|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Посвящено восстанию политических заключённых в Тобольской каторжной тюрьме в ночь на 19 октября 1918 г.
Ребров
Из Омска нас в город Тобольск привезли
Под строгим и сильным конвоем;
За нами закрылись двери тюрьмы,
Когда же их снова откроют?
И скоро ль вернётся свобода для нас? —
Невольно себя вопрошаем.
Быть может чрез год, через месяц иль час —
Ведь срок заключенья не знаем.
Не знает никто, сколько будем сидеть
В тюрьме за решёткой томиться.
Но будем мы твёрдо страдать и терпеть —
Судьба, видно, злая глумится.
Мы жертвы жестокой партийной борьбы —
Враги все царя-капитала,
И в битве кровавой сомкнули ряды,
Чтоб власть его тяжкая пала.
Но силен-могуч вековой властелин —
Он дал нам в бою пораженье;
Он снова царит над страною один
И бросил нас всех в заточенье. [32]
Под игом его не хотели страдать
И властью Советы признали.
За то, что пошли эту власть защищать,
Сюда в заточенье попали.
Но можно ль судить и по тюрьмам сажать
За то, что других убеждений?
В стране стала третья власть управлять
И много придёт изменений.
И много придётся по тюрьмам сидеть,
Как нам за свои убежденья,
И участь невольную злую терпеть
В угрюмых стенах заключенья.
Но может ли каждая власть устоять
При вихре репрессий террора?
Не может ведь долго тот вихрь бушевать
Падёт неизбежно власть скоро.
Вихрь этот влечёт озлобление масс,
А с ним уже трудно бороться;
Он грозную мрачную бурю создаст,
И море тогда всколыхнётся.
Все прежния ставки сведутся на нуль [32об]
Придёт неизбежно крушенье,
Безсилен тогда управления руль,
Всесильно одно лишь волненье.
И много ещё будет бурь впереди,
Придёт этот вихрь ураганный,
Терпи, народ русский, и верою жди
День светлый, свободный, желанный.
Теперь о тюрьме два-три слова скажу,
О каторжном мрачном режиме,
Как все под замком за решёткой сижу,
Для мира теперь мы незримы.
Громаден центральный Тобольский остро
И в нём мы душевно страдаем,
Здесь царь — надзиратель, порою он Бог,
И мы его слову внимаем.
Он может глумиться, ругать и бранить,
Он прав — виноват заключённый,
И в карцер он может всегда посадить,
В вонючий, сырой, полутёмный.
Захочет владыка — так пустит в клозет,
Не хочет — сиди, дожидайся, [33]
В помине здесь прав человеческих нет,
Лишь праву тюрьмы подчиняйся.
Здесь свой безсердечный суровый закон,
И строго его исполняют,
Создан для убийц и преступников он,
К чему ж его к нам применяют?
Здесь должен безропотно молча страдать,
Одев покрывало смиренья,
Здесь могут безвинно всегда наказать,
Всё могут в стенах заключенья.
И много живущих теперь на земле
В разцвет просвещённого века
Не знают того, что творится в тюрьме
От злобного в ней человека.
— За что же? — мелькает вопрос в голове,
И хочется крикнуть для света,
За что же нас держат в проклятой тюрьме,
Но этот вопрос без ответа.
И скучно, и тихо здесь время идёт,
Томится в неволе душою, [33об]
Здесь каждый свободу желанную ждёт
И хочет разстаться с тюрьмою.
Одна за другой три недели прошли,
Сменяясь своей чередою,
Зловещей была атмосфера тюрьмы
И вдруг разразилась грозою.
Для многих была та гроза роковой,
Теперь их покоит могила,
Навеки разстались с проклятой тюрьмой,
И смерть их ужасная была.
Так спите ж спокойно и мирно в земле,
Судьба для Вас была злосчастной,
Мы помнить о Вас будем в нашей среде,
О жертвах стихии ужасной.
К югу в тюрьме третий корпус стоит,
В нём два отделенья огромных,
Там душно и тесно — он полон набит
Толпою людей заключённых.
Длинный и узкий идёт корридор,
На окнах решётки мелькают,
Уныл и печален у узников взор, [34]
Душой они здесь изнывают.
В конце корридора стоит часовой,
В стене виден рупор сигнальный,
Налево от клетки одна за другой
Ряд камер как склеп погребальный.
