезмской республики, во главе с обожаемым светочем всех правоверных султаном Мухаммадом? Семь регулярных дивизий монгольской кавалерии, из них пять — в броне, рыцарская конница. Восьмая — моя гвардия. Две свежих дивизии дает сват-онгут. Итого десять.

А что наши доблестные сограждане немонгольской национальности, но с монгольским гражданством? И здесь все хорошо. Три дивизии кара-китаев. Хотя кара-китаев там — кот наплакал, больше местных мусульман. Ничего, под нашим руководством снова вспомнят счастливые времена побед и походов. Пока — во второй эшелон будем ставить, в осаду городов. Венгры дивизию сформировали, что с людьми жизнь в Монголии делает? Не улыбаюсь. Достойный народ, у нас на них вся экономика держится. Этих можно бы сразу по домам распустить, пусть делом бы занимались, но — не хочу им обиду наносить. Поставим в охрану караванов, для вывоза добычи и переправки ремесленников. Так и венгров с передовой постепенно с добычей вывезем.

Ну и — все. Четырнадцать дивизий кавалерии и тридцатитысячный корпус осадных машин. У каждого по четыре коня. У моих гвардейцев по пять. Ничего не забыл? А Си Ся? У нас же, по договору, должны предоставляться войска? Когда и куда скажу. Как же, как же! И ответ получили. "Если у тебя не хватает войск для войны, какой же ты хан?" Девушка, я все помню.

А что у светоча веры? Конницы раза в три побольше, чего считать. Кипчаков подтянет — в пять раз больше будет. И так далее. Но, есть один маленький лучик надежды! Передерутся у светоча все сунниты, шииты и прочие поборники тонкостей и различий в вопросах веры. Очень они не любят друг друга за всякие разночтения. И дисциплина в войсках хромает. А мы в вопросы веры не лезем и ни на чем не настаиваем. Со всеми согласны дружить. Нам ведь еще местные легионы набирать. Еще лучики есть? Погода там или надежда, что Мухаммад от рождения на голову больной? Может, подданные у него имбецилы, в бой идут в ночных горшках и в порванных сзади колготках? Нет? Нет. Дальше головой думать придется. Привычка, китайский опыт.

И что же мы имеем по географии перед маленькой войной за свою свободу и жизнь наших близких? Троечку, максимум. Наше монгольское плоскогорье отделено от среднеазиатских степей цепью гор. Там, за ними, уже есть два плацдарма, обеспеченных позапрошлогодними операциями Чжирхо на юге и Собутая на севере. С них и будем наносить Мухаммаду основной и отвлекающий удары. Левой в живот, правой в челюсть.

А был бы я левша?

Основная группа войск идет с севера в обход озера Балхаш с западной стороны. Неважно, как оно теперь называется. Мне так понятнее, сразу карту вижу.

Валет червей — угадал? "И всегда ходи с бубей, если хода нету."

Плохо шучу.

Зучи, с дивизией, сбегает на разведку в свои любимые кипчакские степи. Посмотрит обстановку на главном направлении. Удара? Про удар я никому ничего не говорил. (Да, Зучи, никому). А ему приятно вспомнить, и нам информация пригодится. Вот с юга — Чжирхо нанесет отвлекающий удар, прямо через новую границу, выходя с востока к Фергане. Две дивизии ему на это выделяем. А пока Зучи с информацией ждем, Чжирхо в пограничных предгорьях Тибета нам еще народ соберет. Каждая сотня на учете, а народ его любит, спасителя. Всех, кто саблю держит и на коне сидит — на охоту приглашаем. Славная будет охота. Жив еще Акела, не промахнулся.

Нам предстоит двумя рукавами лавы, огибая справа и слева горный хребет Тянь-Шаня, протянувшего свой язык уже в пределы Хорезма, прорваться сразу вглубь страны. Если это получится, то мы уподобимся сходу горной лавины на его города. Паника неизбежна, потеря управляемости войск, каждый спасается или дерется в одиночку. И это — наш шанс. Выигрыш или проигрыш войны будет зависеть от сохранения боеспособности наших сил, при переходе длиной более двух тысяч километров через горные хребты и безводные пустыни. Я или погублю нашу армию, или добьюсь победы. Вот так все просто...

А кто сказал, что одиннадцать одного не ждут? Ждут, как миленькие, если это дивизия Зучи, отправленная на разведку. Здесь, в верховьях Иртыша, назначен общий сбор войск. Все уже на месте, военная тайна перестала быть таковой, согнанные стада скота, часть которого останется здесь на лето для откорма, полностью демаскировали нас перед Мухаммадом. Это уже не учебные маневры. Сейчас начнется встречное движение его войск и, если я прав, Зучи получит возможность себя показать. Вряд ли противником окажется серьезная войсковая группа. Надеюсь, что-нибудь вроде корпуса пограничной стражи, проба пера. У Зучи тяжелая конница. И пожестче их, пожестче, чтобы сразу вызвать страх.

Военная связь — одно из удачнейших моих достижений в этом мире. Благодаря подвижным заставам патрулей, размещенных по всему интересующему нас маршруту, скорость доставки сообщений достигает пятисот километров в сутки. В Монголии, из-за стационарного размещения таких почтовых застав (я их ямами назвал, от слова "ямщик"), скорость доставки доходит до шестисот километров. Конечно, цифры приблизительны и достижимы только в степи, но, если сравнить со скоростью движения караванов, то это — что-то.

Ну, наконец. В этот раз, похоже, с войсками был сам Мухаммад. Оценки опять приблизительны, боестолкновение продолжалось несколько часов. Наши потери менее тысячи, но Зучи уверяет, что был близок к победе: к концу сражения, перед очередной тысячей, которую он бросал в намечающийся очаг сопротивления, войска противника начинали разбегаться. А было их от двадцати до сорока тысяч. Легкая конница. Только такой самодовольный болван, как Мухаммад, мог бросать ее лоб в лоб на моих рыцарей. Ладно, время покажет. Сейчас его южане порадуют. Думаю, Чжирхо постарается. Бойся, Мухаммад. Начнем помаленьку.

"Эх, путь дорожка фронтовая, не страшна нам бомбежка любая..."

Зучи отправил к Чжирхо, для усиления. Не одного, конечно, а то потеряется. Дал ему три тысячи всадников. А у нас теперь — так, каждый человек на счету. Генералов много, а рядовых не хватает. Не надо по десять процентов вверенных тебе войск за одну битву терять. И побеждать так — не надо. Особенно — почти побеждать. Взял бы Муххамада в плен, легче бы было оправдываться. Чем три тысячи не ядро дивизии? Остальных на месте доберешь, из местных. Привыкай. Их не убивать надо, а под свою руку забирать и потом беречь пуще глаза. У Чжирхо учись. А то подханков у меня — четыре, переизбыток, зато воинов всегда не хватает. Или — идите вчетвером Мухаммада на кулаках побеждать, вам не привыкать, только он сам вряд ли согласится. Не совсем из пастухов.

И не надо обижаться на "пастуха". Вам, с Чжирхо, Алтайский хребет по перевалам Кизиль-Арт и Терек-Даван переходить. Кто может справиться, только пастухи! Да Мухаммад, неженка, там бы от грудной жабы умер, просто задохнулся. А вы — герои. Опять же, вам не впервой. Так что, пастух — звание скромное, но заслуженное. Справитесь, я в вас верю. И не забывайте народ подбадривать. Чингисхан верит в вас! Наша победа в ваших руках!

Чжирхо — главный, дальнейшие инструкции у него.

Все веселье у Чжирхо, в долине Ферганы. Надеюсь, Мухаммад оценит задумку. А у нас — что, обычная работа будущих победителей превосходящих сил противника. Ножки переставлять в указанном направлении. Сначала через перевалы, тоненькой, бесконечной струйкой. Одни давно пришли, другим выходить не скоро. Дрожащие от усталости и напряжения ноги людей и лошадей. Хрипы и кашель вместо дыхания. Вот так и побеждают, если по-настоящему. В любом деле. Работа, которую сделать немыслимо. но ты все-таки смог. Этот этап мы прошли, смогли. Все. Старше меня в армии никого нет. Спасуют — как детям в глаза смотреть будут? Спустились к озеру Балхаш, нашли выпасы и уселись ждать, пока все соберутся и кони придут в норму. Героический этап и без потерь. Пока нам просто везет.

Отдохнули, рассредоточились по дивизиям и, выдвинув разведку и боевое охранение, неторопясь, широким фронтом, двинулись в сторону среднего течения Яксарта — Сырдарьи. Мышка не проскочит. А есть ли там кто, кого в воду загонять? Что у Чжирхо? Как дела у Мухаммада? Так и едем себе потихоньку, на хана своего поглядываем. Знает, куда нас ведет. Вон, какое у него лицо — решительное, умное. С нашим ханом не пропадешь! Ну... да, правильно, надеюсь.

А как дела у Чжирхо? Как сегодня — не знаю, но дня через два-три — узнаю, как только шестнадцать тысяч, отправленные мною Зучи, наступающему в направлении на Коканд, достигнут его и пришлют связного обратно. Зато я знаю, какими были его дела четыре дня назад и, вообще, про все его дела с момента прохода им перевалов. Как только они появились в долине Ферганы, хорезмшах побежал туда с севера. Проникся серьезностью момента, прихватил уже с собой народ, соответствующий по количеству поставленным целям и задачам, и... И! Три раза — и! Получил по морде. Количество в качество не переросло.

Три дня они икали, сходясь и расходясь, меняя направления ударов и командование. И — ничего, мои устояли. Неправильно сказал. Мои продолжали атаковать, пока не стало ясно, что хорезмшах проникся. Идеей, что его воины, всей своей массой, ничего не способны ему принести. Идея зрела и, когда почти созрела, а Мухаммаду захотелось рвать и метать от осознания своей беспомощности и ненужности, рвать оказалось некого. Монголы исчезли. А потери остались. Что и требовалось доказать, потому что Мухаммад опять пытался ломить голой силой, а Чжирхо берег людей. Он считает, что соотношение потерь достигло один к десяти — не в пользу хорезмшаха. При таком соотношении — бойся, хорезмшах! Мы втрое превосходим твою армию! Что, собственно, я и собирался скромно сообщить нашему визави. Удар в животик прошел.

Здесь Мухаммада настигла новая весть о нашем северном наступлении в направлении Сырдарьи. С выпученными глазами оголтелого огородника он спешит спасать свои драгоценные грядки от невиданного нашествия страшных и непобедимых монголов. Или монголо-татар. Еще не понял как правильно. Да, война на два фронта — тяжелая штука, если без подготовки. По себе знаю. Доверить хозяйство некому, хоть разорвись. Паника у главнокомандующего, сейчас метаться начнет. С севера на юг, с юга на север. Уже начал. Не зная, в какой точке мы нанесем следующий удар, пытается защитить все, распыляя силы по городам и гарнизонам. Дай мы ему передышку на пару месяцев и это пройдет, да кто ж ему даст? Съест ведь, бродяга.

А Чжирхо разделился с Зучи и отклонился еще дальше на юг, растаскивая силы хорезмшаха. Продолжая переходы через горные перевалы, он отправился в верховья Амударьи, отрезая Мухаммада, планирующего как-то со мной бороться, от Бухары и Самарканда. Вот и вопрос: драться со страшным прожорливым кроликом на грядке или спасать фазенду, к открытой двери которой крадется соседский пес? А там кухня, холодильник незапертый. А плов? Какой плов, до сих пор помню его вкус! Пальчики оближешь. Вот так шесть соток могут довести человека до инфаркта. Нет, ну мы тоже стараемся, я не отрицаю.

А вот теперь стоп и чуток подумать. Подождать. У Мухаммада есть два козыря, неподконтрольные моим расчетам: наследник и резервы в Персии, в Хорасане. По тем данным, что мне предоставила за эти годы наша агентура, будь у власти Джелал-ад-дин, а не его папаша, шансов у нас не было бы вообще. И если сейчас перепуганный родитель даст сыну возможность проявить себя во главе армии страны, мне, как правильному кролику, надо срочно искать дыру в заборе. Мое сегодняшнее решение об отправке корпуса для взятия проклятого Отрара может оказаться ошибкой. Потому что, наследник способен объединить под своей крепкой рукой до двухсот тысяч кавалерии, разбросанной по ближайшим к нам районам и организовать активную оборону в среднем течении Сырдарьи. И у нас будут проблемы в чистом поле.

Пока нам удается сметать разрозненные, без единого командования, части, хаотично блуждающие в темноте, тоскливо сидящие у никому не нужных городков и, через силу, пытающиеся нас остановить. Самим не хочется. Половина из них тут же забывает, зачем пришла и переходит под нашу руку. Мелкие городки и поселения, оказавшиеся на нашем пути, открывают ворота, если есть что открывать. Но, как только появится жесткая рука, мне понадобятся все мои резервы. Вот, послал бог наследничка. И почему не мне? Как бы узнать, что там у Мухаммада с сыном?

Логически рассуждая и опираясь на мои представления о его характере, он должен Джелала отослать для набора резервной армии в Хорасан. Приказы наместникам, наверно, уже отданы. Это еще двести-триста тысяч воинов и два-три месяца срока. Может, больше. А сам, пока все еще здесь не завершилось полной катастрофой, пытаться, по-прежнему, единолично, решить судьбу страны. Шанс, что сынок не ограничится победными реляциями, но и, под шумок, спихнет папу с трона, конечно, есть. Хорошо бы так. Чтобы не с трона спихнул, а за резервами поехал. Придется опять рисковать. Хоть бы кто потом шампанского предложил.

Пока все неплохо. По новым данным Мухаммад, отправив еще часть войск на перехват Чжирхо, растянул оборону по линии Сырдарьи, в долине которой готовиться дать нам решающее сражение. Сам! Что радует. Работаем по плану.

Подмаслил пылающие гневом монгольские сердца Чагатая и Октая, выделив им пять дивизий для осады Отрара и Ташкента. Попутно должны взять Тарс, выходя к устью Сырдарьи. Пять дивизий для осады, а не для штурма, людей беречь. Подойдут части из инженерных китайских войск, соберут свои агрегаты и вес произойдет само собой. Если постараться. И человечек у меня внутри города есть, к ним выйдет, поможет. Слабые места прояснит. Да, вообще, всю городскую обстановку. Две задачи им, обязательных к выполнению. Хайдар-хан, виновник гибели наших людей, племянник Теркен-хатун. уйти из города не должен, не должен погибнуть, но — должен все рассказать о своей тете. Правду. Поэтому: никакой беспорядочной резни, пожаров и прочего. Никаких заявлений, что погиб в огне, под обломками. Знаю я эти обломки. Просто удрал. Список ответов на вопросы мне курьером. И, пока не скажу, чтобы был жив. Второе. Людей из окрестных районов вербовать в наши полки. По китайскому принципу. Пусть сами воюют, как смогут. Не смогут — на инженерные работы сгонять. Китайцы объяснят. Потери сами за вас скажут, кто здесь будущий хан.

Основная масса оставшейся армии Мухаммада расползлась по городам и притаилась за стенами. Каждому из моих соединений выдается путь следования от города к городу и так, потихоньку, двигаясь по указанным маршрутам, мы перебьем все, что хорезмшах мог бы собрать в единый кулак. Но не собрал. И даже наследника держит под рукой, не давая тому пошевелиться. Хоть премию ему выписывай за такую отцовскую любовь. Резервы сами не соберутся, их контролировать надо. Кому захочется провинцию ослаблять, всех мужиков собрав и отправив в неизвестность? И, вообще: "Нас только что завоевали, мы морально не готовы, от прошлой войны не отошли". Без Джелала процесс затянется, как пить дать. В конце концов, я Мухаммаду не мама. И — хорошо! Это их семейное дело, с самого начала.

Чжирхо с остатками своих двух дивизий, вместе с Сукегу, двигается в направлении вверх по Сырдарье на Ходжент и Бенакет, а, после их взятия, отправляется на соединение со мной. Главная задача — привлечение на нашу сторону максимального количества встреченных войск хорезмшаха. А не привлекутся? Что ж поделаешь... По крайней мере, у Мухаммада будет меньше сил. Собственно, мог бы и не говорить. Эту часть операции вместе рассчитывали. Учи ученого. Просто — я хан, мне положено

Зучи с полученным подкреплением идет в сторону нижнего течения Сырдарьи, по маршруту Сыгнак — Узгент — Барчинлыгкент — Ашнас — Джент. В Дженте остается ждать моих указаний. Задачи те же, что и у Чжирхо, а вот исполнение... Посмотрим. Мне, когда их инструктировал, ясно была видна разница в словах "завоевание" и "покорение" Ферганской долины. Только бы теперь не перепутал.

Ну, а я сам — чего? Того? Потихоньку крыша едет? Пять дивизий себе оставил, главную монгольскую драгоценность охранять? Правильно оставил. Раритет, историческая личность, Чингизхан, старенький уже. Пришибут, и никто знать не будет, что с этой кучей разрозненных осад и наступлений делать.

Вредный стал, недоверчивый. Почему — никому не сказал? А зачем им? И так сойдет. На указанные рубежи выйдут, города возьмут — те сами сдадутся, когда объясним. Войска разгонят, частью уничтожат, сил хватит. С нашей рыцарской конницей это — милое дело. Кое-кого под нашу руку привлекут. И венграм домой пора, и нам народ пригодится. Еще как.

А подумать? На картину в целом сверху взглянуть? То-то мои подханки взовьются. Старый хитрец, решил в одиночку генеральное сражение у Мухаммада выиграть? Не наигрались в войну еще... Всю славу от похода себе захапает, а сыновьям — опять шиш? Да сдался мне этот Мухаммад. Сейчас обойду его правый фланг, спущусь к низовьям Сырдарьи и переправлюсь через реку. Чего он мне сделает, он меня еще долго здесь ждать будет. Кому в голову придет, что я туда попрусь. Там же пустыня, Кызылкумы. И это верно. Но как победа достигается? Ножками, ножками... А за пустыней — Бухара.

Глава 23

Слышал я, что в Китае есть один даосский монах. Старец, астролог, алхимик, лекарь, что-то еще, в общем, народ его уважает. Даже до меня информацию довели. Поговорить бы с ним. Как объяснить то, что со мной случилось? То, что сейчас происходит. Замкнутый цикл. Может, он меня на ответ натолкнет. Откуда вокруг столько совпадений с моей реальностью? Бесконечность повторений жизненных ситуаций и никакой возможности вырваться из круга истории.

Не хотел в Китай, а жизнь заставила. Сейчас по пустыне тащусь в Бухару. Шестьсот километров непроходимой пустыни. Месяц уже прошел, сколько еще? Почему я не погибаю? Это бессмертие? Или судьба повторяет свой цикл в каждом из возможных миров и, сколько я не выкручиваюсь, гонит меня, как осенний лист по ветру? Где же проявление моей воли? Хуже, чем было у нас — сделать могу, а лучше — никак. Я же Китаем занялся, потом в Индию собирался. Чертов Мухаммад, чертова Теркен-хатун! А позволю им победить — сожрут Монголию. Постоянно на пределе сил. Да я всю историю, которую учил почти шестьдесят лет назад, позабыл давно. Бухару возьму, потом Самарканд. Отрежем Мухаммада от возможных подкреплений из Хорасана. Достали меня эти местные разборки. Двадцать лет почти здесь воюю, когда же это кончится!

А что, Бухара? Хороший город. Для данной местности — большой, для Китая — средний. Гарнизон засел, восемьдесят пять тысяч, все боятся. Как всегда. Может, Мухаммад не в курсе, что я в Китае почти тысячу городов взял, до своих этого не доводил? Скучно, девицы. А есть ли у меня в Бухаре агентура? А, есть. Ну так и послушаем их, не штурмом же брать. Вообще, пора обедать. Эй, вы, необразованные! Дикарь пришел! Чингизханом кличут. Быстро и организованно сдаемся, а то снег на башка упадет, совсем мертвый будешь. Что у нас там первым номером? Ставим плотную осаду, оставляем лазейку для выхода гарнизона и спокойно ждем, глядя на поплавок. Клюнут?

Четыре дня не клевало, но потом пошел жор. Вышли, даже наживку менять не пришлось. А еще город высокой культуры, книжки читают. Для горожан объяснение: жрать захотелось, побоялись беспокоить местных жителей, вдруг тем самим не хватит. А по мне — просто неуютно в осаде себя чувствовали, не привычно. Точно не определили, что беспокоит, вот на желудок и ссылались. А это страх, ребята. Трусы вы и подлецы, бросили свой народ. А на хрена нам трусы? Небось, радовались: дурак Чингизхан, осаду проводить не умеет, вон дыра какая — отсюда видно. Пойдем туда, где его нет. Темно, авось не заметит. Ну что, построились в походную колонну? Есть у нас кто-нибудь по имени Абдулла? Есть? Хорошо. Абдулла, поджигай.

Под Бухарой был уничтожен почти весь гарнизон. Тысячи две осталось в цитадели. Вышедших покушать сначала засыпали стрелами, а потом ударили в копья с двух сторон. Около пятидесяти тысяч погибли в течении двух часов. Тысяч тридцать сдалось, когда их, все-таки, стали брать в плен. Еще несколько тысяч вылавливали почти неделю, пока возились с отдельно стоящей цитаделью. Сожгли, этого защита не предусмотрела. Пленных из цитадели оставили в живых и предложили вступить в одну из дивизий.

Отказавшихся отпустили, таких было большинство. А цитадель сожгли уже после того, как город был наш. Горожане сами открыли все ворота и неделю, пока шли бои, сидели тихо — как мыши. Куда им было деваться — с такими защитниками? Привыкли в мирное время жрать в три горла. Когда успокоилось, приказал созвать местный генералитет: сообщил о возможности записываться во вновь формируемую дивизию, остальных граждан Бухары обложил.

Налогом. Не надо торговать краденым, счастья не будет. Мои венгры уже стояли в низкой стойке. Кто-то предпочел расстаться с имуществом. Может и правильно, военная судьба переменчива. Пацифистов отправили ломать ворота, пробивать бреши в стенах и доламывать цитадель, китайцы подсказывали — где.

Бухарская конная дивизия была сформирована в рекордно короткие сроки.

А что же наш огородник? Где бежит он сейчас с высунутым языком? А неизвестно — где, шпионы его не видали. Сначала он перенес ставку в Балх, когда узнал о направлениях маршрутов движения моих войсковых группировок. Потом в Самарканд, куда загнал те войска, которыми собирался дать мне генеральное сражение. Но непостоянен нрав нашего дачного сторожа. Прослышав про клеши, которые мы с Чжирхо своим обходным маневром заготовили для нежных царских ягодиц и, не дожидаясь моего появления из пустыни под стенами Бухары, рванул любитель грядок куда-то на юг, спасая главную ценность всех местных империй — императора. Опять пугливый попался.

Мог бы, кстати, там резервы пособирать. Очень отвлекает от напрасных переживаний. Ладно, не маленький, найдется.

За то время, пока мы с моими дивизиями добывали победу тяжкими изматывающими переходами, зарабатывая боевые мозоли на пятках и иных деликатных местах, трущихся о седло, наша прочая братия, разосланная по городам и весям, тоже старалась внести свой посильный вклад. В основном, вклад вносился путем изъятия со встреченных городков и поселков городского типа ежегодного налога, приготовленного для сдачи в хорезмшахскую казну. Желательно в твердой валюте, но — и прочее барахло тоже принималось. Налог уплачен — далее все вопросы только к нам. Если будут вопросы. Нам тоже надо на содержание войск, а поскольку других, кроме наших, войск не видно, то все нам, а хорезмшаху — кукиш.

