Око конкистадора

Одно только Сашу беспокоило — тело собственное, родное, оставшееся валяться на зачарованной поляне в совершенно другом времени. А как помрет окончательно? А как звери пообгрызут? В существовании диких зверей в мексиканском лесу Саша не сомневался ни на йоту: вон какой ягуарище приветствовать его приходил. А придут братья-сестры этой кошатины, что останется от тельца беззащитного? Рвался Саша назад, в свое тело, в свое время, да только ничего не получалось. То ли силенок не хватало ему, то ли желание было недостаточно сильным. А скорее всего, прав был дель Гатто, когда говорил:

— Ты, Саша, не особо беспокойся. Чует моя душа, что должны мы с тобой подвиг великий совершить. Вон глянь, как камень родовой в эфесе спаты моей светится, будто подмигивает кот. Значит, точно тебе говорю. Ждет нас подвиг. Так что, пока не совершим деяние, тебе от меня ходу нет.

Саша, признав превосходство испанца и в вопросах запредельных, эзотерических, только молчаливо соглашался, но не переставал представлять собственное тело, лежащее, раскинув руки, посреди поляны, будто могло это помочь ему в возвращении.

Еще думал Саша о Калабушине, внезапно пропавшем из родного времени и объявившемся отчего-то в виде индейского шамана. Мысли были мрачными, нехорошими. Неужто убить Калабуху придется? — тоскливо думал Саша, понимая, что встречи с индейцем не избежать. — Дядька его, конечно, сволочь. Хотя и приличный человек, но сволочь. А сам-то Витек... Ну, дурак, конечно, дурак. Но вполне нормальный мужик. За что убивать-то? Мало ли, что дядька... Родственников не выбирают. Они или есть, или их нет... — он даже вздохнул печально, сообразив, что у него-то как раз родственников, вроде Калабушинского дяди, нет и не предвидится.

Саша и сам не понимал, откуда мысли об убийстве взялись. То ли ветром надуло, то ли воспринял уже жестокие нравы иного времени, когда все споры решались ударом меча, а разговор с дикарями-индейцами был и того короче.

— Слушай, Санди, а, может, нам посоветоваться с кем знающим? — предложил Саша. — Я-то, конечно, ни разу не грамотный. Но ты вот тоже, как бы это сказать... Молод, на мой взгляд. Может, чего не досмотрел, недопонял, а? — все еще мелькала надежда, что найдется добрая душа, которая поможет.

— Тигров, — вздохнул дель Гатто. — Я бы всей душой рад помощь найти, и посоветоваться, и покаяться, и все, что угодно. А только знаешь, что будет, приди я к кому с таким рассказом? Мол, подселился ко мне дух невесть чей. Сашей Тигровым прозывается, утверждает, что книжник он из далекого будущего. Мол, дикарь, индеец в перьях и набедренной повязке, отправил его ко мне в душу, или в голову, или не пойми куда, но поблизости. Или не индеец, а вовсе ягуар. А перед этим молнией пришибло. А индеец уже потом был, к кораблю отбросил. Как звучит, Тигров?

Саша признал, что звучит история диковато. Но, кажется, во времена Конкисты никаких психушек не было. А если не психушек, то уж психиатров — точно не было. И вовсе, врачи еще в одной гильдии с цирюльниками и брадобреями пребывали, значит, не будет палаты с мягкими стенками и доктора с понимающе-скептической улыбочкой.

— О какой ты там палате думаешь — не знаю, — заявил Алессандро. — А будет нам с тобой не доктор, а застенки святой инквизиции. Вот запрут нас святые отцы в трюм, закуют в цепи, да не с матросами-бунтовщиками, а отдельно. И пойдут допросы один за одним, как положено по церковному канону. А при высадке на берег — аутодафе устроят. Сожгут меня, Саша, ну и тебя заодно тоже. Беса — это тебя, значит, — гонять будут пытками кровавыми, а после — костер, чтоб ветвь засохшую, католическую церковь презревшую, уничтожить. Так-то.

