Око конкистадора

Епископ, наблюдавший издали за переполохом, досадливо щелкнул пальцами. Опять этот мальчишка остался жив, избежал смерти, казавшейся уже неминуемой. Несправедливо. Видно, придется ему, де Сильва, заняться еретиком самому. Ишь, как кричал-то, как кричал! Не иначе, как к духу своему обращался. Еретик, как есть еретик. И спата эта его... Тоже ох какое непростое оружие. Да-да, это дело требуется расследовать повнимательнее.

Де Сильва приподнял тонкую бровь, и один из священников тут же подскочил к нему.

— Вот что я скажу вам, падре Гиймарде, — обратился епископ к почтительно склонившемуся святому отцу, — нехорошие дела творятся. В стадо наше затесалась паршивая овца, ну да вы знаете, об этом речь уже была. Но видите, вон там умер человек. А если б не дель Гатто, он был бы жив. Надобно проследить за еретической тварью, чтоб не натворил он еще какой беды.

— О да! — с готовностью согласился падре Гиймарде, кивая большой, шишковатой головой. — Я сделаю, обязательно сделаю все, как вы желаете.

— Как я желаю? — епископ тонко усмехнулся и вновь прищелкнул пальцами. Падре Гиймарде ответил такой же тонкой ухмылкой, казавшейся на его грубом, топорном лице неожиданно ехидной и злобной.

* * *

Шаман сидел, рассматривая хрустальный шар. Дешевая подделка, купил как-то в городе, в магазине, набитом якобы магическими предметами. Шаману было смешно смотреть, как старается тощая девочка-продавщица, расписывая покупателям действие того или иного колдовства, тыча пальцем с остро отточенным, наманикюренным ногтем в разнообразные амулеты и талисманы. Шаман посмотрел — все это были игрушки, вроде маленьких пластмассовых мобильников для детей: вроде, на вид в точности, как настоящий телефон, и даже звонит, если нажать на кнопочку, а на самом-то деле — просто игрушка, и звенит звоночек на батарейке.

Но вот шар тогда шаман купил. Зачем — сам не знал. В какой-то момент померещилось, что шар этот похож на глаз, смотрящий откуда-то издали, внимательно изучающий все вокруг. А когда домой принес, так засунул как можно дальше в угол, чтоб не увидел кто. Это ж надо, позор-то какой, великий ойун верхнего мира вдруг повадился детскими игрушками баловаться. Может, из ума выживает от старости.

А сегодня блеснул шар солнечным сиянием из угла своего, то ли свет на него так упал, то ли сам по себе — кто знает. В доме шамана всякое случиться может. И вновь показалось, что не шар это, а глаз огромный. Достал шаман из угла игрушку, пыль смахнул, взглянул повнимательнее — а ведь точно, прыгают в шаре какие-то фигурки, лес шумит, деревья качаются, облака плывут. Будто кино кто-то показывает. Вздохнул шаман. Не понравилось ему это. Привычнее куда как было бы плошку с водой взять. Воде шаман доверял. А вот хрусталю этому заводскому, невесть кем деланному... ну ни капельки! Но посмотреть все равно придется, не зря ведь показывают, значит, у кого-то мысль была, что нужно ему это увидеть. Может, дух седьмого неба старается, а, может, и кто-то из демонов абаасы издевательство обманное придумал. Это шаман потом определит, когда рассмотрит как следует картинку показываемую, да подумает над ней.

Тропические джунгли заполнили шар изнутри, закачались широкие древесные листья, по лианам заскакали мартышки, корча рожи, будто бы прямо в лицо шаману. Одна тварюшка высунула язык, замотала головой, всплескивая широкими ладонями — дразнила. Крошечные птички — колибри — радугой летающей зависали над цветами, напоенными тягучим, жарким ароматом.

Девушка лежала, свернувшись клубком, под пальмой, прислонившись к стволу спиной, на плече, вцепившись лапками в бахрому куртки, сидела ящерица — бородатая ящерица, одна из самых ядовитых тварей Мексики — поворачивала изящную головку, раздувала горло. Яд у нее вырабатывается гландами, плюет, гадина этакая, прямо в глаза, убивает своим плевком. И вот сейчас шевелила она хвостом, подергивала кожей на спинке, нервничала. Вот-вот плюнет, стоит только девушке голову повернуть.