В одной из них номер стоит пятьдесят,
Она к часовому всех ближе,
Отборныя видныя люди сидят,
О них будет речь ещё ниже.
Сидел, между прочим, полковник Крыськов,
Виновник злопамятной ночи,
Теперь же лежит он среди мертвецов,
Смерть смежила храброму очи.
Я слышал, свидетель в суде говорил
О храбрости львиной героя —
Что полон отваги и мужества был,
Таких храбрецов было трое.
Убиты они и зарыты землёй,
И смертью вину искупили,
Да будет же вечный над ними покой,
Лежащим всем в братской могиле.
И мы ведь не знаем, чем кончим свой путь, [34об]
Судьба эту тайну скрывает,
Быть может, в тайге иль в лесу где-нибудь
Нас смерть уж давно поджидает.
Уж близится вечер, и ужин прошёл,
Настала пора оправленья.
Ни звука — безмолвен и тих корридор,
Не слышно шагов и волненья.
Но что-то творится на дальнем конце,
Как быстро там люди мелькают,
И бледен стоит надзиратель в лице —
Револьвер его отнимают.
За ним часовой разоружен был вслед,
Их в камеру быстро закрыли,
Теперь в корридоре опасности нет —
Шаги эти первыя были.
А в камерах громко о двери стучат:
— Дежурный! Пусти оправляться!
Полковник подходит: "Чего здесь шумят?
Прошу всех скорее уняться!
Мы ночью же будем свободными все!" —
Так речь он, входя, начинает: [35]
— Довольно страдать и томиться в тюрьме,
За мной! Кто на волю желает!
Свободными будем мы все через час.
Среди заключённых волненье.
— Спокойствие! Слушайте мой Вам приказ!
И громко раздалося чтенье.
Он требовал волю его исполнять
И смертью грозил непослушным,
Приказывал смело и храбро стоять,
Призренье бросал малодушным.
— За крики, разбои на месте разстрел;
Так ждите же скоро сигнала! —
Сказав это, быстро к другим улетел —
И тихо вдруг в камере стало.
Как будто бы в воздухе гром прозвучал
При ясном безоблачном небе,
Ведь раньше никто из армейцев не знал
Об этом внезапном побеге.
И молча стояли все, как в столбняке,
Внезапность всех так поразила,
Но длилося это минуту иль две, [35об]
Волнение всех охватило.
Внизу в корридоре при свете огней
Заметно уж стало движенье,
И длинные призраки юрких теней
Мелькают в нём, как приведенья.
Вот громко послышался топот шагов,
Он гулко под сводом раздался;
И Мазур, а с ним и полковник Крысков
Ведут под конвоем начальство.
В тот день был дежурным помощник Глухих,
Спокойно он шёл на поверку;
И с ним надзирателей много других
Попалися в ту переделку.
Их всех разоружили быстро внизу
Без шума спокойно и тихо,
Про трёх смельчаков, не таяся, скажу:
Работали смело и лихо.
Из камер выходит и входит народ
У всех возбуждённые лица,
Вдруг громко раздалось: "Начальник идёт!" [36]
Весть эта промчалась, как птица.
И несколько сильных и смелых людей
Ко входу несутся стрелою,
Он был разоружен у самых дверей
Нахлынувшей быстро толпою.
И бывший тут с ним караульный конвой
При виде всего растерялся,
Он был окружён этой тесной толпой
И тут же с оружием сдался.
— Чем кончится эта затея в тюрьме? —
У многих вопросы мелькают.
Но вот в корридоре на дальнем конце
Из камер народ выгоняют.
В верху заключённые тихо сидят
И ждут рокового сигнала,
Одна за другою минуты летят,
У многих душа трепетала.
Внезапно под сводами мрачной тюрьмы
Крик громкий, протяжный раздался
И топот, и звук заглушённой борьбы,
Он в сердце у всех отозвался. [36об]
Полковник взволнованный быстро идёт
И камеры все открывает.
— ТОВАРИЩИ! Смело за мною, народ!
Вперёд! Кто на волю желает.
И хлынула быстро живая волна
К дверям выходным корридора,
Покрылася шумом и криком тюрьма —
Очищен был верх очень скоро.