Инцидентов практически не было, всей этой мелочи все-равно, кого кормить, главное — чтобы жить не мешали. В качестве расписки оставляли сломанные трудолюбивыми руками горожан городские укрепления. Гарнизонов не оставляли, народа не хватало катастрофически. Общими усилиями и своим хорошим поведением собрали целых три дивизии местного ополчения, которые с энтузиазмом, достойным лучшего применения, жадно посматривали по сторонам, выискивая бреши в обороне укреплений бывших коллег. Оставлять на местах их просто не решались, боялись, что совместят полицейские функции с карательными, а это почти наша страна. Поэтому выглядело все — как обычно. Не было монголов. Был монгол и — нет его. Ну, кто постарался, те заметили. Другое дело в городах, где засели гарнизоны. С этими каждый справлялся в меру сил и наличия талантов.

Самая монгольская работа выпала на долю Чагатая и Октая. Тарс, Ташкент и Нур сдались без боя. Чуявший свою вину Отрар заперся и не дышал. Пятьдесят тысяч кипчаков-канглов, присланных в качестве гарнизона Теркен-хатун, дружно замерли на вдохе. Тут дыши — не дыши, а города, где были убиты послы, считаются у монголов "черными городами". Все предатели и нет им пощады.

Так что, можно друг друга не пугать, это правда. Был в караване мой личный посол. И, в конце концов, чем сказки на ночь друг другу рассказывать, можно было покинуть город. Пока монголы не подошли. А когда подошли — пришлось уже грязью, камнями и прочей дрянью заваливать городские рвы. Тем, кто далеко не ушел, в городских предместьях остался. Все на работу против черного города! Раньше кончим — раньше по домам пойдем.

Китайцы подошли? Все на помощь китайцам! Собираем, расставляем, переставляем. Ну, как всегда. А кто трудиться не любит и воевать привык — на помощь своим братьям. Две местных дивизии штурмом стен и ворот периодически занимаются, им пополнения завсегда нужны. За пять месяцев осады народ пообвык и втянулся. Всем уже этот Отрар поперек глотки встал. Энтузиазм возник, соревновательность. Стокгольмский синдром в действии. Братство по оружию у штурмующих, даже — если за стенами твой родной брат засел. Для обеих сторон никаких тайн не осталось. Они знали, что их убьют, а мы знали — как. В общем, они бы там вообще переженились и внуков общих завели, но тут поступила информация о взятии мной Бухары, осада закончилась и начался штурм.

Хайдар-хан бился даже после падения города и, уже безоружный, швырялся камнями. Был схвачен и переправлен ко мне для допроса. Судьба остальных была менее печальна. Гарнизон канглов, пытавшийся напоминать о своих общих корнях с кочевниками-монголами, перебили весь. Уцелевшие горожане, после небольшой передышки, приступили к разборке своего города. Контроль осуществляли их бывшие соотечественники, не желавшие, чтобы такое когда-либо повторилось в их жизни. Прониклись. Не будет Отрара больше. Хайдар-хан рассказал все о Теркен-хатун. Потом он умер. Он уже сам хотел. А умер так, как этого хотел я.

Корпус Чагатая и Октая выдвигается к Самарканду, на встречу со мной. Выжившие отрарцы идут с ним, будут рвы засыпать в Самарканде.

Их никто не простил.

Даже их ремесленников к нам в Монголию переправлять бесполезно. Перебьют по дороге.

А ведь весна на дворе. Наш путь лежит через долину Зеравшана и — уже ничем не напоминает "Пыль" Киплинга. Скорее, "Путь далекий до Типперери" — ее и мурлыкаю. Сады перемежаются огородами, огороды сменяются полями. Свежий ветерок обдувает голову. Хорош-шо. Курортные места: дачные дома и небольшие крепостишки напомнили пейзажи по Приморскому шоссе в сторону Зеленогорска. Через каждые двести-триста метров очередное бунгало, где вкушает райское наслаждение новый бухарец, даже не проявивший интерес к происходящему невдалеке. А зачем? Хорошие жены, хороший дом — что еще надо человеку, чтобы спокойно встретить старость? Даже завидно. Наша разведка, заскакивая, все-таки поставила хозяев в известность о событиях в мире и сейчас, проезжая мимо, наблюдаю череду искательных рож, выглядывающих тут и там. Пара дачных участков, как сообщила разведка, оказывает сопротивление досмотру, там я уже никого не увижу, будут заметно отличаться от этой идиллии, тишины и покоя. Наверняка, у них даже павлины имеются. Верещагина на вас нету, морды.

Здесь мне пришлось вернуться. Как же я не люблю возвращаться, примета плохая. Но — пришлось. Бухара сгорела. Для взятия Самарканда мне потребуются все войска, до которых смогу дотянуться. Я не оставлял гарнизона. Потом, когда все уляжется, сформируем, с большой долей участия местных, временные власти, а пока все так зыбко — обойдутся без нас. Недальновидно поступил.

Часть бухарцев, ощутившая свою близость к новой власти, сразу после нашего ухода кинулась пополнять похудевшие кошельки за счет имущества, утратившего своих хозяев в это лихое время, а может — и просто, за счет соседей, не способных организовать отпор. Сутки после нашего ухода в городе шли грабеж и резня, а потом начался пожар и деревянный город сгорел. Я приказал выгнать из него всех уцелевших и провести сортировку. Ремесленников, которых смогли определить, отправил в Монголию. Те, на кого указали, как на виновных в грабежах и убийствах, пойдут засыпать рвы в Самарканд. Остальным приказал расселиться в пригородах.

Кстати, только сейчас вспомнил про Насреддина. В Бухаре его не оказалось, никто даже не слыхал о таком возмутителе спокойствия. Вряд ли его прятали от меня. Непременно назначил бы в городскую администрацию и, отогнав подальше всех, чтобы не видели, посчитал бы за честь пожать ему руку. Ну, или обняться по-братски, как здесь принято. Несколько видоизмененные сказки о нем рассказывал сыну и внукам. Имя сохранил неизменным. Попадись он им — никто не тронет, сами будут охранять. Вообще— то: Наср-эд-дин ходжа или Насир-эд-дин, так должно быть правильно и, даже не "эд", а "аль", но — это совсем никуда. Ладно, жаль, что его нет. Наверно, народная легенда.

В городе оставил тысячу своих воинов, для присмотра. Вывод. Большой город, после взятия и смещения старых властей, здесь — без гарнизона оставлять нельзя. Гарнизон должен жестко подавлять любые попытки неповиновения. Это мой город, и — только я могу его жечь и грабить. Приказ будет доведен до всех наших частей. Лучше приостановить наступление и потерять время, восстанавливая и контролируя мирную жизнь, чем получить новую Бухару. Какой город сгорел, даже каменные мостовые есть. Лет через пять-десять восстановится, никуда не денется, была в моем мире Бухара и здесь будет.

Продолжим наше путешествие по сказкам "Тысячи и одной ночи" в сторону Самарканда. Довелось посмотреть. Похоже. Природа, конечно, царская. Сейчас дорога идет по аллее, так совсем... Что за деревья — не помню, как они называются? Листики, кислород. Когда я себе повозку заведу, сколько можно — все верхом и верхом? Медленнее же получается, чем в повозке. Почти шагом едем.

Так что у нас там с Чжирхо? Да как всегда — нормально. Этот любимец публики, испытывая крайнюю нехватку в людском составе, умудрился навербовать целых пять дивизий местных ополченцев. Не кавалерийских, конечно, пехотных. Кого он туда брал? Такое ощущение, что всех подряд, кто соглашался сменить мотыгу на плохонькие копья или меч. Судя по всему, все местные бандиты и разбойники нашли укромное местечко у него под крылом. А что прикажете делать? У Чжирхо, после тех трехдневных боев во устрашение Мухаммада, осталась едва одна полная дивизия под командованием Сукегу. Потом уже, под Ходжентом, подошла дивизия Тохая, освободившаяся у Зучи. А так — как хочешь, так и побеждай. В общем, этому хитрецу как-то удалось воодушевить на подвиги пятьдесят тысяч всякого сброда. Думаю, грабежом города соблазнил, но не говорю. А что говорить — дело-то сделал.

Ходжент — город-крепость, расположенная на берегу Сырдарьи и, как-бы запирающая вход в Фергану. Десять тысяч конных монголов могут очень долго стоять на берегу и смотреть на воду. Зрелище затягивающее, но к результату не приближает. А больше они, по уму, ничего не могут. То ли дело пятьдесят тысяч пехоты, разбитые на сотни и руководимые монгольскими офицерами. ...И китайцы прихромали... Это постепенно дало результат, город был взят. А крепость, находящаяся на острове на реке, с тысячным гарнизоном — нет. Мало того, гарнизоном руководит Тимур. Не железный хромец, а просто железный парень. Монгол на воде — это даже не смешно, это просто финиш. Тимур построил двенадцать баркасов и стал с них регулярно обстреливать войска на берегу, подплывая и величественно отплывая назад. И почти семьдесят тысяч народа, учитывая подошедшую дивизию Тохая, ничего не могут с ним поделать. Какую-то часть гарнизона перебили в перестрелках — и все. Пока все.

И к Зучи у меня тоже претензий нет. Он, с самого начала, хотел, чтобы все было по-хорошему. Проявить во всем блеске требуемые качества будущего властителя стран и народов. Первым, на указанном ему маршруте движения, был Сыгнак: город-крепость на правом берегу Сырдарьи. Зучи встал лагерем неподалеку от города и выслал парламентером мусульманина Хасана-ходжу с обычной просьбой: сдаваться. Хасан был убит сразу, его даже не выслушали. Убийство посла. Через семь дней непрерывного штурма город был взят, а все жители вырезаны. От себя замечу, что без фанатизма и с использованием элементарных, давно наработанных приемов, того же результата можно было бы достичь в более сжатые сроки, с меньшими потерями и не так измотав своих воинов. Кстати, у Зучи совсем нет вспомогательных частей. Чему только его Чжирхо учил? ...Вечно я придираюсь.

Затем были Узгент и Барчинлыгкент, сразу открывшие ворота, стандартно выплатившие хорезмский годовой налог и беспрекословно поломавшие свои укрепления. Там Зучи отдохнул, восстановил несколько утраченную боеспособность подчиненных и двинулся к Аншасу. Парламентера выслушали, сдаваться отказались. И опять, вместо хитроумной операции, навал голой силой. Город держался, сколько мог, но подошли китайцы со своей техникой. Осажденные не сдались, у них просто несколько ослабла воля к сопротивлению и — эта обреченность в их глазах привела к тому, что город пал. Часть жителей уцелела. Кем он потом править собирается? С кем вместе воевать? Всех убью, один останусь? Настаивая на этом принципе, Джучи отправил почти не понесшую потерь дивизию Тохая на помощь своему учителю Чжирхо, завязшему под Ходжентом. Никто мне не нужен, я сам все могу. В таком виде он хочет приступить к конечной цели отведенной ему части операции: взятию Джента. Недели две уже, как хочет. С силами пока, наверное, собирается. Или мыслЕй тужится. Ждем.

А у нас Самарканд на горизонте. Пока ехали, были следы сопротивления двух небольших крепостиц. Дабоус и Сарапул. Что-то вроде этого. Сожгли крепостицы, никому не захотелось на осаду отвлекаться, столица впереди. И людей вокруг них я не видел, перебили, наверно, сгоряча, или под стены Самарканда угнали.

Зеленый город. Недалеко протекает Зеравшан, много арыков, воды достаточно. Дачные предместья брошены, полно дворцов, всего полно. Благодать! Только не расслабляться. Город обнесен крепостной стеной с четырьмя воротами. Дальше — пустыня. Цитадель и здесь расположена отдельно, дважды придется воевать. И изрядно. В столице около полумиллиона жителей, да тысяч сто из пригородов набежало. Главное, тут сидит стодесятитысячный корпус, армия Мухаммада. Двадцать боевых слонов, целый зоопарк. И к этому зоопарку надо прибавить пятьдесят тысяч канглов во главе с дядей Мухаммада, Тугай-ханом. Интересно, это не тот — из наших сказок? Здесь мы его в сказку не пустим, отсортируем.

А вот мне пора в сказке разместиться, дать организму отдохнуть. Синий дворец, звучит-то как в переводе! А по местному — Кок-Сарай. Предложи мне так кто-нибудь — ей богу, обиделся бы. Чем в сарай хану идти, лучше уж я в саду, на природе. А сады здесь — просто прелесть. Шпионы говорят, что и внутри города много садов, у всех богатеев есть. И не жалко было все это стеной обносить? Мне вот — жалко. Даже ломать. Постараемся обойтись по минимуму. Город стоит на Великом шелковом пути, ремесленников полно, лучших к нам отправим. Здесь еще наростут, а мне Каракорум поднимать надо. Это будет их взнос за убийство посла. Зато — остальные останутся жить, здесь жить. Гражданские, конечно.

Итак, что мы имеем? Сто шестьдесят тысяч воинов. Слонов считать не будем, не стоит животных мучить, так постоят. Что есть у меня? Девяносто шесть тысяч монгольской кавалерии. Десять тысяч бухарской туземной и, около восьмидесяти тысяч отрарских и бухарских землекопов. Из них почти сорок тысяч бывших бухарских военных прожор. А вот и китайская идея номер два. Сорок тысяч желудков дисциплинированно разбиваются на десятки и получают из обоза элементы монгольской военной атрибутики. Халаты и знамена. Вооружаются палками, прочим дрекольем и приступают к штурму заветных ворот, по нашему выбору, подгоняемые туземной конной дивизией. А чего их подгонять? За воротами жратва, сами прорвутся. Остальные сорок тысяч демонстративно засыпают рвы у места готовящегося прорыва. Отрарцы учат бухарцев. Для начала — неплохо. Наши держат блокаду. Смотрите! Нас больше! Похожу вокруг стены, выберу место и — алга. И костры по ночам пожжем, пусть думают, что нас полмиллиона.

На третий день подготовки я счел ее достаточной, и все сорок тысяч порядком оголодавших бывших вояк стройными колоннами двинулись на штурм городских ворот. Сказывалась привычка к парадам и второй день без еды. Я, для достижения у них полной внутренней гармонии и их природного героизма, велел денек не кормить. Когда в середине девяностых у меня был приступ панкреатита — тринадцать суток не ел и не слишком ослаб. Этих позавчера накормили, злее будут. И, с позиции ранения в живот — самое то. Другие сорок тысяч уже откопошились свое во рву под воротами, были осыпаны стрелами и чем-то облиты. Сочтя, что эффект присутствия достигнут, разрешил им отойти. А что? Все очень правдоподобно.

Таки да, я был прав и из ворот хлынул поток защитников, вдвое превышавший скромные возможности наших клоунов. Клоуны попятились, угрожающе помахали палками и, решив, что еда сейчас не главное, кинулись бежать. Достойные горожане яро преследовали безоружных мнимых монголов. Когда все убежали довольно далеко от открытых ворот, ловушка захлопнулась. Осыпаемые стрелами, недавние герои трусили в припрыжку назад, двойной кросс их порядком вымотал, поэтому успели не все. В ворота проскочили тысяч тридцать. Остальные были уничтожены в течении двух часов. С нашей стороны потерь не оказалось. У монголов.

Наши труды не пропали даром. На пятый день от начала осады к нам перебежало целых тридцать тысяч канглов в полном вооружении, во главе с дядей хорезмшаха — Тугай-ханом. Похоже, это у них в национальном характере сидит: предавать тех, кто доверил им свою защиту. Мы приняли перебежчиков с распростертыми объятиями. Сформировали три дивизии, переназначили командиров. Мне еще город и цитадель штурмовать. Город уже не пришлось, на следующий день он открыл нам свои Молитвенные ворота. Парламентерами были местный кади и шейх-уль-ислам. Я распорядился к каждому священнослужителю в городе приставить телохранителей. И к законоведам, и к ученым мужам. Во избежание повторения Бухары.

Поскольку примерно шестьдесят тысяч воинов Мухаммеда и двадцать тысяч канглов опять предпочли раствориться в народе, пришлось вновь выгнать всех на природу, за стены и тщательно прочесать город. Заодно мои венгры составляли опись имущества, предполагаемого к изъятию. Искомые восемьдесят тысяч вояк были отделены от чистых, к ним были добавлены тридцать тысяч мастеров по спискам, составленным руководителями гильдий. Тем была прогарантирована личная безопасность, сохранение их статута и места жительства за проведение серьезной и вдумчивой работы. Нас интересовала серединка: не самые умелые, но и не полные бездари. Отобранные ремесленники сразу, в сопровождении венгров и дивизии охраны, были отправлены в Монголию с обозом. Кто хотел, брали семьи и барахло.

На этом наши дела не закончились. Семьдесят тысяч землероек приступили к избирательному прогрызанию стен и ворот, окружавших город, а десять тысяч добавились к тем восьмидесяти, что просто подрывали цитадель. Тридцать тысяч канглов и Бухарская дивизия охраняли всю эту толпу, посменно проводя атаки на цитадель. Которая плевалась, шипела и не желала покоряться. Параллельно шли формирование нового руководства города, сбор ежегодной дани хорезмшаха, подготовка следующих обозов. Все были при деле. Землекопы лишили цитадель водоснабжения, перекрыв канал. На такой жаре все решали часы. Мы открыли пасть, рассчитывая скушать обезвоженные тушки защитников, а они пошли на прорыв, проскочили между зубов и ушли в пустыню. Где-то около тысячи. Остальные сдались.

Труженики лопаты тут же приступили к разрушению цитадели. А мы разоружили тридцать тысяч канглов Тугай-хана и перебили их. Не люблю предателей. Еще двадцать тысяч кипчаков, взятых в городе, продолжали копать и ломать, испуганно оглядываясь. Трудитесь, ребята, привыкайте, у вас еще будет работа. Бухарская дивизия спокойно справлялась с охраной и в помощи не нуждалась. Этап был завершен.

Просидев в Самарканде месяц, в ожидании результатов от Чжирхо и Зучи, приступил к формированию туземных дивизий местного ополчения. Конных дивизий. После разгрома воинства Бухары и Самарканда у нас на руках осело такое количество воинского обмундирования, доспехов, оружия, что монголам этого хватило бы на сто лет. Насмотревшиеся на нас горожане и прочие поселяне из окрестностей, бояться до ужаса перестали, но особого желания вступать во вновь формировавшиеся дивизии не испытывали. Гражданский народ.

У меня накопилось сто шестьдесят тысяч землекопов, а у них появился новый взгляд на прошлую жизнь и существующие реалии. В течении двух недель я получил десять дивизий туземной кавалерии, с моим командованием во главе, и шестьдесят тысяч прочих разных. Такое соотношение меня вполне устраивает. Отрарцев и канглов призыв не касается. Обжор берем только рядовых. Первая бухарская переживает, они об землекопов ноги свои боевые вытирали, а тут чуть ли не вровень с ними теперь стоят. Через командиров передал, успокоил. Гвардейской туземной сделал и, сразу, восторг в глазу, лихость в посадке. Осталось воевать научиться. Если мои еще потянут, придется к учениям приступать. Работы в этом году полно. Да, еще, разрешил всем желающим выкупать любого из шестидясятитысячников, кроме тех же отрарцев и канглов. Недорого, всего двести серебряных дирхемов за голову. А желающих не оказалось. Ничего, может, мне еще пара дивизий потребуется, судьба — она такая, всем шанс дает.

Наконец то Зучи завершил свой поход. Достигнув Джента, он привычно выслал парламентера, привычно получил отказ и, все-таки, решил задуматься. Стены-то у города высокие, сил же для драки у наследника почти не осталось. А за стенами трясутся горожане, только на их высоту и рассчитывающие, а в остальном — вполне мирные и добропорядочные люди, никак не заслуживающие резни и истребления. В общем, как и задумано матушкой природой, силы нет — ума надо. Повезло нам, не очень долго думал, и придумал просто гениальный ход. Лестницы! Остальное время было потрачено на их изготовление. Как только запас этих средств достиг критической величины (не знаю, какой — у Зучи свои критерии), он пустил их в ход и приказал монголам перелезать по ним в город.

Горожане с ужасом наблюдали, как воины наполняют улицы любимого городка, но ничего враждебного не предпринимали. Наконец, открыли ворота и добрый Зучи на коне их посетил. Фантазии Зучи еще хватило на то, чтобы все население выгнать за стены, пока его герои семь дней проводили беглый досмотр имущества. Хорезмский процент был отложен и отправлен на Родину, а до остального я докапываться не буду. Слава богу, что хоть все живы с обеих сторон. Зучи там еще долго находиться, контролируя из этого центра все прилегающие окрестности и приводя к покорности мелочь, которую мы просто не заметили. Под конец хочу его похвалить. Не стал пыжиться и изображать из себя мудрого всезнайку, а назначил управителем города кого-то из местных торговцев, Али-ходжу, перешедшего к нам на службу. Может петь себе дифирамбы, будущий повелитель мира.

Чжирхо, в Ходженте, наверное, долго смотрел на воду, мечтая добраться до Тимура. А Тимур ему навстречу не шел. Тогда Чжирхо решил выпить море и стал строить мост к острову. Почти пятьдесят тысяч ополченцев за двенадцать километров таскали камни и сбрасывали их в реку, неприятно приближаясь к осажденным. Ну, не все так страшно, по цепочке работали, а не карячились в одиночку с каждым камнем. Их труды возымели действие: Тимур с приближенными на лодочке бежал с острова, а крепость сразу сдалась. Ниже по течению стоит город Бенакет, к тому времени тоже захваченный нами, и там реку перегораживала цепь. Тимур и ее преодолел, продолжил свое путешествие. Но еще ниже находится город Джент и мой Зучи, соответственно, перегородивший реку уже понтонным мостом. Здесь нервы у мореплавателя сдохли окончательно, из лодки вылез, рванул в пустыню. На коне, конечно, а то бы догнали. Зучи ловил, но погоня вернулась ни с чем. Железный парень этот Тимур, бегает хорошо.

Пока Чжирхо, после взятия города, соревновался в остроумии с водоплавающим Тимуром, Тохай взял пять тысяч конных и продолжил выполнение поставленной мною задачи — осадил Бенакет. В нем засело пять тысяч кипчаков-канглов, что приятно меня порадовало, когда я слушал отчет Чжирхо. Четыре дня эти канглы изображали из себя защитников отечества, сидя за стенами города, а на пятый объявили о капитуляции и растворились среди городского населения. Пришлось выгнать всех за стены города и аккуратно отсортировать. Далее все выловленные канглы были отправлены на работы по стандартному разрушению стен и ворот, а по завершению процедуры — уничтожены. Еще до выхода в поход я отдал приказ: по возможности не брать их в плен, как родственников и соплеменников Теркен-хатун. Приказ был выполнен. Части Чжирхо выступили на соединение с моим корпусом.

Глава 24

Вот и все. Нет больше опасности для Монголии, долго не оправится Хорезм от нанесенного удара. А когда оправится — другие будут времена, другие люди. Все так, конечно. Все так...

Послевоенная судьба СССР. Есть такая тенденция у правителей стран-победителей — вырождаться. До сих пор в груди живо ощущение нашей общей вины. Глаза ветеранов. Где-то с начала восьмидесятых, когда домоуправы и прочие организаторы очередей переименовали их в ветеранов ВОВ. Хуже бы воевали — пили бы баварское... Тогда тоже трудно было представить, что за двадцать лет можно воспитать целое поколение холуев.

Можно, конечно, завоевать весь Хорезм. Долго, наверно, и крови пролить придется немеряно. А затем частями, по мере замирения и привыкания к жизни по нашим законам, включать территории и население в общий союзный состав. Будущих правителей втянуть в гонку завоеваний, дать идею на десятилетия, план, карту. Расписать все на годы вперед. Не до внутренней тирании будет, расширять и удерживать пределы придется. На войне чужой крови хватает, свою надо бы и поберечь. Пока суд да дело, законы наши укрепятся, привыкнут к ним люди, иначе уже не смогут.

