Око конкистадора

Viva la muerte, y muera la inteligencia! — Да здравствует смерть, и да погибнет разум!

(генерал Хосе Мильян Астрай, создатель испанского Иностранного легиона)

Viva la muerte! — Да здравствует смерть!

(боевой клич испанского Иностранного легиона)

Глава первая. Глаз кота

Облака под крылом самолета выстраивались в причудливые замки, громоздились неприступными кручами, по которым невесть каким манером ехали всадники, за плечом каждого трепетал кон с неразличимым гербом. Солнце, вырвавшееся в облачный просвет, швырнуло в глаза яркий цвет яичного желтка. Саша поморщился, потер заслезившиеся глаза.

— Ну что, Саня, доволен, небось? — Витек игриво ткнул Сашу пальцем в бок, подмигнул насмешливо. — Такую командировочку оторвали! Пальчики оближешь. Текила, девочки... А вот говорят, что эти мексиканочки в койке — о-ей, куда там камасутре. Нервно курит в сторонке. О как! — и он назидательно поднял толсто-сосисочный палец, подчеркивая важность своих слов.

— Ты ее еще уговори в койку с тобой лечь, — неприязненно буркнул Саша, отодвигаясь от соседа как можно дальше. Да вот беда, в самолете и отодвинуться некуда.

— О-о! — восторженно взвыл Витек, не обращая внимания на явное нежелание собеседника поддерживать разговор. — Что там уговаривать? Болтают, что они чуть ли не сами на тебя набрасываются. Прям от порога.

— От какого еще порога? — скривился Саша. — Где ты тут пороги видишь?

— Ну, в аэропорту, где ж еще? — поразился Витек непонятливости приятеля. — Вот, как прилетим на место, там и мексиканочки горячие, и текила, и много чего еще. Ты хоть раз за границей был, или все по нашей Сибири шлялся? Чукчам глазки строил, — Витек расхохотался, довольный плоской шуткой, нелепо размахивая руками.

Саша закрыл глаза. Горький обидный комок встал поперек горла, вызывая желчную тошноту. Признали, называется! Пригласили, как специалиста. Ишь ты, древние захоронения, ритуалы шаманские. Лучший археолог всех времен и народов. Палеонтолог хренов. Штатовцы поганые знают добуквенно, какие статьи написал, какие могилы вскрыл, а родные россияне смотрят свысока, да и то не видят. У нас ведь как? Пока песочный карьер собою заменить не можешь, так и не ученый вовсе. А если тебе всего-то тридцатник сравнялся, то и говорить не о чем. Сопляк. Мальчишка. А труды научные... Так что труды? Вот пусть подрастет паренек, заматереет, а вот тогда мы его и продвинем куда следует. Только вот следует обычно в задний проход, не иначе. Это ежели у тебя мохнатой жирной лапы не имеется в другом месте. Вот как у Витька, к примеру.

Саша сердито покосился на попутчика, сжимая зубы до хруста. Ну, не приглашали этого раскормленного идиота на раскоп! Не приглашали. А вот же, летит. Лопочет что-то о девочках, о текиле. Других-то мыслей в голове и не помещается. Одна извилина, и та — след между полупопиями. А тоже — кандидат, корочки, понимаете ли, имеются. Статьи какие-то. А все дядюшка любимый, бо-оооольшой человек. Академик, директор НИИ, чуть не великий ученый. Ну, совсем немного не дотянул до великого, но рядом стоит. И племянника, конечно, не забывает. Помогает, чем может. А может он ого-го сколько.

Вспомнилось, как письмо пришло от археолога американского. Начальника экспедиции. Приглашали, значит, в этом письме, по всей форме и очень вежливо, известного русского археолога Котова Александра Сергеевича поучаствовать в работах у озера мексиканского. У того самого знаменитого озера майя, в Чичен Ице. Там, где шаманы индейские жертвы богам приносили, Колодцу Священному, Юм-Чаку, который дождь дарил во время засухи. Жестоки были боги майя, человеческие жертвы требовали. Да не абы какие, а в строгом соответствии с ритуалом. Вот и поднимают сейчас со дна этого озера трупы. И древние, и не особо. Видно, где-то еще остались потомки тех шаманов, продолжаются жертвоприношения, задабриваются жестокие боги.