Кричат отовсюду: "На двор выходи!"
Но дверь на замке выходная,
И те, что стоят ближе к ней впереди,
В смущении — что делать, не зная.
А сзади командуют: "Дверь вышибай!"
И плотно вперёд нажимают.
— Ломайте живее — скамейку давай!
И с грохотом в дверь ударяют.
И с треском и шумом вдруг дверь отперлась,
По ней первый выстрел раздался,
Из корпуса быстро толпа понеслась,
Один лишь у двери остался;
Он первою пулей был насмерть убит,
Упал поражённый без звука; [37]
Из двери толпа, как лавина, валит,
Ногами касаяся трупа.
Кругом на дворе уж трещала стрельба,
И жуткия стоны носились,
А пленных армейцев большая толпа
В соборных воротах ломились.
Вдруг резко отчётливо залп прозвучал
И эхом вдали отозвался,
Кой-кто из толпы поражённый упал
И мёртвым лежать там остался.
Отхлынули узники — видят беда,
Теперь в западню все попались,
Зловещей казалась тогда темнота,
И залпы и стоны смешались.
И быстро во мраке пустились бежать,
Спасаясь от пуль в рассыпную,
Но многим пришлось здесь случайно поймать
Смертельную пулю шальную.
Из третьяго корпуса выход другой
Идёт мимо церкви к больнице;
Там быстро оставил свой пост часовой [37об]
И люди неслись вереницей.
Пробрались на двор против главных ворот,
Везде их стрельбою встречают,
За каждым углом смерть ужасная ждёт,
И где от ней скрыться не знают.
И падают грузно на землю тела,
Чтоб вновь никогда не подняться,
Свободу им вечную дала тюрьма,
Пришлося лишь с жизнью расстаться.
А тёмная ночь равнодушно глядит
На землю своим мрачным взором,
Здесь стонет, а там уж спокойно лежит,
Глаза лишь застыли с укором.
В Северной части хозяйственный двор,
Как море, был полон волненья,
Вот видят, стоит деревянный забор,
За ним есть, быть может, спасенье.
Пробрались туда — пустой домик стоит,
Мелькает из окон дорога,
Здесь смерть неизбежно над каждым висит,
Там воля, простор, там свобода! [38]
— Товарищи, дружно смелее вперёд!
И прыгать из окон начали,
А их уже ждал притаившийся взвод,
И пули опять зажужжали.
И понял тогда здесь полковник Крыськов,
Что план его весь провалился,
Спокойно взглянул на щетину штыкой
И вмиг за окном очутился.
Сверкнул огонёк — треск сухой прозвучал,
И пуля впилася в заборе,
Стреляя, поспешно полковник бежал,
Но нет! Не судьба быть на воле.
И раненый в ногу безсильно упал,
Лежал, кровью весь истекая,
Теперь он и сам только смерти желал,
Её дала пуля вторая.
План смелый его только жертвы навлёк,
И многим людям жизни стоил,
Но можно ль судить, ведь и он мёртвым лёг
Под зданьем, которое строил.
Быть может, и будут его проклинать
Убитых оставшия дети, [38об]
Но многие будут его вспоминать,
Нет храбрым забвенья на свете!
В тот час, когда храбрый Крыськов умирал,
Разставшись навечно с тюрьмою,
У стенки, нахмурившись, Мазур стоял,
Сжимая револьвер рукою.
И голосом тихим печально шептал,
Шептал он чуть слышно и внятно:
— Наш план не удался, — он с треском упал,
Упал навсегда безвозвратно.
И нервно сжимая рукою курок,
Он кверху его поднимает,
И пуля смертельная впилась в висок,
Мгновенье — и он умирает...
И мрачнее стала полночная мгла,
Трагедия была ужасна;
Всё также металася в страхе толпа,
От смерти скрываясь напрасно.
Открыли конюшню, бегут в сеновал,
Уйти от обстрела стремятся,
И каждый из узников тайно желал — [39]
Живому б лишь только б остаться.
В хозяйственном погребе тоже толпа,
В нём скрылось людей полтораста,
Царила в нём жуткая страшная мгла.
О ночь, как была ты ужасна!
В забытье, в бреду просит раненый пить,
И многие тихо стонали,
Но нечем здесь было их раны обмыть,
И кровью они истекали.
