— В бумаге говорится, что на ближней к Каинску железнодорожной станции Каинск-Томский не так давно объявился один человек. Пришёл, поговаривают, чуть ли не с Камчатки, а туда попал из самой Америки. А до того, вроде бы воевал на стороне инсургентов в Мексике, да не один, а с женой. Но та, стало быть, по дороге в Россию пропала. И вот этот приезжий наладил в железнодорожных мастерских производство каких-то невиданных карабинов, под названием 'Тигръ'. Помимо этого он занялся обучением местных рабочих военному искусству. А для того, чтобы всё это оплатить, он отобрал деньги у одного местного купца. И сделал это без единого выстрела. Купец, мол, после беседы с ним, сам деньги и выложил. А в настоящее время отправился этот человек прямиком в Петроград, а с ним ещё шестеро боевиков. И вот что примечательно, написана эта бумага таким языком, что сам Крестовский бы позавидовал. Не мудрено, что полковника чуть удар не хватил. Короче, зная Кольцова, ходу этой бумаге не дали. А вы, я вижу, ею заинтересовались?

Я посмотрел на Львова.

— И даже весьма. А скажите, Пётр Евгеньевич, не упоминает ли сей ротмистр имени этой странной личности?

— Ах, простите! — хлопнул себя по лбу полковник. — Упоминает: Абрамов Глеб Васильевич.

...

НИКОЛАЙ

Жадно глотаю морозный воздух, чтобы хоть как-то остудить клокочущее внутри меня возбуждение. Я возвращаюсь в казарму после только что завершившегося собрания партийной ячейки, на котором мне вручили членскую карточку РСДРП. Там всё было по-взрослому. Сначала за меня замолвили слово порученцы: Фрол и товарищ Матвей. Потом было бурное обсуждение. Каверзные вопросы сыпались со всех сторон. Меня, вернее Ежова, тут знали многие, и, в отличие от того же Фрола, совсем не считали подходящей кандидатурой в члены партии. Как я и предполагал, Ежов до возвращения с фронта в революционной борьбе замечен не был. Выручил товарищ Матвей. Он вновь попросил слова, и объяснил присутствующим, что война резко изменила мировоззрение товарища Ежова, и его военный опыт для партии исключительно важен. За короткий срок товарищ Ежов успел высказать несколько ценных мыслей, а по его эскизам сочувствующие нашему делу инженеры с Путиловского уже заканчивают делать чертежи нового пролетарского оружия — услышали бы эти слова чеченские боевики. Его выступление решило исход обсуждения в мою пользу, и меня, пусть и не единогласно, в партию приняли. А уже после собрания, товарищ Матвей отвёл меня в сторону и предупредил, что в первых числах января мне надлежит присутствовать в качестве 'приглашённого товарища' на заседании Петроградского комитета РСДРП(б). Он де так меня расхвалил перед комитетчиками, что они сами решили меня послушать. А что, мне есть что сказать. В виду казармы настроение моё заметно упало. Этот Новый год обещал стать самым унылым праздником в моей жизни. Фрол, правда, приглашал в компанию, да и увольнительную дали бы без хлопот, но уходить в загул мне хотелось ещё меньше, чем проводить праздник в казарме.

— А ты в этом прикиде отлично смотришься! — прозвучал над ухом знакомый голос.

Я стремительно повернулся. Прямо передо мной, упакованный барином, стоял и лыбился Мишка — Михаил Макарович Жехорский — Шеф.

...

ОЛЬГА

Появление Николая вывело меня из прострации. Я снова почувствовала вкус к жизни. И то верно. Мы ведь и прежде не все праздники вместе встречали. Во время долгих 'командировок' — и кому пришло в голову назвать опасную работу этим обиходным словом? — вдали от любимого главное не думать о том, что с ним или с тобой может что-то случится, недолго и беду накликать. Особенно тяжело переносить разлуку в праздники, и тогда лучше быть среди друзей. Скоро полночь и я спешу накрыть на стол. Ребята помогают, выполняя все мои ценные указания, и одновременно оживлённо беседуют. Я не сильно прислушиваюсь. Рассказав давеча Кольке всё, что я знаю о нашем деле, я посчитала свою норму на болтологию на сегодня выполненной и перестала вникать в суть мужского разговора. Но вот парни чего-то раздухарились. Интересно, что там у них?