Ладно, сейчас-то что делать? А что непонятного? Убить или (лучше) поймать Мухаммада, уничтожить центр управления, главнокомандующего и — просто плохого человека. Почему плохого? Труса ты из него сделал, а в остальном он — стандартный средневековый сатрап. Потому что из-за него я здесь. В быту такие и через тысячелетия не переведутся. В чем-то он даже лучше ублюдков, дорвавшихся до власти от сохи и грабящих страну, как ларек у выхода из метро. Кругозор пошире, цели попристойней, все-таки — царем воспитывали. Народ местный жил. Несправедливости навалом, поскрипывал, постанывал, но — жил. Шагу бы сюда не сделал, если бы не Мухаммад.

Жалеешь о содеянном, Сергей Петрович? Да. Это мой крест.

А отмотать все назад?

Еще больнее будет, вот и весь эффект от перемотки. Делай что должно.

Три дивизии на поиск и задержание Мухаммада. Хоть с неба его достать, но не допустить повторения бегства китайского хитреца. Свободный поиск и совместное решение боевых задач при задержании. В авангард отправим Чжирхо, за ним спустим с цепи Собутая. А замыкающим и, для контроля за дружной парочкой, двинется Тохучар. Памятна мне битва на Калке, опасаюсь я этих друзей вдвоем оставлять. Пусть Тохучар на них своим авторитетом моего зятя влияет.

Далее: надо нам столицу Хорезма взять. Париж брали, Берлин брали и Гуркани возьмем. У меня под двести тысяч в туземных дивизиях. Еще трех дивизий монголов хватит для решения этой задачи. Остальных пора отправлять назад, на Родину. Для полицейских функций местных вояк будет достаточно. Проведем выборы и назначения на местах, поддержим авторитетных крестьян, ремесленников, купцов. Из их среды сформируем нашу опору. Страной должны управлять местные жители, а не пришлые иноземцы. Прежнее руководство, администрацию, под нож вместе с семьями. Эти насквозь коррумпированы, восстановлению не подлежат. Да я просто не знаю, что с ними делать, как перевоспитывать верхушку рабовладельческого государства, их потомство и окружение. За зарплату никогда работать не будут, взятки вообще работать отучили.

Я с пленными поговорил. Чиновник, таможенник, за год взяток набрал, наворовал, а говорит "заработал". И окружающие в городской верхушке кивают — заработал. Что украл, что заработал — им один хер. Под нож. С семьями. Пока к захвату столицы готовимся, десять дивизий, сформированных в Самарканде, этим займутся. А посмеют грабить и наших новых подданных обижать — церемониться с преступниками не будем. Потом другие дивизии наберем. Или пополним, как пойдет. Желающие будут. Шестьдесят тысяч, добывающие урожай на полях под Самаркандом, вполне согласны. Эти уже знают разницу между "украл" и "заработал".

Надо сыновей приучать к правлению и войне, как будто нет меня уже на свете. Посмотрю, пока жив, как справляться станут. Хватит мне воевать и на блюдечке им победы над царствами, мир и покой в стране, приносить. Ни сильнее, ни умнее пока они не становятся, а хочешь — не хочешь, править после меня в этом мире им. Увидят, что война — не грабеж, а способ создания и сохранения силы государства. Пусть сами Гургани возьмут. Чтобы не разграбили все, как дикари, не разорили, отдадим в управление весь этот край Зучи. Он у нас самый кровожадный. Но и пастух не режет своих овец, доказывая удаль молодецкую. Вот пусть Зучи свой новый народ хотя бы охраняет. Чагатай и Октай Отрар брали, опыт имеют, им задача Теркен-хатун живьем взять. Все тоже самое, что и с ее племянником, только город разрушать не надо, тут Зучи пусть за новой столицей своих владений присмотрит, войска дам.

Следующий шаг — разрушить или заблокировать места возможной концентрации подкреплений в Хорасане. До взятия столицы возложим этот груз на троицу преследователей Мухаммада. Будут принимать верность городов, закрывших перед его носом свои ворота, и громить тех, кто попытается его укрыть. Пусть тремя реками огня прольются они вслед за хорезмшахом, метающимся по стране и собирающим войска. И четвертое — наследник, Джелал. Самое сложное. Сыновья могут не справиться, но пусть хотя бы попробуют. А не выйдет — тогда вспомним, что я еще не умер. Только тогда.

Съездил на местный невольничий рынок, поискать соотечественников, поговорить. В основном все рабы — местные. Кроме них были китайцы, индийцы, арабы, немного негров. Пара итальянцев затесалась, греческая семья. Всех реквизировал в казну и тут же отпустил. Говорят, по домам есть русские невольники, но — мало, искать надо на огородах, в полях. Отпущенные разбрелись, кто — куда, скоро опять попадутся работорговцам, продадут их в другом городе. У кого хватит ума, прибьются к нашим войскам, шанс я им все-таки подарил. Надо было детей в Монголию отправить, но — семьи разбивать? Пока думал, все разбежались. Придется опять разведку напрягать, хочется пообщаться, может, слова знакомые разберу, пусть поищут земляков.

Отец закончил десятилетку в пятнадцать лет. Экзамены за четвертый и восьмой класс сдавал экстерном, тогда это разрешалось. Выпускной вечер был двадцатого, а в воскресенье, двадцать второго июня, началась война. Год проработал учителем математики в старших классах родной школы, шестнадцатилетним добровольцем ушел на фронт и — сразу под Сталинград. В сорок четвертом демобилизован по ранению. В восемнадцать. Его друг не доехал до фронта, эшелон разбомбили, потерял ногу. Другие люди, другое поколение...

Через пятьдесят лет. Дядя Юра до этого дожил и я помню.

Кто наследует мою Монголию? Пожалуй, я боюсь об этом думать. Это говорю я, Чингисхан.

Прибыл Боорчу, привел свежую дивизию на замену повоевавшим. Друг, конечно, понять можно, столько лет из Монголии не вылезал, решил, что кто-то трусом его посчитает. Приказ мой нарушил. Кому еще я страну в свое отсутствие доверить мог? Китай на Мухали, но тот воюет постоянно. Простим друга-неслуха и попытаемся побыстрее выпихнуть назад. А пока Джелме главным побудет, Убилай ему в помощь по военным делам и брат Хасар по семейным. Вот такая тебе цена, Боорчу, любитель подвигов. Хорошо хоть Бортэ разумный человек, на войну не убегает, тыл мне обеспечивает, страну изнутри оберегает. Этот труд для меня многократно важнее ратных успехов моих генералов. Так и я умею, сам научил, а без Боорчу и Бортэ мне не справиться, этого я и боюсь. Не дай бог убьют или ранят в бою? Хоть грудью его закрывай. И кто здесь у нас трус?

И еще нам с Люськой радость. Ну, Боорчу, ну, друг, называется! Два дня тихой мышкой сидел и, решив, что гроза откладывается, выложил. Хулан с ним приехала, Хулигана дома на Бортэ и Хасара оставила, а сама не выдержала, соскучилась сильно, за меня переживает, спать не могла, вдруг — убъют и больше не увидимся. Люська радуется, обещает охранять — волос с головы не упадет, соскучилась по подруге. А я не могу воевать, когда жена рядом. Дома я другой: вся хитрость и жестокость исчезают. Перерыв у нас с войной намечается. Хулан прибыла. Кланяйтесь, Мухаммад и Джелал, благодарите. А и ладно, праздник у меня, моя любимая приехала! Ура! Ура! Как щенок. Она меня любит!

Доставила мне разведка пару местных русских, на разговор. Один — не на много младше меня, ребенком в полон попал. В какой-то деревеньке под Рязанью жил, языка не помнит, забыл давно: "Разан, Разан". Второй вообще викингом оказался, его новгородцы половцам продали, те — грузинам. Сюда из Дамаска попал, с караваном. Русских ненавидит, языка не знает. Здоров как черт, взял его Люське в отряд охраны, будет ее молодцов северным премудростям в обращении с мечом учить. С японцами пообщается. Захочет уйти — уйдет. Согласился, клятву принес. Норвежец, наверно. Прохрипел ему: "Норге". Залопотал, в глазах слезы. Старику лачугу купили, денег немного дал, чтобы не ограбили. Пусть здесь доживает. Какая там Русь, здесь его родина и зовут его Али. Другого имени не помнит.

Если бы не Хулан, не видать мне трехмесячного отпуска, как своих ушей. А так — начальник со мной согласился и, на свой шестидесятидевятилетний юбилей, отпустил мою душеньку восвояси, до осени. Старый перечник, что он в этих делах понимает! Любимая жена приехала, а он только три месяца дал. Ну ничего, нашли удобное место у Гиссарских гор для летовки, кони за лето в полях откормятся, воины отдохнут, как следует. И нам с Хулан и Люськой неподалеку курорт достался — этакий зеленый и тенистый оазис, утопающий в садах. Лучше Самарканда. Городишко поблизости, Несеф прозывается, будем по утрам на рынок за парным молоком и абрикосами бегать. Или спать до позднего утра, если ночи не хватит. Сто лет у меня летнего отпуска не было. По такому случаю я гамак изобрел, в саду натянули. Хулан решила, что это — качели, визжит, радуется изобретению. Пойду, подремлю на них, может еще чего эпохальное вспомню. Вот как карусель без подшипника сделать?

Ну вот, совсем другое дело! Теперь и покровожадничать можно. Кто хорощо отдыхает, у того потом голова хорошо работает. Сейчас и проверим. Есть такой город, Тармез, на берегу Сырдарьи, напротив Балха. Уж не через него ли мы в старом мире из Афганистана выходили? И по месторасположению — вроде, он. Обычно летел через Ташкент, аэродром Тузель, гостиница-общага, родное место, бля. Но там, после землятресения, все заново страна отстраивала. Экскурсии я не проводил, ночь — две в гостинице, отметку получил, прививка, таможня и — вперед. Как-то на неделю застрял, из отпуска возвращаясь. Капитана помню, лейтенанта новенького помню. Бледный такой. Термез плохо помню, не до него было.

Да ладно, чего там. В Россию путь заказан, так хоть в Термезе побываю, может, что знакомое найду. И землекопы мои застоялись, так весь урожай, что в полях под Самаркандом выращивали, сожрут. Китайцы, опять же, с местными братьями мусульманами намудрили что-то, наизобретали — для взятия крепостей. Если удачно получилось и их новые катапульты проверку боем пройдут, то и не нужны нам больше китайцы, местными силами воевать будем. Пусть побыстрее, с Мухали во главе, Кайфын берут, семьи свои обустраивают, монгольское гражданство им передают, законы наши разъясняют. Найдут, чем на Родине занятся, мы здесь сами справимся.

Как белым людям, с хорошим настроением, предложил гражданам Тармеза добровольно сложить оружие, открыть ворота и, не торопясь, спокойно, аккуратно самим разрушить цитадель в центре родного города. Потом платишь хорезмский годовой налог и — спи спокойно. Смотри, как въелось, до сих пор помню. Я же не российских налоговых бандитов под стены города привел, нам лишнего не надо, только Мухаммадова ежегодная доля — и все. Это те мели без разбора, до чего могли дотянуться своими трясущимися ручонками, долю со штрафов имели или на взятку болезного наклоняли. Не было в российском хозяйственном праве презумпции невиновности, сам доказывай, что не верблюд, если налоговики деньги живые заметили. А мои ребята — честные, взяток не берут, в налоге доли не ищут. Из моих рук кормятся, на зарплате сидят. Зато потом — как хорошо: раз монголов не убили, так и вас никого не тронут! Руководство поменяем, законы разъясним, и — сопи себе носом в сладком сне, сознательный горожанин. Когда-нибудь дети твои гражданами Монгольского государства станут, страну свою полюбят, сами на ее защиту вставать будут. В Монголии конкурс на право служить в армии. Бандитов нет, бедных нет. Стариков уважают. Так нет же — вражеская контрпропаганда сработала! Дикари пришли, прячьтесь, сейчас всех резать будут! Не сейчас, а только после гибели наших граждан и до окончания взятия города. Оставшихся отсортируем. Ремесленников в Монголию, воинов в землекопы, руководство безмозглое — под нож. За недальновидность. Законы у нас такие, вам их еще учить и учить.

На нет и суда нет. Тем более, наши мусульманские инженеры просто из кожи вон лезут, чтобы продемонстрировать свою полезность и эффективность нового совместного оборудования. Китайцы тоже — не против, домой хочется. Согласие есть продукт непротивления сторон. Интересно, это у Ильфа и Петрова было, или — только в кино появилось? Что-то я в книге такого не помню, а когда-то почти наизусть ее знал. Собираем, расставляем, переставляем, обеспечиваем проход землекопам, им места много надо, шестьдесят тысяч, все-таки.

А брать городок будут пять пеших дивизий из-под Ходжента. Их мне передал в наследство Чжирхо. Бывшие бандиты и неумехи, но в каждой дивизии около ста монголов, начиная от сотника. Хотя и местные уже в начальство выбились, даже тысячники есть, монголами командуют. Посмотрим, чему они за полгода научились. Пара конных туземных дивизий, участвовавших в осаде Отрара, держат периметр. И моя гвардия держит под локотки меня, чтобы не рассыпался. После недавнего отдыха — не обязательно, готов сам, в первых рядах, с медным лбом наперевес — в ворота. Вицин отдыхает. Поберегись! Хочу Термез осмотреть! Гостиницу и аэропорт.

Девять дней мои туземцы демонстрировали превосходство новейшей монгольской метательной техники над устаревшими образцами оборонявшихся. Убедили. Собирается и разбирается быстрее, легко можно сосредоточить на направлении главного удара, в течении дня — сменить направление. Метает больше и чаще. Прицельно закидали рвы мешками с землей, не пришлось привлекать землекопов. Хотя, при чем здесь это? Cила крепостных стен никогда не бывает ни более и ни менее мужества их защитников. Приказал записать для народа. Китайцы свободны, могут отдыхать, это главный результат испытаний. Останутся только их командиры: местных потренировать, рано еще туземным инженерам в генералы, пусть поофицерствуют. Обороняющийся народ убедил себя в своей слабости и неподготовленности к осаде, пора переходить к штурму, публика ждет.

Шестьдесят тысяч землекопов, мечтая о возврате в воинскую среду, обрушив стены, пытались самостоятельно завершить штурм, но, без оружия, быстро выдохлись. Киркой и лопатой много не навоюешь, но я оценил, подумаю. Молодцы. Пять дивизий бандитов ввалились в город через бреши и уже сутки продолжают там с кем-то сражаться. По моим представлениям в городе не больше двадцати-тридцати тысяч воинов, остальное — гражданское население, да и тех тоже — тысяч двадцать. Цитадель, конечно, есть, но, в кои веки у нас такой перевес в силах. Чего возятся? Грабят, что-ли? Придется и наших туземцев на сортировку выгонять. Городок небольшой, у нас даже шпионов в нем нет.

Тармез пал. Наши потери. Около пяти тысяч землекопов. Более десяти тысяч пехоты. Сто двенадцать монголов. В городе осталось в живых чуть больше семи тысяч гражданских и военных, вперемешку. Этих вывели из города. Народ озверел в боях: женщины и дети наносили урон не меньший, чем вооруженные мужчины. Моя бандитствующая пехота никак не могла смириться с тем, что все кончилось. Вырезали еще около двух тысяч найденных здесь же, в поле, обидчиков. Сразу же пытались грабить. Пришлось казнить на месте около четырех сотен, пока успокоились. Дисциплины, конечно, никакой — бандиты. Вскрывают животы у трупов и шарят во внутренностях жертв, кто-то пустил слух, что нашел проглоченные драгоценности.

Спешно провели переформирование и отправили оставшиеся четыре пехотных дивизии под Гургани, готовиться к осаде. Обыска не производили: бесполезно и долго. Две отрарские конные дал им в конвой, чтобы не перебили друг друга по дороге, деля добычу, и — в охрану командирам, монголам. Лучше бы эти дивизии гурганийцы при осаде уничтожили, потом с ними мороки не оберешься, а самим перебить — политически неудобно: ветераны двух сражений, победители.

Сформировал дивизию пехоты из землекопов, без канглов и отрарцев. Оставил их с сорока пятью тысячами бывших товарищей доламывать цитадель. Местных не трогать, пусть живут как хотят, хватит с них. Дивизия следит, чтобы землекопы с горожанами не цапались, налог потихоньку из грязи и обломков собирает. Не украдут, честные все до невозможности.

В Бухаре, уже после ее взятия, но еще до пожара, я выступал перед собранными по моему приказу самыми уважаемыми горожанами. Было их человек триста, я рассказывал им о планах включения города в нашу торговую сферу, некоторых знал лично. Больше всего меня беспокоило скорейшее восстановление движения караванов по Великому шелковому пути.

Не помню, кто, но кто-то из знакомых спросил, почему я пришел сюда как завоеватель? Ведь он несколько лет знал меня как мудрого правителя, всячески способствующего развитию торговли. Я не мог не понимать, какие убытки понесет государственная казна, если даже на несколько месяцев движение караванов будет приостановлено. Так зачем? Я пустился в объяснения, обвиняя в жадности Мухаммада, обломавшего нам торговлю с арабами, описывая агрессивность его мамаши, готовящей крестовый поход против неверных, и, в конце концов, распалившись, заявил, что я — Бич Божий, занесенный Всевышним над спиной Мухаммада и прочих правителей, своей нечестивой жизнью прогневавших его. Аллах все видит и карает за дело! Бич Божий, это, конечно, Аттила, но мы не в Европе, народ был не в курсе и не спорил. Сейчас, после Тармеза, я думаю, что иногда мне надо просто отрезать язык.

На зиму встал недалеко от Тармеза, несколько севернее, в городке Салисарай. Надо успокоиться, выработать план действий на следующий год, встретиться с сыновьями, собрать донесения о происходящем в стране. Нечего всем вразнобой за мною бегать, здесь я, не прячусь, кто не найдет — сам виноват. Поздняя осень — лучшее время для размышлений. Оккупированные территории приходят в себя, в Бухаре уже началось строительство. После войны пришлю им оставшихся землекопов, побыстрее дело пойдет. Пока оглядываются, осторожничают. Вдруг Мухаммад вернется, опять все сожжет за измену. Ну, пусть подождут, раз так считают.

Десять самаркандских дивизий полностью выполнили возложенную на них задачу. Страна наша, бунта не предвидится, серьезных разрушений при установлении законной власти не было. Этих надо в дальнейшем поберечь.

Первыми прибыли Чагатай с Октаем, младшего и так с собой постоянно вожу. Чагатай, похоже, долго думал и, наконец, решил донести на старшего брата. Хвалить не стал, приказал помалкивать, дал понять, что в курсе. Зучи приехал мрачный, наверно, тоже долго думал, а это ему пока тяжело. Порадовал будущего наследника своим предложением о передаче ему в управление вновь завоеванных территорий, со столицей в Гургани. Ну и кипчакские степи ему в подарок, раз он их так любит. Осталось этот вопрос с матушкой Мухаммада согласовать.

Чтобы не выглядело, как издевательство, заменил остатки воинства Зучи свежей монгольской дивизией Хаадана и дал туземную бухарскую гвардейскую. У самого-то опять нет ничего, скоро зад на морозе отвалится. Завистливому и неторопливому доносчику Чагатаю передал под руку четыре уже ушедших к столице пехотных и две отрарских кавалерийских Толуна. Объяснил, что пехота ему на все про все. И копать, и штурмовать, и хоть с маслом их съешь, но задачу выполни, Теркен-хатун возьми живой. А Октаю дал дивизию Боорчу, назначил главным во всей столичной группировке и в сторонку отозвал. Поговорить.

— Хоть волос с головы Боорчу упадет — на глаза не попадайся, мало не покажется, ты меня знаешь! Не более пяти сотен погибших в дивизии. Монголов беречь. Пехоту палить нещадно. Бухарскую обкатать, если достойные ребята — тебе оставлю. С отрарскими — сам думай. Город желательно сохранить. Братьев придерживай, зверствовать не давай. Половину инженеров пришлю, через неделю выходят, береги.

Объяснил, как нефтью для поджогов в городе и для изготовления горящих снарядов пользоваться. На крайний случай.

— Три инженера проинструктированы. В резерве для тебя будет еще одна туземная конная дивизия, набирал в самом начале, с отрарскими вместе, в гарнизонах стояла, необкатанная. Но люди, вроде, наши, если что — поберечь. У меня свои дела, младшего пока при себе оставляю. Десять самаркандских страну охраняют и спокойствие поддерживают. Одна, пехотная — землекопов. Три дивизии Мухаммада гоняют. Одну, гвардейскую, в Ставке — я. Считай, половину войск тебе доверил, две из шести монгольских дивизий. Дальше сам, привыкай.

Глава 25

Сначала Мухаммад убежал в Балх. Но останавливаться и собирать резервы не стал. Прислушался к себе и перебежал подальше, в Нишапур. Легче не стало. Тогда он рванул в глубь страны. Какие там резервы, только ужас в вытаращенных глазах. Монголы идут!

Таки да. Чжирхо со товарищи переправился через Амударью севернее Балха, там река сужается метров до четырехсот. На подручных средствах, держась за хвосты лошадей, и, что удивительно, без потерь. Вода была теплая. Балх отправил к ним представителей с дарами и принес свою покорность. Чжирхо и Собутай, переминаясь от нетерпения, ее приняли и, получив от горожан указание о направлении драпа хорезмшаха, рванули вслед за резвым параноиком, на скаку продолжая принимать покорность от встречных городков и городов, вроде Мерва. За несколько дней, практически не слезая с седла, проскакали почти семьсот километров до Нишапура.

Совсем другое дело — мой уважаемый зять, Тохучар. Член семьи Чингизхана, ему закон не писан и мой приказ — не указ. Кто за чем, а он сюда грабить приехал. Награбит и догонит. Догонит — и опять награбит. Вместо того, чтобы следить за действиями Чжирхо и Собутая, быть моими глазами и ушами в этом походе, не давать им отклоняться от намеченной цели и сообщать о всех подозрительных перемещениях, не укладывающихся в рамки поставленных задач, эта сволочь, сразу после Балха принялась увлеченно грабить и вырезать городки, уже принесшие свою покорность Чжирхо и Собутаю. И мне в их лице! А что ему будет, не казню же я отца внуков Бортэ? Не казнил. Дивизию отозвал, Тохучара сделал рядовым в родной части, поставил вечным кашеваром на кухню в его десятке, а десятнику приказал бить морду кашевару, если кто-то из его подчиненных будет недоволен приготовленными изысками. Хоть каждый день. Можно чаще. Пускай попробует назад выслужиться, посмотрим, как это у него с кухонным черпаком выйдет. Что сыновьям отпишет, информация разошлась, дело громкое? Что не так — пусть жалуется своему десятнику, отцу десятка. Может, тот чего посоветует.

В Нишапуре Чжирхо предъявил мой розыскной лист на Мухаммада, где я предупреждал власти всех встреченных ими городов и провинций, что за укрывательство и пособничество Мухаммаду наказание одно — смерть. Принесшим клятву верноcти или свою покорность — пощада и прощение. Нишапур предпочел пощаду и показал пальцем на город Тус, несколько восточнее. Тус плохо умел читать или не знал, что такое Собутай и как он относится к выполнению приказа. Или не представлял, что могут сделать с городом десять тысяч конных монголов. Чжирхо молча кусал травинку и щурился. Ввязываться не собирался. Он, как раз, представлял. Собутай еще раз попытался донести до городского руководства, что заинтересован только в их формальном подчинении и указании дальнейшего направления поиска Мухаммада. Зная Собутая, могу сказать, что для него и это — подвиг. Теперь, чтобы проверить, существует ли еще на свете город Тус, туда надо съездить и порыться в развалинах. Может, кто уцелел? Но — были пленные и нашелся след. Мухаммад двигался к Тегерану.

