Око конкистадора

Что-то мелькнуло невдалеке, размытым пестрым пятном качнулось перед глазами.

— Витек, ты б не бегал тут, — окликнул попутчика Саша. — Неровен час споткнешься, упадешь, ногу сломаешь. Думаешь, я тебя смогу на собственном горбу вытащить? Мы ж в разных весовых категориях.

Калабушин не отозвался, и Саша вновь ощутил мерзенький холодок страха. То, что бродило неподалеку, не было человеком.

Саша зашарил по земле, пытаясь найти хоть камень.

— Щас кирпичом промеж глаз как засвечу, — пообещал Саша неведомому. — Так что лучше не приближайся, тварь паскудная.

Но не то что кирпича, даже приличной горсти гальки набрать не представлялось возможным. Пальцы уходили в мягкую землю, цеплялись за травяные стебли, режущие кожу, выдирали мягкие тонкие корни, с которых сыпались белесые личинки. Но ни одного камушка не было.

Ведь только что был, ну был же, гадина такая, — думал Саша со злостью. — Ведь обо что-то я ладонь рассадил!

Но никакие воспоминания о разбитой ладони не помогали нащупать вожделенный камень. А темная тень, прижимающаяся к земле, облитая дождевыми струями, приближалась, взрыкивая и хлеща гибким хвостом, мелькающим быстро и резко, как хлыст, рассекающим дождевые капли.

Господи! Спаси и помилуй нас грешных! — мысленно воззвал Саша, забывая многолетний атеизм и нащупывая на груди серебряный крестик, повешенный еще в детстве бабкой, да так и не снятый из любви к старушке. Другая рука, опершись о землю, неожиданно наткнулась на что-то твердое, прохладное и гладкое.

— Ну, держись, тварь! — воскликнул Саша, вскакивая и подхватывая камень в ладонь поудобнее. Однако, вместо камня в ладони оказалась зажата рукоять тонкого, изъеденного ржавчиной меча.

Спата, — определил Саша автоматически, бросив взгляд на меч. — Времена Конкисты, не иначе, жаль, что придется такой раритет вместо булыжника использовать.

И в этот момент ему стало вовсе не до раздумий. Длинное пятнистое тело взметнулось вверх от земли, широкие лапы потянулись вперед, и Саша увидел серповидно изогнутые кошачьи когти, напоминающие индийские кинжалы-маду.

Ягуар! — сообразил Саша, увидев круглую кошачью морду с характерными прижатыми по бокам ушами. От рычания зверя дрогнуло все внутри, будто он находился внутри громадного колокола. Саша только и успел, что перехватить спату поудобнее, направив лезвие вверх. И ягуар налетел на острие, нанизался на меч, как клубок на спицу, а громовой победный рык зверя, предвкушающего легкую добычу, превратился в задыхающееся ворчание, перешедшее в хриплую отрыжку. По Сашиным рукам текла густая кровь, мерзко пахло мокрой шерстью и внутренностями. Ягуар упал на бок, увлекая за собой спату, но Саша вцепился в рукоять, словно в последнюю надежду на спасение, и меч остался у него в руках, а издыхающий зверь откатился в сторону. Дождь все так же поливал, смывая с рук Саши кровь, очищая спату от грязи. Вдалеке прокатился громовой раскат, и ветер злобно взвыл в вершинах деревьев.

— Калабушин! — позвал Саша дрожащим голосом. — Витек, ты где там? — он уже представлял себе холодеющий труп Калабушина, валяющийся на краю поляны с вырванным животом — помнилось, что животы являются любимым лакомством кошачьих хищников. — Калабуха, мать твою, да отзовись ты! — заорал Саша совсем уж громко, не думая о возможных хищниках вокруг. Словно отзываясь на голос, вокруг поляны, окружая ее, вспыхнуло призрачное голубоватое сияние. Стволы дьявольских деревьев, напитанные фосфором, светились, будто при праздничной иллюминации. Саша оглянулся растерянно. Этот свет, каким бы призрачным он ни был, позволял довольно хорошо рассмотреть поляну, несмотря на непрерывно льющую с небес воду. Никакого Калабушина на поляне не наблюдалось. Вообще никого живого не наблюдалось, если не считать еще вздрагивающего ягуара, скребущего в бессильной злобе землю когтями.