Вспомнил Саша об инквизиции и похолодел. А ведь прав дель Гатто, прав. Нельзя, ох и нельзя ни звука издать, никому рассказать невозможно. Это в родном времени хорошо. Самое худшее: покрутят пальцем у виска, пожмут плечами. Может, разговаривать больше не будут, или действительно психиатричку вызовут. Но лучше психиатричку, чем на дыбу, а потом к столбу позорному, на дрова влажные. Помнилось Саше, что жгли таких, в которых бесы вселились, на сырых дровах — чтоб мучилось дольше бесовское отродье, чтоб не чистым огнем уничтожено было, а сначала удавлено, а уж потом — в пламени до пепла развеяно. Одним словом — жуть.

Тоскливо стало Саше до невыносимости. Забился он в самый дальний уголок мозга дель Гатто, свернулся клубком, да и перестал отзываться на призывы товарища своего невольного. Алессандро уж и так уговаривал, и этак.

— Саша, да наладится все, — говорил дель Гатто. — Сейчас главное — осторожность, чтоб никто не догадался о том, что произошло. А уж потом найдем выход. И вернешься ты в свое тело, — и Алессандро широко крестился, положив руку на дымчатый кошачий глаз, венчающий эфес родовой спаты.

Но Саша хандрил, мысленно прощаясь с родным миром. А в этом времени — он был совершенно уверен — жизнь будет короткой, кровавой и неинтересной. В точности, как плохие боевики. Убьют дель Гатто, точно убьют. Да и он сам нарывается изо всех сил. Вон как по палубе вышагивает гордо, рукоять спаты поглаживает. Мальчишка, как есть мальчишка. Разума еще не набрался. А время жестокое, за взгляд неправильный могут мечом проткнуть. Эх...

По ночам повадился приходить к Саше якутский шаман, с которым он познакомился давным давно, чуть ли не в первую свою экспедицию. Молодой тогда был совсем, зеленый, в студентах еще ходил. Да и попал случайно на камлание — прогуливался как-то по тайге, забрел в свиные голосы, далеко от стоянки, ну и пробирался обратно. Так и наткнулся на чум огромный, услышал бубен шаманский. Якуты, узнав, что пришелец хаять церемонию не собирается, зазвали его в чум.

— А будущее свое узнать можно будет? — поинтересовался Саша. Якуты только покивали. Мол, если будет на то воля богов, да желание шамана. — Ну, хорошо, — согласился Саша. — Я спрошу у него, а там видно будет.

Шаман расхаживал по разложенным на полу юрты бараньим шкурам, и лицо его, налившееся синеватой кровью, было нахмурено и мрачно. Длинные волосы его, прошитые сединой, почти совсем закрывали лицо, лишь сверкали из-под них глаза, похожие на кошачьи, даже зрачок, казалось, был вытянут, разрезая радужку тонкой полосой. Одежда его показалась Саше странной: вся в ремнях с металлическими оконечностями — серебряными, медными, железными; да бубен в правой руке и лук в левой. И мнилось, что не человек это вовсе.

Упершись в лук головой, шаман начал крутиться на одном месте, стал водить руками над головой, будто ухватить нечто невидимое пытался. Потом ударил в бубен и начал скакать дико, страшно и ловко, как зверь. Туловище его изгибалось змеино, голова обращалась около шеи, как колесо. Но вот рухнул шаман неожиданно, не закончив очередного прыжка. А когда подняли его, то все лицо шамана было в крови, и как ни вытирали, кровь выступала из-под кожи вновь и вновь. Наконец, шаман пришел в себя, оперся на лук и начал обходить присутствующих. И каждый задавал ему вопрос. Спросил и Саша, улыбаясь чуть испуганно и чуть смущенно.

— Будет ли удача мне в жизни? — поинтересовался он, и шаман усмехнулся, как усмехается отец наивности юного сына.

— Будет, — сказал шаман, встряхивая гулкий бубен. — Будет тебе удача, но не такая, на которую ты сейчас надеешься.

Саша удивился, но тут же плечами пожал. Шаманизм — дело тонкое, а ученые по сей день спорят, что это такое: то ли истерия, которую у психиатров лечить нужно, как и делали, собственно, в советские времена, то ли в самом деле нечто запредельное, знания какие-то, пока доступные лишь интуитивно, не облеченные в строгие формулы.