Задумался шаман, не понравилось ему то, что увидел. Задвигались тонкие, высохшие пальцы, набухли вены темною кровью. Ладони шамана кругами оглаживали нечто невидимое, будто водил он руками по шару воздушному. И ящерица, видная в прозрачном искрящемся хрустале, успокаивалась, лапки ее переставали дрожать, хвост лег ровно, и горло уже не раздувалось, готовясь к смертельному плевку. Руки шамана все двигались, и хриплое дыхание разрезало воздух. Ящерица замерла, приникла к бахромчатому плечу кожаной куртки, вжалась в него, распласталась, как диковинная брошь. Пальцы шамана толкнули невидимое, и ящерица ушла в кожу, остался лишь рисунок разноцветный, диковинный, очень точный и изящный.

Вздохнул шаман тяжко, опали набухшие вены на руках, качнулся железный амулет на шее, и солнце серебряное, кованое кузнецом искусным, что было прикреплено на груди шамана, потускнело, подернулось молочной пленкой.

Стукнула дверь — пришел кто-то к шаману. Колдун лежал у стола, свернувшись плотным клубком, и по лицу его текли кровавые капли — все лицо было закрыто пленкой алого пота, а пальцы все шевелились, двигались, подталкивая невидимую бородатую ящерицу, уговаривая ее и заклиная. На столе валялись хрустальные обломыши, сверкая празднично и радужно в солнечном свете — будто стайка колибри присела на дубовую столешницу, расправив хрупкие крылышки. В одном из обломков была видна картинка: черноволосая девушка, затянутая в кожаный костюм с бахромой, спала крепко под пальмой, а на плече ее куртки заметен был рисунок — бородатая ящерица, прильнувшая к тепло-бежевой коже.

* * *

Колибри беззаботно порхали, быстро вращая крылышками, так, что казались окруженными прозрачными вуалями. Они совсем не боялись девушку, бессильно привалившуюся к стволу дерева. А она наблюдала за крошечными птичками, летающими вокруг пышных цветков, и плакала. Ей было страшно.

Жуткий монстр, представлявшийся богом, вызывал не такой ужас, как жрец, поклонявшийся этому страшилищу и уверявший племя, что вся благость, все удачи и неудачи, счастье и горе — результат деяний бога Священного Колодца.

Черный какаду, хрипло и насмешливо крикнув, уселся на куст прямо перед девушкой, закачался на ветке.

— И что надо тебе? — спросила она, сжимаясь. Показалась ей птица вестником смерти, грозным и безжалостным.

Какаду распялил кривой клюв, щипнул зеленый, подернутый бурым по краю, лист. Девушка вздохнула с облегчением. Не страшно. Всего лишь попугай. Страхи остались позади, к ним она больше не вернется.

За кустами послышался шум, голоса, произносящие непонятные слова. Девушка тонко вскрикнула, пытаясь зарыться в палые листья, спрятаться от новой, неведомой угрозы.

— Эй, смотрите, что тут у нас! — заорал солдат, выскакивая к пальме. Кираса его блестела тускло, как мутный хрустальный шар. — Девка какая-то! Местная!

— Оставь, не трогай ее! — дель Гатто вышел следом за солдатом, с любопытством посмотрел на испуганную девушку, и показалась она ему средоточием всей красоты земной, солнечным лучом, упавшим на землю. Косы черные обвились вокруг его сердца, а ресницы пронзили насквозь, глаза — колодцы, полные воды для жаждущего прохлады, руки — лепестки цветов, ароматно оглаживающие лицо. Алессандро задохнулся, не понимая, что с ним происходит.

— Санди, да ты, никак, с первого взгляда влюбился! — поразился Саша. Он тоже смотрел на девушку, но ничего особенного в ней не находил. Ну да, индеаночка. Довольно симпатичная, надо признать. Глазки, губки, фигурка... Но — худовата на его взгляд, и дрожит, как листок на ветру. И совсем соплячка. Растление малолетних... Ну, это для него, для Саши. А дель Гатто... испанец, горячая кровь, согретая южным, щедрым солнцем. Не удивительно, что уставился на девчонку, как на икону Богоматери. А вот что это на ней? Показалось Саше, что рисунок на плече бахромчатой кожаной куртки — ящерица лежащая — шевельнулся грозно, и зверюшка приподняла голову, раздувая шею. Взглянул еще раз — нет, померещилось. Саша мысленно сплюнул. От всех происходящих с ним чудес уже начало мниться всякое-разное, непонятное и нелепое.