Их путь лежал через Себзевар, Шахроуд, Дамган, Аджеми, Семнан. Дамган и Семнан пожелали разделить участь Туса и добрый Собутай их не разочаровал. Оттуда он направился в Рейи, лежащий в десятке километров от Тегерана, а мирный и трудолюбивый Чжирхо завернул в Мазандеран, где взял штурмом город Амоль, дотошно проверяя одну из версий бегства хорезмшаха, после чего вышел на соединение с дивизией Собутая. Еще семьсот километров, теперь уже от Нишапура. И здесь, в Рейи и в Тегеране, опять не договорились. А собирались отдохнуть после пробега, оглядеться, по рынку пройтись — деньги есть, парного молочка попить. Собутай уже начал, Чжирхо за травинку взялся, взор к облакам обратил, но, слава богу, нашелся грамотный — местный судья. Рейи это почти не спасло, но Тегеран цел. Спас кади город, кто бы ему памятник за это поставил? Оказывается, наш беглец укрылся в провинции Гилан, в городе Решта, что на каспийском побережье. Ни сна, ни отдыха измученной душе. И всему, что ниже пояса с тыльной стороны.

Вместо того, чтобы собрать под свою руку пару сотен тысяч воинов, которых ему могли предоставить провинции, мелькавшие пред взором бегущего хорезмшаха, он принялся излучать такой ужас перед настигающими его монголами, что большая часть приближенных, сопровождающих Мухаммада, не выдержала и в панике разбежалась: кто — куда, не желая иметь ничсго общего с этим подозрительным типом, преследуемым властями. Поэтому Чжирхо и Собутай уже не застали Мухаммада в Реште, он бежал в Казвин, охваченный общим стремлением покинуть проклятый город. Все бегут — и я бегу. Сдохнут преследователи в пути, по сто двадцать километров в день давать без дневок — никакие кони не выдержат. Тяжело, конечно, но для этого в монгольской кавалерии и держим по четыре коня на всадника. И люди нервничают, я бы на месте Мухаммада так Собутая злить не стал.

В Казвине сидел один из сыновей хорезмшаха, державший при себе тридцатитысячный кавалерийский корпус. Казалось бы — рука судьбы: хватай и бей монголов, их меньше! Но Мухаммаду было не до того. Выставив сына в заслон, он сам, истерично всхипывая, метнулся бежать дальше. К сыну претензий нет, у всех свои дети, поэтому, разгромив и разогнав грозно напыжившихся защитников монарха, Чжирхо и Собутай продолжили гонку, не занимаясь преследованием разбегающихся и прячущихся. И почти успели: под Каруном хорезмшах чуть-чуть не попал к ним в руки. Лошадь под ним была убита, но Мухаммад и бегуном оказался — о-го-го! Обошел уставшую конницу на прямой дорожке и скрылся за поворотом. Вот и побегай за таким.

Еще не надоело? Рассчитывая спрятаться в так удачно не взятом им Багдаде (ну, совсем голову потерял!) шах двинул в Хамадан. Мои просто висели у него на пятках. В Хамадане очередная порция защитников прогнившего режима пыталась вступиться за бродячего царя. Оставшихся в живых вылавливали, пробовали уточнить его дальнейший маршрут, и — только чудом не взяли Мухаммада. Никому в голову не пришло, что этот облезлый ишак верхом на верблюде и есть цель похода. Исчез, растворился царь-одиночка. Как его теперь опознаешь? Каждого нищего на базарах трясти? Потеряли.

Уже добрался до Мазандерана, когда был вновь обнаружен разведкой. Осторожно выслежен и аккуратно окружен на самом берегу Каспийского моря. Когда увидел на горизонте передовой отряд, залез в старую рыбачью лодку и отчалил. Залпы из луков ничего не дали, шаху везло, как покойнику. Отследили, как причалил к острову Абускун, неподалеку от устья Гуркана, чуть западнее Астробада. Сидели и ждали, пока приплыл рыбак и сказал, что нашел на острове иссохший от голода труп, который зарыл в песке у пляжа. А больше на острове никого нет и никогда не было. Скатались, отрыли. Похож. Вот и все.

Цель выполнена, информация мне отправлена с гонцом, а руки чешутся. Не назад же возвращаться. Тохучара нет, ныть и ругаться некому. Играем в индейцев и разведчиков! Мы разведчики. Для начала: вернулись и взяли приступом Казвин. Потом поскакали вокруг, приводя к повиновению согласных и наказывая несогласных. (Пока все на пользу, разрушались центры возможной концентрации подкреплений. Правда, подкреплять было уже некого.) Затем, проскакав по степям северо-западной Персии, вторглись в Айзербайджан. (Ну, можно, это провинция Хорезма.) Устремились к Тебризу, находящемуся в одном из оазисов центра страны. Атабек Азербайджана, Узбек, выплатил огромную дань серебром и конями, только не трогайте и не ломайте. Дань отправили мне, а также сводку о потерях в Казвине и прочих местах их развлечений. И, как нашкодившие школьники, постарались скрыться, пока учитель указкой по заднице не настучал. Пьянит их, видите ли, воздух свободы и безнаказанности, дань им просто так дают! Двинулись поближе к Каспийскому морю, на отдых и зимовку стали в Муганской степи, на берегу Аракса. Почти у его впадения в Куру. Пора отзывать. Бегом.

Понимал бы Зучи, что я ему за город под столицу вручил, он бы с него пылинки сдувал. Расположенный у впадения Амударьи в Аральское море (здесь оно пока есть!), окруженный садами и огородами, он является крупной перевалочной базой на караванных путях. Живи — не хочу, даже делать ничего особо не надо. Денежки сами в карман потекут, два-три урожая в год всех накормят. Воды навалом, город расположен по обе стороны широкой реки. Про ремесленников даже не говорю, все уже на месте. Торговля налажена. Рай, а не столица. Нам, пока, до нее далеко, все на своем горбу приходится завозить. А как я море в Каракорум завезу?

Нет, вообще-то Зучи понимал, что это его имущество, и хотел сохранить его в целости, но вот политической или военной изобретательности для достижения цели проявить не сумел. Сдавайтесь, ребята, я ничего ломать не буду, это все уже мое! Ну, кто так просит? Послали, конечно. А тут и инженеры подошли, этим только дай. Собрали свои игрушки: сейчас пулять начнем! А со стен смеются, не верят. Чем пулять, камней в округе нет. Песком кидайтесь. Взяли и вырубили инженеры тутовые сады в предместьях, придумали деревянные ядра.

Вот так, потихоньку, и началось. Чагатай посмеивается, у него приказ — взять город, а Зучи ничего предложить не может. Ну, думай пока. Пехота десять дней засыпала крепостной ров, затем, под руководством инженеров, начала рыть подкопы под стену. Зучи продолжал думать. Пехота уже в город ворвалась, уличные бои идут, ремесленников и торговцев режут, а идеи все нет. Баррикады появились, дома переделанные в укрепленные пункты, Сталинград намечается. По несколько раз кварталы из рук в руки переходят. Октай отдал приказ, стали горшками с нефтью выжигать из домов обороняющихся, полностью захватили один берег. Первая атака через мост была неудачной, около трех тысяч пехоты полегло. Разозлились, решили на горожанах отыграться. А Чагатай — что: у него приказ, и про пехоту — приказ. Новую атаку готовит, в лоб, защитники тоже гибнут. Ремесленники, торговцы, не только канглы, которых они поддерживают.

И тут Зучи придумал! "Сволочь ты, Чагатай, я тебе лицо разобью, это ты все специально подстроил, я давно знал! Ты всегда говорил, что я дурак!" Что там ответил Чагатай, неясно, но тон, я думаю, был выбран правильный. За грудки схватились. С трудом Октай смог их помирить, молодец, нашел какие-то слова. Вместе надо думать, вслух, тогда и решения будут общие: умные и правильные. И тут же мне жалобы друг на друга накатали. Пожурил, пригрозил своим гневом, подтвердил полномочия Октая. Все это заняло больше четырех месяцев. Караул устал. Кончайте свою бодягу.

С большими потерями в пехотных дивизиях форсировали мост и бои разгорелись с новой силой. Выжигание укрепрайона продолжалось семь дней, пехота совсем озверела, хорошо, что ее почти не осталось. Последние три незахваченных квартала решили сдаться на милость Зучи: "Владей нами и правь! Яви свое милосердие!" Это после таких убытков? Зучи? Послал он их, безжалостных убийц, в жесткой форме, далеко и надолго, явил свой гнев бывшего собственника, несчастного погорельца. Оставшихся в живых горожан, безжалостных к горю Зучи, вывели в поле. Зучи отсортировал молодых женщин и детей — себе, в личное рабство, раз уж он здесь остается, для поправки материального положения и, чтобы скрасить горечь потерь. Ремесленников в Монголию. Остальных приказал остаткам пехоты пустить под нож. Та, с удовольствием, поглядывая на будущего Великого Хана, все это исполнила.

Теркен-хатун вместе с женами и детьми Мухаммада успела покинуть Гургани еще до начала осады и скрыться в Мазандаране, в крепости Илал. Пары тысяч недобитой горожанами пехоты как раз хватило, чтобы решить эту задачу. В пылу борьбы во время захвата ими были вырезаны все дети Мухаммада, содержавшиеся отдельно. Октай, может быть, чуть-чуть подчистил, но в основном, можно сказать, что набранные Чжирхо бандиты сложили головы в бою. Четыре дивизии уродов — йок. Других потерь, кроме трех сотен монголов из их командования, погибших при осаде и штурме, считай, нет. Осталось женщин и детей от Зучи освободить и со второй задачей — взятием столицы Хорезма, покончено.

Почему бы в этом мире Джелал-ад-дину не быть трусливой размазней? Или хорошим, добропорядочным семьянином, чтобы от жен — никуда и всегла с ними советовался? На работу — домой! На работу — с песней, после хорошего завтрака, домой — с цветами, теще пасть заткнуть. Я бы от такого Джелала не отказался. А то — местная история как по писаному повторяется и все, чего мне не хватает, это хорошего учебника или исторической энциклопедии. Насколько я помню, в нашем мире Джелал поднял знамя борьбы, выпавшее из прокаженных лапок земного Мухаммада. Здешнему Мухаммаду повезло — умер от голода, но Джелал оказался пошустрее своего исторического прототипа. Объявил, что, умирая, отец при свидетелях передал ему корону и назначил своим преемником. Заявление сделал чуть ли не быстрее, чем я о смерти хорезмшаха узнал. Так что, пока сыновья демонстрировали мне под Гургани, чего от них ожидать, когда я скопычусь, проженный политикан Джелал призвал под свое фальшивое знамя всех борцов за свободу и независимость. Собирает войска, рассылает по городам и провинциям воззвания. Интересно, если я ничего делать не буду, мы все равно победим? Против истории, ведь — не попрешь? И до тысяча двести двадцать седьмого года по местному летоисчислению могу вешаться, топиться, в одиночку города штурмовать. Хрен мне чего сделается. Так?

Пока никто Джелалу не верит, под его знамена массово не встает. Ну да, они тоже сыновья Мухаммада, его военачальники, солидные люди. Каждый сам себе Наполеон и старается утвердиться в своей губернии. А Джелал кто? Авантюрист! Храбрый и умный — вот и все его отличие. Знакомо. Сейчас монгол далеко, может совсем не появится, в другом месте обожрется и околеет. Зачем мы ему? Зачем нам общее государство Хорезм? Каждый в своей норе царьком перезимует, а повезет — так и правнуки его будут соки сосать из неудачно родившихся не в том месте и в не то время. Может, даже ипотеку заведет. Но это — пока я далеко. Очнутся, обкакаются, объединяться начнут. Пора мне Хоросан занимать и — не покорность у городов принимать, а самому им гарнизоны на шею вешать. И больше трех не собираться, пока смутные времена не минуют! Банды разбойников Джелала перебьем, тогда и наступят в Хоросане другие времена. А если история не врет, то и в Багдаде будет все спокойно. Не при мне, конечно.

Итак, Балх. Пойдем по стопам Чжирхо. Недалеко. Город большой, одна стена — километров десять по периметру. Здесь поживу.

Как и ожидалось, вскоре после переправы, нам навстречу выкатилась делегация старейшин и уважаемых горожан. Ну и слава богу, сюда еще щупальца Джелала не дотянулись. Всегда приятно войти в город и разместиться без шума и спора с администрацией заведения. Все. Уходить мы отсюда не будем. Налог — раз! Налог на уважаемых богатеев — два! Смена администрации — три. Духовенство освобождается от каких-либо налогов и повинностей. Местных вояк в землекопы.

Абзац. Явилась моя администрация. Быстро у нас новости расходятся. Приехала наша дражайшая дочь, жена Тохучара-повара, привезла почтительные указания по этому прискорбному случаю от Бортэ и мощную поддержку в лице Верховного Судьи Монголии, моего брата Шиги. Семья недовольна: урон престижу, нашего чудесного родственника начальник-простолюдин ежедневно по морде охаживает. А что прикажете делать, если у Тохучара к поварскому ремеслу также способностей не оказалась? Я посмотрел, чем он десяток кормит, и пробовать не рискнул. За такое — без всякой пробы по морде. Может, жена не против, если я его в пастухи к отарам определю? Землекопом не потянет. Мы тут воевать будем, а эта гадина овечек пасти?

Злюсь, конечно. Бортэ настаивает на возвращении собаке генеральского звания и поста. Шиги наплевать, ему просто повоевать захотелось. Зажрались они там в Монголии: на войну как на охоту или на пикник приезжают. Сначала Боорчу, теперь Шиги заскучал. Ехали бы к Мухали, у него дела лучше идут. Джелал мне голову вполне открутить способен, у него почти мой уровень. Молодым я бы его сделал, а сейчас соображаю хуже, сентиментальным стал, думаю о постороннем. За Чжирхо контроль утратил, гонец ни с чем вернулся. Нашел, но уже в Грузии, на войне. Довоюют и приедут. Совсем разболтались, я один должен с Джелалом воевать! Ладно, разберемся.

Есть у меня резервная туземная дивизия, которую я Октаю обещал. Вот на нее я своего зятя-урода и поставлю. Поставил. Порадовал известием, что просто даю ему возможность достойно погибнуть в бою. Затягивать не надо, к осени, если за лето ничего не подвернется. Что будет, если ослушается, объяснять не стал. Угрожаешь — не делай. Послал еще одного гонца к Чжирхо и Собутаю с требованием срочно прекращать войну и двигать ко мне в Балх. У меня всех войск две монгольские и одна туземная кавалерийская, да еще пехотная землекопов охраняет. Самаркандские до последнего трогать не хочу.

Ну что, будем последнюю мою надежду проверять? Младшенького, Толуя. Вызвал на беседу, поговорил. Почти десять лет при мне воюет. Все мои действия изучил, науку превзошел, пора показать, на что мне рассчитывать после смерти. Чего себя обманывать, планы светлого будущего на песке строить. Что мог — я ему дал. Объяснил ситуацию с концентрацией войск Джелала в Хорасане и послал завоевывать или приводить к покорности возможные очаги сбора и сопротивления. Гарнизоны оставлять, новые дивизии набирать. Лучше будущих защитников отечества через землекопскую академию прогнать, пример самаркандских дивизий говорит сам за себя. Никакого сравнения с бухарской и отрарскими, за пол-года в стране нет эксцессов, бунтов, мятежей, грабежа. Даже жалко отдавать, но, все-таки, шесть из них отдам. Подойдут постепенно. А пока дам одну, Тохучара, и давай — действуй.

Явился Собутай: один, без дивизии и без Чжирхо. Довольный, сейчас хвалить его будут. Обогнал обозы с грузинской добычей и представил рапорт о новой, азербайджанской. Дав всего месяц отдыха воинам и лошадям, еще зимой они двинулись вверх по Куре, радостно открыв для себя, что и здесь люди живут в деревнях и селах. Последствия этого открытия для встреченных очевидны. Впереди была столица Грузии или Картли, как там у них? Собутай не в курсе, интереса не проявлял. Зато я в курсе, Тбилиси эта столица называется.

Тамошний царь со своей армией выступил на защиту подступов к городу и был вдребезги разбит в нашей стандартной манере. Нападаем, убегаем. Много раз, пока не погонятся следом. Надеюсь царь Грузии остался жив, он сын царицы Тамар. Историческая фигура, Тамар я имею в виду. Был у меня друг грузин на первом курсе института, бывший горский князь. Вся наша дружба проистекала из обоюдного хорошего знания истории времен ее правления. Умерла, по-моему, в тысяча двести двенадцатом году. А сын ничем не прославился. Толи Джэбэ с Субэдэем его прибили, толи Джелал-ад-дин. Грузия вошла в империю потомков Чингисхана. Ладно.

Как раз в это радостное для Чжирхо и Собутая время их застал мой первый гонец. Тбилиси был спасен. Спешно пограбив, что смогли найти вокруг для переправки хозяину (мне, то есть), и, состряпав обоз, друзья отправились его охранять. Но ехать медленно и долго, поэтому с охраной завязали. Сам дотилипает, какой сумасшедший монголов ограбить решится? Домой все равно через Азербайджан ехать, чтобы не терять время впустую, захватили большой и богатый город Марагу. Богатый, потому что обоз получился раза в три больше грузинского. Большой, потому что для штурма пришлось согнать толпу из окрестностей.

Оказывается, Чжирхо прознал про судьбу Тохучара и боится показываться мне на глаза, опасаясь наказания за неоправданные потери в Казвине и нарушение моего приказа о возвращении после смерти Мухаммада. Людей теперь бережет. Вот такой я грозный и такой Чжирхо трус. А Собутай ничерта не боится, потому что я справедливый, а Собутай хороший и никаких приказов не нарушал. Все приказы у Чжирхо, который сидит в Мараге. Там их и застал мой второй гонец.

Приказал обоим выдвинуться на Хамадан, из которого ушли осенью. Прикроют с тыла операцию Толуя. Не заблудятся и не перепутают, там они уже были. Жестко пресекать все выступления в поддержку Джелала, действовать по обстановке, держать со мной связь. Добычей не увлекаться, всю страну под себя забираем, никуда она не денется. Об остальном потом поговорим. Этого не сказал. Действительно, не знаю, как на произошедшее реагировать. Вообще-то, должен обоих казнить. После Джелала посмотрим.

Смешно. С Джелалом у нас сложности. С Китаем. А двух дивизий Чжирхо и Собутая хватило бы, чтоб всю Европу завоевать. При их скорости передвижения, умении вести войну, методах решения проблем года за три все основные столицы лежали бы в руинах. Может, Лондон бы уцелел. И то, ненадолго. Лучшие полководцы моей современности, в паре — вообще непобедимы. Здесь города выставляют армии больше, чем могут собрать европейские страны. Качественно вооруженные — Дамаск рядом. Более профессиональные. Про Китай даже речи нет. Вот так: спасаешь Европу, а она не в курсе. Тоже, похоже, женщина попалась.

Глава 26

Мы здесь, вокруг Балха, все окрестные города оккупировали, так что встретился я с прибывшими из Гургани сыновьями в крепости Талькан. Ничего, без проблем нашли. Недельку еще подождали, пока я освобожусь для беседы. Ну, и? С Октаем и Чагатаем понятно, вину чувствуют. Признают. Город вдрызг раскатали, пять месяцев проваландались. Если бы не мой приказ про пехоту, а нормальные части использовали, то потери были бы ужасающими. Как дальше жить собираетесь, мушшыны? Войска у вас все забираю, при мне будете. Обсудите на досуге ваши ошибки. Октая в первую очередь касается. Мой Самарканд целенький стоит, Балх видели. Другие города. Бухару не я сжег. После такой войны вам править нечем будет и некем. Армии лишитесь, вас после моей смерти Сун завоюет. А побрезгует — Си Ся задавит. Ладно, морды кислые, глупость свою понимают — и то хлеб. А что еще скажешь?

А Зучи — что. Гордый стоит, надменный, обиженный. Говно подсунули, а не столицу. Только рабов и набрал. Хрен его знает, что он думает. Думает, наверно, что я не знаю, кто месяц назад в Балхе на меня покушение организовать пытался. Ты, осел, сначала разведку заведи, потом такое думай. Ты у меня пукаешь под наблюдением, а туда же. Стратег. Боишься, что Теркен-хатун про ваши шашни мне расскажет? Да знаю я все давно, она мне не для допроса, а для наказания нужна. Пожалуй, верно мой предшественник придумал, будет в будке на цепи сидеть и объедками питаться. Не моими и не каждый день, помрет еще от атеросклероза. А так по прикидкам — лет пятнадцать просидит. Нормально за такое.

Не будем церемонии разводить. Захваченных женщин и детей сдать! Все здесь мое: и ты — мой, и они — мои. Срок — два месяца, сюда переправишь, у тебя их держать опасно. Тебе оставляю четыре тысячи монголов. С ними завоюешь свой Дешт-и-Кипчак, все их северные степи. Южные уже наши. И сиди в своем Гургани, правь, негоже столицу бросать без присмотра. Будем держать связь, надеюсь, скоро порадуешь. Ишь, как его вынесло. Такую змею рядом держать — весь изведешься. По нашему монгольскому обычаю, предателю — смерть. И всему его потомству. Бортэ жалко. Живи, гаденыш.

"Мы назначаем нашего любимого сына и наследника хана Зучи правителем всей северной части завоеванного нами государства Хорезм. Огласить на площадях, внести в государственные документы."

А вот и первые новости от Толуя. Который зад не отрывал, из Балха не выходил, но проинструктировал и отправил в рейд туземную дивизию Тохучара. Судя по воплям моей дочурки, Тохучар решил не рисковать и до осени не затягивать. Гут. Все-таки, почему Толуй сестру вперед пропускает? Здесь мужские дела, поплакать и потом можно. Сочувствую вдове, но такова судьба мужчины на войне. Давай, Толуй, не тяни.

Тохучар брал с собой десять тысяч отрарских землекопов и двадцать катапульт. Первой на его пути оказалась Ниса, наши там еще не бывали. Приличный город, десять ворот по периметру стены, около ста тысяч жителей и защитников. Открыть ворота отказались. Пятнадцать дней ушло на бомбардировку и проламывание бреши. Половина землекопов погибла. Частью была зарублена при попытках отойти из-под ливня стрел со стен города. Около двух тысяч наших всадников убито при штурме на улицах. Семьдесят тысяч осташихся в живых горожан и защитников были выгнаны за стену и получили приказ связать друг другу руки. Все они были перебиты стрелами. Город не разрушали, обоз с налогом не отправляли.

Живой и здоровый Тохучар приказал двигаться на Нишапур. В прошлом году Чжирхо, пролетая, получил в нем выражение покорности и направление для дальнейшего преследования Мухаммада. Тохучар ничего не получил, потому что, не спрашивая ни о чем, приступил к осаде. На третий день был убит стрелой со стены. Нишапур еще больше только что уничтоженной Нисы и штурмовать его с восемью тысячами необстрелянной туземной конницы — идиотизм. Взявший на себя командование бывший командир дивизии снял осаду, разделился на два отряда и осадил Себзевар, находящийся в сотне километрах западнее и также год назад принесший свою покорность Чжирхо. Через три дня осады все шесть тысяч населения городка были истреблены. Другой отряд взял Тус и вырезал его население, а также все окрестные кишлаки. Сейчас они вернулись. Четыре тысячи землекопов и семь тысяч конницы. Все.