— А девушка? Девушка моя, — продолжал спрашивать Саша. Ухаживал он тогда за однокурсницей. Влюблен был по самые уши, жениться даже подумывал. — Будет ли нам с ней удача, а, шаман?

— Девушка? Что ж... Хорошая девушка. И все у нее будет хорошо.

Уже потом, когда эта девушка выходила замуж за Сашиного приятеля, вспомнились эти слова. А ведь и не соврал шаман ни одним словом. У нее действительно все было хорошо, и брак ее был удачен, и детей родила хороших, здоровых. Вот только с Сашей не сложилось. Но шаман этого и не обещал.

А тогда, услышав, что девушка хорошая, обрадовался Саша. Но уточнил:

— А любить она меня будет?

— Мальчик, — снисходительно отмахнулся шаман. — Это неправильный вопрос. Не ты должен был задавать его, а она. Но так как ее тут нет, то я и отвечать не буду.

Саша обиделся совсем по-детски, даже выругался тихонько, думая, что его никто не слышит. Но у шамана, похоже, не только внешность была зверообразная, но и слух соответствующий.

— Не поминай чертей, — посоветовал Саше. — Тебе-то все равно, а мне их лишнее внимание не нужно.

— Почему это мне все равно? — заинтересовался Саша.

— Ты принадлежишь не им, — отвечал шаман. Потом присмотрелся к русскому мальчишке, столь неожиданно ворвавшемуся на церемонию, но бывшему — нужно отдать ему должное, — вполне вежливым и почтительным. И то, что шаман увидел, заставило его даже рот раскрыть от изумления. Великие перемены грядут в тонких мирах, и мальчик этот — в центре всех изменений. И от успеха его зависит само существование среднего мира, того мира, в котором и живут люди. Помертвел шаман, и кровь вновь выступила на его лбу, как у других от волнения выступает пот.

— А кому я принадлежу? — спросил Саша. — Себе, наверное, — и он засмеялся, чуть неуверенно. Все же ритуал произвел на него впечатление, а шаман не казался шизофреничным истериком, напротив — вполне разумным и интеллигентным человеком, несмотря на странную одежду и увешивающие ее амулеты.

— Знаешь, понадобится тебе помощь через некоторое время, — заговорил шаман, не обращая внимания на Сашин вопрос. — Через годы. Возможно, ты и забудешь к тому времени о нашей встрече. Но это неважно. Когда потребуется, я приду к тебе, помогу всеми силами своими. А сейчас иди. Живи, как живется, радуйся. И все у тебя будет хорошо.

Якуты расступились почтительно, с уважением неожиданным на Сашу глядя, открыли ему выход из чума. Саша, правда, уходить сразу не захотел, попытался еще с шаманом поговорить. Но тот уже отвернулся, внимания никакого на Сашу не обращал, предсказания для других делал.

Мужичок кривоногий, завернутый в резко пахнущий овчинный тулуп, подергал Сашу за рукав, сощурился птичьими черными глазками.

— Иди, парень, отсюда. Пора уже тебе. Давай, давай, выходи из чума. Тут тебе больше не место.

И Саша вышел послушно, сообразив, что иначе может на неприятности нарваться. А когда оглянулся у выхода, то обнаружил, что никакого кривоногого якута в вонючем тулупе в чуме нет. Но возвращаться не стал, углядев острый взгляд шамана, уперевшийся в его глаза повелительно. Только махнул колдуну рукой на прощанье, получил в ответ кивок, да и пошел.

И вот теперь, когда Саша был уже вовсе душой бестелесной, притулившейся к чужому телу, к испанцу-конкистадору, начал приходить тот давнишний якутский шаман, объяснял что-то, размахивая руками. Поминал отчего-то Эйнштейна, и Саша даже думал поначалу, что все это — лишь сон, морок ночной. Ну, посудите сами, шаман — и Эйнштейн?! Но нет.

Говорил шаман о временах разных, о вратах между этих времен. Саша возражал, вспоминая школьный курс физики.

— Время неизменно! — восклицал. — Оно — как река, и течет лишь в одну сторону.

— А то река петли не делает? — спрашивал шаман. И смеялся, говоря о том, что великий Эйнштейн тоже знал о переменчивости времени, потому и улыбался так лукаво на своем портрете. Мол, ведомо то, о чем другие и не догадываются, а остальные головы ломать будут, теории строить, то-то и развлекательно.