Всю ночь, не смолкая, трещала стрельба
И пуль заунывное пенье,
Ужасная грозная ночь кошмара!
Тебе нет на сердце забвенья.
Блестя фосфорическим светом во тьме,
Рвалися ручные гранаты,
Милиция местная была в тюрьме,
И утром явились солдаты.
И снова полилась невинная кровь,
Репрессии были ужасны.
Виновным всего был один лишь Крыськов,
В прочие жертвы напрасны. [39об]
Алеет восток, и разсеялась мгла,
Природа лениво проснулась,
Туманом подёрнулось небо с утра,
Как будто чего ужаснулось.
Милиция — местный Тобольский отряд
Укрывшихся всех выгоняют,
В конюшне, в сарае — ну словом подряд,
Вот погреб — толпа замирает.
Команда раздалася: "Все выходи!"
Винтовки подняли солдаты,
Но те, что стоят ближе всех впереди,
Не движутся — страхом об"яты.
Вот выстрелил в погреб солдат молодой,
И пуля визгливо запела,
Взмахнул кто-то раненый сильно рукой,
Ещё там кого-то задела.
Один робко вышел, за ним и другой,
И третий, четвёртый... десятый...
Не знают того, что у них за спиной
Стоит смерти призрак проклятый...
Залп раздался — и следом другой,
Несчастныя падают люди, [40]
Кровь льётся густою горячей струёй,
Пронизаны пулями груди...
И узники плотной густою толпой
Из погреба все выходили,
Солдаты их все, пропуская чрез строй,
Усердно прикладами били.
Бежали поспешно, пригнувшись к земле,
Обезумев от ужаса, страха,
Приклады стучат по спине, голове,
Ударяяся сильно сильно с размаха.
Было много тогда здесь пробито голов,
Но все рады, что живы остались,
На спинах и боках сидит ряд синяков,
Тогда с ними совсем не считались.
В корпус эту толпу поместили опять,
Полна камера сорок седьмая,
И всех узников в страхе старались держать,
Новой баней опять угрожая.
Кой-кого со двора в этот корпус ведут,
По тюрьме, знать, везде разбежались,
В корридоре злорадно с усердием бьют, [40об]
Видно, память оставить старались.
И с винтовкой и бомбою стал часовой,
Зорко бывших всех в ней охраняя,
По соседству же в камере сорок шестой
Сидит партия — только иная.
Это те, что вернулися в корпус опять,
Положенье их лучше немного,
Без сомненья вину всю на первых валят,
Признавая в свидетели Бога.
Инспектор тюремный, Начальник и врач
С охраною в камеры входят,
И раненых живо велели убрать,
Их быстро в больницу уводят.
Но были такия, в больницу не шли
И скрыли свои пораненья,
Хоть много они потеряли крови,
Но стойко терпели мученья.
У них вынимали осколки гранат
Тупыми ножами из тела,
Повязку им делал товарищ солдат
Рукою своей неумело.
Лекарство одно — из ушата вода, [41]
Бинты из рубах и кальсонов,
Пока операция трудная шла,
Крепились, и не было стонов.
И долго из ран их сочилася кровь,
И слышался запах гиненья,
От грязных, в крови закорузлых бинтов
Плохое нам было леченье.
В тюремной больнице работа кипит,
Спешат дать скорей облегченье,
Вот раненый в ноги недвижим лежит,
В лице его видно мученье.
Те хмурятся, силяся боль превозмочь,
Те ждут чередой перевязки,
Эх, ночка, кошмарная ночь!
Наделала много ты встряски.
Убитыми больше полсотни лежит
И раненых много опасно,
Кто умер, тот тихо, спокойно лежит,
Кто жив, тот страдает ужасно.
Из сорок седьмой и из сорок шестой
Ведут в третий корпус злосчастный, [41об]
Попытка к побегу огромной толпой
Осталась мечтою напрасной.
Внизу посадили, кто был на дворе,
В верху — кто не вышел из камер,
И тихо опять стало в мрачной тюрьме,
Весь корпус как будто бы замер.
Проходит ужасный томительный день,
Поверку все ждут с нетерпеньем,
По стенке уродливо носится тень
От быстрых и нервных движений.
— Поверка идёт! Становись поскорей, —
Дежурного голос раздался,
Помощник и старший мелькнул у дверей,
С винтовкой солдат показался.