Боорчу и Шиги большие заступники моих сыновей. Молодые еще, неопытные, только учатся. Чему? Зучи почти сорок, Толую под тридцать. Не впали бы со страху в нерадение. Давай, мы тебе Багдад завоюем. Успокоили.

А тем временем Джелал закрепился в Газни, настоящей горной крепости, расположенной на скале, торчащей среди гильзайской степи, и — вовсю рассылает воззвания, крича на весь мир о трагедии Отрара, Нисы, Тармеза, Хургани и Бухары. У него уже десять тысяч воинов и выковырять его оттуда представляется малореальным. Скоро будет больше, ему нужна хоть маленькая победа, придающая людям уверенность. В отличии от моих сыновей, у Джелала голова варит, найдет у меня слабое место, что-нибудь — да разгромит. После этого к нему все сбегутся. Н-да.

Дал Октаю две отрарских, бухарскую и две балхских, только что сформированных из местных землекопов, бывших воинов Мухаммада. Копание земли просто в корне меняет взгляды человека на жизнь. Сколько знающих инженеров в свое время превратились в садоводов и огородников, выбросивши из головы всю науку ради добывания урожая из своих шести соток. А ведь тоже о чем-то мечтали, в институтах учились. Но, после получения участка и персональной лопаты, одни грядки в головах. Хорошо мозги промывает, спасибо Родине за методику. Бывший землекоп готов всех порвать, из шкуры лезет, так монголом стать хочется. Пойдут широким фронтом в сторону Газни, осаждая встречные крепости и городки, приводя к покорности, оставляя гарнизоны и пополняя потери в дивизиях из числа проявивших себя при осадах наших землекопов. А землекопские потери пополнят воины взятых крепостей и городков.

Монголов не дал, они мне потребуются для войны с Джелалом, когда тот силы накопит и из крепости вылезет нас убивать.

Километрах в ста от Газни, в горах, есть город Бамиан. Скорее, крепость. Один из отрядов, возглавляемый моим внуком Мутугеном, сыном Чагатая, пытался ее осаждать. Мутуген погиб от стрелы защитников. Октай, узнав про это, подогнал почти две дивизии, находившиеся рядом, взял крепость штурмом и перебил там все живое, даже кошек. Бросив армию, прискакал ко мне, почти в слезах. Через пару дней я сообщил обо всем Чагатаю и запретил ему плакать. А потом разрешил. Больше в этой войне никуда отпускать Чагатая нельзя. Лучше бы его в Монголию отправить, но он отказывается. Пусть пока в Балхе посидит.

В отсутствие Октая Джелал сделал вылазку из Газни и вдребезги разбил пятитысячный отряд, осаждавший крепость в горах неподалеку. Наши потери составили более тысячи воинов. Крепость называется Кандагар. Вот так.

Отправил корпус брата Шиги для наблюдения за Джелалом и ближайшими окрестностями Газни. Для наблюдения, чтобы пресекать стягивание в Газни дополнительных войск, идущих на помощь к Джелалу. Шиги ведь герой, Багдад взять грозился. Дал ему монгольскую дивизию, бывшую когда-то под командованием Тохучара, еще не приступившего к поварской карьере. Дал три туземных самаркандских кавалерийских, почти последний свой резерв. Шесть самаркандских, как и обещал, передал Толую, пусть воюет, как хочет. Что со мной, что без меня, один черт. Мне уже семьдесят, от судьбы не уйдешь, сейчас не дам наломать дров — после меня наломает. Других правителей у Монголии нет.

Десятую самаркандскую размазал тонким слоем по гарнизонам во всей стране. Хоть какую-то видимость порядка поддерживают. У меня осталась моя гвардия, дивизия Боорчу и шесть тысяч монголов от той, которую я поделил с Зучи. Набрал из балхских окрестных и своих землекопов еще две туземных кавалерийских, но — что это за воины? Так, одна формальность.

Южнее Кабула, у городка Перван, Джелал напал на сорокатысячный корпус Шиги. У Джелала было всего тысяч пятнадцать воинов. Весь день сражались, но решающего перевеса никто не добился. Ночью Шиги вспомнил, что он — монгол, и посадил на запасных лошадей соломенные чучела. Удвоил численность. Утром Джелал не стал атаковать, поверил, но не сбежал, а спешился, закрывшись конями. При попытках Шиги прорвать его строй, обращал в бегство неподготовленных к встрече с достойным противником туземных вояк точными залпами. А при проведении очередной атаки уловил слабину, посадил всех своих вновь на коней и контратаковал. Без всяких хитростей воины Шиги впали в панику и кинулись беспорядочно спасаться.

Да, Джелал. Я же говорю, у этого мужчины есть характер. Вон, как шакалы волчьего вожака чуют. Долина, в которой произошла битва, вся изрезана оврагами, и в панике масса всадников в них разбилась. Всех, не успевших удрать, дорезали воины Джелала. Раннее средневековье везде одинаково, захваченных пытали, загоняли им гвозди в уши и прочее. Так что — и у Джелала есть свои Зучи и Толуи. К месту сбора вернулись чуть более восьми тысяч монголов и около шести тысяч туземцев. Шиги здоров и не пострадал. Трех самаркандских больше нет, монгольскую пополню из шеститысячного отряда до штатного состава. Старый стал, совсем не хочется крикнуть: "Молодец, Джелал, так и надо!" Все верно, будь вместо Мухаммада у власти Джелал, нас бы давно муравьи доедали в степях Монголии.

Под известие о победе Джелала над корпусом Шиги под Газни стеклось до двухсот тысяч воинов бывшего Хорезма. В битве при Перване участвовали в основном канглы, родственники Джелала и Мухаммада, знавшие о моем отношении к их племени и приказах, отданных нашим войскам. Даже родного дядю хорезмшаха, перебежавшего на нашу сторону, я не пощадил. Сейчас под знамена мщения и реванша становятся карлуки, халаджи, афганцы. А уж воспрянувшие духом канглы просто несутся со всех сторон, не желая гибнуть поодиночке. Оставив Чагатаю в Балхе четыре тысячи монголов для личной охраны и дивизию свежих балхских ополченцев на все про все остальное, я, со своей гвардией, дивизией Боорчу и двумя тысячами пополнения для дивизии Шиги выступил на соединение с ним. Взял еще вторую дивизию балхского ополчения, но с тех вся радость, что не отстали, когда мы за двое суток, не останавливаясь даже для приготовления еды, пронеслись до Газни.

Первым делом осмотрел места сражений, послушал рассказ Шиги. Ну, что сказать? Просрал мой братец судья всю битву еще до ее начала. Загнал свою конницу на кочки и в овраги, ей там даже не пошевельнуться было. Ноль маневра. Полководец канцелярских крыс. И слава богу, настроение поднялось, а то я в качестве наших монгольских войск сомневаться начал. Не боец Шиги, совсем не боец. Ничего, зато судья хороший. Для начала, отослал свою балхскую туземную дивизию и шесть тысяч самаркандских остатков на помощь Октаю. Здесь война серьезная намечается, эти мне только мешать будут своей беспомощностью. Три дивизии монголов мне понятны, чего от них ждать — знаю. Боорчу рядом. Смотри, Джелал, не прогадай. Про Чжирхо и Собутая слышал? А как тебе Чингизхан и Боорчу? Потанцуем?

Не захотел со мною Джелал танцевать. Не столько он, сколько понаехавшие афганцы, карлуки и прочие. Как про меня услышали, так сразу нашлись у них разночтения во взглядах, споры о добыче и разный подобный вздор. Обиделись срочно друг на друга и начали разбегаться — кто куда. Ничего с этим Джелал сделать не смог, думаю, просто не успел. Был бы у него лишний месяц, подмял бы он под себя все это разномастное руководство, никто бы и не пикнул. Да я-то сразу прискакал. И остался Джелал с восемьюдесятью тысячами канглов, тоже очень недовольных перспективой встречи со мной. Иначе не могу объяснить, с чего это он Газни покинул и двинулся в направлении к индийской границе, да еще галопом?

Восемьдесят тысяч вполне достойная цифра, чтобы попытаться научить жизни старого Чингизхана. Рельеф местных гор ему знаком, небольшая победа надо мной, удачная засада, и — все назад прибегут, позабыв о разногласиях. Тем более, канглы к стене приперты, я их все равно всех перережу, терять им нечего. Как львы должны биться, жизнь свою защищая. Не похоже на Джелала, чтобы и он, как император Цинь, на мой кондратий рассчитывал, двигаясь в джунгли на юг. Непонятно. Газни без споров открыла ворота и мы въехали в крепость — перекусить и оправиться.

Дал людям и коням сутки отдохнуть, а затем натянул на себя шкуру Чжирхо и поставил себе приказ. Боорчу шел по следу, далее я, а замыкал нашу волчью цепочку Шиги. Вот и пригодились охотнички, будет им что вспомнить, рассказывая внукам о подвигах. В отличии от отца, Джелал не метался по стране, целеустремленно двигался к границе. Пару раз я с трудом поборол соблазн предвосхитить его действия и перекрыть дорогу обходным маневром. Может, только того и ждет, у него тоже за мной контроль налажен. Места неизвестные, подготовиться не успеем, победа не гарантирована. Джелал явно идет на берега Синда. Думаю, Инд — это то самое название, знакомое мне по прошлой реальности. Когда до него осталось не более сотни километров, я отправил дивизию Боорчу в обход предполагаемого левого фланга Джелала, по горам и ущельям. Если все получится, то у меня будет туз в рукаве при встрече с Джелалом у речки. Эх, давно я в воду никого не загонял.

С каждым днем продвижения Джелала замедляется. Он по-прежнему тащит за собой весь гарем. Мелкие укусы за пятки прилично его доставали и Джелал даже решился оставить заслон из пяти тысяч канглов с целью нас попридержать. Минут сорок придерживали, ни один не ушел. Вот так и он бы меня мог, если бы я поддался эмоциям. Я вовсе не собираюсь его атаковать, пока не станет понятной цель этой гонки.

Если я прав, Джелал хочет переправить гарем в Индию и развязать себе руки. Тогда осталось точно определить место будущей переправы, связаться с Боорчу и согласовать наши действия. Зря Джелал не оставил гарем в Газни с половиной своих канглов. Переоценил он меня, не взял бы я крепость. А пока бы вокруг приманки крутился, он мне всю спину мог изгрызть. Войска бы подсобрал, местность ему знакомая. Зря.

Переправа только начиналась, когда дивизия Шиги, выстроенная клином, пошла в атаку на вытянутое во фронт прикрытие. Удар тяжелой кавалерии в самый центр сделал свое дело, фронт прогнулся, и вот-вот дожно было начаться паническое бегство беспощадно истребляемых канглов. Не началось. Джелал, собрав пару сотен своих телохранителей, запустил обратный процесс. Его плащ мелькал везде, где мои воины пытались организовать какую-то видимость обороны и остановить продвижение противника.

Вскоре всякая слаженность действий была потеряна, каждый дрался за себя. Из образовавшейся мешанины в километре от берега все время выдавливались небольшие отряды, одиночки и в панике уносились прочь. Около двадцати тысяч канглов сосредоточились несколько левее общей свалки, но начинать атаку не торопились. Мне пришлось выделить две тысячи гвардейцев, чтобы нанести удар справа, предотвращая наш окончательный разгром и сдвигая озверело хрипящую массу людей и лошадей в сторону неподвижно стоящей кавалерии Джелала. Пусть их натиск придется в спины товарищей.

И тут слева ударила дивизия Боорчу. Я думаю, половина из двадцатитысячного резерва погибла в первую же минуту. Остальных просто вдавили в общую толпу и, не углубляясь, охватив двойным полукольцом, начали методично уничтожать. Казалось — все, битва выиграна. Минимум — половина людей Джелала погибла, наши силы почти сравнялись, но он совершенно не мог управлять течением схватки, а у меня еще было восемь тысяч несвязанных боем всадников гвардии и вполне управляемая дивизия Боорчу на левом фланге. Которая, кстати, методично выкашивала ряд за рядом бьющихся в панике канглов, из-за образовавшейся давки даже не способных толком защищаться. Спешившиеся тут же гибли под копытами коней.

Я послал тысячу на правый фланг Боорчу, намереваясь постепенно его растянуть, окружить и добить остатки армии некогда могучей державы. Но вновь в просветах пыльного облака, затянувшего поле битвы, замелькал флажок, и несколько тысяч канглов оторвались, а затем двинулись галопом к переправе. Пришлось послать еще четыре тысячи им на перехват и двумя подкрепить правый фланг, стремясь быстрее закончить сражение. У меня осталась последняя тысяча моих телохранителей. С ней я двинулся в сторону переправы, обходя по дуге место гибели последней надежды империи Мухаммада.

Открывшееся зрелище было не из приятных. Переправа работала. Мои четыре тысячи сцепились в схватке с отрядом канглов, раза в два превосходившим их по численности. И это бы все ничего, но в центре сражения мелькал, появляясь и исчезая, плащ Джелала и везде, где он появлялся, мои воины начинали пятиться, с трудом удерживая линию обороны. Обороны!

Джелал отходил, собирал вокруг себя около тысячи бойцов и вновь бросался в бой, туда, где в нашем строю сражающихся намечался разрыв. Мои гвардейцы гибли! Лучшие воины эпохи ничего не могли противопоставить этому волку. И тогда я повел свою тысячу в последнюю атаку, удерживая взглядом мелькание проклятого плаща. Ура-а-а!!! Спиною чувствуя накатывающуюся сзади лаву моих гвардейцев. С криком и грохотом мы врезались в ряды канглов. Копья у меня не было: легкая кольчуга и меч. Я почти ничего не помню: орал и рубил, орал и рубил, очнулся, когда конь был по брюхо в воде.

Меньше всего потерь в дивизии Боорчу. Менее двух тысяч, считая не только погибших в битве, но и упавших со скал, пропавших в горных ущельях, канувших в пропасти при переходе. Почти три тысячи гвардейцев. И половины дивизии Шиги тоже больше нет. Может, еще кто-то из раненых умрет, пока мы здесь расположились. Уйдем, когда последний из раненых сможет выдержать переход до ближайшего города. Месяц, наверное, может — больше простоим.

А Джелал ушел. Когда подоспели ребята Боорчу и приступили к уничтожению последней тысячи канглов, Джелал вскочил на коня и, загнав его в реку, поплыл рядом. Я запретил в него стрелять. Остальных перебили всех. Все по книге Яна, только никаких прыжков с обрыва. Гарем и детей Джелала канглы переправить не успели, хотя приказ был. Они их зарезали. Барахло и казну не переправляли. Удрало какое-то количество канглов, пока Джелал защищал переправу, думая о женах и детях. Врут все эти книги.

Я бы тоже Хулан в Газни не оставил. И сына бы увез. Живи, Джелал, может, у тебя еще будут дети. Был бы он мой сын — с легким сердцем ему бы Монголию оставил. Почему-то кажется, он бы понял меня. Почти как родного его ощущаю. Мы с ним одной крови.

Железного бегуна Тимура из крепости Ходжент убили. В этом мире скрыться с Джелалом ему не удалось. Добегался.

Пока шел этот месяц, Боорчу с пятью тысячами своих съездил на тот берег, попытался преследовать скрывшихся. Какое-то количество перебил в ближайших окрестностях, но основная масса ушла вглубь страны. Пригнали крестьян из соседних деревень и они разрушили переправу. На нашей стороне поиски сбежавших одиночек и мелких отрядов проводились скорее от скуки, в процессе ожидания выздоровления раненых. Набили тысячи полторы, но неизвестно, сколько их разбежалось. Обошлось без дополнительных потерь. Когда все собрались и посчитали, что готовы отправляться, двинулись назад к Газни. У меня депрессняк. Может потому, что все закончилось? Год какой-то тяжелый.

На подходе к Газни, где я планировал временно остановиться, меня встречал Октай. Рапорт о количестве занятых им крепостей в горных районах Афганистана, собственно, уже не волновал. Длительное перечисление ничего мне не говорящих названий. Дело сделано, основные задачи решены. На территории страны не осталось лидеров и полководцев, способных привлечь под свое знамя серьезную армию. Будут бунты, будут разбойничьи отряды, вернется Джелал, но никогда уже не соберется армия, способная угрожать нашей власти в этой стране. При мне не соберется.

Моральный дух подорван, слишком большой резонанс будет у победы на Инде. Кровь пролита не зря. Сумарные потери Октая за проведенную компанию — тысяч пятнадцать. Почти как у нас, во времена моей молодости. Сколько дивизий осталось, пять? Семь? Гляди, научился чему-то. И задачу выполнил, и людей под свою руку привлек. Молодец. А гадости про него потом нашепчут. Устал я чего-то.

Когда подъезжали к Балху, Октай начал заметно дергаться. После Инда я уже не стремлюсь знать все и обо всем раньше всех. Много знаний, много печали. Но в Талькане под Балхом Хулан и Люська. Я упросил ее остаться с отрядом для охраны. Если с ними что-то случилось, мне никто не решится сказать. Последние два часа скакал галопом в Талькан и, только убедившись, что с любимыми все в порядке, спустился во двор, поговорить с Октаем.

Через неделю после моего отъезда Чагатай приказал гражданам Балха выйти за стены города. Многие не послушались и остались. Всех вышедших умертвили по указанию Чагатая. Октай и Толуй были в походах, узнали о случившемся после их завершения. Причины: месть за гибель сына и, формально, борьба с возможными сторонниками Джелала. Тыл нам обезопасил, труженик топора. Братья при деле, занимают возможные очаги сопротивления, а Чагатай в нем просто живет. Уже занял. И обезопасил, насколько смог.

В Балх не поехал.

Зучи, получив четыре тысячи монголов для захвата северных степей Дешт-и-Кипчак и указание: вернув захваченных женщин и детей, сидеть в Гургани, сделал следуюшее. Прибыв в Гургани, отобрал из женщин самых пригожих, а остальных разделил на два отряда, заставил раздеться догола и биться друг с другом на кулаках. Мусульманок, идиот. Похоже у Зучи гораздо больше потомков, чем он подозревает. Пол дня в окружении воинов дрались голые женщины, потом, по его приказу, воины их перебили. Затем Зучи, забрав своих воинов и рабов, отбыл в верховья Иртыша, на Родину. Навоевался.

Прибыл Толуй. Толуй у нас занимался Хоросаном, востоком Персии. Ну, давай. Начал с Мерва. Имел почти семь полных туземных кавалерийских дивизий, плюс инженерное обеспечение, плюс двадцать тысяч землекопов. Два неудачных штурма, затем город сдался. Сам. Выгнал всех жителей с самым ценным имуществом и защитников в степь. Приказал отрубить голову воинам, отобрал две тысячи понравившихся детей в рабство и четыреста ремесленников для любимой родины. Остальных приказал умертвить.

Двести самых богатых горожан запытал, выведывая клады. Напоследок разрушили плотину, поддерживающую водоснабжение оазиса, в котором находится город. Пригодились инженеры и землекопы. Спросил, не пытался ли решить дело миром, предложив городу принести свою покорность? В ответ взглянул удивленно, потом в глазах появился испуг. Какую-то формальность не исполнил, только сейчас сообразил. Боится меня прогневить. Даже не понимает. Давай дальше.

Через двенадцать дней был Нишапур, Учитывая известные нам укрепления города, Толуй подготовил три тысячи баллист, триста катапульт, семьсот агрегатов для метания горшков с горящей нефтью, четыре тысячи лестниц и две с половиной тысячи камней для стрельбы. В другое время посмеялся бы. Горожане пытались договориться, встретили отказ, и через два дня город был взят штурмом. Моя дочь, вдова Тохучара, ездила по улицам и приказывала своей охране убивать всех, кто попадался ей на глаза. Четыреста ремесленников, дар отчизне. Остальные были поголовно истреблены. Толуй приказал сложить три пирамиды из голов мужчин, женщин и детей, соответственно. Я его еще маленьким помню, десятилетним, его Джелме спас, когда кто-то из татов зарезать хотел после неудачного пира.

От Нишапура на юго-восток Герат. Там, впервые, Толуй отправил парламентеров. Правитель Герата сделал ошибку, казнив их. Я его понимаю. Через неделю непрерывного штурма правитель погиб, а горожане-персы, под честное слово Толуя о сохранении их жизни, открыли ворота. Слово сдержал. Неужели это единственное, чему он у меня научился за столько лет? Двенадцать тысяч канглов, обнаруженных в городе, были перебиты. Я никогда не дал бы слова черному городу, в котором убили послов. Он так ничего и не понял.

После этого он вернулся, потерял почти три дивизии и половину землекопов. Мне уже все равно.

У меня тринадцать туземных конных дивизий и одна пехотная, охраняющая землекопов. Четыре уцелевших самаркандских отправил на помощь к пятой, охранять и поддерживать порядок в стране. В Туркестане. Как и раньше, если смогут. Землекопов, вместе с охраной, командировал на поддержку в восстановлении Бухары. Восемь остальных переподчинил Октаю. За ним охрана порядка, расстановка новой администрации в Афганистане и Хорасане. Больше положится не на кого. Полторы дивизии монголов, оставшиеся у меня, будут заменены двумя свежими. А раны у моей гвардейской зарастут не скоро. Я должен знать каждого из своих солдат. Я не могу забыть почти три тысячи лиц.

И последняя неясность истекающего года: Чжирхо и Собутай. С начала лета — никакой информации. Прискакал гонец. Летом до Хамадана они все-таки дошли. После прошлогодних поборов им были не рады, и началась осада. Которая, довольно быстро, завершилась взятием города, пожарами и избиением жителей. Так. Обоза не вижу. Осенью, не получив моих указаний, самовольно решили вернуться в недоразграбленную Грузию, откуда в начале весны вынуждены были поспешно удалиться, выполняя мой приказ о возвращении. В общем, привыкли уже жить самостоятельно, обоз награбленного в Хамадане тянут за собой. Грузины за полгода смастерили новую армию, которая в погоне за отступающим Собутаем попала в засаду к Чжирхо. У Грузии опять нет армии. Отправляя гонца, Чжирхо заканчивал формировать для меня грузинский обоз, как он пишет — лучше прежнего, и собирался двигаться в сторону Дербента, открывать неизведанные земли. Да что же это такое-то?! Срочно гонца! Трех гонцов!!!

Глава 27

Год начинается. Плохо? Да нет, пожалуй, как всегда. Обычный год. Прискакал Октай с выпученными глазами. Сколько раз ему говорил, что правитель не должен выказывать своих чувств в присутствии подчиненных? Тридцать шесть уже, а носится — как мальчишка, все на лице написано. Герат восстал, наши люди убиты. Ну и правильно сделал. Совсем народу головы заморочили, хорошего от плохого отличить не могут. Если мы сами не будем придерживаться наших законов, что можно требовать от других? Толуй дал слово в черном городе. Чего можно было ожидать? Привыкай сам править, я бы пяток дивизий просто в окрестностях Герата держал, формированием новых занимался, пока передышку дают. А ты все к отцу бегаешь. Хочешь, Толуя позовем, я на него покричу? Правда, время пройдет. Тебе решать. Так звать Толуя? Вдруг, это поможет подавить восстание в Герате? Или, все-таки, вспомнишь, зачем я тебе восемь дивизий дал?