— Ты кто? — приблизился к девушке дель Гатто. Кошачий глаз в эфесе меча затеплился серебристым перламутром, луч коснулся девушки, пробежал по ней, словно погладил. — Как зовут тебя?

Она не поняла не слова, но что-то, видимо, сообразила.

— Виналь... — шепнула тихонько, указывая на себя, имя свое называя. Виналь — месяц двадцатидневный, сияющий в темных небесах, разгоняющий мрак.

— Алессандро... — так же тихо сказал дель Гатто. Солдат, держащий копье наперевес, ухмыльнулся, демонстрируя гнилые зубы, и глаза его прищурились игриво и похабно.

Себастьяно Нуньес, выбравшийся из кустов вслед за своим господином, чертыхнулся тяжко и негромко. Тяжело моряку на суше. Нет привычной мягкой раскачки палубы под ногами, лишь земля жесткая. Нет ветра вольного, пахнущего морем и солью, только цветочные ароматы, да гнилостный запах джунглей. Все не так, не то. Но сказал хозяин — идти следом, он, Себастьяно, идет. Он клялся идти по следу кошачьей лапы, и будет так во веки веков, и потомки его тоже пойдут. Назовут их — que va por la huella — который идет по следу, и будут добавлять — después la pata felina — за кошачьей лапой.

Углядел Себастьяно гнусную ухмылку солдата, отвесил тому подзатыльник мощной ладонью.

— Ну че ты, че?! — заскулил солдат, тряся загудевшей головой.

— А ниче, — отозвался Себастьяно. — Неча пялиться, как не положено. Команды такой не было.

Невдалеке раздался грозный рык. То ли лев, то ли тигр — не разобрать. Но кто-то большой и настроенный злобно.

Ягуары вышли на охоту, подчиняясь приказу хозяина.

Юм-Чак повернулся на дне колодца, закрывая глаза. Внутренним зрением видел он врага своего, стоящего перед индейской девчонкой, глядящего на нее умильно и влюбленно. Юм-Чак щелкнул клювом. Пока не произошло ничего страшного, а ягуары, конечно же, исправят все то, что не досмотрел глупый жрец. Ах, если бы можно было обойтись без вместилища для души, как было бы хорошо! Юм-Чак задремал, и во сне он видел тонкие шпили, пронзающие густо-серые небеса, серебристый свет, изливающийся сверху, и множество своих соплеменников, торопящихся куда-то по делам. Юм-Чак обрадовался — хоть во сне он не будет одинок.

* * *

В лагере археологов царила паника. Уже несколько человек лежали в странной коме: недвижимые, окостенелые, белые, как мрамор, только на руках видны были черные пятна, похожие на пятна ягуаров. Врач экспедиции сидел в своей палатке, растерянно перебирая четки. Пальцы его, натыкающиеся на маленький аметистовый крест, дрожали. Он не знал, что делать.

— Ну что? — спросил начальник экспедиции, вздрагивая всем лицом. — Как с лекарством?

— Какое лекарство? — почти что взвизгнул врач, роняя четки. — Я даже не знаю, чем они все больны!

— Но что-то же должно быть, — растерялся археолог. — Наука не знает поражений, — он вскинул голову гордо и уверенно, но в глазах плескался страх. — Может, вы просто не компетентны?

— Завтра прибудут эпидемиологи, — тяжело вздохнув, отозвался врач, подбирая четки. Гладкие бусины сандалового дерева вновь мерно заскользили в пальцах. — Они, может, определят что. А я... Я просто врач. Обычный врач. Меня, видите ли, не обучали бороться невесть с чем. Ведь такой болезни просто не знает никто!

— Вы уверены? — побледнел археолог.

— Абсолютно.

И в тишине палатки все замерло, только слышался негромкий стук сандаловых бусин друг о друга.