Ну, Саша, конечно, как приглашение в Мексику увидел, так аж захлебнулся от счастья. Но не тут-то было. Полетели тут же электронные письма да факсы-телефаксы в Мексику. Типа — уважаемые археологи, а зачем вам какой-то Котов, всего лишь кандидат наук, человек, в этих самых науках почти что неизвестный? А давайте мы вам пришлем Калабушина Виктора. Тоже, понимаете, молодой ученый, но очень, очень грамотный, особливо как раз вот в культуре индейцев майя разбирается. А Котов что? Всего лишь по шаманизму сибирскому специалист. А у Калабушина и диссертация была соответствующей тематики. Можете ознакомиться. Американец, правда, который экспедицией командовал, упрямый оказался. Вежливенько этак ответил: Калабушин, конечно, хороший человек, да и ученый, наверное, но вот нам требуется Котов, и точка. Ой, что тут началось! Прям танцы на проволоке.

— Только Калабушин! — заявил академик, хмурясь недовольно. — Он с этой темой вон сколько лет работает, еще со студенческой скамьи. Да и не первая его это забугорная командировка будет. Парень знает, как себя с этими импортными учеными вести. А Котову рановато еще в заграницу ездить. Ляпнет еще что не то. А нам потом краснеть. Короче, пошлем Калабушина. А что там американец говорит, это нам без разницы. Мы, слава Богу, под Российским флагом живем.

Вот тут Саша решил, что Мексики ему, конечно, не видать, и уже рот открыл, чтоб высказать все, что думает нехорошего о родной науке и тех, кто ею командует. Но видно не ко всем жестоки боги майя, повезло Саше. Спасибо Петровичу. Ему на академическое звание Калабушинского дяди плевать с высокой колокольни. Сам академик, да еще и побольше годами, чем этот самый дядюшка. Застучал кулаком по столу яростно, взвыл скрипучим дискантом.

— Вы шо-ооо это деете? — аж слюной заплевался мелко от возмущения. — Калабушин ваш — хреновый специалист! Хреномудрием занимаетесь! Хреном подтираетесь! — а дальше пошло уж такое неудобь сказуемое, что Саша только упер взгляд в дешевые сосновые плашки паркета, вытертые многочисленными ногами просителей, и дышать постарался потише, чтоб никто из верховных академиков и не вспомнил о его присутствии в кабинете.

— А, может, их двоих отправить? — робко предложил кто-то из докторов, теснящихся за спиной академического директора. — Ну, этого, как его, Котова... Раз уж так настойчиво за него просят. И американцы, опять же, его видеть хотели. Международные отношения... — робкий доктор сбился, замолк сконфуженно, но высокое начальство уже ухватило основную мысль, вцепилось в нее, как в спасательный круг.

— А что, Петрович, — директор хлопнул оппонента панибратски по плечу, изображая самую сладкую улыбку на пухлом лице. — Может, и вправду, отправим обоих. Котова этого твоего, раз ты хочешь. Ну и Калабушина. Все же, специалист по древним индейцам, а это что-то да значит. Котову, опять же, консультант понадобится. Как себя вести за границей, ну и профессионально тоже. Ведь он совсем по другой тематике специализировался. Я смотрел. Шаманизм. Куда ж тут за индейцев?

— К хренам свинячьим Калабушина! — зверски скривив морщинистое личико, взвизгнул Петрович. Потом утих, махнул рукой устало, незаметно пристраивая нитроглицерин под язык. — Да ну вас совсем. Засрались окончательно. Посылайте своего Калабушина, но чтоб он никуда не лез. Это — Котовская работа, и никак не иначе.

Саша выскользнул за дверь, постаравшись, чтобы его не заметили. На лбу выступила нервная испарина, пальцы дрожали. Он прислонился к стенке в приемной, глубоко дыша. Наконец-то можно было дышать, не думая о ругающихся академиках.