Приказал разместить две свежие дивизии из Монголии в Балхе и Талькане, а сам, потихонечку, двинулся вслед за Октаем, отправившимся осаждать Герат. И я по ветерку прогуляюсь, на Афганистан спокойно посмотрю, и Октаю, если опять приспичит, не придется через всю страну ко мне в Талькан скакать, армию бросать ради пары вопросов. Здесь я где-то, неподалеку, вон с той горы за вами наблюдаю. Или — вон с того облака. И вижу я, что спешно вооруженные и посаженные на коней две новых дивизии, склепанные Октаем на скорую руку, никуда не годятся. Землекопы, нечего их было вооружать. Проще костры по ночам под стенами Герата жечь, пугая горожан несметным количеством монголов. Себя только запутаешь, что не восемь дивизий под рукой, а десять. Две дивизии — полный сброд: ни дисциплины, ни умения. Исправь.

Нужное мне ущелье я нашел, как лошадь ищет воду. Не думая. Само приехалось. Думать не надо, надо собраться с духом и войти. Наверняка я все перепутал, столько лет прошло. Просто везде все похоже, память такой крендель дала. Не может здесь быть этого ущелья. Надо ехать дальше и не отвлекаться на ерунду. Ладно, разобьем у входа лагерь, остановимся. Ведь где-то надо остановиться, мы остановимся здесь. Обычное место, ничем не хуже других. Что за паника? Передохнем и дальше поедем. Семь тысяч воинов моей гвардии тоже люди и должны отдыхать. Никто не заставляет тебя в него входить. Мы только передохнем.

Ну вот, всю ночь не спал. Это у тебя от старости мозги клинит, на воспоминания потянуло. Сейчас рассветет, и сам увидишь, что абсолютно другие места. Черт знает что себе навоображал. Ничего похожего. Через столько лет — что можно помнить? Успокойся. Еще раз, успокойся. Возьми себя в руки. Рассветет и мы сразу уезжаем. Надо отдать приказ. Возьми себя в руки.

Свой валун я увидел издалека. Потом просто стоял, раскинув руки и прижавшись к нему щекой. Плакал, наверно. Обо всех моих ребятах, выживших и оставшихся здесь, в ущелье. О молодости. О войне. О тех, кого знал и кто не вернулся домой. И тер рукой шею, которую когда-то посекли мелкие осколки этого камня и разрывных пуль. Очередь вот сюда ударила. Сидел и водил пальцем по двум глубоким трещинам в нем. Большая буква "С" почти не требует доработки. А у "Т" верхней перекладины не хватает. Зюля еще смеялся. Командир нашел персональное укрытие с личными инициалами. Сто лет здесь проживет. Его убили правее, вон там, под белесым пятном на скале. Снайпер снял. Кличку помню, а фамилию забыл. Зюлин? Замулин? И лицо. Только нос и глаза. Совсем старый стал, опять плачу.

Мне привезли инструменты из какой-то крепости или кишлака, и я за неделю восстановил буквы такими, какими я их помню. Входить в ущелье другим я запретил. Не хочу, чтобы видели мои слезы.

Приехали ко мне в Талькан двое братьев-туркмен: Махмуд и Масхуд Ялавачи. Требуют аудиенции. Все-таки, кое-что мне здесь изменить удалось. Приехали, не побоялись, и правильно — никто их не тронул. Требуют встречи, а не просят. У самого Повелителя Вселенной. Или Потрясателя, не помню точно. Тоже правильно. Если правду за собой чувствуешь и хочешь дело сделать, так и надо. Так зачем я вам, господа, понадобился?

Явились, чтобы объяснить мне, кочевнику, значение городов и пользу, которую они могут принести рачительному хозяину. Можно было бы сыновей пригласить, пусть им бы объяснили, да бесполезно это, я сам столько времени убил, еще казнить прикажут героев. А Чагатай и на руку скор. Так что, выслушал все, проникся и передал верховное управление Самаркандом, Бухарой, а также нашими монгольскими Кашгаром и Хотаном в руки этих мастеров, так болеющих за свое дело, что жизни не щадят.

Рассказал о планах введения новой системы налогообложения, попросил подкорректировать, не смущаясь, и помнить, что для нас деньги — не главное. Главное — справедливость, развитие производства и торговли. В таком порядке. Рассказал, что в Туркестане дороги уже освобождены от грабителей, пополнивших ряды жертв моего режима или ставших землекопами. Рассказал о принципах назначения новой администрации на всех уровнях, которая под себя не гребет и о людях заботится. Ни одной кепки в стране, гарантирую.

Попросил внимательнее ознакомиться с нашими монгольскими законами, чтобы избежать противоречий с ними в своих будущих действиях и поведал о причинах, по которым пострадал каждый из интересующих их городов. Много рассказал, честно, и — другим этого передавать не надо. А вам — надо, чтобы спокойно могли работать со мной. И не лезли к сыновьям. Только к Октаю, но сразу мою тамгу с золотым тигром показывайте. Помню я Махмуда Ялвача по нашим учебникам истории. Писали, что дипломатом у Чингисхана был. Наврали. Ему можно верить.

Поручил продумать, что им понадобится для восстановления ирригационной системы тех оазисов, по которым уже прошлись мои сыновья и генералы. Если еще что-то можно сделать. Не разбрасываться на все, нельзя объять необъятное, а вычленить те города и крепости, которые можно вернуть к жизни в преемлемые сроки на глазах еще этого поколения. Туда направим всю помощь.

Выделил им по три офицера связи и дал по десятку монголов в личную охрану. Замкнул на канцелярию, приказал оформить вверительные документы для администрации всех перечисленных городов. Ошеломил. Сходили лекцию почитать. Ничего, пройдет.

Приехал китайский монах-философ Чанчунь, с которым я уже года два как хотел поговорить. С начала зимы сидит как мышь в Самарканде, ждет, когда о нем вспомнят. Поговорить. Даже не знаю, о чем? Что ему сказать? Но поговорим, вдруг получится. Он же не только алхимик, а и просто — очень умный человек. Во все времена редкость. Сказать ему в лоб? Я пришелец из будущего, подскажи, что произошло, что я должен делать? Нет никакого другого Чингисхана, я и есть — Чингисхан. Один на все времена.

Я знаю, почему не возвращаются гонцы от Чжирхо. Потому что он уже в степях за Кавказом. Половецких, калмыцких, не помню, каких еще. Гонцы его найдут и, где-нибудь к осени, вернутся. А Чжирхо, разгромив на Калке дружины русских князей, вернется через год, если сейчас тысяча двести двадцать третий год от Рождества Христова, или через два, если сейчас тысяча двести двадцать второй. А я умру восемнадцатого августа тысяча двести двадцать седьмого и возрожусь четырнадцатого августа тысяча девятьсот пятьдесят восьмого, через семьсот тридцать один год. Что ты мне на это скажешь, философ? Это бессмертие? Что ты вообще мне можешь сказать?

Маленький такой старичок, почти невесомый. Ниже меня на две головы и на год постарше. Ему семьдесят два. Обменялись любезностями, чаю попили на веранде, начал потихоньку разговор к теме подводить. Через переводчика-киданя получилась беседа глухого со слепым. Никто не виноват, это я, дурак, зря надеялся. Философ решил, что мне нужен элексир вечной жизни или еще какая-то лабуда. Правда, не дослушал, предпочел сам догадаться. Сказал, что лекарства есть для продления жизни, а вечной жизни не бывает.

Не стал я его разочаровывать. Обидно, конечно, что разговор не получился, постарался, чтобы не очень было заметно, законов гостеприимства никто не отменял. Октай с Гератом решил завершать, мне бы отъехать надо. Чанчунь попросил разрешения остаться, еще встретиться хочет. Похоже, заметил мое разочарование. Что-то перестал я за собой следить.

После почти полугодового сидения под стенами мятежного Герата и звонкого бодания ворот, будущий Великий Хан Монголии почувствовал, что все это выглядит уже неприлично. В конце концов, кто кого завоевал? Надо было гератцам Октая осадить, давно бы справились. Где-то подобные мысли, похоже, пришли в голову Октаю, и он прислал гонца с просьбой о встрече. В чем проблема, сынок, доживешь до моих лет, тоже к сыновьям за полтыщи верст с удовольствием ездить будешь.

Потерпим, не бросать же армию, в самом деле. Одно дело, Октай жаловаться убежал, другое дело — сам папа в гневе под стены прибыл. Сдавайтесь, гады, вот я вас! Сработало. Через два дня Октай штурмом овладел Гератом. В течении недели черный город был разрушен уцелевшими в схватках жителями, а затем они все были перебиты. Я возвращался в Талькан, а Октай собрался с семью дивизиями в Балх. Одну дивизию утратил. Мне самому пришлось приказать двум дивизиям остаться на месте и через месяц вернуться в город, чтобы завершить работу. Кто-то ведь убежал? Черный город должен быть уничтожен, зато остальные не будут оказывать сопротивления. И убивать послов. Да ладно, ничего ему не будет, я там был через семьсот шестьдесят лет.

В Мерве после прошлогодней расправы Толуя все-таки осталось немного народа. Прятались. Было выбрано новое руководство, восстановлена разрушенная плотина, жизнь потихонечку налаживалась. Все это под патронажем Октая, ему было поручено. Пока он полгода сидел под Гератом, мервцы думали и, все-таки, тоже решили восстать. Поддержать Герат. Перебили собственную выбранную администрацию. Промонгольскую. Странно, что сами свою плотину вновь не разрушили, восстанавливали же ее по нашему приказу и за наши деньги. Две тысячи землекопов пахали, из них — ни одного из Мерва. Тех Толуй всех уничтожил. Пять тысяч Дорбая покончили с восстанием за один день. Плотина есть, а жителей нет.

Октай приступил к формированию новых пяти туземных дивизий на основе афганских и персидских добровольцев. Привлекает высокой оплатой и статусом. Посмотрим. Но, в принципе, молодец. Только торопиться не надо.

Приехал в Талькан встретиться с философом, как обещал. У Чанчуня было плохое настроение. Заявил, что не упадет передо мной на колени. Так и не надо, в прошлый раз никто не падал, чай пили. Сам поднес ему чашу с чаем, предложил пообедать вместе. Отказался. Думается мне, что философа гордыня заела, самоутверждается на Чингизхане. Жаль, человек, несомненно, умный, а все же придворные штуки и его достали. Может, даже рассчитывал, что упаду перед ним на колени, восхищенный его умом? Мне и тапочки его нравятся, чувствуется, что ноге удобно. Об этом написали бы все китайские газеты. И сейчас, и через семьсот лет. Победа китайской мысли над дикой степной стихией. Ладно, один старик испортил настроение другому старику. Бывает.

Вывалившись из кавказских ущелий в степи, радостные Чжирхо и Собутай наткнулись на объединенную армию народов степей и предгорий, которая, со всей присущей природным степнякам и кочевникам лихостью, врезала от души новоявленным колумбам. Тут бы им и назад возвратиться, но изворотливый Чжирхо обнаружил среди пленников уже знакомых кипчаков и сразу провернул привычную махинацию. Чего нам ругаться и бороться, неужто свой брат кочевник друг друга не поймет? Бросайте всю эту свору, дружите с нами, у нас добычи столько, что очень хочется с вами поделиться, самим все равно не уволочь. Никому не дадим, а вас сразу полюбили. Развел младенцев. Жадность кипчаков сгубила. Обсели, как вороны, обоз с награбленным. Вах-х! Сначала Чжирхо расколошматил оставленных без подарков, а потом и подарки себе назад вернул, со всем имуществом ошеломленных коварным поворотом судьбы дикарей. Великолепные степи открыл и завоевал, просто великолепные! Очень доволен жизнью и не может выполнить приказ о возвращении, потому что понимает мою радость от произошедшего и постарается ее еще увеличить. Ждите победных реляций, мысленно с вами, ваш верный слуга.

Значит, сейчас осень тысяча двести двадцать второго года. Вот и определились. Можно ехать домой.

Зиму провели в Самарканде. Китаец читал стихи, переводчик выдавал нерифмованные и плохо связанные по смыслу сентенции. Я практиковался в актерском мастерстве, восстанавливая утраченную в последнее время форму. Благожелательность, заинтересованность, самоуглубленность, попытка понимания услышанного. Все вместе. Где-то так. Выдал в ответ несколько сентенций и три сохранившихся в памяти хокку Басе, наблюдая, не сможет ли из них переводчик создать стихи на китайском? Ломать-то он мастер. Шутка, не смог, конечно. Также блеял и запинался. Чанчунь всерьез считает, что говорил со мной о чем-то, кроме: "поесть, попить, поехать"? Приказал подготовить указ об освобождении от налогов всех даосских монастырей и монахов. В Си Ся вновь неспокойно.

Чагатай взял у оставленного в Талькане на хозяйстве Октая дивизию, сходил в Газни, который, по его мнению, мог бы поддержать Джелала, если бы тот вернулся. Уничтожил гнездо орла. Отобрал четыреста ремесленников для Монголии, остальных, после разрушения крепости, перебил. У Октая была хорошая крепость, о чем он думал, давая дивизию брату? Ладно, им еще вместе жить после меня, может и правильно, не воевать же друг с другом. Почему то я думал, что самый кровавый у меня Зучи. Чагатай до смерти сына был вполне адекватен. Балх, в конце концов, тоже вырежет. Бесполезно следить.

Сохранится в веках Балх, переживет Чагатая, помню, была такая провинция или город. А вот Газни не помню.

Съездил в Бухару, посмотрел, как идет восстановление. Учитывая религиозность населения, особое внимание уделил храмам. Их надо привести в порядок в первую очередь, остальное постепенно нарастет, воодущевленный народ поможет. Встретился с духовными лидерами, послушал лекцию об исламе, рассказал о программе поддержки и, в их присутсвии, отдал необходимые приказы городскому руководству. Расстались довольные друг другом, даже получил приглашение совершить хадж в Мекку. Жаль, но пришлось отказаться. Время у меня ограничено, а Вечное Синее Небо всех видит. Я ему клятву давал. Бог един и он есть.

В Самарканде велел отслужить хотбу — молитву в свою честь. Это значит, что я принимаю корону хорезмшахов, признаю себя правителем этой страны, а ислам признается ее официальной религией.

В начале весны, совершая прогулку за городом, неудачно упал с коня. Шел легкой трусцой. Конь оступился, и я вылетел из седла, спиною прямо на камень. Аж дух вон. Кое-как добрался домой. За пару дней никакого облегчения. Позвал китайца с его лекарствами для продления жизни, жень-шень какой-нибудь, или — что он там может? Ничего не может, сказал, что такому старому ослу, как я, уже вредно скакать верхом. Пришлось приглашать шаманов. Философ отбыл на родину. На прошание вручил ему указ об освобождении от налогов. Надо было чего-нибудь умное сказать. Ничего не придумал. Спина еще здорово болит, да и вообще, я — не большой оратор.

К лету перебрался на северный берег Сырдарьи, в долину Чирчика, где-то — южнее Ташкента. Дальше, пока, спина не позволяет. Октай закончил формирование новых пяти дивизий, просится приехать ко мне, хочет захватить с собой Чагатая и потом оставить. Джигиты мосульского атабека замечены на наших южных территориях. Там еще недостаточно преданных нам войск и атабек этим нагло пользуется.

Отписал ему, что после Хорезма могу легко присоединить к нам Мосул, только атабек мне уже не потребуется. То есть: сиди тихо и дыши через раз, пока мои сыновья и внуки тебя не завоевали. Лет десять — пятнадцать лишних проживешь. Октаю приказал заложить еще пять дивизий. Пора разыскивать остатки разбежавшейся армии Мухаммада и ставить в строй на довольствие. Толуй вернулся на привычное место моего адъютанта, покидать его не желает. Вполне счастлив рядом со мной, мечтает всю жизнь провести возле трона любимого отца, только не отсылай никуда. Все это написано на его честной и открытой физиономии. Постоянно пропадает на охоте, очень ждет братьев.

Теркен-хатун и все родственники, жены, дети Мухаммада, захваченные нами, отправляются со мной жить в Монголию. Выезжая из Самарканда, забрал освободившиеся после пересменки две прошлогодние монгольские дивизии. С нами побудут, до самых границ Монголии. Расхулиганился и провел в Самарканде парад победителей. Через главные городские ворота выезжали построенные в четыре ряда две монгольские дивизии, а у ворот, в степи, по обе стороны дороги, сидел весь бывший двор Мухаммада, подобно цыганскому табору, и дружно подвывал. Черт его знает, может цыгане и не от индусов, а от этих канглов произошли? Очень на табор было похоже.

Приставленные к канглам воины бичами поддерживали нужный настрой, не давали замолкать и уставать. Когда проехал последний ряд, подняли это стадо и погнали по пыльной дороге, вслед уходящей коннице. Детей и ослабших женщин посадили на повозки. Я разрешил сажать всех, кроме одной. Впереди задавала темп движения привязанная к арбе цепью за ошейник главная женщина планеты, рядом с арбой скакал игривый жеребенок, а увязавшаяся из города шавка пыталась схватить за ноги то его, то Теркен-хатун.

Глава 28

Опять меня Си Ся беспокоит. Чешется. После нашего последнего, но — только устного контакта, Си Ся целый год прилежно воевала с Цинь. Без особого результата, да все же делом была занята. Потому как — с империей Сун договаривалась. Те в будующей совместной жизни брали на себя все осадные работы, а Си Ся предоставляла войска для полевых ратных трудов. Такая складчина у них наметилась. И вот, три года назад, шестью колоннами из разных городов, под командованием шести генералов, армия Сун вторглась в остатки империи Цинь. Ура! Рано. Только двое оказались не совсем дураками: Чжи Цзюнь взял Лайюаньчжень и разгромил примерно дивизию циньцев под Диньюаньчэном. Ван Шисинь взял Яньчуаньчжэнь. Это все. Чэнь Синь осаждал вместе с тангутами Гунчжоу и получил по морде за компанию. Остальные совсем ничего не смогли сделать и, быстро нахватав, кто чего успел, скрылись за горизонтом, бросив бедную Си Сю в слезах. Да, девушка, мужчины тоже разными бывают. Ни тебе цветов, ни комплиментов. Гражданский брак, сочувствую.

Страшно одной. А тут бравый Мухали, под боком, решил взять Цзячжоу. Совсем уже собрался идти туда в обход Си Си, но упросила девушка не чиниться, пройти по ее территории, да еще и с собой пятидесятитысячный корпус дала. Взял Мухали город, посадил туда свой гарнизон, а Си Ся губки надула. А мне? Грубый Мухали спустил штаны и показал свое предложение. Обиделась Си Ся, ноту протеста написала, угрозу своим границам увидела и вообще отозвала войска. Ничего себе у Мухали аргумент оказался, даже воевать не пришлось. Но Си Ся дама незлопамятная, мужелюбивая, пожила месяца два в одиночку и продолжила дальнейшие совместные операции. Частью — неудачные. Мухали рассердился, обвинил в этом Си Сю и десять дней подряд опустошал тангутский округ Цзиши, успокаиваясь.

— Все мужчины подлецы! Си Ся же не специально, она не хотела!

Вот так и жили до прошлого года.

А в прошлом году в Си Се был переворот и к власти пришел антимонгольский товарищ Дэван. Послали недавно Ши Тянсяна с его Черной Армией в центральный округ Си Си, Хэланьшань, разъяснить Дэвану его неправоту и шаткость занимаемых позиций, но — неудачно. Черная Армия потерпела поражение. Ши тяжело ранен в голову. Меня просят поторопиться с возвращением. Уже не смешно.

Еще Бортэ спрашивает, что у меня здесь за скандал с сыновьями? Зучи ей написал, что после взятия Гургани сыновья набрали себе рабов и не выделили мне никакой доли. Зучи свою часть рабов передал мне и тихонько отъехал от бушующего в гневе отца, а младшие упираются. Ему бы с ядами научиться работать и был бы готовый Цезарь Борджиа. Охрану надо усилить. Хотя куда уж усиливать, меня история еще четыре года охранять будет.

Люди Зучи пригнали двадцать тысяч белых коней мне в подарок. Его загонщики вытеснили из кипчакской степи прямо к нашему лагерю несколько табунов диких степных ослов. У некоторых на спинах выжжено тавро Зучи. Он их уже загнал, а когда они падали от усталости, ловил голыми руками и выжигал тавро. Намек оценил, тонко. Сыновья в восторге — такая охота!

Решил не дергаться, подождать возвращение Чжирхо и Собутая здесь. А то опять не найдут, куда-то исчезнут, надеюсь увидеть их в начале следующего тысяча двести двадцать четвертого года. А пока начал писать завещание для своих потомков. Многое надо обдумать, потом можно не успеть. Хулан и Люська со мной, надо насмотреться в их глаза. Долго не увидимся, почти восемьсот лет.

Высланные мною частые заставы обнаружили дивизии Чжирхо и Собутая еще на подходе к Аральскому морю. Поэтому прибыли они почти на месяц раньше своих частей, их заместителей я попросил не торопиться, дать людям и коням отдых после такого перехода. Приезд не афишировал и принял обоих в двухстах километрах от Ставки, взяв с собой только тысячу телохранителей. Трое суток, с перерывами на сон, слушал их сбивчивый рассказ. Отклонение от учебника, насколько я его помню, было только в том, что в этот раз, напав на прикамских или волжских булгар, они не потерпели поражения, а разбили булгарское войско, заманив в свою стандартную засаду.

Столицу даже не искали, возвращались домой. Вообще ни одного поражения в походе. Решение у меня уже было принято. Попросил Собутая еще денек пожить в одиночку в юрте, отоспаться, дальше вместе поедем, приказал всем выйти и оставить нас с Чжирхо вдвоем. Говорили мы обо всем долго. Потом долго молчали. Я не торопил его. Он мог попросить у меня несколько дней, мой Капитан. Джэбэ. Он мог попытаться убить меня, я не забирал у него оружия. Потом мы долго смотрели друг другу в глаза, он кивнул и я ударил ножом. Мой Капитан. Моя Россия. Вот и все.

Подъезжая к верховьям Иртыша, где собирался сделать последнюю остановку перед возвращением в Монголию, узнал, что умер Мухали. Еще в конце прошлого, двадцать третьего года. Мне не сообщили о смерти друга, рассчитывали, что как-то сам узнаю. Люська знала, она мне и сказала почти через полгода. Говорит, момент подбирала, чувствовала, что тяжело буду эту весть переживать. Просила Боорчу сказать, но тот все тянул. Вот и остались мы с Боорчу одни. Даст бог, хоть он меня переживет, не хочу больше никого терять. Не могу уже, устал. Столько лиц, столько людей осталось в памяти, а вокруг почти никого. Вся жизнь череда потерь.

Мухали до последнего шел к цели. У императора Цинь остался только Кайфын и окрестная провинция. Сейчас назначили какого-то Джафара, венгра, помощника Мухали. Там весь аппарат организован по китайскому типу, работа не остановилась, труд Мухали не пропадет. Ерунда это все, история сама по местам расставит, а друга моего больше нет. Мы еще встретимся, Мухали Го Ван. Мы еще встретимся. Я всегда тебя буду помнить.

На берегу Эмиля нас встречали мои внуки, сыновья Толуя, одиннадцатилетний Хубилай и девятилетний Хулагу. Ничего торжественного, просто дети, соскучившиеся по отцу и деду. Это кто истории не знает, так думает. А меня, радостно визжа, повиснув на шее и тыкаясь носами мне в щеки, встречали будущий повелитель Китая Хубилай и будущий хан Персии Хулагу. И я изо всех сил сжимал в своих объятьях таких родных и замурзанных повелителей вселенной. Почти дома.