— Ты мне лучше скажи, как я могу к себе вернуться? — спрашивал Саша настойчиво, не обращая внимания на мутные колдовские слова шамана. — Ты ж знаешь, что тело нельзя без присмотра оставлять. И звери лесные, и души бесприютные — все на бесхозное падки. Кто-то съесть захочет, кто-то — вселиться. А я вернусь потом, а деться-то и некуда. И что тогда?

— За души бесприютные не волнуйся, — отвечал шаман. — Они к твоему телу даже близко не подойдут. Им не положено. Да и звери тоже. Тело твое под охраной.

— Под какой еще охраной? — сердито спрашивал Саша. Представлялся ему ягуар, скалящий клыки и грызущий бессильно откинутую руку, и обида на шамана глодала душу. Казалось, что мог бы якут помочь, мог бы вернуть его назад, в собственное тело. Просто не хочет. Цену себе набивает. — Ты лучше скажи, чего тебе надо? Что взамен помощи своей возьмешь?

Шаман удивился, потом понял, нахмурился рассерженно.

— Мальчишка ты еще, — сказал. — Как был щенком сопливым, так и остался. За помощь эту я ничего не возьму. Не тебе помогаю, всему миру нашему. Вон даже охрану вокруг твоего тела установил, круг защитный. А вернуться сейчас назад у тебя не получится. Должен ты в этом времени бой принять. Тот, другой, в чье тело ты попал, верно все понял. Смотрю, он куда как разумнее тебя будет. Хоть и младше гораздо.

Была бы у Саши голова — опустил бы ее в смущении. А так только вздохнул мысленно.

— Сам пойми, нервничаю я. Ситуация — уж стандартной ее никак не назовешь. Может, ты и привычный ко всяким чудесам. Вон, говорят, что вы, шаманы, в другие миры с легкостью ходите. А я-то обычный человек, мне подобное в диковину.

— Ну, не совсем ты обычный, — рассмеялся шаман добродушно, отмахнувшись от извинений, прощая неразумного мальчика. — Ты еще не понял, почему именно сюда попал? И почему к тезке своему?

— Да нет. Видно, случайно притянуло. Молнией шарахнуло, меж времен врата и открылись. А к Алессандро... ну... Потому что имена совпали.

— А почему имена совпали? — настаивал шаман.

— Да фиг его знает! — освирипел Саша. — Совпали и совпали. Не в этом же суть.

— В этом тоже, — строго отозвался шаман. — Ты ж — его реинкарнация, Алессандро этого. Бой у него был, точнее — еще будет, в этом вот времени. С таким злом бился, что и сказать боязно. И — проиграл. Вот тебя сюда и отправили, чтоб ты помог ему бой выиграть. Вторая попытка. Понял?

— Еще скажи, что меня родили исключительно для того, чтоб с этим твоим злом безымянным подраться, — огрызнулся Саша. — Я, промежду прочим, в драках никогда силен не был. Вечно мне нос раскровянивали.

— Кабы тут мускулы требовались, так ты точно не помог бы.

— А что ж еще в драке надо?

— Не знаю, — и шаман пожал плечами удрученно. — Разное понадобиться может. И ум в том числе, и знания твои из другого времени. Мало ли что помочь может. Я — не знаю. А тебе узнать придется. Иначе вновь будет бой проигран, и весь средний мир может погибнуть из-за этого. Сожрут его демоны.

В демонов Саша верил не особо, но серьезность шамана его впечатлила.

— Ладно, — ответил, — подумаю, как тут быть.

Шаман покивал, да и растворился медленно, как рафинад в кипятке. Только полосы побежали в воздухе, словно в жаркий день над вспухающим пузырями асфальтом.

После таких разговоров Саша не то чтоб успокоился, но почти что смирился со своим дурацким положением. Высовываться иногда начал, наблюдать за окружающим, присматриваться. Тем более, что действительно интересно было, археолог все же. А шаман приходил каждую ночь, проверял — как там Саша, поддерживал его, рассказывал истории разные. И о Юм-Чаке, страшном боге майя, тоже рассказал.