Николай: — Ты что, всерьёз решил примкнуть к эсерам?

Михаил: — А ты считаешь, что нас сюда забросили, чтобы мы опять оставили власть в одних руках?

Николай: — Я думал что мы, вернее, я сначала так думал только о себе, будучи большевиками, сумеем каждый на своём месте...

Михаил: — Ты что, правда, такой наивный? Пойми, дурья башка, если не изменим систему — не изменим ничего, только головы зря сложим.

Николай: — Я так не считаю!

Михаил: — А я считаю!

— И я считаю! — пришлось решительно вмешаться в разговор. — Считаю, что пора садиться за стол, если мы хотим успеть проводить Старый год.

Умная женщина всегда сумет вставить нужное слово. Ребята враз остыли.

— И верно, — сказал Мишка, — ещё наспоримся. Пойдём, Ёрш, накатим за уходящий!

— Так я разве ж против? Было бы предложено!

Глава двенадцатая (с сокращениями)

МИХАИЛ

Наступивший год начался с событий приятных. Во-первых, я стал полноправным членом партии эсеров, или ПСР, если уж быть абсолютно точным. Случилось этот вскоре после того, как третьего дня января совершая обычный моцион от Сенной площади до Невского проспекта, возле входа в Зеркальную линию Гостиного двора, я нос к носу столкнулся с Зинаидой Гиппиус. Та была не одна. Сопровождавшая её молодая женщина увиделась мне алой розой на сером Петроградском снегу. Такой красотой обычно одаривает своих дочерей Восток. Чуть вытянутое смуглое лицо, которое не портил даже слегка укрупнённый нос. Алые чуть припухлые губы. Миндалевидные глаза под густыми чёрными бровями. И восхитительные цвета воронова крыла волосы, на которых странным образом удерживалась отороченная каракулем шапка-таблетка.

Я вежливо поздоровался и хотел продолжить путь, но Гиппиус меня удержала.

— Михаил Макарович, вы не знакомы? Нина Беринг, моя приятельница и очень неплохая поэтесса.

— Не слушайте её, — приятным грудным голосом, в котором не слышалось и тени жеманства, произнесла Нина, пока я пожимал обтянутые перчаткой пальчики. — На фоне её стихов я никакая не поэтесса.

Гиппиус же, пропустив её слова мимо ушей, принялась мне выговаривать:

— Куда вы прошлый раз исчезли? Я вас искала, хотела поговорить, но не нашла. А потом — знаете? — в 'Привал комедиантов' нагрянули жандармы. Перевернули всё верх дном, кого-то искали. Испортили нам остаток вечера.

Я делал вид, что слушаю со всем вниманием, хотя, на самом деле, мне было смешно. Ведь в тот вечер она едва ответила на моё приветствие и поспешила удалиться, а теперь... Впрочем, я догадывался из каких краёв ветер дует, и терпеливо ждал, когда она перейдёт наконец к делу, ради которого она меня и придержала. К тому же это было не обременительно под изучающим взглядом красавицы Нины. А вот и ключевая фраза:

— Почему вы не бываете у нас на Сергиевской? Заходите непременно. У нас бывает интересно!

Гиппиус выполнила задание и поспешила откланяться, а я продолжил путь, думая не столько о том, кто меня 'заказал', а о том, что, верно, встречу у Мережковских Нину.