Саша шагнул назад, вздергивая плечи, сутулясь от страха. Ягуар, казалось, все еще силится дотянуться до него, достать врага хоть на последнем вздохе. Громыхнуло прямо над головой, и в ягуара ударила стреловидная молния. Пятнистая шкура вспыхнула мгновенно. Саша зажмурился, а когда открыл глаза, то сквозь плывущие яркие круги, увидел, что никакого зверя — ни живого, ни мертвого — на поляне уже не было. Лишь черное обугленное пятно впитывало дождевые струи.

— Калабуха! — Саша выругался во весь голос, поворачиваясь из стороны в сторону. — Да куда ж ты пошел, придурок?! Отзовись!

Он начал аукать, словно находился в родном среднерусском лесу и заблудился при сборе грибов. Калабушин не отзывался, и листья кустарников, плотно окружавших поляну, не шевелились даже под ударами капель дождя.

— Калабуха... — Саша уже не кричал, только оглядывался через плечо, поминутно вздрагивая. Ладонь его скользнула по рукояти меча, и спата выскользнула, упала на землю. Саша наклонился за оружием и застыл, рассмотрев, наконец, рукоять. С эфеса на него смотрел длинный, вытянутый, дымчато-серый кошачий глаз, игриво подмигивающий серебристой полосой посередине.

Глаз, который не глаз, — понял Саша, заглядывая в глубины камня-кабошона, украшающего рукоять спаты. — Фамильный меч, не иначе, — он разглядел тонкую гравировку герба у основания лезвия, наклонился ниже, вглядываясь в рисунок, проводя пальцем по тонким линиям.

Камень в рукояти вспыхнул, задымился плавящимся серебром. Саша вскрикнул, проваливаясь в дымчато-серое озеро, заполняющее все вокруг. Плеснула серебряная волна, и успокоилась поверхность озерная, даже кругов на ней не осталось.

А на краю поляны меж дьявольских деревьев, что светятся в темноте, склонилась флорифундия, и аромат ее чудный, навевающий сны, разливался над мокнущей травой.

* * *

Гремит бубен, гудит бубен, пляшет шаман, размахивая колотушкой. Течет по морщинистому лбу пот, уже седые пряди волос слиплись, повисли сосульками. Развевается одежда, позванивают нашитые на нее амулеты. А шаман все пляшет, все скачет.

Смотри, шаман, уже дорожка появилась под твоими ногами, серебристо-дымчатая, как кошачья шерсть, светящаяся мягко.

Не переставая греметь бубном, пошел шаман по дорожке, подпрыгивая высоко, танцуя на ходу. А вот гора высокая, кручи, в небеса уходящие, а вершина той горы облаками укутана, как меховой пушистой шапкой. Поднимается шаман на гору, а пение бубна сопровождает каждый его шаг.

— Тут отдохну, — решил шаман, присаживаясь на берегу молочного озера, что раскинулось на самой вершине горы. Окружают то озеро облачные деревья, белые, как первый снег, прижимаются к прохладному молоку кустарники, такие же белые, а ветви их мягки, сделанные из тех же облаков. И не галька лежит на берегу озера, а ледяные шарики, гладкие и блестящие под солнечными лучами, иногда прорывающимися через облачный покров.

Только шагнул шаман к озеру, желая окунуться в сладкое, прохладное молоко, как услышал голос, кричащий пронзительно, в страхе и отчаянии. Узнал шаман паренька русского, которому помощь обещал когда-то. Вздохнул, подобрал бубен, отложенный было в сторону, и вновь ударил колотушкой так, что только гул пошел.

Всколыхнулось молочное озеро, и стоствольный тополь появился на вершине горы. Заскакал шаман по веткам, будто крылья ястребиные у него выросли. И подобно крыльям взлетала и опадала одежда шамана.

Там, высоко, на седьмом небе, ждет шамана дух, присланный богами-айыы. Выслушает он просьбу шамана, передаст ее на девятое небо айыы, а уж те решат, достоин ли помощи колдун.

— Не откажите, — просит шаман, перепрыгивая с ветки на ветку, и золотые тополиные листья звенят, когда касается их нога, обутая в мягкий сапожок. — Судьба всего мира серединного от этого зависит, не откажите!