Открылася камера — тесной толпой
Идут за поверкой солдаты,
Имеют внушительный вид боевой,
В руках держат бомбы-гранаты.
Насмешки и злобные взгляды кругом
Бросают вошедшие люди,
Со страху сосед мой твердит шепотком:
— О Боже мой! Милостив буди. [42]
Но вот повернулись и дальше пошли,
И звонко ключи загремели,
И легче у узников сало в груди,
Когда с шумом хлопнули двери.
Опущены нары — ложатся все спать,
Чтоб сном поскорее забыться,
Ведь много за сутки пришлось испытать,
Всё тихо — но многим не спится.
И быстро, как прежде, летит день за днём,
В тюрьме жизнь пошла старым строем,
Всё те же решётки стоят за окном,
Всё также сидим под конвоем.
У всех заключённых начальство тюрьмы
Снимает о бунте допросы,
Неправдою, низкою ложью полны
Пошли в дело ходко доносы.
Здесь каждый старался себя обелить,
Чтоб правым пред властью остаться,
Десяток людей не жалел утопить,
Стараяся сам оправдаться.
Здесь подлость свою доказали они, [42об]
Так гнусно друзей предавая,
Всю гадость своей малодушной душой,
Товарищам яму копая.
Да будет презрение вечное им,
Пред нами им нет оправданья,
Доносом трусливым и гнусным своим
Плели они плеть наказанья.
Здесь личная злоба и месть, и вражда
Во всю свою мощь разгулялись,
Под грозную власть полевого суда
Невинных здесь много попались.
С десяток проходит томительных дней,
И дело суду передали,
И тридцать трёх здесь заключённых людей
К ответу за бунт привлекали.
Их всех накануне разбора суда
Собрали в одно отделенье,
И дрогнуло сердце у многих — когда
Им форму прочли обвиненья.
По двести семьдесят девятой статье,
В ней пункты, параграфы, части, [43]
Пункт "а" и пункт "е" за побег из тюрьмы,
Пункт "ж" за свержение власти.
В ту ночь им тревожные снилися сны:
Пропасти, горы, обвалы
И мрачные призраки — страха полны,
Темно ещё было — все встали.
Вот бледной зарёю покрылся восток,
И в небе разсвет показался,
Раздали уж хлеб, принесли кипяток,
Тюремный день рано начался.
Открылись большия вороты тюрьмы,
Пришли конвоиры-солдаты,
Сверкают на солнце стальные штыки,
У пояса бомбы, гранаты.
На двор подсудимых из камер ведут,
Попарно их ставят, считают,
И в здание, где помечается суд,
Их сильный конвой провожает.
Ввели обвиняемых в зал небольшой,
Всем сесть на места приказали,
В дверях и окон стал чешский конвой, [43об]
Их строго тогда охраняли.
Направо покрытый зелёным сукном
Стол длинный — за ним заседает
Угрюмый и грозный на вид прокурор,
Он выход суда ожидает;
У всех заключённых один адвокат,
За дело он трудное взялся,
И всех оправдать несомненно был рад
И много для них постарался.
Хоть трудно было это дело вести,
Туманно было оправданье,
Старался он только жизнь нашу спасти,
Виновным смягчить наказанье.
— Встать, суд идёт! — приказал офицер,
И все моментально поднялись,
Безшумно, но быстро открылася дверь,
И судьи в дверях показались.
К столу председатель спокойно идёт,
Два члена идёт за ним сзади,
Дела секретарь перед ними кладёт
И кучу различной бумаги.
Привстав за столом, председатель сказал: [44]
— Заседанье суда открываем.
И вслух обвинение всем прочитал,
Приказ и статью мы уж знаем.
— Имя, отчество, звание, сколько Вам лет, —
Подсудимым вопросы задали, —
Признаёте виновным себя или нет?
Все виновным себя не признали.
Толпою свидетелей в залу ввели
И форму прочли обещанья,
И первым инспектор Тобольской тюрьмы
Даёт пред судом показанья.
Окончен допрос и свидетель другой
Инспектора быстро сменяет,
Заведует тоже Тобольской тюрьмой,
О бунте поверхностно знает.