Вначале я ожидал скорого появления Бортэ с Хулиганом. Все семьи моих сыновей приехали их встречать, и радостный гомон почти месяц не смолкал в Ставке, пока родные не начали разъезжаться. Столько времени не виделись, всем хотелось пожить отдельно и отдохнуть в кругу любимых жен и детей. Постепенно мы остались одни. Мы — это я, Хулан и Люська. И мои гвардейцы, остальные дивизии ушли вперед. Черт его знает, наверное, с возрастом характер портится, хотя куда уж больше, но я решил подождать. Что, Чингизхан нужен только тогда, когда проблемы на горизонте? А нет проблем, так и встретить некогда? В общем, я упустил момент, когда можно было еще не обращать внимания на церемонию встречи после шести лет разлуки и надулся, как мышь на крупу, надолго застряв у самого входа в свою страну. Никто внимания и не обращал: раз сидит здесь, значит, так надо. Опять чего-то замыслил, связных гоняет, какие-то страны контролирует, вдаль смотрит. Никуда я не смотрю, просто обиделся и стою тут упрямо. Действительно, старый дикий степной осел.

Надо попытаться отвлечь моих сыновей и их потомков от планов по завоеванию разведанных дивизиями Чжирхо и Собутая западных земель. Информацию эту не скрыть, слишком много воинов участвовали в походе, и их рассказы уже будоражат умы молодежи, не успевшей на эту войну. Конечно, воспоминания ветеранов завоевания городов из сказок "Тысяча и одной ночи" тоже привлекают внимание будущих героев и победителей, но — там основные бои пришлись на долю туземных войск, монголы выступали почти в роли военных советников, не было того упоения чувством силы, воинского братства, полета на странами и народами, которыми дышат сказания лихих путешественников-рубак. Где оии только не побывали за эти годы, а многие воины монгольских дивизий провели их в гарнизонах городов. Одна, две, три битвы, огромная добыча — вот и все, чем они могут похвастаться. Участники сражения на Инде вообще не из породы хвастливых.

Те, кто принесли своему народу славу и власть над огромными пространствами, на своей шкуре почувствовали, что, как когда-то сказал Кульчицкий: "Война — совсем не фейерверк, а просто трудная работа". Эти люди давно поняли настоящую цену простой мирной жизни в кругу любящей семьи. Молодежь — вот кто будет рваться на Запад. Да захоти я, давно бы Запад лежал в руинах у наших ног. Достаточно было выпустить Чжирхо из юрты. Тогда. И — в дивизиях Бату, готовящихся к африканскому походу через Гибралтар, в одном строю стояли бы русские, немцы, французы, испанцы, итальянцы. Господи, как же мне больно. Инфаркт, наверно.

Зучи на всю страну, везде, где может, вещает, что я отдал ему все земли на Север и на Запад от кипчакских степей. Ну да. Ну да. А в документы в канцелярии посмотреть? Так и не оторвал задницу Дешт-и-Кипчак повоевать? Опционами что ли торговать собрался на право вести войну в западном направлении? Виды на Европу продавать. Как же меня надо ненавидеть, чтобы так чувствовать, куда больней ударить. Именно чувствует, чего я больше всего боюсь, не понимает, зачем это мне надо, но гадит.

Убийц своих уже устал присылать, скоро сам с луком у границы Ставки встанет и начнет по мне стрелами садить. Что ты мне, старый хрен, сделаешь? Раньше терпел и это стерпишь. Его бесит, что я скрыл его предательство. Думает, на крючке держу, покорности добиваюсь. Бортэ я пожалел, сестру свою, дурак. Я ей больше обязан, чем ты себе представить можешь. Не тебя, а детей твоих, внуков ее пожалел, ты же их всех под нож подвел, мерзавец.

Кажется, отлежался за зиму, пора и домой. А то, через два года, здесь помирать придеться. Так никто и не приехал встречать. И хрен с ним. Будем умнее, сами на встречу поедем. Домой, раз другого дома у меня нет. Сына другого у меня точно нет и никогда, нигде не было. На рыбалку сходим напоследок, на охоту с ним съезжу, поговорим, пообщаемся, совсем уже взрослый, опять, наверно, отвык, но — быстро пройдет, не маленький. Небось, соскучился по мне. Интересно, я его сразу узнаю? Последний раз виделись в девятнадцатом, Боорчу его на неделю привозил, почти шесть лет прошло. Шестнадцать ему прошлой осенью исполнилось, я как раз школу заканчивал. Помню себя. Так вот ты сейчас какой, Хулиган. Нет, лучше теперь я тебя Хулугэном называть буду, в твоем возрасте я бы обиделся, если бы меня отец какой-то своей шутливой кличкой называл. Только, сначала я к братьям твоим заеду, могилки надо поправить, смотрит ли за ними кто...

Зучи и здесь поспел. Отписал матери, что завел я себе в походе уж совсем непристойный гарем, нахватался в Персии всяких штучек. Что хошь думай, может у меня мальчики в нем. Слово "непристойный" каждый трактует в меру своего воображения. А остальное — так, намеками, все-таки женщине, матери написал. Спрашивать ведь не будешь у народа, что там на самом деле: интим, самого Великого Хана Монголии касается. Да что там, хана — Чингизхана, куда уж выше. Вот и боялась ехать, встречать. Натешится — сам вернется. Она меня всяким любит, мешать не собиралась. И упрекать — не думала. Я там до морковкина заговенья сидеть мог. Ну, было такое, привез же я Люську из Китая. Может, и в Персии на меня что нашло? Не стал я Зучи ругать, объяснять да жаловаться, списал на недоразумение. Мать. В общем, старые мы два дурака.

Империю Ляо Мухали передал вдове Елюя, императрице Яо Лисю. И правильно сделал, достойная женщина оказалась. Их сын служил у меня в гвардии, слава богу, вернулся живой и здоровый. Прослышав о нашем возвращении, Яо с другими сыновьями приехала ко мне в Ставку, просить утвердить в императорском звании своего старшего, моего гвардейца. Поднял их всех с колен, усадил рядом, лично чаем угощал. С удовольствием утвердил и приветствовал нового императора киданей. Отличный молодой человек. Очень разумный, смелый, достойный. И вся их семья вызывает только уважение. Чуял людей Мухали. Отправил всех домой, наградив от души. Даже мой бывший подчиненный был поражен, а он всякого барахла навидался. Вещи что, дело наживное, вот где таких людей брать? Хоть за эту империю теперь душа не болит.

И еще одного гвардейца пришлось мне лишиться. Умер мой сват-онгут, пока мы были в походе. Старший его сын, сотник гвардии, женатый на одной из дочерей Бортэ, отправился на свою малую Родину, вступать в права наследства, править своей страной. Кстати, он христианин. Тоже завалил его подарками. Вот такая у меня гвардия, штучный народ. Дружный. Спаяны в боях, каждый готов помочь товарищу по оружию. Везде личные связи, куда от этого денешься? Люди.

После смерти Мухали заменивший его Джафар не успел узнать о моей просьбе насчет ежегодного возврата Корее ее дани. Поэтому очередную дань принял, в Корее наметился голод и она восстала против своих душителей-монголов. Не так, даже не восстала, а недружелюбно замолчала и, когда недоумевающий Джафар отправил туда посла, тот был убит на реке Амноккан. По-монгольски сие означает войну с последствиями, это произошло в прошлом, тысяча двести двадцать четвертом году. Нервные мы, государства, люди. Мой приказ таков. Пока я жив — в Корею не входить, появившихся у нас корейцев не обижать. Не трогать. Никаких провокаций на границе. Дальнейшие инструкции у следующего Великого Хана Монголии. Все что могу, ребята. Все, что могу.

Нет, не все. У меня в гвардии командует сотней будущий Небесный Князь страны Дун Ся Го, Великого государства Востока, старший сын Пусяня. Дуся лепший друг корейцев с самого своего основания, как многократный победитель загадочного и мстительного Елюя. Надо объяснить моему гвардейцу ситуацию и попросить присмотреть за корейцами, провести с ними разъяснительную беседу, попосредничать, а то помрут еще от переживаний раньше срока, ожидая дня завоевания. Завоюют, конечно, но не при мне. Посла убили, что теперь поделаешь.

В прошлом году вернулся из Индии Джелал. Собрал небольщой отряд, обосновался в северном Иране. Наши уступили ему без большого сопротивления небольшой кусок территории, все равно сейчас она не нужна. Не то, чтобы совсем не нужна, но — далеко, возни с ней много, а войск не хватает. Пока страна потихоньку успокаивается, все силы направлены на заращивание военных ран. Если бы он в наступление пошел, тогда конечно, но пока судили, рядили да прикидывали, Джелал уже вроде на Азербайджан и Грузию перенацелился, в Ирак полез, прочих соседей планирует расталкивать. Не стали на него ориентир держать, вспомнили мои инструкции: обойтись мелкими стычками и все усилия направить на реформирование армии. Без стычек пока никуда, надо, чтобы теперешние соседи слышали ворчание льва.

Лет через десять настанет момент, и следующий правитель Монголии продолжит нашу экспансию. А пока срочно стремиться сделать страну здоровой, экономику возрождать, новые дивизии формировать и обучать. Ялавачи и Татотунга полностью в курсе всего, помогут туда часть наших людей переселить, избыток из метрополии. Главное, законы наши народу разъяснять. Люди должны привыкнуть, что это надолго. Для них — вообще навсегда. Лет пятьдесят-шестьдесят Монголия еще расширяться будет, может — даже сто, не знаю, как у меня получится. Лет за пятьдесят уверенно могу поручиться. Это я уже обеспечил. Завещание почти готово. А пока пусть генералы поддерживают статус-кво до избрания нового Великого Хана Монголии, Октая. Да и ему года два придется привыкать к новой должности отвечающего за все. Перед всеми. Даже передо мной.

Есть еще одна новость. В интересное время живем. Никогда не интересовался, в каком году китайцы изобрели порох, знал только, что очень давно. Оказывается, в прошлом году произошло это событие. Нет, может порох они еще раньше изобрели, просто нам он не попадался, я про него и думать забыл. Вот ведь, как только Мухали умер, так просто воодушевление у них наступило, прорыв произошел: сейчас все назад раскрутим, покажем, кто тут варвар, а кто истинно просвященный человек, достойный своей великой судьбы. Вы меня еще Калашом удивите или Печенегом. Не в железе дело, ребята, а в настрое.

Конечно, когда чугунное ядро взрывается и осколки выкашивают травку метрах в сорока вокруг, это производит впечатление на неподготовленного зрителя. И еще какие-то огненные копья придумали, не пойму, что там такое намудрили. Но пушки-то у вас, небось, деревянные и стреляют раз в году, в белый свет, как в копеечку? Да и гранат запас не бесконечен.

Как не стыдно пугать моих монголов, которые ни в школу не ходили, ни в детский сад. Да и пугались они, пока я не велел провести в дивизиях разьяснительные беседы и в приказном порядке запретил бояться этих шутих. Мой взвод стрелами уделает взвод автоматчиков, возможно, даже не понеся при этом потерь. Автоматчики их могут даже не увидеть. Меня моя армия уважает, слушается и боится больше, чем взрывающихся чугунных ядер, даже если они громче, чем я, шумят. Так что, господа, придумывайте что-то новое, я своим приказал пушки и боеприпасы у вас изымать, стрельбы не бояться, а канонирам... В общем, не надо вам становиться канонирами.

Но, все-таки, вы меня расстроили. Умер император Удабу, а его сына, нового императора, сделать героем циньского народа я не смогу, хоть и обещал. Вряд ли успею поймать.

А теперь и у меня для вас новость. Для молодого начинающего императора. А-ап! Я привез Собутая и выпустил порезвиться, вместе с Боорчу, в нашей прекрасной степи. Дивизии готовят. Что глаза выпучил и рот дуплом раскрыл? Не туда смотришь. Я сам приехал, ужас циньского народа, сам Чингизхан. Ну ладно, не циньского, а чурдженского, вам-то, чурдженам, от этого не легче. Вот этого не надо, из обморока выходим, глазки открываем. А теперь — закрываем рот и долго смотрим на воду. Долго смотрим. Давно не видел? Это наводнение, молодой, надо было за плотинами на Желтой лучше смотреть, а не с Мухали сражаться. Финиш. Жрать твоей армии в следующем году будет нечего. А теперь — отрываем взгляд от воды и смотрим опять сюда. Это Собутай и он идет к вам.

Следующей, после империи Цинь, будет империя Сун. Уже сейчас она предчувствует дальнейшую судьбу и старается всячески поддерживать свой, пока еще будущий, союз с Си Сей. И тогда, при нанесении удара по Сун, мы всегда должны будем опасаться флангового удара от самой Си Ся, или от империи Сун, если Си Ся пропустит ее войска по своей территории. Короче говоря, свободное сушествования Си Ся, с ее собственной политикой, проводимой без учета наших интересов, пришло в противоречие с нашими дальнейшими планами. Си Ся может существовать в виде полностью подконтрольной нам державы, с назначаемым нами правительством, или не существовать, как держава, вообще. Тогда ее территория с населением, проживающим там, должна быть полностью поглощена и ассимилирована Монголией. Второй вариант предпочтительней.

Теперь, сроки. На окончательный захват империи Цинь в своем завещании я отвел сыновьям пять лет, предложив нанести основной удар с территории империи Сун, договорившись с нею о проходе войск за долю в будущей добыче. Отвлекающий удар будет наноситься в лоб, через памятную заставу Туньгуань, где небольшая группа наших китайских войск способна создать видимость истерического навала. Хватит тысяч десяти. Еще пятьдесят тысяч и монгольская дивизия могут двигаться в обход заставы, по горным тропам, через хребет Суньшань, повторяя переход корпуса Собутая. Си Ся к этому моменту уже должна прекратить свое существование.

Сроки вторжения в Сун я привязал к дате кончины Цинь и дележу захваченной в ней добычи. Места вторжения, численность войск, порядок и цели наносимых ударов — все расписал. На все про все отвел моим наследникам двадцать лет, должны уложиться. Сам захват меня не слишком беспокоит, с моими указаниями, надеюсь, пройдет штатно. Хотя, с их талантами и склонностью к самодеятельности, можно и в пятьдесят лет не уложиться. Главное — внедрение и распространение наших законов на новых территориях. Могут затягивать вхождение их в состав Монголии, а в оккупированных районах, где еще возможно ведение боевых действий, никто им не указ. Там хоть сто лет грабь и насилуй. Ладно, надо помочь сыновьям с Си Сей, а то без меня и здесь застрянут, так и пойдут дальше сроки срывать. Никуда не поеду, только процесс проконтролирую. Издалека.

Глава 29

Поскольку впереди опять война, такой уж я неугомонный, решил, все-таки, поинтересоваться, что у нас с казной творится? Война — это прежде всего деньги. Конечно, я страну добычей заваливаю, так то — я, а у других воюющих стран обычное дело: голод и разруха. Пусть потратим время, но посчитаем, я понять хочу, что нам экономика стран, еще не включенных в Монголию, в казну приносит? Вот — Китай, например? Десять лет, как его столица взята. Ну, и? Шиш? К Бортэ вопросов нет, ей сколько денег дают — теми она и управляет. Решил разобраться сам, охрана по минимуму. Обычный такой старичок-кочевник, интересуется жизнью страны. Без запросов и подготовки. Пришлось добираться до чиновника, отвечающего у нас за доход по Китаю. Съездил в Коракорум, нашел в указанном здании подотдел канцелярии, министерство налогов и сборов, или как его там. Тяжеловато оказалось. Ну, да ничего, через несколько лет опять беззаботное детство в СССР, там и отдохну.

Буквально — пришлось прорубаться к нему. Семь человек, всегда мечтал! Что интересно, чиновник китайцем оказался. И что бы мне в Монголии специальный собес не завести, российского образца. Тоже — ничего делать не надо, только на службу ходи, кради и хами помаленьку. Зарплату бы положил больше, чем в России за год наворуешь, только уворачивайся. Когда я отдохнуть душой приду. Накипело и — в собес! Вспомнил еще что-нибудь и — в собес! Порубишь эту дрянь в капусту, как-то легче сразу. Сжег — новый поставил. Да, хорошая мысля всегда приходит опосля.

Ну, как я и думал, не воровал, а просто ничего не делал. Безинициативный. Там война, все горит, какие налоги? Нет там ничего, все ваши разграбили. Десять лет тут сидит, а до сих пор еще не отошел, пожары мерещатся. Ну, ладно. Раз с Китая дохода нет, будем Китай разрушать, а народ истреблять. Я так понял, ты это советуешь? Начнем с тебя, твоей семьи и всех твоих родственников. Имущество в казну, посмотрим, что ваш батальон накопил: совсем ничего, или что-то заметим? Может, мыло из вас начать варить, все какая-то польза? Анархия — мать порядка! Будут по вашей бывшей земле бродить только кони. А люди? Да не будет людей! Только кони, я сказал.

Дело имело резонанс, забегал китаеза. Все у него было, все прикидки, данные. Но ведь не спрашивал никто, и — нормально. Из таких сволочей наши российские потом проклюнулись. Вот где чиновничий мировой интернационал. Все сложил, рассчитал. За год с наших мирных китайских владений, где уже больше десяти лет нет войны, суммарно можно получить в виде налога полмиллиона мешков зерна из сельской местности и четыреста тысяч унций серебра от торговли в городах. Ну, и всяких прочих видов натурального налога на двух листах перечислено. Работает канцелярия, все данные есть. И украсть невозможно, для этого налог собирать надо. Взяток ему не предлагали, не знали — за что, налог-то — не собирался. Бескорыстный саботажник. Враг! Головы я его лишил, но пенсию семье назначил и приказал, чтобы перешерстили китайских экономистов: что-то они развоевались совсем, ушерб начинают наносить. Мы себе новых завезем: из Цинь, Сун и Си Ся. Так их и предупредить.

Головы-то я китайского профи лишил и еще семь штук в атаке сразил, пока до главного гада добирался. Это хорошо. Но народ у меня простой, чуткий к изменениям во внешней и внутренней политике. С воодушевлением меня поддержал. Про мыло не поняли, не знают его пока здесь, глиной пользуются. Поняли про разрушение Китая, зачистку и коней. Потому как с этих китайцев никакого толка, все согласны. И расчет налогов у меня на руках, не мне же его оглашать? Я же читать не умею. Тудыть твою! С этих китайцев не только нет пользы, а вред один!

А где тут у меня под боком оппозиция моя гнилая припухает? Опять где-то шляется с умным видом, когда хозяину нужен. Ну, разгильдяй, погоди, доберусь я до тебя! Нашлась оппозиция, живо прискакала, доложили уже. Ищуть-с. Объяснил обалдую, что сейчас в Ставке совет будем проводить, его дело — выступать в защиту китайских городов и населения. Вот расчеты возможного поступления налогов, этим подкрепишь свои высказывания. И не перепутай, как в прошлый раз, я терпеливый, но не сносить тебе тогда головы. Пошел на место!

Неплохо все прошло. Занятно. Сначала, поглядывая на меня и ища одобрения, все бегло и близко к тексту высказали мои угрозы, выданные покойному чинуше в адрес Китая. Как будто на магнитофон в соседнем помещении записывали. Без мыла. Но — с Анархией, надо будет потом поинтересоваться, кто такая? Тренируется народ, каждый нашел свои аргументы, интересные примеры из личной жизни, наблюдения. Хана Китаю! Осталось мне приговор подтвердить, не отказываться же от своих слов, высказанных прилюдно. И тут громко заблеял мой китайский мудрец. Все-таки, две цифры местами переставил. Вместо четырехсот тысяч унций серебра решил обложить Китай полумиллионом. С мешками зерна перепутал. Ты же всю торговлю развалишь, авторитетный товарищ! И ведь, вроде, не много пьет, а что ни день — опять мимо кассы. Только, где непьющую оппозицию взять? Снова мне потом как-то выкручиваться. Да что потом, сразу придумал. Приказал перебелить запачканный кровью список, а затем, сверив значки на бумаге, приложил свой палец. Согласен. Утверждаю.

Так и прошел этот год в мелкой деловой суете, спокойной жизни в кругу домашних, частых поездках с сыном. Опять вошла в силу наша былая традиция вечерних посиделок у костра, тихих неспешных разговоров, негромкого смеха. Нормальный старик, окруженный заботой семьи, любящим сыном, сестрой, женами и ордой восхищенных внуков, приехавших погостить к деду. Все правильно, так и надо.

Начало весны, пора на работу. А как же пенсия, почетный отдых? Будь я рядовым — уже лет двадцать сидел бы на пенсии, коней разводил на свежем воздухе. Может, стишки сочинять бы начал. Нет, двадцать лет назад еще пенсий не было, вроде бы. Или уже были? Ладно, поехали, хорош ныть, кокетка.

Как-то все так построено было в моем прежнем мире, что каждый год находились новые миллионы слабых, исчезающих в мясорубке текущей жизни. Год прошел — еще полтора миллиона долой. Кто-то оступился, кого-то с квартирой обманули, лекарств в аптеки не завезли, пенсию подзадержали, родителей с работы уволили или сам заболел. Кому — что: жизнь течет, у кого год удачный — еще на ступеньку вверх поднялся, а нет — и нет человека. Объяснения народным массам спускали разные, но полтора миллиона жизней в год отдай. В начале девяностых на паленую водку кивали, потом на наркотики, потом (если еще кого это интересовало), другие причины находили. Привык народ.

Встретил, помню, году в две тысячи пятом пенсионера: от меня в девяносто третьем на пенсию ушел, тридцать тысяч баксов в загашнике имел. Огромные (по тому году), деньги. Бедненький такой, чистенький, из последних сил прилично выглядеть пытался. Ну да, бедняку это было надо, чтобы не жалели на каждом углу те, кто еще на это способен. Чтобы милиция не преследовала, морду не била, она беззащитность чуяла — как акула кровь в воде. Пенсия никакая, семьи нет, поначалу из своего тридцатника питался, а в девяносто восьмом большая часть денег в Инкомбанке сгорела. Остатки еще растянул. Зажился — с точки зрения государства. Здоровья нет, семьдесят два года, квартплату не тянет, лекарства дорогие, на еду не хватает. Вот и его постепенно спихнули с пьедестала богатых и успешных стариков в яму отходов. На освободившееся жизненное пространство завезли продвинутых пастухов из гор и степи: с запасом и на вырост. Уговорил взять две тонны баксов, что были под рукой — лекарств купить, ему дешевые боль не снимали. Больше не встречал.

А своему любимому школьному учителю Павлу Федоровичу, потерявшему ногу на Курской дуге (он был командиром сорокопятки), не дал ничего. Серьезных денег при себе не было, а мало предложить постеснялся. Получилось бы, что и я ему подаю. Голова была замотана шарфом: наверное, уши болели, на костылях, а глаза — ясные, и разговаривали, как будто ничего не произошло. Не посмел. Он из меня человека сделал, думаю — из многих. Потом несколько раз ездил на место встречи, но, так уже и не нашел.

Вот за то, чтобы у меня в Монголии такого не было, я жилы и рвал. А может — и без меня такого бы не было. До меня резали друг друга, но не самых слабых, а сильные между собой. Дети и старики, все-таки, были вне игры, гибли случайно. Специально никто геноцид не проводил, куда им.

В этот раз малышка Есун не рискнула рассуждать о моей преждевременной кончине. А я-то ждал. Ждал, ждал и, видя, что ее уже потряхивать начало от переживаний, сказал, что решение наше пересмотру не подлежит. Октай наследник. Женщины всегда бог знает что себе навоображать могут, простил я ее давно, слабенькую и глупую. Люблю глупышку, так и сказал.

Вот тут опять случился приступ героизма, так всегда меня веселивший. С тобой на войну поеду, не только Люська и Хулан для Родины всем пожертвовать могут! Ну да, оставить сотню служанок в Монголии и героически обходиться услугами пяти. Я уж не говорю про остальные лишения. Хоть медаль давай. Не собираюсь под стрелы лезть, может, даже на территорию Си Ся заходить не будем, там, на месте, посмотрим.