Гремит, гудит бубен шамана. Устал старик, болят руки, с трудом держат колотушку и бубен. Но не сдается шаман, только головой встряхивает упрямо, продолжает путь к седьмому небу за помощью. Не зря ведь он — великий ойун верхнего мира.

И подхватывает шамана нить серебристая, сплетается вокруг него коконом. И от этого кокона становится старику тепло, и сил прибавляется. И куда как быстрее начинает он скакать с ветки на ветку, и веселее звенят золотые листья под его ногами, увереннее гремит бубен.

А внизу, далеко-далеко, мерцает, светится длинный, дымчато-серый кошачий глаз, прорезанный серебристой линией зрачка, и тянется от него нить света, окутывает шамана, помогает ему.

Гремит, гудит бубен шамана, и отзывается на эти звуки сам стоствольный тополь, что растет на вершине горы, удерживающей мир.

* * *

Саша открыл глаза. Никакой серебристой воды и в помине не было, вообще никакой воды. Ни озерной, ни дождевой. И вечерние сумерки, залитые грозовым дождем, сменились ярким дневным светом, в котором древесные листья казались блестящими, словно лакированными.

Это я выключился, что ли? Сознание потерял на сутки? — подумал Саша, озираясь. Поляна, насколько он мог судить, была именно та, на которую привела лесная тропинка. Та поляна, на которой напал ягуар.

Саша вздрогнул, высматривая горелое пятно в траве, но это пятно исчезло туда же, куда и дождь, и сумерки, и... Калабушин. Вместо кремированных останков ягуара под ногами Саши лежала спата. Кошачий глаз в эфесе меча, кабошон гладкий, полированный до шелковистого сияния, переливался дымчатым серебром. И сам меч был уже не тот проржавевший, готовый рассыпаться рыжей пылью, а — сверкающий, отточенный до бритвенной остроты, и рукоять его манила ладонь, обещая привычную тяжесть.

Привычную? Саша помотал головой. В жизни он не держал в руках меча. Ну, разве что на раскопках, когда доставали бережно из земли артефакты ушедших времен, приходилось брать в руки останки древнего благородного оружия. Но чтоб вот так, боевой меч, новый, жаждущий крови? Нет.

Что-то шевельнулось на границе сознания. Что-то... Нет, кто-то! Саша затряс головой, пытаясь вытряхнуть чужой голос, словно воду, попавшую в ухо во время купания.

— Чужак-чужак-чужак! Демон! Беееееес! — голосил некто внутри головы, прочно поселившийся в мозгах. И этот некто был столь же полон ужаса, как и Саша. — Изыди, Сатана! Изыди!

Сашина рука поднялась сама — он только с ужасом наблюдал за дрожащими пальцами — и широкий крест осенил его. Саша наклонился, подхватывая спату. Эфес меча прильнул к ладони, и от кабошона, украшающего его, по руке разлилось тепло. Кисть крутанулась, и спата свистнула, разрезая воздух, пластая его тонкими ломтиками. Саша пытался остановиться, разжать пальцы, бросить меч, но рука не слушалась, а пальцы все крепче сжимались на рукояти.

— Viva la Virgen Santisima! — Слава пресвятой деве! — воскликнул Саша — или некто, засевший в его мозгу — вздымая меч, и с кабошона вверх ударил дымчато-серый луч, расходясь конусом.

Кулак ударил в грудь, словно в особом приветствии, и гулко отозвалась кираса.

Наконец разжались пальцы, и спата выпала из руки, вонзилась в землю, задрожала, будто вырваться пыталась. Саша, мотая головой и жмурясь, рвал с себя металлический нагрудник, путаясь в ремнях. А когда сорвал и глянул на полированное до зеркального блеска железо, то обомлел. Голова закружилась, а перед глазами поплыли серебристо-перламутровые волны. С отражающей поверхности металла на него смотрело совсем чужое лицо, только отдаленно похожее на его собственное. Юное. Мальчишке не больше восемнадцати, — подумал Саша почти что холодно, почти спокойно. Голубые глаза, надменно поблескивающие из-под широких черных бровей, длинные, загнутые ресницы, кудри до плеч — любая девушка обзавидовалась бы, на такие глядя. Чужое, незнакомое лицо.