На этот раз у Мережковских меня приняли более чем радушно. А я, напротив, был несколько разочарован. Почему-то мне казалось, что увижусь здесь с некоторыми известными личностями, хотя бы с тем же Мейерхольдом или Андреем Белым. Но, увы, помимо хозяев в квартире я застал ещё четверых мужчин, фамилии которых — меня, разумеется, всем представили — ни о чём не говорили. Разговоры велись исключительно о политике. Я, для первого раза, предпочёл больше слушать, чем говорить. Да и что я мог им сказать? Что те перемены, на которые они возлагают теперь такие надежды, окажутся для них пагубными: разочарование, эмиграция, а то и гибель — вот их удел? Подобных пророков испокон веков принято побивать камнями. Так что молчи Миша, молчи. Да и другое дело: не для того ли ты здесь, чтобы подобные пророчества по большей части не сбылись?

Пришли ещё гости. Мне послышалось, что их было как минимум двое, но в зал вошла только одна Нина. Поздоровалась со всеми, со мной в последнюю очередь. Потом неожиданно заявила: — Господа, я украду у вас Михаила Макаровича! — взяла меня под руку и под шуточки гостей вывела из зала. Прошли в кабинет, где я увидел — значит, слух меня таки не подвёл — мужчину лет тридцати. Его костюм был совсем как мой, но было видно, что он привык носить одежду попроще. Мужчина шагнул навстречу.

— Александрович!

Пожимая протянутую руку, я назвал своё имя, а сам с интересом рассматривал будущего вожака левых эсеров.

— Прежде чем исполнить возложенное на меня поручение позвольте узнать: действительно ли вы и некий Странник одно и то же лицо?

Вопрос Александровича не поставил меня в тупик, ответ последовал незамедлительно:

— Да, это так.

— В таком случае, я от имени ЦК Партии социалистов-революционеров уполномочен подтвердить ваше членство в её рядах, если таково ваше желание.

Даже так? Интересно, как подобное согласуется с уставом партии? Вот только стоит ли мне вникать в такие тонкости, когда от меня ждут простого и короткого ответа?

— Да, таково моё желание.

— В таком случае, — Александрович поднялся со стула, — я поздравлю вас со вступлением в ряды партии!

Я пожал протянутую руку. Нина, которая весь наш разговор стояла сзади, подошла ближе и тоже протянула руку.

— Поздравляю, товарищ!

Рукопожатие хрупкой на вид женщины оказалось на удивление крепким, что наводило на некоторые мысли.

— А теперь, — голос Александровича звучал весьма дружелюбно, — согласен ли Странник ответить на некоторые вопросы представителя ЦК его партии?

Ах, вот где собака порылась. Теперь у меня нет никаких оснований отказаться от участия в викторине.

— Согласен.

— Тогда присядем? Нина, оставьте нас на несколько минут.

После того как Нина закрыла за собой дверь кабинета, Александрович заговорил, не отказываясь от дружеской интонации.

— По поручению ЦК была проведена проверка всего того, что вы успели сказать в беседе с товарищем Чернецким. И почти сразу же выявилась одна любопытная деталь. Оказывается, Войновский жив и числится за жандармским полковником Львовым, который поселил его на конспиративной квартире. И знаете, что самое интересное? Этот Войновский удивительно похож на небезызвестного вам Михаила Жехорского.

— И что с того? — пожал я плечами. — Если бы господа жандармы самым возмутительным образом не прервали нашу беседу, то я поведал бы товарищу Чернецокому, что после ликвидации Войновского воспользовался его документами и представился полковнику Львову как его новый сотрудник.

— Зачем вам это понадобилось? — спросил Александрович.

Пока все вопросы, которые он задавал, были просчитаны мною заранее, и ответы на них давались легко.