Собутай отправился веселить своей рожей молодого императора Цинь, цирк там устроит, а мы с Октаем и Толуем неторопливо зашли в гости к Си Ся, как к себе домой. А что, разве не к себе? Неужели, адресом ошиблись? Вот так, пошучивая и похихикивая, я опять свалился с коня и здорово трахнулся спиной. Этак можно дошутиться до полного паралича, спина для меня дело святое. Внуки, когда по мне лазят, бывает и подзатыльник схлопочут, если больно коленом или локтем в хребет саданут. Не везет моей спине.

Пришлось остановиться, докуда доехали и опять звать шаманов. Такой вот захватчик нынче пошел, ползает на четвереньках по юрте и кряхтит. Пока шаманы восстанавливали меня в вертикальное положение, как раз подоспел ответ от Дивана. Это я, про себя, так весело называю Дэ Вана, нового правителя Си Ся, антимонгольского.

Мы же культурные посетители, привет ему послали, а он нам ответ. Не обзывался и не посылал меня в девятнадцатом году, недавно у руля, поэтому ни в чем не виноват и, где-то, даже в недоумении. Зато он нашел истинного виновника произнесенных оскорблений, некоего Аша Гамбу, признавшегося во всем и даже настаивающего на своей правоте. Этот нахал назначил мне дуэль в Алахайском ущелье, своих личных владениях. Ладно, ребята, и туда придем, везде побываем. Дуэль так дуэль, а пока мои войска заняли город Эдзина, защищавший проход в долину оазисов и, неторопясь, приступили к ознакомлению с ними. Заняли Ганьчжоу и Сучжоу. Это я еще все лежу, вставать не пытаюсь.

Перебрался в ближайшие горы, подальше от жары, активно лечу спину, мне всего год остался, пора вставать на ноги. Семья сидит у одра и участливо смотрит в глаза. У сыновей во взгляде вопрос — это все? Не все. Все нормально. Вернулся размявшийся и помолодевший Собутай. Император Цинь, похоже, собрался вздохнуть спокойно. Рано вздыхать, корпус Октая и Цагана на подходе, мы здесь с Си Ся и без них разберемся, не пропадем. А для милого дружка и сережку из ушка.

Пока я продолжаю болеть в горах, мои овладели округом Линчжоу и вышли к берегам Желтой, в сотне километров от столицы Нинся. Аша Гамбу, явившийся на дуэль в точку рандеву, был разбит вдрызг и бежал в Алашаньские горы. Поскольку он пришел не один, то всех сопровождавших его кузнецов тоже разбили вдрызг, за компанию. Сбежать смогли только двое из каждой сотни. А он обрадовался, семидесятипятилетнего деда на дуэль вызвал, сейчас ему наваляю! Давай, валяй.

Хочу я посмотреть на столицу государства, которую когда-то взял, но никогда в ней не был? Молодость вспомнить, точнее — зрелость? Нет. Ничего не хочу, домой потихоньку поеду. Здесь и без меня справятся, пора за спиной начать следить.

Таки не уследил я за спиной, получил стрелу в ногу. Слава богу, стрела неотравленная, но нога — та самая, многострадальная, кто в нее только не стрелял. Так и думал, что у Зучи совсем крышу сорвет от безнаказанности. Больной, никуда не выхожу, лежу у себя в юрте в окружении многочисленных оцеплений охраны. Без золотой тамги на пять километров никто не подойдет. Значит, была тамга. На прицельный выстрел только тигр годится. Значит, был тигр. Кто не хочет оглашения завещания, кто боится остаться ни с чем или разоблачения? Есть один такой товарищ. Кто знает, в каком углу юрты моя лежанка? Есть такой товарищ. Только сам мог.

Но — как, ведь он под постоянным присмотром у себя в степи приаралья? Столько лет в Монголию не выезжал, якобы болеет? Не знаю, как. И разведка не знает, вон, в углу с убитым видом стоит. Вместе теперь будем думать, как скрыть сей прискорбный факт: мое ранение. Да что опять думать! Со спиной мне поплохело, вот и все думы. С перевязками мы с ним вдвоем разберемся, а остальным ни-ни. Совсем у хана характер подсел, лежит один, никого видеть не хочет, всех казнит на пороге. Вот как с родными быть, эти могут заметить? Эту рану мне за год не зарастить, боевая стрела, Люська точно догадается. Черт, ничего не успеваю.

В позапрошлом году внес в Ясу, наверное, последнее мое изменение, касающееся престолонаследия. Обнародовал сборник указов. Может, он просто не удосужился поинтересоваться?

В конце зимы тысяча двести двадцать седьмого года прискакал гонец из кипчакской степи — с вестью о гибели Зучи. Когда-то я читал, что Чингисхан приказал убить своего старшего сына, с которым не ладил. Его тайные палачи сломали Джучи хребет и бросили, еще живым, умирать. Врут все эти книги. Зучи погиб на охоте, которой с такой страстью отдавался все последние годы. Его стащил с коня и растерзал, оторвав правую руку, загнанный старый дикий степной осел. Так говорят очевидцы, люди из окружения Зучи, которые его хоронили.

Прибыло второе посольство от императора Цинь. Первое и не уезжало с конца прошлой осени, у меня в Cтавке сидит, перемирия просит. Второе разумнее поступило. Подарков навезло и признают меня своим сюзереном. Я это еще папе нынешнего императора предлагал, сколько бы времени сэкономили. Но подарки — это еще не дань. Маловато будет.

Войска Си Ся разбиты в поле, столица Нинся осаждена. Пора мне и о душе подумать, как обставить свой переход в мир иной. С кем попрощаться, а с кем и не стоит. Где остатнее время провести и покой принять. Не хотелось бы до последнего заниматься всей этой суетой, а уйти, сохранив лучшие воспоминания о близких мне людях.

Каждый умирает в одиночку. Когда-то читал эту книгу. Ничего в памяти не сохранилось: ни имени автора, ни сюжета. Только название. Восемнадцатое августа хочу встретить там, где я вступил в этот мир, в это время. Не в окружении толпы людей, даже очень благожелательной толпы любящих и родных — один. Наедине с Вечным Синим Небом. Нам есть, о чем поговорить. Нам есть о чем.

В завещании я указал направления всех ударов и рассчетные сроки вторжения. В течении десяти лет после моей смерти наши войска должны занять Кавказ, Турцию, территорию Ирана и Ирака. После этого остановиться и восстановить экономику областей, дождаться пока новое поколения войдет в возраст. Тогда, силами кавказкой группировки, разгромить булгар на Волге и Каме, выйти к излучине Дона и обратить свой взор на Восток. На Запад далее ни шагу. Проклинаю всякого, кто решится ослушаться. Не пройдет и ста лет как Империя рухнет. Праправнуки нищими будут, одно и останется — хвастаться, что потомки Чингизхана. Только неосвоенная часть Сибири и степи северного Казахстана, там, где Зучи ничего не стал делать, увязнув в борьбе со мной и своей Родиной. А может — и не смог бы.

Для Бату у меня другая задача. Я склонен считать его самым талантливым полководцем из всех моих потомков. Не сын ли он Чжирхо, с тем никогда ни в чем нельзя было быть уверенным. Мог, если хотел. Поручу ему попытаться реализовать самую сложную часть моего завещания. Будет ему и Собутаю поход к последнему морю и еще очень долго вокруг него. От Сирии и Ливана до Марокко. Придется попотеть. Только бы не обманул, если в отца. Вдруг, монголы правы, и предательство — это наследственное. Собутай должен выполнить мой приказ, в нем вся моя надежда, он будет воспитывать и готовить к походу молодого хана Джучиева улуса. С ними уйдут к дальним берегам все молодые романтики-завоеватели, несостоявшиеся покорители Руси.

А группировкам в Иране и Ираке уже отведена достойная цель — Индия. Если карту не потеряют и не пропьют. Как тот товарищ, запертый с двумя гирями в одиночке. Одну потерял, другую сломал. Для них я записал пророчество, что те из моих потомков, кто завоюет и создаст свое государство на территории Индостана, минимум триста лет будут править этим благодатным полуостровом. Империя Великих Моголов. Еще Агру построят. Тадж Махал. Тимур не был моим потомком, пусть попытаются обойти его на повороте. Ну, разберутся, кто там будет самым жадным, тот и начнет.

Три экземпляра для сыновей, четвертый для Бату и один в канцелярии. Каждый передаст свой экземпляр самому достойному потомку, поклявшемуся в верности своему народу и Ясе Чингисхана, копий не делать, держать в тайне. Неужели ничего не сохранится?

Примерно за месяц до даты моей смерти, в середине лета приехало третье посольство от императора Цинь. Совсем сломались, дань привезли. Ну, и подтверждение своего вассалитета, и прочая, прочая. Дожал. Заключил с ними перемирие, надо дать Октаю время — принять бразды правления над страной. Вот и все. Последняя моя политическая победа в этом времени. Двадцать шесть лет трудов. Новая гигантская страна, созданная на основе небольшого племени диких кочевников. Побеждены две крупнейшие империи современности. Что говорить, отметить надо. В большом золотом блюде, стоявшем на ковре, лежали жемчужины, размером с вишню. В моем времени даже не знал, что такие бывают. Наверно, порода повывелась. Раздарил всем присутствующим, кажется, даже китайцам досталось. Поздравил с завершением переговоров. За прошедшие два месяца много думал о своей жизни в двадцатом веке, вот и веду себя — не как кочевник, а как генеральный директор за столом переговоров. Рано еще. А пока надо прощаться.

Объявил общий сбор, гонцы были разосланы заранее. Приезжали, встречались, уезжали, так продолжалось почти неделю. Объявил, что чувствую — недолго осталось. Встаю с трудом, хромаю, спина болит, надежд на выздоровление мало. Улучшения сменяются все более тяжелым состоянием, пока в силе и сознании, хочу повидать всех, раздать приказы, еще раз пообщаться. Ничего, может, потом еще увидимся, задерживаться у меня не надо, надо заниматься своим делом. Это, как раз, приказ. Повидался со всеми внуками, каждому что-нибудь подарил.

Приезжали старые боевые товарищи, те генералы, которых посчитал возможным вызвать и оторвать от дел. Те, с кем когда-то начинал, и кто теперь спокойно доживал свои дни в окружении внуков и правнуков. Каждому оставлял что-то на память. Последний подарок Чингисхана, как орден, который принято хранить в роду. Вспомнил всех моих павших друзей и отправил в их семьи мои памятные дары. Я прощался с этим миром и хотел, чтобы те, кто знали меня, иногда вспоминали, бросив взгляд на ничего не значащую безделушку, человека, с которым они бок о бок прожили часть своей жизни, а не просто историческую фигуру, легенду и ужас нашего столетия. Потом приступил к делам.

Первой была беседа с Бату и Собутаем. Поговорив еще раз со внуком, сообщил о своем решении именно за ним закрепить улус отца и передал ему экземпляр завещания, попросив зачитать вслух. Объявил свой приказ Собутаю о назначении его воспитателем Бату. Приказал сопровождать того в походе на Африку. Собутай всегда выполняет приказы. Потом разрешил задавать вопросы по существу дела. Провозились весь оставшийся день. По окончанию приказал отбыть куда угодно и не болтаться в Ставке. Все.

Беседа с сыновьями была не долгой. Действительно разболелась нога, и мне не пришлось притворяться, показывая, что я присмерти. Поэтому, получив экземпляры завещания и выслушав информацию о Бату и Собутае, сыновья удалились. Все давно было переговорено сто раз. Остальное оставшееся время я спокойно посвятил прощанию со своими любимыми.

Бортэ. Несмотря на формально выполненное обещание, я не могу ей смотреть в глаза. Горе матери никогда не утихнет. Да и причем здесь мое обещание? Нас связывают совсем другие нити. Ей одной я смог доверить свой план ухода. Она все время находилась рядом, не выходя из юрты, пока мои жены и сын, заливаясь слезами, бормотали мне слова любви, слушали меня, успокаивались и опять начинали плакать. Она молчала. И я, с нежностью гладя волосы Хулан, утешая ее, вдруг ловил себя на том, что опять прислушиваюсь к дыханию Бортэ и невольно поворачиваюсь в ее сторону. Мне уже нечем заслужить ее прощение.

Хулан. Никогда и нигде я никого так не буду любить, как тебя, моя любовь, моя нежность, мое солнышко. Я надеюсь, что моя любовь к тебе такова, что в следующем рождении я буду любить тебя всю жизнь и при встрече узнаю сразу. Только это не дает разорваться моему сердцу от боли нашей разлуки. Мы еще встретимся, родная, пройдет много лет, целая жизнь, но мы еще встретимся. И ты будешь еще краше и милее, моя вечно молодая возлюбленная, цветок души моей, Хулан.

Хулугэн. В нашей истории единственный царевич-чингизид, погибший при осаде какого-то русского города во время нашествия Батыя, младший сын Чингиза, Кулькан. Хулиган, так он любит себя называть, и все племянники-сверстники так его называют. Почему-то ему нравится придуманное мною задорное и ласковое имя. Господи, не дай Бату меня обмануть, не дай ему нарушить клятву, спаси моего сына! Господи, спаси!

Вот и закончилось все. Дивизия Боорчу, под командованием Цэрэна, идет на север. Он сам найдет те места. Меня везут завернутым в шубы, я часто теряю сознание и не способен удержаться на коне. Последней моей просьбой к другу было передать под командование Цэрэну свою дивизию, когда он скажет и не спрашивать его ни о чем. Когда-нибудь Цэрэн вернется и сам обо всем ему поведает. Если захочет. В Ставке остался мой двойник, подобранный им около года назад. Наверно, ему перебили позвоночник, но если его не шевелить, он проживет около недели и даже сможет что-то шептать. Цэрэн пытался объяснять детали, но мне настолько все равно и плохо, что я отказался слушать. Сейчас для меня это тоже труд, надо выдержать переход, мне потребуются все мои силы. Старый халат на голое тело, выбритая голова без бороды и усов. Только брови сохранил, а то видок, наверно, как после пожара. Узнать невозможно.

Не только гвардейцы — все давно привыкли выполнять просьбы Цэрэна бегом и без вопросов. Самый могущественный начальник разведки на планете, а сейчас, может быть, самый могущественный человек. И самый незаметный. Он всю жизнь в этом мире провел возле меня и всю жизнь посвятил служению мне. Не Монголии. Мне. Мой младший приемный брат, мой Цэрэн. Последний, с кем я попрощаюсь на этой планете. У него никогда не было семьи, никого, кроме меня. Ему лишь тридцать семь, а к пятнадцати годам ни одна разведка в мире не могла уже соревноваться с его умом и талантом предвидения. Было время, когда начальником моего КГБ, ГРУ и всего прочего в одном лице был ребенок, тихий и незаметный мальчик: поваренок, пастух, писец, лекарь, воин. Сколько лиц сменил он, находясь постоянно рядом со мной, не привлекая внимания, не стремясь к власти. Его сети разбросаны по всему миру. Сколько языков он знает? Иногда мне кажется, что все. Сейчас он уйдет, и где-то в Риме, в Дели или в каком-то городке Магриба появится тихий и незаметный человек, скромный труженик и отец любящего семейства. А может быть, это один из великих арабских или персидских врачей, математиков, поэтов? Какое имя он изберет? Неважно, я уже не помню их имен. И никто не догадается, что рядом находится второй творец Чингизхана — его младший любимый брат.

Я лежал в пожухлой траве и смотрел, как уходит моя последняя дивизия. Потом слушал. Долго, наверное, несколько часов. Не было никаких мыслей. Почему-то мне казалось, что, оставшись один, я буду в душе беседовать с богом, задаваться вопросами и находить к ним ответы. Ничего. Я лежал, не имея ни сил, ни желания пошевелиться, и, скосив глаза, смотрел на закат. Просто болел или умирал, я не особо понимаю разницу. Жар заставлял смыкать пылающие веки, во рту пересохло так, что горло горело. А мысль была одна: вот появятся какие-то хищники ночью и мне будет очень больно, боль я еще чувствую вполне. Глупо все как-то. Лежу в рваном халате посреди степи, раненый, умирающий и абсолютно беспомощный. Без воды и пищи. Хрен с ней, с пищей, а вот пить очень хочется, даже не знаю, как дотяну до восхода солнца. И некому мне подать воды. Хоть губы смочить, саднят от жара. Ну и зачем я это придумал, к чему рвался? Мы приходим в этот мир голыми и уходим такими же? Сбитый стрелой степной коршун, пыльным холмиком перьев застывший в желтой жесткой траве. Мысли и образы путаются. Юра, дядя Коля. Похоже, я все время терял сознание и приходил в себя, даже не замечая этого. Звезды уже выступили на небе, а никакой благостности в душе. Жар перебивает жажду, думать не хочется. Попробую уснуть, вроде прилежался, боль уже терпимая. Хорошо, если это случится во сне. Спокойной ночи, планета. Или — прощай. Прости меня.

Комментарии автора

Орду. В рассматриваемой реальности на момент рождения Бату семья ничего не знала о существовании старшего сына Зучи — Орду. Рожден вне брака, на четыре года раньше Бату, и взят в семью после смерти родной матери, примерно в 1210 году. Старший брат Бату, но не имеет никаких прав наследования на престол.

Цэрэн (возможно) — Насир ад-Дин ат-Туси. Нравился ему этот персонаж, Насреддин. Абу Джафар Мухаммад ибн Мухаммад ибн Хасан Абу Бакр, (Тус, февраль 1201 — Марага, 26 июня 1274) — крупнейший персидский математик и астроном XIII века, ученик Камал ад-Дина ибн Юниса, чрезвычайно разносторонний учёный, автор сочинений по философии, географии, музыке, оптике, медицине, минералогии. Был знатоком греческой науки, комментировал труды Евклида, Архимеда, Автолика, Феодосия, Менелая, Аполлония, Аристарха, Гипсикла, Птолемея.

В 1235-1256 ат-Туси жил в крепости Аламут, столице государства исмаилитов-низаритов. Ат-Туси возглавлял промонгольскую партию и был причастен к сдаче Аламута монголам. С 1256 года был личным советником хана Хулагу, внука Чингисхана. В 1258 году участвовал в походе Хулагу на Багдад и вёл переговоры с халифом о капитуляции.

Трактат Н. Т. о государственных финансах содержит подробный материал о налоговой системе в государстве Хулагуидов. Н. Т. также автор главы о взятии Багдада монголами в сочинении персидского историка Джувейни. Написал широко известный на Востоке труд "Насирова этика". Философские воззрения формировались под влиянием Бахманяра. Большую ценность представляют его "Комментарии к философии и логике Ибн Сины" (Авиценны), где Н. Т. опровергает взгляды идейных противников Ибн Сины. Теории поэзии посвящена 10-я глава его книги по логике "Асас аль-иктибас" и труд "Мийар аль-аш'ар". Под руководством Н. Т. был составлен астрономический каталог "Зидж Эльхани" (см. Зидж). Автор работ по математике; в их числе "Трактат, исцеляющий сомнение по поводу параллельных линий" и "Изложение Евклида", где постулат о параллельных связан с вопросом о сумме углов треугольника, "Трактат о полном четырехстороннике", где изложена плоская и сферическая тригонометрия как самостоятельная дисциплина.

Материал взят из Википедии и других открытых источников.

Смерть Чингисхана. В нашей истории датой смерти Чингисхана принято считать 25 августа 1227 года. Почему Сергей Петрович называет 18 августа — не знаю.

Нинся. Столица государства тангутов Си Ся. Существует предположение, что до ее разрушения в 1227 году, город назывался Чжунсин, а, уже после восстановления, получил название Нинся — усмиренное Ся (в переводе). Уничтожен войсками династии Мин в 1372 году. Вроде бы, сейчас на его месте стоит Иньчуань. Тангутов нет, языка нет, ничего до нашего времени не сохранилось. Чжунсин? Может, это китайцы так город называли? Томчин брал именно Нинся еще 1209 году.

Люська. Существует монгольская легенда. После взятия столицы Тангутского царства Чингисхан, по праву победителя, взял на свое ложе тангутскую ханшу, красавицу Кюрбелдишин-хатун. Коварный и хитрый тангутский царь Шидурхо-Хаган, бросивший при побеге гарем в столице, заранее уговорил ее причинить зубами смертельную рану Чингисхану во время единственной брачной ночи. Он же послал свой совет Чингисхану предварительно обыскать Кюрбелдишин-хатун "до ногтей" — во избежание покушения. Совершив требуемое, она бросилась в реку Хуанхэ, на берегу которой располагалась Ставка. После этого монголы назвали реку Хатун-мюрен, что значит "река царицы".

Материал взят из статьи Эренжен Хара-Даван "Чингисхан как полководец и его наследие". Алма-Ата, 1992.

Это легенда. Правда только то, что через два дня после смерти Чингисхана Люська бросилась в реку. Не смогла больше жить.

Венгры. Конечно, никакие не венгры, а уйгуры. Томчин расслышал — угры, и решил, что какой-то народ из финно-угорской группы. Письменность староуйгурская, в дальнейшем была вытеснена арабской графикой, по мере принятия народом Ислама. Во времена правления Томчина его ошибка никем не была замечена и не оспаривалась. Да он и не говорил об этом никому, только про себя так считал.

Отрар. Был уничтожен калмыцким Галдан-Бошукты-ханом в 1681-1684 г.г.

Газни. Старинный город в Афганистане, некогда столица двух сильных династий, ныне незначительный город на прямом пути между Кандагаром и Кабулом. До 1788 г. находился в руках потомков Тимура.

Бамиан, Герат, Балх, Нишапур, Гургани (Ургенч). Существуют по настоящее время. С Мервом хуже. Старый город не восстанавливали.

Битва на Иргизе. Осенью 1217 года против Зучи там работал Джелал. Оба молодых наврали с потерями противника и приписали победу себе, но поле боя осталось за Джелалом. Пожалуй, формально, он, все-таки, прав. Шугал монголов.

Темучин (Темуджин). Бог знает, как звали на самом деле умершего сына Есугэй-багатура из рода Борджигин. Об этом Томчин ни разу не поинтересовался за все двадцать шесть лет. Не любил вспоминать свое первое лето.

Эпилог

Я лежу на чем-то мягком, укрытый шерстяным плащем. Ворсинка щекочет нос. Ап-пчхи! Почему мне не больно? Где я?

— Просыпайся уже, пора, скоро выходить!

Громкие шаги по твердому, кто-то приблизился и осторожно трясет меня за плечо. Русские? Он по-русски сказал? Где я? Не открывая глаз, хриплю ставшие такими незнакомыми слова, язык не слушается:

— Не тряси. Где я? Какое сегодня число, сколько времени?

— Эко ты разоспался, аж акцент пропал. Давай, не злись, просыпайся, семь часов скоро. Революцию проспишь. Ну, что смотришь? Сегодня двадцать четвертое октября 1917 года, мы в Петрограде, а ты Иосиф Виссарионович Сталин. Все? Вспомнил? Да просыпайся же ты скорей, скоро выходим! Вставай.

Сталин (Томчин). Разбужен в квартире Аллилуева, на 10-й Рождественской (сейчас 10-я Советская), самим владельцем квартиры, Сергеем Яковлевичем Аллилуевым. Никаких данных от прежнего хозяина тела, Иосифа Виссарионовича Джугашвили, одного из руководителей подготовки Октябрьского переворота, в памяти Томчина не сохранилось. Говорят, в сумасшедших домах всегда есть свои Наполеоны. Может быть, где-то, когда-то, один из них не лгал.

Петрову Ивану Игнатьевичу.

Ст. лейтенанту, командиру батареи тяжелых гаубиц.

Прошедшему Великую Отечественную от звонка до звонка.

Моему деду.

31 марта 2009 года — 23 мая 2009 года Санкт-Петербург