Саша опустился на землю рядом со спатой, рассмеялся глупо. Подхватил горсть земли, мягкой, душистой, разогретой солнцем, пересыпал из ладони в ладонь, растирая нежно каждый земляной комочек. Сорвал травинку, покрутил ее в пальцах, понюхал, прикусил, чувствуя, как сладковатый привкус растекается по языку.

Руки вновь перестали слушаться, потянулись к мечу. Пальцы сами нащупали кабошон, венчающий эфес спаты.

Кошачий глаз, — в который раз отметил Саша, разглядывая отстраненно камень. — Ох, вот влип, ох и влип...

— Бес? — осторожно спросил некто прямо внутри головы. — Ты — бес?

— Да не бес я, не бес! — выкрикнул Саша, не произнеся вслух ни слова. — И бесом никогда не был! — а сам все думал о том, какой диагноз поставит психиатр и даже размечтаться успел о том, чтобы доктором оказалась симпатичная девушка. Тогда — казалось ему — и психом быть не так страшно.

— Не бес... — задумчиво протянул невидимый собеседник, с которым Саша делил одно тело на двоих. И два полушария мозга соответственно. — Вот мне и кажется, что для беса ты какой-то слишком... хлипкий. Но кто же тогда?

Саша, путаясь в словах, попытался объяснить кто он такой и что тут делает.

— Колодец Жертв? — удивился невидимка. — Да нет тут такого. Шаманы — эти да, эти есть. Убивают всех подряд. Дикие люди. Вот, гонюсь за такими. Целая стая их собралась. У меня и отряд есть, — Саше показалось, что собеседник гордо вздернул голову, говоря об отряде.

Ну, еще бы! — сообразил Саша. — Пацан ведь совсем, а ему командирские погоны доверили. Вот и гордится. Законно, впрочем. А спату как крутил! Залюбуешься! У нас не каждый инструктор-фехтовальщик так сможет.

— Слушай, парень, тут какая-то фантастика произошла, честное слово! — попробовал он еще раз наладить дружеские отношения. — Не знаю уж как, не знаю почему, но, похоже, меня в тебя забросило. А ты — ну никак не из моего времени. В общем, попал я, как кур в ощип, невесть куда, невесть зачем, и еще невесть как отсюда выбираться.

— Да... история... — согласился собеседник. — Такое и в сказках не рассказывают, и в книгах не пишут. Правда, немного я их прочитал, — понурился парень.

— Книжки — это неважно, — демократично заявил Саша, мысленно ужасаясь полнейшей безграмотности меченосца. А в этой безграмотности он был уверен почти что абсолютно. Нравы воинов-конкистадоров он знал неплохо. — Слушай, а зовут-то тебя как? А то неловко обращаться все время "эй, ты!".

— Тут ты прав. Я — Алессандро дель Гатто. А как зовут тебя, незнакомец?

Дель Гатто? Гатто? — закрутились у Саши в мыслях обрывки испанского. — Кот! О, Господи! Котов! Алессандро! Санька Котов! То-то смахивает на меня в детстве...Ох, ты ж... Теперь хоть как-то понять можно, почему меня именно к этому пацану подселило. Коммуналка, курам на смех!

— Так как тебя зовут? — переспросил Алессандро, уже несколько беспокоясь. Кто его знает, может, все-таки бес подселился. Одержимость — штука нередкая, правда, страдают ею все больше простолюдины, а дель Гатто — род древний, уважаемый, даром что обедневший.

— А я это... — замялся Саша, не зная, как и представиться в такой ситуации. — Саша Тигров, — в конце концов заявил он. — Ты лучше вот что скажи, Санди, каким это манером мы друг друга понимаем? Ты — испанец, я с утречка вчерашнего точно русским был, а говорим, кажется, на одном языке.

— Так мы не говорим, мы думаем, — ответил Алессандро. — А, впрочем, я и сам не знаю. Это у священника нужно бы спросить. Вот священники — люди ученые, на любой вопрос ответить могут. Жаль, падре Хаокина мы схоронили третьего дня. Лихорадка тропическая. А, может, и кто из этих шаманов индейских болезнь наслал. Очень уж похоже было на дьявольские козни, — дель Гатто помрачнел, и пальцы его — а, может, Сашины, — побежали по рукояти спаты.