— После того, как мы с Ведьмой вырвались из жандармской ловушки, мы сначала залечили полученные в бою раны, которые, на наше счастье, оказались несерьёзными. Потом стали искать Войновского. Застали его в тот самый момент, когда он появился на конспиративной квартире Львова. Зашли в неё буквально за ним. Он тянул время, говорил, что выдал нас случайно, что готов искупить вину. Для пущей убедительности даже рассказал нам о своей новой мисси всё, что знал сам. Потом, видимо посчитав, что достаточно усыпил нашу бдительность, попытался нас убить, но сам получил пулю. Судите сами, как мне было не воспользоваться такой возможностью? Ведь, со слов Войновского, Львов его в лицо не знал, а из Ростова бумаги могут идти очень долго, поскольку полковник не любим среди коллег. Нам с Ведьмой требовался отдых, а тут и квартира, и покровительство жандармского полковника, и паспорт, в конце концов!

Я взглянул на Александровича. Тот кивнул головой.

— Хорошо. Эти ваши объяснения совпадают с теми выводами, к каким мы и сами пришли после того как заглянули в дело ликвидированной в Ростове группы Седого. Кстати, оно оказалось у Львова.

А вот этого я не предусмотрел. Неужели провал? Но почему тогда так спокоен Александрович?

— Из него мы узнали, что во время завязавшейся перестрелки был убит только Седой. Двум другим участникам группы удалось уйти. О них в деле информации оказалось очень немного. Упомянуты только клички: Странник и Ведьма, да дано описание внешности, очень похоже на ваше и Ольги — извините, но мы выяснили её имя.

Я с трудом подавил вздох облегчения. А Александрович на меня и не глядел, он продолжал говорить.

— Кстати, Ведьма, тоже может вступить в партию, лишь подтвердив своё желание в ней состоять.

— Боюсь, что это невозможно, — покачал головой я.

— Почему? — удивился Александрович.

— Дело в том, что Ольга замужняя женщина и мужа своего боготворит. А он, насколько я понял из личных с ним бесед, ближе к эсдеками, чем к нам.

— Жаль, — искренне огорчился Александрович, — но, вольному воля! Что касается вас, Странник, то мне предложено использовать боевой опыт, ведь он у вас имеется? — Я кивнул головой. — Использовать при формировании боевых дружин. Вы согласны?

— Согласен!

— Тогда на сегодня всё. О месте и времени нашей следующей встречи вам сообщит Нина. Вся связь будет идти через неё.

Знакомство с Ниной стало ещё одним приятным событием, которое произошло со мной в начале 1917 года.

После того, как Александрович покинул квартиру Мережковских, мы вернулись к обществу. Спорили долго, расходились затемно. И нет ничего необычного в том, что я вызвался проводить Нину. Зимний вечер был на удивление тих. Редкие снежинки почти вертикально опускались с тёмного неба, чуть кружились в жёлтом свете фонарей, стелились под ноги прохожим. Не разрываемый злым балтийским ветром сумрак сглаживал острые углы квадратов и треугольников, из которых состоял город, отчего тот казался округлённым и каким-то очень домашним. Мы вышли на угол Литейного, и я изготовился ловить извозчика, но Нина меня придержала.

— Вы разве спешите?

— Собственно, нет, — я был слегка растерян этим вопросом.

— Тогда пойдём пешком? Грешно манкировать такой погодой.

Мы свернули налево, дошли до Невы и по Французской набережной пошли в сторону Зимнего дворца. Прачечный мост перевёл нас через Фонтанку и вывел к ажурной решётке Летнего сада. Мы не спеша прошли вдоль сотен металлических копий, за которыми, едва прикрывшись голыми ветвями, коротали зиму липы, дубы и вязы. За Лебяжьей канавкой мы свернули к Троицкому мосту. Дальше наш путь лежал на Петроградскую сторону. Там между Каменноостровским проспектом и Большой Пушкарской улицей затерялся во дворах обычный Петроградский дом, где в небольшой квартире проживала Нина. На мосту мы оказались совсем одни. Внизу спала под ледяным одеялом Нева, впереди и слева чёрной меткой на белом снегу темнели бастионы Петропавловской крепости.