— Ну что ж ты так расстраиваешься, Котов? — подскочил к нему Витек Калабушин, радостно скалясь. — Надеюсь, ты на меня не в обиде? — Калабушин неправильно истолковал выражение лица Саши, залебезил привычно. — Это ж не я сам придумал, это ж все дядька мой. Ну, никакого сладу с ним нет. Академики... Ты ж понимаешь. Вот вынь ему и подай племянника, исследователя Священного Колодца. Ага. Теперь в Мексику пилить. А там жара. А я плохо жару выношу...

Он еще что-то говорил, взмахивая руками и брызгаясь слюной, то ли оправдывался, то ли утверждал свои права на вожделенную заграничную поездку, но Саша ничего не слышал. Перед ним разворачивалось странное видение: качающийся, повисший в прозрачно-хрустальном воздухе огромный дымчато-серый глаз, переливающийся острым и — как ни странно — одновременно нежным сиянием. Этот глаз смотрел внимательно, будто пытался прочесть нечто, затаившееся на самом дне Сашиной души. Но Саша знал откуда-то, непонятным озарением, что серый переливчатый глаз — вовсе не глаз, а что-то другое, что, правда, не отнимало у него странного видения, всезнания, с которым этот глаз-не-глаз заглядывал в душу.

Мигнуло, и белая солнечная монета повисла в жарком, душном мареве блекло-голубого неба. Зеленые лианы поползли, обвивая искривленные, высокие деревья. Мертвые змеи лежали на тропе, и хляби небесные разверзлись, и с безоблачного неба внезапно хлынул ливень, а жесткий ветер рванул ветки, рассыпал пригоршнями сорванные с них листья.

Еще раз мигнуло, и хлопнула дверь директорского кабинета.

— ... ну, ты не в обиде на меня, Котов? — обеспокоенно спросил Витек, искательно заглядывая Саше в глаза — Эй, Котов, да ты меня слышишь хоть? — он дергал Сашу за рукав, будто действительно хотел услышать ответ.

А глаз-не-глаз все сиял переливчатой дымкой, зависнув странным манером прямо посреди приемной. Вот только никто, кроме Саши, его не видел. Лишь Петрович, проходя под глазом, дернул плечом, оглянулся недоуменно, но пошел дальше, пожав плечами чуть растерянно.

Теперь Саша летел в далекую Мексику, рассматривал в круглое самолетное окошко облака, выстраивающиеся рядами рыцарей, скачущих на завоевание новых земель, и видел, как вместо солнца на небе проявляется дымчато-серый, сияющий глаз, кажущийся каменным, но тем не менее внимательно наблюдающий за ним. А рядом сидел Калабушин, трепал что-то о текиле и горячих мексиканских девушках, и пытался показать Саше статуэтку, стянутую с шаманского захоронения в Сибири.

— Я ее, Котов, как амулет за собой таскаю. Ну, на манер кроличьей лапки. На счастье. Повезло мне, досталась эта игрушка в Тунгусске. Помнишь, где могилу вскрывали? Редкая лялька. Повезло.

— Достояние государства, — буркнул неприязненно Саша. — Ты ж не сам могилу вскрывал. Экспедиция, опять же. Находки все сдавать следует.

Витек хохотнул с долей недоумения. Это ж надо такую чушь ляпнуть. Какой же дурень будет так честно работать, да еще за зарплату?

— С ума сбесился, Котов, ты со своими шаманами, — сделал вывод Калабушин. — Сдавать, не сдавать... Моя игрушка. Я ее нашел, — и, помрачнев, сунул фигурку в карман, утвердил ее там поудобнее, еще и ладонью прихлопнул, чтоб уж совсем надежно было.

Саша уставился в иллюминатор, наблюдая за всадником, несущимся куда-то верхом на драконе, и его вздернутый вверх меч вдруг обратился веером страусовых перьев под ударом ветра. Облака исчезли, растаяв снежными глыбами, и под брюхом самолета блеснуло солнечной рябью серо-голубое атласное море. Несколько островков, бусинами рассыпавшиеся по морщащейся морской ткани, были словно полевые береты спецназовцев — коричнево-зелено-желтые. К одному из них приткнулось несколько совсем уж крохотных — как казалось сверху — суденышек, ощетинившихся парусами.

— Надо же, — удивился Саша, — вроде как у них тут передовые технологии, а флот-то парусный.