— Ave Maria... — негромко затянул врач, отбрасывая разом весь приобретенный в университете прагматизм.

А в джунглях рядом с Колодцем Жертв, падали гниющие деревья, и листья их расползались кучами сероватой слизи. Птицы с криками разлетались, покидая лес, и гады, торопясь, уползали прочь, мелкое зверье бежало, даже забывая в норах детенышей. Лишь ягуары бродили по умирающим джунглям, оглашая их изредка грозным рыком.

Глава десятая. Схватка кошек

Эпидемиологи приехали на следующий день. Загудело, заревело над джунглями, и над окраиной Чичен-Ицы, где расположился лагерь археологов, завис пятнистый вертолет.

— Что ж они не садятся? — удивился начальник экспедиции. Врач только взглянул вверх, ссутулился и побрел к своей палатке, перебирая четки, с которыми не расставался уже ни на миг, даже ночью обматывал вокруг руки, просыпался в холодном поту, схватывал маленький аметистовый крест, прижимал прохладный камень к губам.

С вертолета сбросили трап, и по нему ссыпались на землю люди в жестком, негнущемся желтом пластике, похожие на инопланетных монстров из дешевого боевика. Лица — закрытые прозрачными щитками, за спиной — баллоны с воздухом. Археолог только ахнул, глядя на это.

— Господин Слимс? — обратился к нему один из монстров в желтом. Археолог кивнул, растерянный. — Я — полковник Джим Коллинз. Вы спасателей вызывали. Сказали, что у вас — неизвестный вирус, — прозвучало все то ли утверждением, то ли вопросом, но начальник экспедиции на всякий случай кивнул. — Так что ж у вас тут произошло? — переспросил прибывший. — Вы рассказывайте, ну и пойдемте, конечно, посмотрим.

Археолог бормотал оправдания, объясняя, что он лично не виноват ни в чем, а болезнь появилась совершенно неожиданно, без всяких предпосылок. Нет, никто никого не кусал, никаких зверей в лагере не замечено, ядовитых насекомых тоже. На телах больных — никаких следов укусов или даже царапин. В общем, абсолютно ничего.

— Может, клещи? — поинтересовался Коллинз. — Знаете, с клещами такие потрясающие истории бывают! Паралич — очень даже просто. Их яд нервную систему поражает.

— Нет, что вы, — поморщился Слимс. — Это мы сразу проверили. Врач у нас хороший, да и остальные — не в первый раз в поле. Всякое видали.

— Ну, мало ли. Тут же джунгли, — полковник обвел рукой окружающий пейзаж, утверждая очевидное — тропический лес вокруг кишел разнообразной жизнью. — Тут всякое может случиться.

— Так мы ж осматривали! — воскликнул Слимс обиженно.

— А под волосами?

— И очень внимательно, — археолог вдруг почувствовал накатывающую волнами усталость, накрывающую с головой, подобно теплому душному одеялу. — Да вы ж поймите, полковник, мы тут люди грамотные. Если уж сказано, что невесть что приключилось, болезнь неизвестная, значит, так оно и есть.

— Проверим, проверим, — заявил Коллинз, торопливо проходя вперед. С неба продолжали сыпаться люди в камуфляже и защитных костюмах, вертолеты разворачивались над развалинами древнего города, и археологу казалась дикой эта картина: современная техника и храмы майя, они конфликтовали друг с другом, мнилось, что здания нахмурились, укрылись тенью, а камни дрожали от обиды, им не нравилось происходящее. Слимсу тоже не нравилось. Он постоял чуть, глядя вслед полковнику, развел руками беспомощно. Сделать археолог больше ничего не мог.

Часа не прошло, как лагерь был окружен солдатами. С каменными лицами они стояли, положив руки на автоматы, и зорко осматривались вокруг. Любой шорох вызывал острые, опасные взгляды, разрезающие зелень тропического леса, подобно ножу. В палатке с больными работали прилетевшие с полковником врачи. Слимс сидел неподалеку, устроившись на диковинной формы камне — похожем на голову жуткого существа, то ли осьминога, то ли какой страшной хищной птицы. Но несмотря на странный вид, камень был очень удобен, изогнут наподобие кресла.