— Иконников! — быстро начальник тюрьмы
На зов председателя входит,
И всех обвиняемых первой скамьи
Он медленным взором обводит.
Среди обвиняемых много тогда
Душою своей трепетали, [44об]
Ведь их не щадили свои же друзья,
И здесь они этого ждали.
Быть может, на этой скамье он узнал
Людей, на него нападавших,
Но нет! Это я только к слову сказал:
Те люди давно в списке павших.
С каким облегченьем вздохнули они,
Был этот свидетель опасный,
Но видно Начальник Тобольской тюрьмы —
С душой благородной прекрасной.
Помощник Глухих входит в залу суда,
На вопросы судей отвечает,
Отчётливо сыплются, резко слова:
Кто его разоружил, не знает.
А ведь если б начальник и он пожелал,
Хоть одно б только слово сказали,
Но нет! Я и здесь лишь к примеру сказал,
Те в земле, что на них нападали.
Киселёв, Тимофеев прошли на суде,
Председатель допрашивал строго
О бунте армейцев в Тобольской тюрьме, [45]
Сказали не очень-то много.
— Свидетель Трухин! — и пред грозным судьёй
Надзиратель тюрьмы показался,
Отвечает на всё только фразой одной:
— Я не помню... тогда испугался.
И весь персонал из начальства тюрьмы
Смягчил пред судом показанья,
Сидящим людям на подсудимой скамье
В душе не желал наказанья.
И легче у узников стало в груди,
Все к ним отнеслись так сердечно.
— Спасибо! — чуть слышно шептали они. —
Мы помнить о вас будем вечно!
Свидетели быстро идут чередой,
Друг друга поспешно сменяют
Начальство, милиция, местный конвой.
Чиликина вдруг вызывают.
Чиликин, Ткаченко и много других,
Они из среды заключённых,
По праву же место свидетелей сих
Сидеть на скамье обвинённых. [45об]
Спасая себя, не щадя, они всех
Товарищей гнусно предали,
Приняли на совесть предательский грех,
И честь свою с грязью смешали.
Четыре дня длились вопросы в суде,
До сотни свидетелей было,
Но вот пятый день на подсудимой скамье,
И тридцать три сердца заныло.
Тихо. Вот медленно встал прокурор,
Он речь пред судом начинает,
И грозен был его голос и взор,
Он всех тридцать трёх обвиняет.
Семнадцать из них за побег из тюрьмы,
Шестнадцать за бунт и возстанье,
Виновныя все, без сомненья, должны
Понесть от суда наказанье.
— Цель бунта у них, несомненно, была,
Чтоб власть захватить в свои руки,
И если б успели, то была б беда
И страшной совдепщины муки.
И снова бы нам всем пришлось испытать [46]
Могучую силу декретов,
Я требую всех тридцать трёх наказать
За бунт, за защиту Советов.
Окончил он речь — и на смену ему
Защитник свою начинает,
Хоть сам он не верил, казалось, тому,
Что всех пред судом оправдает.
Старался, конечно, суду доказать,
Что масса была в заблужденьи,
Крыськов подготовил её бунтовать
И выдти из стен заключенья.
— Надеюсь, что всем подзащитным моим
Жизнь этим судом сохранится,
Никто здесь не будет сурово судим, —
Сказав — он на стуле садится.
Последнее слово. Пред грозным судом
Просили здесь все оправданье,
Поднялся весь суд за зелёным столом
И быстро ушли в совещанье.
Четыре часа совещанье было, [46об]
В волненьи все приговор ждали,
А время томительно, медленно шло,
Судьбу людей многих решали.
— Встать, суд идёт! — и вот снова в дверях
Суд в составе своём показался,
Грозный приговор нёс председатель в руках,
В тишине его голос раздался.
— Согласно приказа, а также статье
Янкович здесь признан виновным,
Судом остальные оправданы все;
Янкович же будет казнённым.
Янкович стоял с побледневшим лицом,
Лишь руки заметно дрожали,
А прочие все в столбняке пред судом:
Такого решенья не ждали.
Одно сознавали душой тогда,
Теперь все оправданы, живы,
Но будет процесс полевого суда
Им в памяти всем до могилы.
Автор произведения Ребров, окончательная редакция Рязанова и Протасова (врач). Все они участники восстания. [47]
ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.190.Л.32-47.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