— Яхты, — со знанием дела заявил Калабушин, перегнувшись через Сашины колени и заглядывая в иллюминатор. — Ты что ж, Котов, яхт никогда не видел, что ли? — и он хохотнул, мелко и как-то до омерзения гадостно, потирая пухлые влажные ладошки.

Нет, не на Тунгусске дело было, — вспомнил Саша. Не там досталась Калабушину статуэтка шаманская. А было это на притоке Колыми Пантелеихе, в местечке с чудным и теплым названием Родинка. Вскрывали могилу времен неолита. У женщины, покоящейся в символической берестяной лодке, оказался целый арсенал всевозможного оружия: лук, ножи каменные, костяные, кинжалы и топоры, наконечники копий и стрел. Будто на войну покойница собиралась, да еще хотела за свой счет вооружить минимум роту. Но самое удивительное было то, что женщина оказалась усыпана бусинами из раковин и яичной скорлупы — восемнадцать тысяч бусин, их тщательно пересчитали, и там же находились ожерелья из звериных клыков, амулеты, подвески, небольшие скульптурки хищных птиц с просверленными в них дырочками — для прикрепления к обрядовому костюму. А на груди покойницы лежал крошечный костяной бубен, расписанный остроголовыми человечками — хозяевами нижнего мира. И несколько фигурок таких человечков лежало под руками женщины.

— Шаманку здесь похоронили. Великую шаманку, уважали ее очень, вишь, какая могила богатая, — важно заявил начальник экспедиции, дрожащими от нетерпеливой жадности руками перебирая драгоценные находки. — Самая древняя шаманка Якутии тут покоится, — добавил он, склоняя в почтении голову. Археологи, годами работая в Сибири, научились с уважением относиться к шаманам.

Калабушин, морща презрительно нос, поднес к лицу ароматическую салфетку, демонстративно встряхивая ее.

— Тебе что, воняет, что ли? — Саша неожиданно озверел, глядя в водянистые глаза Калабушина. — Так это ж древние кости, давно высохшие, тут вонять нечему, не сортир чай.

И, словно желая доказать нечто, подхватил берцовую кость из берестяной лодки, лизнул ее так же демонстративно, как Калабушин салфеткой тряс.

— Точно древняя, — сказал, подбоченясь. — Ишь как к языку липнет.

За подобное безобразие Саша был наказан выговором и долгой беседой с начальником экспедиции. Тот, наливая в стаканы маслянистую, мутную самогонку, вздыхал тяжко:

— Ты что, Котов, думаешь, мне приятно за собой этот балласт таскать, что ли? Нет, неприятно. А что ж делать... Начальство сказало, комсомол ответил... Да ты пей, пей, может, жизнь покажется не такой уж тошнотной. К тому же, захоронение мы обнаружили истинно уникальное. И в неолите шаманы были, ото ж как... Вот за это и выпьем, Котов...

Надрались они тогда до изумления. А один из остроголовых человечков пропал наутро.

— Плохо посчитали, наверное, — почесал похмельную голову начальник экспедиции, да и внес в опись исправленное количество. А вон как оказалось. Калабушин, паскудник такой, стащил. И не побрезговал же. А как стоять рядом — так противно было. Эх... в морду бы ему...

Саша покосился на попутчика, чувствуя нехороший зуд в ладонях. Захотелось устроить безобразную драку, с мордобитием без ограничений, но только губу закусил, вспомнив ту давнюю экспедицию и вздыхающего над желтоватой самогонкой археолога. Тот терпел, теперь, значит, Сашина очередь. Но отольются когда-нибудь мышам Леопольдовы слезы. Ох и отольются.

— Глянь, глянь, похоже, материк! — восторженно задышал Калабушин в Сашино ухо. — Почитай что прилетели. Мексика! Ох, и хороша ж страна! Девочки, опять же. С нашими точно не сравнить. Мексиканки!

— Ты же жару не переносишь, — отозвался Саша. — А девочки по жаре, это ж потное и скользкое нечто.

— Да ну, кондиционеры на что? Я ж не на солнцепеке собираюсь с ними общаться, — отмахнулся Калабушин и полез к иллюминатору, больно толкаясь локтем, будто можно было рассмотреть хоть что-то внятное с такой высоты.